- Ты что, олух царя небесного, где твой ремень? - рявкнул сержант.
      А ремня у Сашки не оказалось, ремень он скорее всего оставил в умывалке, когда стирал форму, и его, конечно, украли.
      - Ну ты ублюдок! - удивился сержант. - Чтобы через пять секунд был по форме, с ремнем!
      - А где мне его взять? - чуть не плача, спросил Сашка.
      - А это меня ни разу не колышет - выроди и скажи, что нашел! - ответил сержант универсальной армейской приговоркой. - Кого дерет чужое горе? Пшел вон, придурок!
      Стоящие в строю солдаты его, Сашкиного, призыва злобно ухмылялись, радуясь в душе, что сержант долбит не их. В армии каждый живет и умирает в одиночку...
      Сашка вышел из строя и уныло побрел в умывалку. Где ремня, конечно, не оказалось. А без ремня возвращаться было никак нельзя. Были бы деньги, он мог выпросить ремень у каптера, но деньги, присланные из дома, у него украли ночью из кармана. Как еще можно "выродить" ремень, он не знал, но догадывался... В конце казармы, в закутке, на втором ярусе, спал, тихо посапывая, вернувшийся из наряда такой же, как он, солдат. Только еще, может быть, более несчастный, чем он, солдат, потому что даже более слабый и угнетаемый, чем он. Сашка прошел к его койке и осторожно снял с табурета его ремень.
      Теперь он был с ремнем. А его сослуживец без ремня.
      Но кого колышет чужое горе?.. Колышет только свое!
      Сашка застегнул ремень и бегом вернулся назад.
      - Разрешите встать в строй? - спросил он разрешения сержанта.
      - Валяй, - кивнул тот, покосившись на ремень, но ничего не сказав.
      Сашка встал на свое место. Здесь, в строю, он чувствовал себя почти комфортно, потому что был такой же, как все, и был среди всех. А это главное условие выживания в армии - быть как все, быть зеленым в зеленом строю. Как бабочка на листке, которую, если она будет не как листок, обязательно заметят и сожрут.
      - Взво-од... Смирна-а! - скомандовал сержант. Рядом стоящие солдаты подобрались.
      - Напра-во!
      Разом повернулись.
      И пошли... Неважно куда, важно как - строем пошли, видя перед собой только затылок впереди идущего и слыша дробный стук тридцати шагающих в ногу пар башмаков...
      Через два дня им выдали "смертники" - смертные жетоны, выштампованные из алюминия, которые они должны были таскать при себе. Медальонов было два - один на длинной цепочке, другой на короткой. Тот, что на длинной, когда их убьют, командир отнесет в строевой отдел части, а тот, что короткий, повесят на ногу, руку или что там уцелеет покойнику, чтобы не перепутать его с другим.
      А раз им выдали идентификационные жетоны, значит, их повезут на войну. Повезут в Чечню.
      Ну и ладно, и черт с ним, может, даже и неплохо, что в Чечню, может, там будет лучше! Потому что хуже быть не может. Некуда уже!..
      Глава 9
      Партизанские войны не имеют ни линии фронта, ни четких временных рамок. Длясь годами, иногда десятилетиями, они никогда не идут беспрерывно. Они, как торфяной пожар, полыхают то в одном, то в другом месте, затухают, незаметно тлея под покровом видимого благополучия, и разгораются с новой силой там, где никто не мог ожидать.
      В Чечне царило очередное перемирие, которое русские генералы и политики называли окончательной и безоговорочной победой. Базары работали, по улицам ходили мирные граждане, но почти в каждом дворе, где-нибудь за сараем или в огороде среди грядок, был закопан завернутый в промасленную тряпку автомат или даже гранатомет.
      Но далеко не все свои автоматы зарыли в землю...
      Высоко в горах, в тени сомкнувшихся крон деревьев, на расстеленной кошме сидели люди. Мужчины. Которые вели по-восточному неторопливую и обстоятельную беседу.
