Предисловие

Было обычное летнее утро. Воскресенье. Было ясно, но пока еще не жарко. По асфальту, купаясь в пыли, прыгали и громко чирикали воробьи. Редкие дворники мели метлами чистые тротуары.

Ширк... ширк... ширк...

Их сквозь сон слышали граждане, которые, просыпаясь, вдруг вспоминали, что сегодня никуда спешить не надо, что сегодня выходной, блаженно потягивались, скидывали ноги на пол и, нащупав тапочки и подойдя к полуоткрытым окнам, отдергивали шторы и выглядывали на улицу.

В глаза им, слепя и заставляя жмуриться, било яркое июньское солнце, лица обдувал прохладный утренний ветерок, а слух сладко тревожил особенный, ни с чем не сравнимый воскресный шум просыпающегося города.

Хорошо, черт побери!..

Еще дворы были пусты, еще никто никуда не шел, потому что магазины были закрыты, но уже встречались отдельные куда-то спешащие прохожие и, отражаясь эхом от стен, проносились редкие машины. А на балконах тут и там, навалившись локтями на перила, курили, лениво поглядывая по сторонам, мужики с голыми торсами.

День обещал быть замечательным.

И ничего не предвещало беды.

Но беда уже стучалась в двери... Всем...

В типовом, каких в стране десятки тысяч, дворе шла обычная жизнь. Выползшие из своих малогабаритных квартир на скамейки бабушки грелись на солнышке и сплетничали, обсуждая свежие новости. Дети носились туда-сюда, путаясь под ногами прохожих, сшибали друг друга с ног, громко плакали и тут же, успокоившись, неслись куда-то дальше. Мужики возились возле своих машин, забивали “козла” на грубо сколоченных из досок столах или кучковались по трое.

— Сережа, Сережа, иди домой! — кричала, высунувшись в окно, женщина в халате. — Сережа-а!..

Но Сереже было не до мамы. Сережа, спрятавшись за гаражами, оживленно болтал со своими приятелями.

— Митька мобильник нашел!

— Врешь!

— Ничего я не вру! Самый настоящий, навороченный!

Счастливому Митьке все страшно завидовали, потому что никто еще в их дворе никаких мобильников не находил. Он был первым и единственным.

— А может, не нашел, может, он украл! — пытался кто-то подвергнуть сомнению чужую радость.

— Ничего он не украл, он его возле автобусной остановки нашел, когда его утром за хлебом послали!

И все страшно сожалели, что это не их послали за хлебом.

— Мить, покажи мобилу! — просили все. — Ну покажи!..

И Митя, вдруг приобретший такую сумасшедшую в их дворе популярность, не спеша вытаскивал из кармана мобильный телефон.

— Ух ты! — восхищались все.

Мобильник был как новенький, с жидкокристаллическим экраном, выдвигающейся антенной и двумя десятками кнопок.

— Классная вещь! Дай посмотреть.

Но Митя никому свою находку в руки не давал, на что имел полное право, потому что это он ее нашел.

Пацаны, сдвигаясь головами, зачарованно смотрели па мобилу.

— Сережа, Сережа, а ну быстро домой! — продолжала, надрываясь, орать откуда-то с седьмою этажа мать. Но Сергей ее не слышал.

— А давай куда-нибудь позвоним, — вдруг предложил кто-то.

Новая идея всем понравилась.

— А куда?

— Давай тебе домой!

— Ага... А если мать спросит, откуда я звоню?

Точно спросит! И тогда дознается про телефон и отберет его. Взрослые, они такие — если что ценное найдешь или деньги, обязательно все отбирают.

Нет, домой звонить было нельзя. А позвонить куда-нибудь хотелось. Очень сильно.

— А давай вы мне позвоните, — сообразил кто-то. — Я сейчас домой побегу, а вы мой номер наберете!

— Точно!

