Предисловие

Было обычное летнее утро. Воскресенье. Было ясно, но пока еще не жарко. По асфальту, купаясь в пыли, прыгали и громко чирикали воробьи. Редкие дворники мели метлами чистые тротуары.

Ширк... ширк... ширк...

Их сквозь сон слышали граждане, которые, просыпаясь, вдруг вспоминали, что сегодня никуда спешить не надо, что сегодня выходной, блаженно потягивались, скидывали ноги на пол и, нащупав тапочки и подойдя к полуоткрытым окнам, отдергивали шторы и выглядывали на улицу.

В глаза им, слепя и заставляя жмуриться, било яркое июньское солнце, лица обдувал прохладный утренний ветерок, а слух сладко тревожил особенный, ни с чем не сравнимый воскресный шум просыпающегося города.

Хорошо, черт побери!..

Еще дворы были пусты, еще никто никуда не шел, потому что магазины были закрыты, но уже встречались отдельные куда-то спешащие прохожие и, отражаясь эхом от стен, проносились редкие машины. А на балконах тут и там, навалившись локтями на перила, курили, лениво поглядывая по сторонам, мужики с голыми торсами.

День обещал быть замечательным.

И ничего не предвещало беды.

Но беда уже стучалась в двери... Всем...

В типовом, каких в стране десятки тысяч, дворе шла обычная жизнь. Выползшие из своих малогабаритных квартир на скамейки бабушки грелись на солнышке и сплетничали, обсуждая свежие новости. Дети носились туда-сюда, путаясь под ногами прохожих, сшибали друг друга с ног, громко плакали и тут же, успокоившись, неслись куда-то дальше. Мужики возились возле своих машин, забивали “козла” на грубо сколоченных из досок столах или кучковались по трое.

— Сережа, Сережа, иди домой! — кричала, высунувшись в окно, женщина в халате. — Сережа-а!..

Но Сереже было не до мамы. Сережа, спрятавшись за гаражами, оживленно болтал со своими приятелями.

— Митька мобильник нашел!

— Врешь!

— Ничего я не вру! Самый настоящий, навороченный!

Счастливому Митьке все страшно завидовали, потому что никто еще в их дворе никаких мобильников не находил. Он был первым и единственным.

— А может, не нашел, может, он украл! — пытался кто-то подвергнуть сомнению чужую радость.

— Ничего он не украл, он его возле автобусной остановки нашел, когда его утром за хлебом послали!

И все страшно сожалели, что это не их послали за хлебом.

— Мить, покажи мобилу! — просили все. — Ну покажи!..

И Митя, вдруг приобретший такую сумасшедшую в их дворе популярность, не спеша вытаскивал из кармана мобильный телефон.

— Ух ты! — восхищались все.

Мобильник был как новенький, с жидкокристаллическим экраном, выдвигающейся антенной и двумя десятками кнопок.

— Классная вещь! Дай посмотреть.

Но Митя никому свою находку в руки не давал, на что имел полное право, потому что это он ее нашел.

Пацаны, сдвигаясь головами, зачарованно смотрели па мобилу.

— Сережа, Сережа, а ну быстро домой! — продолжала, надрываясь, орать откуда-то с седьмою этажа мать. Но Сергей ее не слышал.

— А давай куда-нибудь позвоним, — вдруг предложил кто-то.

Новая идея всем понравилась.

— А куда?

— Давай тебе домой!

— Ага... А если мать спросит, откуда я звоню?

Точно спросит! И тогда дознается про телефон и отберет его. Взрослые, они такие — если что ценное найдешь или деньги, обязательно все отбирают.

Нет, домой звонить было нельзя. А позвонить куда-нибудь хотелось. Очень сильно.

— А давай вы мне позвоните, — сообразил кто-то. — Я сейчас домой побегу, а вы мой номер наберете!

— Точно!

Мальчишка, нашедший выход из безвыходного положения, стремглав побежал домой к телефону. Остальные стали горячо обсуждать, на какие кнопки нужно жать, чтобы мобильник заработал.

— Вот на эту.

— Да не на эту, а на ту! Я точно знаю, у моего отца точно такая же мобила!

Мальчишки, увлеченные новой игрой, тянулись к мобильному телефону.

— Сергей! А ну, быстро иди домой! — раздавался с высот седьмого этажа голос уже не матери, а отца.

Мальчишка, вызвавшийся ответить на вызов мобильника, добежал до квартиры, незаметно прошмыгнул в комнату и сел возле телефона, нетерпеливо ерзая на стуле и ожидая звонка, который должен был вот-вот раздаться.

Ну когда же они, когда?..

Его приятели там, во дворе, за гаражами, почти совсем уже рассорившись, наконец разрешили непростой вопрос — на какую кнопку нужно жать вначале — и теперь, сомкнувшись вокруг телефона, ожидали, когда Митька станет набирать номер, надеясь, что он и им тоже даст по нему поговорить, когда наговорится сам.

Митька, с чувством своей исключительности, поднес к кнопке указательный палец и ткнул им в кнопку.

Но гудка никто из мальчишек не услышал. Они услышали какой-то странный металлический щелчок и больше ничего... Потому что найденный на автобусной остановке новенький мобильный телефон вдруг взорвался. Как боевая граната...

Там, за гаражами, оглушительно, так, что услышал весь двор, ухнуло, над гаражами поднялся небольшой серый столб дыма, а по гаражам хлестнули осколки. Но во дворе никто ничего не понял.

“Опять пацаны балуются, петарды взрывают!” — недовольно подумали все. Осуждающе покачали головами и вновь занялись своими делами.

— Сергей! А ну, немедленно домой, а то выпорю! — орал с седьмого этажа рассвирепевший отец Сергея, не подозревая, что никого он уже не выпорет, потому что никакого сына у него уже нет.

Там, за гаражами, где ухнула “петарда”, на земле, кружком, валялись истерзанные детские тела...

В пересчете на тротиловый эквивалент взрыв был не самым сильным, но взрыв прогремел в самой толпе жертв. На чем и строился расчет.

Мобильник лежал на ладони Митькиной руки, и поэтому ее оторвало по самый локоть. Руки попросту не стало, целыми остались только срезанные, как бритвой, и отброшенные взрывом на несколько метров пальцы. Но пальцы что... Над раскрытой Митькиной ладонью и лежащим на ней мобильником секунду назад склонились любопытные мальчишеские лица, в которые ударили взрывная волна и осколки. Нарубленные на короткие отрезки гвозди вошли в лица, выбивая глаза и кромсая мышцы.

Сергею не повезло больше других. Он был любопытней всех, он склонился ниже остальных, и осколки телефона и гвозди, пробив ему лицо и шею, проникли в мозг, перечеркнув его жизнь. Он еще жил, еще корчился, еще шевелил ногами, но это была уже агония...

Через несколько минут, когда все стало ясно, двор взвыл в голос. Взвыл голосами раненых детей, голосами их родителей и соседей. Десятки людей, застыв в оцепенении, смотрели на детские окровавленные тела, на оторванные руки, на брызги крови на стенах гаражей. Сквозь толпу, не помня себя, отчаянно толкаясь, прорывались родители гуляющих на улице детей. Разом несколько человек звонили в “Скорую помощь”, прося, требуя приехать как можно быстрее! Кто-то пытался поднять детей, делая это неумело, от того делая им еще хуже.

Ну где же, где врачи?!

“Скорая помощь” буксовала, пробиваясь сквозь пробки. Водители слышали сирены и видели красные кресты, но дороги никто не уступал. Все спешили по своим делам. “Неотложки” тыкались в задние бамперы, тормозили и стояли минутами, ожидая, пока тронется автомобильный поток.

А из детей быстро-быстро вытекала кровь...

И еще потом, на въезде во двор, “Скорые” пережидали выезжающие оттуда легковушки, которые не желали сдавать назад, потому что проехали большую часть пути и стремились побыстрее выскочить на улицу, заставляя пережидать себя. А объехать их сбоку было невозможно, так как вдоль проезжей части и на тротуаре, с двух сторон, были плотно припаркованы машины. В том числе машины отцов истекающих кровью детей.

Когда “Скорые” пробились к месту происшествия, кроме Сергея, умер еще один четырехлетний мальчик, который, наверное, мог бы выжить, если бы ему вовремя оказали помощь.

Детей погрузили на носилки и повезли в ближайшую больницу, в которую ехали тоже очень долго, потому что пробивались сквозь поток едущих за город машин...

Еще один мальчик умер по дороге в больницу.

Еще двое остались на всю жизнь калеками...

Было лето, был июнь, было воскресное утро. В стране не была еще объявлена и, наверное, не будет объявлена, но уже громыхала, уже шла, уже множила свои жертвы война.

Великая отечественная...

Глава 1

Возле военкомата царило оживление. Нездоровое. Которое имеет место быть два раза в год — весной и осенью, когда идет призыв на действительную воинскую службу. Два десятка молодых, коротко стриженных парней переминались с ноги на ногу перед железными воротами с вырезанной из листового железа и покрашенной красной краской звездой. Вокруг них хороводились родственники и приятели с подружками, которые, подогреваясь водкой, бодрились, пытаясь шутить и смеяться, что получалось не очень, так как какой-то прапор пять минут назад сказал, что эта команда поедет в Чечню. Может, сболтнул, а может, знал...

— Ой, как же так вышло-то?.. — сокрушались матери, качая головой и хватаясь за сыновей.

— Да ладно ты, не всех же там убивают, — успокаивали их, как умели, отцы.

Восемнадцатилетние призывники с коротко стриженными макушками и непривычно большими ушами были бледны и сильно сожалели, что не напились вчера до беспамятства. Тем, кто напился, было легче — их, веселых и безучастных, выволакивали из легковушек и складывали на скамейки в ожидании посадки в автобусы, куда должны были грузить внавал. Состояние сильного, очень сильного и даже почти смертельного алкогольного опьянения военкоматовскими работниками во внимание не принималось и причиной для отсрочки воинского призыва не считалось. Стране не хватало солдат!

Призывников собрали к восьми ноль-ноль, хотя на часах было уже полдесятого. С отправкой, как водится, что-то не заладилось — то ли время перепутали, то ли автобус сломался, но окончательное прощание все время откладывалось. Призывники томились ожиданием, подружки, устав рыдать, кокетливо посматривали на посторонних парней, приятели уже не по разу сбегали в ближайшие ларьки, военкоматовские подтягивали из кабинетов подкрепление, опасаясь, что будущие защитники Родины того л гляди разбегутся кто куда.

Неожиданно к военкомату подъехали машины с духовым оркестром и телевидением. Какой-то шустрый местный депутат решил превратить общероссийскую призывную кампанию в личное пиар-мероприятие, пригласив репортеров местного телеканала и наняв по дешевке оркестр, который обычно играл на похоронах, но мог и на проводах.

Одетые сплошь в черное музыканты выволокли из машин свои инструменты, привычно выстроились в колонну по двое — трубы впереди, барабаны сзади — и, скорбно понурив головы, торжественно заиграли какой-то похоронный марш.

— Ой!.. — громко ойкнул кто-то из провожающих.

К оркестру стремглав бросился помощник депутата, размахивая на ходу руками. Музыканты сбились и замолкли.

— Вы что?! — зашипел помощник.

— А что? — искренне удивились музыканты. Им казалось, что сегодня они в ударе и играют как никогда проникновенно.

— У нас же праздник, не похороны! — объяснил помощник. — Вы давайте чего-нибудь повеселее.

— А-а... — все поняли музыканты.

И заиграли быстрый, бодрый и веселый похоронный марш. Потому что ничего другого все равно не умели.

Депутат поднял к лицу мегафон и, отвернувшись от призывников, произнес в телекамеры проникновенную речь про священную обязанность каждого россиянина и свой личный вклад в это дело. После чего вручил каждому призывнику по банке тушенки, предвыборной листовке и фирменной кепочке.

Музыканты во время раздачи подарков изо всех сил дули в трубы, то и дело сбиваясь на похоронный ритм, что сильно портило торжество.

Подали автобусы.

— Приступить к погрузке! — распорядился военком.

Лежачих призывников, похватав за руки за ноги, по-быстрому закинули в салоны.

Тех, что стояли на ногах, стали теснить к автобусам. За ними, цепляясь за рукава, потянулись родственники. И, как это обычно бывает, какая-то мать, не выдержав, зарыдала в голос. И тут же, как по команде, зарыдали остальные.

Отцы, конечно, крепились, но проникновенная игра и репертуар приглашенного оркестра делали свое дело.

— Ты это, сильно там не геройствуй, — напутствовали своих сыновей отцы, вместо того чтобы сказать: “Служи, парень, как следует!”

Пацаны забиралась в салон и прилипали к окнам. Их расплющенные по стеклам лица были растерянны и потому выглядели совсем по-детски. Представить, что через неделю-другую им придется жить в казармах, бегать с автоматом и в кого-то стрелять, было просто невозможно.

— Саша, Сашенька, пиши каждый день! Каждый!..

Саша часто кивал, еле-еле сдерживая слезы.

— Ну все, поехали, поехали!..

Двери с шипением закрылись, и автобусы стали выруливать на улицу.

Матери перестали плакать, во все глаза глядя на своих увозимых в неизвестность детей, которые теперь им уже не принадлежали. Их детей забрали в армию. В Чечню. На войну...

Автобусы уже уехали, а музыканты, все еще отчаянно раздувая щеки, выдували бодрый похоронный марш.

Это было не к месту и было глупо.

Но было символично...

Глава 2

Банда оказалась небольшой, но кусучей. На этот раз боевиков обложили в схроне в одной из населенок Веденского района. Группа захвата подтянулась ночью, и, когда рассвело, деваться “чехам” было уже некуда. Схрон был расположен под жилым домом, был укреплен и имел, как водится, два хорошо замаскированных выхода, о месторасположении которых федералы знали. Потому что информация о банде была получена из так называемых “оперативных источников”. Иначе говоря, боевиков сдал кто-то из своих. Если быть совсем точным, то сдал секретный агент по кличке Муса. А что это за Муса, где он живет и как его зовут на самом деле, знали лишь работающий с ним опер и его непосредственное начальство.

Противостоящий федералам чеченский фронт только на первый взгляд представляется однородным, на самом деле он, как лоскутное одеяло, состоит из множества более-менее самостоятельных подразделений, которые имеют не самые простые взаимоотношения между собой, потому что кто-то у кого-то когда-то барана украл, кто-то — жену, а кто-то брата зарезал. И если знать, кто и у кого, то можно, умело используя и подогревая внутреннюю вражду, узнать почти все желаемое.

У тех — про этих. У этих — про тех. А у третьих — про тех и других, вместе взятых...

Муса был кровником одного из боевиков, прятавшихся в схроне, сильно нуждался в деньгах, а его племянник второй месяц парился в СИЗО в ожидании суда, откуда его обещали выпустить, если дядя найдет способ доказать свою лояльность власти.

Дядя доказал...

В дом ворвались под видом рядовой, которые случаются “по три раза на дню”, зачистки — грохнули в двери прикладами, вошли, ткнули жильцов “мордой в пол”, после чего популярно объяснили им, что спалят все здесь к чертовой матери до головешек, если только им не выдадут бандитов. Но хозяева дома молчали, потому что боевиков, прятавшихся в схроне, боялись больше, чем федералов.

В общем, миром решить дело не удалось...

Дом взяли в кольцо, перекрыв все возможные пути отступления. Работали не спеша, как-то даже с ленцой, потому что по хорошо накатанной схеме. Личный состав рассредоточился по периметру дома, изготовив к бою оружие, на крыши соседних домов забрались снайперы, в направлениях вероятного прорыва залегли пулеметчики, загнав в “ручники” ленты. Каждый сантиметр прилегающей к дому территории оказался под прицелом.

Вырваться из столь плотного огневого мешка было невозможно, тем более что выбираться из схрона боевикам предстояло по одному, что лишало их возможности дать полноценный, предшествующий прорыву залп.

Уличный выход из схрона нашли быстро, подорвав его гранатами. Но из дыры в земле тут же раздалась длинная автоматная очередь. Боевики сдаваться без боя не желали.

— Тащите сюда кого-нибудь из этих... — приказал командир.

К нему, подталкивая в спину прикладами, подогнали хозяина дома.

— Пойдешь туда, — сказал ему командир. — Скажешь, что, если они не сложат оружия, мы забросаем их гранатами.

Хозяин дома хмуро молчат.

— Объясните ему, — недовольно поморщился командир.

Хозяина дома отвели к стене и несколько раз ткнули кулаком в зубы. Один из бойцов притащил из машины гранатомет, взгромоздил “трубу” на плечо, развернул сопло к дому и вопросительно взглянул на командира.

— Без жилья останешься, дурак! — пригрозил командир. — А ну, давай, шагай!

Чеченец медленно пошел к дыре в земле. В пяти шагах от нее он лег на живот, подполз ближе, что-то прокричал по-чеченски.

— По-русски, по-русски говори! — крикнул командир.

Но чеченец его не услышал или не понял. Или не захотел понять.

Командир кивнул в его сторону.

Один из бойцов, вскинув автомат, дал короткую очередь. Чуть позади “чеха” взметнулись фонтанчики земли. Он инстинктивно поджал ноги.

— По-русски! Убьем на хрен! — еще раз проорал, высовываясь из-за угла, командир.

Чеченец вновь обернулся к провалу в земле.

— Они говорят, чтобы вы сдавались.

Из-под земли застучал автомат. Чеченец втянул голову в плечи и быстро пополз обратно. Как видно, тоже жить хотел.

— Вот падлы! — недовольно выругался командир. Судя по всему, опять живых не будет.

— Дайте ему гранаты.

“Чеху” протянули связку гранат. Своих бойцов командир берег. Загнанные в угол боевики были опасны, как раненые звери, — того и гляди из схрона гранаты полетят.

— Возьмешь вот это, — показал командир на гранаты, — и бросишь туда, — кивнул на вход в схрон.

Чеченец покачал головой.

Командир взял его за грудки, рывком притянул к себе и прокричал в самое лицо:

— Пойдешь, гнида, никуда не денешься! Или мы весь твой выводок впереди себя погоним! — И, подтверждая свои намерения, обернулся к личному составу и приказал: — Давай, тащи их сюда! Всех!

“Чех” с ненавистью взглянул на командира.

Бойцы, угрожая оружием, подняли с земли и пригнали семью хозяина дома — пожилую мать, жену, скорее всего еще одну жену, чуть помоложе первой, и нескольких детей.

— Пойдете вперед, вон туда, — показал командир. — Мы за вами. — И, повернувшись к хозяину дома, популярно объяснил: — Нам под пули подставляться интереса нет. Ты им приют дал, тебе их и выкуривать! По справедливости.

Ну, что скажешь?..

Женщины стояли рядком, возле них, глядя исподлобья волчатами, замерли дети. Они даже не плакали и ничего не просили. И даже самые маленькие, которые держались за юбки матерей, носами не шмыгали. Просто стояли, готовые на все.

“Хрен когда мы верх возьмем, — в который раз подумал про себя командир. — Со старшими еще, может быть, и удастся договориться, а с этими — нет. Эти ничего, кроме войны, не видели, для них русский солдат — враг. Эти чуть подрастут и возьмутся за оружие, чтобы отомстить за убитых отцов и старших братьев. Никогда этой войны не выиграть, только если как Сталин, если всех за колючую проволоку загнать...

— Ну, что молчишь? Не жаль своих?

Чеченец протянул руку к гранатам. Бойцы тут же взяли его на мушку, на всякий случай отступив за женщин и детей.

— Только смотри, без глупостей. Если что, твои первыми лягут!

Чеченец пошел к схрону. Пошел как пьяный, не прячась, не пригибаясь, словно смерти искал.

— Ложись, дурак, ложись! — крикнули бойцы.

Чеченец послушно залег в двух десятках метрах от ямы.

— Скажи им еще раз — пусть сдаются!

“Чех” что-то прокричал. В ответ раздались выстрелы...

— Приготовиться!

Чеченец прополз на животе еще несколько метров и, примерившись, зашвырнул в дыру в земле связку гранат, откатившись за какую-то железяку.

“Профессионально бросил, — отметили про себя бойцы. — Значит, не раз бросал, насобачился...”

Через несколько секунд глухо ухнул взрыв... Почва под ногами вздрогнула, и из дыры повалил дым. Еще спустя мгновение из-под земли, как из преисподней, раздались глухие крики и стоны.

Теперь активного сопротивления со стороны боевиков ждать не приходилось.

— Спускайся вниз! — крикнул командир. — Посмотри, что там делается, и собери оружие!

“Чех” медлил, чего-то выжидая.

Его поторопили, пустив над самой головой короткую автоматную очередь, так, чтобы от пульки волосы на макушке зашевелились. Деваться ему было некуда...

Чеченец прикрыл лицо рукавом и прыгнул вниз, мгновенно скрывшись в дыму. Несколько минут его не было видно, но потом на поверхность, звякнув о камень, вылетел автомат. И еще один...

Все боевики, кроме одного, были мертвы — были искромсаны и растерзаны многочисленными, рванувшими в замкнутом пространстве бетонного бункера осколками. Покойников вытянули на поверхность, обшарили карманы и, разложив рядком, сняли мертвые лица на видео. Но и так было понятно, что никаких известных боевиков среди них нет — так, мелюзга.

Того единственного “чеха”, что остался чудом жив, перевязали и тут же, не откладывая в долгий ящик, допросили. То, что из него можно было вытрясти сейчас, потом, когда он очухается, клещами не вытянешь.

— Как тебя зовут-то? — довольно миролюбиво начал командир.

Потому что начинать допрос всегда лучше миролюбиво и с самых невинных вопросов.

Но “чех” отвечать не желал, и тихая беседа быстро исчерпала себя.

— Как тебя зовут?! — добавил металла в голос командир, ненароком задев перебитую ногу боевика, отчего тот громко застонал.

— Так как тебя зовут? — повторил вопрос командир, многозначительно поглядывая на окровавленные бинты.

“Чех” оскалился и выругался, тут же получив страшный пинок в больную ногу, от которого взвыл.

Здесь, вдали от штабов, вышестоящих начальников и прокуратуры действовали иные, чем в кабинетах, законы — законы военного времени. Здесь шла война, где противники стреляли, резали и душили друг друга, когда случалось сойтись в рукопашке, так чего же стесняться? Если бы в плену оказались они, с ними бы тоже особо не церемонились — с них бы с живых шкуру штык-ножами сдирали и глотки, как баранам, резали.

— Ну, говори, падла!

Командир группы захвата умел работать с “языками”, потому что ведение допроса в полевых условиях было частью его воинской специальности, которую он постигал еще в училище и после — в частях, на полигонах и армейских сборах. В реальных боевых, там, за линией фронта, когда у тебя на хвосте висят каратели, нет времени “разводить психологию”, там любые методы дозволительны, лишь бы правду узнать.

Через пару минут боевик “развязал язык”, назвав себя. А потом “потек”, потому что выдержать допрос с пристрастием редко кто способен. Он перечислил имена мертвых боевиков, известных ему “пособников” среди местного населения и всех прочих, с кем сводила его война.

Он сказал все, что знал, после чего стал бесполезен.

На большой войне его, сняв с него показания, следовало по-тихому зарезать, труп закопать, а место замаскировать — ну не таскать же его на своем горбу по тылам врага! — а здесь придется сдать с рук на руки в госпиталь, где ему предоставят бесплатную медицинскую помощь, отдельную койку и ручку с бумагой, чтобы он мог катать жалобы военному прокурору, в международный Красный Крест и ООН, от которых придется потом полгода отписываться. Но это уже неизбежные издержки...

Выпотрошенного пленника бросили в машину, под ноги бойцам, а в планшет командира легла еще одна бумажка с именами и приметами трех десятков боевиков, среди которых были не только “чехи”, но и переметнувшиеся на их сторону и принявшие ислам бывшие свои. Против одной из фамилий командир поставил жирную галочку, потому что она не раз уже упоминалась в оперативных источниках. Этого “своего” — перекрещенного “чехами” в Аслана Салаева — следовало взять на особую заметку, так как он был по специальности взрывником, имел славянскую внешность и терять ему было нечего. А раз так, то он был куда опасней многих “чужих”!

И еще в тот же самый планшет, в особое отделение, легла бумага, подписанная вновь завербованным сексотом, где тот выражал добровольное желание сотрудничать с властями, информируя прикрепленного к нему опера о противозаконной деятельности бандформирований и своих соседей. Новым сексотом стал хозяин дома, давший приют бандитам. Отказать русскому командиру в его маленькой просьбе он не мог, потому что тот пригрозил сдать его боевикам, которые на расправу не менее скоры, чем федералы.

— Ну все, поехали! — махнул рукой командир.

В целом операция прошла успешно, хотя бы потому, что прошла без потерь. Еще одна банда была ликвидирована, а федералы совершенно бесплатно приобрели ценного секретного сотрудника, который будет стучать на своих сельчан. Будет — теперь уже никуда не денется!

С информатором, наведшим на бандитский схрон, честно, как и обещали, расплатились долларами. Правда, фальшивыми. Изъятыми во время одной из проводимых федералами зачисток. Но сделаны они были настолько добротно, что вряд ли на базаре, куда Муса их сегодня же понесет, кто-нибудь сможет распознать подделку.

Племянника теперь тоже можно было отпустить.

— Не бойся — получишь ты своего родственника, я договорился. Прямо завтра и получишь! — твердо пообещал русский подполковник. — Только не забудь за это барана мне поставить!

— Конечно, конечно, командир! — горячо пообещал Муса.

Племянника отпустили. Потому что за племянником ничего не числилось. Племянника упекли в изолятор по смехотворной для военного времени статье — хищение военного имущества в не самых крупных размерах. Как будто другие не тащили, причем гораздо больше его! Но сесть почему-то пришлось ему...

Так случилось.

Потому что так должно было случиться. Именно так и никак иначе!..

Племяннику сделали предложение, от которого тот не мог отказаться, — толкнуть на сторону десять цинков патронов. Он получил патроны и тут же был схвачен и препровожден в комендатуру. Гадать о том, как милиция вышла на воров, не приходилось, потому что продавцы сами сообщили им место и время передачи товара. Продавцами, “толкавшими” цинки с боеприпасами, выступили армейские спецназовцы, а милиционеры, которые крутили им и покупателям руки, составляли протоколы и били племянника по лицу и почкам, были не более чем ширмой, служившей для прикрытия спецоперации.

Племянник сел. Дядя стал думать, как вытащить его с нар. Ему подсказали как и еще пообещали денег в обмен на предательство...

Комбинация была не самая изящная, но надежная и безотказная, как автомат Калашникова, — “чехи” закладывали “чехов” за фальшивые чеченские деньги, увязая в сотрудничестве с федералами.

Все прошло как нельзя гладко, и теперь можно было подбивать бабки. В расходной графе была одна бессонная ночь, пятьдесят литров сожженной горючки и несколько использованных по назначению гранат. В доходной — одни сплошные плюсы: дядя, племянник и хозяин дома, приютивший бандитов, “попали на крючок”, боевики — на небо, а командир, предложивший план операции, получил устную благодарность от вышестоящего командования и барана от завербованного им же сексота в качестве взятки за освобождение из-под стражи племянника, арестованного по его же приказу.

Судя по всему, не промах был командир.

Звали его — подполковник Виктор Павлович.

Глава 3

По телевизору опять показывали трупы. По телевизору теперь все время показывают трупы — примерно каждые пятнадцать секунд, если смотреть сразу все каналы. Вниманию телезрителей предлагаются самые изысканные способы лишения человека жизни. Экранных героев режут, душат, рвут, обезглавливают, расстреливают, сжигают, вешают, четвертуют, их давят руками, прессами, трейлерами, танками, сбрасывают с небоскребов, поездов, самолетов и вертолетов, распиливают на куски бензопилами малосимпатичные маньяки, высасывают кровь вампиры и склочные тещи... Причем в самое рейтинговое время — в прайм-тайм. Скучающие зрители пялятся на забрызганные кровью телевизионные экраны, лениво пережевывая бутерброды и даже не испытывая при этом вполне естественного чувства тошноты. Потому что привыкли...

Потом кино заканчивается и начинаются новости. Мало чем отличающиеся от фильмов ужасов. Потому что там тоже показывают трупы. Теперь все более-менее значимые новости связаны с трупами, с той лишь разницей, что эти трупы не целлулоидные, а настоящие, пули не бутафорские, а кровь на экране не из кетчупа, а самая натуральная, человеческая. Хорошо одетые, уважаемые люди — президенты фирм и банков, депутаты и даже сенаторы валяются на грязном асфальте, невидящими глазами уставившись на миллионную телеаудиторию. То, что раньше видели только патологоанатомы и “важняки”, теперь может свободно наблюдать всякий желающий в любое удобное ему время с пятью-десятью повторами в течение дня.

Как-то незаметно на планете Земля взросло новое поколение — поколение виртуальных соглядатаев, для которых чужая смерть не более чем зрелище.

— Смотри, смотри!..

Смотреть нужно было на окровавленного, с нелепо вывернутыми руками и ногами, расстрелянного мертвеца. И еще на одного, который лежал чуть дальше. И еще... Это были не “наши” трупы. “Наши” трупы не показывали, чтобы не омрачать торжество победы. Дикторы на голубых экранах ликовали, как если бы мы вышли в финал Кубка мира по футболу. Мы наконец-то продемонстрировали миру свою силу, лишив жизни несколько десятков людей, причем наших же сограждан.

— Как мы их, а!..

Но не все испытывали радость от вида трупов. Потому что для кого-то это были не просто трупы, а узнаваемые трупы. Трупы их детей, братьев, мужей...

— Смотри!!.

Они узнали того, с вывернутыми руками, в луже крови, мертвеца. Узнали, увидев в новостном выпуске CNN.

Они увидели его в новостях. И увидели еще раз спустя полчаса...

— Шакалы! — тихо сказал Гази.

Шакалами были те, кто убил его отца. Были — русские.

“Картинка” сменилась, теперь на экране был другой, незнакомый им труп. Тоже, наверное, чей-то отец, муж и брат...

Вечером к ним пришли земляки — такие же, как они, эмигранты, нашедшие временный приют в далекой Голландии.

— Он был настоящим мужчиной, — сказали они Гази. И лишь потом обратились к его матери. Потому что Гази был чеченцем, а раз так, то был, несмотря на то что ему только-только исполнилось четырнадцать лет, старшим в семье. — Твой отец умер как герой! Ты можешь гордиться им!

На самом деле гордиться особо было нечем — его отец даже никого не убил, он только умер. Почти три года Умар прятался от войны, учась в московской аспирантуре, а когда это стало невозможно, иммигрировал еще дальше — в Европу. Он не был трусом, он был против этой, которая, как он считал, не принесет его народу счастья, войны. Он был против войны, но он умер на этой войне. Умер там, где жил последние годы, — в Москве...

— Дикие люди! — тихо сказала вдова Умара, когда чеченцы наконец-то ушли. Но тут же поймала на себе злобный взгляд своего сына и осеклась.

Она была русской, была москвичкой, но вышла замуж за чеченца, которому родила сына — чеченца. Выходящие замуж молоденькие девицы редко задумываются над тем, кем будут и как к ним будут относиться их, пока еще нерожденные, дети.

— Не смей так говорить, — напряженно сказал Гази. — Он погиб как герой! Его убили русские. Твои русские!..

И, резко повернувшись, ушел в свою комнату, громко хлопнув дверью.

Русского ребенка русская мать за грубость могла бы поставить в угол, отшлепать по попке ремешком или лишить сладкого. Чеченского мальчика отшлепать невозможно. Чеченский мальчик — это не мальчик, это мужчина. Чеченский мальчик, у которого убили отца, больше чем мужчина — это глава семьи. Когда других мужчин в семье не остается, мать должна подчиняться старшему сыну, как подчинялась до того своему мужу.

Так случилось, что в семье Асламбековых других мужчин не осталось — Гази был последним. А раз так, то за кровь убитого русскими отца должен был мстить он. Потому что прощать обиды нельзя! Их нужно смывать... Кровью обидчика!

Так было.

Так есть.

И так должно быть!

Его дед, у которого убили отца, не бегал жаловаться в милицию, он взял отцовский кинжал и, подкараулив, поздней ночью зарезал убийцу возле самого порога его дома. Через неделю родственники убитого отыскали, выкрали и прикончили его младшего брата. Но и тогда дед не обратился к власти. Он сказал следователям, что не знает, кто убил его брата, что скорее всего это были случайные грабители. Чеченец не должен перекладывать свои проблемы на других — он должен решать их сам! Целый год он вынашивал планы мести. Через год в семье обидчиков случилось горе — кто-то неизвестный застрелил предпоследнего из мужчин. Кто был этим неизвестным, все прекрасно знали. К деду снова пришли милиционеры, которые забрали его в тюрьму. Но доказать его вину не смогли, возможно, потому, что не очень старались. Дед просидел полгода и вышел на свободу. Вышел, чтобы умереть. Его нашли на улице с перерезанным от уха до уха горлом. Но до того он успел жениться и родить сына. Отца Умара Асламбекова. В отличие от деда, тот свою жизнь прожил довольно спокойно, занимая высокие должности и почитая устав партии больше, чем закон гор. Хотя всем было известно, что один из его врагов умер не своей смертью, и очень многие поговаривали, что не случайно. Наверное, Умар пошел в отца больше, чем в деда, потому что всю жизнь избегал открытых конфликтов. Он кончил институт, став историком, и поступил в аспирантуру в Москве. Он был против войны, считая, что Чечня должна находиться в составе России, что обусловлено историческими предпосылками и просто здравым смыслом. Живя среди русских и женившись на русской, он стал почти русским. Но когда его отца за то, что он ответил на оскорбление, адресованное его жене, застрелили русские солдаты-срочники, ему пришлось вспомнить, что он чеченец. И взяться за оружие... из которого он даже ни разу не выстрелил! Он был чеченцем, но он не был боевиком. Единственное, что он мог сделать для своего народа, — это отдать за него свою жизнь...

Умар Асламбеков умер, отомстив за своего убитого отца.

Но умер неотмщенным...

За его смерть должен был мстить его сын. Гази Асламбеков. По европейским понятиям — ребенок. По чеченским — мужчина, глава семьи, боец и кровник!

Для Умара Асламбекова война закончилась.

Для Гази Асламбекова только-только началась...

Глава 4

Али Гайсултанов второй год находился во всероссийском розыске. Его размноженный тысячными тиражами портрет лежал в папочках оперов, под стеклом в кабинетах участковых милиционеров и был развешан на досках “Их разыскивает милиция”. Любой опознавший объявленною в розыск преступника постовой обязан был сообщить о нем в ближайшее ОВД и предпринять все возможные меры для его задержания, вплоть до применения табельного оружия на поражение.

А все потому, что Али Гайсултанов был не просто рецидивистом, умыкнувшим чужой кошелек, — он был чеченским полевым командиром, спровадившим на тот свет не одно отделение русских солдат, о чем в его деле были подшиты многочисленные свидетельские показания и приложены видеокассеты, где можно было видеть, как он собственноручно расстреливает взятых в плен контрактников и демонстрирует в кадре их отрезанные головы.