      Это были не просто мужчины и не просто чеченцы, это были так называемые полевые командиры, пусть не из первых, но и не из последних. Разговор шел о самом насущном - о будущем Чечни и, значит, об их будущем. О том, что будет через полгода-год, в том числе что с ними будет... Если исключить необычный антураж - горы, папахи, кинжалы и автоматы, - все это сильно напоминало открытое партсобрание "первички" времен недалекого застоя: с кворумом, регламентом, докладчиками и прениями сторон. В общем, слушали постановили... А как иначе? Две трети этих нынешних командиров в свое время были при должностях, были членами партии, освобожденными и неосвобожденными парторгами и председателями профкомов. Человек, наделенный организационными способностями, при любой власти в командирах ходит, а все остальные - в рядовых. Сомневаетесь? А вы по головам посчитайте, кто в главные демократы в бывших республиках выбился. Все те же самые. Отсюда и застарелые привычки...
      Сегодня на повестке дня стоял один-единственный вопрос положение дел на текущий период, которое было так себе хреноватое было положение. Хвастливые отчеты о разгромленных колоннах, сбитых "вертушках", сожженных танках и бэтээрах были заслушаны, в целом одобрены и приняты к сведению. С предложениями было туже...
      Счастливые времена, когда русские перли на ура "одним десантным батальоном завоевывать" Чечню и их можно было расстреливать, как мишени в тире, миновали. Война дураков учит быстро - путем отстрела дураков. Те, кто не умер, - поумнели. И перестали уповать на победный опыт Второй мировой с ее резервными армиями, фланговыми охватами и прорывами сводных бронетанковых корпусов, спустившись на грешную землю. На чеченскую землю... Истинными учителями русских стали не генералы Генштаба, а "чехи". Эти самые полевые командиры...
      - Что скажешь, Абдулла?..
      ...Ну, то есть слово для выступления предоставляется товарищу Магомаеву Абдулле...
      - Скажу, что мочить надо шакалов!.. - внес предложение Абдулла.
      Слово "мочить" было не чеченским и даже не русским, но было хорошо узнаваемым и где-то даже модным, потому что его не брезговали ввернуть в оборот политики самого высокого ранга, в том числе президент. Феня въелась в речь русскоговорящего населения бывшего Союза и в саму жизнь. Из прикладного языка коробейников она превратилась в язык межнационального и международного, по крайней мере среди стран ближнего зарубежья, общения.
      Все согласно закивали, соглашаясь с предыдущим оратором. Хотя многие из присутствующих его недолюбливали и даже побаивались, относя к категории бешеных - тех, кому терять нечего, потому что их руки по плечи в крови русских солдат, так что никакие амнистии им не грозят. Если они придут с повинной, их в тюрьму, раз обещали, не посадят, их просто пристрелят.
      Абдулла призывал к резне! И все знали почему.
      Непримиримость Абдуллы объяснялась просто - у него было сомнительное прошлое. Он пятнадцать лет верой и правдой служил русским, вначале на офицерской должности в армии, а потом секретарем райкома партии. Другие тоже служили, но этот особенно рьяно. Когда он пришел в отряд Басаева, рассчитывая на хорошую должность, ему не дали в подчинение ни одного человека, "отправив на кухню". Открыто ему недоверия не выказывали - чеченцы, в отличие от русских, языками трепать не приучены, помня, что за лишнее сказанное слово можно запросто поплатиться головой, - но в дело не пускали. Тогда Абдулла сколотил свой собственный отряд и совершил ряд дерзких нападений на федералов. О нем заговорили, особенно после того, как он захватил идущую из госпиталя в аэропорт санбатовскую машину и вырезал всех раненых и медицинский персонал. Это было на той первой войне, когда взаимное ожесточение не стало еще нормой и подобная жестокость была в диковинку.
