То политическое течение, которое, по-видимому, преобладает в современном мире, должно быть обозначено как «фанатизм формальной демократии». Фанатизм – потому, что это течение превратило Свой лозунг в «исповедание веры», в панацею (всеисцеляющее средство), в критерий добра и зла, в предмет слепой верности и присяги; так как надо было выбирать между тоталитарным режимом и формальной демократией, ибо ничего больше нет (тогда как на самом деле есть еще многое другое!). Это есть фанатизм формальной демократии, которая сводит все государственное устройство к форме всеобщего и равного голосования, отвлекаясь от качества человека и от внутреннего достоинства его намерений и целей, примиряясь со свободою злоумышления и предательства, сводя все дело к видимости «бюллетеня» и к арифметике голосов (количество).
      Но в действительности такая «демократия» ни от чего не обеспечивает: ни от всеобщей продажности, ни от предательских заговоров, ни от эксплуатации плутами слабых, добрых, темных и глупых, ни от анархии, ни от тирании, ни от тоталитаризма. История (1914-1951) только что дала новые жестокие уроки, присоединившиеся к прежним (из эпохи греко-римской, из эпохи Возрождения и из революций нового времени). Но разве фанатик внемлет урокам исторического опыта? Сколько раз формальные демократии вырождались, теряли свою творческую силу и губили государства! И нам, русским патриотам, совершенно необходимо додуматься в этом вопросе до конца и договориться друг с другом.
      Демократический строй далеко не всегда и не везде у места. Он имеет свои необходимые основы или «предпосылки»: если нет их налицо, то ничего, кроме длительного разложения и гибели, демократия не дает.
      Каковы же эти предпосылки творческой демократии?
      1. Первое: народ должен разуметь свободу, нуждаться в ней, ценить ее, уметь пользоваться ею и бороться за нее. Все это вместе должно быть обозначено, как искусство свободы. Нет его – и демократия обречена.
      Дело в том, что свобода совсем не состоит в «развязании» граждан или в «разнуздании» народа, но в замене «внешней связанности», идущей «сверху», – внутренней самосвязью, самодисциплиной. Свободный народ сам знает свои права, сам держит себя в пределах чести и закона; он знает, для чего ему дается свобода; он наполняет ее верной творческой инициативой – в религии, самоуправлении, в хозяйстве, в общении, в науке и в искусстве. Он не пойдет за негодяями, соблазняющими его «вседозволенностью», но заставит их замолчать. Он не позволит тоталитаристам отнять у него свободу, но сумеет отстоять ее.
      Народ, лишенный искусства свободы, будет настигнут двумя классическими опасностями: анархией и деспотией.
      Если он воспримет свободу, как вседозволенность и начнет злоупотреблять ею (попирать все законы, вторгаться в чужие жилища, грабить чужое имущество, убивать своих действительных или мнимых врагов, разрушать, жечь и громить), то настанет анархия, которая сначала поведет страну и государство к гибели, а потом сменится тиранией – иногда своей, внутренней; иногда иностранной, завоевательной.
      Если же он не поймет, на что ему нужна свобода, и не сумеет ею воспользоваться, то он отдаст ее любому авантюристу за обещания частного или классового прибытка. Он продаст ее тому деспоту, который сумеет разжечь его страсти, сорганизовать свой беззастенчивый кадр, увлечь людей несбыточными планами и «наградить» толпу «хлебом и зрелищами». Тогда демократия погибнет История свидетельствует об этом бесчисленное множество раз.
      Не ясно ли, что первая опасность (анархия) настигла Россию в 1917 году – и осуществителем ее был Владимир Ульянов, и что вторая опасность (деспотия) настигла Германию в 1933 году – и осуществителем ее был Адольф Гитлер?
      2. Второй предпосылкой творческой демократии является достаточно высокий уровень правосознания.
      В каждом из нас есть две силы, обычно противостоящие друг другу: сила инстинкта и сила духа. Инстинкт, взятый сам по себе и не обузданный духом, – есть волк в человеке: он хищен, коварен и жесток. Но он хитрее и изворотливее лесного волка. Человек голого инстинкта – не ведает ни веры, ни совести, ни жалости, ни чести; он посмеивается над честностью, презирает доброту, не верит ни в какие принципы. Для него все хорошо, что ему выгодно. Он ищет богатства и власти. Он именно таков, каким его с восторгом и преклонением описал Фридрих Ницше в своем антихристианском произведении «Воля к власти», где Ницше взывает к «верховному зверю», «к единому» и злому человеку с «веселым брюхом», с грубым и диким нравом, к безбожному наслаждению.
      Бездуховному инстинкту противостоит дух в человеке, начало сердца, разумной воли, ответственного предстояния и совести. Дух проявляется в жажде священного, в искании Бога, в способности к самообладанию и к деятельной любви. Правосознание есть одно из основных его проявлений: «я есмь личность с духовным достоинством и правами, я знаю, что мне можно, должно и чего нельзя; и такую же свободную и ответственную личность я чту в каждом другом человеке».
      Человек, имеющий здоровое правосознание, есть свободный субъект прав; он имеет волю к лояльности (законопослушанию), он умеет блюсти и свои, и чужие полномочия, обязанности и запретности; он есть живая опора правопорядка, самоуправления, армии и государства. Человек, лишенный правосознания, подобен зверю и ведет себя, как волк. Человек, способный только к повиновению из страха, превращается в волка, как только отпадает страх. Человек без чувства ответственности и чести – не способен ни к личному, ни к общественному самоуправлению, а потому не способен и к демократии.
      Если в народе нет здравого правосознания, то демократический строй превращается в решето злоупотреблений и преступлений. Беспринципные и пронырливые люди оказываются продажными, знают это друг про друга и покрывают друг друга: люди творят предательство, наживаются на этом и называют это «демократией». Спасти их и их страну от гибели может только строгий авторитарный (отнюдь не тоталитарный!) режим.
      3. Третьей предпосылкой является хозяйственная самостоятельность гражданина. Я разумею при этом не богатство, и не предпринимательство, и не земельную собственность, но личную способность и общественную возможность кормить свою семью честным, хотя бы и наемным трудом. Свободный гражданин должен чувствовать себя в жизни самостоятельным работником, не извергнутым из жизни своей страны, но органически включенным в реальный жизнеоборот. Только тот, кто чувствует себя самокормильцем, приносящим пользу своему народу, имеет основу для независимого суждения в политике для неподкупного волеизъявления и голосования. Он имеет под ногами некую творческую почвенность и в душе тот реальный образ мыслей, который возводит к верному пониманию государственного хозяйства и к верному ощущению государственных польз и нужд. Без этого демократия быстро вырождается в непрерывную схватку беспочвенных рвачей: о государстве и его устроении, о родине и ее спасении не думает никто, потому что все заняты личной добычей.
      Человек, лично неспособный к честному труду, есть профессионал темных путей, опасный проныра, мастер плутни, продажный рукогрей. Он живет вне правопорядка и правосознания и потому оказывается политическим идиотом. После проигранных войн, гражданских войн и длительных революций – в стране оказывается неисчислимое множество таких отбившихся от дела авантюристов, как бы созданных для того, чтобы разложить и погубить всякую демократию. Удачливые выходят в «нувориши» (многоденежные выскочки); неудачливые создают готовый наемный кадр для всевозможных «псевдогенералов», для крайних партий, для иностранного шпионажа и разбойных банд.
      Человек, не имеющий общественной возможности кормить свою семью честным трудом, есть трагическое явление безработного. Он не повинен в своем несчастье и нередко сам с ужасом следит, как длительная безработица деморализует его и губит. С массовой безработицей справиться чрезвычайно трудно, ибо она вызывается сложными причинами: хозяйственными кризисами, перенаселением, экономическою отсталостью страны, разрушительными войнами и революциями. А эти причины легче поддаются гениальной инициативе одного человека, если таковой найдется, чем парламентской разноголосице.
      На обоих этих путях демократия гибнет от обилия в стране черни, отвыкшей от честного труда и жаждущей подачек, развлечений и авантюр. Историк, конечно, вспомнит вырождение древнеримской демократии, разложение итальянской гражданской общины в эпоху Возрождения, воину Белой и Алой розы в Англии, русскую Смуту, тридцатилетнюю войну в Германии и первую французскую революцию; он вспомнит еще семь миллионов безработных в предгитлеровской Германии, учтет состояние некоторых держав в современной Европе – и присоединит к этому прогноз для послебольшевистской России.

* * *

      Устанавливая основные предпосылки живой и творческой демократии, мы должны далее указать на следующее:
      4. Есть минимальный уровень образования и осведомленности, вне которого всякое голосование становится своею собственной карикатурою. Здесь нужна не элементарная грамота, которая позволяет человеку вместо «приложения руки», вымазанной чернилами, нарисовать буквами свою фамилию. Здесь нужно понимание самого выборного процесса и предлагаемых программ, умная оценка кандидатов, разумение государственного и экономического строя страны и его нужд, верное видение политических, международных и военных опасностей; и, конечно, приобщенность к источникам правдивых сведений.
      Баба Авдотья рассказывала в 1917 году о своем участии в избрании «учредительного собрания»: «Пришла я этта в волость, на крыльце люди толпятся; спрашивают – ты на выборы? на выборы… – что, откеда? – говорю: Авдотья Митрошкина, с Погорелых Выселок, – отыскали они на бумажке, чего-й-то отметили, а мне на ладонь крест поставили мелом, иди, говорят, домой, проголосила; ну, я и пошла»… Так социалисты-революционеры составляли свое «большинство» в «учредилке». Недостаточно и такого образования, чтобы принять правильно выписанный чек от партийного секретаря, поджидающего «грамотных избирателей» перед входом к урнам…
      Есть уровень необразованности, малообразованности и неосведомленности, при котором голосует не народ, а обманываемая толпа; и из этого возникает не демократия, а охлократия (правление темной толпы). И нужно быть совсем наивным, чтобы воображать, будто люди, которым обманно морочили головы 30-40 лет, завтра станут «сознательными гражданами», способными разобраться в государственном вреде и политической пользе: стоит только провозгласить «свободу» и «равенство» – и все сейчас же объявят себя сторонниками республики и федерации, Керенского и Федотова, ибо «верно» поймут «благо» государства…
      5. Но и этого мало: необходим политический опыт, которого в будущей России будут лишены и более образованные слои, и менее образованные массы.
      Надо вдуматься и представить себе все отчетливо. Тридцать – сорок лет подряд голодом, страхом и пыткою людей отучали от самостоятельного мышления, от политической и хозяйственной инициативы, от ответственного решения; и с утра до вечера, от рождения до смерти людям завивали души мертвыми и ложными схемами вульгарного марксизма и пошлостями «диамата». Каких граждан, каких демократов готовила этим коммунистическая власть? Не граждан, а рабов, тоталитарного государства; не политиков, а до смерти напуганных карьеристов; не деятелей, а пролаз и доносчиков – готовил советский режим; людей, совершенно лишенных государственного кругозора и честного, – да, именно, честного, – опыта и самостоятельного, – да, именно, самостоятельного, – разумения.
      Человек, пролежавший в тюрьме тридцать лет, заморенный в цепях, разучившийся стоять и ходить, – какой же он участник спортивного состязания? А демократия есть именно политическое спортивное состязание… Этого человека надо под руки водить, а не наваливать на него десятипудовые мешки ответственности…
      Какая наивность, какая безответственность, какая историческая слепота нужны для того, чтобы воображать, будто навыки тоталитарного приказчика и тоталитарного поденщика могут создать на что-нибудь способную «демократию»… Как низко расценивают современные «демократы родом из России» – тот режим, которому они присягают! Годы, годы должны пройти до тех пор, пока русский человек опомнится, стряхнет с себя эти унизительные навыки и, встав во весь рост, найдет опять свой уклад, свое достоинство, свою русскую самостоятельность и свою независимую талантливую сметку.
      Есть такая политическая неопытность, при которой «народное самоуправление» невозможно и при которой демократия может быть только фальсифицирована, как при позорной памяти «учредилке» 1917 года. На это-то, конечно, и возлагаются надежды.
      6. А между тем настоящая, творческая демократия предполагает в человеке еще целый ряд свойств и способностей, без которых она становится обманным лицедейством и разбазариванием национального достояния.
      Участнику демократического строя необходимы личный характер и преданность родине, черты, обеспечивающие в нем определенность воззрения, неподкупность, ответственность и гражданское мужество. Нет этого – и он пустое место, картонный кирпич в стене, гнилое бревно, проржавевшее кольцо в цепи, заранее обеспеченный предатель. Демократический режим, в котором такие люди преобладают, – не рушится только тогда, когда некому толкнуть его. Бесхарактерные люди неспособны ни к какому благому начинанию; они только кажутся людьми; они мнимые величины. Граждане, научившиеся интернационализму, суть граждане всех остальных государств, только не своего собственного. Голосователи, не имеющие определенных воззрений и не умеющие их отстаивать, подобны тем резиновым игрушкам-зверюшкам, которых надувают сзади и из коих потом чужой воздух выходит с писком, а сами они валятся на бок. Что же сказать о продажных? Ведь деньги-то будут только у иностранцев; а нищему – и вменить его продажность трудно. Человека, лишенного чувства ответственности, совсем нельзя подпускать ни к какому публичному делу: все погубит, словчится и скроется в толпе за ее многоголовой неуловимостью. А гражданское мужество есть сущее условие жизни – для всего демократа, во всякой демократии.
      Напрасно было бы указывать нам на историю западных народов. Уже в силу одного того, что это была иная история. И еще в силу того, что ни один из западных народов не искал спасения в демократии после 30-40-летнего тоталитаризма. И особенно в силу того, что то, что одному народу может быть и здорово, то может принести другому смерть! И как же не спросить себя: почему так трудно дается демократия балканским народам, азиатским народам и южно-американским народам? Спасала ли демократия Испанию или губила? Почему Германия, начиная историю своей демократии сто лет назад, кончила тоталитарным крушением? Почему демократический режим, разыгрываемый по всем правилам парламента, никак не вывезет из оврага современную Францию, несмотря на ее политический опыт, цивилизованность и гражданственность? И в чем проявилась целебность демократии в современной Польше, Чехии, Венгрии и Румынии? Не следует ли раз навсегда оставить победоносный тон, аргументируя демократическим опытом на западе?
      И пусть не найдется ни одного клеветника среди эмигрантских публицистов, который решится, вопреки всему, приписать нам скрытую симпатию к тоталитарному режиму. Мы видели левый тоталитаризм и правый тоталитаризм; мы испытали на себе оба режима вплоть до арестов, допросов, угроз, запретов, и даже более того. Мы имели возможность изучить оба режима до дна и относимся с нескрываемым нравственным и политическим отвращением к обоим.
      Но о демократии мы мыслим гораздо выше и лучше, чем господа формальные демократы. И утверждаем следующее: страна, лишенная необходимых предпосылок для здоровой творческой демократии, не должна вводить у себя этого режима до тех пор, пока эти основные предпосылки не будут созданы. До тех же пор введение демократического строя может быть только гибельным для этой страны.
 
 