Али Гайсултанова искали по всей стране, искали в Чечне, искали через близких и дальних родственников. И все же, несмотря на все усилия Министерства внутренних дел, ФСБ и Минобороны, Али Гайсултанов продолжал находиться на свободе. Он был неуловим...

— Я вынужден попросить вас подождать еще несколько минут, — вежливо извинился референт.

Али Гайсултанов кивнул.

Его искали в горных ущельях, в схронах, в пещерах, а он был не там. Он, в добротном твидовом костюме, сидел в кожаном кресле в одной из кремлевских приемных, расположенной в нескольких кварталах от Лубянки с Петровкой. Можно сказать, в самом центре Москвы.

— Прошу вас.

Али вскочил на ноги и шагнул в кабинет. Хозяин кабинета встал ему навстречу, радушно улыбаясь и протягивая руку:

— Очень рад вас видеть.

Хозяин кабинета не был рад его видеть. Куда больше он бы обрадовался, увидев его в гробу в белых тапочках. Но политика не клуб по интересам, где можно выбирать себе собеседников по душе.

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо.

Еще сутки назад Али Гайсултанов выглядел не столь импозантно. Сутки назад он лежал в грязном камуфляже в вонючем схроне, на грубо сколоченных, застеленных буркой нарах, подложив под голову АКМ. Костюм и штиблеты ему выдали уже здесь.

На Али вышли по длинной цепочке родственных связей, при посредничестве старейшин его тейпа и местного имама, провели переговоры и вывезли в Москву военным транспортом. Люди, обеспечившие ему “зеленый свет”, работали в той самой организации, что и их коллеги, которые искали таких же, как Али, боевиков, вязали их или мочили при попытке к бегству.

— Вы раньше бывали в Москве?

Али в Москве бывал, и не один раз, но давно, когда еще работал снабженцем в райторге и ездил в министерство выбивать фонды. С тех пор много воды утекло. И еще больше крови...

Следующий вопрос был тоже дежурным, но совершенно неуместным:

— Как ваша семья?..

А — никак. Семьи у Али не было, потому что его семью убили русские солдаты, дав залп из тяжелых орудий по его родовой деревне. Непростительную промашку допустили референты, готовившие эту встречу.

Но русский чиновник не заметил неловкой паузы. Его менее всего интересовал ответ на вопрос о семье, его интересовало совсем другое.

— Да, кстати, я должен вам передать вот это, — сказал чиновник, вытаскивая из ящика письменного стола и протягивая собеседнику какой-то конверт.

Конверт был почтовый, но без штемпелей и адресов. Был стерильно чистым. Али машинально рванул его по краю.

В конверте был крупно исписанный лист бумаги. Почерк был знакомый. Так это же... Это!.. Это было письмо от его погибшего два года назад младшего брата.

— Но как же? Его же нет... — не сдержавшись, удивленно сказал Али.

За его братом ночью приехали федералы. Они вломились в их дом, вышибая прикладами двери, скрутили ему руки и, связанного, лежащего на полу, долго пинали ногами. Потом уже, полумертвого, подхватили под руки, подволокли к машине и бросили в кузов, словно мешок картошки. Его увезли, как увозили многих до него и после него. Увезли навсегда.

Семья оплакала потерю. И вдруг...

— Он же мертв, — вновь повторил Али.

— Кто? — переспросил чиновник. — Ах, вы про это?.. — взглянул он на конверт. — Нет, вы ошибаетесь: ваш брат жив и, кажется, даже здоров...

Его брата не убили, его взяли до востребования. В качестве заложника. Федералы частенько выволакивали из постелей и увозили в неизвестном направлении родственников особо досадивших им полевых командиров. Многих действительно допрашивали и тут же убивали в отместку за смерть своих товарищей. Но не всех. Некоторых утаскивали в Россию и прятали в спецкорпусах “крыток”, годами гноя в камерах-одиночках по надуманным уголовным делам, чтобы, когда потребуется, извлечь изолированного от мира зэка на белый свет, как отправленное до востребования письмо, для предъявления несговорчивым родственникам.

Брат Али не умер, он был взят в залог, был “закрыт” и теперь извлечен из небытия. Он писал, что жив и надеется встретиться со своими близкими, о печальной судьбе которых не знал. Судя по содержанию письма, это был действительно он, потому что русские упомянутых в тексте деталей их прошлого знать не могли.

Как видно, силовики свой хлеб трескали недаром.

— Что вы от меня хотите? — осипшим голосом спросил Али.

Это был вопрос по существу.

— Как вы отнесетесь к предложению занять один из министерских постов в будущем чеченском правительстве? — в лоб спросил русский чиновник.

Предложение было по меньшей мере неожиданным, если вспомнить о том, что будущий министр со своей бандой лишил жизни по меньшей мере несколько сотен русских солдат, в том числе собственноручно, в связи с чем находился во всероссийском розыске.

— О прошлом можете не беспокоиться, — заверил хозяин кабинета слегка растерявшегося боевика, которому взамен пожизненных нар предложили министерский портфель. — Мы оформим амнистию, которая позволит вам начать жизнь, как говорится, с чистого листа. Естественно, все ваши личные, понесенные в связи с войной материальные и финансовые потери мы компенсируем.

А как же быть с видеозаписями, где скорый высокопоставленный член правительства, одетый в камуфляж, отпиливает тесаком живым людям головы и, разбрызгивая во все стороны кровь, размахивает ими в кадре? А ну как его в таком экзотическом виде увидит кто-нибудь из членов Европарламента? Что они на это скажут?

А ничего не скажут! Ну увидят, узнают... И что?.. Все равно вида не подадут. Мало ли у кого какое хобби — кто-то марки клеит, кто-то рябчиков стреляет, кто-то, головы режет...

Да любой парламентарий ради сиюминутной политической выгоды не то что с “чехом” — с натуральным каннибалом за ручку поздравкается, взасос поцелуется и за один стол сядет, чтобы фирменного блюда откушать. Откушает и добавки попросит, если это будет диктоваться политической целесообразностью! Так что тут все в полном порядке...

— Ну что, вы согласны?

— Мне нужно подумать...

Второй год Москва активно искала людей, на которых можно было бы опереться в Чечне. Лояльные России политики для этой цели подходили плохо, потому что в глазах местного населения были предателями, скомпрометировавшими себя сотрудничеством с оккупационными властями. А вот известный, увенчанный романтическим ореолом полевой командир был бы в самый раз. Его переход на другую сторону мог послужить сигналом к сдаче оружия, ради чего можно было пожертвовать парой портфелей в будущем кабинете министров.

— Хорошо, не буду вас торопить...

Али Гайсултанов вышел из кабинета в приемную, где его поджидали подтянутые, с военной выправкой референты.

— Прошу вас...

По Москве особо опасный, разыскиваемый МВД, ФСБ и армейской разведкой боевик, за которым числилось несколько десятков трупов, несся на черном джипе, к которому гаишники претензий не имели, даже когда тот шел по встречной полосе, проскакивая светофоры на красный свет.

Через час он был на аэродроме. Через пять — в Чечне. Через сутки — на грубо сколоченных нарах в схроне высоко в горах. На нем снова была полевая форма, а рядом с ним стоял его автомат. Чуть дальше, на стене, на сучке висел пятисотдолларовый черный костюм, который у Али не отобрали, который оставили при нем в виде бесплатного презента. От одного костюма государство, чай, не обеднеет.

О том, что пару десятков часов назад Али ходил по Москве, что его туда доставили русские вояки, объявившие его кровником, и выпустили обратно целым и невредимым, он никому не сказал — ему все равно бы не поверили.

Назавтра Али и его люди ушли в очередной рейд — минировать дороги и стрелять и резать федералов. Хотя это ровным счетом ничего не меняло. Высказанное ему предложение оставалось в силе...

И кто бы мог подумать, что расстояние, отделяющее тайные базы боевиков от высоких кремлевских кабинетов, так ничтожно мало. Всего-то пару часов лета военным бортом!..

Глава 5

Стол был круглый, лица узнаваемы, мнения известны... Все выступали за свободу волеизъявления чеченского народа, но выступали по-разному.

— Вначале надо провести окончательную и полномасштабную зачистку территории Чечни, чтобы выявить и изолировать реакционно настроенную часть населения, после чего дать возможность остальным высказать свою волю на выборах...

— Нет, — категорически не соглашались другие. — Следует вначале провести выборы, с помощью которых выявить и арестовать сепаратистски настроенную часть населения...

Два десятка политиков, сидя перед объективами телекамер, делили шкуру пока еще не убитого, пока еще бегающего по горам кавказского медведя. Все они знали друг друга как облупленных, знали, как и о чем они будут говорить. А вот что при этом думать — никого не касалось.

— Развяжите армии руки, — требовал отставной генерал, — и мы их шапками забросаем!..

Под “шапками” генерал подразумевал излишки вооружения, накопленные в арсеналах со времен Второй мировой войны, от которых нужно было как-то избавляться. Хранить их дальше было слишком накладно для бюджета армии, утилизировать, взрывая на полигонах, — долго и дорого. А вот если давать полноценные залпы по горам и аулам, то снаряды и авиабомбы быстро истощатся. Заодно можно будет отработать тактику взаимодействия родов войск в реальных боевых. То есть экономический эффект налицо.

Но это на поверхности, это всем понятно. А если копнуть глубже, то генерал надеялся на то, что в случае если удастся развязать еще одну большую и кровопролитную войну, то кое-кто из министерского начальства вылетит из своих кресел, освободив их для более перспективных задниц...

— Но очередная эскалация военных действий чревата новыми жертвами... — хватался за сердце политик, который играл роль хорошо откормленного “голубя мира”. Из известной всем голубятни...

— Вы хотите, чтобы в Россию снова пошли гробы?..

Политик выступал исключительно за мирное решение проблемы, потому что имел в этом деле свой интерес, держа совместный с “чехами” бизнес. Если снова начнутся боевые действия, то он может влететь на крупные бабки.

— Не воевать надо, а восстанавливать разрушенное войной хозяйство! — горячился третий, живший с подрядов на строительство. — Вначале восстановить, а потом воевать!

— Но сперва выплатить населению долги по зарплатам и пенсиям и компенсации за утраченное жилье, — настаивал тот, что сидел на финансовых потоках и потому ратовал за то, чтобы каждый гражданин Чечни получил причитающиеся ему деньги. А так как в деле учета населения в Чечне царил полный раскардаш, то на матпомощь смело могли рассчитывать скрывающиеся в горах боевики, разбежавшиеся по миру эмигранты и многочисленные, не учтенные загсами покойники, которые проходили по спискам нуждающихся, хотя давным-давно в земле сгнили. При желании таких мертвых душ можно было насобирать несколько сотен тысяч, и если каждый распишется за тысчонку-другую, то на круг может выйти очень даже неплохая сумма...

— О людях надо думать, о людях! О населении...

Зрители восторженно внимали словам известных политиков, бескомпромиссно отстаивающих свои позиции...

Глава 6

К шоссе вышли ближе к утру. Было еще темно, и федералов ни видно, ни даже слышно не было — федералы вставали вместе с солнышком, предпочитая отсиживаться ночами за бетонными заборами блокпостов и в казармах.

Накрывшись полой куртки и подсветив себе фонариком, Абдулла Магомаев взглянул на карту, сверяясь с почти невидимыми ориентирами.

Да, кажется, здесь...

— Пришли, — сказал он.

Бойцы с облегчением сбросили на землю тяжелые заплечные торбы. На все про все у них был час с небольшим. Что делать — никому приказывать не надо было, каждый прекрасно знал свою задачу.

Несколько боевиков разошлись вправо и влево, вдоль шоссе в дозор. Крадучись вдоль обочин, они выдвинулись на несколько сотен метров и залегли по обе стороны дороги, изготовив к бою автоматы и ручные пулеметы. Их задачей было отслеживать все передвижения по шоссе и прикрывать основной отряд от возможной атаки. Только вряд ли кто отважится выехать в ночь...

Оставшиеся расчехлили саперные лопатки. Чеченцы не жалуют физический труд, предпочитая использовать наемных работников и рабов. Чеченцы — джигиты, а не землекопы, но на войне выбирать не приходится, на войне работают все.

Встав на колени и расстелив на земле большое брезентовое полотнище, “чехи” в пять лопат вгрызлись в обочину, сбрасывая породу в полиэтиленовые, из-под сахара, мешки. Мешки расставляли в определенной, по мере заполнения, последовательности, чтобы не перемешать слои грунта. Узкая траншея, черной глубокой тенью перечеркнув обочину, ушла под насыпь. В нее, встав цепочкой и передавая друг другу груз, перетащили торбы со взрывчаткой, уложили с таким расчетом, чтобы взрывная волна была направлена вдоль дороги. Для умножения поражающей силы взрывчатку закидали сверху собранными здесь же, неподалеку, камнями и щебенкой.

Готово!

Землю из мешков высыпали в обратной той, что брали, последовательности, трамбуя ногами. Последний, верхний, слой укладывали особенно тщательно, стараясь вписать его в окружающий пейзаж, чтобы ничего нельзя было заметить. И даже сдвинутые камни положили ровно на те места, где они лежали до того. После чего собрали, подняв за четыре угла расстеленный брезент и, оттащив его подальше, высыпали остатки грунта в неприметном месте.

Всё! Теперь смотри не смотри, один черт ничего не увидишь. Раньше они частенько допускали небрежность, плохо прибирая за собой, и саперы федералов, осматривая с брони обочины, быстро распознавали место закладки фугасов, тормозя колонну. Но потом научились.

Уходим...

Привычно встав в походную колонну и сделав несколько бесшумных шагов, отряд мгновенно растворился в предрассветных сумерках, словно это не люди шли, а горные духи. В условленном месте к основной группе присоединились выдвинутые вдоль дороги дозоры.

Быстрей, быстрей... До утра им нужно было успеть пройти два десятка километров.

Но ушли не все... В стороне от дороги, на высотке, откуда хорошо просматривалась окружающая местность, в надежно замаскированном убежище залегли бойцы, которые должны были довершить дело...

Первым по шоссе прошел армейский “уазик”. Его пропустили свободно. Равно как легковушки местных жителей. Судя по всему, фугас предназначался не для них.

Около полудня вдалеке показался бэтээр, на броне которого густо сидели люди в камуфляже с автоматами наизготовку, с головами, перевязанными цветными платками. Это были свои, потому что были чеченцы. Но эти чеченцы были чужими, потому что они верой и правдой служили русским. Это были чеченские омоновцы.

Бэтээр несся на предельной скорости, взметая колесами пыль. Омоновцы боялись ехать медленно. Они боялись, хотя были вооружены до зубов и хотя за ними стояла целая русская армия. Они были на своей земле, но они не могли ездить по ней свободно.

Когда бэтээр сравнялся с давно разбитым и расстрелянным дорожным указателем, от которого остался один только столбик, один из боевиков ткнул указательным пальцем в кнопку радиовзрывателя, топя ее в корпусе.

И тут же ахнул взрыв!

Земля дрогнула... Перед самым носом бэтээра черным фонтаном вздыбилась земля. Сидящие на броне омоновцы были словно ураганным порывом сброшены, сметены на землю. На их переломанные, окровавленные тела густой дробью посыпались камни. На мгновение ничего не стало видно, все скрыли пыль и дым. А когда они рассеялись, бэтээра уже не было, бэтээр валялся поперек дороги на боку...

Но ничего этого бойцы Абдуллы Магомаева не видели, они были уже далеко. Сразу после того, как прогремел взрыв, они снялись с места, потому что задерживаться здесь было смертельно опасно. Через полчаса-час над этим местом закружатся русские “вертушки”, отсматривая сверху местность и расстреливая из пулеметов все, что шевелится...

Через день русские объявили, что на территории Чечни был совершен очередной террористический акт — взорвана машина с чеченскими милиционерами, из которых пятеро погибли на месте и еще семеро получили ранения различной степени тяжести, по факту чего военной прокуратурой начато следствие. Как будто нынче в Чечне кого-нибудь можно испугать каким-то там следствием!..

Но это была официальная реакция. А была еще неофициальная.

На похоронах погибших чеченские омоновцы объявили террористов своими кровниками, поклявшись над могилами отомстить им за гибель своих товарищей.

Такие уж у них там нравы... Дикие...

Глава 7

Руслан Салихович был москвичом. Не коренным. Где они, истинные коренные-то? Их днем с фонарем искать надо, и то не сыщешь. Если по справедливости, так коренные — это те, что от корней свой счет ведут, а не от веток. А те, что после Калиты и Долгорукого, — та же девятнадцатого да двадцатого веков лимита.

Руслан Салихович был москвичом в третьем поколении. И всегда, сколько себя помнил, считал себя москвичом. До самого последнего времени. В последнее время он стал походить на лицо кавказской национальности. Лицом. И цветом кожи.

Это очень неприятно, идя по улице или спускаясь в метро, напрягаться в ожидании грозного окрика. Он давно стал замечать, что инстинктивно ищет пути, которые позволяют ему не встречаться лишний раз с блюстителями порядка. Он идет в толпе в ряду, который будет подальше от милицейского поста, выбирает свой маршрут по улицам, где милицейские патрули встречаются реже. Что унизительно, что доказывает, что он принимает навязываемые ему условия игры. Прячется, тем по сути признавая, что он в чем-то виновен.

В чем? В том, что его отец погиб в ополчении, защищая Москву в сорок первом году от немцев? Или что он выучил не одно поколение студентов, которые трудились и сейчас трудятся во славу России?

Москва перестала быть для него комфортным городом. Он в своем городе стал чужим. Как многие другие его знакомые. Была такая, не зависящая от цвета глаз и шевелюры народность — москвичи. Ее знаменем был Окуджава, воспевший арбатские дворики. Смешно — еще совсем недавно певцом Москвы был человек, которого звали не Вася и не Саша, а Булат. Лицо кавказской национальности... Неужели они и его останавливали? Эти — могли, эти поклоняются другим богам и слушают совсем другие песни, его они могли в лицо и не узнать...

Только в университете, только когда он пройдет, проскочит через городские улицы, все встанет на свои места. Там не надо будет шарахаться от каждой фуражки, там его все узнают, уступают дорогу, приветливо с ним раскланиваются. Это оазис спокойствия, где отдыхает его душа...

— Эй, ты! Да, ты, — поди сюда!

Это к нему. Это его, доктора наук, профессора, действительного члена полудюжины королевских и национальных обществ зовут. Вон тот, молодой, на вид лет восемнадцати, сержант с натренированным на непохожие на него физиономии глазом. Это ему он кричит: “Эй, ты, поди сюда!” И делать нечего, надо идти...

— Покажи документы!

И хочется показать, хочется не обращать внимания на тыканье и хамский тон, чтобы поскорее от всего этого избавиться. Хочется сделать вид, что все так и должно быть.

— Вы почему разговариваете со мной на “ты”? — тихо спросил Руслан Салихович.

— Чего?! — не понял сержант. — А ну, давай документы, быстро!

И схватил его за руку. Цепко схватил. Бесцеремонно. И больно.

— Уберите руку! — потребовал Руслан Салихович, чувствуя, как в нем закипает кровь. Все-таки исторические корни давали себя знать.

— Слышь, Серега, тут один “чурка” возбухает, — крикнул куда-то в толпу сержант.

К ним вразвалочку подошел второй милиционер.

— Ты че? — удивился он.

— “Вы” и “что”... — поправил его профессор.

Милиционеры воровато оглянулись. Сильно им захотелось утащить этого типчика к себе в закуток, чтобы поговорить по-свойски.

— Во время несения службы вы обязаны обращаться ко всем на “вы”, обязаны представляться и предъявлять удостоверения, — твердо сказал Руслан Салихович. — В случае невыполнения вами положений служебных инструкций МВД граждане имеют право не предъявлять вам документов, за что ответственность перед вышестоящим начальством несете вы!

Милиционеры слегка подрастерялись. Этот “черный” был какой-то не такой “черный”. Те обычно не возбухали и исправно отстегивали им бабки.

— Ладно, иди отсюда. Еще встретимся, — пригрозили милиционеры.

— Идите. И мы будем рады новой встрече с вами, — поправил их нетипичный “черный”.

Это была маленькая победа. Но все равно ему было противно. Противно за бисер, который он тут перед ними метал. За то, что он должен ставить на место тех, кого должно туда ставить государство.

Следующим, которые его остановят, милиционерам он просто предъявит паспорт...

Глава 8

Александр Мохов чистил туалет. Большой, на десять очков. На нем была надета химзащита, а нос и рот он плотно перевязал случайной тряпкой. Потому что если не перевязать, то можно и задохнуться. Может, даже до смерти. Тот, кто считает, что дерьмо пахнет неприятно, просто с ним дела не имел в больших количествах. Это только одна кучка — неприятно пахнет, а когда таких кучек тысячи и они слежались и перебродили на жаре, то это уже почти ОВ — то есть боевое отравляющее вещество.

На туалет Сашку бросил старшина, потому что кого-то нужно было бросить, — яма уже переполнилась, того и гляди через верх потечет. На глаза попался Сашка, и старшина, придравшись к чему-то, объявил ему наряд вне очереди. Теперь Сашка булькал вниз, в зловонную жижу, произведенную полутысячей солдатских задниц, ведро на веревке, и, упираясь “всеми четырьмя”, тянул его вверх. Потом перехватывал ведро и тащил его в лес, плеская на сапоги тем, что нес. По идее, сюда нужно было вызвать дерьмовозку, которая в три-четыре захода очистила бы яму, но за нее нужно было платить, а зачем платить, когда можно использовать дармовой солдатский труд таких вот бесчисленных и бесправных Сашек.

Бросок...

Ведро вверх дном с чавкающим звуком падает вниз, медленно тонет, затягиваясь, как в трясину.

Рывок...

Тяжелый, удушающий запах волной поднимается вверх, обволакивая липким туманом лицо, ударяя в нос. Ведро качается, плывет наверх, с него течет струями, тягучими каплями падает вниз содержимое.

Еще немного...

Ведро наверху. Теперь, сильно наклонившись вправо, отставив левую руку, мелкими перебежками к лесу, где вырыта яма. Ведро тяжелое, а нести его, чтобы не испачкаться, желательно на отлете, отчего рука напряженно дрожит.

Дойти, подхватить ведро за донышко и, разом освобождаясь от тяжести, плюхнуть содержимое в яму, отпрыгнув от вылетевших брызг.

И снова...

Эх, жизнь солдатская... Не так Сашка представлял армию, по-другому представлял. Думал, будет трудно, будут тревоги, учения, стрельбы. А тут — ведро... Он и автомат-то всего два раза видел — на присяге и на стрельбище, где им выдали по два патрона.

Ведро — вниз...

Ведро — вверх...

К туалету подошли старослужащие, внутрь не зашли, встали рядком и, о чем-то громко хохоча, дружно помочились на стену туалета. Когда мимо них, с ведром, проходил Сашка, его обругали матом и пнули по заду гак, что он, потеряв равновесие, выплеснул на ноги треть ведра.

— А ну — пошел! Воняешь тут!

И пнули еще раз, больно угодив носком ботинка в копчик.

Да что же это за жизнь такая?.. Такая же, как содержимое ведра, — такая же тяжелая и противная. Дерьмовая жизнь!..

Вечером, когда Сашка закончил работу и возвращался в казарму, его случайно заметил старшина.

— Ты чего весь в дерьме-то? — брезгливо поморщился он, поводя ноздрями. — Чтобы через час был постиран, поглажен и подшит. Я проверю! Вопросы?

Какие могут быть вопросы?..

— Есть!

И вместо того, чтобы лечь спать, Сашка пошел в умывалку и долго-долго, истирая кусок хозяйственного мыла, драил хабешку. Закончил он глубокой ночью и только-только лег, как дневальный проорал:

— Р-рота — подъем!

Сашка проснулся не сразу, проснулся на десяток секунд позже других и, свалившись со своего второго яруса и торопясь и путаясь в штанах, опоздал на построение.

— Ты что, олух царя небесного, где твой ремень? — рявкнул сержант.

А ремня у Сашки не оказалось, ремень он скорее всего оставил в умывалке, когда стирал форму, и его, конечно, украли.

— Ну ты ублюдок! — удивился сержант. — Чтобы через пять секунд был по форме, с ремнем!

— А где мне его взять? — чуть не плача, спросил Сашка.

— А это меня ни разу не колышет — выроди и скажи, что нашел! — ответил сержант универсальной армейской приговоркой. — Кого дерет чужое горе? Пшел вон, придурок!

Стоящие в строю солдаты его, Сашкиного, призыва злобно ухмылялись, радуясь в душе, что сержант долбит не их. В армии каждый живет и умирает в одиночку...

Сашка вышел из строя и уныло побрел в умывалку. Где ремня, конечно, не оказалось. А без ремня возвращаться было никак нельзя. Были бы деньги, он мог выпросить ремень у каптера, но деньги, присланные из дома, у него украли ночью из кармана. Как еще можно “выродить” ремень, он не знал, но догадывался... В конце казармы, в закутке, на втором ярусе, спал, тихо посапывая, вернувшийся из наряда такой же, как он, солдат. Только еще, может быть, более несчастный, чем он, солдат, потому что даже более слабый и угнетаемый, чем он. Сашка прошел к его койке и осторожно снял с табурета его ремень.

Теперь он был с ремнем. А его сослуживец без ремня.

Но кого колышет чужое горе?.. Колышет только свое!

Сашка застегнул ремень и бегом вернулся назад.

— Разрешите встать в строй? — спросил он разрешения сержанта.

— Валяй, — кивнул тот, покосившись на ремень, но ничего не сказав.

Сашка встал на свое место. Здесь, в строю, он чувствовал себя почти комфортно, потому что был такой же, как все, и был среди всех. А это главное условие выживания в армии — быть как все, быть зеленым в зеленом строю. Как бабочка на листке, которую, если она будет не как листок, обязательно заметят и сожрут.

— Взво-од... Смирна-а! — скомандовал сержант. Рядом стоящие солдаты подобрались.

— Напра-во!

Разом повернулись.

И пошли... Неважно куда, важно как — строем пошли, видя перед собой только затылок впереди идущего и слыша дробный стук тридцати шагающих в ногу пар башмаков...

Через два дня им выдали “смертники” — смертные жетоны, выштампованные из алюминия, которые они должны были таскать при себе. Медальонов было два — один на длинной цепочке, другой на короткой. Тот, что на длинной, когда их убьют, командир отнесет в строевой отдел части, а тот, что короткий, повесят на ногу, руку или что там уцелеет покойнику, чтобы не перепутать его с другим.

А раз им выдали идентификационные жетоны, значит, их повезут на войну. Повезут в Чечню.

Ну и ладно, и черт с ним, может, даже и неплохо, что в Чечню, может, там будет лучше! Потому что хуже быть не может. Некуда уже!..

Глава 9

Партизанские войны не имеют ни линии фронта, ни четких временных рамок. Длясь годами, иногда десятилетиями, они никогда не идут беспрерывно. Они, как торфяной пожар, полыхают то в одном, то в другом месте, затухают, незаметно тлея под покровом видимого благополучия, и разгораются с новой силой там, где никто не мог ожидать.

В Чечне царило очередное перемирие, которое русские генералы и политики называли окончательной и безоговорочной победой. Базары работали, по улицам ходили мирные граждане, но почти в каждом дворе, где-нибудь за сараем или в огороде среди грядок, был закопан завернутый в промасленную тряпку автомат или даже гранатомет.

Но далеко не все свои автоматы зарыли в землю...

Высоко в горах, в тени сомкнувшихся крон деревьев, на расстеленной кошме сидели люди. Мужчины. Которые вели по-восточному неторопливую и обстоятельную беседу.

Это были не просто мужчины и не просто чеченцы, это были так называемые полевые командиры, пусть не из первых, но и не из последних. Разговор шел о самом насущном — о будущем Чечни и, значит, об их будущем. О том, что будет через полгода-год, в том числе что с ними будет... Если исключить необычный антураж — горы, папахи, кинжалы и автоматы, — все это сильно напоминало открытое партсобрание “первички” времен недалекого застоя: с кворумом, регламентом, докладчиками и прениями сторон. В общем, слушали — постановили... А как иначе? Две трети этих нынешних командиров в свое время были при должностях, были членами партии, освобожденными и неосвобожденными парторгами и председателями профкомов. Человек, наделенный организационными способностями, при любой власти в командирах ходит, а все остальные — в рядовых. Сомневаетесь? А вы по головам посчитайте, кто в главные демократы в бывших республиках выбился. Все те же самые. Отсюда и застарелые привычки...

Сегодня на повестке дня стоял один-единственный вопрос — положение дел на текущий период, которое было так себе — хреноватое было положение. Хвастливые отчеты о разгромленных колоннах, сбитых “вертушках”, сожженных танках и бэтээрах были заслушаны, в целом одобрены и приняты к сведению. С предложениями было туже...

Счастливые времена, когда русские перли на ура “одним десантным батальоном завоевывать” Чечню и их можно было расстреливать, как мишени в тире, миновали. Война дураков учит быстро — путем отстрела дураков. Те, кто не умер, — поумнели. И перестали уповать на победный опыт Второй мировой с ее резервными армиями, фланговыми охватами и прорывами сводных бронетанковых корпусов, спустившись на грешную землю. На чеченскую землю... Истинными учителями русских стали не генералы Генштаба, а “чехи”. Эти самые полевые командиры...

— Что скажешь, Абдулла?..

...Ну, то есть слово для выступления предоставляется товарищу Магомаеву Абдулле...

— Скажу, что мочить надо шакалов!.. — внес предложение Абдулла.

Слово “мочить” было не чеченским и даже не русским, но было хорошо узнаваемым и где-то даже модным, потому что его не брезговали ввернуть в оборот политики самого высокого ранга, в том числе президент. Феня въелась в речь русскоговорящего населения бывшего Союза и в саму жизнь. Из прикладного языка коробейников она превратилась в язык межнационального и международного, по крайней мере среди стран ближнего зарубежья, общения.

Все согласно закивали, соглашаясь с предыдущим оратором. Хотя многие из присутствующих его недолюбливали и даже побаивались, относя к категории бешеных — тех, кому терять нечего, потому что их руки по плечи в крови русских солдат, так что никакие амнистии им не грозят. Если они придут с повинной, их в тюрьму, раз обещали, не посадят, их просто пристрелят.

Абдулла призывал к резне! И все знали почему.

Непримиримость Абдуллы объяснялась просто — у него было сомнительное прошлое. Он пятнадцать лет верой и правдой служил русским, вначале на офицерской должности в армии, а потом секретарем райкома партии. Другие тоже служили, но этот особенно рьяно. Когда он пришел в отряд Басаева, рассчитывая на хорошую должность, ему не дали в подчинение ни одного человека, “отправив на кухню”. Открыто ему недоверия не выказывали — чеченцы, в отличие от русских, языками трепать не приучены, помня, что за лишнее сказанное слово можно запросто поплатиться головой, — но в дело не пускали. Тогда Абдулла сколотил свой собственный отряд и совершил ряд дерзких нападений на федералов. О нем заговорили, особенно после того, как он захватил идущую из госпиталя в аэропорт санбатовскую машину и вырезал всех раненых и медицинский персонал. Это было на той первой войне, когда взаимное ожесточение не стало еще нормой и подобная жестокость была в диковинку.

Русские в долгу не остались. Они ответили тем, что в один из вечеров взяли в кольцо родовую деревню Абдуллы, выгнали из дворов, арестовали и угнали в неизвестном направлении всех его родственников, спалив дотла их дома. Это была замаскированная под зачистку кровная месть. Потом русские использовали этот заимствованный у противника прием не раз, множа на территории Чечни безвестные братские могилы. Но в тот раз они просчитались — надеясь запугать Абдуллу, они лишь развязали ему руки!..

— Что ты предлагаешь?

— Бить русских поодиночке — то же самое, что тыкать в скалу растопыренными пальцами, — витиевато выразил свою мысль Абдулла, чем вызвал общее оживление. На Кавказе любят пышно выражаться. — Нужно собрать наши силы вот так, в кулак, и ударить разом!

Против “ударить” — никто не возражал. В принципе. Но собрать силы — больше их сил — вряд ли получится. Россия — она большая. Захватить какую-нибудь населенку, не исключено, удастся, а вот удержать — вряд ли. Это тебе не девяносто пятый.

— А мы не здесь будем воевать — мы там, где они не ждут, будем воевать. В России! — рубанул воздух рукой, словно шашкой взмахнул, Абдулла.

Предложение бить русских на их территории было заманчивым, но особых восторгов не вызвало. Партизаны всегда и во все времена предпочитают воевать на своей территории, где им каждый камень знаком и каждая ложбинка в помощь. Здесь ты дома, а там...

Но, с другой стороны, подрывая армейские бэтээры и “Уралы”, большой славы не добудешь. И денег тоже. О чем не преминул напомнить Абдулла.

Начались прения...

Долго обсуждали, с какой стороны за это дело можно взяться, где подобрать людей, как незаметно перебросить в Россию оружие и взрывчатку. Что не так-то просто, если помнить, что придется проходить через десятки блокпостов и проверок и что на помощь местного населения рассчитывать не приходится.

Нет, не получится, слишком опасно. Там даже гор нет, куда можно уйти и где можно спрятаться.

К тому же действовать сообща — значит идти под чье-то начало. А идти под чье-нибудь начало не хотелось — не любят чеченцы, чтобы ими командовали, — каждый чеченец сам себе голова и сам себе командир!

— Тогда дайте своих людей!

Ага, а сам с кем останешься?..

Непросто договориться командирам друг с другом. Они же не настоящие, они же полевые... Это тебе не регулярная армия, где предложения командира не обсуждаются, а исполняются бегом на полусогнутых.

Не поняли Абдуллу, не поддержали. Но отступать он не собирался — гордость не позволяла! Чеченец не должен брать назад свои слова.

— Не хотите — как хотите, — сказал Абдулла.

Конечно, сказал не так, сказал по-другому, другими словами, но смысл был тот же. Смысл был понятен.

Сказать иначе, сказать, что его собеседники струсили, он не мог. Если чеченцев обвиняют в трусости, они тут же хватаются за кинжалы. Или “АКМы”.

— Тогда я сам!..

Ну, точно — бешеный.

“А что, пусть попробует, — подумали все. — Он попробует — мы посмотрим. Если у него что-нибудь получится, то можно будет собраться еще раз. А если нет...”

Но только вряд ли у него что-нибудь получится...

Глава 10

— Борт сто семнадцать просит взлет.

— Понял тебя. Борту сто семнадцать взлет разрешаю.

В общем, — от винта, хотя у современных штурмовиков и перехватчиков винтов не бывает!.. Оглушительно взревели набирающие обороты турбины.

Спарка из двух “сушек”, набирая скорость, побежала по взлетно-посадочной полосе...

