Глава 4

Али Гайсултанов второй год находился во всероссийском розыске. Его размноженный тысячными тиражами портрет лежал в папочках оперов, под стеклом в кабинетах участковых милиционеров и был развешан на досках “Их разыскивает милиция”. Любой опознавший объявленною в розыск преступника постовой обязан был сообщить о нем в ближайшее ОВД и предпринять все возможные меры для его задержания, вплоть до применения табельного оружия на поражение.

А все потому, что Али Гайсултанов был не просто рецидивистом, умыкнувшим чужой кошелек, — он был чеченским полевым командиром, спровадившим на тот свет не одно отделение русских солдат, о чем в его деле были подшиты многочисленные свидетельские показания и приложены видеокассеты, где можно было видеть, как он собственноручно расстреливает взятых в плен контрактников и демонстрирует в кадре их отрезанные головы.

Али Гайсултанова искали по всей стране, искали в Чечне, искали через близких и дальних родственников. И все же, несмотря на все усилия Министерства внутренних дел, ФСБ и Минобороны, Али Гайсултанов продолжал находиться на свободе. Он был неуловим...

— Я вынужден попросить вас подождать еще несколько минут, — вежливо извинился референт.

Али Гайсултанов кивнул.

Его искали в горных ущельях, в схронах, в пещерах, а он был не там. Он, в добротном твидовом костюме, сидел в кожаном кресле в одной из кремлевских приемных, расположенной в нескольких кварталах от Лубянки с Петровкой. Можно сказать, в самом центре Москвы.

— Прошу вас.

Али вскочил на ноги и шагнул в кабинет. Хозяин кабинета встал ему навстречу, радушно улыбаясь и протягивая руку:

— Очень рад вас видеть.

Хозяин кабинета не был рад его видеть. Куда больше он бы обрадовался, увидев его в гробу в белых тапочках. Но политика не клуб по интересам, где можно выбирать себе собеседников по душе.

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо.

Еще сутки назад Али Гайсултанов выглядел не столь импозантно. Сутки назад он лежал в грязном камуфляже в вонючем схроне, на грубо сколоченных, застеленных буркой нарах, подложив под голову АКМ. Костюм и штиблеты ему выдали уже здесь.

На Али вышли по длинной цепочке родственных связей, при посредничестве старейшин его тейпа и местного имама, провели переговоры и вывезли в Москву военным транспортом. Люди, обеспечившие ему “зеленый свет”, работали в той самой организации, что и их коллеги, которые искали таких же, как Али, боевиков, вязали их или мочили при попытке к бегству.

— Вы раньше бывали в Москве?

Али в Москве бывал, и не один раз, но давно, когда еще работал снабженцем в райторге и ездил в министерство выбивать фонды. С тех пор много воды утекло. И еще больше крови...

Следующий вопрос был тоже дежурным, но совершенно неуместным:

— Как ваша семья?..

А — никак. Семьи у Али не было, потому что его семью убили русские солдаты, дав залп из тяжелых орудий по его родовой деревне. Непростительную промашку допустили референты, готовившие эту встречу.

Но русский чиновник не заметил неловкой паузы. Его менее всего интересовал ответ на вопрос о семье, его интересовало совсем другое.

— Да, кстати, я должен вам передать вот это, — сказал чиновник, вытаскивая из ящика письменного стола и протягивая собеседнику какой-то конверт.

Конверт был почтовый, но без штемпелей и адресов. Был стерильно чистым. Али машинально рванул его по краю.

В конверте был крупно исписанный лист бумаги. Почерк был знакомый. Так это же... Это!.. Это было письмо от его погибшего два года назад младшего брата.

— Но как же? Его же нет... — не сдержавшись, удивленно сказал Али.

За его братом ночью приехали федералы. Они вломились в их дом, вышибая прикладами двери, скрутили ему руки и, связанного, лежащего на полу, долго пинали ногами. Потом уже, полумертвого, подхватили под руки, подволокли к машине и бросили в кузов, словно мешок картошки. Его увезли, как увозили многих до него и после него. Увезли навсегда.

Семья оплакала потерю. И вдруг...

— Он же мертв, — вновь повторил Али.

— Кто? — переспросил чиновник. — Ах, вы про это?.. — взглянул он на конверт. — Нет, вы ошибаетесь: ваш брат жив и, кажется, даже здоров...