      Русские в долгу не остались. Они ответили тем, что в один из вечеров взяли в кольцо родовую деревню Абдуллы, выгнали из дворов, арестовали и угнали в неизвестном направлении всех его родственников, спалив дотла их дома. Это была замаскированная под зачистку кровная месть. Потом русские использовали этот заимствованный у противника прием не раз, множа на территории Чечни безвестные братские могилы. Но в тот раз они просчитались надеясь запугать Абдуллу, они лишь развязали ему руки!..
      - Что ты предлагаешь?
      - Бить русских поодиночке - то же самое, что тыкать в скалу растопыренными пальцами, - витиевато выразил свою мысль Абдулла, чем вызвал общее оживление. На Кавказе любят пышно выражаться. Нужно собрать наши силы вот так, в кулак, и ударить разом!
      Против "ударить" - никто не возражал. В принципе. Но собрать силы - больше их сил - вряд ли получится. Россия - она большая. Захватить какую-нибудь населенку, не исключено, удастся, а вот удержать - вряд ли. Это тебе не девяносто пятый.
      - А мы не здесь будем воевать - мы там, где они не ждут, будем воевать. В России! - рубанул воздух рукой, словно шашкой взмахнул, Абдулла.
      Предложение бить русских на их территории было заманчивым, но особых восторгов не вызвало. Партизаны всегда и во все времена предпочитают воевать на своей территории, где им каждый камень знаком и каждая ложбинка в помощь. Здесь ты дома, а там...
      Но, с другой стороны, подрывая армейские бэтээры и "Уралы", большой славы не добудешь. И денег тоже. О чем не преминул напомнить Абдулла.
      Начались прения...
      Долго обсуждали, с какой стороны за это дело можно взяться, где подобрать людей, как незаметно перебросить в Россию оружие и взрывчатку. Что не так-то просто, если помнить, что придется проходить через десятки блокпостов и проверок и что на помощь местного населения рассчитывать не приходится.
      Нет, не получится, слишком опасно. Там даже гор нет, куда можно уйти и где можно спрятаться.
      К тому же действовать сообща - значит идти под чье-то начало. А идти под чье-нибудь начало не хотелось - не любят чеченцы, чтобы ими командовали, - каждый чеченец сам себе голова и сам себе командир!
      - Тогда дайте своих людей!
      Ага, а сам с кем останешься?..
      Непросто договориться командирам друг с другом. Они же не настоящие, они же полевые... Это тебе не регулярная армия, где предложения командира не обсуждаются, а исполняются бегом на полусогнутых.
      Не поняли Абдуллу, не поддержали. Но отступать он не собирался - гордость не позволяла! Чеченец не должен брать назад свои слова.
      - Не хотите - как хотите, - сказал Абдулла.
      Конечно, сказал не так, сказал по-другому, другими словами, но смысл был тот же. Смысл был понятен.
      Сказать иначе, сказать, что его собеседники струсили, он не мог. Если чеченцев обвиняют в трусости, они тут же хватаются за кинжалы. Или "АКМы".
      - Тогда я сам!..
      Ну, точно - бешеный.
      "А что, пусть попробует, - подумали все. - Он попробует - мы посмотрим. Если у него что-нибудь получится, то можно будет собраться еще раз. А если нет..."
      Но только вряд ли у него что-нибудь получится...
      Глава 10
      - Борт сто семнадцать просит взлет.
      - Понял тебя. Борту сто семнадцать взлет разрешаю.
      В общем, - от винта, хотя у современных штурмовиков и перехватчиков винтов не бывает!.. Оглушительно взревели набирающие обороты турбины.
      Спарка из двух "сушек", набирая скорость, побежала по взлетно-посадочной полосе...
      ...Второй месяц Аслан Салаев только и делал, что ни черта не делал, потому что второй месяц "припухал" в полевом лагере. Жизнь в нем была почти пионерская - здоровый сон на свежем воздухе, трехразовое питание, вечерние посиделки у костра. Правда, жить приходилось в армейских, советского еще покроя брезентовых палатках, но в сравнении с каким-нибудь схроном, там, в Чечне, это был верх комфорта. Хотя бы потому, что здесь не нужно было ожидать в любой следующий момент неожиданного выстрела из-за куста, не нужно было маскироваться и спать вполглаза в обнимку с автоматом. Сюда федералам было не добраться, здесь был мир...