...Второй месяц Аслан Салаев только и делал, что ни черта не делал, потому что второй месяц “припухал” в полевом лагере. Жизнь в нем была почти пионерская — здоровый сон на свежем воздухе, трехразовое питание, вечерние посиделки у костра. Правда, жить приходилось в армейских, советского еще покроя брезентовых палатках, но в сравнении с каким-нибудь схроном, там, в Чечне, это был верх комфорта. Хотя бы потому, что здесь не нужно было ожидать в любой следующий момент неожиданного выстрела из-за куста, не нужно было маскироваться и спать вполглаза в обнимку с автоматом. Сюда федералам было не добраться, здесь был мир...

Лагерь располагался на территории суверенной Грузии в одном из высокогорных районов, куда проверяющие из различных международных организаций не забирались. А если забирались, то загодя предупрежденные чеченцы уходили в лес, а их место занимали грузины, изображавшие членов спортивного общества, отдыхающих на лоне природы.

Грузины никогда не любили воинственных, которые только и делали, что воровали у них скот и резали пастухов, чеченцев. Но теперь они сошлись с ними на почве дружбы против русских. Открыто они их не поддерживали, но приют давали. Всегда лучше воевать с могущественным и потому потенциально опасным соседом не своими, а чужими руками. Кроме того, чеченцы были удобной разменной картой в хитромудрых политических играх. Садясь за стол с такими матерыми, как Россия и США, партнерами, Грузии не оставалось ничего другого, как заранее припрятать в рукав пару козырей, отчего и возникли по ту сторону российской границы лагеря, где чеченские боевики отдыхали от войны.

По распорядку: молитва, обед, послеобеденные занятия...

Но далеко не все бойцы отряда Аслана Салаева прятались от войны в Грузии — кто-то дома. Им было проще, они были местными. По горным, натоптанным контрабандистами тропам чеченцы переходили в Россию, спускались с гор, снимали камуфляж, сменяя его на гражданку, зарывали в укромном месте автоматы и изображали законопослушных граждан, занимающихся мирным сельскохозяйственным трудом. При проверках они предъявляли советские паспорта с пропиской. Придраться к ним было трудно.

Нагулявшись на домашних хлебах, они возвращались, сытые и довольные, как мартовские коты.

В отличие от своих “братьев” Аслан Салаев торчал в лагере безвылазно. Потому что ему идти было некуда. И нельзя. Он был не совсем типичным чеченцем, потому что и чеченцем-то не был — был русским. Славянские лица в незаконных вооруженных формированиях встречаются не так уж редко — обычно это солдаты-срочники, которые, попав в плен и видя, как “чехи” режут глотки их сослуживцам, предпочитают, ради сохранения головы, встать под знамена ислама. В отличие от них уроженец села Разливы Костромской области Степан Емельянов перешел на сторону “чехов” сам, после того как по пьяному делу набил морду офицеру и, чтобы избежать суда военного трибунала, сбежал из части, прихватив автомат.

Он тоже принял ислам и стал Асланом Салаевым. Но до того прошел проверку кровью, поучаствовав в расстрелах колонн федералов и пленных солдат. Чеченцы не доверяли словам, они верили только делам.

Он честно отвоевал год, был контужен и отправлен залечивать раны на грузинскую сторону, где вначале “припухал”, а потом в свободное от “припухания” время учил боевиков минно-взрывному делу, так как по основной военной специальности был сапером. Про растяжки он им, конечно, не рассказывал, растяжки его ученики ставить и без него умели, он учил их устанавливать минные поля, обезвреживать мины-ловушки, вытапливать в полевых условиях тол из снарядов, подрывать мосты и здания, обходясь минимальным количеством взрывчатки.

— Подходы к лагерю минируются “улиткой”, — рисовал он прутиком на земле карту, помечая точками противопехотки. — В центре — схрон, по окружности расположенные спиралью минные поля. — Вычерчивал похожую на пружину часов, только не такую плотную, спираль. — Таким образом, вы сможете легко проходить минное заграждение, продвигаясь по часовой стрелке по заранее намеченным ориентирам и меткам, а противник попадет на мины...

Это была азбука, но незнакомая чеченцам азбука. Не по душе им было саперное дело — им бы коня и кинжал в руки. Ну, или в крайнем случае гранатомет и джип “Чероки”. Не к лицу чеченскому мужчине на брюхе по грязи ползать и землю лопатой ковырять. Но вступать в открытые бои у чеченцев силенок уже не хватало, поэтому они осваивали новую для них минно-взрывную тактику войны, минируя дороги, машины и здания. Так что Аслан Салаев пришелся как нельзя кстати, сделав быструю карьеру от рядового бойца до минера-инструктора.

Ну и ладно! Лучше учить других в “пионерском лагере” в Грузии, чем ходить в атаки на федералов в Чечне. Чем дальше от фронта, тем целее будешь! Или не так?

— Ложимся на боевой курс...

“Сушки” синхронно свалились на крыло и, проткнув облака, устремились к земле. В полетном задании у пилотов значились две цели. Цели были на территории суверенного, граничащего с Россией государства, но с высоты нескольких тысяч метров линия границы не видна...

— Работаем, — сказал в микрофон командир звена.

Пуск!

Сорвавшиеся с консолей ракеты, обгоняя самолеты, пошли к земле. “Сушки”, заложив вираж, легли на обратный курс.

...Дождя не было. И молнии не было. Был теплый солнечный день. Но вдруг среди этого ясного неба грянул гром. Да еще какой!

Что-то страшно ухнуло так, что задрожала земля. От склонов ущелья отразилось и пошло гулять многоголосое эхо. Среди деревьев поднялось несколько черных фонтанов, вниз густо посыпались посеченные осколками и сорванные взрывной волной листья, ветки и сучья. Люди, лежащие в палатках и сидящие возле костровищ, попадали кто куда и, извиваясь ужами, поползли искать ямки, в которые можно залечь или хотя бы засунуть головы. Инстинкты, приобретенные на войне, сработали раньше, чем сознание. Еще один взрыв потряс лес, и все стихло.

— Кто стрелял, откуда? Твою мать!..

Орали возбужденные и напуганные чеченцы. Орали не по-чеченски — по-русски. И матерились тоже по-русски!.. Тем более что им только и оставалось, что материться, так как противника видно не было. Противник достал их черт знает откуда, достал и здесь!

Но как они узнали? Откуда?! Какая сволочь навела русских на лагерь?

Большого урона обстрел чеченцам не нанес — больше лесу, — но продемонстрировал серьезность намерений России.

Что было правильно истолковано другой стороной, было истолковано как приглашение к началу переговоров.

В политике всегда так — прежде чем дипломаты станут друг дружке улыбаться и ручки жать, военные должны свой дурной характер продемонстрировать, обронив пару бомбочек. А иначе кто тебя всерьез воспримет?

Военные продемонстрировали.

В Тбилиси намек поняли.

И после вялого обмена нотами “дом отдыха” закрылся. По крайней мере этот...

Удачно проведенная операция лишила чеченских партизан еще одной лежки и еще одного маршрута снабжения. Бегать за бандитами по лесам — дело неблагодарное и безнадежное, куда проще отрезать их от баз снабжения, лишая возможности пополнять бое— и продуктовый запас. И тогда они сами из леса выйдут.

Федералы наступали. Не явно, но верно вытравливая боевиков из укрытий, как тараканов из щелей, куда они забились, даже из тех, которые были не в их доме, которые были на соседней кухне. Времена открытых боестолкновений остались в прошлом, теперь обе стороны действовали исподтишка, нанося точечные, хорошо выверенные удары по тылам друг друга. И этот процесс обещал быть затяжным. И кровавым...

Но как они узнали?!

Глава 11

По степи гулял ветер, катя неизвестно откуда и куда круглые кусты перекати-поля. Зацепиться им было не за что, потому что вокруг не видно было ни одного деревца, ни одного препятствия, и они неслись себе дальше, скользя по земле, как по полированной доске, как по гладкому стеклу, перескакивая с кочки на кочку.

Степь, кругом одна только степь без конца и края...

И вдруг словно земля разверзлась — обрыв и море — чинк плато Усть-Юрт. И далеко внизу невероятная, невозможная, бьющая в глаза синева — Аральское море. Летят шары перекати-поля вниз, парят, мечутся в восходящих потоках воздуха, как волейбольные мячи над сеткой, падают в воду.

Берег пустынен: ни корпусов санаториев, ни домов, ни пирсов не видно, — огромные, на сотни километров пляжи, и хоть бы один человек! Никого! Заброшенное, высыхающее море, вокруг которого только пустыни с редкими войлочными юртами пастухов-казахов. Безбрежная вода в окружении бескрайней земли. Гиблое место...

Но что это? Какая-то точка в море... Неужели корабль? Да ну, откуда ему здесь взяться? На этом море давно не осталось никаких судов, суда Аральской флотилии ржавеют на берегу, потому что высыхающее, скукоживающееся, как шагреневая кожа, море отступило от портов на многие километры, и пирсы и портовые стенки теперь торчат из песка на суше подобно гнилым зубам.

И все же это не мираж — это судно, вернее, моторный катер, а если быть точным — большая надувная лодка с подвешенным на транцевой доске японским мотором, — идет, вспенивая носом воду, переваливаясь с борта на борт на мелкой волне. В лодке несколько человек.

— Там, — кивнул сидящий на руле кормчий куда-то влево и назад, — остров Барса-Кельмес. Раньше на нем заповедник был и метеостанция. Барса-Кельмес в переводе с казахского означает — “пойдешь — не вернешься”.

— Почему не вернешься? Убьют, что ли? — поинтересовались пассажиры.

— Зачем — убьют? — удивился кормщик. — На него много-много лет назад охотники по льду пришли, которые сайгу по степи гнали, а лед растаял. Другая зима теплой была, лед не встал, и им пришлось на острове целый год жить. Отсюда и Барса-Кельмес — пойдешь и не вернешься.

Пассажиры понимающе кивнули.

Пассажирами моторки были сплошь лица кавказской национальности, которые море до того только в кино видели, а в жизни лишь горы и поэтому сидели притихшие и слегка напуганные. Винт равномерно молотил воду, толкая лодку вперед, и она прыгала с волны на волну, как норовистый конь.

— Если движок не сломается, через шесть часов будем на месте.

Лодку и мотор пассажиры привезли с собой на поезде, щедро заплатив проводнику багажного вагона. И лодка, и мотор были японскими и были новенькими, только-только из магазина. А вот кормщик был из местных, был нанят за баснословные для этих мест деньги — за пятьсот долларов. Когда-то давно он был капитаном рыболовецкого траулера, тягал сетями рыбу, сдавая ее на местный рыбоперерабатывающий комбинат, и знал это море лучше, чем собственную ванну. Но потом море ушло, рыба передохла, а вытащенные на берег траулеры заржавели. Несколько месяцев капитан охранял свое судно, а потом, сняв с него все медяшки и снеся их в пункт приема металлолома, устроился сторожем в почтовом отделении. И думал, что уже никогда не выйдет в море. А вышло вон как...

Ровно ревущий мотор, солнце, отблескивающее в воде, прохладный, пахнущий солью ветер, упруго бьющий в лицо, — хорошо!..

— Вон он, наш остров, — показал вдаль капитан.

Где-то далеко, у самого горизонта, в морской синеве желтым бугорком вспучился остров.

— Раньше, еще при царе, сюда прокаженных ссылали. Его так и называли — остров прокаженных. Лучше места для лепрозория было не придумать — кругом море, а за морем пески. Некуда бежать! Здесь они, бедолаги, всю жизнь и жили, здесь и умирали. А потом его военные для своих нужд приспособили.

Остров рос, словно вылезал из-под воды. Остров Возрождения. Капитан взглянул на старую морскую, с отмеченными глубинами и фарватерами карту. Она, конечно, действительности не соответствовала, потому что уровень моря упал на несколько метров, но общее представление о том, где глубже, а где мельче, давала.

— Мы с этой вот стороны подойдем, — показал капитан. — Раньше бы нас сюда на пушечный выстрел не подпустили, раньше здесь сторожевики шныряли, и самолеты, чуть с курса собьешься, они тут как тут — врубят прожектора, развернут орудия и орут по громкоговорящей связи: “Немедленно покиньте запретную зону, в противном случае будет открыт огонь на поражение”. И предупредительным под нос или корму садят, чтобы быстрей дошло! Жуть!..

У нас как-то на эмэртешке двигатель заглох, не запускается ни в какую, хоть плачь, а на море шторм баллов шесть и прогноз на дальнейшее ухудшение до восьми. В общем, карячится скорая хана! А берег рядом — рукой подать, как раз этот вот островок. Ну мы выходим в эфир сигналом SOS и думаем, что нас сейчас спасать будут. А они хрен на рыло — подошли двумя катерами и орут в матюгальники, чтобы мы валили отсюда подальше. А как валить, когда у нас хода нет?

Я им семафорю — мол, так и так, капитан такой-то, нахожусь в бедственном положении, прошу в соответствии с международной конвенцией спасения на море отбуксировать судно в порт для ремонта. А они меня в ответ по матери и пулеметную очередь поверх надстроек. Такое положение — или ко дну иди, или к стенке вставай. В общем, подогнали они буксир, завели трос, оттащили нашу эмэртешку подальше в море и обрубили конец, предупредив, что если еще раз нас увидят, то потопят к чертовой матери. И потопили бы — запросто! Такая секретность была! А теперь...

Теперь на острове ничего не было — ни сторожевиков, ни самолетов, ни людей.

Лодка мягко ткнулась в берег.

— Навались! — зычно крикнул капитан, налегая на борт.

Разом дернув, выволокли лодку на берег. Куда идти, было непонятно. Пошли наугад, в глубь острова. Через полчаса увидели “колючку” — остатки огораживающего военный городок забора с выцветшими предупредительными — “Стой! Запретная зона!” — надписями, а за забором руины — полуразрушенные, с дырявыми крышами здания. Если бы они стояли на берегу, их давно бы растащили по кирпичику, но сюда, на край земли, мародерам было не добраться.

Кавказцы вытащили и развернули какую-то бумажку, где был от руки нарисован план.

— Туда. Прошли мимо казарм, через плац. Снова наткнулись на колючую проволоку и вышки. Это была зона в зоне — сюда они и шли.

Миновав разбитое КПП, приблизились к выкрашенному белой краской одноэтажному корпусу. Зашли внутрь. Повсюду валялась поломанная мебель, под ногами хрустело стекло. На уцелевших дверях остались номера и надписи “Лаборатория номер 2” или “номер 5”, внутри на стеллажах стояли какие-то клетки: Кое-где висели предупреждающие таблички: “Внимание! Без защитной одежды не входить!”

То и дело заглядывая в план, кавказцы шли дальше. Перед одной из дверей они остановились — перед железной дверью с облупившейся краской. Ухватившись за скобу, потянули ее на себя. Дверь со скрипом, похожим на стон, открылась. Внутри стояли покореженные, разбитые промышленные холодильники. Пол был усыпан битой химической посудой, разломанными стеклянными шприцами и ампулами. Кавказцы облазили все углы, подняли, сунули в сумку несколько десятков случайно уцелевших ампул. Но то, что искали, они здесь, похоже, не нашли.

Еще раз обойдя все помещения, они вышли из корпуса, обогнули его и зашагали в глубь острова, туда, где была свалка. Не простая, потому что тоже огороженная “колючкой” и тоже с предупреждающими надписями. Покрутив в руках план и походив туда-сюда, подошли к отмеченному крестиком месту, копнули лопатой. Подцепили, выворотили из-под песка какие-то кости. Стали рыть дальше, расходясь во все стороны. Наконец под лопатой что-то звякнуло... Это был металлический ящик. Не один. Ящиков было несколько, хаотично брошенных друг на друга и присыпанных землей.

Они-то им и были нужны.

Простые, как сама правда, кавказцы не мудрствуя лукаво стали выламывать прихваченным из корпуса ломом дверцы и вытаскивать из ящиков металлические круглые контейнеры, помеченные какими-то значками и надписями. Большинство тут же отбрасывали, но несколько сунули в принесенный с собой мешок.

Похоже, они знали, что искали...

Еще несколько лет назад здесь кипела жизнь — в порту, к причальной стенке, то и дело пришвартовывались пришедшие из Аральска суда, с аэродрома взлетали самолеты, по чисто выметенным дорожкам браво шагали заступающие в караул военные, в лабораторных корпусах толклись люди в белых халатах... О том, где они находятся, никто не знал. Даже их близкие. Родственники и друзья посылали им письма и телеграммы на московский адрес, а приходили они сюда — за тысячи километров от столицы. Наверное, более секретной точки на карте бывшего Союза не было, потому что здесь, среди безлюдных пустынь, ровнехонько посреди Аральского моря, вдали от цивилизации и любопытных глаз иностранных разведок, ковалось оружие для будущей войны. Не простое оружие, а массового поражения.

На острове Возрождения в недалекие застойные времена разрабатывалось, испытывалось и доводилось до ума бактериологическое, химическое и черт знает еще какое оружие. Лучшего места для такого дела найти было нельзя — любой подозрительный человек вычислялся здесь еще на подходах, еще на железнодорожной станции города Аральска, откуда ему было еще триста верст по морю киселя хлебать. А с другой стороны, с востока или запада, к морю подобраться было нельзя, так как там никаких городов не было — одни лишь пески, вышки релеек и разбросанные на сотни километров друг от друга воинские точки. Связь острова с большой землей осуществлялась только морем и воздухом. Из военных НИИ сюда доставлялись опытные партии боевых отравляющих веществ и сотни кроликов, обезьян и прочей подопытной живности. Обезьян везли в трюмах барж, отчего они сильно страдали от морской болезни, в точности так же, как их старшие братья, — они отказывались от еды, стонали и пачкали клетки. На острове их растаскивали по вольерам, сытно кормили, поили, а потом убивали, травя и заражая самыми страшными болезнями.

Поговаривали, что на остров привозили не только обезьянок, но и живых людей, вернее, не людей, а зэков, приговоренных к смертной казни, которых тоже травили и заражали, проверяя действие на человеческий организм тех или иных препаратов. Здесь они и умирали в страшных муках и здесь же захоранивались вместе с обезьянами в общих скотомогильниках, присыпаемые толстым слоем хлора и извести. Хотя, может, это просто сплетни.

Когда держава, которой нужны были новые виды оружия, развалилась, об острове забыли, прекратив его финансирование. С ученых взяли подписку о неразглашении и отправили их куда подальше. Немногих живых еще обезьян расстреляли из автоматов солдаты караульного взвода, стащив трупы баграми в одно место и зарыв в землю. Потому что кормить подопытных животных было все равно нечем, а вывозить на Большую землю дорого и опасно. Скоро на острове осталось лишь несколько биологов, которым некуда было податься, и взвод солдат-срочников, который охранял брошенные корпуса, вернее, то, что там еще оставалось. А осталось много чего! Но солдаты менее всего думали о сохранности имущества и более всего о задержавшемся дембеле. Когда за ними, с запозданием на три месяца, прибыла баржа, смены на ней не оказалось. Республика Казахстан стала суверенной страной со своим, не подчиняющимся Москве правительством, которому было не до каких-то там чужих секретных зон. Посылать же российских солдат на не принадлежащий России остров было чревато международным скандалом. Можно было попытаться заключить международный договор о совместном использовании принадлежащей Казахстану территории, но кто бы его стал подписывать?! Никто бы не стал, потому что для этого пришлось бы признать, что Союз, в нарушение всех международных норм и договоренностей, разрабатывал бактериологическое оружие. Остров Возрождения — это не Байконур, которым можно гордиться.

Пока облеченные властью чиновники в Москве ломали головы над решением проблемы, она разрешилась сама собой. Снизу.

Озверевшие от ожидания оказии дембеля взяли баржу на абордаж, побросав свои пожитки в трюм. Удержать их здесь было невозможно даже под угрозой расстрела, и трое командовавших ими офицеров бросились вслед за личным составом на последний отчаливающий от берега пароход. Тем более что им тоже уже несколько месяцев ничего не платили. За офицерами побежали последние бездомные биологи. Жить на острове без подвоза продуктов питания, топлива и множества других необходимых в быту предметов первой и прочих необходимостей было невозможно. Здесь даже Робинзон Крузо скис бы. Все это было похоже на паническое бегство. Это и было бегством...

Остров был брошен вместе со всем его содержимым. Единственное, что успели сделать ученые, это вытащить и зарыть наиболее опасные контейнеры на скотомогильнике.

После этого здесь пару раз появлялись представители казахских властей и заплатившие им немаленькие деньги за ознакомительную экскурсию журналисты. Потом — никто. Кроме этой вот лодки...

Кавказцы пришли на берег не с пустыми руками, пришли навьюченные мешками.

— Давай, поплыли, — сказали они.

— Плавает только дерьмо, по морю ходят, — поправил их кормщик.

Лодку стащили на воду и толкнули ее от берега. Японский мотор завелся с пол-оборота.

— Вы там хоть нашли, чего хотели? — неосторожно поинтересовался капитан.

Кавказцы промолчали.

Обратно пришли без приключений по спокойной воде. Пришли точно в то же место, откуда отправились в плавание, как и обещал капитан. Когда пристали к берегу и вытащили весь груз, кавказцы вытащили ножи и пропороли резиновые борта новой японской лодки, бросив ее на мелководье.

— Вы что делаете?! — ахнул капитан. — Зачем, лучше бы мне ее оставили, раз она вам не нужна!

Кавказцы только ухмыльнулись.

— Зачем мелочиться? — сказали они, отволакивая подальше и бросая в воду новенький японский мотор.

Капитан перестал возмущаться, почуяв недоброе.

— Иди, — сказали ему.

— Куда идти? — настороженно спросил он.

— Домой иди, шашлык делать. Иди-иди...

Капитан, косясь на пассажиров, сделал неуверенный шаг в сторону. И еще один.

— Эй, стой, а бабки? — крикнул один из кавказцев, вдруг вспомнив и вытащив из кармана пятьсот долларов.

Мгновение капитан сомневался, но потом сделал шаг назад, ухватив пальцами деньги. Деньги ему были очень нужны. Кавказец быстро перехватил его руку, дернул капитана к себе и, легко развернув спиной и прижав к своей груди, другой рукой чиркнул ему поперек горла ножом, которым только что дырявил лодку.

Чиркнул и брезгливо, с силой отпихнул капитана от себя, чтобы не испачкаться.

Капитан, страшно кругля глаза и хватаясь руками за шею, забулькал горлом. Сквозь его пальцы и из открытого рта потекла кровь. Он еще успел сделать несколько шагов и рухнул лицом вниз в песок.

Кавказцы забросили на плечи мешки и, о чем-то оживленно и весело разговаривая, пошли прочь.

Через неделю двое из них умерли от воспаления легких или, может быть, не от воспаления, а еще от чего — диагноз могли поставить только врачи, а к ним больные не обращались, потому что ближайшие врачи были только в русском военном госпитале, куда им путь был заказан.

Они умерли, и их похоронили на родовом кладбище.

Их смерть никого не удивила, за последние годы в Чечне к смерти привыкли, как к неизбежному и, в общем-то, обыденному событию. Странным было только то, что они погибли не от пули, осколка или штык-ножа, а от какой-то болезни. Но, видно, уж так было богу угодно. Вернее, в их случае — Аллаху...

Глава 12

— Заработать хочешь?

А кто не хочет? Все хотят! Делать-то чего?

А ничего особенного делать не надо было — всего-то перегнать машину из Чечни в Россию и оставить ее в определенное время в условленном месте, откуда ее чуть позже заберет покупатель. Вот и все! И даже убивать никого не надо! За такое дело да за такие бабки с удовольствием возьмется каждый второй чеченец. Если не первый! Но каждому его не предложили — предложили Вахе Мадаеву.

Он, конечно, с радостью согласился, потому что сидел без работы. Ну нет в Чечне работы, так как вся работа, которой обеспечивает население федеральная власть и за которую исправно перечисляет зарплаты и премиальные, существует только на бумаге. И те многочисленные школы, детские сады и больницы, которые нанятые бригады каменщиков, плотников и штукатуров в рекордные сроки восстанавливают из руин, тоже существуют на бумаге — в отчетах местных чиновников. Равно как не закупленные стройматериалы и горючка, которую сожгла воображаемая строительная техника.

А если вдруг из центра прибудет комиссия, то им покажут груду кирпичей, объяснив, что это и есть вновь отстроенная школа, которую накануне взорвали боевики, сразу после того, как туда завезли новую мебель, компьютеры и оргтехнику. И, получается, надо эту школу отстраивать вновь...

Откуда при таком положении дел рабочим местам взяться? Вот и приходится населению крутиться, кто как может, — женщинам на базаре торговать, мужчинам фугасы на дорогах закладывать за сто баксов штука...

Вахе, считай, еще повезло!

Он получил ключи от новенькой “девятки” и деньги на дорогу. Много больше, чем если тратиться на один только бензин. Потому что машина с кавказскими номерами и водителем-чеченцем на одном только бензине далеко не уедет.

На первом же блокпосту “девятку”, естественно, тормознули.

— Выходи!

Он вышел.

— Командир, зачем так, давай договоримся...

Чечня жила по законам рынка — здесь все со всеми договаривались. И сейчас тоже договорились. За две сотни.

— Проезжай.

Блокпосты считались у федералов самым хлебным местом, здесь за деньгами даже бегать не надо было — они сами к тебе приезжали, своим ходом, и сами в руки лезли. Вот уж воистину — кому война, а кому мать родна... Так было и будет — кому-то на войне бесплатно умирать, а кому-то деньги лопатой грести. Война еще тот базар, где на любой товар покупатель найдется — этому патроны нужны, тому тушенка, эти партию гранатометов купят, другие — тонну соляры и списанную, но на ходу машину. Кто на чем сидит, тот с того и имеет. Кто блокпост охраняет — с шлагбаума кормится, кто на матобеспечении сидит — с матценностей пенку снимает. Если не повезло, если совсем ничего за душой не имеешь, то можно торговать жизнями. Чужими. Можно арестовывать “чехов”, а потом возвращать их родственникам за деньги.

— Стой! Куда едешь?

— В Ставрополь.

Сотка...

— Чего везешь?

— Ничего не везу.

— Тогда багажник открой.

А если не открывать?

Тогда еще две-три сотки сверху — и езжай на все четыре стороны.

Конечно, можно упереться и ничего не давать, но как бы себе дороже не вышло, потому что тогда у тебя непременно найдут патроны, автомат или снаряженную гранату. Или просто полоснут вдогонку очередью поперек заднего стекла, и ничего им за это не будет. Так что лучше платить.

Сколько?

По-разному. Это зависит от общего состояния дел в Чечне, от того, откуда прибыло несущее службу подразделение, частоты командировок, времени их возвращения домой. Те, кто живет дальше и ездит в командировки в Чечню реже, — берут больше. Те, что живут рядом и не вылазят из Чечни годами, могут позволить себе снизить тарифы, понимая, что то, что им положено, от них не уйдет. Кто только что заступил на пост и еще не разобрался в существующих расценках, стесняется брать много. Кто собирается возвращаться домой — дерет три шкуры, детям на гостинцы, жене на пальто.

И, как ни странно, такое положение дел устраивает всех: личный состав, понятно почему — потому, что они берут, делясь с офицерами; государство — потому, что левый приработок гарантирует приток на войну добровольцев, которым даже боевые можно не платить, достаточно лишь автомат с патронами выдать; чеченцев — потому, что они имеют возможность протащить через блокпост в любое время дня и ночи кого угодно и что угодно — хоть целый танк. За многие годы рынок войны сложился, тарифы устоялись. И не только в Чечне, но за ее пределами тоже.

— Стоять!..

Это уже не военные, это уже гаишники, которым тоже жить надо и для которых машина с чеченскими номерами все равно что валяющийся на дороге бесхозный кошелек.

— Куда едем?..

— Чего везем?..

— Почему нарушаем?..

Итого: три сотки, как с куста.

И хоть бы кто в багажник сунулся! А мы еще гадаем: как в Россию оружие попадает? Так и попадает! Хотите, чтобы не попадало, — выпишите из Германии десяток тамошних полицейских и поставьте их на трассе. И все, и никаких отдельных батальонов ДПС и ОМОНов не понадобится — “КамАЗы” понадобятся, изъятую контрабанду вывозить, и еще бланки штрафных квитанций на сумму, сопоставимую с бюджетом среднего российского региона!

Но не выписывают. Не ставят...

— Стой!.. Куда едешь?..

Спустя двое суток Ваха въехал в Москву. На переднем сиденье у него лежал раскрытый атлас с помеченным фломастером маршрутом. Документы на машину он должен был оставить в бардачке, а ключи у покупателя были свои.

Направо.

Налево.

Опять налево...

Большой город Москва. Но все равно тесный, хоть и большой, — не протолкнуться.

Поворот.

Еще...

И вдруг, ни с того ни с сего — удар! Что немудрено в такой толчее!

Удар... и тут же, без паузы, мат-перемат!

— У тебя что, мать твою, глаз нет?!

Из большого черного джипа полезли крепкие ребята в одинакового покроя пиджаках, дернули на себя дверцы “девятки”, да так, что чуть с мясом не вырвали.

— Ну ты попал!.. Ты че, чурка, только-только с ишака слез?

Ваха вспыхнул и, уже не думая о последствиях, разблокировав дверь, рванулся навстречу обидчикам. В руках у него сверкнул нож. Но пырнуть он никого не успел — его сбили с ног, опрокинули, насели сверху втроем и стали мутузить куда ни попадя, втолковывая параграфы правил дорожного движения. Потом подняли и бросили в джип.

В “девятку” сел один из потерпевших.

— Поехали!

Водитель джипа рванул с места.

Куда ехали, Ваха не видел, но даже если бы видел, все равно бы не понял. Но ехали недолго.

Машина остановилась.

Кто-то ухватил Ваху за воротник и, рванув верх, выволок из джипа. Сопротивляться он не мог — руки ему за спиной сцепили “браслетами”. Он мог только таращить глаза и злобно скалиться.

— Выходи!

Джип и пристроившаяся сзади нее “девятка” стояли посреди какого-то двора. Вокруг были стены. Позади наглухо закрытые ворота. Хрен убежишь! Ваха вспомнил про груз в “девятке” и попытался решить дело миром.

— Я вам деньги дам, у меня есть!

Парни только ухмыльнулись. Зачем им были его деньги, если у них была его “девятка” и был он сам? Кто-то уже копался в багажнике, выковыривая из запаски и бросая на асфальт какие-то белые свертки.

— Что это? — спросили его.

— Не знаю, — замотал головой Ваха.

Один из парней, поддев полиэтилен перочинным ножом, вспорол мешок, понюхал и попробовал похожее на сахар содержимое на язык. Но сладко не стало. Стало горько.

— А вот еще...

На асфальт упали новые мешки. И легли электронные наручные часы, соединенные проводком с какой-то коробочкой.

Часы шли. Тикали часы...

— Похоже, влип ты... По самые гланды!..

Ваха посмотрел на разбитый поворотник джипа, на стены, на закрытые ворота и вдруг понял, что дело вовсе даже не в поворотнике...

Глава 13

В региональном общественном фонде аналитических исследований кипела работа.

Название не вполне отображало сути данной организации. Вернее, вовсе не отображало. Потому что эта организация была далеко не регионального масштаба, была не общественной, так как создателем ее выступила не инициативная группа и не организация, а один человек, и менее всего была фондом, по причине того, что деньги туда поступали исключительно из одного источника. Из бюджета. Хотя и длинным и извилистым, через цепочку коммерческих банков и финансовых посредников, путем.

Фонд был ширмой, за которой шла незаметная для общественности и СМИ работа по обсчету вариантов вывода России из затяжного кавказского кризиса. Конечно, ею занимались и госструктуры, но те занимались “мягкими” сценариями, а фонд — всеми остальными. “Политически безответственному” фонду позволялось прорабатывать планы, которые были непозволительны госучреждениям. Пока госчиновники искали щадящие пути урегулирования вопроса, фонд обсчитывал кардинальные.

Те, которые, возможно, никогда не будут осуществлены, но которые тем не менее должны быть подготовлены, детально проработаны и доведены до сведения заказчика. Потому что в большой политике прорабатываются все возможные варианты действий, а не только те, которые желательны обществу. О тех и так все знают! А вот над чем работают различные “частные фонды”, “центры” и прочие “инициативные группы” — попробуй узнай. Только — попробуй!..

Региональный общественный фонд аналитических исследований уже несколько недель подряд обсчитывал сценарий принудительной депортации чеченцев с исконных территорий — куда подальше. А почему бы и нет — не в первый раз. Номинально являясь частной организацией, фонд мог себе позволить обсчитывать что угодно, хоть даже переселение марсиан на компактное поселение в Вологодскую область.

Два десятка человек, по восемь часов в день, не разгибаясь, сидели перед жидкокристаллическими мониторами, вводя в компьютеры статистические данные, вычерчивая маршруты и графики. Каждый отвечал за свое направление.

Кто-то за финансы.

Кто-то за военную часть операции.

Кто-то за транспортировку...

Потому что депортация — это в первую очередь перевоз энного числа человеческих душ и их багажа из точки А — за две с половиной тысячи километров, в точки Б, В, Г, Д и так вплоть до Я. И сколько, интересно знать, для этого понадобится поездов и машин?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует ввести первую составляющую — ожидаемый грузопоток. Который зависит от числа ожидаемых переселенцев.

Сколько в Чечне на сегодняшний день проживает человек? Согласно последним данным Госкомстата, семьсот семьдесят — семьсот восемьдесят тысяч.

— Какая у тебя ожидается убыль? — повернулся специалист, отвечавший за грузопоток, к своему коллеге.

— Что-то около процента безвозвратных потерь и еще два-три разбегутся, — ответил тот, потому что обсчитывал силовую фазу операции.

Безвозвратных — это тех, которые окажут вооруженное сопротивление, будут убиты и никуда не поедут.

— Спасибо...

Итого — минусуем тридцать тысяч.

В остатке семьсот пятьдесят тысяч. Все равно много... Теперь прикинем, сколько понадобится единиц автотранспорта для организации бесперебойного пассажиропотока, учитывая, что операция должна продлиться не больше нескольких дней? Потому что если больше, то на ситуацию начнет влиять международное сообщество...

В средненький автобус, если плотненько, можно вбить человек сорок. Но у каждого из них будут при себе узлы и чемоданы, значит, войдет только двадцать. Но они повезут с собой детей, которых можно посадить на колени, — и значит, пассажировместимость можно увеличить до тридцати человек на каждую транспортную единицу.

То есть для подвоза депортируемого населения к железнодорожным станциям потребуется двадцать пять тысяч автобусов. Это если везти всех единовременно, а если челночными рейсами, то раз в десять меньше.

Но нужно взять поправку на протяженность маршрутов и скорость движения, зависящую от состояния дорог и климата, на принудительную погрузку, боевые действия и форс-мажорные обстоятельства, отчего количество “ходок” на каждый автобус придется уменьшить на треть.