      Если таковы необходимые предпосылки творческой демократии (см. «Н.З.» с. 5, 8), то ясно, что при отсутствии их демократия перестает быть творческой государственной формой, а становится разлагающей. Желать ли нам для России такого разлагающего бесформия? Конечно, нет. Вся задача наша будет состоять на первых порах в том, чтобы сократить возможно более период неизбежного хаоса, который разольется в России после падения тоталитарного коммунизма. Нелепый и жизненно зловредный зажим был слишком длителен; террор, применявшийся им, был слишком жесток и беспощаден; несправедливость была безмерна; насилие было вызывающе; ставка все время делалась на бессовестных садистов, которые покупали подлецов, заговаривали глупцов и искореняли драгоценных русских людей. Негодование «загонялось внутрь», протесты заливались кровью. Как только люди почуют, что «режиму конец», так все закипит.
      В чем выразится это «кипение»? Стоит ли это описывать? Одно можно сказать: искоренение лучших русских людей – оставляло жизнь и свободу худшим; система страха, пресмыкательства, лжи, лести и насилия снижала систематически нравственный уровень и вызывала на поверхность душ древние осадки жестокости, наследие татар. Надо предвидеть страшное, чего не остановят никакие уговариватели, что окажется непосильным для всех непротивленцев, как таковых. Сократить период самочинной мести, бесчинной расправы и соответствующего нового разрушения – сможет только национальная диктатура, опирающаяся на верные войсковые части и быстро выделяющая из народа наверх кадры трезвых и честных патриотов. Попытка же немедленно ввести «демократию» затянет это хаотическое кипение на непредвиденное время и будет стоить жизни огромному количеству людей, как виновных, так и невинных.
      Кто этого не желает, тот должен требовать немедленной национальной диктатуры. Да, ответят мне, но – это диктатура должна быть «демократическая»! Это понятие может иметь три различных значения.
      1. «Демократическая диктатура» может означать, во-первых, что диктатором должен быть партийный демократ.
      Ждать добра от такого диктатора в России нет никаких оснований. Видели мы «всю полноту власти» в руках таких демократов: дивились на их красноречие, слышали их категорические отказы от усмирения погромов, видели, как они «защищали» свое учредительное собрание и как они бесследно скрылись за границу. Эти люди рождены для рассуждений, дискуссий, резолюций, интриг, газетных статей и бегства. Это люди позы, а не воли; люди пера, а не власти; люди сантимента, импонирующие только самим себе. А диктатору, спасающему страну от хаоса, необходимы: воля, сдерживаемая чувством ответственности, грозное импонирование и всяческое мужество, военное и гражданское. Русские формальные демократы совсем не созданы для России, им место в Дании, в Голландии, в Румынии; их умственный горизонт совсем неподходящ для великой державы; их трепет за «чистоту» своих сентиментально-свободолюбивых одежд – противогосударствен; их склонность ко всяческой амнистии и к международной солидарности, их приверженность к традиционным лозунгам и отжившим схемам, их наивная уверенность в том, что народная масса состоит везде и всегда из прирожденных и благонамеренных демократов, – все это делает их водительство в послебольшевистской России чрезвычайно опасным и безнадежным. Среди них нет ни одного Носке, который справился в Германии с переворотом Каппа; ни одного Мока, как во Франции, ни одного Шельбы, как в Италии, ни одного Салазара, как в Португалии. И если в Соединенных Штатах этого не видят, то люди там просто слепы.
      2. «Демократическая диктатура» может означать, во-первых, что дело будет передано в руки немногочисленного коллегиального органа (директории), который будет поставлен в подчинение многочисленному коллегиальному органу (парламент по кооптации, набранный из всех февральских зубров с присоединением распропагандированной эмигрантской молодежи и перебежавших коммунистов).
      От такой «диктатуры» можно ждать только одного: самого скорого провала. Коллегиальная диктатура есть вообще внутреннее противоречие. Ибо сущность диктатуры в кратчайшем решении и в полновластии решающего. Для этого необходима одна, личная и сильная воля. Диктатура есть по существу своему учреждение военно-образное: это есть своего рода политическое полководчество, требующее глазомера, быстроты, приказа и повиновения. У семи нянек дитя бывает без глаза. Медицина не поручает операцию коллективному органу. Гофкригсрат есть заведение просто провальное. Дискуссия как бы создана для растраты времени и упущения всех возможностей. Коллегиальность органа означает – многоволие, несогласие и безволие; и всегда – бегство от ответственности.
      Никакой коллегиальный орган не овладеет хаосом, ибо он сам по себе уже заключает начало распада. В нормальной государственной жизни, при здоровом политическом строе и при наличности неограниченного времени – это начало распада может быть преодолено с успехом в заседаниях, прениях, голосованиях, уговорах и переговорах. Но в час опасности, беды, смятения и необходимости мгновенных решений-приказов – коллегиальная диктатура есть последняя из нелепостей. Требовать коллегиальной диктатуры может только тот, кто боится диктатуры вообще и потому старается утопить ее в коллегиальности.
      Римляне знали спасительность единовластия и не боялись диктатуры, давая ей полные, но срочные и целевые правомочия. Диктатура имеет прямое историческое призвание – остановить разложение, загородить дорогу хаосу, прервать политический, хозяйственный и моральный распад страны. И вот есть в истории такие периоды, когда бояться единоличной диктатуры значит тянуть к хаосу и содействовать разложению.
      3. Но «демократическая диктатура» может иметь еще одно значение, а именно: во главе становится единоличный диктатор, делающий ставку на духовную силу и на качество спасаемого им народа.
      Не подлежит никакому сомнению, что Россия сможет возродиться и расцвести только тогда, когда в это дело вольется русская народная сила в ее лучших персональных представителях, – вся, сколько ее есть. Народы России, отрезвившиеся в унижениях, одумавшиеся в многолетней каторге коммунизма, постигнувшие, какой великий обман скрывается за лозунгом «государственного самоопределения национальностей» (обман, ведущий к дроблению, ослаблению и порабощению с тыла!), должны встать от одра, стряхнуть с себя паралич большевизма, братски объединить свои силы и воссоздать единую Россию. И притом так, чтобы все чувствовали себя не заморышами и рабами, застращиваемыми из бюрократически тоталитарного центра, а верными и самодеятельными гражданами Российской Империи. Верными – но не рабами или холопами, а верными сынами и субъектами публичных прав. Самодеятельными – но не сепаратистами, или революционерами, или разбойниками, или предателями (ведь они тоже «самодеятельны»…), но свободными строителями, трудниками, слугами, гражданами и воинами.
      Эту ставку на свободную и благую силу русского народа должен сделать будущий диктатор. При этом качеству и таланту должна быть открыта дорога вверх с самого низа. Необходимый отбор людей должен определяться не классом, не сословием, не богатством, не пронырливостью, не закулисными нашептами или интригами и не навязыванием со стороны иностранцев, – а качеством человека: умом, честностью, верностью, творческой способностью и волею. России нужны люди совестливые и храбрые, а не партийные выдвиженцы и не наймиты иноземцев…
      И если демократию понимать в этом смысле, в смысле всенародного самовложения, всенародного служения, творческой самодеятельности во имя России и качественного отбора вверх, – то поистине трудно будет найти порядочного человека, христианина, государственно мыслящего патриота, который не сказал бы вместе со всеми: «да, в этом смысле и я тоже демократ». И будущая Россия – или осуществит это и явит подлинную творческую народную силу, или расползется, распадется и ее не будет. Мы веруем в первое; господа расчленители явно добиваются второго.
      Итак, национальный диктатор должен будет:
      1. сократить и остановить хаос;
      2. немедленно начать качественный отбор людей;
      3. наладить трудовой и производственный порядок;
      4. если нужно будет, оборонить Россию от врагов и расхитителей;
      5. поставить Россию на ту дорогу, которая ведет к свободе, к росту правосознания, к государственному самоуправлению, величию и расцвету национальной культуры.
      Можно ли думать, что такой национальный диктатор выйдет из нашей эмиграции? Нет, на это нет никаких шансов. Здесь не должно быть иллюзий. И если, не приведи Бог, Россия оказалась бы завоеванной иностранцами, то эти последние посадили бы или своего иностранного тирана,, или эмигрантскую коллегиальную диктатуру – для вящего позорного провала.
 

      Когда читаешь статьи и программы современных русских зарубежных партий, то невольно удивляешься на ту торопливую беспечность, с которой они все (или почти все) спешат засвидетельствовать о своей «вере» в формальную демократию и «потребовать» для России западнодемократического строя.
      Мотивы их, в сущности, понятны: 1. Они отвергают тоталитарный режим (и в этом они правы); но противопоставить ему они не умеют ничего, кроме западной формальной демократии (а это близоруко и беспомощно). 2. Они ищут опору у иностранных партий, закулисных организаций и тому подобной, заведомо нерусской или противорусской среды (что всегда опасно или прямо гибельно), а там без присяги формально-демократическому строю и разговаривать не хотят; вот и приходится приспособляться. 3. Только такой, формально-демократический строй обеспечивает им всем надежду на политическое фигурирование в будущем, а эмигрантская партия только и живет этой надеждой («я буду министром, ты будешь губернатором, он-она будут сенаторами»…). 4. Они все еще живут предрассудком, будто всякая демократия гарантирует человеку «права» и «свободу» и будто вне демократии «нет культуры» (то и другое опровергается историей).
      Читая их журналы и газеты, понимаешь все это и все-таки удивляешься. Ведь «демократия» есть предмет не веры, а опытного знания. Что же, опыт тридцатилетней эмиграции, а нередко и шестидесяти-семидесятилетней жизни – не научил русских политиков, что демократия не есть величина однозначная и всюду сама себе равная? Неужели они доселе не поняли, что демократия не есть просто «государственная форма», которую можно нахлобучить любому народу, «сойдет-пойдет, не прямо, так набекрень»?.. Ведь демократия предполагает у народа хозяйственную самостоятельность гражданина, высокий уровень массового правосознания, личный характер, определенность политического понимания и воззрения, гражданское мужество и в особенности опытное разумение государственного дела (см. «Н.З.», с. 5, 8). Как же это они не уразумели, что западноевропейская формальная демократия – не есть ни единственная, ни лучшая разновидность демократии? .
      России надо не заимствовать и не подражать, а искать и находить свое, только для нее подходящее. Нам, русским людям, надеяться не на кого; и бремя наше мы должны поднимать и нести сами. Не можем же мы надеяться на то, что какие-то другие, нерусские люди сумеют понять своеобразие России, постигнуть ее душу, ее дух, ее веру, ее природные трудности и внутренние (душевно-духовные!) недочеты и изобрести для России тот новый политический строй, который ей необходим… Иностранцы не знают России и не понимают ее; они боятся ее и собираются навязать нам свой политический штамп в расчете, что он разложит и обессилит Русское Государство.
      А России действительно необходимо совсем особое и иное.
      Автор этих строк нисколько не сомневается (и давно уже не сомневался), что народу подобает участвовать в политической жизни своего государства: это необходимо государству для единения, это может быть очень полезно правительству для осведомления и контроля, это важно, достойно и воспитующе для самого народа. Это имеет великое – духовное, нравственное, политическое, хозяйственное и военное значение. Но форма этого участия и степень этого участия должны соответствовать умственному и нравственному уровню народа, а также личным способностям и духовной зрелости человека. Вся задача состоит в том, чтобы научиться верно распознавать эти способности и верно распределять эти права. А эту задачу нельзя ни замалчивать, ни обходить.
      Прошло то время, когда Ульянов-Ленин, этот рвеный представитель русского политического радикализма, уверял, что «каждая кухарка» способна управлять государством. Уже в 1921-1922 годах он открыто выговаривал: «Мы люди вроде того как бы полудикие», «ни одного шага не умеющие делать со своими правами и со своею властью»; «нам необходимо прежде всего учиться читать, писать и понимать прочитанное»; нас «государством управлять в тюрьмах не учили» и т.д. Уже тогда этот умный авантюрист понял; что наболтал глупостей, что личная непорядочность и массовая некультурность коммунистов губит советское государство и что политика требует качества. Но ставка на беспринципного и безбожного коммуниста была уже сделана и ему оставалось выделять кверху негодный человеческий материал и губить качественных русских людей. Сталин продолжал это дело с еще большей свирепостью.
      Совсем не считаться с качеством голосующего человека все-таки невозможно; и это молчаливо признается как общее правило всеми конструкциями и всеми партиями. Именно поэтому малолетним и невеликовозрастным избирательное право не предоставляется (еще неспособны); сумасшедшие также не голосуют и не избираются (уже неспособны); уголовные преступники утрачивают на время или навсегда публичные права (доказали свою негодность). Вспомним еще и о женщинах, которым недавно «демократичнейшая» Швейцария в целом ряде кантонов снова отказала в избирательных правах, и притом в порядке всенародного голосования «референдума» (женщины имеют свое, неполитическое призвание).
      Это означает, что есть категория людей, признаваемых неспособными и непризванными строить государство своим изволением; и еще, – что в разных государствах эти категории людей определяются различно.
      Но вслед за тем у фанатиков формальной демократии начинается слепо-наивный и ничем не оправдываемый оптимизм; а может быть, и так, что эти люди не хотят видеть реальную жизнь и ее опасности… Все, все, все остальные признаются политически зрелыми гражданами, полноправными голосователями, компетентными судьями пользы и вреда, политического «добра» и «зла»: все они «признаны» распоряжаться законодательством, национальным воспитанием, обороной государства, благом народа, свободой, культурой и хозяйством страны – и притом независимо от того, какое невежество, какая деморализация и порочность, какая глупость, какой ограниченный кругозор и какие предательские замыслы живут в их душах…
      Фанатики формальной демократии стремятся даже всемерно расширить право голосования: они жаждут признать политический авторитет за всяким взрослым-не-сумасшедшим, призвать к свободе некомпетентного и злокозненного суждения и допустить к урнам возможно больше количество обывателей.
      Прежде всего – всех женщин, невзирая на органически верный принцип разделения труда («ты блюдешь дом, а я – на службе»; «ты строишь семейную жизнь, а я государство»); не считаясь с образованием женщин и их естественным, органическим бременем (деторождение); и совсем не оберегая их женственное достоинство, их высшее нравственное, духовное и религиозное призвание. Им надо вытащить всех женщин на митинги, на улицу, на трибуну, заставить их судить и рассуждать за пределами их подготовленности, вовлечь их в партийные раздоры, в политическую клевету, в ругань и драки (ибо теперь дерутся и в парламентах, и в сенатах!); им надо разложить множество браков и семей – партийно-политическим страстным разногласием между мужем и женой.
      Затем они стремятся отодвинуть как можно дальше возрастной предел голосования: «Почему 21 год, а не 20? Почему не, 19? Почему не 18? Кто зарабатывает свой хлеб, тот взрослый гражданин. Самостоятельный заработок есть признак политической зрелости!»… Ну, что же, многие юноши и девушки зарабатывают себе на жизнь уже в школе: иной второклассник репетирует двух приготовишек, да так потом и кормится через всю гимназию. Кто не вспомнит десятилетних «папиросников» на улице? трактирных и лифтовых «пикколо»? В Западной Европе нередко пяти– и семилетние дети разносят по домам газеты… а в некоторых странах труд малолетних применяется в мастерских и на фабриках… А советские беспризорные несомненно сами зарабатывают себе на жизнь…
      В революционной России господа «февралисты» пошли еще дальше: в марте 1917 года, на революционных радостях и в знак братского умиления, – они освободили из тюрем всех уголовных и дали им право голоса, о чем не без негодования и не без презрения свидетельствует начальник Всероссийского Уголовного розыска, умный и даровитый Аркадий Францевич Кошко (ныне покойный). Ну что ж, тюрьма – хорошая школа жизни, и «невинные страдальцы» (мошенники, грабители и убийцы) имели полное основание войти в радость февральского, а потом октябрьского режима и проявить свою «гражданственность»… И действительно, проявили!
      «Обидели» только сумасшедших и обошли детскую…
      Забыли дать свободу помешанным… Или, по крайней мере, произвести революционную проверку и демократическую чистку среди них, чтобы оставить вне голосования одних буйных и идиотов… Помилуйте, среди душевнобольных так много добрых и даровитых людей! Душевнобольными были поэт Батюшков, благороднейший Глеб Успенский, даровитый Гаршин, гениальный Врубель, поэт Кельдерлин, романтик Шуман и столь популярный среди мистических дам стихописатель Райнер Мария Рильке… Да, наконец, сам Дмитрий Иванович Писарев, нигилистические заслуги коего общепризнаны и воспеты даже в энциклопедических словарях, – сидел в сумасшедшем доме, потому что вообразил себя «богом»… (факт!). Как же можно лишать сумасшедших права голоса – огульно?
      Да и детей не следовало бы обижать: у них души чистые, доверчивые и добрые; они наверное стали бы голосовать за «справедливость» – все: галчата, волчата, пыжики, рыжики и все остальные…
      К сожалению, надо признать, что это тяготение к расширению голосующего кадра считается у фанатиков формальной демократии сущим проявлением «демократичности» или прямо ее критерием: чем большее количество людей имеет право голоса, тем «демократичнее» данный режим… Ибо они исходят из ложного воззрения, будто человек «воистину» участвует в государственной жизни тогда и именно тем, что от времени до времени всовывает в государственную «урну» установленный билетик, чтобы высказаться по вопросу, в котором он мало или ничего не понимает, и выдать свое личное, классовое или партийное вожделение за всенародную и государственную пользу…
 

      Когда наблюдаешь из года в год политическую жизнь в формальных демократиях запад, то изумляешься тому, до какой степени здесь начало количества подавило и вытеснило требования качественности. Откуда эта уверенность, что государственное дело настолько элементарно, просто, общедоступно и легко постижимо, что для него не требуется никаких квалификаций – ни умственных, ни нравственных, ни политических? Сапожник долго учится сапожному делу, а в политике политическая подготовка якобы не нужна. Горшечник без умения ничего не стоит, а в государственных делах якобы понимает первый встречный, достигший двадцати лет и явно не буйствующий в сумасшествии, хотя бы его политическая компетентность равнялась нулю. Посмотрите, какую аналитическую силу суждения развивает рабочий из электрической мастерской; когда ему надо установить, почему у вас «перегорела пробка», он созерцает всю вашу квартиру, прослеживает путь проводов, мысленно, а потом и технически изолирует каждый выключатель и каждую лампу… И добивается своего. Он этому учился. Он владеет своим предметом. Он понимает, знает, судит и ответственно служит. А государственное дело бесконечно сложнее; политика бесконечно ответственнее; и горизонт здесь необходим совсем не квартирного масштаба…
      И вдруг оказывается, что государство есть дело улицы. Подобно тому, как по улице всякий может ходить, всем позволено, все для этого хороши, так и в политике – качества не нужно. Тут никакой «компетентности» не надо: ни анализа, ни синтеза, ни сведений, ни понимания, ни ответственности; «ходи» – и все тут. Впрочем, и это иллюзия, ибо цивилизация на каждом ходу напоминает нам, что ходить по улице – есть целое искусство, а то как раз окажешься в больнице или в морге. Но судить в политике – выбирать, избираться, примыкать к партиям, требовать, сговариваться, в выгодную минуту промолчать, в другую минуту солгать, нырнуть, угодить и пролезть – это все доступно всякому, это дано всем «от природы», для этого ни качества, ни квалификации не требуется.
      И вот политика, безразличная к качеству людей, качественно снижается; и начинается государственное разложение.
      Подумать только: согласно догмату формальной демократии, право голоса должно неотъемлемо принадлежать всем, кто прожил на свете необходимое число лет, кто не попал в сумасшедший дом и кто не осужден за тяжкое уголовное преступление с лишением прав. Все компетентны в делах справедливости, свободы, хозяйства, техники, семьи, школы, академии, церкви, суда, армии и национального спасения…
      Неужели все? Конечно все!! Сомневаться в этом могут только «враги демократии», «реакционеры», «фашисты», «тоталитаристы» и прочие «подозрительные» или «отверженные» люди.
      Допустим, что это так, и сделаем выводы. Причислим к честным и компетентным гражданам и остальных. Вот они: все не пойманные воры, пройдохи-спекулянты, заведомые интернационалисты, дезертиры, продажные изменники родины, внезапно исчезающие дипломаты, детопокупатели, растлители, пьяницы, курители опиума, рабы кокаина, содержатели и содержательницы публичных домов, профессиональные контрабандисты, гангстеры, апаши, сутенеры, шулера, сводники и сводни, конокрады, ростовщики, политические и неполитические заговорщики всех сортов и калибров, взяточники, аморальные проныры…
      Словом, все то нравственное гнилье, все те общественные подонки, которые все вместе образуют политическую чернь. Эта та самая городская чернь, которую Карлейль потрясающе изобразил в своей «Истории французской революции»; та самая чернь, которая, растерзав тело мадам Ламбаль, целый день носила по городу на шесте ее половые органы; та самая чернь, которую в Англии художественно обрисовал Шекспир (в Исторических Хрониках), а в русской революции закрепили с таким мастерством Шмелев и Коровин (в книге о Шаляпине). В подвалах Чеки я часами слушал взволнованные излияния этой черни, всех этих «анархистов-комбинаторов», жутких полуматросов, выпущенных Керенским из тюрем свирепых убийц, спившихся полуинтелегентов, садистов, пройдох, примкнувших к коммунистам и уже у них проворовавшихся… Излияния, в коих правда и ложь, гнусное хвастовство и неправдоподобный цинизм смешивались в отвратительное единство. Я запоминал на всю жизнь программный гимн первых лет: «Бога нет, царя не надо, мы урядника убьем, податей платить не будем и в солдаты не пойдем»… Таковы были все эти «зеленые», «махновцы» и вся прочая разбойная «атаманщина», показавшая себя в 1917-1921 годах в России…
      А в будущей России на основаниях «всеобщего и равного» голосования к ним присоединятся – чекисты-энкаведисты-смершники, профессиональные доносчики, изолгавшиеся советские карьеристы, активные безбожники, коменданты концлагерей, разрыватели могил (в погоне за золотыми зубами), ограбители трупов, продавцы котлет из человеческого мяса (1921-1932-1933), «бывшие» урки, пронырливые «иерочекисты», наемные шпионы иностранных держав и все прочие погубители России.
      Формальная демократия никогда не посмеет лишить их права голоса. Все они будут признаны «полноправными» гражданами, «высококомпетентными» в деле спасения России, воспитателями русского народа. Тем более будут признаны избирательные права за теми, кого следует отнести не к черни, а к массе политических слепцов! Люди, не разумеющие смысла свободы, долга, служения и ответственности; люди, решительно не понимающие государства, его жизни и его интересов; люди, не знающие русского прошлого и не могущие разуметь исторические задачи России; люди с горизонтом деревушки, шалаша, советской землянки, сакли, чума, юрты… Куда поведут они, слепые, нашу страну, если не в разложение и не в яму? Правда, со слепого не взыщешь, но не безумно ли доверять ему водительство?
      Все это отнюдь не означает, что людей политически порочных и политически слепых надо «лишать всех прав»… Но это означает, что предоставляемые им публичные права должны быть соразмерны их государственному горизонту и их политической силе суждения. Публичные права суть права, дарующие человеку участие в решениях государства и в созидании и осуществлении его власти. Нелепо давать «права власти» людям порочным и слепым, нелепо и гибельно. Нелепо провозглашать такую свободу, которая развязывает в государстве порочные и слепые силы; нелепо и гибельно. То, что здесь необходимо и спасительно – это не «лишение всех прав», не превращение человека в «раба» или в «вещь», а ограничение его публичной дееспособности, такое ограничение, которое соответствует его духовной дефективности и в то же время урезает силу его порочного или слепого духа.
      Что это означает и как это осуществимо?