Мальчишка, нашедший выход из безвыходного положения, стремглав побежал домой к телефону. Остальные стали горячо обсуждать, на какие кнопки нужно жать, чтобы мобильник заработал.

— Вот на эту.

— Да не на эту, а на ту! Я точно знаю, у моего отца точно такая же мобила!

Мальчишки, увлеченные новой игрой, тянулись к мобильному телефону.

— Сергей! А ну, быстро иди домой! — раздавался с высот седьмого этажа голос уже не матери, а отца.

Мальчишка, вызвавшийся ответить на вызов мобильника, добежал до квартиры, незаметно прошмыгнул в комнату и сел возле телефона, нетерпеливо ерзая на стуле и ожидая звонка, который должен был вот-вот раздаться.

Ну когда же они, когда?..

Его приятели там, во дворе, за гаражами, почти совсем уже рассорившись, наконец разрешили непростой вопрос — на какую кнопку нужно жать вначале — и теперь, сомкнувшись вокруг телефона, ожидали, когда Митька станет набирать номер, надеясь, что он и им тоже даст по нему поговорить, когда наговорится сам.

Митька, с чувством своей исключительности, поднес к кнопке указательный палец и ткнул им в кнопку.

Но гудка никто из мальчишек не услышал. Они услышали какой-то странный металлический щелчок и больше ничего... Потому что найденный на автобусной остановке новенький мобильный телефон вдруг взорвался. Как боевая граната...

Там, за гаражами, оглушительно, так, что услышал весь двор, ухнуло, над гаражами поднялся небольшой серый столб дыма, а по гаражам хлестнули осколки. Но во дворе никто ничего не понял.

“Опять пацаны балуются, петарды взрывают!” — недовольно подумали все. Осуждающе покачали головами и вновь занялись своими делами.

— Сергей! А ну, немедленно домой, а то выпорю! — орал с седьмого этажа рассвирепевший отец Сергея, не подозревая, что никого он уже не выпорет, потому что никакого сына у него уже нет.

Там, за гаражами, где ухнула “петарда”, на земле, кружком, валялись истерзанные детские тела...

В пересчете на тротиловый эквивалент взрыв был не самым сильным, но взрыв прогремел в самой толпе жертв. На чем и строился расчет.

Мобильник лежал на ладони Митькиной руки, и поэтому ее оторвало по самый локоть. Руки попросту не стало, целыми остались только срезанные, как бритвой, и отброшенные взрывом на несколько метров пальцы. Но пальцы что... Над раскрытой Митькиной ладонью и лежащим на ней мобильником секунду назад склонились любопытные мальчишеские лица, в которые ударили взрывная волна и осколки. Нарубленные на короткие отрезки гвозди вошли в лица, выбивая глаза и кромсая мышцы.

Сергею не повезло больше других. Он был любопытней всех, он склонился ниже остальных, и осколки телефона и гвозди, пробив ему лицо и шею, проникли в мозг, перечеркнув его жизнь. Он еще жил, еще корчился, еще шевелил ногами, но это была уже агония...

Через несколько минут, когда все стало ясно, двор взвыл в голос. Взвыл голосами раненых детей, голосами их родителей и соседей. Десятки людей, застыв в оцепенении, смотрели на детские окровавленные тела, на оторванные руки, на брызги крови на стенах гаражей. Сквозь толпу, не помня себя, отчаянно толкаясь, прорывались родители гуляющих на улице детей. Разом несколько человек звонили в “Скорую помощь”, прося, требуя приехать как можно быстрее! Кто-то пытался поднять детей, делая это неумело, от того делая им еще хуже.

Ну где же, где врачи?!

“Скорая помощь” буксовала, пробиваясь сквозь пробки. Водители слышали сирены и видели красные кресты, но дороги никто не уступал. Все спешили по своим делам. “Неотложки” тыкались в задние бамперы, тормозили и стояли минутами, ожидая, пока тронется автомобильный поток.