Его брата не убили, его взяли до востребования. В качестве заложника. Федералы частенько выволакивали из постелей и увозили в неизвестном направлении родственников особо досадивших им полевых командиров. Многих действительно допрашивали и тут же убивали в отместку за смерть своих товарищей. Но не всех. Некоторых утаскивали в Россию и прятали в спецкорпусах “крыток”, годами гноя в камерах-одиночках по надуманным уголовным делам, чтобы, когда потребуется, извлечь изолированного от мира зэка на белый свет, как отправленное до востребования письмо, для предъявления несговорчивым родственникам.

Брат Али не умер, он был взят в залог, был “закрыт” и теперь извлечен из небытия. Он писал, что жив и надеется встретиться со своими близкими, о печальной судьбе которых не знал. Судя по содержанию письма, это был действительно он, потому что русские упомянутых в тексте деталей их прошлого знать не могли.

Как видно, силовики свой хлеб трескали недаром.

— Что вы от меня хотите? — осипшим голосом спросил Али.

Это был вопрос по существу.

— Как вы отнесетесь к предложению занять один из министерских постов в будущем чеченском правительстве? — в лоб спросил русский чиновник.

Предложение было по меньшей мере неожиданным, если вспомнить о том, что будущий министр со своей бандой лишил жизни по меньшей мере несколько сотен русских солдат, в том числе собственноручно, в связи с чем находился во всероссийском розыске.

— О прошлом можете не беспокоиться, — заверил хозяин кабинета слегка растерявшегося боевика, которому взамен пожизненных нар предложили министерский портфель. — Мы оформим амнистию, которая позволит вам начать жизнь, как говорится, с чистого листа. Естественно, все ваши личные, понесенные в связи с войной материальные и финансовые потери мы компенсируем.

А как же быть с видеозаписями, где скорый высокопоставленный член правительства, одетый в камуфляж, отпиливает тесаком живым людям головы и, разбрызгивая во все стороны кровь, размахивает ими в кадре? А ну как его в таком экзотическом виде увидит кто-нибудь из членов Европарламента? Что они на это скажут?

А ничего не скажут! Ну увидят, узнают... И что?.. Все равно вида не подадут. Мало ли у кого какое хобби — кто-то марки клеит, кто-то рябчиков стреляет, кто-то, головы режет...

Да любой парламентарий ради сиюминутной политической выгоды не то что с “чехом” — с натуральным каннибалом за ручку поздравкается, взасос поцелуется и за один стол сядет, чтобы фирменного блюда откушать. Откушает и добавки попросит, если это будет диктоваться политической целесообразностью! Так что тут все в полном порядке...

— Ну что, вы согласны?

— Мне нужно подумать...

Второй год Москва активно искала людей, на которых можно было бы опереться в Чечне. Лояльные России политики для этой цели подходили плохо, потому что в глазах местного населения были предателями, скомпрометировавшими себя сотрудничеством с оккупационными властями. А вот известный, увенчанный романтическим ореолом полевой командир был бы в самый раз. Его переход на другую сторону мог послужить сигналом к сдаче оружия, ради чего можно было пожертвовать парой портфелей в будущем кабинете министров.

— Хорошо, не буду вас торопить...

Али Гайсултанов вышел из кабинета в приемную, где его поджидали подтянутые, с военной выправкой референты.

— Прошу вас...

По Москве особо опасный, разыскиваемый МВД, ФСБ и армейской разведкой боевик, за которым числилось несколько десятков трупов, несся на черном джипе, к которому гаишники претензий не имели, даже когда тот шел по встречной полосе, проскакивая светофоры на красный свет.

Через час он был на аэродроме. Через пять — в Чечне. Через сутки — на грубо сколоченных нарах в схроне высоко в горах. На нем снова была полевая форма, а рядом с ним стоял его автомат. Чуть дальше, на стене, на сучке висел пятисотдолларовый черный костюм, который у Али не отобрали, который оставили при нем в виде бесплатного презента. От одного костюма государство, чай, не обеднеет.

О том, что пару десятков часов назад Али ходил по Москве, что его туда доставили русские вояки, объявившие его кровником, и выпустили обратно целым и невредимым, он никому не сказал — ему все равно бы не поверили.

Назавтра Али и его люди ушли в очередной рейд — минировать дороги и стрелять и резать федералов. Хотя это ровным счетом ничего не меняло. Высказанное ему предложение оставалось в силе...