      Право голоса есть признание за человеком силы суждений и силы решения в государственных делах.
      Как возможно «признавать» эту силу суждения за человеком, у которого ее на самом деле нет? «Ее нет, а мы сделаем вид, будто она имеется»… «Этот человек не понимает, что такое государство, право, свобода, справедливость, честь, совесть, родина, вера, дух и культура, но мы притворимся, будто он все это разумеет и будто его суждение что-то весит и означает»… Такое притворство невозможно нигде, – ни в технике, ни в ремесле, ни в медицине, ни в сельском хозяйстве, ибо повсюду такой образ действия повлечет за собою наказание, у неумелого неуча аэроплан загорится, поезд сойдет с рельс, автомобиль опрокинется, сшитый сапог развалится, больные будут умирать, семена не взойдут, коровы перестанут доиться, лошади будут перепорчены. Но в политике это притворство было принято и стало осуществляться. Это «ничего», что человека спрашивают о благе государства, а он отвечает о пользе своего кармана и о выгодах своего класса. Ему предоставили судить о праве, а он стал организовывать такие силовые центры, которые хороши только для нажима на весь остальной народ (профессиональные союзы, закулисные заговоры, тоталитарные партии, «Викжель» и т. д.). Ему доверили блюсти творческую свободу, а он предпочел продать ее диктаторам (все равно каким – левым или правым) за «хлеб» и за «зрелища»… Его спросили о справедливости, а он провозгласил равенство, т.е. величайшую несправедливость и величайшее насилие. Ему доверили вопрос о чести, совести и вере, а он провозгласил право на бесчестие, свободу от совести и гонение на верующих.
      Осмелится ли кто-нибудь сказать, что мы «преувеличиваем»? Никто, конечно: ибо если бы нашелся такой, то он выдал бы себя с головою, какого лагеря он агент и пропагандист.
      Давно пора сказать и утвердить: тоталитарный строй не случайное явление, он родился из качественного снижения и духовного вырождения демократии. Вера в количество снизила качество. Лицемерное притворство в вопросе о силе суждения и решения – отдало власть в руки политической черни, а политическая чернь пошла, как всегда, за демагогами и тиражами, продала им свободу и право и привела к кризису наших дней.
      Когда я говорю о черни, то я связываю это понятие отнюдь не с черным трудом, не с бедностью или «неродовитостью», а с низостью души. Эту низость души можно найти во всех социальных слоях, особенно в наше время, когда появилась образованная и полуобразованная чернь, – а благородство души живет и проявляется нередко в бедняках, изнемогающих от черного труда. К черни принадлежат люди злой и порочной воли; люди без чести и совести; люди с мертвым нравственным и социальным чувством; люди беспринципные в своей хищности; люди порочных профессий.
      «Нельзя так рассуждать, – скажут нам: – Лишать права голоса можно только на основании достоверных формальных признаков, а не на основании сердцеведения, а мы не нашли юридических оснований для того, чтобы отличить чернь от нечерни!» Отвечаю оппонентам: «Вы уподобляетесь человеку, который сказал бы: так как я не умею отличать чумную крысу от нечумной, то предлагаю предоставить свободу циркулирования всем крысам, как таковым; или еще: я не знаю достоверных формальных признаков дифтеритной бактерии, поэтому отвергаю всякую дезинфекцию; и моего сына, заболевшего дифтеритом, – не лечу: боюсь огорчить не только дифтеритную палочку, но и какую-нибудь невинную бактерию… Провозгласим же свободу и равенство всех бактерий!!! Итак, пусть процветают люди порочной воли!..» И еще скажут нам: «Вы говорите о государственной и политической слепоте; но как же распознать ее? вы признаете слепыми других людей, а эти другие признают слепыми вас и меня… Где достоверный и формальный признак?». Отвечаю оппонентам: «Так как мы не умеем еще распознать, кто слеп и кто зрячь в политике, то и исследовать этот вопрос не надо: признать всех зрячими и предаться на волю судьбы! Как-нибудь все утрясется… Ведь это все равно, как если бы вы предложили: лучше не углубляться в вопрос о физическом зрении, все равно ничего не узнаем, давайте лучше насажаем слепых на паровозы, аэропланы, автомобили, поручим им дело живописи и дело артиллерии»… Итак, пусть политические слепцы ведут государство!.. Пришел исторический час, когда люди или откажутся от подобных рассуждений или вступят окончательно на путь гибели цивилизации и культуры. Право голоса дает участие в государственной власти, а государственная власть ныне утратила свои границы, забыла свои пределы и выработала такие приемы властвования, порабощения и подавления личности, которых не знала даже католическая инквизиция. Государственная власть овладела такими техническими, химическими и психологическими (психиатрическими) умениями, которые делают ее духовно-опасною и бесконечно ответственною силою. Тоталитарное государство, вооруженное радиоволною, воздухоплаванием, атомною бомбою, газовыми камерами, подкожным впрыскиванием ядов и гипнотическим внушением – сделалось страшною и гибельною сверхсилою. Нельзя отдавать эти страшные средства в руки безответственных авантюристов, в руки политических властолюбцев, в руки ожесточившихся партий, в руки империалистически-буйных народов.
      В наши дни все думают и говорят о «третьей атомной войне». Но такая война может и не состояться, и притом именно потому, что все ее предвидят и все ее опасаются. Но дальнейшее политическое развитие может пойти совсем иначе, по путям еще более страшным.
      Установим три основные тенденции в современной политике.
      1. Развитие в сторону заговоров и переворотов. Южная Америка является практическим рассадником этого способа приходить к власти уже на протяжении 150 лет. Тридцать четыре года тому назад коммунисты взяли эту практику в свои руки; они выработали с тех пор целую практическую доктрину, изложили ее в резолюциях исполкома Коминтерна и с тех пор применяют ее во всем мире.
      Техника заговора и переворота разработана теперь как никогда, причем ставка делается всегда на худшие элементы страны, на авантюристов, неудачников, честолюбцев, властолюбцев, завистников, продажных, предателей, извращенных и садистов. Давно уже работают подпольные школы, в которых систематически преподаются этим мрачным людям приемы этого темного дела…
      2. Профессиональные союзы, с самого начала своего помышлявшие не о государстве, а б классовом интересе и ведшие политику количества, давления и силы, – постепенно научились прибегать к политической забастовке. Железнодорожники поняли, что они могут остановить весь транспорт страны; заговор электрорабочих может остановить ток и движение и погрузить страну в темноту; заговор углекопов – прервать все углеснабжение и отопление; забастовка банковских служащих остановит нормальное движение торговли и финансов и т. д.
      Психология заговора овладела синдикатами рабочих и служащих. Она перекинулась и в военные круги, если не прямо в армию. Вспомним германский «Стальной Шлем»; вспомним, что итальянский фашизм возник из «ячеек соратников» (фашио ди комбатименто); вспомним о союзе «ветеранов» в Соединенных Штатах. В Южной Америке заговоры то и дело вспыхивают именно в армиях.
      Принципу демократического «большинства» противостал новый принцип: заговор инициативного меньшинства. Эти меньшинства постепенно научаются у коммунистов технике заговора и переворота и начинают понимать, что воля к власти, энергия напора, козыряние забастовкой и иные угрозы могут весить больше, чем подсчитанное большинство пассивных голосов.
      3. Этому противостоит на стороне демократических правительств слепая вера в мнимую лояльность граждан, в количестве и подсчет, а также вера в почти, неограниченную свободу слова, печати, организации, агитации, партийной и профессиональной пропаганды. Иными словами: культ «акратии»; т. е. полувластия и безвластия.
      Современное государство обладает потенциально страшною силою. Но осуществляет актуально слабовластие. В это политически слабое или пустое место может вломиться клин чудовищного заговора: профессиональный союз атомных и атомбомбных предприятий соединится с профессиональным союзом авиаторов (кто и чем может помешать этому?) и установит тиранию атомного страха и безудержной порочности. Ибо та страшная сила, которую коммунисты фактически уже развернули в захваченных ими государствах, – не охраняется в слабовластных странах; и примеры множества «атомных» предательств, бегств или «исчезновений» обнаружили это недвусмысленно.
      И вряд ли мы ошибемся, если скажем, что коммунисты давно учли это слабо-пустое место и работают в этом направлении.
      Этому мы противопоставляем для России тезис: власть должна находиться в руках качественных и сильных. Необходим качественный отбор. Право голоса должно принадлежать верным гражданам, а не предателям, не черни и не слепцам. Участие народа в государственном строительстве должно выражаться в отборе лучших. Необходимо не количественное, а качественное «народопрабство».

      Будущее скрыто от человеческого взора. Мы не знаем, как сложится государственная власть в России после большевиков. Но знаем, что если она будет антинациональной и противогосударственной, угодливой по отношению к иностранцам, расчленяющей страну и патриотически безыдейной, то революция не прекратится, а вступит в фазу новой гибели; и тогда все предлагаемое нами будет отсрочено. Но придет час, когда русская национальная власть вступит ради спасения России на указываемые нами пути. Мы не знаем, когда это будет, но мы твердо знаем, чего следует желать для спасения России.
      Образование государственной власти должно быть изъято из рук толпы, улицы, черни и передано в руки лучших, государственно и национально мыслящих граждан. Эти граждане, как государственно дееспособные, должны быть выделены в качестве политически зрелого и активно строящего ядра. Всякие дальнейшие выборы и голосования будут осуществляться уже ими, и только ими. Они составят тот трезвый слой, тот государственно мыслящий кадр, который сможет повести народ и страну к вод и страну к возрождению. Все остальные – отнюдь не станут «рабами» и отнюдь не перестанут быть гражданами; но политической активности, права слагать государственную волю, участия в строительстве государственной власти – у них не будет.
      Это и обозначается словами: их политическая дееспособность будет ограничена.
      Юриспруденция отличает правоспособность человека от его дееспособности. В имущественных отношениях – есть множество лиц, не располагающих дееспособностью, т.е. не имеющих права самостоятельно совершать юридические акты. Уже римские юристы знали и понимали, что малолетних, слабоумных и сумасшедших нельзя включать в нормальный и свободный имущественный оборот. С одной стороны, они несведущи, беспомощны и беззащитны и всякий плут может их соблазнить, надуть, вовлечь в невыгодные сделки и обобрать: необходимо защитить их самих от недобросовестных сограждан и злонамеренных иноземцев. С другой стороны, они не в состоянии отвечать за свои волеизъявления, обещания и обязательства (безответственность!), и вменить им их поведение невозможно (невменяемость); их дееспособность была бы вредна или даже гибельна и для них самих и для их сограждан. Поэтому и современное право ставит таких лиц (малолетних, несовершеннолетних, слабоумных, слепых, глухонемых, пьяниц и расточителей) под опеку или попечительство. Они остаются правоспособными и имеют признанные и охраняемые права, но юридических актов совершать не могут.
      Так обстоит дело на протяжении тысячелетий, и притом в вопросах личной имущественной пользы, и никто и не думает оспаривать или осуждать обоснованность и справедливость такого порядка. И вдруг в вопросах общественного блага, всенародной пользы и государственного спасения – мы видим полное забвение всякой осторожности, всякого трезвения и всякого жизненного реализма. Страна, кишащая политически малолетними и несовершеннолетними, государственно слабоумными, патриотически – с ума сшедшими (интернационацисты!), морально слепыми, социально глухонемыми, партийно пьяными и национальными расточителями (расчленители!), – пытается строить свое государство при обязательном участии всех этих заведомо безответственных и невменяемых лиц. Законодательство умалчивает об их политической недееспособности, а сам народ удивляется; что это ему ничего не удается? И идет на гибель, не понимая того, что с ним происходит.
      И вот, подобно тому, как в имущественных делах людей признают недееспособными – в интересах всего общества и самих лишенцев, и никто не вопит об их мнимом бесправии, совершенно так же необходимо признать целый ряд людей политически недееспособными – в интересах всего народа, государства и самих лишенцев. Гражданин и активный гражданин – не одно и то же. Недееспособный гражданин сохраняет все свои законные права: право на государственную защиту, право на территориальное пребывание, общие права инициативы и неприкосновенной личности, право на труд, все социальные права, все имущественные права, все семейные и наследственные права, он сохраняет и все свои публично-правовые обязанности, которыми он преимущественно и строит государство, свое государство (повинности: налоговая, воинская, натуральная и тдр.). Он нисколько не становится «рабом». Он только не имеет права голоса в государственных делах.
      Прошло то время, когда люди – то ли по либеральной наивности, то ли по оптимизму, то ли по глупости – верили в «свободную игру добрых и злых сил» (как в личном человеке, так и в государстве) и полагали, что «от злых сил в жизни бывает большая польза». За долгие годы всемирной революции мы могли окончательно убедиться в том, что «свободная игра» добрых и злых сил ведет к победе именно злых сил и что предоставление свободы злу есть или сентиментальная глупость, граничащая с предательством, или лукаво-умышленное злодеяние. Подобно тому, как в хозяйстве либералы постепенно научились тому, что творческое равновесие не дается множеству самочинно хозяйствующих людей, безвольно барахтающихся в собственной жадности, что нерегулированное хозяйство ведет к противосоциальным явлениям, к перевоплощению капиталов, к перепроизводству, к биржевым крахам, к затяжным кризисам и депрессиям, что частно-инициативное хозяйство надо не подавлять и не искоренять, а организовывать и приобщать к целеобразному регулированию, отнюдь не впадая в социализм, – подобно этому наступает эпоха, когда такое творческое регулирование будет признано необходимым и в политике. Свободу человека, его верований, его убеждений и политических мнений – не надо подавлять, но ее надо воспитывать, оформлять и духовно направлять.
      Обыкновенный человек, идя на выборы, несет в себе – и нравственную личность, и обывателя, и патриота, и шкурника, и гражданина, и карьериста, и государственно мыслящего избирателя, и ненасытного классового требователя. «Сверху'' ему не говорится ничего из уважения к его «свободе», но со стороны и снизу ему открыто и настойчиво внушают – утвердить в себе классового требователя, обывателя, шкурника и карьериста и забыть все иное. В странах формальной демократии вокруг избирателя жужжат как мухи всевозможные искусители, политические торгаши из разных партий и даже стран, суля, зазывая, волнуя, пугая, колебля, забрасывая пропагандными листочками или предлагая прямую подачку (то «хлебом», то «зрелищами», то просто чеком). Они сулят шкурнику, запугивают обывателя, зазывают карьериста и натравливают классового требователя. В трудном, сложном и чрезвычайно ответственном деле голосования – делается все, чтобы сбить человека и захватить его голос, чтобы снизить политический уровень голосующего, и все это – во имя «свободы».
      И вот допускать этот порядок, в коем есть элементы базара, биржи, азарта и спорта, в послереволюционной России – было бы безумно и гибельно. Ибо за годы революционного унижения и революционной грязи – шкурничество, карьеризм, классовый образ мысли, гражданская трусость и продажность получили такое распространение и укоренение, такую силу и до такой степени исказили душу, отодвинули патриота, заглушили гражданина и погасили государственное мышление, что пробудить это потребует особых длительных, воспитывающих усилий со стороны национально-государственной власти. Рано или поздно это удастся. Но спасения можно ждать только от выделения истинно дееспособного кадра от лучших людей.
      Как же возможно осуществить это?
 