А из детей быстро-быстро вытекала кровь...

И еще потом, на въезде во двор, “Скорые” пережидали выезжающие оттуда легковушки, которые не желали сдавать назад, потому что проехали большую часть пути и стремились побыстрее выскочить на улицу, заставляя пережидать себя. А объехать их сбоку было невозможно, так как вдоль проезжей части и на тротуаре, с двух сторон, были плотно припаркованы машины. В том числе машины отцов истекающих кровью детей.

Когда “Скорые” пробились к месту происшествия, кроме Сергея, умер еще один четырехлетний мальчик, который, наверное, мог бы выжить, если бы ему вовремя оказали помощь.

Детей погрузили на носилки и повезли в ближайшую больницу, в которую ехали тоже очень долго, потому что пробивались сквозь поток едущих за город машин...

Еще один мальчик умер по дороге в больницу.

Еще двое остались на всю жизнь калеками...

Было лето, был июнь, было воскресное утро. В стране не была еще объявлена и, наверное, не будет объявлена, но уже громыхала, уже шла, уже множила свои жертвы война.

Великая отечественная...

Глава 1

Возле военкомата царило оживление. Нездоровое. Которое имеет место быть два раза в год — весной и осенью, когда идет призыв на действительную воинскую службу. Два десятка молодых, коротко стриженных парней переминались с ноги на ногу перед железными воротами с вырезанной из листового железа и покрашенной красной краской звездой. Вокруг них хороводились родственники и приятели с подружками, которые, подогреваясь водкой, бодрились, пытаясь шутить и смеяться, что получалось не очень, так как какой-то прапор пять минут назад сказал, что эта команда поедет в Чечню. Может, сболтнул, а может, знал...

— Ой, как же так вышло-то?.. — сокрушались матери, качая головой и хватаясь за сыновей.

— Да ладно ты, не всех же там убивают, — успокаивали их, как умели, отцы.

Восемнадцатилетние призывники с коротко стриженными макушками и непривычно большими ушами были бледны и сильно сожалели, что не напились вчера до беспамятства. Тем, кто напился, было легче — их, веселых и безучастных, выволакивали из легковушек и складывали на скамейки в ожидании посадки в автобусы, куда должны были грузить внавал. Состояние сильного, очень сильного и даже почти смертельного алкогольного опьянения военкоматовскими работниками во внимание не принималось и причиной для отсрочки воинского призыва не считалось. Стране не хватало солдат!

Призывников собрали к восьми ноль-ноль, хотя на часах было уже полдесятого. С отправкой, как водится, что-то не заладилось — то ли время перепутали, то ли автобус сломался, но окончательное прощание все время откладывалось. Призывники томились ожиданием, подружки, устав рыдать, кокетливо посматривали на посторонних парней, приятели уже не по разу сбегали в ближайшие ларьки, военкоматовские подтягивали из кабинетов подкрепление, опасаясь, что будущие защитники Родины того л гляди разбегутся кто куда.

Неожиданно к военкомату подъехали машины с духовым оркестром и телевидением. Какой-то шустрый местный депутат решил превратить общероссийскую призывную кампанию в личное пиар-мероприятие, пригласив репортеров местного телеканала и наняв по дешевке оркестр, который обычно играл на похоронах, но мог и на проводах.

Одетые сплошь в черное музыканты выволокли из машин свои инструменты, привычно выстроились в колонну по двое — трубы впереди, барабаны сзади — и, скорбно понурив головы, торжественно заиграли какой-то похоронный марш.

— Ой!.. — громко ойкнул кто-то из провожающих.

К оркестру стремглав бросился помощник депутата, размахивая на ходу руками. Музыканты сбились и замолкли.

— Вы что?! — зашипел помощник.

— А что? — искренне удивились музыканты. Им казалось, что сегодня они в ударе и играют как никогда проникновенно.

— У нас же праздник, не похороны! — объяснил помощник. — Вы давайте чего-нибудь повеселее.