Затем учесть коэффициент транспортных потерь — машины старые, дороги плохие, с серпантинами, камнями, минами и стреляющими из-за угла боевиками. Минимум пятая часть транспорта будет утрачена.

Не всегда автобусы пойдут с полной загрузкой. Из дальних населенок, где живут две-три семьи, они могут вернуться полупустыми. Что тоже повлияет на конечную цифру.

Итого потребуется минимум три с половиной — четыре тысячи автобусов.

Которые “сожрут”... Сколько же они будут сжигать тонн горючки в сутки? Это к тому, чтобы решить, сколько понадобится бензозаправщиков, которые будут подтаскивать бензин и соляру из России. С учетом перегруза и горного профиля дорог?

И сколько нужно будет масла?

Запасной резины?

Запчастей? И грузовиков, которые повезут эти запчасти и резину?

И передвижных ремонтных мастерских для обслуживания автобусов, бензозаправщиков и грузовиков? И тягачей, для того чтобы доставить их в мастерские?

Машин, бэтээров, танков и “вертушек” для сопровождения колонн, охраны пассажиров и дорог? Горючки для бэтээров, танков и “вертушек”... Впрочем, они пойдут по другой статье, они — забота армии.

А вот организовать и развести транспортные потоки — нет. Это стратегическая задача, которая рождает целый куст новых вопросов.

Какой среднестатистический пробег будет приходиться на одну транспортную единицу?

И какова пропускная способность чеченских дорог?

Грузоподъемность мостов?

Глубина бродов и переправ?

Крутизна подъемов и спусков?

Смогут ли разъехаться на узкой горной дороге гражданский “Икарус” и бээмпэшка? И где могут встретиться такие узкие места?

И сколько и какой строительной техники нужно для расширения дорог или хотя бы оборудования площадок, для расхождения встречных транспортных потоков?

Сколько автобусов смогут единовременно вместить грузовые площадки железнодорожных пакгаузов и привокзальные площади? Как разойтись идущему под разгрузку и порожнему транспорту? Кто будет направлять и регулировать на дорогах возросшее движение? ГАИ, ВАИ? Сколько им понадобится машин и горючки? Как вообще все это будет происходить?..

А как у всех...

...Суматоха... Отчаянный лай рвущихся с цепей псов, рык разворачивающихся в тесноте улиц тяжелых армейских грузовиков и бэтээров, хруст сминаемых колесами и гусеницами заборов, густой, сизый, ползущий по дворам дым дизельных выхлопов. Крики команд и крики женщин.

— Первый взвод, слуша-ай мою команду!.. На-лево, бего-ом марш!..

Дробный топот сотен топчущих чужую землю ног. И тут же удары подкованных башмаков в калитки и ворота.

Выстрел!

Еще один!.. Отчаянный визг подстреленной собаки.

— Выходите! Живее, ну, живее!..

Растерянные женщины и дети перед горами сваленных на земле пожитков. Устало-монотонные голоса командиров, в тысячный раз разъясняющих права и обязанности переселенцев.

— Вы можете взять с собой документы, деньги, личные вещи и по три места багажа на каждого члена семьи...

А куда девать все остальное, что годами наживалось?!

Надрываясь, женщины тащат из домов перины и подушки, пытаясь вынести все. Испуганные, ничего не понимающие дети жмут к груди любимые игрушки.

— Оставьте, это нельзя! И это...

Солдаты расшвыривают горы барахла, собирая неумещающийся в автобусы негабаритный груз в огромные, которые потом сами же растащат, кучи. Женщины из последних сил цепляются за свои подушки и кастрюли.

— Три места! Вам же было сказано — не больше трех мест! — орут, рвут у них из рук скарб солдаты.

Внезапно где-то на окраине вспыхивает короткая, но жесткая перестрелка. Дробно стучат автоматные и пулеметные очереди, ухает одинокая граната. Все — тишина! Несколько человек пытались прорваться через внешнее оцепление в лес, но их расстреляли окопавшиеся по периметру деревни автоматчики. Кроме оцепления, по округе шныряют вооруженные до зубов дозоры, а небо барражируют “вертушки”.

На дороге, куда сгоняют жителей, замерли автобусы — разноцветные, пропылившиеся “Икарусы” и “пазики” с бумажками с написанными от руки номерами на лобовых стеклах. Целая пропадающая за поворотом колонна. Солдаты режут на ломти, сортируют и направляют толпу.

— Вы — стоять!.. Вы — пошли вперед...

Толпа сочится по узкому коридору выстроившихся в две шеренги солдат, ощетинившихся упертыми в людей автоматами. Все взвинчены и готовы стрелять.

Воющих, плачущих, всхлипывающих, тянущих за собой испуганных детей женщин впихивают в автобусы. Вслед им швыряют узлы и баулы. Заплаканные лица липнут к стеклам, чтобы еще раз, может быть последний, взглянуть на свой дом.

Пошла зачистка... Деревню обыскивают, рассыпавшись отделениями по улицам, методично обыскивая дом за домом, вышибая двери, заглядывая в каждый угол, протыкая сено длинными железными штырями.

Кого-то обязательно находят и, избивая прикладами, гонят к автобусам. Кого-то, кто уже не может идти сам, волокут за руки.

Всё?.. Все погружены?

Монотонно урчат на холостом ходу двигатели, суетливо бегают туда-сюда солдаты, из автобусов слышен приглушенный вой и плач.

— Поехали, поехали!..

Колонна, извиваясь пестрой змеей, бесконечно тянется по дороге. Интервал между машинами двадцать метров. Впереди, хищно поводя стволами, идут “бээмпэшки” с солдатами на броне. Сзади, все дальше и дальше, остается пустая, разоренная, с распахнутыми воротами, с дверями настежь деревня. И все глуше и глуше слышно, как страшно и безнадежно воют оставленные во дворах и так и не отстегнутые от цепей собаки.

Сотни колонн, стекая с гор, медленно ползут по дорогам, сближаясь, догоняя одна другую, сливаясь друг с другом в одну бесконечную скорбную ленту, которую втягивает в себя и поглощает железная дорога...

Ах да, чуть не забыли — вагоны!.. Ведь нужны еще вагоны! Сколько их потребуется для перевозки семисот пятидесяти тысяч потенциальных пассажиров? Безбилетных пассажиров, которые поедут за счет государства, потому что поедут не по своей воле, туда, куда им не надо и не хочется. Причем в теплушки их, как во времена Сталина, не загонишь — не то время, международное сообщество не поймет. Значит, нужны плацкартные вагоны.

Сколько в вагоне спальных мест? Пятьдесят четыре? Но если на нижние полки посадить по два человека, превратив плацкартный вагон в общий, то в него войдет сто восемь человек.

И, значит, понадобится семь тысяч пятьсот вагонов, или пятьсот пятнадцативагонных составов.

Понимая, что пассажиры могут в пути разбежаться, посадим в каждый вагон по четыре охранника, которых, в общей сложности, потребуется тридцать тысяч. Тридцать тысяч бойцов, вооруженных автоматами. И минимум тысяча командиров, которые будут следить, чтобы вверенные им бойцы не вступали в контакт с пассажирами и морально, не разлагались. Значит, к каждому составу нужно будет прицепить еще по одному вагону для охраны. Но здесь можно обойтись и теплушками — по поводу солдат международная общественность возникать не станет.

Итого нужно семь тысяч пятьсот плацкартных вагонов и пятьсот теплушек. И еще не менее тысячи грузовых вагонов для перевозки негабаритного багажа...

Сколько составов в час смогут пропускать идущие из Чечни железнодорожные ветки?.. Значит, придется здесь и здесь “подшивать” вторые, для увеличения пропускной способности, колеи. И экстренно подтягивать отсюда и отсюда новые железнодорожные ветки... Что потребует насыпки полотна, подвоза шпал, рельсов, “костылей”, мостовых пролетов, путеукладочных поездов...

Сколько конкретно потребует?..

И сколько составов смогут пропускать узловые, по пути следования поездов, станции?

Сколько необходимо магистральных и маневровых тепловозов и электровозов? Дополнительных поездных бригад, сортировщиков, сцепщиков, осмотрщиков?

Каким образом вписать пятьсот свалившихся на железнодорожное ведомство составов в существующее расписание грузовых и пассажирских перевозок? В какие тупики загонять мешающие движению составы? И хватит ли их?..

Да и найдутся ли у железнодорожников семь с половиной тысяч плацкартных вагонов?

Здесь гадать нельзя, здесь следует оперировать реальными цифрами. Для чего послать в Министерство железнодорожного транспорта “частный” запрос и получить официальный, под грифами “ДСП” и “Секретно” ответ, где сказано, что в настоящий момент железные дороги располагают ста тридцатью пятью не задействованными в пассажирских перевозках резервными вагонами, еще двумя сотнями, которые находятся в текущем и капитальном ремонте, и еще парой сотен, которые выходили свой срок и списаны, но при необходимости и соответствующих капиталовложениях могут быть отремонтированы. Плюс к тому сотню-другую вагонов можно “наскрести” по отделениям дорог, изъяв их из пожарных, ремонтных, снегоочистительных, путеизмерительных и прочих составов. И еще около полутысячи высвободить, укоротив и отменив часть пассажирских поездов.

К чему можно прибавить триста вагонов, которые находятся в армейском резерве и техническое состояние которых неизвестно...

Но в любом случае ни о каких тысячах вагонов речь идти не может! Неоткуда им взяться! Только если волевым решением отменять в стране железнодорожное пассажирское сообщение, отмобилизовывая на нужды депортации весь подвижной состав!

А ведь транспорт — это еще не все! Просто привезти из пункта А в пункты Б целый народ мало, его еще нужно как-то разместить! А это двадцать тысяч сборных домов, или четыре тысячи щитовых казарм, или пятьдесят тысяч палаток, где гражданскому населению придется жить по армейским нормам, отдыхая на двухъярусных койках, которых потребуется без малого четыреста тысяч!

И нужно эти коттеджные городки, казармы и палаточные лагеря обнести заборами из колючей проволоки, развесить прожектора, которые запитать от передвижных электростанций, и поставить вышки, куда посадить солдат. А для солдат изыскать еще три тысячи палаток и двадцать тысяч коек!..

И сколько на все на это понадобится финансовых средств: на строительство новых железнодорожных веток, укрепление мостов, ремонт вагонов, горючку для автобусов, грузовиков и танков, выплату денежного довольствия войскам, на палатки, казармы и патроны, на питание и медикаменты, оборудование отхожих мест, подвоз воды, захоронение погибших и умерших, пропагандистскую, которая будет прикрывать депортацию, кампанию?..

И откуда такие деньги взять?!

Нет в стране таких денег!..

Да, крепкий мужик был Иосиф Виссарионыч, если не брать во внимание его скверный характер. Могуча была страна, которая, несмотря на военное время, смогла изыскать людей, машины, составы, паровозы, горючку... — если, конечно, оставлять за скобками вопросы морали и нравственности, если говорить только о технической стороне вопроса...

Не та стала страна...

Не те руководители...

Не то время...

И в качестве итога проведенной работы, на самом последнем листе пятисотстраничного сценария — краткие выводы.

“...В настоящий момент депортация населения Чечни представляется сомнительной по причине недостаточности требуемых для осуществления комплекса связанных с этим мероприятий, финансовых и технических ресурсов...”

А про сожженные деревни, покалеченных солдат, человеческие страдания, слезы и смерти там ничего нет... Потому что политика должна руководствоваться не слезами и страданиями, а политической целесообразностью. Которая требует возможно более быстрого и максимально дешевого варианта разрешения кавказской проблемы. Потому что отсутствие решения чревато новыми смертями, страданиями, слезами и невосполнимыми материальными и нравственными потерями с обеих сторон.

Такой вот, изо всех сил затянутый с обеих сторон веревки, узел... Кавказский узел...

Глава 14

После гибели мужа жизнь Фатимы Мерзоевой изменилась в корне. Магомеда убили в Москве и даже тела его не выдали. Родственников у него не было, потому что он был русским солдатом, взятым в плен и принявшим ислам, и, значит, на их помощь рассчитывать не приходилось. А своих родственников у Фатимы почти не осталось. Отец с матерью умерли, а братья пропали на войне.

Ее потому и сосватали за бывшего русского, что никто другой на нее не позарился бы. Теперь она осталась совсем одна. Ребенка, которого Фатима носила в себе, она тоже не сберегла, ребенка она скинула после того, как русские обстреляли их деревню и ее завалило обломками дома. Больше она родить не могла и к тому же осталась хромой, так как рухнувшая балка перебила ей ногу. Кому такая нужна?

Первое время ее кормили соседи, которым она помогала по хозяйству, а потом приютил дальний родственник, живший в соседней деревне. Но жизнь у него была не сахар. Чеченская женщина, которую некому защитить, бесправна и всеми презираема. Она работает на самой черной, от которой не может отказаться, работе, ютится где придется, ест что попало, ее можно обидеть, ударить или даже взять силой. За нее никто не вступится, ей никто не поможет.

— Прибери в доме, — требовал родственник. И она молчаливо и покорно шла прибираться в доме, стараясь не попадаться на глаза его женам.

— Постирай!

И тут же в ее сторону летела грязная, в комьях глины одежда, которую она, обдирая пальцы, полоскала в ледяной воде горного ручья.

— Иди сюда!

Она шла. Родственник валил ее на кровать, задирал подол и, “употребив”, вышвыривал вон! После чего жены смотрели на нее волчицами и всячески пакостили.

Но уйти ей было некуда, а протестовать — невозможно. Не может чеченская женщина перечить чеченскому мужчине! Может только другой мужчина — ее муж, ее отец, ее братья. Которых нет!

Однажды в дом пришли гости. Все они были в полевой форме с оружием, все пахли землей, порохом и потом. Они долго ели, пили и разговаривали. Конечно, пить истинным правоверным мусульманам нельзя, но как не пить, если они еще десять лет назад были атеистами и были пьющими? Как не выпить после того, как живыми, считай, с того света выбрались, потеряв треть отряда? Вот и пили. Ничего — Аллах милосерден, он простит!

Гости пили, присматриваясь к прислуживавшей им Фатиме. К женам хозяина дома, уважая его и обычаи своего народа, не присматривались. За них, если что, придется ответ держать. А Фатима, хоть и была хромонога и мрачна, — была ничего себе.

Гости, все как один, были молодыми, крепкими мужиками, которые четыре недели просидели в лесах, света белого не видя. И уж тем более женщин! Вот и смотрели. Жадно, глаз не отрывая. Понять их можно было: все, что они недоедят, недопьют и недолюбят сегодня, завтра, возможно, допить, доесть и долюбить уже не удастся. Завтра их в живых может не быть, завтра им где-нибудь, с развороченными животами, с вывалившимися наружу внутренностями, мертвыми валяться! Значит, сегодня, пока жив, надо брать от жизни все, что возможно...

Мужики, они хоть русские, хоть чеченцы, хоть папуасы, они один черт мужики — которые своего не упустят!

Когда Фатима проходила мимо своего сидящего во главе стола родственника, он поймал ее за руку и притянул к себе.

— Поди в ту комнату, — приказал он.

Она пошла, села на краешек старой, с железными завитушками и медными шарами кровати и стала ждать.

Чего? Того, что будет.

В комнату вошел возбужденный едой, алкоголем и запахом женщины гость. Несколько мгновений он стоял на пороге, привыкая к темноте и жадно оглядываясь по сторонам. Потом рассмотрел окно, кровать и темную фигуру покорно сидящей на ней женщины. К которой сделал шаг...

Он с ней не заигрывал и не разговаривал — с такими не разговаривают. Он подошел к кровати, расстегнул штаны и, сильно толкнув женщину в грудь, уронил ее на спину, тут же навалившись сверху. Он елозил по ней, тяжело дыша и мало заботясь о том, будет ли ей приятно. Женщины рождаются не для того, чтобы им было приятно, для того, чтобы было приятно мужчине! И чтобы рожать им детей — мальчиков!

Гость захрипел, задергался, но с женщины не слез, продолжив свое дело. Он больше месяца женщины не видел!

Через полчаса, утолив свою животную страсть, гость встал с кровати.

— Иди вымойся, — приказал он, застегивая штаны.

Она пошла к реке, где вымылась. И вернулась назад. Потому что понимала, что ничего еще не кончилось. Она сидела на краешке кровати, закутавшись в темное покрывало, и даже не плакала. Чеченские женщины не плачут.

На пороге появился еще один гость. Который был такой же, как первый, который ничего не говорил, предпочитая действовать.

Ее снова пихнули в грудь и снова навалились всей массой тела, вжимая в жалобно скрипнувшие пружины...

Не шевелясь, боясь вскрикнуть и даже дышать, она терпеливо ждала, когда все кончится. Больше она ничего не могла сделать.

Если бы она сопротивлялась — кричала, протестовала, ее бы избили. Кусалась — избили бы до полусмерти, переломав ребра. Если бы нанесла насильнику увечье — убили и выбросили мертвое тело в реку. И никто бы их за это не осудил.

Когда все было кончено, в комнату вновь вошел первый гость. Но он не подошел к ней, он остался стоять у порога, крепко расставив ноги и глядя на истерзанную женщину сверху вниз.

— Хочешь отсюда уйти? — спросил он.

Она испугалась, не зная, что ответить. И вдруг, сама того не желая, молча кивнула.

— Ладно, уйдешь, — сказал он.

И, резко повернувшись, вышел...

Глава 15

Ваха раскололся сразу. Сразу после того, как его поместили в камеру к уголовникам, которые отвели ему место возле параши. Ваха гордо отказался. Наверное, слишком гордо, потому что ночью в него разом вцепились несколько рук, стащили на пол, припечатали головой к стене, наклонили и, рванув вниз штаны, заголили зад. Ваха упирался, брыкаясь и кусаясь, но он был один, а их много. Кто-то попытался пристроиться к нему сзади, но тут в камеру ворвались привлеченные шумом надзиратели, пройдя по спинам зэков резиновыми дубинками. Воспользовавшись свободой, Ваха успел сломать нос одному из обидчиков, после чего его успокоили и утащили в карцер.

Куда скоро явился его следователь.

— Бузишь? — поинтересовался он. — Носы ломаешь...

— Я их убью — шакалов! — с ненавистью сказал Ваха.

— Или они тебя. Но только не сразу... Так что подумай, в какую камеру ты отсюда хочешь вернуться — в ту или, может быть, в другую?..

В ту — не хотелось. И задержанный, пусть не мгновенно, но начал давать показания.

— Так кто, говоришь, тебя сюда послал?

Ваха назвал имя.

Следователь пробил названную фамилию по базе данных, в которую были занесены все участвовавшие в боевых действиях или помогавшие сепаратистам личности. То есть практически все население республики.

Да, есть такой типчик, который, если верить оперативным данным, ходит в подручных довольно известного в Чечне полевого командира Абдуллы Магомаева по кличке Бешеный и принимал самое активное участие в боевых действиях против федералов. Значит, вот откуда сквознячком подуло...

Следователь поднял всю имевшуюся у них на Абдуллу Магомаева информацию. Бывший офицер СА, затем инструктор по идеологии и секретарь райкома партии, примкнул к сепаратистам в девяносто пятом, вначале ходил под Басаевым, но потом что-то с ним не поделил и, уйдя, сколотил собственную банду, куда вошли в основном люди его тейпа. В большие командиры не вышел, но некоторую известность приобрел, проведя несколько удачных операций против российских войск и чеченских милиционеров. С точки зрения политического веса — ничего из себя не представляет, но воюет хорошо. Судя по непроверенным данным, в последнее время пытается объединить вокруг себя мелких командиров для организации на территории России ряда террористических актов.

Так, может, это он и есть — один из готовящихся терактов?

Пригнать в Москву машину, предварительно нашпиговав ее по самую крышу взрывчаткой, оставить в людном месте, завести таймер и... Простенько и со вкусом! Если учитывать выбранные место и время — оживленный перекресток вблизи входа в метро в час пик, суммарный тротиловый эквивалент и разлет осколков, то жертвы могли исчисляться десятками! Водитель мог ни о чем не знать, работая втемную, — вряд ли бы он добровольно согласился ехать на пороховой бочке с подожженным запалом, рискуя в любую секунду взлететь на воздух. Так что не исключено, что он не врет, утверждая, что его попросили перегнать машину и оставить ее в условленном месте, для передачи покупателю.

Конечно, такой теракт нельзя назвать хорошо подготовленным — все это больше смахивает на рассчитанную на авось импровизацию, — но если таких машин будет много, то есть шанс, что какая-нибудь из них рано или поздно рванет. Тем более что до Москвы он все-таки добрался!

То, что в “девятке” едет бомба, милиционеры не знали до самой последней минуты. Честно говоря, их изначально интересовала не машина, а водитель. Ваха Мадаев принадлежал к известному в Чечне тейпу, который специализировался на торговле наркотиками, получая “травку” из Афганистана и Ирана и переправляя ее в Москву, центральные области России и ближнюю Европу. Таких людей всегда полезно иметь в друзьях. Правда, далеко не все из них соглашаются “дружить” добровольно, и тогда приходится навязывать им отношения.

Обычно за ними следят неделю-другую, чтобы составить психологический портрет, и, воспользовавшись удобным моментом, делают предложение, от которого тот не может отказаться, — чаще всего перевезти в Россию партию наркотиков или оружия. Предложение делает кто-нибудь из работающих на силовиков сексотов, получателем выступают ряженные под братков оперативники. В момент передачи посылки курьера и “братков” берет милиция, доставляет в следственный изолятор и, жестко прессингуя, выбивает признательные показания. “Братки” колются первыми, переводя стрелки на курьера, которому по совокупности всех статей насчитывают лет двадцать строгого режима с конфискацией. А если тот не пугается, то его определяют в камеру с доходягами-зэками, которые все как один страдают открытой формой туберкулеза, харкая кровью и распространяя вокруг себя смертоносные бациллы. Что гораздо хуже, чем двадцатка строгача, потому что тянет на “вышку”, хотя в УК такой статьи нет.

Вот и думай, что тебе лучше: сгнить заживо — или?..

Потому что если ты не круглый дурак, то скоро поймешь, что если не упрямствовать, то можно попытаться договориться и получить отдельную, со всеми удобствами, видом на город и диетпитанием камеру. И выйти из нее не через двадцать лет, а через двадцать дней.

Ну думай, думай, соображай!..

Многие додумываются... Одумываются... И начинают исправно давать показания.

Конечно, все это мало похоже на сериал “Следствие ведут знатоки”, но где милиции нынче Знаменских взять? Негде взять! Следователей, умеющих вести тонкие психологические игры с подследственным, давно повывели и поувольняли к чертовой матери, без выходного пособия. Отсюда и методы. Грубые. Но действенные.

— Ну что, ты все рассказал или что-то запамятовал?

Вроде все.

Ну тогда...

И выпотрошенного до самых пяток, уже бесполезного для следствия задержанного отправляют, хотя грозились отпустить домой, прямиком на скамью подсудимых, где судьи вкатывают ему срок по самому верхнему пределу, с конфискациями и поражением в правах. Или отправляют домой, если есть надежда, что тот может разузнать что-нибудь еще. А чтобы его не заподозрили в связях с органами правопорядка, оформляют задержание за нарушение паспортного режима или вручают выписку из больницы, где указано, что он провалялся двадцать дней на койке с диагнозом “пищевое отравление”.

Такая схемка...

А в этом случае даже никаких маскарадов устраивать не пришлось — клиент сам в руки приплыл. Вернее, приехал на новенькой “девятке”. Информация о нем была получена по оперативным каналам — читай, кто-то из своих вложил Ваху со всеми потрохами. Что будет в машине, он не знал, но предполагал, что что-то противозаконное, потому что ничего другого из Чечни в Россию не возят.

Милиционеры подсуетились, организовав сопровождение въехавшей в Москву “девятки” и тихий, без шума и пыли, захват. Что-что, а брать они научились!.. Не полагаясь на случай, бравые менты подготовили двух штатных понятых и килограммовый пакет героина, чтобы подкинуть его в машину. Но в машину ничего подкидывать не пришлось: она была уже “заряжена”. Взрывчаткой.

Что было большим сюрпризом и было не по их ведомству. Пришлось милиционерам делиться информацией с фээсбешниками. Которые, как водится, потянули чужое одеяло на себя.

— Терроризм — наша специализация, — категорически заявил генерал Самойлов, рубя воздух кулаком.

— Наша — тоже, — парировал отстаивающий интересы своего ведомства милиционер с точно такими же большими звездами на погонах...

В России царил обычный бардак — силовиков расплодилось до чертовой матери, все занимались всем, сталкиваясь друг с другом и отбивая друг у друга перспективные дела. Четкого разграничения обязанностей — это твое, это мое — не было, — антитеррористические подразделения развелись, как поганки, повсюду, вплоть до райотделов милиции, и все считали, что террористов должны ловить именно они. Поэтому разбираться в правах и обязанностях приходилось не по закону, а “по понятиям”.

— Хочу напомнить, что это не какой-нибудь уголовник, а террорист! — напирал генерал Самойлов.

— А что же вы их тогда не ловили? — удивлялся высокопоставленный милиционер, лишний раз напоминая, кто взял собиравшегося взорвать Москву бандита с поличным. — Тем более что он проходит у нас по героиновому делу...

Вот если бы у него попросили отдать висяки с расчлененкой или пару серийных убийц — он бы всей душой, да еще пару “заказух” присовокупил! А террориста отдавать жалко.

— Значит, не договоримся?

— Боюсь, что нет.

Пришлось продавливать это дело через высшие инстанции.

Потому что, если его оставить ментам, они там таких дров наломают!.. Если вовсе не отпустят под подписку о невыезде под поручительство близких родственников, внесших крупный денежный залог на личный счет замминистра МВД.

Борьба была упорной, но Безопасность победила после того, как генерал Самойлов организовал баню с рыбалкой для вице-премьера.

Ваху отдали в разработку ФСБ.

Где его допросили, завербовали и отпустили восвояси. Даже без подписки. Но не навсегда — пусть даже не надеется! Потому что через месяц, полгода или год его под каким-нибудь благовидным предлогом пригласят в милицию, где не бросающийся в глаза мужчина в гражданском костюме вежливо напомнит о данной им расписке, продемонстрировав ее ксерокопию, и попросит рассказать все, что он знает о гражданине Икс или Игрек. И прозрачно намекнет, что если его собеседник вздумает упрямиться, то глазом не успеет моргнуть, как окажется в знакомой ему камере, возле параши, где его с нетерпением ожидают его старые приятели, общение с которыми было неожиданно прервано на самом интересном месте, оставив в них чувство глубокой неудовлетворенности.

— Ну, что вы на это скажете?..

Почти все говорят — “да”. И тут же выкладывают все, что знают. Тем более что спрашивают их о сущих пустяках. Вначале. Потом вопросы становятся менее безобидными.

Чем дольше сексот сотрудничает со своими кураторами, тем крепче увязает в хитро расставленных тенетах — как муха, которая не смогла выбраться из паутины сразу. И, барахтаясь, жужжа и трепыхая крылышками, привлекает в сети новые жертвы.

Так работают, так должны работать спецслужбы, оплетая паутиной целые районы, целые регионы и государства. И таких “мух” должно быть не две-три и не три десятка, а гораздо больше, чтобы поставляемая ими информация, стекаясь в одно место, взаимно пересекалась, дополняла и дублировала друг друга. И тогда скрыть что-нибудь станет практически невозможно, так как то, что не узнает один, сообщит другой, а третий подтвердит или опровергнет.

Так, не сразу, постепенно, возникает разветвленная агентурная сеть, с помощью которой, дернув за один конец, можно вытянуть за ушко да солнышко кого угодно и что угодно. Такую сеть держит всякое уважающее себя силовое ведомство. Такая сеть была в СССР и есть в любой стране мира. Без этого — нельзя. Без этого государство будет слепоглухонемым и, значит, беззащитным. Это генерал Самойлов знал твердо, неутомимо латая и штопая разрушенную демократами ловчую снасть!..

Кто-то, по каким-то своим соображениям, капнул на Ваху.

Ваха сдал своего нанимателя, который, судя по всему, связан с Абдуллой Магомаевым.

Абдулла Магомаев должен вывести следствие на тех, кто надоумил его организовать взрыв в Москве и кто является истинным заказчиком теракта...

Только не надо спешить — не надо дергать. Вываживание крупной рыбы, если не хочешь, чтобы она оборвала снасть, требует большого умения и терпения.

Дальше — так...

Ваха Мадаев, получивший кличку Ходок, вернется в Чечню, получив телесные повреждения средней тяжести в уличной драке на межнациональной почве и медсправку с печатью, объясняющую его недельную задержку в Москве.

Взрыв не состоится, но не по его вине, а потому, что собьется таймер взрывателя. Стоящей бесхозно машиной с чеченскими номерами заинтересуются жители ближайших домов, которые вызовут милицию. При проверке салона будут обнаружены какие-то подозрительного вида мешки, заполненные белым порошком. Прибывшие на место происшествия взрывотехники определят, что это взрывчатое вещество типа гексоген, и обнаружат неисправный таймер. Здесь будет нелишней маленькая паника, заметки в СМИ о предотвращенном теракте и дискуссии на телевидении, чтобы все выглядело натурально. Милиция выйдет на след водителя, пригнавшего машину в Москву, после чего Ходоку не останется ничего другого, как податься в бега, попросив убежища, например у, своего нанимателя. Который спровадит его в отряд Абдуллы Магомаева...

И потянется след...

Так?

Пока так, а там — посмотрим...

Глава 16

То, что должно было рано или поздно случиться, — случилось!

В одном небольшом среднерусском городе рвануло! На привокзальной площади, на импровизированной, где водители оставляли свои машины, стоянке.

Вначале никто ничего не понял — что-то громко ухнуло, в окнах близрасположенных зданий со звоном посыпались стекла, истерично загудела, завыла сигнализация на стоящих поблизости машинах, и над площадью стал подниматься, стал расти, словно атомный гриб, столб дыма. Потом страшно, срываясь на визг, закричала какая-то женщина, и все разом сорвались со своих мест — кто-то бежал туда, где рвануло, чтобы помочь пострадавшим, кто-то — оттуда. Большинство — оттуда.

Паники не было, потому что площадь была почти пустой. По той же причине жертв было немного — один убитый мужчина и три, которых посекло осколками, женщины. Больших потерь удалось избежать лишь потому, что электричка, которая должна была прибыть за пять минут до взрыва, задержалась в пути, опоздав на двадцать минут. Если бы она не задержалась, если бы пришла вовремя, то хлынувший на привокзальную площадь, на остановки городского транспорта и в близкие проулки людской поток окружил бы заминированную машину со всех сторон и люди оказались бы в самом эпицентре взрыва. Стоящих вплотную разнесло бы в клочья, разбросав куски их тел на многие десятки метров, так что их пришлось бы собирать по кускам, опознавая по лохмотьям одежды, кольцам и уцелевшим зубам. Стоящих чуть дальше подняло бы в воздух взрывной волной и бросило на троллейбусные и трамвайные провода, на асфальт, впечатало в стены домов и стоящих рядами киосков. Им бы переломало, перекорежило все кости — вряд ли бы из них кто-нибудь выжил. Остальных достали бы разлетающиеся во все стороны осколки и куски взорвавшейся машины.

Но, слава богу, электричка опоздала...

Генерал Самойлов узнал о взрыве из вечерних телевизионных новостей, хотя, по идее, должен был по своим каналам. Ему должен был позвонить дежурный, сообщить о ЧП и выслать домой машину. Но он не позвонил. Теперь журналисты реагируют на происшествия быстрее спецслужб.

— ...По всей видимости, взрывное устройство было заложено в припаркованный на стоянке автомобиль... — сообщил диктор.

Генерал Самойлов сбросил с ног домашние тапочки и пошел в коридор искать ботинки.

Служебная информация, несмотря на гриф “Для служебного пользования”, ничего не прояснила — в ней было все то же самое, что в телевизионных новостях. Слово в слово — словно ее оттуда переписали.

— ...Вероятней всего, взрывное устройство было заложено в припаркованный на стоянке автомобиль...

Нужно было срочно выезжать на место, пока там местные пинкертоны все следы не затоптали!

На месте генерал исходил всю площадь, согнувшись в три погибели и собирая заинтересовавшие его обломки. Под его ногами скрипело битое стекло, то и дело попадались куски искореженного металла, рядом шныряли многочисленные милиционеры и какие-то штатские.

Бардак!

Раньше сюда пригнали бы два батальона солдат, место происшествия оцепили двойной живой цепью, чтобы кошка не проскочила, и начали планомерно, разбив площадь на квадраты, собирать обломки. И собрали бы все, до последней обгорелой гайки! Собрали, вывезли, отсортировали и сложили, как пазл, восстановив машину целиком на специальном стенде. Восстановили бы и нашли номера кузова, мотора и отдельных деталей, чтобы установить, где и когда их покупали. И кто покупал. И обязательно бы их нашли и допросили!

Но это тогда — не теперь. Теперь местную власть заботило только одно — побыстрее привести все в божеский вид, убрать с глаз долой жертвы, смыть с асфальта кровь и пустить городской транспорт, чтобы успокоить взволнованное население. Так что на следственные действия и последующую расчистку завалов было отведено всего лишь полсуток. Но даже этих полусуток не было, потому что по периметру площади топтались изнывающие от ожидания дворники с метлами и совками, которых согнали сюда из всех ближайших жэков. И некоторые — уже мели!

Генерал, его люди и мобилизованные местные фээсбешники, разбив площадь на сектора и работая в прямом смысле слова не разгибаясь, лишней минуты передохнуть себе не позволяя, нашли то, что искали, сами нашли, не надеясь на милиционеров, — нашли обломки номера. Нашли и сложили.

Так и есть! Номер был чеченский!..

Все это очень сильно напоминало ту, несостоявшуюся диверсию в Москве. Тоже машина, тоже с чеченскими номерами, оставленная, как и в первом случае, в людном месте с выставленным на определенное время таймером. На то время, когда вокруг окажется побольше народа!

Вторая за неполные две недели акция — это уже серьезно. Более чем серьезно! Если кто-то с маниакальным упорством гонит в Россию нашпигованные взрывчаткой машины, то вряд ли он откажется от своих намерений и в дальнейшем. При всей кажущейся авантюристичности предложенных сценариев терактов машины все-таки достигали места назначения, а одна успела взорваться. Слава богу, не в толпе людей!

Но это совсем не значит, что в следующий раз будет обязательно машина, а не что-нибудь еще. Вопрос — что?

Знать бы, с кем имеешь дело!..

Генерал лучше, чем кто-нибудь другой, понимал, что противостоять атакам дилетантов бывает много сложнее, чем выводить на чистую воду профессионалов. Профессионалы играют по общеизвестным, изложенным в учебниках правилам, и их шаги можно предугадывать. Любитель действует как бог на душу положит, сообразуясь только со своими желаниями и больной фантазией. Попробуй угадай, что он удумает завтра.