      Как бы ни сложился дальнейший ход событий в России, никакие общегосударственные выборы не будут возможны в первые годы после падения большевиков, в хаосе не выбирают, в состоянии общего брожения, возвращения, переселения, без оседлости и приписки выборы неосуществимы. Всякая попытка произвести выборы и провозгласить «учредительное собрание» – будет заведомой фальсификацией, партийной подтасовкой, политическим мошенничеством. Заранее ясно, что такая «демократия», начинающая с обмана и фальши, – будет обречена.
      Пока национальный диктатор не подберет себе честный и идейный правительственный аппарат, способный честно составить законные избирательные списки, до тех пор говорить о выборах невозможно. Представлять же себе дело так, что какое-то кое-как сбитое, из закулисных щелей понасаженное «полусобраньице» провозгласит себя «учредилкой» и объявит в виде избирательного закона «всеобщее, равное и прямое» голосование – значит прямо предвидеть фальсификацию выборов как неизбежную или даже готовить ее как «желательную». Вряд ли кто-нибудь дерзнет на такое историческое позорище…
      До всякого составления избирательных списков должен быть проведен генеральный, всенародный перебор граждан . Должен быть прежде всего издан закон, в силу которого право голоса не может принадлежать, помимо несовершеннолетних (мужчин до 25 лет, женщин до 30 лет), слабоумных, сумасшедших, глухонемых, заведомых пьяниц и кокаинистов, еще следующим категориям лиц: интернационалистам – навсегда; рядовым коммунистам – на 20 лет; членам Совнаркома, Политбюро, чеки, ГПУ, НКВД, МВД – навсегда; палачам и полномочным начальникам концлагерей – навсегда; изобличенным политическим доносчикам – на 20 лет; уркам – на 10 лет; всем, служившим в иностранной разведке, – на 20 лет; лицам порочных профессий (кои будут перечислены в законе) – на все время их промысла и еще на 30 лет по прекращении такового (к таким профессиям принадлежат: разбойники, дважды присужденные воры, скупщики и укрыватели краденого, конокрады, контрабандисты, содержатели и содержательницы публичных домов, сводни и сводницы, члены террористических партий и организаций, шулера, чернорыночные спекулянты, внезаконные ростовщики и т.п.). Этот закон должен быть предан самой широкой гласности, по крайней мере, за год до составления списков.
      В предлагаемом всенародном переборе граждан участвует, во-первых, весь народ на местах – по селам, поселкам, заводам, фабрикам и городским участкам; во-вторых, представители центральной власти.
      За год до составления списков глава государства собирает на особые съезды губернских начальников и городских начальников, чтобы разъяснить им основную задачу нового перебора и отбора. Здесь вырабатывается единая, общая инструкция, которая передается на места и публикуется во всеобщее сведение. Губернские и городские начальники разъясняют ее своим подчиненным (уездным, участковым и заводским представителям власти), а те разъясняют ее сельским и участковым собраниям.
      Внимая этой инструкции, народ должен убедиться и поверить, что коммунистическая революция кончена, что партийный кошмар изжит, что начинается новое, разумное строительство, основанное на любви к России, на добросовестности, чести и честности, на частной инициативе, на верности лояльному правительству и на отборе лучших людей. Народ должен понять, что от него ждут не партийного притворства, не лжи, не доносов, не взаимного предательства и угодничества перед властью, а составления избирательных списков с устранением всех утративших право на голос.
      Это устранение происходит закрытым голосованием на основании общего, еще не избирательного списка жителей, составленного участковым начальником. Голосованию подлежит всякий, против которого подано пять отводящих записок без подписи, но с указанием законного основания для отвода. Например: Семен Семенович Гайдук отводится, как доносчик, или как палач, или как скупщик краденного или как интернационалист. Записки прочитываются вслух, обсуждению не подлежат, протоколируются и тотчас же уничтожаются, отведенный имеет право возразить публично, возражение его не обсуждается, вопрос решается простым большинством при закрытом голосовании.
      Во всех случаях, где участковый начальник видит, что негодные элементы не отведены, а ценные элементы отведены, он обязан обжаловать производство перед губернским и городским начальником и добиться повторения процедуры. Там, где будет обнаружено сплоченное коммунистическое большинство и его успешные интриги, участок может быть оставлен совсем без избирательного списка.
      Такова первая стадия: всенародный перебор . После него составляются избирательные списки в обычном порядке и со всеми гарантиями законности, справедливости и беспартийности. Эти списки определяют состав политически дееспособных граждан на 10 лет. Именно таковые и только они являются активными гражданами. По миновании сроков и утверждении списков самые выборы производятся в следующем порядке.
      Выборы не должны быть «тоталитарными». Всякий, занесенный в списки, имеет право воспользоваться своим правом голоса и не воспользоваться им. Но выборы не должны быть и партийными: никаких партийных программ, плакатов, никакой агитации быть не должно. Выделение лучших должно быть произведено самим народом совершенно свободно и без всяких партийных «обещаний», нажимов, подсказываний и иных фокусов. России необходимы не партийные заговорщики, не партийные штукари и перевертни, а люди реальной жизни и чести. Свобода голосования должна быть гарантирована его тайною.
      Выборы должны происходить не на основании партийных предложений и рекомендаций, а по принципу личной известности и уважаемости. Для этого необходимо избирание по участкам или малым округам. При таком порядке будет избрано минимум столько лиц, сколько будет всего избирательных участков (по одному на участок), или же вдвое, втрое и вчетверо больше. Это означает, что в первой стадии будут избираться не члены Государственной Думы, а выборщики, и притом выборщики выборщиков.
      Это означает, что желательны отнюдь не прямые выборы, а многостепенные, где на каждой «ступени» возможен спокойный, трезвый, деловой отбор людей со все более серьезным и глубоким осознанием цели и смысла избирания и где партии все более и более утрачивают свое вредное влияние. Примерно, говоря: села выбирают волостных выборщиков, волостные выбирают уездных, уездные губернских, губернские членов Государственной Думы, в городах – малые избирательные участки посылают своих выборщиков в городской округ, окружные – в главное городское собрание, которое и выбирает членов Государственной Думы. Народ должен воспринять «задание наилучших» и, почувствовав себя свободным, должен действительно вложиться в это дело и объединиться на нем.
      Это были бы выборы общие (с повышенным качественным и возрастным уровнем), равные (ибо никто не имел бы более одного голоса), тайные (по способу голосования) и многостепенные.

* * *

      Итак, я считаю совершенно необходимым осуществление всенародного перебора, повышение возрастного уровня и строгий, но справедливый и всенародный отвод порочных элементов. Далее я считаю столь же необходимым освобождение народа от тоталитарного нажима сверху и от партийной агитации снизу: цель и задача выборов – отбор лучших – должны быть властно подсказаны народу национальной диктатурой, но в осуществлении этой цели народ должен сохранить свою свободу. Диктатура должна не навязывать, а лишь предлагать народу своих кандидатов. И тем не менее я не считаю ни целесообразным, ни зиждительным предоставление выборного производства на воле случая, пустого количества и закулисной интриги.
      Потрясение, пережитое русским народом, было слишком глубоко и длительно. Большевики недаром хвалились своей «твердокаменностью», «рукастостью» и «костоломкостью». За все время своего господства они стремились произвести свою костоломную операцию над каждым русским человеком: поставить его культурно, хозяйственно и морально на колени и сломить ему духовный хребет. Пусть он попробует после этого самостоятельно встать на ноги… В результате революция нанесла правосознанию русского народа такие язвы, с которыми он, предоставленный самому себе, не скоро справится. Но именно поэтому освобождение от ярма не должно повести его к соблазну, идущему от политических партий. Верная задача выборов – отбор лучших – должна быть не просто указана из национального центра (провозглашена), но самое разрешение ее должно встретить помощь и содействие. После тридцати или сорокалетнего политического разврата и террора русский народ, свободно выделяя своих лучших граждан кверху, будет нуждаться в помощи и контроле государственно мыслящего центра. Но эта помощь и этот контроль получат особую силу и значение именно тогда, если такая же помощь и такой же контроль будут оказаны диктатуре со стороны самого народа. Вкладываясь в этот отбор, народ должен иметь возможность исправлять на ходу возможные ошибки помогающей ему власти. Помощь и контроль должны быть одновременными и взаимными, а отбор должен быть совместным и общим.
      Чтобы это осуществилось, надо отказаться от слепой веры в количество собранных голосов и в его политическое значение. Надо искать качества и требовать его от избираемых. Ибо в самом деле, от роста числа голосов заблуждение не превращается в истину, авантюрист не становится государственно мудрым человеком, предатель вроде Лаваля не заслуживает доверия. И если бы все, буквально все, потребовали бы в ослеплении политически гибельных мер, то эти меры не стали бы от этого политически спасительными.
      Далее, для этого надо отказаться от веры в партийную рекомендацию и искать достоверного и непосредственного знания рекомендуемого кандидата. На самом деле партия выдвигает совсем не лучших людей, а согласных с нею и послушных ей. Европейский политический опыт изобилует примерами, где лучшие люди совсем не выдвигались потому, что они не мыслили партийно, а имели свои личные воззрения, мало того, известна тенденция в европейских демократиях не выдвигать лучших именно потому, что они лучшие, выдающиеся, сильные, энергичные, независимые и потому для демократии якобы «опасные» люди. Достаточно вспомнить политическую карьеру Черчилля, которого долгое время «задвигали» (т.е. не давали ему ходу) за его явное превосходство. Партии не только не непогрешимы, но обычно тенденциозны, односторонни и думают не о государстве в целом, а о себе.
      Далее, надо отказаться от механического и арифметического понимания политики, от заглазных и отвлеченных кандидатур, никому не известных, кроме партийного центра, надо вернуться к естественному, органическому общению в политике, при котором личное знание, личное уважение и личное доверие имеют решающее значение. Выборы должны быть не подсовыванием партийных карьеристов партийными карьеристами, а действительным отбором действительно лучших людей. Глупо искать всенародного спасения в безличном механизме, в партийном интриганстве, в нравственно и религиозно безразличном сований записок в урны и подсчете голосов.
      Надо отказаться далее от больших избирательных округов с партийными списками и от так называемых «прямых» (в сущности «кривых» и мертвых) выборов и обратиться к малым округам, где все друг друга хорошо знают, где почти невозможно протереться вперед случайному авантюристу или профессиональному политическому «ныряле». Надо обратиться к выборам вдумчивым, проверяющим и перепроверяющим, к выборам многостепенным, творящим осторожный отбор и дающим ответственное предпочтение.
      И в довершение всего надо искать на выборах государственного единения, а не бесконечного дробления в направлении честолюбия и властолюбия. Казалось бы, что могло бы быть справедливее пропорциональной системы? «Сколько голосов собрано, столько и депутатов»… Сама арифметическая «справедливость»! На самом же деле пропорциональная система прямо вызывает к жизни беспочвенный партийный авантюризм. Надо только «приобрести» голоса, захватить в свои ловко расставленные сети побольше наивных и доверчивых глупцов, и «ему», придумавшему соблазнительную программу, место в парламенте будет обеспечено. Само собою разумеется, что возникают не партии, а обрывки, осколки, ошметки партий: ни одна из них неспособна взять власть, повести государство и оградить страну. Но разве это важно мелким честолюбцам и карьеристам? Им важно «выйти в люди», «фигурировать», словчиться на министерский или полуминистерский пост, а для этого существуют «компромиссы» с другими полупартиями и подфракциями. И вот, государственное дело превращается в мелкий базар политических спекулянтов, в неустойчивое равновесие множества групп и группочек, в компромисс политических «нырял» и «протирал». Скажем прямо: в политический разврат.
      А между тем, на самом деле люди, творящие политику, призваны искать единства, государственного спасения, некой единой программы, которая необходима государству; они призваны искать общего, единого, того, что у всех сразу или будет, или не будет – права, порядка, сильной армии, неподкупного суда, честной администрации, воспитывающей школы, прочных финансов, хозяйственного и культурного расцвета народа. Политика по самому существу своему означает единение, а не разброд, общее, а не частное (будь то личное или классовое), силу народа, а не изнеможение.
      Это единение есть основа государства: единение граждан между собою и единение граждан с властью.
      Именно поэтому не правы все те теории и доктрины, которые пытаются уверить нас, будто в основе политики лежит вечная и неизбывная борьба граждан с государственной властью: ибо-де власть означает «нажим» и «гнет», а гражданство означает «свободу» и «независимость». Все эти теории революционного происхождения и анархической природы. Напротив, государство зиждется и держится добровольным признанием власти со стороны граждан, с одной стороны, и уважением и доверием государственной власти к гражданам, с другой стороны. На вражде государство не построить. Из вечной и ненавистной оппозиции граждан могут вырасти только революция, разложение и гибель народа.
      Вот почему грядущая Россия нуждается в такой избирательной системе, которая покоится на взаимном сотрудничестве народа и власти, на их сознательном объединении вокруг единой государственной цели.

* * *

      Предлагаемая мною здесь избирательная система покоится на ясно формулированной предпосылке, согласно которой государство есть не корпорация («все снизу») и не учреждение («все сверху»), но сочетание того и другого. Государство есть учреждение, которое ищет в корпоративном духе и в корпоративной форме – народного доверия и прочности и потому чтит свободу своих граждан и добивается их сочувствия и содействия; и в то же время государство есть корпорация, которая ищет в учреждении силы и прочности, и потому чтит авторитет своей власти и не посягает на ее свержение и поругание.
      Это органически духовное единение правительства с народом и народа с правительством должно проникать всю избирательную систему с самого низа и создавать следующий порядок.
      Выборы должны быть разделены на небольшие участки, где все друг друга знают и где социально негодные элементы столь же хорошо известны всем, сколь и социально ценные и почтенные люди. Далее, выборы должны быть построены на форме постепенно восходящей «лестницы» (трех– и четырехстепенные выборы). Принципиально в отборе лучших должны участвовать две стороны – народ и правительство. Обе участвующие стороны, имеют право предлагать своих кандидатов и одобрять (или не одобрять) чужих кандидатов, конкурируя друг с другом в обретении лучших и проверяя друг друга в выделении подлинно достойных людей.
      Поясним это на примере. В каждом селе избираются волостные избиратели, которые потом соберутся в волости. Допустим, что в данном селе надо выбрать четырех избирателей. И вот, сельский сход избирает от себя тоже четырех. Это первая стадия отбора. В тот же день, непосредственно после первой стадии, начальнику уезда предоставляется список четырех избранных кандидатов, из коих он уполномочен и обязан двоих утвердить, а двоих отвести, а сельскому сходу представляется список четырех назначенных кандидатов, из коих сход тайной баллотировкой подтверждает большинством голосов двоих. Если обе стороны сколько-нибудь верны своей задаче, то есть ищут не льстецов, не проныр, не партийных демагогов и не «фашистов», а подлинно лучших людей, то двойная проверка даст необходимые результаты: четверо лучших будут «утверждены» и «подтверждены».
      Волостные выборы, проведенные по той же системе, дадут такие же результаты для уезда. Это вторая ступень отбора. Уездные выборы (третья ступень) дадут губернских выборщиков, наконец, в губернии соберутся люди многократно и всесторонне отобранные и отсеянные в смысле морального и политического качества, и они произведут уже в обыкновенном порядке, без вмешательства администрации, свободно и тайно, выборы положенного числа членов «Государственной Думы».
      Подобная же процедура выделения лучших будет проведена и в городах, но не в четыре ступени, а в три: выборы по участкам, выборы по городским округам и выборы общегородские.
      Такая система выборов вводит в правосознание участников некий новый внутренний мотив: мотив соперничества из-за качества. Каждая сторона получает поощрение выдвинуть бесспорного кандидата, такого, которого нельзя отвести, не оскандалившись; такого, качества которого говорят сами за себя; и при том выдвинуть его надо из данной среды, не «орателя», забежавшего со стороны, не неведомого политического пролазу, а местного, оседлого, известного, заявившего о себе в жизни – и словом, и делом. Да и стоит ли предлагать заведомого проходимца, если ему предстоит заведомое отвержение со стороны другого «партнера»? Не лестно ли самолюбию и честолюбию – предложить таких кандидатов, достоинство которых будет признано единогласно? Правосознание и чувство собственного достоинства каждой из сторон получат особое побуждение и поощрение выдвинуть действительно лучших людей, против которых другая сторона решительно ничего возразить не могла бы: возникает волевое состязание в достоинстве, поиск объективно лучших людей, борьба за безукоризненных кандидатов. Политический «семафор» передвигает «стрелку» с количества на качество, ибо каждая сторона знает, что «негодное» будет отведено. Важным оказывается не партийность кандидата, а его годность, полезность, справедливость, честность, ум, опыт…
      В одном случае такое сотрудничество правительства и народа получит значение взаимного совета и подсказа («вот кого надо!»); в другом – смысл исправления («нет, это ошибка!»); в третьем – смысл прямого отвержения («куда нам эдаких?!»); в четвертом – прямой солидаризации («вот и мы таких ищем!»); во всех случаях – смысл взаимной проверки и взаимного содействия в держании единого и общего государственного хребта.
      Надо предвидеть, что такой порядок может иметь успех только при двух основных условиях: во-первых, при наличности в стране национально мыслящей и непартийной диктатуры, не впадающей ни в правый, ни в левый тоталитаризм, но дорожащей свободным отбором лучших людей в стране; во-вторых, при государственном отрезвлении народа. Тоталитаризм погубит корпоративное начало государственности и – или подавит, или исказит народное мнение; государственно не отрезвившийся народ будет бессмысленно ломиться в распадение и анархию и пойдет за теми демагогами, которые погубили Россию в 1917 году. Тогда наша система выборов может дать самые отвратительные и гибельные последствия: тоталитарная диктатура будет назначать и утверждать одних крайних правых, а народ будет выбирать и подтверждать одних крайних левых. Качество будет забыто. Крайняя партия восторжествует, и выборы превратятся в гнусное зрелище партийных драк и всеобщего развала.
      То, что необходимо России после революции, – это государственно-трезвая и мудрая диктатура и государственно-отрезвевший народ, нашедший свою старую историческую установку: «дело государственное вести честно и грозно»; оставить «криводушие» и «малодушие», «воровской обычай» и «смуту» и понять, что тот, кто «Русь несет розно», – губит сам себя.
      Есть такой уровень правосознания, при котором не поможет никакая система выборов: деморализованная чернь вообще неспособна к выборам (т.е. к выделению лучших), она неизбежно выделит худших, и притом за честный прибыток (тот или иной вид коррупции). И подобно этому: если диктатура окажется в руках авантюристов-демагогов, то они «отберут» себе свиту и партию столь же низменную по уровню правосознания, сколь низки они сами. Нет и не может быть такой системы выборов, которая спасла бы государство от негодяев, если негодяйский политический уровень преобладает в стране.
      Зато возможны и реальны такие избирательные системы, которые дали бы ход и успех худшим элементам страны, несмотря на то что, общий уровень правосознания гораздо выше этой политической черни. Демагогия и коррупция могут погубить страну при помощи демагогической и коррумпированной системы выборов. И главная послереволюционная опасность России состоит в том, что ей извне (или, Боже избави, изнутри!) будет навязана именно такая гибельная система, при которой худшим элементам развязаны руки, а лучшие люди лишены возможности сказать свое свободное слово и не могут быть выдвинуты вперед и наверх.
      Дело здесь совсем не в том, чтобы выделить «грамотных»: грамота сама по себе ничего не обеспечивает. Среди русских простых людей, особенно среди крестьян, всегда бывало немало государственно-здоровых и даже мудрых людей, не умеющих ни читать, ни писать: а «грамотеи» нередко сразу выходят в плуты и прохвосты. Здесь дело в выделении государственно-настроенных, а не партийных и не продажных людей. Чернь совсем не есть «чернь» труда и мозолистых рук или чернь малого образования, но чернь воли, сердца и порока.
      Невозможно и гибельно переносить к нам из Западной Европы идею противогосударственного «спорта в политике», идею частно-заинтересованной толкотни вокруг государственного дела, идею классовой борьбы, всегда чреватой гражданскою войною. Невозможно превращать Россию в смертную драку бесчисленных пауков в огромной банке, как этого хотят господа закулисные расчленители! Гибельно предоставлять партиям право на заговоры и на подготовку переворотов или распродавать с молотка русскую государственную власть ценою обманных обещаний («кто больше?!» – как было на выборах в Учредительное собрание 1917 г.). Все это было бы делом политической слепоты и государственного предательства…
      Нет, России нужно совсем иное: организованная ставка на, качество. Политическая чернь, политическая слепота и противогосударственная партийность погубят нашу Родину. Нам нужно подлинное выделение государственно-здоровых элементов страны, к какому бы племени, к какой бы народности они ни принадлежали.
 