— А-а... — все поняли музыканты.

И заиграли быстрый, бодрый и веселый похоронный марш. Потому что ничего другого все равно не умели.

Депутат поднял к лицу мегафон и, отвернувшись от призывников, произнес в телекамеры проникновенную речь про священную обязанность каждого россиянина и свой личный вклад в это дело. После чего вручил каждому призывнику по банке тушенки, предвыборной листовке и фирменной кепочке.

Музыканты во время раздачи подарков изо всех сил дули в трубы, то и дело сбиваясь на похоронный ритм, что сильно портило торжество.

Подали автобусы.

— Приступить к погрузке! — распорядился военком.

Лежачих призывников, похватав за руки за ноги, по-быстрому закинули в салоны.

Тех, что стояли на ногах, стали теснить к автобусам. За ними, цепляясь за рукава, потянулись родственники. И, как это обычно бывает, какая-то мать, не выдержав, зарыдала в голос. И тут же, как по команде, зарыдали остальные.

Отцы, конечно, крепились, но проникновенная игра и репертуар приглашенного оркестра делали свое дело.

— Ты это, сильно там не геройствуй, — напутствовали своих сыновей отцы, вместо того чтобы сказать: “Служи, парень, как следует!”

Пацаны забиралась в салон и прилипали к окнам. Их расплющенные по стеклам лица были растерянны и потому выглядели совсем по-детски. Представить, что через неделю-другую им придется жить в казармах, бегать с автоматом и в кого-то стрелять, было просто невозможно.

— Саша, Сашенька, пиши каждый день! Каждый!..

Саша часто кивал, еле-еле сдерживая слезы.

— Ну все, поехали, поехали!..

Двери с шипением закрылись, и автобусы стали выруливать на улицу.

Матери перестали плакать, во все глаза глядя на своих увозимых в неизвестность детей, которые теперь им уже не принадлежали. Их детей забрали в армию. В Чечню. На войну...

Автобусы уже уехали, а музыканты, все еще отчаянно раздувая щеки, выдували бодрый похоронный марш.

Это было не к месту и было глупо.

Но было символично...

Глава 2

Банда оказалась небольшой, но кусучей. На этот раз боевиков обложили в схроне в одной из населенок Веденского района. Группа захвата подтянулась ночью, и, когда рассвело, деваться “чехам” было уже некуда. Схрон был расположен под жилым домом, был укреплен и имел, как водится, два хорошо замаскированных выхода, о месторасположении которых федералы знали. Потому что информация о банде была получена из так называемых “оперативных источников”. Иначе говоря, боевиков сдал кто-то из своих. Если быть совсем точным, то сдал секретный агент по кличке Муса. А что это за Муса, где он живет и как его зовут на самом деле, знали лишь работающий с ним опер и его непосредственное начальство.

Противостоящий федералам чеченский фронт только на первый взгляд представляется однородным, на самом деле он, как лоскутное одеяло, состоит из множества более-менее самостоятельных подразделений, которые имеют не самые простые взаимоотношения между собой, потому что кто-то у кого-то когда-то барана украл, кто-то — жену, а кто-то брата зарезал. И если знать, кто и у кого, то можно, умело используя и подогревая внутреннюю вражду, узнать почти все желаемое.

У тех — про этих. У этих — про тех. А у третьих — про тех и других, вместе взятых...

Муса был кровником одного из боевиков, прятавшихся в схроне, сильно нуждался в деньгах, а его племянник второй месяц парился в СИЗО в ожидании суда, откуда его обещали выпустить, если дядя найдет способ доказать свою лояльность власти.

Дядя доказал...

В дом ворвались под видом рядовой, которые случаются “по три раза на дню”, зачистки — грохнули в двери прикладами, вошли, ткнули жильцов “мордой в пол”, после чего популярно объяснили им, что спалят все здесь к чертовой матери до головешек, если только им не выдадут бандитов. Но хозяева дома молчали, потому что боевиков, прятавшихся в схроне, боялись больше, чем федералов.