И кто бы мог подумать, что расстояние, отделяющее тайные базы боевиков от высоких кремлевских кабинетов, так ничтожно мало. Всего-то пару часов лета военным бортом!..

Глава 5

Стол был круглый, лица узнаваемы, мнения известны... Все выступали за свободу волеизъявления чеченского народа, но выступали по-разному.

— Вначале надо провести окончательную и полномасштабную зачистку территории Чечни, чтобы выявить и изолировать реакционно настроенную часть населения, после чего дать возможность остальным высказать свою волю на выборах...

— Нет, — категорически не соглашались другие. — Следует вначале провести выборы, с помощью которых выявить и арестовать сепаратистски настроенную часть населения...

Два десятка политиков, сидя перед объективами телекамер, делили шкуру пока еще не убитого, пока еще бегающего по горам кавказского медведя. Все они знали друг друга как облупленных, знали, как и о чем они будут говорить. А вот что при этом думать — никого не касалось.

— Развяжите армии руки, — требовал отставной генерал, — и мы их шапками забросаем!..

Под “шапками” генерал подразумевал излишки вооружения, накопленные в арсеналах со времен Второй мировой войны, от которых нужно было как-то избавляться. Хранить их дальше было слишком накладно для бюджета армии, утилизировать, взрывая на полигонах, — долго и дорого. А вот если давать полноценные залпы по горам и аулам, то снаряды и авиабомбы быстро истощатся. Заодно можно будет отработать тактику взаимодействия родов войск в реальных боевых. То есть экономический эффект налицо.

Но это на поверхности, это всем понятно. А если копнуть глубже, то генерал надеялся на то, что в случае если удастся развязать еще одну большую и кровопролитную войну, то кое-кто из министерского начальства вылетит из своих кресел, освободив их для более перспективных задниц...

— Но очередная эскалация военных действий чревата новыми жертвами... — хватался за сердце политик, который играл роль хорошо откормленного “голубя мира”. Из известной всем голубятни...

— Вы хотите, чтобы в Россию снова пошли гробы?..

Политик выступал исключительно за мирное решение проблемы, потому что имел в этом деле свой интерес, держа совместный с “чехами” бизнес. Если снова начнутся боевые действия, то он может влететь на крупные бабки.

— Не воевать надо, а восстанавливать разрушенное войной хозяйство! — горячился третий, живший с подрядов на строительство. — Вначале восстановить, а потом воевать!

— Но сперва выплатить населению долги по зарплатам и пенсиям и компенсации за утраченное жилье, — настаивал тот, что сидел на финансовых потоках и потому ратовал за то, чтобы каждый гражданин Чечни получил причитающиеся ему деньги. А так как в деле учета населения в Чечне царил полный раскардаш, то на матпомощь смело могли рассчитывать скрывающиеся в горах боевики, разбежавшиеся по миру эмигранты и многочисленные, не учтенные загсами покойники, которые проходили по спискам нуждающихся, хотя давным-давно в земле сгнили. При желании таких мертвых душ можно было насобирать несколько сотен тысяч, и если каждый распишется за тысчонку-другую, то на круг может выйти очень даже неплохая сумма...

— О людях надо думать, о людях! О населении...

Зрители восторженно внимали словам известных политиков, бескомпромиссно отстаивающих свои позиции...

Глава 6

К шоссе вышли ближе к утру. Было еще темно, и федералов ни видно, ни даже слышно не было — федералы вставали вместе с солнышком, предпочитая отсиживаться ночами за бетонными заборами блокпостов и в казармах.

Накрывшись полой куртки и подсветив себе фонариком, Абдулла Магомаев взглянул на карту, сверяясь с почти невидимыми ориентирами.

Да, кажется, здесь...

— Пришли, — сказал он.

Бойцы с облегчением сбросили на землю тяжелые заплечные торбы. На все про все у них был час с небольшим. Что делать — никому приказывать не надо было, каждый прекрасно знал свою задачу.

Несколько боевиков разошлись вправо и влево, вдоль шоссе в дозор. Крадучись вдоль обочин, они выдвинулись на несколько сотен метров и залегли по обе стороны дороги, изготовив к бою автоматы и ручные пулеметы. Их задачей было отслеживать все передвижения по шоссе и прикрывать основной отряд от возможной атаки. Только вряд ли кто отважится выехать в ночь...