      Давно ли прошло то время, когда в политической науке считалось, что «партия есть начало свободы» и «первое проявление демократии»? И как все изменилось с тех пор! В самой сущности партии и партийности раскрывалось посягание на диктатуру. И если мы теперь слышим об образовании где-нибудь новой партии, то мы прежде всего спрашиваем, какими путями она думает захватить тоталитарную власть?
      Слово «партия» означает часть; только часть целого; не более чем одну часть народа, парламента или государства. Но спросим себя, какая же партия из прежних до-тоталитарных не хотела бы получить все голоса всех избирателей? Либералы? Консерваторы? Демократы? Клерикалы? Националисты? Какая партия не мечтала получить 100% голосов и поглотить всю и всякую «оппозицию»? Оно, конечно, не удавалось: «слепцы», «глупые упрямцы», «невежды», «корыстные плуты», «интриганы», – словом, люди дурного сорта, – примыкали к другим партиям, вредили «делу» и шли за оппозицией. Это была неудача, с которой приходилось мириться: ибо аксиомы «свободы» и «терпимости» считались ненарушимыми. Но стоило только усомниться в этих аксиомах, стоило только выговорить сокровенную мечту о 100% и наполнить ее «решительною волею», – и должно было неизбежно обнаружиться совсем иное.
      Каждая партия про себя всегда посягала и посягает на всю власть, желает превратить ее в свою монополию. Сущность всякой политической партии в том, что она покушается стать целым: прежние партии делали это в порядке избирательного спорта с соблюдением «правил игры»; ныне появились партии, которые делают это в порядке избирательного террора и мошенничества и притом с попранием (более или менее откровенным) всех правил свободы и лояльности. Захватив монополию, каждая из них становится тоталитарною, подавляет остальные и пытается осуществить свою программу, сколь бы односторонне, нелепа, разорительна или даже чудовищна она ни была. Потомки – близкие или далекие – будут расхлебывать эту нелепую или чудовищную кашу: извращение всей культуры (как в России), распадение и обнищание страны (как в Англии) или полный разгром государства (как в Германии).
      Спросим же себя однажды зорко и честно: что же дает и что же отнимает всякая партийность по своему существу?
      Основное значение политических партий в том, что они дают несколько готовых программных трафаретов для примыкания голосующей массы. В Англии долгое время существовало два таких трафарета – виги (либералы) и тори (консерваторы); потом, с выступлением социалистов (лейбористы), их стало три; теперь намечается четвертая – левые социалисты, разновидность коммунистов. В Соединенных Штатах существует доселе всего две партийных программы; третья, коммунистическая, еле намечается и ведет подпольное существование. В других странах партийное деление обильнее, сложнее, дифференцированное. И замечательно: чем скуднее это деление, тем легче обретается государственное равновесие; наоборот, чем сложнее и обильнее это деление (как во Франции), тем труднее управление государством. Проще всего этот вопрос разрешается в тоталитарных государствах: одна-единственная партия, одна программа, одна возможность иметь политическое мнение, и эта одна-единственная возможность закреплена террором и подтасовкой бюллетеней; по смыслу же своему – она угашает всякое свободное, личное мнение, превращает голосование в фальшивую формальность и выдвигает новый «отбор», обычно из худших людей.
      Если мы на миг вдумаемся в эту скудость партийных образований, то мы изумимся ей; как в такой стране, как Англия, с ее необычайным обилием хозяйственных, национальных, культурных и правовых возможностей, – надо быть или социалистом, или либералом, или консерватором?! Надо выбрать одну из этих трех программных схем – или же остаться за бортом всякой политики! Но ведь живая жизнь изобилует бесчисленным множеством политических возможностей… Где же остальные? Где же политическое созерцание и творчество этого замечательного народа? Но ведь там и трех живых партий нет, ибо либералы исчезают в безгласии… Значит ты или социалист, или консерватор – или нуль. Иными словами, политические партии имеют своеобразную монополию государственной власти. Что же, все те англичане, которые не «веруют» в гибельное учение социализма и не исповедуют устаревшие догматы ториев, – все они должны или воздержаться от участия в политической жизни, имея свое определенное и, весьма вероятно, умное суждение, или же они должны не мыслить о политике вообще? Что же, политика есть нечто для средних людей, не умеющих думать, или для глупцов? А умные, зоркие, дальновидные, мудрые, но самостоятельные люди – оказываются за бортом?! Так оно и есть. И может быть, нигде это не обнаруживается с такой силой и отчетливостью, как в Германии, где имеется множество умных, но самостоятельных людей, остающихся за бортом партий и отдающих политику в жертву заурядно-подслеповатым людям или же безумным авантюристам…
      Итак, партийность дает народу возможность обходиться без самостоятельно-мыслящих людей и «голосовать», не зная, не понимая и не думая. Знаю, что мне возразят: «А без партии невозможно было бы участие народа в политике совсем, ибо об общем единомнении и единогласии могут мечтать только фантазеры, а хаотическое разногласие, где каждый упорно тянет в сторону своего личного мнения, разложило бы государство в один миг, следовательно, партии необходимы!» Внесем поправку: следовательно, партийность может оказаться нужна, как компромисс или как условно целесообразная, но в высшей степени опасная форма организации народно-политического мнения. Вот эту компромиссную природу партийности, эту условность ее целесообразности, эту опасность ее формы – на западе не поняли или забыли и потому вынуждены теперь расплачиваться тоталитаризмом и борьбою с ним.
      Без партий, скажут нам, народ не знал бы, за что ему голосовать. Что же, спросим мы, а при наличности партий он знает, за что следует подавать голос? Откуда же он это узнает? Ведь партии предлагают различное, иногда прямо противоположное… Как же решается этот вопрос в народе? Мы должны помнить, что в самой демократической стране света, в Швейцарии, только 14% избирателей принадлежат к партиям, тогда как остальные 86% партиям не верят и не повинуются. Мы не должны забывать, что в Англии «большинство голосов» всегда составляется из колеблющейся, непартийной массы, которую сами демократические газеты называют «наплывом голосов», что можно передать по-русски так: «полая вода избирательщины». Так же обстоит и в других странах…
      По-видимому, где-то в глубине души свободолюбивые народы не верят партиям и не полагаются на них. Каждая партия имеет кадр слепых приверженцев, – но и только. Остальная масса прислушивается, приглядывается, не связывает себя партийным обязательством и голосует в последний момент за то, что ей кажется более «привлекательным»!.. Что же, спросим мы, более государственным, более мудрым, более справедливым? Нет, более выгодным, более жизне-облегчительным. Партии сулят; посулы привлекают; привлеченные отдают свой голос, и очередная партия «торжествует».
      Партии обыкновенно ссылаются на то, что они «политически осмысливают» суждения массы, «кристаллизуют» общественное мнение, дифференцируют народную толщу и подготовляют «зрелые суждения». На самом же деле они навязывают политически несведующим и беспомощным обывателям готовые трафареты по всем вопросам, стараются отнять у народа независимое (и, может быть, гораздо более жизненное, практичное, верное и справедливое) мнение и загоняют народную волю и народное чувство в несколько заранее выдуманных «умственных тупиков». Пусть попробует непартийный человек, будь он хоть десяти пядей во лбу, пройти в парламент в любом архидемократическом государстве. Нет, он сначала должен поклониться какому-нибудь партийному идолу, выдуманной политиканами схеме… Он должен сначала поглупеть от вороха чужих политических выдумок, стать членом партийного стада, согласиться быть загнанным на партийное пастбище, а до тех пор он не имеет никаких видов на избрание…
      Партия есть союз людей, договорившихся друг с другом о том, каким путем и способом ей лучше всего захватить государственную власть в свои руки. Этот вопрос одни партии решают легально и лояльно, другие противозаконно и насильственно. Но посягание на полноту власти – присуще всем партиям, за исключением мелких, лишенных всякой перспективы и шансов. Каждая партия тащит за собой к власти своих приверженцев и немедленно начинает их устраивать или «пристраивать», отодвигая «чужих» и выдвигая «своих». Бывает и так, что устраивают «свежих» перебежчиков, но во всяком случае «свои» должны быть устроены и иметь преобладание. «Партийный билет» есть великая сила. И мы можем быть уверены, что этот в сущности монопольно-тоталитарный образ действия уже усвоен всеми русскими эмигрантскими партиями, даже и не тоталитарными. Для этого ведутся особые списки, кому какая должность предназначается. И трудно вспомнить без горького смеха, как один ныне покойный эмигрант говорит в 1924 году ныне еще живому эмигранту: «Вы, знаете, поторопитесь, а то губернаторские должности все уже расписаны, да и от вице-губернаторских остается совсем немного!»… «Поторопился ли» предупрежденный, я и доселе не знаю. Но в эмиграции болезнь партийности, – а партийность есть именно политическая болезнь, – с тех пор, за тридцать почти лет, несомненно, и углубилась, и обострилась.

* * *

      Подведем итоги. 1. Политическая партийность есть компромисс потому, что она осуществляет некий всенародный самообман: массы, некомпетентные в разрешении государственных вопросов, выступают со всею силою политического авторитета благодаря тому, что политические партии упрощают им и вопросы, и голосование. Это подобно тому, как если бы ребенку предоставили решить, что он предпочитает – хрен, ревень или хвощ, умалчивая о множестве других, несравненно более полезных овощей и восхваляя его ребячий «суверенитет» и его детскую свободу выбора.
      2. Политическая партийность есть условно целесообразная форма организации народного мнения. Она обусловлена: а) строгою лояльностью партий, соблюдающих взаимную свободу и не покушающихся на тоталитаризм; б) устранением всего, что хоть сколько-нибудь смахивает на монополизацию партиями общественного мнения, ибо дорога таланту, уму, познанию и характеру должна быть открыта всем помимо партий и независимо от них. Избираться должны не партийные люди, а качественные; и притом именно за их качества, а не за их партийную принадлежность. Поэтому значение условно целесообразных партий должно быть сведено к минимуму.
      3. Наконец, эта форма организации народного мнения таит в себе величайшие опасности для всякой свободы и для всякой демократии. Всякая партия есть по самому существу своему заговор, политический заговор, покушающийся на государственную власть. Пусть одни партии предпочитают при этом соблюдать конституцию и не затевают гражданскую войну, их заговор, как частное соглашение, основы которого обсуждаются втайне и мероприятия которого отнюдь не разглашаются во всеуслышание, остается политически и уголовно-ненаказуемым заговором. Другие же партии, тоталитарные, действуют как наказуемые заговорщики и всюду, где они имеют успех, этот успех свидетельствует о слабости, нерешительности или безволии наличной государственной власти. Со времени большевиков и национал-социалистов партии стали не то мостом, не то трамплином, ведущим к тоталитарному строю. Люди сговариваются совместно бороться за захват власти или даже монополизировать общественное мнение… добавьте только «любыми средствами», без всякой джентльменской лояльности в игре (fair play) и «как можно скорее» – и вы имеете тоталитарную партию. Стоит только вспомнить, что перед второй войной вся Восточная Европа имела своих диктаторов с партийным фундаментом, и все станет ясным… А Южная Америка с ее вечными переворотами?
      Спросим себя однажды, в чем нуждается каждое государство больше всего для своего процветания? В единении. Содействуют ли этому политические партии? Как раз наоборот; они изо всех сил работают над разъединением в народе (пример – современная Франция и Англия). Они создают схему для политической вражды, так что партийные люди привыкают критиковать, отвергать и поносить все то, что предлагают другие партии, совершенно независимо от того, полезно государству это предлагаемое или нет.
      Вот пример из истории России. Как сейчас помню мой разговор с бывшим ректором Московского Университета и редактором «Русских Ведомостей» Александром Аполлоновичем Мануйловым. Это было в 1921 году, когда гражданская война закончилась и он только что вернулся с юга. «Конечно, – сказал он мне, – Столыпин был прав и реформа его была спасительна для России»… – «Помилуйте, А.А., –изумился я – зачем же вы в «Русских Ведомостях» травили и его, и его реформу?!» – «Видите ли, – отвечал он с доброй, но виноватой улыбкой, – у нас в конституциионно-демократической партии была тогда директива – отвергать все, что идет от правительства»…
      Примеров из западноевропейской жизни приводить не стоит: они имеются везде в изобилии. Понятно, что, создавая схему для политической вражды, партии усиливают государственные раздоры и в сущности готовят гражданскую войну.
      Это можно выразить так. Партийность внушает человеку, будто он имеет «готовый» и притом «наилучший» ответ на все, решительно на все вопросы жизни и политики. Невежда начинает считать себя «всезнающим» и «всепонимающим», тогда как на самом деле он мыслит исключительно чужими мыслями, ловко внушенными ему из темной кулисы через посредство газет и жиденьких брошюр. И. вот он уже считает себя вправе «критиковать», отвергать и поносить все непартийное и инопартийное, независимо от реальных государственных польз и нужд. Стране необходима сильная армия, но «наша партия» на стороне «пацифистов», посему «долой сильную армию». Стране необходимо обновление углекопной техники, но «наша партия» стоит за увеличение жалованья рабочим и деньги направляются в карман рабочему. Стране необходима аграрная реформа, но такие-то партии предпочитают безземельного крестьянина, накапливающего в душе «революционный пыл»… и т. д…
      Таким образом, партийность дает человеку возможность, будучи ничем, попытаться стать многим и даже очень многим. Невежды выходят в парламентарии, партийнобилетчики – в «советники» и «директора», ловчилы – в министры и капиталисты. Карьера манит и осуществляется.
      Каждая партия приглашает избирателя «сделать свою ставку на нее» (как на скачках!) и принять участие именно в ее заговоре. Но лучшие люди государства – умнейшие и честнейшие – отнюдь не сочувствуют таким заговорам и не желают в них участвовать. Зато худшие… Пролазы, карьеристы или прямые мошенники (вроде Ставицкого, Литвинова, Парвуса-Гельфанда или Сырового) готовы сделать свою «ставку» по прямому расчету. Таким образом, идея лучшего гражданина заменяется в демократиях идеей партийно-приписанного, партийно-угодившего и партийно-преуспевшего ловчилы, а это решительно не одно и то же. Партийность заслоняет и подменяет качество человека. Мы достаточно насмотрелись на то, какого сорта люди вылезли наверх при большевиках, национал-социалистах и фашистах: они окружали «диктатора» плотной стеной порочности и раболепства, так что самый благородный и благонамеренный из диктаторов начинал морально задыхаться и опускаться в этой атмосфере. Так можно быть уверенным, что если в России после большевиков восторжествует крайне правый (или какой-нибудь иной, межеумочный) тоталитаризм, то в ряды этой партии хлынет всевозможная революционная и пореволюционная чернь, всякие плуты, перебежчики, карьеристы и чужие агенты, люди, измаравшиеся под коммунистами или в эмиграции и желающие реабилитироваться. Как всегда, они будут обнаруживать особенное новопартийное пристрастие, оказывать своим клевретам – «нашим»! – всяческую поддержку в служебных, хозяйственных и житейских делах, и качество нового «отбора» окажется на самом последнем уровне. Партийность как бы прямо создана для того, чтобы отбирать худших, которые образуют какое-то молчаливое «общество взаимопомощи», прикрывают взаимные растраты, худые дела и даже преступления и создают в государстве комплот безответственности и бессовестности.
      Этот отбор партийных людей, согласных повторять без конца все глупости партийной догмы и все инсинуации партийного производства, само собой разумеется, отталкивает людей высокого духовного качества, люди первого сорта вообще редко вступают в партии. Партийность прямо гонит лучших людей из политики: такие люди не умеют и не хотят думать чужими мыслями, их повышенное чувство ответственности внушает им прямое отвращение к партийной болтовне и особенно к партийным инсинуациям. И таким образом выходит, что партийное строение государства прямо поощряет пошлость и безответственность политической мысли. И понятно, что чем глубже, дифференцированнее и ответственнее человек, тем труднее ему «выдумать» политическую программу, тем более что партийная программа есть догма, а политика есть жизнь и творчество.
      Вот пример партийной инсинуации.
      В конце 1927 года я спросил в личной беседе такого выдающегося русского ученого и политика, как Петр Бернгардович Струве: «Скажите, пожалуйста, П.Б., какие данные имелись у Милюкова против Царской семьи, когда он 1 ноября 1916 года произносил в Государственной Думе свою речь о глупости или измене? Ведь эта речь прозвучала по всей стране, как призыв к революции…»
      Ответ был недвусмысленный: «У него не было решительно никаких данных»… – «Но в таком случае его речь была прямым призывом к измене Государю и Династии!»…
      «Видите ли, – объяснил мне П.Б., который в 1917 году давно уже вышел из конституционно-демократической партии, – центральный комитет партии считал тогда, что в борьбе с Троном показуется (т.е. является целесообразной) прямая политическая инсинуация».
      Инсинуацией же называется приписание кому-нибудь таких мыслей, намерений или планов, которых он в действительности совсем не имеет, и притом для того, чтобы испортить ему его доброе имя.
      Мы знаем, что послереволюционная Следственная Комиссия увидела себя вынужденной совершенно «реабилитировать» Царскую семью от всех этих клевет и подозрений.
      Но партии нужна была инсинуация: центральный комитет партии ее одобрил, и лидер ее, не затрудняя себя ни присягой, ни верностью, ни патриотизмом, ни стыдом, ни совестью, отравил ею сердца у миллионов людей.
      Такова природа партийности.