В общем, миром решить дело не удалось...

Дом взяли в кольцо, перекрыв все возможные пути отступления. Работали не спеша, как-то даже с ленцой, потому что по хорошо накатанной схеме. Личный состав рассредоточился по периметру дома, изготовив к бою оружие, на крыши соседних домов забрались снайперы, в направлениях вероятного прорыва залегли пулеметчики, загнав в “ручники” ленты. Каждый сантиметр прилегающей к дому территории оказался под прицелом.

Вырваться из столь плотного огневого мешка было невозможно, тем более что выбираться из схрона боевикам предстояло по одному, что лишало их возможности дать полноценный, предшествующий прорыву залп.

Уличный выход из схрона нашли быстро, подорвав его гранатами. Но из дыры в земле тут же раздалась длинная автоматная очередь. Боевики сдаваться без боя не желали.

— Тащите сюда кого-нибудь из этих... — приказал командир.

К нему, подталкивая в спину прикладами, подогнали хозяина дома.

— Пойдешь туда, — сказал ему командир. — Скажешь, что, если они не сложат оружия, мы забросаем их гранатами.

Хозяин дома хмуро молчат.

— Объясните ему, — недовольно поморщился командир.

Хозяина дома отвели к стене и несколько раз ткнули кулаком в зубы. Один из бойцов притащил из машины гранатомет, взгромоздил “трубу” на плечо, развернул сопло к дому и вопросительно взглянул на командира.

— Без жилья останешься, дурак! — пригрозил командир. — А ну, давай, шагай!

Чеченец медленно пошел к дыре в земле. В пяти шагах от нее он лег на живот, подполз ближе, что-то прокричал по-чеченски.

— По-русски, по-русски говори! — крикнул командир.

Но чеченец его не услышал или не понял. Или не захотел понять.

Командир кивнул в его сторону.

Один из бойцов, вскинув автомат, дал короткую очередь. Чуть позади “чеха” взметнулись фонтанчики земли. Он инстинктивно поджал ноги.

— По-русски! Убьем на хрен! — еще раз проорал, высовываясь из-за угла, командир.

Чеченец вновь обернулся к провалу в земле.

— Они говорят, чтобы вы сдавались.

Из-под земли застучал автомат. Чеченец втянул голову в плечи и быстро пополз обратно. Как видно, тоже жить хотел.

— Вот падлы! — недовольно выругался командир. Судя по всему, опять живых не будет.

— Дайте ему гранаты.

“Чеху” протянули связку гранат. Своих бойцов командир берег. Загнанные в угол боевики были опасны, как раненые звери, — того и гляди из схрона гранаты полетят.

— Возьмешь вот это, — показал командир на гранаты, — и бросишь туда, — кивнул на вход в схрон.

Чеченец покачал головой.

Командир взял его за грудки, рывком притянул к себе и прокричал в самое лицо:

— Пойдешь, гнида, никуда не денешься! Или мы весь твой выводок впереди себя погоним! — И, подтверждая свои намерения, обернулся к личному составу и приказал: — Давай, тащи их сюда! Всех!

“Чех” с ненавистью взглянул на командира.

Бойцы, угрожая оружием, подняли с земли и пригнали семью хозяина дома — пожилую мать, жену, скорее всего еще одну жену, чуть помоложе первой, и нескольких детей.

— Пойдете вперед, вон туда, — показал командир. — Мы за вами. — И, повернувшись к хозяину дома, популярно объяснил: — Нам под пули подставляться интереса нет. Ты им приют дал, тебе их и выкуривать! По справедливости.

Ну, что скажешь?..

Женщины стояли рядком, возле них, глядя исподлобья волчатами, замерли дети. Они даже не плакали и ничего не просили. И даже самые маленькие, которые держались за юбки матерей, носами не шмыгали. Просто стояли, готовые на все.