А угадать — надо!

Случившийся теракт — это тебе не предотвращенный теракт — тут обязательно начнут искать козлов отпущения, чтобы отыметь их на правительственных коврах в хвост и в гриву. Потому что если в стране гремят взрывы, то кто-то за это должен ответить — или террористы, или те, кто с ними борется! Вот тут и вспомнят о нем и его хлопцах, которые мышей не словили, хотя на кошачьи должности поставлены.

А как их словить, если в противотеррористической обороне страны зияют такие дыры, через которые не то что машину, железнодорожный состав с тротилом можно протащить и к любой станции подогнать! Не может же он, в форму гаишников переодевшись, все дороги собой перекрыть. И продажных инспекторов не может расстреливать перед строем, на взятке поймав, чтобы другим неповадно было чеченские машины без проверки пропускать. Ну нет у него такого права! Очень жаль, что нет!..

Остается ловить преступника не по пути следования, а на месте, пока он еще из своей норы не вылез!

Генерал Самойлов вернулся в Москву, и первое, что сделал, — объявил своим подчиненным, что они переходят на казарменное положение, и затребовал досье на Абдуллу Магомаева.

Судя по всему, в ближайшее время им придется заняться вплотную... Остальное может подождать!..

Глава 17

Защита прошла удачно. Руслан Салихович был доволен: его протеже показал себя с самой лучшей стороны — доклад отчитал достойно, на вопросы отвечал бойко, без запинки. И, кстати, не забыл упомянуть о вкладе в работу своего присутствующего в зале учителя. На которого все посмотрели.

Потом, как водится, был банкет, где свежеиспеченный кандидат тоже не ударил в грязь лицом, провозглашая витиеватые восточные тосты под роскошный, двадцатилетней выдержки коньяк. Первый был — за любимого учителя, покровителя наук и аспирантов.

Набрались все изрядно, но ведь не без повода!

Разошлись за полночь.

Его вызвался отвезти домой виновник торжества.

— Давай немного прокатимся, — предложил Руслан Салихович.

Спать ему не хотелось, сегодня он был победителем, хотя и не сам “взял вес”. Но ведь победа ученика — это в том числе и победа его “тренера”. И это еще неизвестно, чьего золота в той медали больше!..

Он любил ночную Москву. Ночь смывала дневную толкотню машин и людей, убирала серые краски, скрадывала лишние детали. Город становился романтичным, камерным и по-домашнему уютным. Становился — своим.

Машина легко катила по полупустому Садовому кольцу. Здесь ему чуть не каждый дом был знаком и был связан с прошлым. Здесь он частенько гулял вначале с одноклассниками, потом под ручку с девушками, потом с детской коляской... В этом жили два его друга детства, в следующем еще один. Кажется, его звали Коля. Да, точно — Николай. Он потом погиб в армии...

По этому проулку третьим от угла стоит домик с двенадцатикомнатной коммуналкой, где он снимал угол, когда начал жить отдельно от родителей. И куда он привел свою первую подругу. В этой булочной покупал хлеб — здесь и сейчас булочная. В той высотке он праздновал какой-то Новый год в случайной, которую уже почти не помнил, компании. Там дальше роддом, где родился его первенец. Тут с него сняли часы и даже слегка побили. И такое было...

Потому что чего только не было! Жизнь штука длинная, с кем только не сведет, с кем не разведет! С кем-то зря, что свела, с кем-то жаль, что развела...

Машина проехала еще три светофора и свернула в проулок. Туда, где был его новый дом. Этот район был ему знаком меньше, и даже не потому, что он жил здесь недавно, просто возраст уже не тот, чтобы по-настоящему “осваивать” новые территории. Теперь его маршруты упростились: дом — работа — дом, ну, может быть, еще пара-тройка наиболее близких друзей.

Еще поворот.

Остановка.

— Все, спасибо, я здесь сам дойду, здесь два шага.

Еще минут пять они прощались возле машины, обнимаясь и признаваясь друг другу во взаимной любви и преданности.

— Вы такой замечательный учитель!.. — убеждал его кандидат.

— Ты лучший мой ученик!.. — расплачивался той же монетой учитель.

Сошлись на том, что хороши оба.

Потом ученик уехал, а он пошел домой — по переулку и во дворы направо. Ему было очень хорошо — его сердце согревала любовь, ну и коньяк, конечно, тоже...

Навстречу ему шла веселая компания. Очень симпатичных, на первый взгляд, и очень молодых людей и девушек. Но симпатичным молодым людям, как видно, чем-то не понравился несимпатичный им одинокий прохожий с лицом кавказской национальности.

Они не уступили ему дорогу, они столкнули его с тротуара на проезжую часть. Смели — как сор из-под ног, даже не заметив, хотя им было лет по семнадцать, а ему за пятьдесят.

В другое время он, возможно, стерпел бы, но не сегодня! Сегодня он был победителем.

— Вы дурно воспитаны! — крикнул он.

И добавил что-то по-чеченски. Возможно, что-то обидное.

Парни остановились.

— Чего? — удивились они. — Будет тут еще каждая “чурка”, спустившаяся с дерева...

Руслан Салихович вздрогнул, как от пощечины. И, не сдержавшись, схватил за грудки ближайшего к нему обидчика. Но силы были явно неравные. Руслан Салихович был в летах, а парень в самом расцвете сил... Он ударил прицепившегося к нему “черного” в лицо. Не задумываясь ударил и очень сильно ударил, без скидок на разницу в возрасте.

Руслан Салихович упал, стукнувшись головой об асфальт.

И его тут же пнули. Тяжелым, остроносым ботинком в живот. Потому что такой у них был рефлекс — добивать упавшую жертву. И еще потому, что жертва имела не такой, как у них, нос и шевелюру.

Молодые люди пинали его долго и с упоением, вымещая какие-то свои обиды.

Они остановились только тогда, когда мимо проехала милицейская машина. Парни разбежались, а милиционеры выбрались из машины и подошли к телу, склонившись над ним.

— “Чурка” какой-то, — заметил один из милиционеров, осветив фонариком лицо потерпевшего. — Точно — “чурка”! “Чех”!

Второй милиционер вытащил рацию, собираясь сообщить о происшествии, дать приметы скрывшихся преступников и вызвать “Скорую помощь”.

То есть он собирался сделать то, что обязан был сделать в соответствии со служебными инструкциями. Но так и не сделал.

— Погоди, — остановил его напарник, быстро и воровато оглядываясь по сторонам. Улица была пустынна, окна в домах не горели, машина стояла далеко от фонаря, в тени, так что ее номер рассмотреть было невозможно. Так же, как их лица. — Ты что хочешь?

— Ориентировку дать. Они далеко уйти не могли.

— Там же наши пацаны были... Свои. На хрена их подставлять? Из-за этого?.. — кивнул он на лежащее на асфальте тело. — Из-за какого-то “чурки”?

Милиционеры только что вернулись из пятимесячной командировки в Чечню, где хлебнули по самую каску, и их нелюбовь к чужого кроя носам была понятна!

— А “Скорая помощь”?

— С какого-нибудь телефона-автомата вызовем. Ничего — потерпит! А сдохнет, тоже не велика потеря — одним “черным” меньше будет!

Никаких угрызений совести милиционеры не испытывали. После Чечни — нет. Им не было никакого интереса возиться с телом, марая кровью руки и машину. Не хотелось устраивать ночные погони. И не лежала душа сдавать своих ради чужих. Они лишь боялись возможной ответственности. Но улица была пустынна, и окна не горели...

— Да ладно, ты... Мы же сюда случайно заехали. Могли и не заезжать...

— Пошли...

Они сели в машину и уехали.

Руслан Салихович остался.

Чуть позже он пришел в себя и пополз к своему подъезду, оставляя за собой на асфальте черную кровавую полосу. Но не дополз.

Утром его нашел дворник. Который узнал в окровавленном прохожем жильца своего дома. И вызвал “Скорую помощь”.

Как ни удивительно, но Руслан Салихович был еще жив! Хотя и чуть жив. Его погрузили в машину и увезли в Склиф.

Через несколько дней, когда он очнулся, к нему в палату пришел следователь. Вряд ли бы он когда-нибудь там появился, если бы не родственники пострадавшего, настаивавшие на проведении следствия.

“Больной” лежал под капельницей, в гипсе, замотанный бинтами с ног до самой головы. Но говорить — мог. Потому что хотел.

— Вы видели, кто на вас напал? — спросил следователь.

— Да, — кивнула гипсовая “кукла”.

— Вы узнали кого-нибудь из них?

— Нет.

— Можете описать?..

Он смог. Причем хорошо — у него была цепкая, потому что профессиональная, память. По такой “наводке” можно было работать, тем более что это было не умышленное, заранее подготовленное убийство, а спонтанная драка и, значит, можно было установить, откуда парни в такое время шли, опросив посетителей ближайших ночных клубов и жителей района.

Да, запросто можно было!

Более того, в этом деле даже свидетели нашлись, потому что всегда находятся какие-нибудь мучающиеся бессонницей старушки, которые вместо того, чтобы спать, торчат у окон, наблюдая, кто от кого во сколько вышел.

Так что запросто можно было это дело раскрутить.

Да, видно, не очень-то хотелось...

— Вы сказали, что прежде, чем напасть на вас, неизвестные нанесли вам словесное оскорбление. Какое? Что они сказали?

— Они обозвали меня.

— Каким образом?

— Они назвали меня “чуркой”, — нехотя процитировал потерпевший.

“Назвали “чуркой”, — написал милиционер в протоколе. И хмыкнул. По его мнению, это не могло быть оскорблением, потому что было правдой.

— Вы оскорбились и, как вы же утверждаете, решили пристыдить хулиганов. Так?

Загипсованная “кукла” кивнула.

— Так, может быть, это вы спровоцировали нападение? Сами? Неосторожным словом или поведением...

— Может быть, но разве это что-то меняет? — напряженно спросил потерпевший.

— Как знать... — многозначительно ответил милиционер. — Потерпевшие не всегда являются только жертвами преступлений, иногда и зачинщиками.

И зашуршал бумагами.

— Вот здесь у меня есть заключение мед экспертизы, из которой следует, что в момент поступления в травмопункт пострадавший находился в состоянии алкогольного опьянения...

— Ну какое это может иметь значение?! — возмутился, вскочив от волнения со стула, присутствующий при снятии показаний сын потерпевшего. — У отца была защита, после защиты банкет, где он, конечно, выпил...

— Это так? — быстро спросил следователь.

Потерпевший кивнул.

— Много вы выпили?

— Не помню.

— Ну при чем здесь это?! — вновь возмутился сын. — Ведь это не он избил — его избили!

— А при том, что, может быть, никакого избиения и не было, — предположил следователь, — а находившийся в состоянии сильного алкогольного опьянения потерпевший получил травмы в результате случайного падения...

— Да вы что?! Они же его убивали!

— Вы не можете этого утверждать, — мягко заметил следователь. — Мы это знаем лишь со слов потерпевшего, который в силу своего состояния мог что-то перепутать или забыть.

— На что вы намекаете? Вы хотите сказать, он лжет?!

— Я ни на что не намекаю. Я не гадалка, а работник правоохранительных органов и должен оперировать фактами. На сегодняшний день мне известно, что в больницу поступил больной с множественными переломами, разрывами внутренних органов и другими телесными повреждениями, происхождение которых мне, как следователю, предстоит выяснить!

Вернувшись в отделение, следователь сунул принесенную папку в самый нижний ящик стола под другие папки. Это дело у него было двенадцатым и на сегодняшний день последним. Самым последним...

— Что там у тебя? — поинтересовались у него соседи по кабинету.

— А, ерунда, “чурку” одного побили. Жаль, что не добили, — вздохнул он. — А родственники кипеж подняли. По мне — всех бы их!..

Через три дня Руслан Салихович умер...

Глава 18

Абдулла Магомаев стал героем. О том, что это он взорвал русских, знала уже вся Чечня. В маленьких кавказских республиках скрывать что-нибудь долго так же трудно, как любовную связь в коммунальной квартире, тем более что чеченцы и сами любят прихвастнуть своими успехами — это у них в крови.

— Ты слышал?!

Убийство русских в Чечне стало национальным видом спорта, заменяющим отсутствующий футбол, волейбол и прочие олимпийские игры. Только забивают в нем не голы, забивают “неверных” — солдат и мирных жителей. Забивают до смерти. Население Ичкерии напряженно следит за ходом соревнований, болея за своих. И даже те, кто верой и правдой служит федералам, все равно в душе болеют за своих — за чеченцев, тихо радуясь их победам. Когда на воздух взлетает очередной армейский бэтээр или грузовик, на базарах об этом узнают раньше, чем успевают засыпать воронку на дороге. Люди оживленно обсуждают подробности произошедшего события. В слухах бэтээр превращался в танк, грузовик — в колонну, пять погибших — в пятьдесят. Реальным цифрам потерь никто не верит — не хотят верить.

Впрочем, федералы ничем не отличаются от чеченцев. Командиры подразделений, рапортуя по команде о потерях противника, в надежде объяснить неоправданно высокую убыль личного состава или заслужить благодарность командования, приписывают к цифрам лишний нолик. А ты поди проверь, сколько действительно было убито и ранено боевиков, — не будешь же их для этого из-под руин выкапывать! Если бы кто-нибудь удосужился провести несложный арифметический подсчет, сложив все эти цифры вместе, то с удивлением обнаружил бы, что население Чечни, включая женщин, стариков и грудных детей, уничтожено нашими доблестными войсками уже минимум трижды! А они, трижды убитые, все взрывают и стреляют, и конца-краю этому безобразию не видно!

Официальному сообщению о взрыве на вокзале тоже никто не поверил. Шепотом, из уст в уста, сообщалось о десятках убитых и сотнях раненых, о рухнувших, как карточные домики, домах. В один день герой, взорвавший русский город, стал популярен, как Марадона в Бразилии. Слишком мало было в последнее время побед, чтобы пропустить незамеченным такое событие. Маленькие войны всегда рождают больших героев.

Воспринимавшие Абдуллу не очень серьезно полевые командиры быстро поменяли свое мнение. Чеченцы не верят словам, верят — делам. Абдулла сделал то, что другие считали невозможным. Он победил, один — победил, показав свою силу, а с силой лучше не ссориться. Так испокон веку устроен мир, так в стаях появляются новые вожаки — после драки, из которой они вышли победителями, вышли с добычей. А если не получилось, если они промахнулись, то стая добивает неудачников, разрывая в клочья.

Абдулла — смог! И к нему потянулись.

Но не только потому, что зауважали, а потому, что запахло деньгами! Немаленькими.

На войне — как в бизнесе, деньги идут к удачливым и сильным. Потому что они как партнеры более привлекательны, чем невезучие слабаки. К ним будут обращаться потенциальные инвесторы. И тот, кто окажется в очереди к кассе за их спиной, тот сможет успеть урвать больший кусок. Так что успевай — шевелись!

А как иначе? Иначе — никак!.. Миром правят страсти и деньги!

Страсть к войне требует особенно больших денег, потому что каждая жизнь, каждая капля пролитой солдатской крови оплачивается той или другой стороной. Ведь любой патрон, снаряд, сухарь из сухпая или ботинок не бесплатны. И если их не будет, то воевать придется в звериных шкурах с дубинками наперевес. И то их кто-то должен до этого выстругать!

Конечно, существует патриотизм... Но любая питающаяся одним только патриотизмом партизанская война неизбежно и очень быстро превращается в бандитизм, направленный против своего собственного населения. Потому что сто сидящих в лесу мужиков хотят есть. Причем каждый день! И рано или поздно с голодухи придут в ближайшую населенку попросить Христа ради хлебушка. Раз их накормят. И второй раз тоже. А в третий пошлют подальше — туда, откуда они пришли, — потому что своих детей кормить нечем, а свои дети ближе каких-то там чужих прожорливых дядек!

Партизаны уйдут несолоно хлебавши, но вернутся, когда у них пупок к хребту прилипнет. И уже не будут просить — будут требовать! И заберут овцу или корову. А что такое корова для ста оголодавших мужиков — так, червячка заморить. И через день-два они придут снова. И селяне, защищающие свой скот и амбары, встретят их неласково — встретят дрекольем. И кого-нибудь из народных защитников обязательно побьют и, может быть, даже забьют до смерти. Потому что когда кто-то, не спросясь, шарит в твоем амбаре, то это очень обидно. Селяне побьют воров, воры — селян. После чего осерчавшие партизаны церемониться перестанут, а станут ходить в чужие закрома, как к себе домой, выгребая все подряд. Ведь они защитники народа, а тот их кормить не желает!

И что останется селянам? Останется обращаться за помощью к силе, которая может защитить их от творимого беспредела. А такая сила есть только у оккупантов, у которых против ста голодных мужиков в лесу всегда найдется сто сытых и хорошо вооруженных солдат, которые, в отличие от баб и стариков, усмирят их в минуту. Нужно только подсказать, где их искать...

Такая вот ерунда получается — патриоты-партизаны становятся бандитами, терроризирующими местное население, местные жители, за которых они воюют, — добровольными пособниками оккупантов, а оккупанты — защитниками слабых и обездоленных!

Это если нет денег...

А вот если есть...

Если есть, то любая война скоро превращается в бизнес. В шабашку на крови. Когда мужики, собравшись бригадой, уходят из села на заработки, периодически высылая домой деньги. А уж чем они там зарабатывают — строительством домов или отрезанием голов — не суть важно. Важно, что они добытчики и кормильцы!

Такая война идет в Чечне. Шабашка! С наличной оплатой за каждого убитого солдата или взорванный бэтээр.

Кто за все это платит? Да мало ли кто... Те, кому одну шестую часть суши в одну вторую превратить хочется, кому своя религия более правильной кажется, кому новые виды вооружений на живых людях испытать хочется, просто богатые психи, которым деньги девать некуда...

И щедрее всего оплачиваются не реальные победы, а удачные пиар-акции. Те, о которых весь мир узнает, потому что их по “ящику” покажут. К примеру, подрыв военного грузовика на горной дороге — не покажут, а взрыв школы — обязательно! Потому что гибель детей — это сенсация, которая не оставит зрителя равнодушным! Это — рейтинги, рекламные тарифы и популярность!.. А грузовик, он и есть грузовик — то же ДТП, только с дымом и осколочными пробоинами, — кто это смотреть будет!

Такой вот расклад...

И если исходить из него, то Абдулла провел очень удачную операцию, хотя погибло в ней людей меньше, чем если бы он забросал ручными гранатами военный патруль. Зато какой резонанс!..

А раз так, раз он смог, то теперь его завалят предложениями повторить нечто подобное еще раз — на бис! Как в шоу-бизнесе, где если ты один удачный короткометражный фильм снял и тебя заметили — то на тебе деньги на сериал! И сразу же продюсеры, продюсеры, и все тебя уговаривают, горы золотые обещают и, как невесту на выданье, обихаживают!..

И Абдуллу будут обихаживать! Уже обихаживают! Уже встречаются с ним члены кабинета в изгнании, которые о нем вчера знать не знали, и руку жмут, и изготовленный в слесарных мастерских орден на грудь вешают. А рядом с ними различные сомнительные, но при деньгах, личности крутятся... И разговор меж полевых командиров совсем другой пошел — позитивный. Хотя все равно как на партсобрании: слушали — постановили...

Слушали: Магомаева Абдуллу — об активизации боевых действий и необходимости проведения террористических актов на территории России.

Выступали...

Конечно, выступали — все как один горячо поддерживая докладчика и угрожая русским!

Голосовали, хоть и рук не тянули.

Кто — за?

Кто — против?

Воздержавшиеся?

Принято единогласно!

А чего постановили?

Постановили: поручить подготовить конкретные предложения... Ответственным назначить Магомаева Абдуллу...

Ну все, закрутилось дело... Так закрутилось, что теперь просто так не остановишь!..

Глава 19

В антитеррористическом центре одной из развитых во всех отношениях капстран шел разбор недавно проведенной русскими в Москве спецоперации. В последнее время Россия сильно обогатила мировой опыт борьбы с терроризмом. И продолжала обогащать...

Командиры подразделений и привлеченные эксперты, раскрыв перед собой ноутбуки, с увлечением передвигали по экранам фигуры бойцов, обвешанных оружием. Но это была не какая-нибудь модная “стрелялка”, это была компьютерная реконструкция реальных событий. Все спецслужбы мира в обязательном порядке и очень тщательно проигрывают сценарии имевших место захватов и освобождений заложников, предпочитая учиться не на своих, а на чужих ошибках.

Реконструкция событии проводилась посредством анализа фото— и видеоматериалов и рассказов очевидцев, напечатанных в русской прессе. На официальную просьбу, направленную через МИД в российское Министерство внутренних дел, о предоставлении дополнительной информации по проведенной операции русские никак не прореагировали. Русские вообще не любят, когда в их дела кто-нибудь сует свой нос. Но там, куда допустили журналистов, скрыть что-нибудь уже не представляется возможным. Отдельные расшифрованные экспертами описания, фразы интервью и фото— и видеокадры, дополняя друг друга, позволили легко восстановить всю картину событий. В отличие от обычных людей их интересовал не событийный ряд, а детали: как были экипированы бойцы группы захвата, каким образом обеспечивалось информационное прикрытие, кто и как работал на дезинформацию противника, какое оружие и с какого расстояния применялось, как поддерживалась связь между штурмгруппами...

Так постепенно вырисовывалась общая картина боя.

— Давайте еще раз...

Черные жирные точки, обозначавшие террористов, рассыпались по плану, окружив со всех сторон белые кружочки заложников. Квадратики бойцов штурмгрупп сконцентрировались в нескольких местах плотными россыпями, их было так много, что они налезали друг на друга, образуя большие геометрические фигуры. А еще на плане были прямоугольники машин, извивающиеся цепочки внешнего оцепления, крестики, помечающие позиции снайперов, флажок штаба и куча других значков. Именно такой была диспозиция на момент начала штурма.

— Начали...

В правом верхнем углу экранов быстро побежали цифры таймера, отсчитывая минуты и секунды. Кружочки и квадратики задвигались, перемещаясь со своих мест. Вернее, пока перемещались только квадратики, втягиваясь, словно щупальца амебы, в узкие проходы. Но вот зашевелились черные точки — задергались туда-сюда, забегали... Экраны пересекла первая пунктирная линия, обозначавшая траекторию полета пули. И одну из точек перечеркнул крестик. Больше эта точка уже не двигалась. Квадратики, врываясь в помещение, быстро разбегались по сторонам, разбрасывая во все стороны пунктиры...

Стоп!

Изображение замерло. Здесь бойцы группы захвата не разобрались с секторами обстрела и могли запросто попасть друг в друга. Это ошибка, которую следует учесть! Здесь лучше действовать иначе.

Эксперты переиграли сценарий, переместив квадратики так, чтобы пунктиры не перекрещивались, и посмотрели, что из этого может получиться.

Да, так будет лучше.

Продолжаем...

Цифры на замерших таймерах сорвались и побежали дальше...

Экраны вдоль и поперек покрыли взбесившиеся пунктирные линии, черные точки одна за другой перечеркивались крестами и замирали недвижимо, несколько пунктиров все же ткнулись в белые кружочки, где прервались...

В целом русские действовали грамотно, ликвидировав всех до одного террористов и освободив заложников. Но что-то здесь было не то...

Что?

А то, что русские ликвидировали всех до одного террористов! Что те, конечно, заслужили. Но обычно антитеррористические подразделения действуют иначе. Обычно их специально натаскивают на то, чтобы освобождая заложников, часть преступников они, по возможности, брали живьем. И даже снайперов, в отличие от их армейских коллег, на тренировках учат стрелять не только в голову и грудь, но в первую очередь в конечности, чтобы обездвижить и выбить у них из рук оружие. А здесь...

А что, если посмотреть характер ранений?

Посмотрели...

Куда попадали выпущенные бойцами пули, можно было узнать, изучив фотографии трупов. Почти все ранения были в голову, то есть стрельба велась на поражение, судя по всему, специально обученными снайперами. Что оправданно вначале, в первые мгновения операции, когда важно сломить активное сопротивление противника, ошеломить, деморализовать его, чтобы он не успел причинить вред заложникам. Но потом, когда большинство преступников уже обезврежены и не представляют опасности, потом-то зачем их убивать? Ведь спасение заложников — это не вся работа, это лишь часть работы, после которой начинается расследование, призванное выявить имена соучастников и заказчиков преступления. Что гораздо проще сделать, когда в руках полицейских есть свидетели. А здесь их не осталось. Ни одного!

Странно...

Или это объясняется тем, что они не профессионалы?

Нет, не похоже, если судить по слаженности действий и выучке бойцов.

Что же тогда?

Эксперты вычистили фотографии трупов в фоторедакторах и, увеличив, показали их медикам и патологоанатомам.

— Непонятно...

Что им непонятно?

— Вот здесь... это входное пулевое отверстие. Видите, вокруг него почти нет крови?

— Ну и что, что нет?

— А то, что это свидетельствует о том, что это посмертная рана, которая была нанесена после того, как человек умер, с расстояния, не превышающего десять-двадцать сантиметров, если обратить внимание вот на эти обгоревшие волоски.

То есть стреляли в труп? Причем в голову. Причем в упор...

А зачем стрелять в труп, да еще в голову, да еще с расстояния десять сантиметров, когда он уже никому никакого вреда причинить не может? То есть получается, что после того, как террористов застрелили снайперы, их кто-то застрелил еще раз? Хм... Все это очень напоминает так называемый контрольный выстрел, который обычно используют профессиональные киллеры, которых теперь так много у них в России.

Странно, очень странно...

Но, с другой стороны, это уже не имеет прямого отношения к теме операций по освобождению заложников. Возможно, это у них такой варварский обычай — стрелять в головы покойникам. Кто их, этих русских, поймет...

А может, и точно... Может, это просто дурная привычка, приобретенная на халтурках, которыми бойцы спецподразделений подрабатывают в свободное от основной работы время? Может, так?

А что — может, и так...

Но... только вряд ли так! Что-то не верится!..

Глава 20

От судьбы не убежишь. От службы тем более. Как бы ни мечтал солдат, что там, куда он попадет, будет лучше, чем там, откуда попадет, — лучше редко бывает. Бывает по-другому — что-то лучше, что-то хуже, а что-то — хуже не придумать... Примерно как при обмене шила на мыло.

В Чечне кормили лучше.

Но реже.

Денег обещали платить больше.

Но пока только обещали.

Офицеры солдат в Чечне почти не гоняли.

Гоняли — чеченцы.

И еще в Чечне было одно неудобство, которого не было в России. В Чечне — убивали.

Первые потери подразделение понесло через две недели после прибытия. Ночью пропали двое заступивших в караул солдат. Вначале, как это часто бывает, все решили, что они подались в бега. Солдаты часто бегают, особенно когда вырываются из частей в командировки и дуреют от близости свободы. Наверное, и эти подались...

Личный состав подняли на поиски дезертиров, но не для того, чтобы найти, скорее для очистки совести. Что они, дураки, в кустах возле лагеря торчать, ожидая, когда их поймают и на губу спровадят?

Но беглецов нашли. В кустах. Недалеко от лагеря.

Мертвых.

Это были первые трупы, которые Александр Мохов видел так близко. Эти трупы он хорошо знал, это были ребята из его взвода, одного с ним призыва. Один лежал на соседней койке. А теперь лежал на земле со вспоротым животом, зажав мертвыми руками выпирающие во все стороны сизые петли кишок. Головы у него не было. Его голова валялась дальше, метрах в двадцати. Глаза у головы были открыты и смотрели куда-то вверх, в небо...

Мамочка моя!..

Солдаты испуганно смотрели на мертвецов, с которыми только вчера сечку ели. И все как один думали об одном и том же, о том, что на их месте запросто могли оказаться они.

— Ну, чего вылупились? — недовольно спросил подбежавший сержант. — И с вами то же будет, если на посту хлебалом щелкать станете. Давай за командиром!

Солдаты опрометью бросились за командиром.

— Товарищ старший лейтенант, там... там...

Лейтенант побежал вслед за солдатами. Увидел пропавших бойцов.

— Вот падлы! — в сердцах выругался он. Имея в виду убитых солдат, из-за которых у него ожидались серьезные неприятности по службе. Потому что это были солдаты его взвода.

На земле расстелили плащ-палатки, перевалили на них трупы и понесли...

Вечером, после отбоя, бойцы накушались водки.

Водку в Чечне достать нетрудно — водкой в любой час дня и ночи торгуют чеченцы. Если нет денег, они часто соглашаются отдать “пузырь” в обмен на тушенку, патроны или гранаты. Потому что во многих районах Чечни патроны имеют хождение наравне с деньгами. Курс зависит от количества завезенной водки, активности бандформирований и наличия или отсутствия поблизости складов боеприпасов. Если такие есть, то прапорщики сбивают цены, заваливая окружающие базары оптовыми партиями почти дармовых патронов и гранат.

Русские солдаты считаются лучшими покупателями, потому что им, в отличие от чеченцев, платят деньги. Кроме водки, “чехи” предлагают сигареты, пиво, а под заказ все, что угодно, — хоть целый супермаркет привезут, только плати.

Первая партия водки кончилась быстро.

Сбегали за второй...

Сашка Мохов водку не любил, его с нее воротило. Но тут он не отказывался, пил наравне со всеми. После того, что он увидел, хотелось забыться. Да и кто бы ему позволил оставаться трезвым, когда остальные пьют? Трезвый — он опасный, потому что чистенький — возьмет и вложит...

Ночью в палатку ввалился взводный, подняв всех на ноги и на уши.

— Водку жрете, гниды? — спросил он, втягивая ноздрями воздух.

— Никак нет, товарищ старший лейтенант, — нестройно ответили еле стоящие на ногах бойцы.

Хотя дураку было понятно, что после такого личный состав упьется в стельку. Да и хрен с ними — пусть пьют, главное, чтобы за рамочки не выходили.

— Все здесь?

— Так точно!..

Лейтенант пересчитал бойцов по головам, кое-кому для профилактики сунув кулаком в зубы.

— Если чего заначили — давай сюда!

Отдавать водку не хотелось, но тогда лейтенант устроит шмон, перевернув все вверх дном, все равно ее найдет и все равно заберет.

Бойцы нехотя вытащили три оставшиеся бутылки. Довольный лейтенант распихал их по карманам.

— Чтобы тихо мне тут! — приказал он. — Если что — урою!

И ушел.

— Вот гнус, теперь сам все выжрет, — тихо возмутился кто-то из стариков. — А завтра, с похмелюги, гонять начнет, как Сидоровых коз...

Утром снова давали осточертевшую сечку с сардинами. И пахнущий кислым хлеб, из расчета одна буханка на шестерых. Хлеб можно было, сбросившись, купить на базаре, но денег после вчерашнего не осталось.

Сашка Мохов, морщась, пережевывал совершенно несъедобную пищу и думал, что нет, там, откуда он прибыл, наверное, все же лучше было. Там хотя бы голов не отрезали...

Зря он так стремился в Чечню...

Глава 21

Дело было решенное, не хватало только исполнителей. Тех, что готовы отдать за свободную Ичкерию жизнь!

Считаете, что все готовы отдать?

Как бы не так! Все бы хотели отдать — давно бы отдали, а не сшивались на российских базарах, собирая с торговцев дань. Чеченцы, они тоже разные бывают...

И не надо мне толковать про шахидов! Какие они шахиды? Чеченские боевики, даже самые отъявленные, даже те, что объявляют себя смертниками, никакими шахидами на самом деле не являются, а остаются нашими в доску ребятами, еще той, советской закваски, отчего всегда норовят и рыбку съесть, и куда поудобней сесть. В бою — без проблем, в бою чеченец будет отстреливаться до последнего патрона, а потом попрет буром на пулеметы с кинжалом наперевес, себя не жалея. А вот так, чтобы сознательно, без вариантов, на смерть пойти...

Настоящему шахиду главное что — главное побыстрей себя жизни лишить, чтобы, пред светлые очи Аллаха представ, получить билетик в рай. А “нашим” — нет, “нашим”, из бывших советских, мало что пожить охота, так еще хорошо пожить охота, что-нибудь сверх отпущенных ему благ урвав! Как раньше, когда можно было, оставаясь верным заветам Ильича партийцем, небольшой свечной заводик иметь, а дома гарем из молодых комсомолок и пионерок.

Не верю я таким шахидам, пусть они даже не один, а сто поясов с тротилом на себя навяжут и десять кнопок в руки возьмут, грозя взорвать себя и всех к чертовой матери. Они и тогда будут надеяться на халяву, на то, что все как-нибудь обойдется, что их испугаются, пойдут им на уступки, дадут самолет в Швейцарию и в придачу большую кучу денег. Возможно, новое поколение чеченских партизан будет другим, а эти вряд ли...

Но клич был брошен и был услышан.

Добровольцы нашлись, их было даже много, но все они в первую очередь интересовались, сколько за свою работу получат. Хотя деньги им вроде как будут ни к чему.

Выручили, как всегда, женщины и дети.

Детям, им только скажи:“Будь готов!” — и они: “Всегда готовы!” И тут были готовы взорвать себя прямо хоть сейчас и за просто так, лишь бы доказать, что они уже взрослые и могут сражаться наравне с мужчинами.

Ну а женщины... А женщин никто не спрашивал! Кто их о чем на Кавказе спрашивает?.. Тем более что их, которым терять нечего, в Чечне пруд пруди!

А может, так и нужно — женщина или подросток внимания привлекают меньше, чем мужчина, и там, в России, им проскочить будет легче. Обвязать их поясами с взрывчаткой, вывести проводки через рукав к правой кисти, зачистить на кончиках изоляцию, намотать на указательный и большой пальцы, и живая бомба готова — нужно лишь в определенный момент вместе пальцы свести, чтобы цепь замкнуть! И...

Впрочем, мужчины тоже без дела не останутся — ведь кто-то должен осуществлять общее руководство и за исполнителями приглядывать. Ну не дамы же!..

Так было положено начало.

Начало конца России.

Глава 22

Война хирела, войне срочно нужны были донорские вливания — те самые, заменяющие кровь, зелененькие, хрустящие купюры, без которых ни автоматы не стреляют, ни гранаты не взрываются.

Бесчисленные чеченские эмиссары, беспрерывно разъезжая по десяткам стран, стучались в сотни дверей, прося денег. Вид их был непривычен — никакого камуфляжа, никаких автоматов и даже папах — цивильные, купленные в известных европейских бутиках костюмы классического кроя, пятисотдолларовые ботинки, часы “Роллекс”, очки в модной оправе. Желающий получить миллион должен выглядеть на десять штук — иначе его никто на порог не пустит. Он же не на паперть пришел, а к серьезным людям.

— Что вы хотели?

Как что — бабки. Но сразу про них нельзя — не принято. Вначале надо про страдания маленького, но гордого кавказского народа, выбравшего путь демократии и свободы. И в качестве подарка серебряный, с насечкой и драгоценными камнями кинжал ручной работы.

— О-о!..