      В самом деле, что же другое необходимо ему вместо того систематического насилия, которое именуется «социализмом» или «коммунизмом», и вместо того пролганного хаоса, который представляет из себя в большинстве случаев так называемый «демократический строй»? Мы отвергаем и это насилие, и этот хаос. Мы говорим им «нет!». Но этого мало. Отвержение еще ничего не определяет… Человек творит, утверждая, а не отвергая. Мало отвергнуть мерзость коммунизма и удручающую, разлагающе-разорительную глупость социализма: надо обосновать и утвердить частную собственность… Мало вскрыть и доказать тот всенародный самообман, который обычно осуществляется в демократии, надо найти тот здравый исход, который не грозил бы государству ни тиранией, ни тоталитарным строем, ни разложением, идущим от «партийной демократии»… И пусть не говорят нам, что наши предложения фантастичны, утопичны или неосуществимы! Пусть сами ищут, находят и предлагают свое, не «свое» скомпрометированное и губительное, а свое – новое, творческое, жизненно верное. Конечно, легче всего настаивать на провалившейся выдумке: и думать не надо и творчества не требуется; остается только твердить свое, завладевать явно и тайно аппаратом пропаганды, замалчивать или просто пачкать противника и … валиться в пропасть.
      Но мы не желаем и не смеем этого: перед нами великая Россия, ее погибель или возрождение. И мы отлично знаем, чего именно хотят для нее провалившиеся выдумщики.
      Прежде всего, мы не верим и не поверим ни в какую «внешнюю реформу», которая могла бы спасти нас сама по себе, независимо от внутреннего, душевно-духовного изменения человека. Нет такой «избирательной системы», нет такого государственного устройства, нет такого церковного строя, нет такого школьного порядка, которые обещали бы человечеству, и в частности в особенности России, обновление и возрождение, независимо от того, что будет созерцать его воображение и каков будет внутренний уклад его мысли и настроений и каковы будут дела его жизни… Невозможно, чтобы дрянные люди со злою волею обновили и усовершенствовали общественную жизнь. Жадный пустит в ход все средства, продажный все продаст, человек, в коем Бога нет, превратит всю жизнь в тайное и явное преступление. Внешнее само по себе не обеспечивает человеку ни духовности, ни духовного спасения; никакой государственный строй не сообщит человеку ни любви, ни доброты, ни чувства ответственности, ни честности, ни благородства. Истинное обновление идет не от внешнего внутрь, не от формы к содержанию, не от видимости к существу, а обратно. И странно, даже страшно доказывать это через 2000 лет после Рождества Христова; странно потому, что люди, по-видимому, прошли мимо Христианства; страшно потому, что мы не видим, чем и как восстановить и утвердить не принятое откровение.
      Все великое и священное идет изнутри – от сердечного созерцания; из глубины, – от постигающей и приемлющей любви; из таинственной духовности инстинкта; от воспламенившейся воли; от узревшего разума; от очистившегося воображения. Если внутри смутно, нечисто, злобно, жадно, скверно, то не поможет никакая внешняя форма, никакой запрет, никакая угроза, никакое «избирательное право», особенно всеобщее, равное и прямое. Знаем, не наше дело учить другие народы. Они сами тысячелетиями делали свою историю, сами уродовали свой духовный акт, содействуя его оскудению и формализации, они сами дошли ныне до духовной пустоты, до духовно бессмысленной техники и самодовлеющего спорта, до так называемого «модернизма», в коем зло выдается за главное, а добро презирается как ненужная сентиментальность; они сами стали жертвою пустой формы – в науке, в политике, в искусстве, в культе машины и во всем прочем. Не нам их учить, не нам их исправлять. Да и самодовольство их сделало бы все наши попытки смешными. Послушайте только, что католические прелаты говорят о «Божьей метле», выметающей Православие из мировой культуры… Прислушайтесь к тому, как протестанты собираются «впервые» внести евангельский свет в «темные дебри восточно-русского язычества»… Вникните в то высокомерие, с которым европейские «цивилизованные» народы обсуждают «совершенство своих конституционных форм», не усматривая ничего особенного ни в том, что кандидат в североамериканские президенты вытирают себе лицо, забросанное гнилыми томатами и тухлыми яйцами, ни в том, что составление работоспособного министерства во Франции становится неразрешимой задачей, ни в том, как парламентская полиция растаскивает побоище господ римских сенаторов, ни в том, какую – деморализацию водворили господа английские социалисты в организации медицинской «помощи» больным… Было время, когда русская интеллигенция считала западный политический строй «образцом» для России. Это время прошло. Мы видели и наблюдали достаточно. Мы научились тому, что истинное строительство есть творчество, а не подражание. Мы увидели истинное лицо запада: сначала в советском коммунизме, потом в европейском социализме и, наконец, в том, что называется «свободным строем», в действительности руководимом из-за кулисы. Верить в свободу этого строя могут только люди политически близорукие или наивно-доверчивые. Ибо свобода совсем не сводится к голосованию всех по всем вопросам; корни ее лежат гораздо глубже, и выражается она в гораздо более существенных проявлениях, духовных, творческих и житейских.
      Итак, мы не можем верить, что возрождение и обновление России придет от водворения в ней какой-нибудь другой, некоммунистической, может быть, прямо антикоммунистической формы правления, как таковой.
      Мне приходилось встречать людей, непоколебимо уверенных в том, что стоит в России «провозгласить монархию» – и все «пойдет гладко и станет все на место». Слушаешь таких людей и удивляешься: для них история как будто не существует. Ведь монархический строй не может, что называется, «повиснуть в воздухе», необходимы, по крайней мере, две предпосылки, две основы: во-первых, – верное монархическое строение души в народе, которое можно было бы точнее всего выразить словами: надо уметь иметь Царя; и во-вторых, необходимы те социальные силы, которые понесли бы богоданного Государя – преданностью, верностью, служением, честью, честностью и в особенности тем правдоговорением перед лицом Государя, которое необходимо ему самому, как «политический воздух». Имеются ли эти предпосылки в России? Россия ведь имела счастье быть монархией и почему-то развалилась… Почему? Не от того ли, что она разучилась иметь Царя? Не от преобладания ли честолюбивой интриги над верностью и преданностью? Не от того ли, что монархизм карьеры вытеснил монархизм служения? Что же, дело с тех пор усовершенствовалось? И притом значительно? Научились ли русские люди иметь Царя? Или они опять предадут его за свой частный прибыток на растерзание? – Вот о чем следовало бы подумать «провозглашателям». Монархия должна быть подготовлена религиозно, морально и социально; иначе «провозглашение» окажется пустым словом и началом нового разложения…
      Но означает ли это, что можно ожидать большого успеха от «провозглашения» республики? Так могут думать только люди, не понимающие, что республика есть всегда выражение особого душевного уклада, что необходимо думать и чувствовать по-республикански для того, чтобы республика возникла, окрепла и удалась. Где же учился и научился русский народ так думать и так чувствовать? У «временного правительства», заговорившего революционную толпу? Или у коммунистов, ловко поставивших революционную толпу на колени? Республиканец превыше всего ставит дело свободы. Где же учился русский народ этому свободолюбию? Не в коммунистических ли каторжных лагерях?… Свобода есть умение сочетать независимость с лояльностью; а между тем, оба эти начала попираются в России уже четвертый десяток лет… Республиканство есть политическое искусство строить государство при рыхлой, зависимой, подкопанной и нерешительной верховной власти. Можно себе представить, что начнется в «республиканской» России после сорока лет тоталитарного строя!…
      «Провозгласить» в России республику – значит вернуться к пустому фразерству Временного правительства и повторить гибельный эксперимент того времени в новом, несравненно худшем виде. Государство есть не механизм, а организм, и всякая истинная и прочная форма жизни должна быть подготовлена в нем органически. Добавим к этому только, что в «органическую подготовку» всероссийской республики или многого множества малых республик – мы не имеем никаких оснований верить: ни исторических, ни географических, ни хозяйственных, ни культурных, ни духовных, ни религиозных. Надо совсем не знать или политически не постигать Россию, чтобы быть русским республиканцем.
      Итак, русскому народу необходимо духовное возрождение и обновление.
 

      Это была беседа, ведшаяся в довольно пестром обществе. У гостеприимного хозяина собрались представители нескольких народов – был один американец, из сторонников Эйзенхауэра, один либеральный англичанин, один французский бельгиец и двое русских. И, как водится в таких случаях, представители западных народов говорили, как великие знатоки русской истории и русского вопроса, а представители русского народа, отодвинутые, удрученные излагаемым политическим вздором и несколько растерянные от невежественного апломба иностранцев, молчали. Картина для нашего времени типичная и характерная…
      Ну что возразить англичанину, утверждающему одним вздохом, что Иоанн Свирепый перерезал всех казанских татар и что Сталин выполняет во всех подробностях «завещание Петра Великого?» Или американцу, который достоверно знает, что русские составляют в России меньшинство и что коммунизм есть единственное, что удерживает Россию от полного распада, так что крушение коммунизма немедленно «разрешит весь русский вопрос?» Что сказать бельгийцу, который считает полное разоружение Германии, а также независимость Эстонии и Латвии – вернейшей гарантией европейского мира?.. Опытному политику сразу было видно, что весь этот набор исторических нелепостей и выдумок идет из единого колодца – из прессы, вдохновляемой мировою закулисою…
      У Кузьмы Пруткова есть мудрый совет: «рассуждай только о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют». Но ныне настало время, когда мировую политику повели люди, коих понятия для этого великого и сложного дела абсолютно недостаточны, не знают исторических фактов, не разумеют причин и следствий, не имеют политического опыта, не видят знамений, не предвидят опасностей и, главное, ничего не зная, воображают себя «прекрасно осведомленными»… Какого добра и спасения можно ждать от них?
      Может быть, эта беседа так и застыла бы на произнесенных нелепостях, если бы один из наших соотечественников, человек с энергией и юмором, не предложил бы общий и основной вывод.
      «Я думаю, – сказал он, – что выражу наше общее мнение, если скажу, что мир должен искать в настоящее время спасения – во всеобщем расчленении. Ведь сущность свободы состоит в самостоятельном изволении человека, а сущность демократии – в самоуправлении каждого народа по его собственным понятиям и воззрениям. Поэтому каждый истинный либерал и каждый настоящий демократ должен требовать самостоятельности и самоуправления для всех народов, племен и общин мира. В этом, после всего здесь только что высказанного, никто из присутствующих не захочет, да и не решится возразить мне»…
      Такого вывода никто не ожидал, и на несколько мгновений воцарилось растерянное молчание…
      Он продолжал:
      «Все люди свободны, и все народы мира равны. Чем африканские Ботокуды, Дуалы, Бодиманы, Мбанги, Баджобы, Дибомы или Ниоконы хуже и ниже других людей? Откуда взялось это воззрение, что Африка есть ничья земля, которую каждый желающий может оккупировать? Откуда эта точка зрения, что арабы марокканские, алжирские, тунисские, ливийские и другие, с их древней и высокой культурой, являются народом низшей расы, которая нуждается во властном протежировании и должна покоряться внедрившимся европейцам? Почему Египту так трудно вернуть себе свою самостоятельность? Почему Индия, страна древней и своеобразно-глубокой культуры, так долго принадлежала не сама себе, а англичанам? Вспомним это классическое нападение англичан на голландских буров, воспроизведенное позже Италией в Абиссинии… Какое попрание свободы! Какой антидемократический способ действий! Но Муссолини и не притворялся демократом, а с фашистской прямотой вырезал неудобное ему население… Откроем карту Австралазии и Индокитая и спросим себя (как последовательные либералы и демократы), что означает это расхищение чужого добра? Почему Южная Америка может быть в виде системы самостоятельных государств, вечно занятых революционными переворотами, тогда как Африка являет собою сущую чересполосицу захватных владений? Одно из двух: или либерализм, демократизм и свободное политическое расчленение вселенной, или колониальная система, попирающая законы либерализма и демократии!»
      Трудно представить себе, как вскипели иностранцы, еле давшие договорить представителю национальной России. Больше всего сердился англичанин, весь красный от гнева, он повторял все один и тот же вопрос: «Вы, что же, хотите разложить весь Английский Эмпайр?!» – «Что же, по-вашему, – допрашивал бельгиец, – Германии надо опять предоставить вооружиться и напасть на беззащитных соседей?!» И только один американец что-то молча соображал и, наконец, вынув записную книжку, начал заносить в нее какие-то заметки, вероятно, заподозрив русского оратора в тайном коммунизме… Хозяин не вмешивался в беседу, он только любезно и несколько таинственно улыбался.
      Когда буря немного улеглась, наш единомышленник продолжил развивать свое возражение.
      «Будем же хоть немного справедливы! Если вы считаете, что национальная Россия (которую только совершенно неосведомленные люди могут смешивать с коммунистическим государством Сталина), что она захватила не принадлежащие ей территории и что этому надо положить конец ее расчленением, то спросим же себя, на каком основании Англия владеет испанским Гибралтаром, голландской Южной Африкой, Занзибаром, Кенией, Угандой, Лабрадором и бесчисленным множеством других, захваченных ею земель и гаваней? Почему Англия не присвоила себе доселе ни острова Эзеля, ни Кронштадта, ни Соловецких островов, ни Владивостока?! Вся так называемая мировая «колонизация» есть ведь не что иное, как захват не принадлежащих земель и портов… Вы расхватали всю земную поверхность по кускам и не видите теперь, что мир заражен болезнью распада. Смотрите: уже отделяются колонии, доминионы и территории от Англии, от Франции, от Голландии и от других государств. Историческая эпоха колонизации идет к концу. Коммунистическая пропаганда вот уже 35 лет работает в этом направлении, и вы не сумели противопоставить ей ничего. Колонизатор объявлен классовым врагом и угнетателем, подлежащим свержению. И что же вы делаете? Вместо того чтобы понять революционно-коммунистический смысл этого расчленения, т.е. угрожающую вам всем погибель, – ибо вчера поднялись китайцы, индусы и малайцы, сегодня организуются арабы, чтобы сбросить ваше иго, завтра поднимутся негры, – и вы будете изгнаны из всех ваших колоний, – вместо этого вы заимствуете лозунг расчленения и распада у большевиков и готовитесь внести его осуществление – не в Советскую страну, это вам не удастся, а в освобождающуюся национальную Россию, чтобы ослабить ее, и без того измученную и истощенную революцией. Вы собираетесь разрешить «русский вопрос» психозом государственного распыления и не думаете о том, как отзовется этот процесс в остальном мире. Если одна шестая часть вселенной будет охвачена процессом послереволюционного распада и закипит в расчленении, то вы можете быть совершенно уверены в том, что остальные пять шестых, подготовленных к тому же самому – и проснувшимся беспредметным национализмом, и религиозным брожением, и коммунистической пропагандой, – распадаются неудержимо. Ваш лозунг расчленения России есть не что иное, – как воспринятая вами большевистская зараза и углубление революции!»…
      Американец поднял брови, остановил свой взгляд на ораторе и что-то коротко зачеркнул в своей записной книжке.
      «Ныне дальнейшее углубление революции есть чистое безумие. Ваше спасение в замирении востока, а не в разжигании гражданских войн на всем пространстве от Риги и Варшавы до Владивостока и Гонконга. Вам необходимы платежеспособные рынки для сбыта, рынки, которые могли бы вам заменить отпадающие колонии, а вы затеваете великую политическую, хозяйственную и военную разруху и обнищание востока. Расчленив национальную Россию, вы задохнетесь в ваших фабриках, капиталах и продукциях от недостатка сбыта и начнете мечтать о единой, лояльной и платежеспособной России. И вы можете быть уверены: она восстановится, но только преодолев (дипломатически, хозяйственно и военно) навязываемые ей вами соблазны распада».
      «Вы все время упрекаете Императорскую Россию в захвате не принадлежащих ей территорий, так, как если бы такой захват составлял вашу привилегию и монополию, и притом на протяжении всех континентов. Но назовите мне хоть одну колонию, захваченную Россией на чуждом ей континенте! Франция свободна в захвате Индокитая с двадцатитрехмиллионным населением или африканских пространств в размере половины всей России; Бельгия, Португалия, Голландия, Англия – все свободны налагать руку на далекие и чуждые им земли и племена. Но Императорская Россия совершенно неповинна в этом. Ее территория не набрана отовсюду оккупациями или парфорсными охотами; они сопринадлежат».
      «Это значит, что они, пространственно прилегая друг к другу и географически сливаясь друг с другом, политически, хозяйственно и культурно нуждаются друг в друге. Их объединил не произвол меча и не каприз завоевателя, а медленное органическое развитие населяющих ее народов. Это происходило на протяжении веков. Соседние народы знакомились друг с другом, учились понимать и восполнять друг друга, и естественно, что наиболее одаренный, христианский и культурный народ, русский народ, руководил этим делом. Но никогда, запомните это, никогда русские не практиковали денационализацию других, малых и некультурных племен; впервые после германцев за это дело взялись коммунисты, эти доктринеры западного марксизма».
      «Возьмите исторический атлас девятого века и попробуйте составить список тех славянских народов, которые занимали всю восточную половину Западной Европы от Дании до Далмации: абодриты, линоны, лютичи, редарии, укры, хевеллы, сорбы и многие, многие другие. Где они все? Все или вырезаны или денационализованы германцами; и даже имена их не упоминаются, разве только в путеводителе напишут: «остатки языческой эпохи». Потом возьмите статистику русского населения и подивитесь на этот спор с количества племен, сохраненных императорской Россией: одни ученые насчитывают 160 малых племен, а другие 166. Россия никого не денационализировала, никого не искореняла, всех блюла, всем оставляла национальную свободу».
      В 1916 году я лечил свои легкие на Кавказе, в Теберде, и жил в пансионе у князя местного народа карачаев. Его фамилия была Крым-Шамхалов. Его дед заключил вечный мир и присоединение с императором Николаем I, а внук его Мурзакуль Баксанук Пашаевич, магометанин по вере, полковник русской армии, весь израненный в японской войне, не находил себе места от тоски о том, что раны его не позволяют ему участвовать в первой мировой войне против германцев. Добавлю только, что ныне весь народ карачаев вырезан большевиками за неприятие коммунизма. А немецкие колонисты на Украине, на Волге и в Сибири? Они переселились в Россию в конце XVIII века числом несколько десятков тысяч, а к XX веку их было уже 1200000, и все они сохранили свою веру и даже свои диалекты (саксонский, виртембергский и другие), и все разбогатели. И притом именно благодаря тому, что Россия укрыла их в своих пространственных недрах и соблюла их свободу. Искоренять их взялись только большевики, и не за германство их, а за антикоммунизм».
      «И что вы нам твердите о латышах и эстонцах? Это Императорская Россия сохранила эти и многие другие народы от гибели. И все эти народы отлично знают, что противостоять германцам они по своей военной слабости не могут, а раз захваченные германцами, они будут насильственно денационализованы подобно западным славянам.
      Я понимаю, что вы не хотите вооружать германцев. Как только они вооружатся, они вновь сделают попытку завладеть Украиной, ее зерном, ее железом, ее углем, прорваться к волжской и кавказской нефти и присвоить себе мировую гегемонию; но разоруженная Германия есть открытый для коммунистов европейский фронт. В чем же дело?.. В вашей военной слабости и в нежелании военно окрепнуть настолько, чтобы не опасаться ни коммунистов, ни немцев. Вы хотите владеть по-прежнему миром, не обороняя его подобающим образом, и это вам не удастся»…
      Тут американец встал, чтобы проститься с хозяином, и беседа оборвалась. Но уезжая, он записал имя и адрес оратора и сказал ему отдельно несколько слов, явно условливаясь о дальнейшем свидании.
 