“Хрен когда мы верх возьмем, — в который раз подумал про себя командир. — Со старшими еще, может быть, и удастся договориться, а с этими — нет. Эти ничего, кроме войны, не видели, для них русский солдат — враг. Эти чуть подрастут и возьмутся за оружие, чтобы отомстить за убитых отцов и старших братьев. Никогда этой войны не выиграть, только если как Сталин, если всех за колючую проволоку загнать...

— Ну, что молчишь? Не жаль своих?

Чеченец протянул руку к гранатам. Бойцы тут же взяли его на мушку, на всякий случай отступив за женщин и детей.

— Только смотри, без глупостей. Если что, твои первыми лягут!

Чеченец пошел к схрону. Пошел как пьяный, не прячась, не пригибаясь, словно смерти искал.

— Ложись, дурак, ложись! — крикнули бойцы.

Чеченец послушно залег в двух десятках метрах от ямы.

— Скажи им еще раз — пусть сдаются!

“Чех” что-то прокричал. В ответ раздались выстрелы...

— Приготовиться!

Чеченец прополз на животе еще несколько метров и, примерившись, зашвырнул в дыру в земле связку гранат, откатившись за какую-то железяку.

“Профессионально бросил, — отметили про себя бойцы. — Значит, не раз бросал, насобачился...”

Через несколько секунд глухо ухнул взрыв... Почва под ногами вздрогнула, и из дыры повалил дым. Еще спустя мгновение из-под земли, как из преисподней, раздались глухие крики и стоны.

Теперь активного сопротивления со стороны боевиков ждать не приходилось.

— Спускайся вниз! — крикнул командир. — Посмотри, что там делается, и собери оружие!

“Чех” медлил, чего-то выжидая.

Его поторопили, пустив над самой головой короткую автоматную очередь, так, чтобы от пульки волосы на макушке зашевелились. Деваться ему было некуда...

Чеченец прикрыл лицо рукавом и прыгнул вниз, мгновенно скрывшись в дыму. Несколько минут его не было видно, но потом на поверхность, звякнув о камень, вылетел автомат. И еще один...

Все боевики, кроме одного, были мертвы — были искромсаны и растерзаны многочисленными, рванувшими в замкнутом пространстве бетонного бункера осколками. Покойников вытянули на поверхность, обшарили карманы и, разложив рядком, сняли мертвые лица на видео. Но и так было понятно, что никаких известных боевиков среди них нет — так, мелюзга.

Того единственного “чеха”, что остался чудом жив, перевязали и тут же, не откладывая в долгий ящик, допросили. То, что из него можно было вытрясти сейчас, потом, когда он очухается, клещами не вытянешь.

— Как тебя зовут-то? — довольно миролюбиво начал командир.

Потому что начинать допрос всегда лучше миролюбиво и с самых невинных вопросов.

Но “чех” отвечать не желал, и тихая беседа быстро исчерпала себя.

— Как тебя зовут?! — добавил металла в голос командир, ненароком задев перебитую ногу боевика, отчего тот громко застонал.

— Так как тебя зовут? — повторил вопрос командир, многозначительно поглядывая на окровавленные бинты.

“Чех” оскалился и выругался, тут же получив страшный пинок в больную ногу, от которого взвыл.

Здесь, вдали от штабов, вышестоящих начальников и прокуратуры действовали иные, чем в кабинетах, законы — законы военного времени. Здесь шла война, где противники стреляли, резали и душили друг друга, когда случалось сойтись в рукопашке, так чего же стесняться? Если бы в плену оказались они, с ними бы тоже особо не церемонились — с них бы с живых шкуру штык-ножами сдирали и глотки, как баранам, резали.

— Ну, говори, падла!