— Примите этот небольшой сувенир в знак искреннего уважения...

А теперь можно и про бабки. Тем более что надо сущий пустяк — всего-то “лимон”. Которых у этого денежного мешка должно быть без счету — как грязи!

Но нет, не даст, все эти миллиардеры — жмоты первостатейные, за просто так цента не выложат!

— Я готов помочь вашему народу, но я должен видеть финансовые перспективы обсуждаемого инвестиционного проекта...

Короче, что я буду с этого иметь?

А что нужно?

— Если я помогу вашей маленькой, гордой стране, могу ли я рассчитывать на взаимовыгодный контракт, на строительство трубопровода для переброски нефти через вашу территорию?

Не вопрос!

— Мы готовы предоставить все необходимые гарантии...

Ну вот, на сто штук уже столковались, потому что больше сотки просто под обещания, хоть и письменные, никто не даст.

— Но я слышал, что Россия готовит проект...

Понятно — “мешок” за чужие трубы переживает. Ну, значит, их не будет.

— Территория Ичкерии России не принадлежит! Мы свободная страна, которая самостоятельно распоряжается своими землями и недрами.

Браво, браво! Но такое заявление ничего не стоит. Вот если бы возникли препятствия, которые не позволили России в ближайшем будущем...

И препятствия начинают возникать на всех уровнях. Высокопоставленные московские чиновники вдруг почему-то теряют интерес к перспективному проекту, который сами же до этого продавливали, постоянно отсылая его на доработку. Партия геодезистов, которая снимала планы местности на границе Чечни и России, пропадает в полном составе, а через неделю находится в разобранном состоянии — без голов, с выпушенными наружу кишками и отрубленными по локоть руками...

Ну вот и миллион, кажется, есть...

Вы что желаете? Немножко крови накануне встречи на высшем уровне, чтобы Россия посговорчивей была?

Без проблем — будет вам кровь. Если деньги будут...

А этих и просить не надо! Эти спонсоры — всем спонсорам спонсоры. Потому что здесь “башляют” не отдельные, пусть и небедные люди, а целые государства. Они не разбрасываются по мелочам, перегоняя суммы с бесконечными нулями на счета различных благотворительных фондов и организаций. Эти работают на постоянной основе, вкладывая в глобальный проект под названием “мировое господство”.

Идеология ведь тоже товар, за продвижение которого на мировом рынке очень хорошо платят. Там свой сетевой маркетинг — отбил от чужой религии полмиллиончика страждущих — шагай в кассу за процентами. Советский Союз миллиарды по миру раскидывал, у Америки покупателей отбивая, та, денег не считая, мировому сообществу свой товар впаривала, который назывался американский образ жизни. А третьи страны знай себе жировали. Как теперь Чечня.

Ну и сколько там набежало?..

Маловато будет. Война, она прожорлива.

Но можно взять “халтурки”.

Например, за обслуживание контрабандной тропы, по которой в Россию и Европу идет оружие, “трава” и прочие товары широкого спроса. Тропу держат чеченские боевики, отстегивая часть прибыли пограничникам, чтобы они их в другом месте ловили.

Можно баксы просто печатать. На ксероксе.

Можно брать на “крышевании”?

— Короче, так, фраер драный, если завтра бабок не будет, мы тебя, падлу, зажмурим!

И зажмурят, будьте уверены! Потому что чеченская “крыша” шутить не любит. Им человека зарезать — все равно что курице голову свернуть!

И бабки тут же находятся. Так — мелочь, две-три штуки баксов. Но если с каждого торговца на территории России по две-три штуки снять, то счет на миллионы пойдет! И если эти деньги правильно вложить!

Например, в совместный бизнес — гостиничный или газовый. Где чеченцы свой процент имеют, с этого процента дивиденды получают и с тех процентов — процент на войну отчисляют. Предпочитая, чем самим воевать, откупаться от своих земляков деньгами. А это уже не миллионы, это уже десятки миллионов.

Плюс торговля людьми — случайными или под заказ. Украл человека, палец или ухо ему отпилил и родственникам в посылке отправил, предложив выкупить все остальное. Целиком или кусками — как угодно. Обычно все предпочитают целиком. Очень прибыльный бизнес...

Или сфера услуг.

— Вам чего?

— Мне — кого. Мне — его...

Сделаем!

Ах да, еще про бюджетные деньги забыл, которые из Москвы на восстановление Чечни, на выплату пенсий и детских пособий идут, а попадают на войну. Эти деньги тоже против русских воюют. Те самые рубли, которые с матерей в виде налогов удерживают, в Чечню перегоняют и там на них патроны покупают, чтобы их детей убивать!..

И это тоже не все, это лишь малая часть статей дохода.

Текущие с гор реки наполняют капли с тающих ледников. Кап-кап-кап — течет, журча, ручеек, втекает в другой такой же ручеек и еще в один. Ручейки сливаются в ручьи, ручьи — в реки. И вот уже бурлит, ревет полноводный поток, сметая все на своем пути, — не запрудить его, не удержать!

Так и деньги...

Не будет денег — не будет войны.

Но если войны не будет — то и денег тоже не станет! Такой вот извечный круговорот получается...

Глава 23

Журналисты называют это встречей в верхах.

Или называют встречей на высшем уровне.

Эта встреча была в верхах и одновременно на самом высшем уровне. На уровне паханов, которые встречались в номере люкс на верхнем этаже гостиницы, которую москвичи называют “Рэдиссон-Чеченская”.

Прессы не было — хотя лица собеседников были узнаваемы, причем одно из них было лицом кавказской национальности. А раз не было прессы, то разговор шел не о важном — о бабках. О чем еще сегодня могут говорить серьезные люди, ну не о нарушении же прав человека в Чечне!

— Нам бы Черкизовский рынок...

— Сколько?

— Четверть.

— Треть! Не забывайте, что я здесь поставлен блюсти государственные интересы.

Кто-то это уже в каком-то фильме говорил...

— Тогда еще часть Преображенского...

Эх, милиционеров бы сюда! Но милиционерам сейчас не до того, все московские милиционеры ловят кавказских террористов в метро и на улицах — ловят, нещадно штрафуют и отпускают, чтобы на следующей станции снова поймать! Чтобы им неповадно было!

А в эту гостиницу им хода нет! Тут можно ненароком и на милицейских генералов нарваться в окружении лиц кавказской национальности! У которых они здесь, наверное, тоже регистрацию проверяют...

Теперь — о наболевшем.

— Черный на Рыжего тянет — обнаглел вконец.

— Черного давно пора укоротить...

Ну Да, так и говорят. Они же не в телевизор для электората выступают, они же в неофициальной дружеской обстановке толковище ведут.

О разном. Но в том числе о положении дел в Чечне.

— Должен признаться, меня волнует судьба Грозненского нефтеперегонного завода...

Точно, есть такой в Старопромысловском районе. Удивительный заводик, просто заколдованный! Две войны отстоял, и хоть бы что! Кругом битва идет не на жизнь, а на смерть — колонны бронетехники рубят город, как пирог, на куски, штурмовики город бомбят, боевики фугасы рвут — просто битва народов, в которой, кажется, ничего не уцелеет!.. Ан нет — есть в море огня островок мира и спокойствия — тот самый заводик! Стоит целехонький! Хоть бы один снаряд в него попал, хоть бы пулька какая шальная залетела! Так нет! Умрут боевики, а за забор не сунутся! И федералы тоже — ни-ни! Может, заговоренный он? Точно — заговоренный...

— Надеюсь, наши договоренности остаются в силе?

— Конечно, дорогой. Нам чужого не надо.

— Но мне сообщили, что несколько дней назад там имел место нежелательный инцидент.

— Какой такой инцидент, о чем говоришь, дорогой, — так, ерунда, пустяк. Ты лучше своим военным скажи...

— За них можете не беспокоиться...

Хотя инцидент точно — был. Причем со стрельбой!

Преследуемые подразделением федералов численностью до взвода, боевики какой-то небольшой, никому не подчиняющейся банды были прижаты к заводскому забору и обложены со всех сторон, так что им не оставалась ничего другого, как сдаться или умереть. Но они предпочли третий вариант — перемахнуть через забор. Что им удалось.

Но командовавший русскими майор, возбужденный гоном, тоже не остановился — он этих боевиков пять кварталов гнал и уже почти за воротники схватил, а тут какой-то забор...

Между прочим, не “какой-то”, а нефтеперегонного завода!

Майор, не мудрствуя лукаво, рванул забор толом, пробив в нем брешь, и повел полномасштабное наступление на окопавшихся среди переплетения труб бандитов. Те шарахнули по русским из гранатомета. Русские ответили дружным залпом из всех стволов.

В общем, имело место рядовое, каких случается по пять раз на дню, боестолкновение. Все немного постреляли, немного поубивали друг друга и разошлись. Делов-то!

Но эта пустячная, на первый взгляд, история имела продолжение.

Кое-кто высказал свое неудовольствие.

Другой обещал разобраться...

Полевого командира, нарушившего негласный запрет, нашли и привезли, чтобы отчитаться о проведенной разъяснительной работе, в Москву. В трех ящиках...

С остальными тоже побеседовали. Остальные боевики, говорят, тоже сильно сожалели, что не пали перед тем забором смертью храбрых, что не нашелся среди них политрук, который популярно объяснил бы им, что велика Чечня, а отступать некуда... Потому что нельзя.

А того бравого майора, который гнался за бандой, прижал ее к стенке и почти всю уничтожил, вместо представления к ордену разжаловали в капитаны и отправили на должность старшего лейтенанта на точку, на остров Врангеля, командовать подразделением, состоящим из одного солдата.

Потому что, если не твое, — не трожь!

А говорят еще, что чеченские войны — это сплошной бардак и неразбериха. Где-нибудь, может, и бардак, а где-то — нет. Где-то совсем даже наоборот!

Глава 24

Человек не зверь — человек привыкает ко всему. И Сашка Мохов привык. И даже обжился.

Опостылевшую сечку он уже почти не ел, предпочитая ей свежее мясо. Которое повара не выдавали, но которое, подсуетившись, всегда можно было добыть. Потому что если нельзя, но очень хочется, то почему бы и нет...

— Слышь, Сашка, поохотимся сегодня?

Охота в Чечне была не на рябчиков и глухарей, а на домашний скот. Конечно, просто так, возле части, палить в коров или баранов не будешь, “чехи” сразу побегут командирам жаловаться. А вот на зачистках — запросто...

“Бэшка” мчалась по пыльной грунтовке. На броне, вцепившись кто во что, сидели бойцы, головы многих из которых, в нарушение всех уставов, были повязаны платками. Бойцы зорко смотрели по сторонам. Но вовсе не для того, чтобы вовремя заметить засаду.

— Вон она — смотри!

Недалеко от дороги паслось небольшое стадо.

Несколько прикладов разом заколотили по броне.

— Стой, стой!

Водитель дал по тормозам, так что все чуть не ссыпались на землю, хватаясь за что попало, матерясь и поправляя автоматы.

Несколько бойцов спрыгнули с “бэшки” и побежали к стаду.

Корова мирно жевала какую-то траву. Дальше были еще коровы, но эта была ближе всех. Бойцы окружили ее, заходя с “тыла” и с боков. Чему-то они на этой войне научились.

— А ну, пошла, пошла!

Корова удивленно подняла голову, не переставая жевать. Пинками и ударами прикладов ее погнали к дороге. Удивленно кося большими глазами, неуклюже переваливаясь с бока на бок, корова побежала вперед, все убыстряя ход. Ее полное вымя моталось из стороны в сторону.

Пастуха никто не заметил, может, его и вовсе не было, может, он спал, а может, делал вид, что спит. С десятком вооруженных солдат больно-то не поспоришь — можно и очередь схлопотать. На войне жизнь пастуха не дороже жизни охраняемой им скотины.

— Давай быстрее!

Вообще-то коровы не беговые животные, но когда за тобой гонится, осыпая ударами, орава озверелой солдатни, кто угодно поставит рекорд скорости.

Корову выгнали на дорогу почти к самой “бэшке”.

Клацнули передергиваемые затворы автоматов.

— Ты только в башку не стреляй, а то пуля от черепушки срикошетит и нас же завалит! В шею, в шею целься!

Корова стояла, тяжело поводя боками, и смотрела на людей. Если коровы умеют думать, то, наверное, она думала, что ее собираются доить.

Короткая очередь. Мычание...

По земле хлестанула алая струя. У коровы подломились ноги, и она рухнула набок. Кто-то склонился над бьющейся тушей и, выдернув из ножен штык-нож, перечиркнул корове шею, чтобы слить кровь.

— А ну, взялись!

Разом, кряхтя и матерясь, втащили корову на броню, прикрутив ее какой-то случайной проволокой, прыгнули сами и — ходу, ходу, пока хозяева не объявились! Где-нибудь там, подальше, можно будет остановиться, разделать тушу или просто срезать мясо, выбросив все остальное.

Если что — можно сказать, что она сама, дура, под колеса бросилась или что на мине подорвалась, — не пропадать же добру, вот и подобрали. Командиру презентовать ляжку — он прикроет.

Вечером бойцы грызли мясо, запивая его баночным пивом. Чем не курорт!

Эх, еще бы бабу!

А почему бы и нет? Можно и бабу. В Чечне все можно!

— Кто пойдет?

— За “Клинским”! — хором рявкнули все и заржали, вспомнив известную телевизионную рекламу.

По-быстрому смотались к “чехам”, где за два ящика обменянной на мясо тушенки сторговали себе даму сердца. Пожилой чеченец привел средних лет женщину, закутанную в темный платок.

— Она хоть ничего? — спросили солдаты.

— Хорошая, хорошая, — закивал чеченец. — На бери. Утром сюда приведешь!

В Чечне много одиноких женщин, у которых не осталось ни кола ни двора, которые тому, кто их приютит, и принадлежат.

Задами, стараясь не попадаться на глаза офицерам, пошли в лагерь. Женщина не упиралась, шла молча, покорно.

— Ты кто — чеченка, да?

Женщина молча замотала головой.

А не все ли равно — им с ней не язык учить!

Женщину оставили в кустах, куда по-быстрому натаскали картонных коробок и, разломав и развернув, настелили на землю.

— Ты это, посиди, подожди пока здесь! Ладно?

Женщина покорно присела на картонную подстилку, поджав под себя ноги. Быстро побежали в лагерь.

— Ну что, привели?

— А че, конечно! Там она!

Глаза бойцов возбужденно забегали. Где-то там, недалеко, их ждала женщина. Купленная за два ящика тушенки.

— Кто первый пойдет?

Бросили жребий.

Первый ухажер, сально хихикая, выскочил из палатки.

— Ты там быстрее давай! — крикнули ему вслед.

Боец добежал до места и замер, воровато озираясь и не зная, с чего начать. Одно дело — изображать из себя прожженного насквозь ловеласа, и совсем другое — им быть.

Боец, шмыгая носом и переминаясь с ноги на ногу, подошел ближе. Осторожно присел рядом. Спросил какую-то ерунду:

— У тебя это... у тебя муж-то есть?

Женщина отрицательно покачала головой.

От близости женского тела, но еще больше от понимания того, что оно принадлежит ему, потому что за него уплачено и теперь можно делать с ним все, что угодно, боец начал заводиться. Положил руку на чуть вздрогнувшее плечо, притянул к себе. Быстро-быстро зашептал:

— Ты не думай, все нормально будет...

И, уже не владея собой, резко опрокинул женщину на картон, налег сверху и, жадно шаря правой рукой где-то внизу, стал задирать ей юбку...

Ожидающие своей очереди солдаты, чувствуя себя не очень-то уютно, хвастались своими любовными победами, говорили сальности и громко хохотали над ними.

Когда полог палатки открылся, все разом смолкли.

— Ну чего там?

— А чего — нормалек! Уделал ее, как бог черепаху! Не баба — конь! — похвастался сделавший свое дело ухажер. — Давай следующий.

— Ну все, пацаны, я пошел, — вскочил на ноги очередник, на ходу расстегивая ремень. — Ну я ей сейчас всандалю!..

Женщину пропустили через отделение, потом сходили к ней еще по разу и отдали соседям за бутылку водки. Чувства неловкости уже никто не испытывал — а с чего, подумаешь, какая-то проститутка! Туда ей и дорога!

От покупной любви отказался только Сашка Мохов. Ему почему-то стало ужасно противно и страшно ударить в грязь лицом. Если все узнают, что он ничего не смог, ему проходу не дадут.

— Ну ты чего, пойдешь, что ли? — толкнули его в бок.

— Не-а. Что-то не хочется, — нарочито грубо ответил он.

— Не стал, потому что не встал? — хохотнул кто-то.

— Да ну ее... Терпеть не могу черных!

Все понятливо заржали, но настаивать не стали. Не хочешь — как хочешь, твое дело! Но Сашкину долю, выплаченную за чеченку, не отдали.

Говорят, что раньше с этим делом было еще проще, что за пять-шесть тысяч можно было купить себе женщину не на ночь-две, а навсегда и, пряча ее от офицеров, пользовать хоть всем взводом за одну только кормежку, заставляя заодно грязное белье стирать. А потом продать, выгнать, хоть даже убить и бросить труп при дороге. Потому что ни ее жизнь, ни жизнь солдат, которые ее купили и используют по назначению, на войне ничего не стоит. Другая цена жизни человеческой на войне. Другие, не подходящие для гражданки, мерки. Все — другое!

Если это считать возмужанием, то все они возмужали очень быстро, превратившись из сопливых пацанов в настоящих мужиков.

И это та же самая, что навешивали им на грудь, медаль, только с обратной стороны. Почему мы даем им право убивать и умирать в девятнадцать лет за непонятно какие идеалы и лишаем права жить так, как живут на войне солдаты. Почему мы с них требуем, как со взрослых мужчин, а разрешаем, как мальчикам. Не бывает так! Бывает так — как бывает.

Как есть!..

Глава 25

— Сколько?

— Десять миллионов...

Ну, конечно, не рублей, а полноценных американских “президентов”. Кому, кроме русских, их деревяшки нужны?

Запрашиваемая сумма была не самой большой, но раздавать деньги просто так, за здорово живешь, на Западе не принято.

— Мы вам уже давали деньги...

— Так те кончились.

— Все?!

— Все. Нам еще свои вложить пришлось! Вот, пожалуйста, калькуляция.

Ну-ка, что там?

Полмиллиона — на оружие, закупленное на выставках вооружений и в третьих странах, с приложением прайсов, чеков, счетов-фактур и прочей отчетной документации.

Ну, предположим, так.

Миллион на оружие, закупленное у русских прапорщиков, работающих кладовщиками на военных складах, с приложением рукописных прайсов и расписок на оборотах разлинованных листов, вырванных из амбарных книг. С ценами, равными мировым.

“Граната F-odin — фоти долларов штука...

Патроны к автомату Kalashnikoff — ван доллар штука...”

Тут вроде все сходится...

Питание боевиков из расчета сто долларов в сутки, с раскладкой и калькуляцией утвержденного недельного меню. Все сбалансировано, все как положено — соки, фрукты, йогурты, пищевые и витаминные добавки, шоколад, зубочистки... Помножить на число едоков...

Вот тебе еще пара миллиончиков.

Взятки русским милиционерам, военным, чиновникам...

Ну откуда иноземным спонсорам знать, что гранату F-1 можно в России поменять у прапорщиков на пару бутылок водки, которые с ним тут же оприходовать, а патронов к автомату Kalashnikoff он тебе после этого насыплет полное ведро с верхом, за просто красивые глазки! Ну не знают иностранцы такой валюты — “водка” и таких единиц измерения, как ведро или “до чертовой матери”.

И не знают цен на йогурты в районах боевых действий и что никто партизанам никаких “вторых горячих завтраков” не выдает, а что всю еду они добывают сами. Да и кто тех едоков по головам считал, а тем более пересчитывал?..

А уж что касается взяток, которые берут русские милиционеры, пропускающие боевиков через блокпосты, то тут пиши что хочешь...

Вот и дурят все, кому не лень, глупых иностранных инвесторов, которые ни черта в специфике России не смыслят. Или делают вид, что не смыслят, понимая, что бесплатно никто воевать не станет.

Но и те, кто дурят, тоже не такие дураки, чтобы не соображать, что отпускаемые кредиты надо оплачивать. Потоками крови.

— На этот раз мы планируем проведение ряда масштабных акций на территории России...

Так-так, интересно!

— ...которые могут иметь большой международный резонанс...

Что верно, то верно! Маленькую, затерянную в горах Кавказа Чечню никто на карте с увеличительным стеклом не найдет, а Россию, благодаря ее величине, ракетам, балету и Достоевскому, знают все! И значит, любые мероприятия на территории России более рекламоспособны. Особенно если туда, заранее зная о времени и месте действия, подкинуть журналистов и спутниковые тарелки.

— Где конкретно вы предполагаете проведение запланированных акций?

— Здесь и здесь...

— Сколько?

— Еще пять.

За такой товар пять не много. В самый раз!

— Хорошо, мы согласны...

Итого... два организаторам, два посредникам... а исполнителям миллиона хватит. Деревянных рублей.

На войне, как в любом другом бизнесе, больше всех получает тот, кто меньше всех воюет.

— Ну что — о’кей?

— O’key!

Исполнители были найдены, суммы проплачены и тут же разворованы. А раз так, то ничего уже изменить нельзя...

Глава 26

Где-то высоко, очень высоко, выше, чем способны залететь самые выносливые птицы и подняться самые современные самолеты, где уже нет воздуха и почти нет земного притяжения, в абсолютном вакууме и невозможном холоде висит “изделие”. Одно из многих. Висит не само по себе и не где придется, а строго там, где положено. “Изделием” управляют закрепленные за ним “пилоты”. Которые не скукожились внутри тесной железяки, дыша воздухом из баллона и крутя баранку, а удобно расположились на земле, вернее, под землей, в засекреченном ЦУПе. Где так странно и причудливо соединяются две стихии — неба и земли.

Апогей.

Перигей.

Угол стояния...

Из “изделия”, как из одежной щетки, во все стороны торчит щетина направленных антенн. “Изделие” висит совершенно неподвижно, расправив “крылья” солнечных батарей, как парящий коршун, выслеживающий добычу. А внизу медленно плывет Земля.

Об этом “изделии” никто, кроме тех, кому положено, не знает. Не должен знать! Потому что “изделие” “подвесили” на чужую орбиту — а что поделать, если все точки стояния на геостационарной орбите давно разобраны и поделены и занять удобную позицию можно только внаглую — самозахватом.

“Изделие” висит не одно, их висят десятки, образуя совместно с наземными стационарными и передвижными антеннами единую сеть, которая отслеживает мировой эфир Не весь, на весь силенок не хватает, но тот, который в данный момент интересен заказчику. Так что когда ты, находясь где-нибудь в Москве, Улан-Удэ или на Канарах, болтаешь по сотовому с любовницей, признаваясь ей в любви и нелюбви к своей жене, нет никакой гарантии, что в этот момент тебя не слышит кто-нибудь третий.

В современном мире хранить тайны становится все труднее и труднее. Слишком много до них охотников и слишком длинные у них уши. Такие, что где угодно достанут...

Апогей...

Перигей...

На пустынной горной дороге затормозил джип. Из него выпрыгнул человек в камуфляже, с автоматом, болтающимся на плече, отошел на несколько шагов от машины и присел на обочине, раскрыв черный чемоданчик, похожий на сумку-“дипломат”. Его окружили со всех сторон несколько бойцов. Их указательные пальцы нервно теребили спусковые крючки автоматов. Человек раскрыл “дипломат”, повертел его так и сяк, направляя крышкой в разные стороны, поднял трубку, нажал какие-то кнопки и сказал:

— Але...

Словно не в глухом лесу был, а возле уличного телефона-автомата на минутку остановился.

— Але!..

Но прежде, чем раскрывать чемоданчик и набирать номер, он оглянулся по сторонам и вверх тоже посмотрел. И конечно, ничего не увидел. И даже если бы взял бинокль — не увидел. И даже если бы взял не бинокль, а телескоп. Он был один на пустынной грунтовой дороге, на дне горного ущелья, посреди дремучего леса.

— Слушаю!

— Это я...

— Здравствуй, дорогой!..

Абонент, ответивший человеку в камуфляже, был от него далеко. Вернее, очень далеко. Он полулежал в удобном шезлонге под расправленным цветастым зонтиком на пляже в окружении пальм и сверкающих корпусов пятизвездочных отелей, лениво поглядывая в сторону невероятно синего моря, по которому плыл ослепительно белый пароход. На столике перед ним стоял бокал с запотевшей минералкой и ваза с нетронутыми фруктами.

— Как там наши дела? — спросил человек в камуфляже, кивая своим бойцам.

Те быстро отошли на несколько шагов, замерли, прислушиваясь и зорко всматриваясь в лес. Они были готовы к бою, были готовы мгновенно залечь, закатиться за какое-нибудь препятствие, открыть стрельбу и, опустошая рожки, перекатываясь и постоянно меняя позиции, задержать противника, чтобы дать возможность уйти человеку со спутниковым телефоном. Дать уйти ценой своих жизней. О чем он знал...

— Как наши дела? — повторил человек в камуфляже.

Море лениво накатывалось на берег мелкой, теплой волной, шурша песком и мягко обтекая ноги в шлепанцах.

— Все нормально, — расслабленно ответил человек в шезлонге. — Я обо всем договорился. Деньги на акцию уйдут завтра обычным путем.

— Мансур уже знает?

— Нет, но я ему позвоню...

Человек в камуфляже дал отбой и тут же набрал новый номер.

Ему ответил абонент в России. В Новых Черемушках. В Москве.

Новый абонент сидел на продавленной старой тахте кроя шестидесятых годов, застеленной грязным, с лохматыми краями покрывалом. Но эта тахта очень гармонично вписывалась в интерьер не ремонтированной сорок лет “хрущобы”, с облупившимися оконными рамами, отставшими от стен обоями, засиженной десятками поколений мух люстрой и нескончаемым утробным гулом протекающего с конца семидесятых годов унитаза.

— Это он! — обрадовано крикнул, прикрывая трубку телефона, абонент с лицом кавказской национальности.

Крикнул своему приятелю, который, сидя в кресле без ножек, смотрел черно-белый телевизор “Рекорд”, без задней крышки, с вывалившимися наполовину внутренностями.

Тот встрепенулся, забыв про кино.

— Готовьтесь к работе. Деньги получите в течение недели... — сказал человек в камуфляже.

“... Деньги получите в течение недели...”

Кавказец просиял, радостно мотая головой. Им уже порядком надоело киснуть в этой “хрущобе”, пялясь в окно на ноги гуляющих внизу русских женщин в мини-юбках и не имея возможности даже выйти на улицу.

Он что-то быстро сказал своему приятелю по-чеченски и быстро завертел диск черного эбонитового телефона.

— Эй, слушай, это я говорю. Бабки скоро будут! Никому ее не отдавай!

Он звонил продавцу битой-перебитой, с неродными номерами и мотором, с наполовину замененной ходовой, но сияющей свежей краской и новыми литыми дисками “Ауди”. Все-таки чеченцы очень сильно напоминают детей — увидели красивую, яркую игрушку и захотели ее тут же получить, даже не думая о том, как долго смогут ею играться и смогут ли вообще...

“...Бабки скоро будут! Никому ее не отдавай!..”

Человек в камуфляже сделал еще один звонок. Со спутникого телефона — на спутниковый телефон. На этот раз звонок был “местным”.

Совсем рядом от него, в какой-то полусотне километров, раздался зуммер вызова. Но это если по прямой — в полусотне, а в горах, как известно, прямых дорог не бывает. Если бы ехать туда на джипе, то пришлось бы переваливать через три горных хребта, форсировать вброд с десяток рек и ручьев, рискуя быть сметенным горным потоком, подниматься и спускаться с перевалов по тропам, по которым и пешком-то не везде пройдешь, и выбивать с позиций русские заслоны. И все это лишь для того, чтобы сказать несколько фраз, которые можно сказать, используя космическую связь.

Сказать:

— Готовь лагерь к приему людей...

Высокие — куда уж выше космоса! — технологии сильно упрощают жизнь современного человека. Но и усложняют тоже! Потому что сигнал, который может принять один спутник, может принять и другой.

“...Готовь лагерь к приему людей...”

Посланные в космос и вернувшиеся из космоса слова не растворились в эфире, а обрели вполне материальную цифровую форму в виде отдельного, помещенного в особую папку звукового файла, который при желании всегда можно перевести обратно в речь.

“...Готовь лагерь к приему людей...”

— Можно узнать, откуда велась передача?

Без проблем...

Оператор вывел на экран координаты исходящего сигнала. И вывел карту Чечни.

— Передача велась вот отсюда в общей сложности в течение двух с половиной минут, после чего связь была прервана и больше не возобновлялась.

На карте Чечни появился крестик.

— Дайте, пожалуйста, увеличение.

Оператор изменил масштаб, подведя к крестику значок лупы и кликнув мышкой. Обозначенные на карте зеленым лесные массивы обрели очертания, тонкие пунктиры рек, “разлившись”, превратились в довольно широкие ленточки, грунтовая дорога запетляла среди склонов, то вплотную прилепляясь к “ленточкам”, то пересекая их. Разбросанные тут и там цифры обозначали высоты.

— Вы можете сказать, кто принял сигналы?

И это — пожалуйста!

Оператор вывел координаты абонентов, принявших сигналы. Абонента А, абонента В и абонента С.

Один крестик был проставлен на карте мира, далеко от места исходящего звонка и далеко от России. Был поставлен точнехонько на стоящий на берегу теплого южного моря пустой шезлонг. Второй крестик “накрыл” несколько прямоугольников, обозначавших коробки “хрущевок” в микрорайоне Новые Черемушки в Москве.

— Номер квартиры сказать не могу, — вздохнул оператор.

— Номер не надо...

Адрес, зная номер телефона, нетрудно установить по базе данных московской АТС.

Еще один крестик, перепрыгнув через несколько горных хребтов, “приземлился” в недалеком ущелье.

— Дайте еще раз запись.

Оператор выудил из папки нужный файл.

“...Готовь лагерь к приему людей...”

Интересно знать, что это за лагерь такой и каких людей он собирается принимать? Вряд ли пионеров...

— С этого телефона были другие исходящие звонки?

Как не быть — конечно, были. И на карте страны и мира появились новые многообещающие крестики... Впрочем, “нолики” тоже, потому что в этой, как и в любой другой, “игре” только выигрывать невозможно.

Апогей...

Перигей...

— Мне необходимо произвести съемку вот этого и этого районов, — потребовал заказчик.

Это — сколько угодно, были бы деньги. Потому что “изделия” имеют не только “уши”, но и “глаза” тоже... Хотя “глаза” проходят по другому ведомству. За другие деньги. С отдельными согласованиями.

Ну что, попробуем?

Отчего не попробовать?..

— Высоко сижу, далеко гляжу, — бормотал себе под нос любимую фразочку из известной детской сказки оператор, обслуживающий “глаза”.

И делал свое дело. На земле.

И случалось маленькое чудо, потому что, повинуясь ему, в сотнях километров от него и над ним, на одном из “изделий” оживал микромотор. Жужжал, проворачивая червячную передачу, которая приводила в движение штатив фотокамеры высокого разрешения. Раструб просветленного объектива медленно поворачивался на несколько градусов, выискивая внизу, на земле, цель.

А дальше все как в кино — дальше наезд трасфокатором для получения “крупного плана”. Уж такого крупного, что крупнее и представить нельзя! Потому что “оператору” нужно было снять не глаза актера, выражающие страдание, а довольно ограниченный участок на поверхности земли, находящийся в нескольких сотнях километрах от камеры!

Вот уж действительно — лицом к лицу лица не увидать, — большое видится на расстоянии.

Общий план...

Внизу плывет удивительно похожая на свою уменьшенную глобусную копию Земля. На которой довольно легко, по памятным всем из школьных контурных карт абрисам, можно угадать океаны и континенты.

Вот Азия, Европа, “сапог” Италии, отфутболивающий от себя Сицилию, а вот уже и Черное море, за которым белоснежными ледниками посверкивает Кавказский хребет.

Пошел наезд...

Надвинулись, выросли горы, заполняя весь кадр.

Доворот в полградуса.

Еще...

Еще...

Непростое это дело, когда нужно снимать аппаратом, который у тебя не в руках, а черт знает где, за пределами земной атмосферы...

Снова наезд...

И вот уже можно различить отдельные ущелья, населенные пункты и протекающие мимо них реки и даже перекинутые через реки большие мосты...

Наезд...

Пятна лесных массивов, поляны, каменные россыпи... Откуда-то отсюда вышел на связь спутниковый телефон.

Ну-ка, ну-ка — что это такое?!

Вдруг среди хаотичных клякс проступили ровные геометрические линии. Откуда им здесь взяться — природа не склонна к прямолинейности. Прямолинейность больше свойственна человеку.

Доворот...

Наезд...

Квадрат...

Еще квадрат...

Прямоугольник...

И еще прямоугольник...

И, что интересно, все эти квадраты и прямоугольники тоже разбросаны не кое-как, а располагаются примерно на равном расстоянии друг от друга, образуя вполне правильные фигуры.

А раз так, то это не лес и не поляна, это искусственное сооружение.

— Большее увеличение возможно? — спросил заказчик.

Увы... Кинобоевики сильно преувеличивают возможности спутников-шпионов, убеждая доверчивых зрителей, что с их помощью можно запросто рассмотреть номерной знак автомобиля и даже прочитать статью в газете, которую держит прохожий, прогуливающийся по Бродвею или Тверской. Пока — нельзя. Но можно увидеть танковую или автомобильную колонну или даже отдельный, стоящий на открытой площадке, автомобиль и при желании, по габаритам и абрису, установить его марку и принадлежность.

Это — можно.

И этого бывает вполне достаточно, чтобы понять, куда и зачем этот автомобиль направляется.

— А что это за чернота?

— Это люди... Группа людей, стоящих вместе. Вернее, отбрасываемые ими тени...

Ах, даже так?.. Тогда это не просто группа, а группа, образующая сильно вытянутый прямоугольник, то есть группа людей, стоящих в строю. И, значит, никакие это не люди, а солдаты, и не группа, а подразделение. А это уже совсем иное дело! И тогда расположенные недалеко от них квадраты — это почти наверняка палатки или растянутые между деревьев тенты. А все вместе это называется — полевой лагерь!

Уж не тот ли, который нужно срочно готовить к приему гостей?! А?..

Глава 27

Сегодня у Виктора Павловича был день свиданий. Сегодня он встречался не с любимыми женщинами, а с нелюбимыми им сексотами. А за что их любить — за то, что они своих друзей-приятелей со всеми потрохами сдают, получая за это полагающиеся им сребреники? Да ладно бы хоть сребреники, а то рубли. Не за что их любить... Но и без них никак нельзя!

Сексот — глаза и уши опера, без которых он глух и слеп. А он, по сути своей, хоть и зовется иначе, опер. И ценность его измеряется исключительно тем, сколько человек на него работает.