      Лагерь располагался на территории суверенной Грузии в одном из высокогорных районов, куда проверяющие из различных международных организаций не забирались. А если забирались, то загодя предупрежденные чеченцы уходили в лес, а их место занимали грузины, изображавшие членов спортивного общества, отдыхающих на лоне природы.
      Грузины никогда не любили воинственных, которые только и делали, что воровали у них скот и резали пастухов, чеченцев. Но теперь они сошлись с ними на почве дружбы против русских. Открыто они их не поддерживали, но приют давали. Всегда лучше воевать с могущественным и потому потенциально опасным соседом не своими, а чужими руками. Кроме того, чеченцы были удобной разменной картой в хитромудрых политических играх. Садясь за стол с такими матерыми, как Россия и США, партнерами, Грузии не оставалось ничего другого, как заранее припрятать в рукав пару козырей, отчего и возникли по ту сторону российской границы лагеря, где чеченские боевики отдыхали от войны.
      По распорядку: молитва, обед, послеобеденные занятия...
      Но далеко не все бойцы отряда Аслана Салаева прятались от войны в Грузии - кто-то дома. Им было проще, они были местными. По горным, натоптанным контрабандистами тропам чеченцы переходили в Россию, спускались с гор, снимали камуфляж, сменяя его на гражданку, зарывали в укромном месте автоматы и изображали законопослушных граждан, занимающихся мирным сельскохозяйственным трудом. При проверках они предъявляли советские паспорта с пропиской. Придраться к ним было трудно.
      Нагулявшись на домашних хлебах, они возвращались, сытые и довольные, как мартовские коты.
      В отличие от своих "братьев" Аслан Салаев торчал в лагере безвылазно. Потому что ему идти было некуда. И нельзя. Он был не совсем типичным чеченцем, потому что и чеченцем-то не был - был русским. Славянские лица в незаконных вооруженных формированиях встречаются не так уж редко - обычно это солдаты-срочники, которые, попав в плен и видя, как "чехи" режут глотки их сослуживцам, предпочитают, ради сохранения головы, встать под знамена ислама. В отличие от них уроженец села Разливы Костромской области Степан Емельянов перешел на сторону "чехов" сам, после того как по пьяному делу набил морду офицеру и, чтобы избежать суда военного трибунала, сбежал из части, прихватив автомат.
      Он тоже принял ислам и стал Асланом Салаевым. Но до того прошел проверку кровью, поучаствовав в расстрелах колонн федералов и пленных солдат. Чеченцы не доверяли словам, они верили только делам.
      Он честно отвоевал год, был контужен и отправлен залечивать раны на грузинскую сторону, где вначале "припухал", а потом в свободное от "припухания" время учил боевиков минно-взрывному делу, так как по основной военной специальности был сапером. Про растяжки он им, конечно, не рассказывал, растяжки его ученики ставить и без него умели, он учил их устанавливать минные поля, обезвреживать мины-ловушки, вытапливать в полевых условиях тол из снарядов, подрывать мосты и здания, обходясь минимальным количеством взрывчатки.
      - Подходы к лагерю минируются "улиткой", - рисовал он прутиком на земле карту, помечая точками противопехотки. - В центре - схрон, по окружности расположенные спиралью минные поля. - Вычерчивал похожую на пружину часов, только не такую плотную, спираль. - Таким образом, вы сможете легко проходить минное заграждение, продвигаясь по часовой стрелке по заранее намеченным ориентирам и меткам, а противник попадет на мины...
      Это была азбука, но незнакомая чеченцам азбука. Не по душе им было саперное дело - им бы коня и кинжал в руки. Ну, или в крайнем случае гранатомет и джип "Чероки". Не к лицу чеченскому мужчине на брюхе по грязи ползать и землю лопатой ковырять. Но вступать в открытые бои у чеченцев силенок уже не хватало, поэтому они осваивали новую для них минно-взрывную тактику войны, минируя дороги, машины и здания. Так что Аслан Салаев пришелся как нельзя кстати, сделав быструю карьеру от рядового бойца до минера-инструктора.