Оставшиеся расчехлили саперные лопатки. Чеченцы не жалуют физический труд, предпочитая использовать наемных работников и рабов. Чеченцы — джигиты, а не землекопы, но на войне выбирать не приходится, на войне работают все.

Встав на колени и расстелив на земле большое брезентовое полотнище, “чехи” в пять лопат вгрызлись в обочину, сбрасывая породу в полиэтиленовые, из-под сахара, мешки. Мешки расставляли в определенной, по мере заполнения, последовательности, чтобы не перемешать слои грунта. Узкая траншея, черной глубокой тенью перечеркнув обочину, ушла под насыпь. В нее, встав цепочкой и передавая друг другу груз, перетащили торбы со взрывчаткой, уложили с таким расчетом, чтобы взрывная волна была направлена вдоль дороги. Для умножения поражающей силы взрывчатку закидали сверху собранными здесь же, неподалеку, камнями и щебенкой.

Готово!

Землю из мешков высыпали в обратной той, что брали, последовательности, трамбуя ногами. Последний, верхний, слой укладывали особенно тщательно, стараясь вписать его в окружающий пейзаж, чтобы ничего нельзя было заметить. И даже сдвинутые камни положили ровно на те места, где они лежали до того. После чего собрали, подняв за четыре угла расстеленный брезент и, оттащив его подальше, высыпали остатки грунта в неприметном месте.

Всё! Теперь смотри не смотри, один черт ничего не увидишь. Раньше они частенько допускали небрежность, плохо прибирая за собой, и саперы федералов, осматривая с брони обочины, быстро распознавали место закладки фугасов, тормозя колонну. Но потом научились.

Уходим...

Привычно встав в походную колонну и сделав несколько бесшумных шагов, отряд мгновенно растворился в предрассветных сумерках, словно это не люди шли, а горные духи. В условленном месте к основной группе присоединились выдвинутые вдоль дороги дозоры.

Быстрей, быстрей... До утра им нужно было успеть пройти два десятка километров.

Но ушли не все... В стороне от дороги, на высотке, откуда хорошо просматривалась окружающая местность, в надежно замаскированном убежище залегли бойцы, которые должны были довершить дело...

Первым по шоссе прошел армейский “уазик”. Его пропустили свободно. Равно как легковушки местных жителей. Судя по всему, фугас предназначался не для них.

Около полудня вдалеке показался бэтээр, на броне которого густо сидели люди в камуфляже с автоматами наизготовку, с головами, перевязанными цветными платками. Это были свои, потому что были чеченцы. Но эти чеченцы были чужими, потому что они верой и правдой служили русским. Это были чеченские омоновцы.

Бэтээр несся на предельной скорости, взметая колесами пыль. Омоновцы боялись ехать медленно. Они боялись, хотя были вооружены до зубов и хотя за ними стояла целая русская армия. Они были на своей земле, но они не могли ездить по ней свободно.

Когда бэтээр сравнялся с давно разбитым и расстрелянным дорожным указателем, от которого остался один только столбик, один из боевиков ткнул указательным пальцем в кнопку радиовзрывателя, топя ее в корпусе.

И тут же ахнул взрыв!

Земля дрогнула... Перед самым носом бэтээра черным фонтаном вздыбилась земля. Сидящие на броне омоновцы были словно ураганным порывом сброшены, сметены на землю. На их переломанные, окровавленные тела густой дробью посыпались камни. На мгновение ничего не стало видно, все скрыли пыль и дым. А когда они рассеялись, бэтээра уже не было, бэтээр валялся поперек дороги на боку...

Но ничего этого бойцы Абдуллы Магомаева не видели, они были уже далеко. Сразу после того, как прогремел взрыв, они снялись с места, потому что задерживаться здесь было смертельно опасно. Через полчаса-час над этим местом закружатся русские “вертушки”, отсматривая сверху местность и расстреливая из пулеметов все, что шевелится...

Через день русские объявили, что на территории Чечни был совершен очередной террористический акт — взорвана машина с чеченскими милиционерами, из которых пятеро погибли на месте и еще семеро получили ранения различной степени тяжести, по факту чего военной прокуратурой начато следствие. Как будто нынче в Чечне кого-нибудь можно испугать каким-то там следствием!..

Но это была официальная реакция. А была еще неофициальная.

На похоронах погибших чеченские омоновцы объявили террористов своими кровниками, поклявшись над могилами отомстить им за гибель своих товарищей.