Командир группы захвата умел работать с “языками”, потому что ведение допроса в полевых условиях было частью его воинской специальности, которую он постигал еще в училище и после — в частях, на полигонах и армейских сборах. В реальных боевых, там, за линией фронта, когда у тебя на хвосте висят каратели, нет времени “разводить психологию”, там любые методы дозволительны, лишь бы правду узнать.

Через пару минут боевик “развязал язык”, назвав себя. А потом “потек”, потому что выдержать допрос с пристрастием редко кто способен. Он перечислил имена мертвых боевиков, известных ему “пособников” среди местного населения и всех прочих, с кем сводила его война.

Он сказал все, что знал, после чего стал бесполезен.

На большой войне его, сняв с него показания, следовало по-тихому зарезать, труп закопать, а место замаскировать — ну не таскать же его на своем горбу по тылам врага! — а здесь придется сдать с рук на руки в госпиталь, где ему предоставят бесплатную медицинскую помощь, отдельную койку и ручку с бумагой, чтобы он мог катать жалобы военному прокурору, в международный Красный Крест и ООН, от которых придется потом полгода отписываться. Но это уже неизбежные издержки...

Выпотрошенного пленника бросили в машину, под ноги бойцам, а в планшет командира легла еще одна бумажка с именами и приметами трех десятков боевиков, среди которых были не только “чехи”, но и переметнувшиеся на их сторону и принявшие ислам бывшие свои. Против одной из фамилий командир поставил жирную галочку, потому что она не раз уже упоминалась в оперативных источниках. Этого “своего” — перекрещенного “чехами” в Аслана Салаева — следовало взять на особую заметку, так как он был по специальности взрывником, имел славянскую внешность и терять ему было нечего. А раз так, то он был куда опасней многих “чужих”!

И еще в тот же самый планшет, в особое отделение, легла бумага, подписанная вновь завербованным сексотом, где тот выражал добровольное желание сотрудничать с властями, информируя прикрепленного к нему опера о противозаконной деятельности бандформирований и своих соседей. Новым сексотом стал хозяин дома, давший приют бандитам. Отказать русскому командиру в его маленькой просьбе он не мог, потому что тот пригрозил сдать его боевикам, которые на расправу не менее скоры, чем федералы.

— Ну все, поехали! — махнул рукой командир.

В целом операция прошла успешно, хотя бы потому, что прошла без потерь. Еще одна банда была ликвидирована, а федералы совершенно бесплатно приобрели ценного секретного сотрудника, который будет стучать на своих сельчан. Будет — теперь уже никуда не денется!

С информатором, наведшим на бандитский схрон, честно, как и обещали, расплатились долларами. Правда, фальшивыми. Изъятыми во время одной из проводимых федералами зачисток. Но сделаны они были настолько добротно, что вряд ли на базаре, куда Муса их сегодня же понесет, кто-нибудь сможет распознать подделку.

Племянника теперь тоже можно было отпустить.

— Не бойся — получишь ты своего родственника, я договорился. Прямо завтра и получишь! — твердо пообещал русский подполковник. — Только не забудь за это барана мне поставить!

— Конечно, конечно, командир! — горячо пообещал Муса.

Племянника отпустили. Потому что за племянником ничего не числилось. Племянника упекли в изолятор по смехотворной для военного времени статье — хищение военного имущества в не самых крупных размерах. Как будто другие не тащили, причем гораздо больше его! Но сесть почему-то пришлось ему...

Так случилось.

Потому что так должно было случиться. Именно так и никак иначе!..

Племяннику сделали предложение, от которого тот не мог отказаться, — толкнуть на сторону десять цинков патронов. Он получил патроны и тут же был схвачен и препровожден в комендатуру. Гадать о том, как милиция вышла на воров, не приходилось, потому что продавцы сами сообщили им место и время передачи товара. Продавцами, “толкавшими” цинки с боеприпасами, выступили армейские спецназовцы, а милиционеры, которые крутили им и покупателям руки, составляли протоколы и били племянника по лицу и почкам, были не более чем ширмой, служившей для прикрытия спецоперации.