      Ну и ладно! Лучше учить других в "пионерском лагере" в Грузии, чем ходить в атаки на федералов в Чечне. Чем дальше от фронта, тем целее будешь! Или не так?
      - Ложимся на боевой курс...
      "Сушки" синхронно свалились на крыло и, проткнув облака, устремились к земле. В полетном задании у пилотов значились две цели. Цели были на территории суверенного, граничащего с Россией государства, но с высоты нескольких тысяч метров линия границы не видна...
      - Работаем, - сказал в микрофон командир звена.
      Пуск!
      Сорвавшиеся с консолей ракеты, обгоняя самолеты, пошли к земле. "Сушки", заложив вираж, легли на обратный курс.
      ...Дождя не было. И молнии не было. Был теплый солнечный день. Но вдруг среди этого ясного неба грянул гром. Да еще какой!
      Что-то страшно ухнуло так, что задрожала земля. От склонов ущелья отразилось и пошло гулять многоголосое эхо. Среди деревьев поднялось несколько черных фонтанов, вниз густо посыпались посеченные осколками и сорванные взрывной волной листья, ветки и сучья. Люди, лежащие в палатках и сидящие возле костровищ, попадали кто куда и, извиваясь ужами, поползли искать ямки, в которые можно залечь или хотя бы засунуть головы. Инстинкты, приобретенные на войне, сработали раньше, чем сознание. Еще один взрыв потряс лес, и все стихло.
      - Кто стрелял, откуда? Твою мать!..
      Орали возбужденные и напуганные чеченцы. Орали не по-чеченски - по-русски. И матерились тоже по-русски!.. Тем более что им только и оставалось, что материться, так как противника видно не было. Противник достал их черт знает откуда, достал и здесь!
      Но как они узнали? Откуда?! Какая сволочь навела русских на лагерь?
      Большого урона обстрел чеченцам не нанес - больше лесу, - но продемонстрировал серьезность намерений России.
      Что было правильно истолковано другой стороной, было истолковано как приглашение к началу переговоров.
      В политике всегда так - прежде чем дипломаты станут друг дружке улыбаться и ручки жать, военные должны свой дурной характер продемонстрировать, обронив пару бомбочек. А иначе кто тебя всерьез воспримет?
      Военные продемонстрировали.
      В Тбилиси намек поняли.
      И после вялого обмена нотами "дом отдыха" закрылся. По крайней мере этот...
      Удачно проведенная операция лишила чеченских партизан еще одной лежки и еще одного маршрута снабжения. Бегать за бандитами по лесам - дело неблагодарное и безнадежное, куда проще отрезать их от баз снабжения, лишая возможности пополнять бое- и продуктовый запас. И тогда они сами из леса выйдут.
      Федералы наступали. Не явно, но верно вытравливая боевиков из укрытий, как тараканов из щелей, куда они забились, даже из тех, которые были не в их доме, которые были на соседней кухне. Времена открытых боестолкновений остались в прошлом, теперь обе стороны действовали исподтишка, нанося точечные, хорошо выверенные удары по тылам друг друга. И этот процесс обещал быть затяжным. И кровавым...
      Но как они узнали?!
      Глава 11
      По степи гулял ветер, катя неизвестно откуда и куда круглые кусты перекати-поля. Зацепиться им было не за что, потому что вокруг не видно было ни одного деревца, ни одного препятствия, и они неслись себе дальше, скользя по земле, как по полированной доске, как по гладкому стеклу, перескакивая с кочки на кочку.
      Степь, кругом одна только степь без конца и края...
      И вдруг словно земля разверзлась - обрыв и море - чинк плато Усть-Юрт. И далеко внизу невероятная, невозможная, бьющая в глаза синева - Аральское море. Летят шары перекати-поля вниз, парят, мечутся в восходящих потоках воздуха, как волейбольные мячи над сеткой, падают в воду.