Такие уж у них там нравы... Дикие...

Глава 7

Руслан Салихович был москвичом. Не коренным. Где они, истинные коренные-то? Их днем с фонарем искать надо, и то не сыщешь. Если по справедливости, так коренные — это те, что от корней свой счет ведут, а не от веток. А те, что после Калиты и Долгорукого, — та же девятнадцатого да двадцатого веков лимита.

Руслан Салихович был москвичом в третьем поколении. И всегда, сколько себя помнил, считал себя москвичом. До самого последнего времени. В последнее время он стал походить на лицо кавказской национальности. Лицом. И цветом кожи.

Это очень неприятно, идя по улице или спускаясь в метро, напрягаться в ожидании грозного окрика. Он давно стал замечать, что инстинктивно ищет пути, которые позволяют ему не встречаться лишний раз с блюстителями порядка. Он идет в толпе в ряду, который будет подальше от милицейского поста, выбирает свой маршрут по улицам, где милицейские патрули встречаются реже. Что унизительно, что доказывает, что он принимает навязываемые ему условия игры. Прячется, тем по сути признавая, что он в чем-то виновен.

В чем? В том, что его отец погиб в ополчении, защищая Москву в сорок первом году от немцев? Или что он выучил не одно поколение студентов, которые трудились и сейчас трудятся во славу России?

Москва перестала быть для него комфортным городом. Он в своем городе стал чужим. Как многие другие его знакомые. Была такая, не зависящая от цвета глаз и шевелюры народность — москвичи. Ее знаменем был Окуджава, воспевший арбатские дворики. Смешно — еще совсем недавно певцом Москвы был человек, которого звали не Вася и не Саша, а Булат. Лицо кавказской национальности... Неужели они и его останавливали? Эти — могли, эти поклоняются другим богам и слушают совсем другие песни, его они могли в лицо и не узнать...

Только в университете, только когда он пройдет, проскочит через городские улицы, все встанет на свои места. Там не надо будет шарахаться от каждой фуражки, там его все узнают, уступают дорогу, приветливо с ним раскланиваются. Это оазис спокойствия, где отдыхает его душа...

— Эй, ты! Да, ты, — поди сюда!

Это к нему. Это его, доктора наук, профессора, действительного члена полудюжины королевских и национальных обществ зовут. Вон тот, молодой, на вид лет восемнадцати, сержант с натренированным на непохожие на него физиономии глазом. Это ему он кричит: “Эй, ты, поди сюда!” И делать нечего, надо идти...

— Покажи документы!

И хочется показать, хочется не обращать внимания на тыканье и хамский тон, чтобы поскорее от всего этого избавиться. Хочется сделать вид, что все так и должно быть.

— Вы почему разговариваете со мной на “ты”? — тихо спросил Руслан Салихович.

— Чего?! — не понял сержант. — А ну, давай документы, быстро!

И схватил его за руку. Цепко схватил. Бесцеремонно. И больно.

— Уберите руку! — потребовал Руслан Салихович, чувствуя, как в нем закипает кровь. Все-таки исторические корни давали себя знать.

— Слышь, Серега, тут один “чурка” возбухает, — крикнул куда-то в толпу сержант.

К ним вразвалочку подошел второй милиционер.

— Ты че? — удивился он.

— “Вы” и “что”... — поправил его профессор.

Милиционеры воровато оглянулись. Сильно им захотелось утащить этого типчика к себе в закуток, чтобы поговорить по-свойски.

— Во время несения службы вы обязаны обращаться ко всем на “вы”, обязаны представляться и предъявлять удостоверения, — твердо сказал Руслан Салихович. — В случае невыполнения вами положений служебных инструкций МВД граждане имеют право не предъявлять вам документов, за что ответственность перед вышестоящим начальством несете вы!

Милиционеры слегка подрастерялись. Этот “черный” был какой-то не такой “черный”. Те обычно не возбухали и исправно отстегивали им бабки.

— Ладно, иди отсюда. Еще встретимся, — пригрозили милиционеры.

— Идите. И мы будем рады новой встрече с вами, — поправил их нетипичный “черный”.

Это была маленькая победа. Но все равно ему было противно. Противно за бисер, который он тут перед ними метал. За то, что он должен ставить на место тех, кого должно туда ставить государство.

Следующим, которые его остановят, милиционерам он просто предъявит паспорт...