      Внимательные наблюдатели в Европе не раз отмечали за последние годы, что угроза «европейской оккупации» с востока произносилась всегда нарочито внятным полушепотом и притом в разных странах одновременно и обыкновенно людьми советской ориентации или прямыми агентами. «В 1950 году все равно все будет кончено», или «оккупация назначена на 1951 год», или еще иначе «1952 год все решит». Единство источника этих сведений всегда было ясно: люди шептали, грозили и пугали новой мировой войной по недвусмысленному распоряжению с востока. Пресса европейских стран подхватывала эти – слухи, массы отзывались то легкой паникой, то депрессией, в парламентах шел глухой ропот, необходимость «готовиться» и «вооружаться» становилась бесспорной. Особенно при газетном подсчете «ужаснейших» советских армий.
      Вооружалась ли Европа? Неохотно, плохо, лениво, с надеждой на Соединенные Штаты, с явным страхом перед Германией, – но все-таки процесс развивался в Америке, где действительно инвестируются в вооружение огромные суммы. А там вдруг в стране советов случился очень громкий взрыв… Что это значит?!.. И те же источники отвечали полушепотом: «Это был последний опыт, очень удачный; начинается массовая продукция»…
      Наблюдателю думалось: странно и стратегически глупо; когда и где, кроме легендарного Святослава, завоеватель предупреждал недругов – «иду на вы»? А эти – предупреждают? Ясно, что им важно не предупредить, а спровоцировать, как всегда; они грозят потому, что не могут выполнить свою угрозу, а если бы могли, то давно уже выполнили бы. Все их деяния провокационны и имеют значение диверсии: война в Греции, борьба за Берлин, бряцание оружием то в Чехии, то в Персии и, наконец, Корея и Индокитай. Но в чем же эта провокация?
      Реальное соотношение сил в возможной третьей мировой войне – известно коммунистам лучше, чем кому бы то ни было: ибо они знают хорошо свои советские силы и возможности, очень ловко скрывая их от других, а сверх того, благодаря своему необычайно организованному шпионажу, агенты которого сидят в министерствах всех остальных стран, они знают точно все необходимое и о других. И первое, что они знают, это затруднения нападающего.
      Нападающий должен быть твердо уверен в своей армии: именно, что она пойдет всюду и на все, что она будет добиваться победы во что бы то ни стало и «ложиться костьми». Уверена ли советчика в своей так называемой «красной армии»? Нисколько. Еще Достоевский указывал на то, что русский солдат борется совсем иначе за свою землю, чем за чужую. Опыт массовой сдачи в плен уже известен советским солдатам; известен и опыт «отступления без брошенного оружия»… А коммунистически-партийные части, которые стали бы драться и за чужую землю? Их необходимо беречь для более серьезных партийных надобностей. Да и многочисленны ли эти «свои верные»? Уложив их в бою, чем заменить их? Далее, нападающий должен иметь численное преобладание втрое, и совсем не только в подсчете солдат (напр., авиация, атомная бомба…). Такого преобладания у советов нет; будет ли когда-нибудь? Пока не сокрушится западный «буржуазный» строй – вряд ли… Нападающий выступает явным «виновником» войны, а третья мировая война обещает быть ужасной; советы же всегда нуждаются в популярности, в успехе у широких масс. Словом, положение нападающего – труднейшее и невыгоднейшее.
      Гораздо умнее и выгоднее спровоцировать нападение на себя. Это нападение («интервенция») предсказано во всех резолюциях коминтерна и в партийной догме – как «неизбежное», а в необходимость завоевать весь мир и в непримиримость, несовместимость двух порядков – «буржуазно-свободного» и коммунистически-принудительного – советчики веруют фанатически… Поэтому неизбежный конфликт должен быть спровоцирован в наивыгоднейший для коммунистов исторический момент. Провоцируется же он так. Надо усиливать коммунистическую пропаганду в стане врагов, все время грозить и вести себя вызывающе: чем наглее, тем лучше. Потеряют же провоцируемые однажды терпение и поймут, что им приходится выбирать между разложением заживо и решительным ответным ударом, а такой ответный удар и есть предвиденная и предсказанная «интервенция»…
      Однако возразит кто-нибудь, коммунистам совсем невыгодно, чтобы западные державы «вооружались»… Отвлеченно говоря, это возражение кажется верным: не легче ли взять безоружных «голыми руками»? Не надо бы «грозить» и «пугать», а неожиданно оккупировать и причислить к коммунистическому бедламу.
      Но те, кто знают доктрину и практику коммунистов, никогда не забывают, что коммунисты верят в «гной» гораздо больше, чем в «бой». У них бой должен быть всегда хорошо подготовлен внутренним гноением и гниением врага. А в Европе и в Америке за пять лет оказалось, что массы к перевороту не способны; и воля утомлена войною; и «кадры» переворотчиков недостаточны; и в коммунизм, как всеустрояющий фактор, западные массы плохо верят, и силы порядка оказывают сопротивление, и разоблачения вернувшихся пленных убедительны, и к порядку и честному труду тянет… Словом, мировое разложение все еще недостаточно и мировая революция не созрела.
      Необходим огромный хозяйственный кризис, всегда предсказывавшийся Марксами, Лениными и их подголосками. Капитализм должен запутаться в своих собственных тенетах и тем создать революционную конъюнктуру: безработицу, полевение масс, голод и разложение. Чтобы бить и разбить, надо сгноить, и притом так, чтобы война была начата самим «гниющим буржуазным миром», интервенцией запада на восток, а не оккупацией запада с востока. Тогда советчики опять поднимут крик об опасности для России, о необходимости оборонять ее земли во что бы то ни стало, воздвигнуть «хоругви» псевдоправославной церкви, произнесут великие русские имена, потребуют клятв и пустят полным ходом машину псевдопатриотизма… А сами будут готовы перенести столицу советчины в Алма-Ату и лететь с авиабомбами на Нью-Йорк, Вашингтон, Чикаго и Лондон.
      Но для этого необходим вожделенный мировой хозяйственный кризис. Нужно «перепроизводство», «перевоплощение форм капитала» и, главное, отсутствие рынка. Все это и осуществляется в массивных затратах на вооружение. Капиталы «инвестируются» огромные, а сбыта, рынка для такой «продукции» нет, если не считать самую войну или продажу оружия в европейские отстающие страны. Иными словами: угроза третьей мировой войной прямо вталкивает «буржуазный» мир в кризис перепроизводства, прямо вводит его в революционную конъюнктуру. Подумать только: в каждом парламенте ожесточенная дискуссия о добывании кредитов на вооружение, о размерах сумм, о новых налогах, причем коммунисты, конечно, выступают в качестве «идейных пацифистов» – в результате партийный и классовый раздор во всей стране. А потом осуществление принятой программы: мировая пресса не может не сообщить, где именно и какая именно фабрика оружия будет строиться и каковы будут размеры ее продукции. И все это, конечно, заносится советчиками на их карты и планы… Тем временем прикровенные коммунисты внедряются в самое это новое заведение… А какие великолепные возможности протестов, забастовок, демагогического лганья, миролюбивых заверений, антибуржуазных разоблачений, подкупа и исчезновения «атомных ученых». Ибо общее правило коммунистов гласит: побеждай не своей силой, а чужой слабостью и чужим разложением; оружие только учитывает успехи чужого гниения.
      К этому присоединяются вопросы национальный и колониальный. Программа советского «псевдо-национализма» общеизвестна; расшевеливается в народах жажда своеобразия и самостоятельности, независимо от того, способны они к тому или нет; она связуется с коммунизмом, как с якобы единственной формой возможного «освобождения»; начинается революционное движение, завершающееся коммунистическим тоталитаризмом и денационализацией «освободившегося» народа. Это, конечно, может и не везде удаться; но, например, в Китае, кажется, удалось, ибо революционный Китай стал орудием мирового коммунизма. А что ожидает иранцев, афганцев, курдов и многих других? А негров?
      И наконец, вопрос колониальный. Все колониальные «империи» должны быть разложены, расщеплены, развалены. Процесс этот уже успешно идет в Англии, в Голландии (Ява), во Франции; он должен захватить Бельгию, Испанию, Португалию и другие страны. Правило единое и старинное: «разделяй и повелевай». Колониальная эпоха истории заканчивается «посрамлением», восстанием и распадением. Должны остаться не колонии, а части единого тоталитарного государства Советской Социалистической Республики, по глупости принимаемой иностранцами доселе за Россию.
      Итак, надо до тех пор «гноить» буржуазный мир, пока он не развалится или же не начнет интервенцию. Если он развалится, тогда он будет «присоединен» к СССР по частям. Если же он начнет интервенцию, то к этому моменту должны отпасть от него все колонии, «освободиться» все «порабощенные» народы, рабочие – должны поднять коммунистическое восстание в тылу у «нападающих», забастовки железнодорожников и военных заводов должны остановить нападение, и интервенция провалится. Нужна не война, а революция. Собственная военная сила, безусловно, необходима, но гораздо важнее и нужнее чужая слабость… В первые годы после второй войны (1946-1948) коммунисты все еще надеялись на то, что «революционная конъюнктура» уже создалась, что она выросла из самой войны. В дальнейшем они поняли, что Азия революционно более созрела, и, подобно пушкинскому Балде, они вытащили из мешка зайца, «меньшого брата» (Китай), предлагая американцам «обогнать» сначала его. Диверсия удалась, но, к их немалому раздражению, она не обессилила американцев, не истощила их, не дискредитировала их, а разыгралась «вничью». Американцы не выдали им Азию, но отнюдь не отказались от Европы…
      Тогда пришлось «сбавить тон». Куда девались грубые выходки тупого Молотова? Где угрозы советского «робота» – Громыки? Истощилось пусторечие самодовольного Вышинского, где-то залечивающего свою политическую язву желудка… На сцене появился любезный Малик, а в Москву поехал «беседовать» и отсрочивать доверенный Трумэна Кеннан, владеющий русским языком. То, что сейчас происходит, может быть обозначено, как попытка мировой кулисы отложить третью мировую войну. И иногда кажется, что это в интересах обеих сторон: ибо коммунисты «недогноили» мира, а демократии «недовооружились»; и обе стороны предвидят, что этот «последний и решительный бой» может оставить после себя во всем мире одни развалины. А пока что – коммунисты намерены торговать с западом, ввозить оттуда все, что им не хватает (особенно машины и атомбомбных ученых!), с тем, однако, чтобы в нужную и полезную им минуту заговорить с западом опять грубо-провокационным тоном. Надо помнить, что они искони презирали запад с его беспросветной наивностью в вопросах, касающихся России, и с его любопытным в истории человечества самомнением…
      При этом необходимо учитывать, однако, следующее. Советское государство, вооружаясь, остается тоталитарным государством; оно не подчиняется законам свободного рынка и свободного народа. Оно вкладывает в вооружение свои капиталы, сохраняя их за собою и не нуждаясь в согласии общественного мнения терпеть убытки, а также в согласии рабочих масс понижать без конца уровень жизни. Советское государство обладает финансовой возможностью списывать убытки, разоряться и содержать свой народ на каторжном уровне голода и безгласия…
      Но «буржуазные» и демократические государства не имеют этой возможности. Они подчинены законам свободного рынка и доходности предприятий. Инвестировать капитал без оборота и без дохода значит для них вызвать хозяйственный кризис, не иметь рынка значит не иметь сбыта, значит создавать устаревающую и никому не нужную заваль, терять не только доход, но и капитал. Наряду с этим имеется государственно-нестесненная пресса, парламенты, выборы, возможность стачек и забастовок. Эти государства суть не бюрократические механизмы и не концлагеря, но организмы с живым и свободно осмыливаемым (хозяйственным и политическим) оборотом. Инвестировать капиталы из года в год в устаревающие виды оружия – здесь невозможно; перепроизводство завали вызовет здесь неминуемо массовую безработицу со всеми ее последствиями.
      Поэтому в вооружении враждебные стороны не равносвободны. И это учитывают коммунисты. «Каторга» грозит, и «свобода» вынуждена вооружаться. Но вооружившаяся «свобода» не может по «каторжному» списывать в расход и созданное оружие и людей: оружие должно будет найти свое применение, а люди – новый труд и заработок. В этом и состоит та провокация интервенции, о которой мы упоминали вначале: нападающий (коммунизм) пытается притвориться невинно преследуемым; революционный громила пытается поставить свободные государства в положение погромщика и насильника.
      Здесь западным государствам предстоят такие положения и затруднения, из которых им не выйти без великих и мудрых государственных людей…