      Берег пустынен: ни корпусов санаториев, ни домов, ни пирсов не видно, - огромные, на сотни километров пляжи, и хоть бы один человек! Никого! Заброшенное, высыхающее море, вокруг которого только пустыни с редкими войлочными юртами пастухов-казахов. Безбрежная вода в окружении бескрайней земли. Гиблое место...
      Но что это? Какая-то точка в море... Неужели корабль? Да ну, откуда ему здесь взяться? На этом море давно не осталось никаких судов, суда Аральской флотилии ржавеют на берегу, потому что высыхающее, скукоживающееся, как шагреневая кожа, море отступило от портов на многие километры, и пирсы и портовые стенки теперь торчат из песка на суше подобно гнилым зубам.
      И все же это не мираж - это судно, вернее, моторный катер, а если быть точным - большая надувная лодка с подвешенным на транцевой доске японским мотором, - идет, вспенивая носом воду, переваливаясь с борта на борт на мелкой волне. В лодке несколько человек.
      - Там, - кивнул сидящий на руле кормчий куда-то влево и назад, - остров Барса-Кельмес. Раньше на нем заповедник был и метеостанция. Барса-Кельмес в переводе с казахского означает "пойдешь - не вернешься".
      - Почему не вернешься? Убьют, что ли? - поинтересовались пассажиры.
      - Зачем - убьют? - удивился кормщик. - На него много-много лет назад охотники по льду пришли, которые сайгу по степи гнали, а лед растаял. Другая зима теплой была, лед не встал, и им пришлось на острове целый год жить. Отсюда и Барса-Кельмес пойдешь и не вернешься.
      Пассажиры понимающе кивнули.
      Пассажирами моторки были сплошь лица кавказской национальности, которые море до того только в кино видели, а в жизни лишь горы и поэтому сидели притихшие и слегка напуганные. Винт равномерно молотил воду, толкая лодку вперед, и она прыгала с волны на волну, как норовистый конь.
      - Если движок не сломается, через шесть часов будем на месте.
      Лодку и мотор пассажиры привезли с собой на поезде, щедро заплатив проводнику багажного вагона. И лодка, и мотор были японскими и были новенькими, только-только из магазина. А вот кормщик был из местных, был нанят за баснословные для этих мест деньги - за пятьсот долларов. Когда-то давно он был капитаном рыболовецкого траулера, тягал сетями рыбу, сдавая ее на местный рыбоперерабатывающий комбинат, и знал это море лучше, чем собственную ванну. Но потом море ушло, рыба передохла, а вытащенные на берег траулеры заржавели. Несколько месяцев капитан охранял свое судно, а потом, сняв с него все медяшки и снеся их в пункт приема металлолома, устроился сторожем в почтовом отделении. И думал, что уже никогда не выйдет в море. А вышло вон как...
      Ровно ревущий мотор, солнце, отблескивающее в воде, прохладный, пахнущий солью ветер, упруго бьющий в лицо, хорошо!..
      - Вон он, наш остров, - показал вдаль капитан.
      Где-то далеко, у самого горизонта, в морской синеве желтым бугорком вспучился остров.
      - Раньше, еще при царе, сюда прокаженных ссылали. Его так и называли - остров прокаженных. Лучше места для лепрозория было не придумать - кругом море, а за морем пески. Некуда бежать! Здесь они, бедолаги, всю жизнь и жили, здесь и умирали. А потом его военные для своих нужд приспособили.
      Остров рос, словно вылезал из-под воды. Остров Возрождения. Капитан взглянул на старую морскую, с отмеченными глубинами и фарватерами карту. Она, конечно, действительности не соответствовала, потому что уровень моря упал на несколько метров, но общее представление о том, где глубже, а где мельче, давала.