Много работает.

Из них — ничтожная часть из-за убеждений.

Все остальные за деньги и предоставляемые им услуги. За услуги даже больше, чем за деньги, потому что людям в оккупационной зоне живется несладко.

Этому нужно бумагу выправить, тому — контрабандный товар через блокпосты протащить, еще одному — родственника отмазать. Вот он и выправляет, протаскивает и отмазывает... Не бесплатно, конечно. В обмен на информацию.

А иначе как ему узнать о схроне с оружием, который завтра “случайно” найдут федералы? Или про заложенный напротив разрушенной школы фугас, который саперы обнаружат? Или про засаду?..

Кто же ему об этом просто так скажет?

Вот и приходится “крутить любовь” и ходить на свиданки к нелюбимым сексотам. Где все, хотя встречаются мужчины и совсем не по тому поводу, выглядит очень даже романтично.

Ночь, луна, небольшая полянка где-нибудь в кустиках, подальше от любопытных глаз, неясные силуэты двух припавших друг к другу людей, горячо нашептывающих что-то друг дружке на ушко.

— Рад приветствовать тебя, Аса.

— Здравствуй, начальник!

Дружеские поклоны, рукопожатия, похлопывания по спине, объятия, чуть ли не поцелуи. Обязательный восточный этикет. Хотя оба с удовольствием бы вместо того, чтобы лобызаться, перерезали друг другу глотки от уха до уха!

— Что новенького скажешь?

— К Вахе гости сегодня ночью приходили...

Это не новенькое, это уже старенькое. И цена такой информации — ломаный грош! Сутки назад она еще могла что-то значить, а теперь поздно...

Юлой вертится Аса, стараясь угодить и нашим и вашим, так, чтобы и бабки срубить, и с головой на плечах остаться. Только вряд ли ему это удастся — потому в сейфе Виктора Павловича лежат его подписки и расписки, и если он их кому-нибудь из односельчан покажет, то не жилец Аса. Потому что на войне посередке не бывает, вначале — бывает, потом нет, потом все равно придется к тому или другому берегу прибиться. К его, Виктора Павловича, берегу! И никакие хитрости здесь не помогут, потому что все эти хитрости известны!

Ну и что, что в том доме гостей уже нет, — не страшно, нет! Он все равно в тот дом нагрянет, и все там вверх дном перевернет, и все, что возможно, и всех, кого возможно, переколотит. Чтобы причинить немалый материальный и моральный урон. А потом намекнет, что не просто так пришел, а по наводке одного из соседей. Отчего тот подвиснет у него на крючке, потому что поймет, что если пострадавшим станет известно его имя, то они непременно захотят возместить причиненный им ущерб, который в Чечне возмещается не деньгами, а кровью.

В общем, попал Аса...

— Ну, что еще сказать хочешь?

— Говорят, что кто-то из ваших продался...

А вот это интересно. Свои ведь не одними только гранатометами торгуют, но информацией тоже. Тем более что этот товар, не в пример “железу”, ходовой и более безопасный. Там даже ящики на горбу никуда волочь не надо, рискуя, что тебя за руку схватят. Просто узнал, когда и по какому маршруту пойдет колонна, шепнул кому надо и получил полный расчет. И поди попробуй тебя вычисли!

Но только интереса своего выказывать не надо, чтобы продавец цену не стал набивать. Наоборот, нужно пропустить это сообщение мимо ушей, изобразив недоверие, чтобы тот, горячась и расхваливая предлагаемый товар, сказал больше, чем собирался. Чеченцы, они ведь как дети...

— Наш вам продался? Да быть такого не может! Наши не продаются! Это ваши придумывают! Это ты сам, поди, придумал!..

— Я придумал?! Я точно знаю! Мне сказали!..

Кто сказал?

Когда?

Откуда он знает?

И, ухватив, потянуть ниточку, которая, не исключено, выведет к предателю...

Ну что, все? А то ведь это не последняя свиданка. Он ведь кавалер знатный, его время чуть не до самого утра расписано.

Нет, что-то еще есть? За отдельную плату?

А стоит твое сообщение таких денег?

Которые можно вытащить, которыми можно перед глазами покрутить, похрустеть и даже дать в руке подержать, чтобы привык, как уже к своим.

Так о чем ты хотел сказать?

О том, что в селении появилась некая Сайда Байраева, которая говорит, что скоро русским придется плохо, и ищет чеченцев, готовых отдать свои жизни за свободу Ичкерии. За хорошие деньги.

Или, если переложить эту информацию на язык официальных рапортов, чеченка Сайда Байраева вербует наемников для выполнения каких-то направленных против федеральных сил акций.

Каких?

Где?..

Изобразить на лице разочарование и попробовать отобрать деньги, сунув их обратно в карман. Те деньги, к которым клиент уже привык и которые считает своими. Только не надо спешить, играя в старую, проверенную игру — перетягивание каната, когда ты тянешь к себе, а он — к себе.

Эх... я-то думал!.. А тут какая-то пришлая баба непонятно кого, неизвестно куда и зачем вербует...

Ах, она не просто вербует, а деньги предлагает? Причем не просто деньги, а доллары?

Это уже серьезней. В Чечне деньгами, особенно долларами, просто так не разбрасываются.

Так, может, она не платит, а только обещает?..

Кому-то уже заплатила? И тот куда-то исчез?

А вот это уже совсем интересно! Хотя все равно сыровато... Может, она нанимает исполнителей для строительства дома или кровной мести? Но тем не менее нужно эту информашку взять на особый контроль... Потому что не раз уже бывало, что вначале на базаре какая-нибудь темная личность денек-другой покрутится, агитируя местных за свободу и независимость Ичкерии, а потом на дорогах начинают, как поганки после дождя, десятками фугасы прорастать, и, что особенно интересно, в округе заметно возрастают платежеспособность местного населения и оборот наличных долларов. Чаще всего фальшивых.

Так что такие веши лучше мимо внимания не пропускать.

А потому имеет смысл узнать, кто она такая, эта Сайда Байраева, откуда пришла, где жила, куда ушла и кто после ее визита из местных пропал.

Потому как только дурак и невежда ищет мины и фугасы, используя миноискатели и специально обученных собак. А умный — с помощью оперативных мероприятий и сексотов...

Глава 28

Похороны получились не понять какими, не чеченскими и не русскими, а так — серединкой на половинке. Ну или, скажем, интернациональными. Руслан Салихович был чеченцем и был из многочисленного и всеми уважаемого тейпа, но он сам, его родители и их родители всю жизнь прожили в России, заметно обрусев. Трудно следовать традициям, ходить в папахе с кинжалом за поясом, будучи доктором наук и деканом факультета. У покойного было множество, еще со школьной и институтской поры, друзей и еще больше учеников, которые хотели с ним проститься “по-русски”. Поэтому уважаемые люди тейпа, посоветовавшись, согласились отступить от некоторых традиций.

“Сборище” получилось пестрым — помянуть покойного собрались солидные профессора и два академика, любимые, довольно легкомысленного вида ученики и многочисленная, прибывшая из родового селения усопшего родня.

Скорбели все по-разному, но скорбели искренне. Руслан Салихович был широкой души человеком, который смог взять лучшее от двух воспитавших его цивилизаций.

Гости подходили к его семье, выражая искренние свои соболезнования. Семья была по-восточному большая — жена, два сына, две дочери и несколько уже довольно взрослых внуков. Авторитет отца и деда в семье был непререкаемым, что, наверное, было данью “историческим корням” и его положению в обществе — отец и дед имели обширные в столице связи, легко решая самые “неразрешимые” проблемы своих близких и дальних родственников, никому в своей помощи не отказывая. Так что авторитет его был не дутый.

А вот смерть была глупой... Почтенного доктора наук и профессора запинала до смерти толпа малолетних хулиганов. Русских хулиганов. О чем на интернациональных похоронах предпочитали не говорить. Но о чем все знали...

Убийцам не понравилось поведение “лица кавказской национальности”, который, вместо того чтобы при их виде “прогнуться”, посмел сделать им замечание. За что и получил.

Преступников, как водится, не нашли. Милиция не нашла. Вернее, нашла, но доказать их вину не смогла, так как видевшие драку немногочисленные свидетели от своих показаний отказались, когда узнали, что потерпевший — чеченец, а хулиганы — русские пацаны. Покойнику все одно не поможешь, а ребятам жизнь сломаешь из-за какого-то... Да и милиция нельзя сказать чтобы сильно “пуп надрывала” ради раскрытия этого дела. Зато родственники убийц, запаниковав по поводу того, что их чада, сев в кутузку, могут оказаться в дурной компании, прикупили лучших адвокатов и, “продавливая этот вопрос” на всех уровнях, отмазали своих сыночков. Дело, как водится, развалилось, и “чада”, вместо того чтобы схлопотать по пять лет “строгача”, получили за убийство профессора строгое родительское порицание. Что, с точки зрения малообразованных “деревенских” родственников совершенно не означало, что они должны остаться безнаказанными. Не должны! Не могут! А то, что следствию не хватает каких-то там справок, ровным счетом ничего не значит. Всякое зло должно быть наказано! По крайней мере, так считали “чеченские чеченцы”.

Это русские несут на могилы своих усопших цветы. Как будто покойники девушки! Чеченцы приносят не цветы, они приносят и бросают на могильный холмик отрезанную голову убийцы. Чему душа усопшего должна возрадоваться куда больше, чем букетику десятирублевых гвоздик!

Не испорченные цивилизацией, приехавшие из чеченской глубинки родственники подходили к сыновьям покойного, поддерживали их в их горе и предлагали свою помощь и посредничество в очевидном для них деле. Они не требовали немедленных действий, но своим деятельным участием подразумевали хоть какие-нибудь действия. Потому что это для них само собой разумелось. Ведь себя они тоже считали потерпевшей стороной.

Их предки никогда не бегали жаловаться на обидчиков властям, а брали кинжал и котомку с лепешками, прыгали на горячего скакуна и уносились в горы, где не ели и не спали, пока не находили обидчика и не убивали его в честном поединке, отомстив за своего родственника и смыв позор с себя! И невозможно было себе представить, чтобы убийца безнаказанно жил рядом с ними!

— Слушай, может, тебе автомат нужен, а? — прямо спрашивали, отозвав в сторону, родственники старшего сына покойного.

— Какой автомат? — не понимал поначалу тот.

— Хороший автомат. Новый. Сам на базаре купил! Скажи — сразу твой будет!

— Ну что вы, какой автомат? — вяло отнекивался старший сын, на которого, в первую очередь, легла кровь его родителя.

— А-а, понял, у тебя свой есть... — понимающе кивал родственник, предлагавший оружие. — Но если тебе еще один нужен — ты только скажи!

Ну как им объяснить, что Москва не горы, что здесь другие порядки? Что здесь запросто можно жить рядом со своим обидчиком и даже служить под его началом и дружить с ним семьями. Что здесь все эти “дикие” обычаи не проходят, потому что тогда каждый день придется резать по пять-шесть постовых милиционеров, которые надумают проверить твой паспорт, минимум раз в неделю — начальника жэка и без счету прохожих, которые вспомнили походя твою нерусскую мать или косо посмотрели на твою женщину! Это ж пол-Москвы придется вырезать!..

Родственники отходили. Но чуть позже подходили снова.

— Если ты не можешь, если тебе нельзя — мы сами можем их убить. Ты только скажи “да”!

— Нет! Бога ради, не надо никого убивать! — умолял обрусевший сын чеченского народа, не зная уже, как спровадить назад в Чечню загостившихся у него и жаждущих крови родственников. — Я сам разберусь с этим делом! Я обязательно их убью, всех, только попозже, когда освобожусь, сейчас у меня много срочной работы.

Как будто в жизни может быть что-то важней мести!

Две сошедшиеся по нерадостному поводу цивилизации никак не могли понять друг друга и столковаться.

Столковались их дети...

Родителям бы вовремя прислушаться к их разговорам и присмотреться к возникшей между внуками погибшего профессора и их “деревенскими” ровесниками дружбе. Но им было не до того. Не до них.

А зря!

Ведь законы детского общежития очень созвучны “законам гор” — они так же непосредственны и наивны и точно так же жестоки, потому что не приемлют полутонов. Если тебя обидели — то нужно дать сдачи; если задели кого-то из своих — бросайся в драку, чтобы его защитить; если “их” много, то собирай “наших”, сходясь стенка на стенку! И там, и там геройство трактуется одинаково, а обвинение в трусости считается худшим из обвинений!

При этом у мальчишек были свои застарелые обиды: у московских — за “наезды” русских на “кавказцев” и жесткие дворовые стычки, у “деревенских” — за бомбежки и обстрелы их сел, за убитых русскими солдатами отцов и братьев.

Пацаны решили разобраться с обидчиками по-свойски. По-пацански. Это была игра, но эта игра была отображением той, взрослой, чеченской войны. Дети всегда играют во взрослые игры: девочки — в матерей и семьи, мальчики — в войнушку!

Они подкараулили тех самых “хулиганов”...

К сожалению, это оказались совсем не те хулиганы, которые избили профессора, тех, кого родители, боясь мести “кавказцев”, прятали на дачах и у дальних родственников в маленьких провинциальных городах. Это были другие парни, но эти парни знали тех парней, потому что были с ними в одной компании и, значит, должны были ответить за нанесенные ими обиду.

Если по законам гор. И по дворовым законам тоже!

Чеченские мальчики, собрав побольше “своих”, напали на компанию русских ребят, отмутузив их по первое число. И все бы было нормально — мальчишки всегда дерутся, и никто из этого трагедий не делает, но в “чеченской стенке” были не только московские мальчики, а были вполне закаленные, которые участвовали в боевых действиях, хоть и на подхвате, бойцы. Которые видели смерть — видели застреленных, зарезанных, разорванных, раздавленных людей, неважно, чеченцев или федералов, и поэтому относились к смерти немного иначе, чем их московские сверстники. Проще — относились!

В пылу драки, когда русские, отступая, схватились за какие-то палки и кому-то врезали по голове, один из чеченцев, рассвирепев, выдернул из-за пояса нож и пырнул им ближайшего противника в живот. И пырнул еще раз!

Тот ахнул и упал на колени.

И сразу, мгновенно, драка закончилась. Все — и русские, и чеченцы — стояли и, тяжело дыша, смотрели на корчившегося на асфальте от боли и страха мальчишку, между пальцами которого ползла, быстро заливая асфальт, черная кровь.

Они стояли так, наверное, с полминуты, после чего, разом сорвавшись с места, разбежались в проулки и проходные дворы.

Мальчик остался.

И умер.

Чеченских подростков тут же отправили домой, где никакая милиция их достать не могла. Московским чеченцам бежать было некуда.

— Вы что, вы с ума все посходили! — хватались за головы их родители.

Они представить не могли, что их ухоженные, посещающие кружки и музыкальные школы дети способны на такое! Конечно, случалось и раньше, что они заявлялись домой в рваной одежде и с синяками на физиономиях, но все это списывалось на “детские забавы”. В то, что их дети давно, на кулачках, враждуют с обзывающими их “обезьянами” русскими, они не знали. Или, что вернее, не хотели знать.

У детей был свой мир, в котором шли свои маленькие национальные войны, в которые они взрослых не пускали. Русские защищали свою территорию и свое право быть полноправными хозяевами этих улиц. “Кавказцы” доказывали кулаками свое с ними равенство. Все улицы и дворы давно были поделены на “свои” и “чужие”, и тот, кто нарушал границы, был бит. “Черных” территорий было гораздо меньше, но тем отчаянней “кавказцы” их отстаивали.

В стороне от этих, незаметных для глаз родителей, битв остаться было практически невозможно. Нейтралитет враждующими сторонами не признавался. Если ты “черный”, значит, ты — их. Если ты прошел по “нашей” улице, значит, ты хочешь получить. Ну так получай! И целая ватага ребятни издевалась и била кулаками по лицу нарушителя границ, после чего он действительно становился “чужим”, волей-неволей прибиваясь к “черной” стае.

Это была игра, но это была не просто игра, это была игра в будущее. Делясь на “черных” и “белых” и сходясь лоб в лоб в полутемных подворотнях, мальчики копили злобу, которая станет их философией в будущих войнах, где они сойдутся уже не в подворотнях, а на полях сражений с автоматами и гранатометами наперевес, свято веря, что делают добро, убивая “чужих”. Потому что будут исходить из своего опыта, помня и рассказывая всем, как их унижали, как били во дворах и скверах те, другие. И никто их ни в чем переубедить не сможет!

Так, незаметно для страны, в детских, подпитанных телевизионными репортажами и кухонными разговорами взрослых драках, вырастало новое, совсем иное, с другим представлением об устройстве этого мира поколение.

И первый петушок уже прокукарекал!

А их родители продолжали считать, что все то, что произошло, лишь случайность — дурное влияние деревенских, которые одичали там, в своих горах, родственников...

На этот раз милиция взялась за дело рьяно. Наверное, потому, что расследование дела “подстегивали” не на шутку напуганные родители “хулиганов”, которые считали, что это месть и начало обещанной резни. Хотя чеченцы считали иначе — считали, что если расследование гибели русского мальчика будут вести русские следователи, то виноватыми всегда будут чеченцы. И что их, в отличие от убийц Руслана Салиховича, обязательно посадят!

Положение усложнялось еще и тем, что двум из московских участников драки исполнилось по пятнадцать лет и формально их могли привлечь к ответственности за соучастие в убийстве.

Но если бы дело было только в следователях!..

В школе собравшиеся на собрание родители единогласно решили потребовать от администрации, чтобы “малолетних убийц” и заодно всех остальных “черных” убрали из класса, а лучше из школы. Родители беспокоились за жизнь своих детишек. Хотя их “детишки” уже несколько раз подкарауливали и грозили прибить чеченцев, если только они не уберутся из Москвы. Дети были даже более радикальны, чем их родители, которые готовы были удовлетвориться выдворением “кавказцев” из стен школы.

Учителя, мямля и пряча глаза, намекали, что их детям лучше было бы перевестись куда-нибудь от греха подальше, в другую школу, и даже называли адреса.

Как-то незаметно, но споро и катастрофически их уютный и прочный, в котором они жили всю свою жизнь, мир стал рушиться. Только что они были детьми и внуками уважаемого московского профессора, а стали “кавказцами”, от которых, как от чумных, шарахались все.

Поначалу они пытались понять и оправдать горячность родительских комитетов и соседей, которые запретили своим детям играть с их детьми. Но понять и простить им мешала еще одна жертва — затоптанный хулиганами до смерти профессор, чеченец по национальности, Руслан Салихович — их отец и дед.

Уж так все сошлось!..

Потом их детей забрали в милицию, где, в нарушение всех правил, продержали чуть не три месяца, “выдавливая” из них признательные показания. Кавказские дела были тогда в большой моде, и следователь надеялся с его помощью пробить себе внеочередное повышение по службе. И малость переусердствовал.

Нет, мальчишек не били и не пытали, но каждый день напоминали, кто они такие есть. Когда они вышли из тюряги домой, они твердо усвоили, что они никакие не москвичи, а “чехи”. И что их друзья не одноклассники и дворовые пацаны, а “лица кавказской” национальности. Такие же, как они.

Их маленький, многоцветный, как радуга, детский мирок поляризовался, распавшись на два цвета — черный и белый. Без оттенков. Где “черные” были свои, а “белые” — чужие.

Их жизненная позиция определилась.

По национальному признаку.

Глава 29

Почему-то считается, что в службе внешней разведки работают исключительно джеймсы бонды, которые стреляют через плечо отравленными пулями, прыгают на полном ходу с самолетов и подпоясываются исключительно черными поясами.

Хотя на самом деле там в большинстве своем трудятся “белые воротнички”. Потому что разведка — дело сугубо канцелярское и скучное до зевоты: день-деньской за письменными столами сидят госслужащие, которые перебирают бумажки. Уворованные в чужих генштабах...

Поэтому некоторые отличия от просто рядовой госконторы все-таки есть.

Например, через бюро по трудоустройству или по блату сюда на работу не устроиться.

И так просто не уволиться.

Слоняться из кабинета в кабинет, стреляя сигареты и рассказывая бородатые анекдоты, вряд ли удастся хотя бы потому, что далеко не во все кабинеты и даже на целые этажи можно попасть без предъявления спецпропуска.

Выносить что-либо с работы — хоть даже скрепку или мятую бумажку — ни-ни!

Делиться за вечерним чаем с женой и детьми тем, что делал днем, жалуясь на начальство, нежелательно.

Равно как интересоваться у соседа по кабинету — как у него дела, чем он занят и что будет делать послезавтра.

И вообще задавать лишние, не имеющие отношения к порученному делу вопросы.

Дружить придется с узко ограниченным кругом лиц, и то с разрешения начальства.

И с его же разрешения и одобрения заводить любовниц, адреса и биографии которых будут подшиты в личное дело.

Не факт, что в отпуск удастся съездить с семьей на Канары или даже в Турцию. Более вероятно — в ведомственный пансионат в Подмосковье.

Вряд ли получится купить новый “Мерседес”, объяснив счастливое приобретение деньгами, которые вам ни с того ни с сего ссудила проживающая в Улан-Удэ любимая теща.

Пить придется мало и не теряя человеческий облик.

С наркотиками, женщинами и прочими нехорошими излишествами придется завязать.

Сексуальную ориентацию иметь самую что ни на есть традиционную, воровать и заниматься бизнесом в рамках дозволенного, в партии и прочие преступные сообщества, кроме одобренных властью, не вступать, в сектах не состоять, хобби, кроме безобидных копки грядок на приусадебном участке и собирания марок, не иметь и вообще вести здоровый и прозрачный образ жизни, достойный высокого звания...

Впрочем, так говорили раньше, а теперь говорят просто — достойный...

Вот и все отличия. А во всем остальном — та же самая рутина с девяти до восемнадцати с перерывом на обед. И те же самые, только с грифами в левом верхнем углу, бумажки.

Тысячи бумажек...

Некто Икс докладывает, что имел деловую встречу с неким Игрек, который сообщил ему, что получил от Зет выгодное бизнес-предложение на поставку оптовой партии пластида и радиовзрывателей.

Игрек был известным в узких кругах бизнесменом, который специализировался на торговле оружием в странах Юго-Восточной Азии. И по совместительству был нашим агентом. Его “вербанули”, когда он учился в Университете дружбы народов в Москве и залетел на торговле контрабандным золотом. Его взяли под смуглы рученьки и препроводили в Бутырку в общую камеру, продержав там с недельку возле параши. После чего рассказали о губительном для южан климате Магаданской области, показав синоптические карты за весь период наблюдений. И предложили вместо десяти лет “строгача” — подписку о невыезде. Игрек согласился помочь органам. А органы согласились помочь ему, ликвидировав все накопившиеся за два года учебы “хвосты”.

Игрек стал отличником.

И стал агентом.

Теперь он занимался противоправной деятельностью почти открыто, не боясь преследования милиции. Если его брали с поличным, он просил позвонить по известному ему телефону, и за ним тут же приезжали одетые в серые костюмы неулыбчивые ребята, которые быстро договаривались с милиционерами.

Фарцовка, торговля наркотиками и поддельными справками позволяла Игреку нарабатывать обширные связи среди будущих министров и премьеров не образованных пока независимых африканских и азиатских государств. Очень скоро через обучающихся в университете “сынков” и “дочек”, которых постоянно нужно было выручать из щекотливых, в которые “их попадали”, ситуаций, он вышел на их отцов и дедов, предложив им взаимовыгодное сотрудничество. Ну сколько можно воевать друг с другом с помощью кремневых ружей, когда у него есть безотказный, понятный даже обезьянам автомат Калашникова?..

Налаженный контрабандный канал позволял хозяевам Игрека поддерживать перспективные освободительные движения, оставаясь при этом в стороне. Игрек честно толкал в Азию и Африку военный металлолом, не забывая, конечно, себя. Университет он давно закончил, получив диплом с отличием, потому что лучше и быстрее других разобрался, что такое дружба народов.

Потом в СССР случился переворот, который русские назвали перестройкой, — шустрые партократы, объявившие себя демократами, “съели” не успевших перекраситься в триколор своих коллег. Все это по сути и форме сильно напоминало Варфоломеевскую ночь, когда одни, договорившись, нашили на одежду метки, а другим про это ничего не сказали!

Бизон был повержен, и его тут же обглодали многочисленные, набежавшие со всех сторон шакалы. Игрек тоже поучаствовал в пиршестве, сплавляя в дальнее зарубежье танки, самолеты и подводные лодки, которые скупал на вес, как металлолом. Он разбогател и стал считать себя и считаться крупным дельцом.

Но ему напомнили, кто он есть такой на самом деле. Ему показали его юношеские фотографии — фас и профиль, — сделанные в Бутырке, и предложили возобновить прерванный по форс-мажорным обстоятельствам контракт. Спецслужбы, какой бы власти они ни служили, свои жертвы так просто не выпускают.

Игрек встретился с однокашниками, которые сменили смешные шерстяные шапочки, которыми спасались от морозов в Москве, на самые экзотические головные уборы.

— А помнишь? — вспоминали они.

— А помнишь? — напомнил им Игрек об университетских шалостях.

Далеко не обо всех событиях молодости однокашники хотели вспоминать — о многом они предпочли бы забыть, тем более теперь, когда стали известными в своих странах общественными деятелями и уважаемыми членами общества. Но не тут-то было!

Нет, Игрек их не шантажировал — упаси бог! — так грубо разведки не действуют, потому что на одних только угрозах далеко не уедешь. Клиент должен быть заинтересован в сотрудничестве не менее, чем его вербовщик. А лучше — более! Поэтому прежде, чем сделать предложение, “от которого нельзя отказаться”, объект всесторонне изучался. После чего ему предлагалась помощь в решении его насущных проблем — кому-то предлагали деньги, кому-то бесплатный курс лечения в известной западной клинике, кому-то несовершеннолетних девочек для плотских утех, кому-то совершеннолетних мальчиков для разбора с врагами... Фигуры покрупнее ловили на выгодные контракты, международное признание, компроматы на политических противников.

Нет человека, к которому нельзя было бы подобрать ключика, — вопрос лишь в квалификации и усердии взломщика. Посеянные в начале восьмидесятых, еще КГБ, на делянках УДН, зерна взросли и дали богатый урожай. Так, стараниями Игрека и Службы внешней разведки потихоньку-помаленьку в странах азиатского региона начала налаживаться новая агентурная сеть, в которой Игрек не был главным лицом, а был лишь “ткачом” — соблазнителем, который, завлекая жертву в сети, передавал ее другому, даже не зная кому.

Когда “однокашники” кончились, Игреку предложили заняться любимым делом. Агентов всегда предпочтительней использовать в делах, к которым они склонны и где могут проявить максимум своих талантов. Игрек был склонен к торговле оружием, значит, он должен торговать оружием!

Игреку вручили прайсы и образчики вооружений. На этот раз это были не танки и самолеты, а малоформатное оружие, без которого могут обойтись армии, но не могут спецподразделения и террористы. На что и был расчет! Если хочешь быть в курсе тайных войн и операций, то лучше всего сесть на их матобеспечение!

Игрек усердно снабжал народно-освободительные движения, религиозных фанатиков, террористов и просто бандитов и гангстеров всех мастей минами, взрывчаткой, радиоуправляемыми взрывателями, бесшумным спецоружием, ракетно-зенитными комплексами, средствами связи и многим чем другим. Завоевывая новые рынки сбыта, он обрастал посредниками, которые выводили его на новых заказчиков, которых он никогда не подводил, работая на свой имидж и доброе имя. Цены у него были низкие, товар качественный и очень ходовой. Поэтому очень скоро он смог отказаться от мелких заказов, переключившись на оптовые поставки. А оптовые поставки — это почти всегда политика, потому что гангстерам десятки килограммов пластита не нужны.

А говорят еще, что нельзя двух зайцев убить... Это смотря кто стреляет! Можно и больше — можно и трех!

Игрек богател на поставках дешевого вооружения, отечественные производители получили надежный канал сбыта своей продукции, а Служба внешней разведки — ценного информатора.

Ведь на самом деле рынок спецвооружений не так уж обширен, чтобы серьезным заказчикам можно было избежать знакомства с оптовыми продавцами. “Стрингеры” не тот товар, который можно запросто прикупить на любом базаре. Так что те, кому нужны “Стрингеры”, придут к тому, у кого они есть. Придут — никуда не денутся! А зная, что и кем куплено, не так уж трудно спрогнозировать, для чего куплено и где оно бабахнет! Здесь тоже все развивается по законам классической драматургии, где если в первом акте повесили на бутафорский гвоздик ружье, то в последнем оно обязательно в кого-нибудь выстрелит. Ну не станут же покупатели заказывать сто килограммов пластита лишь для того, чтобы их детишки лепили из него зверушек. С этой целью можно приобрести гораздо более дешевый пластилин!

И когда Икс докладывает, что имел деловую встречу с Игреком, который сообщил ему, что получил от Зет выгодное бизнес-предложение на поставку оптовой партии взрывчатки и радиовзрывателей, то остальное нетрудно вычислить. Нужно лишь знать, что Икс — это наш резидент, работающий под крышей советника по культуре в одной из стран Юго-Восточного региона, Игрек — торговец оружием, а Зет — посредник, снабжающий чеченскую оппозицию современным вооружением.

И если оружие заказано, то лучше его поставить. Лучше самим поставить, чем это сделают неизвестные другие.

А дальше, как говорится, возможны варианты.

Можно подсунуть бракованный пластит, который в последний момент не рванет. Или не пластит, а оконную замазку. Или все же пластит, но который рванет раньше положенного срока, разметав террористов на мелкие кусочки.

Впрочем, это повлечет вполне справедливые рекламации в адрес продавца, которого сгоряча могут лишить жизни, что обидно, так как он рассчитан на долгую и плодотворную работу.

Поэтому гораздо лучше проследить путь пластита от продавца к покупателю и дальше, “сев на хвост” курьерам и изъяв партию где-нибудь в середине транспортной цепочки, чтобы отвести от продавца ненужные подозрения.

Или ничего не изымать и ни на чьи “хвосты” не садиться, потому что это даже не вчерашний, а позавчерашний день сыска, а просто запаять внутрь взрывчатки микромаячки, сигнал которых будет принимать висящий на геостационарной орбите спутник-шпион. И по сигналам, ни за кем не бегая, а отслеживая их перемещение по карте, легко выйти на тех, кому эта взрывчатка предназначена. И, тихо сопроводив их до места назначения, взять с поличным...

Вот на самом деле о чем идет речь в шифровке, полученной от Икса, докладывающего начальству о встрече с Игреком, где тот сообщил ему, что получил от Зет выгодное бизнес-предложение на поставку оптовой партии пластита и радиовзрывателей.

А если этого мало, то информацию, полученную от Икса, можно сопоставить с шифровкой, полученной из другой страны, от еще одного Икса, который имел приватную встречу с известным бизнес-кругах банкиром, за рюмкой коньяка или партией в гольф пожаловавшимся ему, что его осаждают представители чеченского народа, выклянчивая деньги на проведение каких-то акций в России.

И присовокупить сюда “информашку”, пришедшую от двойного агента, работающего на израильскую разведку “Моссад” и одновременно, следуя приобретенной на прежней Родине дурной привычке, подрабатывающего по старому месту жительства, сливая туда по дешевке купленные другими втридорога секреты. И что он пишет? Пишет, что через агентов, внедренных в арабское подполье, израильтянам стало известно об активной вербовке среди палестинцев шахидов для помощи братьям по крови.

А еще...

И кроме...

И сверх того...

Потому что, как говорит французская пословица, что знают двое — знает и свинья. А о столь масштабных мероприятиях знают не двое, не трое и даже не три десятка — знает гораздо большее число людей, среди которых обязательно найдется хотя бы один болтун, хвастун или сексот...

Наконец, можно не служить во внешней разведке и не читать никаких шифровок, а просто влезть в Интернет и отыскать сайты, где без всяких грифов и ограничений выложена примерно та же, которую друг у друга перекупают и воруют разведки, информация. Или посмотреть по спутниковому телевидению арабские каналы, записать их на видео и попросить знакомых перевести, что там такое говорят одетые в черное, с масками на лицах, обвешанные объемистыми сумками люди...

Но можно даже спутниковое ти-ви не смотреть, а просто подумать, что бы ты сделал, окажись на их месте...

А кто-то говорит о секретах!..

Да какие, к черту, секреты!..

В современном перенасыщенном информацией мире не узнать что-либо можно только в одном случае — только если не хочешь этого знать.

Ну или...

Глава 30

Это была самая обыкновенная мародерка. Просто у пацанов кончились деньги, кончилось курево и сладости, а денежное содержание должны были выдать не раньше понедельника. Если вообще выдадут, не задержат или если его не присвоит начфин, не экспроприирует на закуп зубной пасты ротный или не отберут “сержанты”. На чужие деньги охотники находятся всегда — и все они, как один, со звездами на погонах или в крайнем случае с лычками. Всяк в армии, как и в жизни, ищет свой интерес и свой кусок хлеба с маслом. Старшие офицеры обдирают младших, младшие “отсыпаются” на рядовых солдатах, солдаты отыгрываются на местном населении. Такая извечная пирамида, в которой внизу оказывается всегда тот, кто слабее.

— Ну что, может, “чехов” тряхнем?

Ну не сидеть же, в самом деле, без курева!..

“Чехов” решили тряхнуть той же ночью. Для чего пришлось вначале договариваться с командирами. Потому что если не договориться, то ничего путного не выйдет. Солдат существо подневольное, всегда на виду и отлучиться надолго из части не может, если, конечно, его не покрывает вышестоящий командир. Впрочем, договориться удалось довольно легко, на типовых условиях — треть прибыли, и если вас поймают — то это сугубо ваши проблемы. То есть если они не успеют обернуться до вечерней поверки, то командир первый поднимет тревогу, обвинив их в дезертирстве и всех прочих смертных грехах, подведя под суд военного трибунала.

— Да мы успеем, тут два шага! — заверили бойцы.

Вечером, когда колонна возвращалась с очередной зачистки в часть, одна из “бэшек” отстала. Командиру, как полагается, доложили по рации о поломке, пообещав все по-быстрому исправить и догнать колонну буквально через несколько минут. По идее, в этот момент колонна должна была остановиться, чтобы прикрыть огнем и маневром отставшую машину или хотя бы снять с брони личный состав. Но все всё прекрасно понимали...

“Поломавшаяся” “бэшка” свернула на грунтовку и понеслась к ближайшей, которая располагалась в стороне от дороги, населенке. Бойцы, чтобы их нельзя было опознать, натянули на лица, по самые подбородки, шерстяные шапочки. Все были оживлены и возбуждены, предвкушая скорый барыш.

Домчались быстро.

Возле крайних домов “бэшка” притормозила. Эти дома стояли пустые, с развороченными снарядами крышами и разбитыми воротами. Их хозяева были либо убиты, либо согнаны в лагеря беженцев.