Глава 8

Александр Мохов чистил туалет. Большой, на десять очков. На нем была надета химзащита, а нос и рот он плотно перевязал случайной тряпкой. Потому что если не перевязать, то можно и задохнуться. Может, даже до смерти. Тот, кто считает, что дерьмо пахнет неприятно, просто с ним дела не имел в больших количествах. Это только одна кучка — неприятно пахнет, а когда таких кучек тысячи и они слежались и перебродили на жаре, то это уже почти ОВ — то есть боевое отравляющее вещество.

На туалет Сашку бросил старшина, потому что кого-то нужно было бросить, — яма уже переполнилась, того и гляди через верх потечет. На глаза попался Сашка, и старшина, придравшись к чему-то, объявил ему наряд вне очереди. Теперь Сашка булькал вниз, в зловонную жижу, произведенную полутысячей солдатских задниц, ведро на веревке, и, упираясь “всеми четырьмя”, тянул его вверх. Потом перехватывал ведро и тащил его в лес, плеская на сапоги тем, что нес. По идее, сюда нужно было вызвать дерьмовозку, которая в три-четыре захода очистила бы яму, но за нее нужно было платить, а зачем платить, когда можно использовать дармовой солдатский труд таких вот бесчисленных и бесправных Сашек.

Бросок...

Ведро вверх дном с чавкающим звуком падает вниз, медленно тонет, затягиваясь, как в трясину.

Рывок...

Тяжелый, удушающий запах волной поднимается вверх, обволакивая липким туманом лицо, ударяя в нос. Ведро качается, плывет наверх, с него течет струями, тягучими каплями падает вниз содержимое.

Еще немного...

Ведро наверху. Теперь, сильно наклонившись вправо, отставив левую руку, мелкими перебежками к лесу, где вырыта яма. Ведро тяжелое, а нести его, чтобы не испачкаться, желательно на отлете, отчего рука напряженно дрожит.

Дойти, подхватить ведро за донышко и, разом освобождаясь от тяжести, плюхнуть содержимое в яму, отпрыгнув от вылетевших брызг.

И снова...

Эх, жизнь солдатская... Не так Сашка представлял армию, по-другому представлял. Думал, будет трудно, будут тревоги, учения, стрельбы. А тут — ведро... Он и автомат-то всего два раза видел — на присяге и на стрельбище, где им выдали по два патрона.

Ведро — вниз...

Ведро — вверх...

К туалету подошли старослужащие, внутрь не зашли, встали рядком и, о чем-то громко хохоча, дружно помочились на стену туалета. Когда мимо них, с ведром, проходил Сашка, его обругали матом и пнули по заду гак, что он, потеряв равновесие, выплеснул на ноги треть ведра.

— А ну — пошел! Воняешь тут!

И пнули еще раз, больно угодив носком ботинка в копчик.

Да что же это за жизнь такая?.. Такая же, как содержимое ведра, — такая же тяжелая и противная. Дерьмовая жизнь!..

Вечером, когда Сашка закончил работу и возвращался в казарму, его случайно заметил старшина.

— Ты чего весь в дерьме-то? — брезгливо поморщился он, поводя ноздрями. — Чтобы через час был постиран, поглажен и подшит. Я проверю! Вопросы?

Какие могут быть вопросы?..

— Есть!

И вместо того, чтобы лечь спать, Сашка пошел в умывалку и долго-долго, истирая кусок хозяйственного мыла, драил хабешку. Закончил он глубокой ночью и только-только лег, как дневальный проорал:

— Р-рота — подъем!

Сашка проснулся не сразу, проснулся на десяток секунд позже других и, свалившись со своего второго яруса и торопясь и путаясь в штанах, опоздал на построение.

— Ты что, олух царя небесного, где твой ремень? — рявкнул сержант.

А ремня у Сашки не оказалось, ремень он скорее всего оставил в умывалке, когда стирал форму, и его, конечно, украли.

— Ну ты ублюдок! — удивился сержант. — Чтобы через пять секунд был по форме, с ремнем!

— А где мне его взять? — чуть не плача, спросил Сашка.

— А это меня ни разу не колышет — выроди и скажи, что нашел! — ответил сержант универсальной армейской приговоркой. — Кого дерет чужое горе? Пшел вон, придурок!

Стоящие в строю солдаты его, Сашкиного, призыва злобно ухмылялись, радуясь в душе, что сержант долбит не их. В армии каждый живет и умирает в одиночку...