      - Мы с этой вот стороны подойдем, - показал капитан. Раньше бы нас сюда на пушечный выстрел не подпустили, раньше здесь сторожевики шныряли, и самолеты, чуть с курса собьешься, они тут как тут - врубят прожектора, развернут орудия и орут по громкоговорящей связи: "Немедленно покиньте запретную зону, в противном случае будет открыт огонь на поражение". И предупредительным под нос или корму садят, чтобы быстрей дошло! Жуть!..
      У нас как-то на эмэртешке двигатель заглох, не запускается ни в какую, хоть плачь, а на море шторм баллов шесть и прогноз на дальнейшее ухудшение до восьми. В общем, карячится скорая хана! А берег рядом - рукой подать, как раз этот вот островок. Ну мы выходим в эфир сигналом SOS и думаем, что нас сейчас спасать будут. А они хрен на рыло - подошли двумя катерами и орут в матюгальники, чтобы мы валили отсюда подальше. А как валить, когда у нас хода нет?
      Я им семафорю - мол, так и так, капитан такой-то, нахожусь в бедственном положении, прошу в соответствии с международной конвенцией спасения на море отбуксировать судно в порт для ремонта. А они меня в ответ по матери и пулеметную очередь поверх надстроек. Такое положение - или ко дну иди, или к стенке вставай. В общем, подогнали они буксир, завели трос, оттащили нашу эмэртешку подальше в море и обрубили конец, предупредив, что если еще раз нас увидят, то потопят к чертовой матери. И потопили бы - запросто! Такая секретность была! А теперь...
      Теперь на острове ничего не было - ни сторожевиков, ни самолетов, ни людей.
      Лодка мягко ткнулась в берег.
      - Навались! - зычно крикнул капитан, налегая на борт.
      Разом дернув, выволокли лодку на берег. Куда идти, было непонятно. Пошли наугад, в глубь острова. Через полчаса увидели "колючку" - остатки огораживающего военный городок забора с выцветшими предупредительными - "Стой! Запретная зона!" надписями, а за забором руины - полуразрушенные, с дырявыми крышами здания. Если бы они стояли на берегу, их давно бы растащили по кирпичику, но сюда, на край земли, мародерам было не добраться.
      Кавказцы вытащили и развернули какую-то бумажку, где был от руки нарисован план.
      - Туда. Прошли мимо казарм, через плац. Снова наткнулись на колючую проволоку и вышки. Это была зона в зоне - сюда они и шли.
      Миновав разбитое КПП, приблизились к выкрашенному белой краской одноэтажному корпусу. Зашли внутрь. Повсюду валялась поломанная мебель, под ногами хрустело стекло. На уцелевших дверях остались номера и надписи "Лаборатория номер 2" или "номер 5", внутри на стеллажах стояли какие-то клетки: Кое-где висели предупреждающие таблички: "Внимание! Без защитной одежды не входить!"
      То и дело заглядывая в план, кавказцы шли дальше. Перед одной из дверей они остановились - перед железной дверью с облупившейся краской. Ухватившись за скобу, потянули ее на себя. Дверь со скрипом, похожим на стон, открылась. Внутри стояли покореженные, разбитые промышленные холодильники. Пол был усыпан битой химической посудой, разломанными стеклянными шприцами и ампулами. Кавказцы облазили все углы, подняли, сунули в сумку несколько десятков случайно уцелевших ампул. Но то, что искали, они здесь, похоже, не нашли.
      Еще раз обойдя все помещения, они вышли из корпуса, обогнули его и зашагали в глубь острова, туда, где была свалка. Не простая, потому что тоже огороженная "колючкой" и тоже с предупреждающими надписями. Покрутив в руках план и походив туда-сюда, подошли к отмеченному крестиком месту, копнули лопатой. Подцепили, выворотили из-под песка какие-то кости. Стали рыть дальше, расходясь во все стороны. Наконец под лопатой что-то звякнуло... Это был металлический ящик. Не один. Ящиков было несколько, хаотично брошенных друг на друга и присыпанных землей.
      Они-то им и были нужны.