Племянник сел. Дядя стал думать, как вытащить его с нар. Ему подсказали как и еще пообещали денег в обмен на предательство...

Комбинация была не самая изящная, но надежная и безотказная, как автомат Калашникова, — “чехи” закладывали “чехов” за фальшивые чеченские деньги, увязая в сотрудничестве с федералами.

Все прошло как нельзя гладко, и теперь можно было подбивать бабки. В расходной графе была одна бессонная ночь, пятьдесят литров сожженной горючки и несколько использованных по назначению гранат. В доходной — одни сплошные плюсы: дядя, племянник и хозяин дома, приютивший бандитов, “попали на крючок”, боевики — на небо, а командир, предложивший план операции, получил устную благодарность от вышестоящего командования и барана от завербованного им же сексота в качестве взятки за освобождение из-под стражи племянника, арестованного по его же приказу.

Судя по всему, не промах был командир.

Звали его — подполковник Виктор Павлович.

Глава 3

По телевизору опять показывали трупы. По телевизору теперь все время показывают трупы — примерно каждые пятнадцать секунд, если смотреть сразу все каналы. Вниманию телезрителей предлагаются самые изысканные способы лишения человека жизни. Экранных героев режут, душат, рвут, обезглавливают, расстреливают, сжигают, вешают, четвертуют, их давят руками, прессами, трейлерами, танками, сбрасывают с небоскребов, поездов, самолетов и вертолетов, распиливают на куски бензопилами малосимпатичные маньяки, высасывают кровь вампиры и склочные тещи... Причем в самое рейтинговое время — в прайм-тайм. Скучающие зрители пялятся на забрызганные кровью телевизионные экраны, лениво пережевывая бутерброды и даже не испытывая при этом вполне естественного чувства тошноты. Потому что привыкли...

Потом кино заканчивается и начинаются новости. Мало чем отличающиеся от фильмов ужасов. Потому что там тоже показывают трупы. Теперь все более-менее значимые новости связаны с трупами, с той лишь разницей, что эти трупы не целлулоидные, а настоящие, пули не бутафорские, а кровь на экране не из кетчупа, а самая натуральная, человеческая. Хорошо одетые, уважаемые люди — президенты фирм и банков, депутаты и даже сенаторы валяются на грязном асфальте, невидящими глазами уставившись на миллионную телеаудиторию. То, что раньше видели только патологоанатомы и “важняки”, теперь может свободно наблюдать всякий желающий в любое удобное ему время с пятью-десятью повторами в течение дня.

Как-то незаметно на планете Земля взросло новое поколение — поколение виртуальных соглядатаев, для которых чужая смерть не более чем зрелище.

— Смотри, смотри!..

Смотреть нужно было на окровавленного, с нелепо вывернутыми руками и ногами, расстрелянного мертвеца. И еще на одного, который лежал чуть дальше. И еще... Это были не “наши” трупы. “Наши” трупы не показывали, чтобы не омрачать торжество победы. Дикторы на голубых экранах ликовали, как если бы мы вышли в финал Кубка мира по футболу. Мы наконец-то продемонстрировали миру свою силу, лишив жизни несколько десятков людей, причем наших же сограждан.

— Как мы их, а!..

Но не все испытывали радость от вида трупов. Потому что для кого-то это были не просто трупы, а узнаваемые трупы. Трупы их детей, братьев, мужей...

— Смотри!!.

Они узнали того, с вывернутыми руками, в луже крови, мертвеца. Узнали, увидев в новостном выпуске CNN.

Они увидели его в новостях. И увидели еще раз спустя полчаса...

— Шакалы! — тихо сказал Гази.

Шакалами были те, кто убил его отца. Были — русские.

“Картинка” сменилась, теперь на экране был другой, незнакомый им труп. Тоже, наверное, чей-то отец, муж и брат...