      Она нас учит постоянно: все время ставит проблемы и обличает ошибки их разрешения. И если только наблюдать и иметь верные – духовные, совестные и политические – мерила, то жизнь превращается в настоящую школу. Эти уроки мы должны сохранить для грядущей России.
      1. Великая беда демократического мира состоит в недостатке больших людей с государственным умом и сильным характером, скажем прямо, наподобие Уинстона Черчилля и Макартура: когда ставится этот вопрос, – имеются ли они и как их отыскать, – то опытные люди тотчас же с восхищением называют Черчилля и затем смолкают в растерянности, и уже на вопрос о том, кто же в случае несчастия заменит его среди английских консерваторов, недоуменно разводят руками. Переходят к Соединенным Штатам, никогда не называют Трумэна, с опасением отмахиваются от Тафта, прямо указывают на политическую наивность Эйзенхауэра, не решаются назвать ни Стессена, ни Дьюи, зато с восхищением отзываются только об одном лукаво устраненном от дел великане Макартуре. И затем перебирают одно государство за другим и ежеминутно затрудняются. Конечно, называют в Португалии Салазара, но о его мировом горизонте и значении не умеют сказать что-нибудь. Выдвигают в Испании каудильо Франко, но с оговоркою, что военное и политическое умение он обнаружил, а хозяйственно оздоровить свою страну не сумел. Кое-кто упоминает об искусно лавирующих иезуитах – в Германии об Аденауэре и в Италии о де Гаспери, но политическую идею их формулировать не берутся. Кое-кто пытается назвать генерала де Голля, но в чем его государственная идея и политическое искусство, выразить не умеют. За Тито и за Пероном признают силу воли, с улыбкой допуская таковую и за супругою сего последнего, но государственная идея их и даже идейность их управления серьезно не обсуждается. Одно время казалось, что в Бельгии выдвигается сильный и разумный государственный человек (Шпаак), но уличное поведение его в вопросе о возвращении короля обнаружило размеры его политического смысла и такта.
      Итак, где же они, большие государственные люди демократических государств. Люди, которые знали бы не только то, что совершается в их партийно-парламентской деревне, но разумели бы и тот мировой кризис, в который вовлечено их государство и из которого они призваны вывести свою страну живою и жизнеспособною, а не в состоянии политических и культурных развалин? Почему не видно и не слышно их голоса? Неужели их просто нет?.. Где новые Кавуры. Бисмарки, Дизраэли? Где люди, которых можно было бы, не кривя душой, назвать рядом с Вашингтоном и Столыпиным?
      Выскажем прежде всего нашу уверенность в том, что такие люди имеются и ныне. Несомненно, что религиозное оскудение человечества, его духовное разложение и деморализация последних десятилетий затруднили их политический расцвет. Традиции христианской веры, личной чести, национальной культуры и искреннего патриотизма поблекли и поколебались. Все реже находятся такие семьи, которые, свято блюдя эти традиции, могли бы крепить и выращивать большие характеры. Это, во-первых.
      Во-вторых, – выродился и снизился уровень образования: та полуобразованность, о которой пророчески писал Достоевский в «Бесах», размножилась, стала системою и всплыла наверх, она определяет ныне уровень парламентов, журналов и газет, книг и брошюр. Она «дает сбыт», а сбывающему безразлично продавать «иллюстрированную» пустоту, фельетонную пошлость, эротическую непристойность или вранье сомнительного авантюриста: ему надо только, чтобы его издание «шло». Человечество утратило смысл и цель жизни и всецело ушло в разработку средств (техника) и в добывание денег.
      В-третьих, большие закулисные организации научились «работать» закулисным обманом и демагогически одурачивать массового обывателя. Говорится и обещается одно, а делается и осуществляется совершенно другое. А для этого делания люди с сильным характером не нужны и опасны, люди с самостоятельной мыслью неприемлемы и вредны, большие люди совсем одиозны. Демократия вообще не любит больших людей. И это вполне понятно. Наряду с большим – средний чувствует себя неинтересным получеловеком, а маленький – совсем уничтоженным. Иногда выговаривают это прямо. Говорят: «Все превосходное непереносимо, надо задержать его восхождение, надо сделать его смешным, непривлекательным, изолировать его, замолчать его, противопоставить ему выхваляемую бездарность и пошлость, а если нужно и возможно, то пустить о нем клевету (хотя бы по способу оперного Дон Базилио)». И все это не преувеличение. Все это живая политическая практика, которую однажды открыто формулировал на страницах милюковской газеты («Последние Новости») один из ее руководящих сотрудников. Только клевету он не упомянул, но зато инсинуация цвела в этой газете и в политике ее редактора: изощрялись и преуспевали…
      Итак, демократия принципиально и систематически работает над тем, чтобы в политике не было сильных и самостоятельных людей; чтобы они не появлялись; чтобы отбить у них охоту вмешиваться в государственные дела. Она предпочитает покорных закулисе глупцов. Вспомним для примера английских министров, руководящих страною перед второй мировой войной: Макдональда, оставившего английский средиземный флот с одним единственным снарядом на каждую пушку, и Чемберлена, объявившего, по возвращении своем из Мюнхена, что европейский мир обеспечен на 25 лет… Упоминать ли о нынешних социалистических мудрецах во главе с Эттли?
      Мы не сомневаемся в том, что западные европейцы и ныне имеют своих крупных и мудрых людей. Но эти люди отстранены от государственных дел силою количества, партийности и закулисной интриги. Сумеют ли, успеют ли и, главное, захотят ли их выдвинуть европейские народы в грозный час истории? А если не захотят, не сумеют или не успеют, то окажутся в рабстве у худших.
      2. Искушение Германии. Население Германии исчислялось по переписи 1933 года в 66.020.000 по подсчету 1937 года – 67.670.000. По официальным данным (статистика боннского центра), Германия потеряла во время второй мировой войны – около 3 миллионов солдат убитыми и около 500000 штатских, погибших от бомб внутри страны. Раненные на войне исчисляются цифрою в 2 миллиона. К этому надо присоединить германских евреев, уничтоженных Гитлером; их было (считая одних только некрещеных) около 500000 и трудно допустить, чтобы многим из них удалось спастись за пределы досягаемости. Учитывая, далее, систематическое погубление германских пленных в Советии, длящееся и поныне, а также расправы над населением восточной (оккупированной) Германии, надо думать, что война обошлась немцам не менее чем в 6 миллионов погибших и в 3-4 миллиона изувеченных людей. Необходимо вспомнить о разрушенных городах, о разоренных состояниях, о страшном снижении уровня жизни, о множестве непоправимо погибших предприятий и, наконец, о тех колоссальных репарациях, которых требует с германцев Израиль. Надо принять еще во внимание положение восточной, оккупированной Германии с ее многими миллионами жителей, судьбу ее беженцев, ее промышленности, ее земледелия, ее школ и университетов.
      Строго говоря, та Германия, которая подготовила и столь успешно проводила первую мировую войну (1914-1918), Германия с ее мировыми колониями (2 миллиона кв. км., 12 млн. жителей), утраченными ею тогда же, включившая в себя целый ряд областей, отошедших после войны к Франции (Эльзас и Лотарингия), к Польше, Литве, Бельгии, Дании и Чехии (всего 6,5 млн. населения), не существует с 1919 года. Первая попытка германцев захватить Прибалтику и особенно Украину с ее зерном, скотоводством, железом, углем и подступами к нефти сорвалась тогда, и первое покушение на европейско-азиатскую гегемонию не удалось. Это не помешало Германии ровно через двадцать лет собраться с силами, подготовить в тишине большую армию и произвести вторую такую же попытку, итоги которой мы только что привели (1939-1945).
      Ныне Германия, даже в том виде, в котором она предстоит на карте, со всеми ее новыми утратами, разрушениями, с ее оскудением и унижением, снова окажется центром всеобщего внимания и даже таинственных надежд. Европейские победители двух войн (Франция и Англия) – не то не могут, не то не хотят, а, может быть, и не могут, и не хотят – списать убытки и протори, встать на ноги, вооружиться и заговорить с коммунистами подобающим языком. Они утомлены, болеют социализмом и синдикализмом и робко оглядываются на Соединенные Штаты. А военные руководители Соединенных Штатов начинают верно понимать, что невооруженная Германия, лишенная армии и штаба, являет собою нечто вроде триумфальной арки для советов с надписью: «Добро пожаловать»…
      Вооружить Германию было бы возможно и даже весьма небездоходно для Америки, но эта значило бы пробудить в германской душе соблазн третьего похода на восток. Стратегически говоря, вооружение Германии кажется не только осмысленным, но и необходимым, но политически и хозяйственно говоря, оно чревато для всей Европы чрезвычайными последствиями. Наивные люди предложат договориться с немцами «на честное слово», «мы вас вооружим, а вы обещаете слушаться нас и только оборонять Европу». Но те, кто знает германский характер, утверждают, что разоруженный и оскудевший немец разговаривает совсем иначе и говорит совсем иное, чем вооруженный и процветающий германец.
      Иными словами: в Соединенных Штатах кое-кто подумывает о том, не поручить ли немцам произвести «чистку» на востоке? Ну, хотя бы в виде «авангарда мировой демократии»…
      Найти из этого запутанного и осложненного мирового положения умный выход, может быть, и возможно, но только большому и мудрому государственному человеку. А как найти его при современном положении дел, описанном выше, когда выдвигается человеческая «мелочь» и отодвигаются великие деятели? Еще греческий философ Гераклит говаривал: «один стоит мне десяти тысяч, если он наилучший!»…

      Когда русские патриоты говорят о возрождении России, то они представляют себе обычно восстановление достойной государственной формы, возобновление осмысленного хозяйства, основанного на частной собственности, и возрождение свободной русской культуры.
      Кажется, что вот, рухнет тоталитарный режим, прекратится вмешательство коммунистического государства во все сферы человеческой жизни, возродится вольная, творческая инициатива – и Россия встанет, как долго спавший богатырь…
      Мы совершенно не сомневаемся в том, что все указанное необходимо и что оно будет полезно и значительно, но постоянно с грустью думаем о том, что всего этого мало, что есть еще нечто, значительнейшее и глубочайшее, такое, что здесь не упомянуто, но что составляет самое естество человеческого бытия: это личные качества и тяготения человека, это то, как он поведет себя в личной жизни, и еще глубже: это вера, его совесть и верность, это его характер, это то, что он способен совершить в общественной жизни и чего он не может не сделать. Словом, дело совсем не сводится к внешнему порядку, строю и «успеху» жизни, но к внутреннему укладу, строю и характеру человека. При внешнем приличии, порядке и свободе общественной жизни человек может растить в себе безбожного, бессовестного и бесстыдного предателя, продажного пролазу, напуганного и трепещущего подхалима, – словом, жалкое и жалости достойное существо, на котором ни государства, ни тем более великой и славной духовной культуры не построишь. Чем больше порочности будет гнездиться за ширмами парламента и всех учреждений, тем ближе государство будет к смуте и разрухе, тем непосильнее будут ему исторические испытания. И если этой продажности и порочности будет много, если русские люди будут мерить в жизни все личной жадностью, а не предметным достоинством, – то как возродим Россию? Что противопоставим напору внешних сил, стремящихся насадить коррупцию и разложить наше отечество? Как справимся с соблазнами озлобления, мести, фактического захвата (грабежа), лжи, доноса и, главное, продажности? А если не справимся с этими тяготениями и соблазнами, то не возродим Россию, а предадим ее мировой закулисе и разбазарим ее на мировом рынке…
      Россия рухнула на наших глазах не потому, что русский человек был силен во зле, наподобие немцев, а потому что он был слаб в добре, и в роковой час истории (1917) он не сумел извлечь из своего добродушия и утомления, из своей улыбчивой, песенной и ленивой души – ту энергию воли, ту решимость поступка, то искусство организации, то умение сопротивляться злу силою, которых потребовал от него час испытания. Русский человек оказался слабым в добре и подчинился нерусским людям, составляющим в стране ничтожное меньшинство (около 50000 большевиков), но зато оказавшимися сильными во зле, сильными бессовестностью и волею к власти, сильными прямым и свирепым убийством.
      И вот, в истории осуществилось невиданное и неслыханное: злое меньшинство, захватив власть, поставило на колени добродушное большинство народа, с тем чтобы переделать его, сломать ему его моральный хребет, окончательно перемешать ему и его детям в душе понятия добра и зла, чести и бесчестия, права и бесправия – и приучить его голодом и страхом к безусловной покорности. Эта была систематическая школа зла и предательства, основной принцип которой был формулирован чекистом Яковом Аграновым в 1921 году: «морально то, что полезно в данный момент международному пролетариату (т.е. большевикам)»… Это была школа, вечно грозящая безработицей, разгромом семьи, ссылкой, концлагерем и смертью. Все были ею захвачены: никто не мог уклониться от нее. Это была школа вечного притворства, лжи и доносительства…
      Забудется ли в русской истории тот деревенский комсомолец, который донес на свою мать о «похищении» ею колосьев с «коллективного» поля (хотела его братьям-малышам кашу сварить!)? Мать была расстреляна, а доносчик прославлен, как образец, через всю советскую печать, с воспроизведением его гнусного портрета. Как забудем мы голос московского любимца артиста В.И. Качалова-Шверубовича, требующего смертной казни для невинных людей из прежней промышленной буржуазии?
      Вот уже 35 лет, как русские люди, принуждаемые и застращиваемые советской властью, предают друг друга, чтобы спасти себя самих, присягают марксизму и «диамату», ничего в них не понимая, записываются в партию, которую считают погубительницей их родины, стараются думать и говорить то, что им прикажут, доносят на соседей и сослуживцев под угрозой увольнения со службы, т.е. общесемейного голода; демонстрируют преданность и «пафос», которых не имеют; скрывают свою веру, восхваляя безбожие и безверие, – словом, предают Православие и Россию, служа большевикам и растрачивая последние следы собственных воззрений и убеждений. Правда и ложь смешались воедино. Подписывая ложный протокол допроса, русский человек должен добавить слово «чистосердечно», зная, что все содержание написанного противоречит истине. Добро и зло стали неразличимы: все строится на классовой и личной ненависти, на пошлой и лживой лести без конца и края, на механизме затверженных формул. А за годы войны и официальная церковь была вовлечена в эту систему лжи, о чем гласно засвидетельствовал Экзарх Балтийский Сергий, убитый впоследствии чекистами на большой дороге.

* * *

      Мы прекрасно знаем, что \эта разлившаяся в России большевистская порочность – вынужденная, что почти каждый, поддающийся ей, проходит через более или менее продолжительный период уговоров, угроз, лишений, увольнений, полуссылок, ссылок, арестов, тюрем и, конечно, нарочито придуманных унижений; Для того чтобы сломать хребет у сильного, надо, конечно, больше усилий и времени, нежели у слабого; но сильного можно и расстрелять.
      Мы знаем еще, что в России есть люди настолько сильные, что они вырабатывают себе как бы маску, обличие мнимой лояльности в лице и в словах, они бывали и за границей, их можно увидеть и внутри России. Но что именно они думают и чувствуют, об этом не знает никто, даже гепеук про гепеука.
      Мы знаем, наконец, что в России есть и определенные герои духа, связанные так или иначе с тайною Церковью, не приемлющей «патриарха» Алексия с его молитвами о «вожде» Иосифе Виссарионовиче и об успехах его всемирного злодейства. Этих героев мы умеем и чтить, и ценить, и не сомневаемся в их религиозном и историческом значении, на них и из них возродится истинная Православная церковь, которая сумеет дать отпор и католикам, и безбожникам, и протестантам, и их бесчисленным сектам.
      Итак, деморализация, водворившаяся ныне в России – есть не свободная, а навязанная, этого мы не должны забывать. Русский народ не сам оскудел качествами души, но был ограблен посредством страха, голода и унижений. Ростки добра и чутье ко злу живы в нем по-прежнему, мы имеем множество живых доказательств для этого. И когда мы читаем в сообщениях возвратившегося оттуда польского еврея, как он, будучи библиотекарем, сначала чтобы прокормиться, а потом, чтобы оградить себя от доносов, вырывал из книг страницы и продавал их на курево, то мы не сомневаемся, что добровольно – он никогда не обошелся бы так ни с Торой, ни с Талмудом, да и вообще ни с одной книгой, заслуживающей этого имени. Люди в Советии вынуждены воровать, чтобы не умереть, женщины – предаваться гнусным ласкам коммуниста, чтобы прокормить свою мать и детей, все должны публично проявлять чувства, которых они никогда не имели. И все это иностранцы приписывают «русским», так, как если бы самое качество русскости оставалось свободным и как если бы Россия оставалась свободным национальным пространством на земле…
      Однако нам важны сейчас не заблуждения и не хищные намерения иностранцев (все равно, каких!), а состояние русской души и русского духа. Это состояние должно быть обозначено, как униженное и развращенное. Отрицать это возможно, только утратив живое чувство добра и зла. Застращенность всегда унижает человека и развращает его. Но именно поэтому она ставит ему первую и основную задачу: осознать эту униженность и признать эту развращенность. Это должно осуществиться в великом и всенародном акте покаяния.
      Мы разумеем, что говорим, и видим все великие трудности этого священного дела. Но русский народ не сможет возродиться, не очистившись, и не сможет очиститься, не признав из глубины своего сердца свое нынешнее состояние униженным и развращенным. В России унижены все не-коммунисты, ибо они не смеют – думать вслух и действовать по свободному убеждению, мало того, они вообще, совсем теряют способность иметь убеждение – или же уходят в «тайную церковь». Они унижены тем, что от страха должны превратить свою жизнь в сплошное притворство и лицемерие и работать на своих застращивателей (врагов России!..) И вряд ли есть много таких, которые, нося эту маску, хранят в глубине души чистый и верный акт самостоятельной личной убежденности, или, скажем еще больше и священнее, – акт свободной веры.
      В сущности говоря, свободная вера в советском государстве есть состояние запрещенное, нелегальное и нелояльное, так же как и свободное убеждение и свободное слово. Это не нуждается в доказательстве, это достоверно известно каждому, кто, будучи способен к свободной вере, к свободному убеждению и свободному слову, пытался осуществить эти драгоценные состояния в разрезе с господствующим и общеобязательным мировозрением… Судьба его бывала предрешена. И кто в этом сомневается, тот пусть прочтет замечательные исповеднические книги священника Отца Михаила Полонского… А без свободной веры и без свободных убеждений жизнь неизбежно превращается в унижающее и развращающее рабство.
      Итак, русский народ нуждается в покаянии и очищении. Десятки лет сущедиавольского большевизма – уже очистили одних и затоптали в грязь других. И вот, очистившиеся должны помочь не очистившимся восстановить в себе живую христианскую совесть, веру в силу добра, верное чутье к злу, чувство чести и способность к верности. Без этого – Россию не возродить и величия ее не воссоздать. Без этого русское государство, после неминуемого падения большевизма, расползется в хлябь и в грязь.