      Простые, как сама правда, кавказцы не мудрствуя лукаво стали выламывать прихваченным из корпуса ломом дверцы и вытаскивать из ящиков металлические круглые контейнеры, помеченные какими-то значками и надписями. Большинство тут же отбрасывали, но несколько сунули в принесенный с собой мешок.
      Похоже, они знали, что искали...
      Еще несколько лет назад здесь кипела жизнь - в порту, к причальной стенке, то и дело пришвартовывались пришедшие из Аральска суда, с аэродрома взлетали самолеты, по чисто выметенным дорожкам браво шагали заступающие в караул военные, в лабораторных корпусах толклись люди в белых халатах... О том, где они находятся, никто не знал. Даже их близкие. Родственники и друзья посылали им письма и телеграммы на московский адрес, а приходили они сюда - за тысячи километров от столицы. Наверное, более секретной точки на карте бывшего Союза не было, потому что здесь, среди безлюдных пустынь, ровнехонько посреди Аральского моря, вдали от цивилизации и любопытных глаз иностранных разведок, ковалось оружие для будущей войны. Не простое оружие, а массового поражения.
      На острове Возрождения в недалекие застойные времена разрабатывалось, испытывалось и доводилось до ума бактериологическое, химическое и черт знает еще какое оружие. Лучшего места для такого дела найти было нельзя - любой подозрительный человек вычислялся здесь еще на подходах, еще на железнодорожной станции города Аральска, откуда ему было еще триста верст по морю киселя хлебать. А с другой стороны, с востока или запада, к морю подобраться было нельзя, так как там никаких городов не было - одни лишь пески, вышки релеек и разбросанные на сотни километров друг от друга воинские точки. Связь острова с большой землей осуществлялась только морем и воздухом. Из военных НИИ сюда доставлялись опытные партии боевых отравляющих веществ и сотни кроликов, обезьян и прочей подопытной живности. Обезьян везли в трюмах барж, отчего они сильно страдали от морской болезни, в точности так же, как их старшие братья, они отказывались от еды, стонали и пачкали клетки. На острове их растаскивали по вольерам, сытно кормили, поили, а потом убивали, травя и заражая самыми страшными болезнями.
      Поговаривали, что на остров привозили не только обезьянок, но и живых людей, вернее, не людей, а зэков, приговоренных к смертной казни, которых тоже травили и заражали, проверяя действие на человеческий организм тех или иных препаратов. Здесь они и умирали в страшных муках и здесь же захоранивались вместе с обезьянами в общих скотомогильниках, присыпаемые толстым слоем хлора и извести. Хотя, может, это просто сплетни.
      Когда держава, которой нужны были новые виды оружия, развалилась, об острове забыли, прекратив его финансирование. С ученых взяли подписку о неразглашении и отправили их куда подальше. Немногих живых еще обезьян расстреляли из автоматов солдаты караульного взвода, стащив трупы баграми в одно место и зарыв в землю. Потому что кормить подопытных животных было все равно нечем, а вывозить на Большую землю дорого и опасно. Скоро на острове осталось лишь несколько биологов, которым некуда было податься, и взвод солдат-срочников, который охранял брошенные корпуса, вернее, то, что там еще оставалось. А осталось много чего! Но солдаты менее всего думали о сохранности имущества и более всего о задержавшемся дембеле. Когда за ними, с запозданием на три месяца, прибыла баржа, смены на ней не оказалось. Республика Казахстан стала суверенной страной со своим, не подчиняющимся Москве правительством, которому было не до каких-то там чужих секретных зон. Посылать же российских солдат на не принадлежащий России остров было чревато международным скандалом. Можно было попытаться заключить международный договор о совместном использовании принадлежащей Казахстану территории, но кто бы его стал подписывать?! Никто бы не стал, потому что для этого пришлось бы признать, что Союз, в нарушение всех международных норм и договоренностей, разрабатывал бактериологическое оружие. Остров Возрождения - это не Байконур, которым можно гордиться.