— Давай туда!

Наметанным глазом выбрали самые крепкие на вид руины и, разбежавшись, обшарили их снизу доверху. Промышлявшие грабежом и торговлей людьми чеченцы жили, не в пример русским крестьянам, богато, и в их домах, даже брошенных, всегда можно было чем-нибудь поживиться.

Но не в этот раз. В этот раз они ничего, кроме обгоревших, из которых нельзя было выкроить даже половичок, ковров, не нашли. А возвращаться с пустыми руками не хотелось.

Бойцы переглянулись и поняли друг друга.

Попрыгали на броню и рванули к самому близкому, с целыми стеклами и закрытыми воротами дому.

— Давай — с ходу!..

Возиться с замками и запорами им было некогда, поэтому ворота открыли с помощью “бээмпэшки”, снеся их к чертовой матери одним таранным ударом.

Громко брякнул металл о металл, и сорванные с петель ворота отлетели внутрь двора. Истошно завизжала угодившая под них и раздавленная железом собака. Но на нее никто не обратил никакого внимания. Бойцы ворвались во двор и, высадив дверь, вбежали в дом.

Дальше они действовали примерно так, как их учили, как они делали это на зачистках. Кто-то остался возле дома, прикрывая тылы, кто-то, обшаривая комнаты, выволакивал на середину “чехов”, крича на них и осыпая для устрашения градом ударов.

Вот только документов никто не проверял. Документы их не интересовали.

Хозяев дома уронили в положение “мордой — в пол”, поставив им на спины подкованные башмаки и уперев в затылки дула “АКСов”.

Только попробуй, гад, дернись!..

Спеша, стали стаскивать в кучу все, что только попадалось на глаза, — телевизор, видюшник, магнитофон, ковры, посуду... Все, что можно было завтра продать или обменять на базаре на водку.

При этом все понимали, что они делают, и поэтому торопились.

Пнув лежащих “чехов” под ребра, с напором проорали:

— Деньги есть?! Где деньги?!

Но те, боясь пошевелиться, лишь затрясли головами.

Врут, гниды! Есть у них деньги, не может не быть!

— Надо в подвале поглядеть!

Два бойца, быстро обшарив дом, отыскали вход в подвал, прикрытый сундуком, и, поддев ломом, выворотили люк наружу.

Хозяева забеспокоились, задергались.

Значит, есть деньги! У них всегда есть заначки!

Бойцы сунулись внутрь...

Навстречу им, из темноты подвала, в упор, простучала короткая автоматная очередь. Тот, что шел первым, вкрикнув, выронил из рук оружие и повалился назад, глухо стукнувшись о половицы затылком. Из его груди из рваных дыр в гимнастерке толчками стала выхлестывать кровь.

Второй схватился за бок и стал медленно оседать на стену. Он еще ничего не понял, не понял, что убит.

Кто же мог знать, что в этом доме, в этой, которую они не один раз зачищали, деревне, кто-то есть!

— Полундра-а!.. Духи!!..

Сашка Мохов стоял возле люка, стоял чуть сбоку, и вначале не сообразил, что произошло. Но рефлекторно отскочил в сторону, сорвав с плеча и передернув затвор автомата.

Из мрака подвала простучала еще одна длинная очередь. По идее, вслед за ней должна была вылететь граната, которая не оставляла людям в комнате практически никаких шансов на спасение, — десятки осколков, рикошетя от стен и потолка, нашли бы их, где бы они ни находились. Все кулями попадали на пол, втягивая головы в плечи и прикрывая затылки руками...

Ну все, сейчас, сейчас!..

Но граната так и не вылетела! Наверное, потому, что рядом с русскими и вперемежку с русскими лежали чеченцы. “Дух”, как видно, жалел своих.

— Ах ты, падла! — тихо выругался кто-то, вытягивая из подсумка “эргэдэшку”.

Дернул чеку и швырнул гранату в подвал, быстро откатившись в сторону. Через несколько мгновений ухнул взрыв, пол вздрогнул и из люка повалил дым. Для верности в подвал закатили еще гранату и лишь потом сунулись туда сами.

Внизу лежал искромсанный осколками мертвый “дух”, который только что завалил двух их товарищей.

Такая вот дурацкая получилась мародерка.

— Уходим!..

Подхватив своих убитых, бойцы выскочили из дома.

Мертвецов с ходу забросили в “бэшку”, сами запрыгнули на броню. И, уже отъезжая, услышали, как сзади истошно закричали женщины.

Черт, они ведь всё видели!.. Лиц, конечно, нет, но они могут опознать их по голосам. Что же делать?..

Решение пришло ко всем одновременно. И одно и тоже!

— Стой! — заколотили в броню прикладами. — Поворачивай!

“Бэшка” развернулась и понеслась обратно, заныривая в облаках поднятой ею минуту назад пыли. Перед домом остановились. Бойцы попрыгали с брони, выдернули из подсумков гранаты и побросали их в окна.

Один за другим грохнули взрывы, слившись в один. Во все стороны брызнули осколки стекла и щепа рам. Послышались громкие, которые туг же осеклись, крики. Ну всё, вряд ли кто-нибудь там выжил!

— Поехали, поехали!..

По дороге лихорадочно соображали, как оправдаться перед начальством. Не придумали ничего лучшего, как сказать, что на них напали “духи”, которых они преследовали до той самой деревни, где загнали в один из домов, при штурме которого потеряли двух бойцов.

Да, пожалуй, так!

Кто станет вникать, где и при каких обстоятельствах были убиты солдаты? Важно, что убиты, и убиты “чехами”. А за чеченскую семью с них никто не спросит, те погибли случайно и по вине боевиков, которые нашли приют в их доме...

Бойцам поверили. Или сделали вид, что поверили, потому что они были свои, а “чехи” чужие. Поднятые в ружье подразделения прибыли на место, взяв населенку в кольцо и проведя повальную зачистку.

Чеченцев выгоняли прикладами на улицу, обыскивали их дома, переворачивая все вверх дном, избивая тех, кто пытался протестовать.

Поблажки никому не делали. Бойцы были злы и на этот раз действовали особенно жестко. Потому что считали, что дело их правое и святое, ведь они не просто зачищали, а мстили “духам” за гибель своих товарищей!..

На войне все всем мстят. Эти — тем, те — этим. И все за одно и то же — за страдания и гибель близких им людей.

Месть очень сильное чувство, даже более сильное, чем чувство страха! Месть способна вытащить людей из окопа под пулеметные очереди, и бросить в штыковую атаку. На смерть. Чувство долга — тоже, но чувство долга, равно как патриотизм и любовь к Родине, более абстрактно и поэтому там, на передовых, подменяется более простым, понятным и универсальным — чувством мести.

Да и какой, к ляху, долг?.. Кого?.. Перед кем?.. С какой это стати десятки тысяч призванных на действительную службу пацанов, которые и жизни-то еще не видели, объявляются чьими-то должниками?

Что они должны?.. Сколько?.. Покажите расписки!..

Нет, не Конституцию, потому что пред Конституцией все равны и, значит, здесь, в окопах, должны наравне со всеми гнить дети и внуки генералов, чиновников и главного ее гаранта, возвращая Родине священный долг! А их здесь нет! Ни одного!

Да и как можно воевать из-за какого-то там долга?..

Но очень здорово можно, мстя за погибших товарищей! За вполне конкретных Сашек, Пашек, Сергеев... С которыми ты еще вчера укрывался одним бушлатом и делил один на двоих сухпай. И которых сегодня убили. На твоих глазах. Может быть, жестоко, может быть, глумясь над их трупами и над ними живыми...

И, слыша предсмертные крики, видя их страдания и их обезображенные трупы, ты вдруг понимаешь, что не уедешь отсюда, пока не отомстишь их убийцам! И тогда во всей этой войне появляется хоть какой-то смысл — высший смысл, ради которого можно недоедать, недосыпать, рисковать своей жизнью, умирать... Потому что формула “наших бьют!” нам понятна с самого детства и способна подменить любую идеологию.

Я не верю солдатам, даже контрактникам, наемникам, которые утверждают, что воюют за деньги. Вначале, может быть, за деньги, потом — нет. Невозможно воевать только за деньги, рискуя в любой момент потерять эти деньги, потеряв жизнь. Невозможно одолеть страх, замешанный на инстинкте самосохранения, — встать добровольно под пули, рвануть под собой гранату, сцепиться с врагом в рукопашке. Должно быть какое-то более сильное, способное пересилить страх чувство. И такое чувство есть — чувство мести!

Допускаю, что генералы и большие командиры воюют по каким-то другим причинам — из-за звезд, лампасов, орденов, выслуг, квартир, пенсий, амбиций, казенных дач, барыша... Они — может быть. Но солдаты — именно так!..

Но точно так же воюют и чувствуют солдаты противника, у которых тоже на их глазах погибли их боевые друзья и, может быть, братья, жены, дети. И продолжают гибнуть каждый день!

Отчего взаимный счет растет. Потому что месть не может питать любовь, месть может питать только месть!

И если одни перестают брать пленных, то и другие — тоже перестают.

Если “другие” — пытают “языков”, то “эти” тоже не стесняются в выборе средств!

Если стало известно, что “те” добивают наших раненых, то с какой стати мы должны проявлять гуманизм, оказывая их раненым медицинскую помощь?

Если “они” изнасиловали захваченных медсестер, то и мы тоже можем...

Если “они” убивают “наших”, то и мы имеем право пускать на распыл их...

Такая логика. Военная логика. Логика мести...

И кто их за это может осудить?.. Тех... И других тоже...

Лично я — не берусь!

Ни тех...

Ни других...

Глава 31

Когда-то все застольные “восточные” тосты начинались со слов: “Высоко-высоко в горах...” Теперь с этих слов начинаются военные сводки.

Высоко-высоко в горах было глубокое ущелье. В ущелье рос вековой лес. В лесу жили люди. Но даже самый зоркий орел, взлетевший выше самых высоких гор, вряд ли бы мог их заметить!

Почему?

Да потому что их жилища, костровища и расходящиеся во все стороны тропы были прикрыты растянутыми меж деревьев и вкопанных в грунт кольев маскировочными сетями с вплетенными в ткань свежесрезанными ветками, которые менялись каждое утро. Под сетками были шалаши, грубые, сколоченные из досок столы и скамейки. На скамейках и просто на земле, на расстеленных ковриках, поджав под себя ноги, сидели люди. Причем не одни только мужчины, что было очень непривычно и странно...

Сутки назад в лагерь прибыло пополнение. Среди которого оказалось немало женщин и детей. Отчего лагерь стал немного походить на пионерский. Дети, хотя и будущие воины, все равно оставались детьми — шумели, гонялись наперегонки друг за другом, конфликтовали и устраивали какие-то свои мальчишеские разборки.

“Господи, их-то зачем сюда нагнали?” — удивлялся Аслан Салаев.

Хотя догадывался зачем... Потому что не пионервожатым здесь числился и не в совете дружины заседал, а обучал боевиков основам минно-взрывного дела. Что его совершенно устраивало, так как было менее рискованно, чем если самому фугасы на дорогах устанавливать.

За неполных полтора года, что минули с момента, как он перекрестился из уроженца села Разливы Костромской области православного христианина и контрактника Степана Емельянова в мусульманина Аслана Салаева, он успел сделать неплохую карьеру, перебравшись из окопов поближе к штабу. В писаря он, к сожалению, так и не вышел, но хотя бы в инструкторы... В сравнении с теми, с кем он начинал воевать, ему сильно повезло хотя бы потому, что тех уже давно нет, те уже в земле догнивают, а он все еще жив и хорошо пристроен.

Правда, чтобы подольше удержаться на этой блатной должности, приходится изрядно вертеться: с кем полезно — дружить, кому надо — угождать, кого следует — подмазывать. Не без этого.

Его “братья по крови”, они хоть и идейные борцы, но тоже не простаки. У них тут свои интриги, почище, чем при Мадридском дворе, потому что с особо изощренной восточной спецификой. Воюют вроде бы против одного врага, под одними знаменами, но, чуть что, каждый норовит на себя одеяло потянуть, свой тейп помня, который другого тейпа круче и с которым сто лет враждует! Вот и поди разберись!.. Они до этой войны столько исков друг дружку резали, друг с дружкой мирились, роднились и друг у дружки скот и невест воровали, что теперь в их взаимоотношениях сам черт ногу сломит! Черт — сломит, а ему — нельзя! Ему приходится быть в курсе всех этих разборок, чтобы роковую ошибку не совершить, чтобы вовремя к силе прибиться. Пока это удавалось, а что дальше будет, одному богу известно... Ну, то есть, вернее, Аллаху!

Конечно, кое-какие резервы еще есть. Если уж совсем припечет, можно будет жениться на какой-нибудь засидевшейся в девках невесте из сильного тейпа, чтобы породниться с ним и приобрести защиту и покровительство. А может, и более перспективную должность. Чеченцы обычно своих не забывают, пропихивая их на хлебные места, чтобы укрепить свои родовые позиции. Так всегда было: раньше — при царе Горохе, после — при Советской власти, и теперь, на войне, тоже... Тейпу без этого не выжить, потому что если другой тейп все ключевые должности займет, то тут же, используя служебное положение, всех остальных к ногтю прижмет.

Правда, есть в таком браке по расчету и свои минусы, потому что, обретя сильное покровительство новых родственников, придется, в качестве бесплатного приложения, заполучить и всех их врагов. Причем таких, которые могут запросто прирезать из-за какого-нибудь застарелого спора двух прапрадедушек, несмотря на то, что ты с ними до брака дружбу водил. Так что здесь тоже можно ошибиться, здесь тоже все не так просто...

Такая жизнь... Как у ужа на сковородке...

— Здравствуй, Аслан!..

Это к нему. К новому своему имени он привык больше, чем к родному. Родное он уже почти забыл. И хорошо, что забыл...

— Здравствуй, Резван, здравствуй, дорогой!

С этим приятелем они вместе воевали под Самашками. Этот приятель выволок его на себе из-под обстрела, когда их накрыли огнем минометы федералов. Ему он обязан жизнью.

Ты как здесь?.. Кого видел, о ком слышал.?.. Кто жив, кто убит?..

Привычные на войне вопросы, которые задают по обе стороны линии фронта. И не менее привычные ответы — этого нет, этого тоже... Эти — живы, но один без рук, а другой без ног...

Ты откуда?..

И куда?..

Отсюда — в рейд?.. В Грозный?.. Завтра ночью?

Тогда — счастливо тебе, Резван!..

Встретились, перебросились парой слов и разошлись в разные стороны. Может быть, навсегда. Скорее всего навсегда...

...На следующий день в лагере занятий не было, потому что была объявлена приборка — бойцы штопали маскировочные сети, мели тропинки и приводили в порядок внешний вид. Окончившие общевойсковые военные училища, успевшие не по одному году послужить в частях СА чеченские командиры впитали в себя многие армейские привычки. Полезные. И не очень. Когда армию строят бывшие офицеры, то, что бы они ни строили, у них получается примерно та же армия, в какой они служили.

— Это что?.. Убрать! А это здесь зачем?..

Бордюры и стены они известкой, за неимением таковых, не мазали, траву и листочки зеленой краской не красили — трава и так была зеленой. А вот все остальное...

Судя по приготовлениям, в лагерь ожидались гости.

Которые прибыли...

Генеральских погон, фуражек и лампасов на этот раз видно не было. На гостях был обычный, уворованный русскими интендантами с вверенных им складов камуфляж. Потому что в этой войне противники были одеты в одинаковую форму, воевали одним и тем же оружием, по одним и тем же, изученным в общевойсковых училищах, которые вместе заканчивали, правилам. Гражданские войны всегда такие.

Но все равно это были командиры. Хоть и полевые...

И самым известным среди них был Абдулла Магомаев. Раньше — безвестным, а теперь, после удачного взрыва на вокзале, не только известным, но и популярным.

Высокая комиссия осмотрела лагерь, посетила занятия и провела с личным составом “политбеседу”, призывая к джихаду и живо интересуясь, кто готов пожертвовать своей жизнью ради светлого завтра свободной Ичкерии. Личный состав, среди которого было немало женщин и подростков, горячо заверил, что готов в любую минуту: если потребуется, то хоть прямо сейчас!

Аслан Салаев с интересом и удивлением наблюдал за реакциями своих “курсантов”, которых он учил ставить мины, подрывать мосты и здания и снаряжать и использовать пояса шахидов. Судя по всему, они не врали, они действительно были готовы взорвать себя ради свободы Ичкерии. По крайней мере, женщины и подростки.

Встреча закончилась небольшим парадом, чеченскими национальными танцами и общей молитвой...

По коридору шел человек. Офицер. В руках у него была сумка. С болтающейся на боку пломбой. В сумке — запечатанный конверт с грифом “Секретно”. В конверте — распечатка только что полученной шифровки. От кого была эта шифровка и что в ней было, офицер не знал — его дело было маленькое — разнести шифровки адресатам, под роспись, отметив время передачи в специальном журнале. Что он и делал.

Перед одной, ничем не отличающейся от других дверью он остановился. Постучал. Спросил:

— Разрешите войти?

И вошел...

Шифровка была от “Тромбона”, и пришла она обычным порядком, что свидетельствовало о том, что сутки назад он был жив и что у него все в порядке.

“Тромбон” сообщал об инспекции лагеря рядом полевых командиров, среди которых наиболее значимой фигурой был известный чеченский террорист Абдулла Магомаев. Высказывал мнение, что это подтверждает серьезность намерений чеченцев и что Абдулла, вполне вероятно, готовит кадры под себя. Передавал имена, подробные словесные портреты и особые приметы обучающихся минно-взрывному делу “курсантов”. Просил проработать резервные каналы связи. И передать весточку семье...

И еще сообщал, что в ближайшие дни ожидается прибытие в Грозный группы боевиков, предположительно для организации террористического акта, что в группу входит шестнадцать человек и подходить они будут со стороны...

Информация была передана по инстанции и принята к сведению.

Отряд чеченских боевиков встретили на подходах к Грозному, загнали в заранее приготовленную засаду, окружили и предложили сдаться, а когда те отказались, расстреляли из пулеметов и выведенных на прямую наводку орудий “бээмпэшек”. Большинство “чехов” погибли на месте. В том числе Резван...

Тот, который полгода назад спас жизнь Аслану Салаеву, вынеся его на себе из-под минометного обстрела...

Глава 32

Фатима Мерзоева была оживлена и почти счастлива. Она все еще находилась под впечатлением вчерашней встречи...

Когда в лагерь прибыли гости, она во все глаза смотрела на идущего впереди Абдуллу Магомаева. Смотрела не как женщина — чеченки не имеют привычку глазеть на мужчин так, как это делают русские женщины, и уж тем более не могут кокетничать с ними, набиваясь на знакомство, потому что любовные интрижки для них после замужества исключены. Впрочем, до женитьбы — тоже! Судьбу чеченской женщины решает мужчина — вначале отец, потом муж. А если нет мужа, отца или старшего брата, которые могут ее защитить, то мужчина, которому она принадлежит.

Фатима не могла смотреть на Абдуллу как на мужчину, потому что не смела даже мечтать, что он обратит на нее внимание. Она смотрела на Абдуллу Магомаева как на героя, о котором знала и говорила вся Чечня. Она знала, что Абдулла был командиром и убил много русских. А теперь собрал их здесь, в этом лагере, за что она ему была благодарна.

Потому что благодаря этому вырвалась оттуда, где ей было очень плохо. Здесь ей было гораздо лучше, здесь она была равной среди равных, ее не унижали, не заставляли выполнять самую черную работу, не понукали, не били и не насиловали, как это было в доме приютившего ее, после гибели мужа, дальнего родственника. Здесь с ней обращались так, как, может быть, никогда до того не обращались!

И она смогла это оценить...

Когда с затравленным, битым-перебитым жизнью человеком начинают разговаривать по-человечески, он, как та бездомная, пригретая добрыми людьми собака, из благодарности готов жизнь положить за новых своих хозяев!

И таких, как Фатима, — лишившихся мужской защиты чеченок, — здесь было много. Для них это точно был пионерлагерь, пусть и с сильным военно-патриотическим уклоном. Собранные из далеких горных аулов, куда редко кто из посторонних забредает, где ничего не происходит, все разговоры давно переговорены и все события наперед известны, они жадно делились впечатлениями, впитывая рассказы про не похожую на ту, какой они жили, жизнь. Для них лагерь стал окном в большой мир, которого они не видели и который не знали!

Что будет потом, они не задумывались, лишь бы было хорошо сейчас.

Когда Абдулла Магомаев, остановившись, выбрал ее и многих других и заговорил с ней, она не могла поверить своему счастью. До того мужчины с ней почти не общались, они ей приказывали или ее использовали. Молча.

— Ты откуда?

Она сказала.

— У тебя есть муж?

У нее был муж — бывший русский солдат, принявший ислам, с которым она почти и не жила, потому что сразу после свадьбы он ушел воевать, а чуть позже погиб. И еще у нее был ребенок, сын, которого она носила под сердцем и выкинула, когда русские вертолеты обстреляли аул и ее засыпало обломками дома. Ее спасли, но она осталась хромой и бесплодной.

У нее был муж и был ребенок, а теперь не осталось никого. Совсем! Ее отец и братья погибли еще раньше, на той, первой войне.

Обо всем этом она рассказала Абдулле и чуть не расплакалась.

— Когда мы победим, у тебя будет все, — пообещал Абдулла ей и всем. — Мы обязательно победим!

И она ему поверила. И все поверили.

Потому что он был мужчиной.

Был их командиром.

И был героем...

Они победят, и у нее будет похожий на ее командира муж, будет свой дом и будет сын или даже несколько сыновей, потому что, когда есть деньги, говорят, можно вылечить любую болезнь.

У нее будет все очень хорошо.

А иначе не стоит жить...

Глава 33

По Белому морю плыл... пароход.

Так и хочется сказать — белый. Но, к сожалению, не белый. И даже не пароход, а катер.

У штурвала катера стоял бравого вида капитан, в фирменной фуражке с изломанным козырьком и не менее изломанной судьбой. Раньше он служил первым помощником на большом гидрографическом судне, но потом спился и был списан с корабля на берег. А чуть позже был списан в утиль его корабль, потому что гидрография никому не стала нужна. Если флот стоит на мертвом приколе у причальной стенки, то к чему тратить деньги на изучение водного режима морей и океанов, зачем кормить гидрографов?

Старпом остался без работы и без средств к существованию. Но успел, используя старые связи, купить себе по дешевке списанный катер. В то время как другие за ту же сумму покупали списанные крейсеры и авианосцы.

Старпом засучил рукава, перебрал до последнего винтика машину, ободрал с бортов и надстроек старую краску, вставил стекла в разбитые иллюминаторы, надраил до ослепительного блеска медяшки, переоборудовал матросский кубрик, превратив его в некоторое подобие кают-компании. В общем, привел старую разбитую посудину в божеский вид, надеясь наладить морские прогулки для туристов и отдыхающих. Денег на это понадобилось столько, что пришлось разъехаться со своей, с которой они давно не жили, живя под одной крышей, женой и заложить полученную однокомнатную квартиру. Но он сильно не горевал, надеясь быстро вернуть взятый кредит.

Ага, как же — акулью требуху тебе во все клюзы, китовой ворванью залить по самые гланды и деревянным клином зачеканить! Салага простодырая!..

Как только у пирса встал его красавец-пароход, к нему заявились какие-то темные личности.

— Ты где, дядя, такую лайбу отхватил? — поинтересовались они.

— Вот этими самыми руками собрал, — показал он кровавые мозоли на ладонях.

На мозоли личности даже не взглянули, заглянули в иллюминаторы, увидев обитые красным драпом диванчики. А че, нормальный ход.

— Это ты, что ли, там намалевал? — показали они на объявление, где желающим предлагалось незабываемое морское путешествие и где дэковский художник за бутылку водки и закусь намалевал невозможно синее море, ослепительно белый пароход и красное, как кровь, солнце.

— А вы что, желающие? — подозрительно спросил старпом.

— Мы твоя охрана, — объяснили парни. — Мы тебя будем охранять.

— От кого? — не понял старпом.

— От нас, — как кони, заржали парни.

Хотя это была не шутка, это была чистая правда.

— Короче: это море — наше, — объяснили они, по-быстрому приватизировав бесхозные водные просторы. — Хочешь по нему лохов катать, валяй, но тогда нужно отстегивать.

До того, чтобы присваивать себе моря и океаны, даже беспардонный пират Дрейк не додумался! Корабли на дно пускать, убивать — да, пускал и убивал, но Атлантику не прикарманивал!

— Ну ты понял, дядя?..

Нет, не понял...

Старпом загнул что-то про косяк морских ежей им в глотки и во все, выше и ниже ватерлинии, отверстия, утрамбовать сверху грязным сапогом и запечатать пластырем...

Пришлось ему объяснять его права и обязанности.

Парни свалили бравого старпома с ног и долго пинали, катая по палубе. Потом взяли монтировку и выбили два иллюминатора.

Старпом рычал и бился, как лев, кроя своих охранников в семнадцать морских этажей с мансардами, отчего те даже, когда он затих, попросили его переписать слова. Но силы были неравные. Бравый моряк готов был себя не пожалеть в драке с обидчиками, но не мог смириться с травмами, причиненными его судну. А защитить его он не мог, даже если бы круглые сутки на мостике вахты нес. Пришлось ему давать задний ход!..

— Только денег у меня нет, — предупредил он.

— Нет бабок — есть хата или тачка, — не сильно-то расстроились “охранники”.

— Китовый хвост вам во все кингстоны, — развел руками старпом. — Машина продана, а квартира заложена. Нет у меня ничего.

Пацаны почесали в затылках, подумали было, что можно забрать корабль, но потом сообразили, что у них нет прав на его вождение. Но выход все же нашли.

— Короче, если у тебя нет бабок, будешь катать нас на своей лайбе.

Пришлось катать. Каждый день.

Веселые компании прибывали на пирс на черных джипах, поднимались на палубу, втаскивали туда ящики водки и пива и накрашенных, длинноногих девиц. Все это шумно сваливалось в трюм.

— Ну чего стоишь — погнали!.. — командовал кто-нибудь из парней.

Катер отваливал от стенки и по протокам шел в море. Из трюма доносились возбужденные голоса и визг девиц. Потом кто-нибудь выползал на палубу и громко травил через леера в море. Если было сильное волнение, то вылезали все и, встав рядком, травили хором, потому что мстительный капитан, вместо того чтобы встать к волне носом, вставал бортом, чтобы качка была сильнее.

И что им за радость такая, каждый божий день пить и жрать, чтобы потом все это выплескивать в море? И чего они к его кораблю прицепились?!

В штиль, когда не качало, пассажиры веселились, бросая в воду пустые бутылки и паля в них из пистолетов.

Бах-бах-бах! — только осколки во все стороны брызжут. Чайка мимо пролетит — палят в чайку, если сильно пьяные — то мажут, если нет, то вместо осколков перья во все стороны летят, белыми пушинками оседая на воду.

Несколько раз упивались до такой степени, что вместо бутылок швыряли в море длинноногих девиц, а потом их, мокрых, с расплывшейся по лицу косметикой, выволакивали на борт, дружно хохоча.

Прибытка с таких пассажиров не было никакого, потому что денег они не платили. Правда, водки, шампанского и жратвы было вдоволь — целые, нетронутые сумки оставались в каюте, когда веселая компания сходила на берег. Но бутылками и шоколадками кредит в банк не вернешь. Так что загрустил капитан. Летом — ладно, летом можно на борту спать, на узкой матросской койке, ловя прямо с мостика рыбу и готовя себе на камбузе, а что зимой будешь делать, когда вода встанет? Да и судну после навигации ремонт дать полагается, а это опять деньги, которых нет... Короче — ложись в дрейф и открывай кингстоны, сто медуз им в клюз и якорем припечатать!..

Когда однажды к скучающему на пирсе капитану подошли пассажиры со смуглыми южными лицами и спросили, может ли он их покатать, он сильно обрадовался.

— А ты, ты море знаешь? — спросили они.

Еще бы он не знал, когда он это море и другие моря из конца в конец сто раз избороздил.

— И про маяки знаешь?

Ему ли про маяки не знать, когда он их, когда на гидрографе ходил, обслуживал!

— Тогда поплыли.

Ну, во-первых, не поплыли, а пошли, потому что плавает только дерьмо, и то в проруби, а моряки по морю, ходят. А во-вторых, ничего не получится, потому что больше чем на несколько часов он отлучиться отсюда не рискнет, по причине предстоящих вечерних увеселений своих “приятелей” — мазутную ветошь им в требуху...

— Не выйдет, зафрахтован я. На весь сезон.

— Какой такой зафрахтован? — удивились южане. — Зачем такие слова говоришь? Мы тебя берем, хорошие деньги платим, почему нет?

Капитан объяснил. Как смог.

— Эй, слушай, — поморщились южане. — Зачем медуза?.. Какой такой клюз? Если ты не согласен, то так и скажи. Мы больше дадим. А с твоими приятелями мы сами договоримся. Где они живут?

Где они живут, капитан не знал, но знал, где они обитают. У его “охранников”, кроме его судна, были еще две точки на берегу.

— Ты готовься пока. Чего тебе нужно?

— Для начала горючки.

— На тебе деньги, езжай на свою заправку, — вытащили южане пачку долларов, — полные баки заливай!

— А куда пойдем? — спросил обрадованный, но не подающий вида капитан.

— Эй, никуда не пойдем, зачем ходить, ходить — далеко, на твой лодке поплывем!

Вечером к пирсу подъехал знакомый джип. Отчего у капитана противно заныло во всех, каких только можно, клюзах. Потому что он решил, что южане с “приятелями” не столковались и те, обидевшись, приехали с ним разбираться. Но из джипа вылезли не “приятели”, а южане. Они неспешно обошли вокруг машины, открыли багажник и выволокли оттуда за шкирку двух хорошо знакомых ему парней. Парни что-то бессвязно лопотали и плакали. По их разбитым, опухшим лицам, размывая запекшуюся кровь, текли и капали слезы.

Южане подтащили парней волоком к катеру и бросили на землю.

— Эти — да? — спросили они.

Капитан судорожно кивнул.

— Эти разрешили, — сказали южане. — Эй, разрешили, да?

Валяющиеся в грязи парни быстро-быстро закивали, заискивающе улыбаясь.

— Если они тебя обижали, хочешь, мы их убьем? — буднично предложили кавказцы.

Парни лихорадочно замотали головами, заискивающе глядя теперь уже в глаза старпома.

— Нет, зачем, убивать не надо! — почему-то испугался тот, хотя минуту назад был готов растерзать их собственными руками.

— Тогда давай — поплыли...

В море южане из кубрика почти не поднимались. Их, в отличие от прежних пассажиров, капитан вез бережно, стараясь принимать волны в нос или корму.

На траверсе Зимогорья к борту катера подвалил пограничный сторожевик.

— Эй, на судне, глуши машину, — крикнули с мостика в “матюгальник”.

Просьба пограничников прозвучала убедительно, потому что у них был пулемет. Крупнокалиберный.

Капитан заглушил дизель.

Его катер поймали баграми и, притянув, припечатали к болтающимся по борту автомобильным покрышкам, быстро набросив и намотав на кнехты концы.

— Куда идешь? — довольно миролюбиво поинтересовался мичман, командовавший досмотровой командой.

Мичман его хорошо знал еще по службе на гидрографе. Моряки все друг друга знают, потому что море — оно на самом деле тесное.

— Да так, пассажиров катаю, — ответил капитан.

— Чего так далеко катаешь?

Капитан развел руками: мол, его дело маленькое — куда сказали, туда он и пошел.

— А пропуски в погранзону у них есть?

Пропусков, конечно, не было.

Мичман и два матроса перебрались на борт катера.

— Давай, тащи их сюда.

Капитан спустился в трюм.

— Там вас зовут, — сказал он.

Один из южан встал и пошел за капитаном.

Когда из люка вылезла голова с лицом кавказской национальности, мичман враз посуровел, собрав брови в пучок.

— Ваши документы! — рявкнул он.

Кавказец протянул ему паспорт. Еще тот, советский.

— А где отметка о допуске в пограничную зону? — мрачно спросил мичман, перелистнув несколько страничек.

— Слушай, какая такая отметка? — поморщился кавказец. — Отметки — в школе. Мы покататься плывем. Зачем нам твой граница?

Мичман строго глянул на сопровождавших его матросов, которые, поняв его, грозно тряхнули автоматами.

Но кавказец автоматов не испугался, он этих автоматов на своем коротком веку столько видел... А эти их даже с предохранителей не сняли.

— Зачем кричишь? — миролюбиво спросил он. — Хочешь, мы сейчас твою отметку купим? Сколько она стоит?

Мичман стал еще суровее.

— Следуйте за мной! — приказал он. — А вы остаетесь здесь. И смотрите в оба, чтобы ни один нарушитель не ушел! Если что — открывайте огонь на поражение!

Матросы кивнули, еще крепче вцепившись в автоматы, в рожках которых и патронов-то не было. Потому что если матросам еще и патроны выдавать, то они точно друг дружку перестреляют.

— Пошли за мной!

Кавказец довольно неуверенно держался на ногах, перелезая с катера на сторожевик. В отличие от мичмана, который стоял на качающейся палубе, словно ему башмаки к ней гвоздями приколотили.

Из капитанской рубки на сторожевике кто-то выглянул.

— Та-рищ ка-ап-ан! Мною задержан нарушитель, госграницы! — браво проорал мичман, задирая голову куда-то вверх и нагоняя побольше жути.

— Давай его сюда.

В железной стенке рубки открылась дверь, из-за которой пахнуло теплым воздухом.

— Вперед! — прикрикнул мичман, словивший шпиона.

Дверь захлопнулась.

И через четверть часа распахнулась снова.

— Места у нас тут хорошие, — ласково говорил улыбающийся от уха до уха мичман, аккуратно поддерживая кавказца под локоток. — Осторожней, тут ступенька... Рыбы — завались, ночи белые... Семенов, твою мать!.. Чего хлебалом щелкаешь? Убери свою пукалку, помоги товарищу!

Семенов бросил за спину автомат и побежал помогать товарищу. Его лицо в точности стало походить на лицо мичмана — такое же доброе и гостеприимное, словно в паспорте нашлись не один, а сразу три допуска.

— Осторожненько... Тихонечко... Ножку вперед...

Кавказца, подставляя ему руки и плечи, перетащили на катер и сбросили швартовые концы.

— Семь футов под килем! — крикнул на прощание, подняв ладонь к козырьку фуражки и сладко улыбаясь, мичман.

Катер отвалил от сторожевика.

Матросы стояли, смотрели на удаляющийся катер.

— Чего раззявились, вашу...?! — гаркнул мичман, выводя подчиненных из мечтательного состояния. — Это уважаемые люди, тухлого осьминога им... Ученые! Эти, как их, ихтиологи, мать их всех задери... Иди давай шустро в кубрик, в клюз тебе мазутную ветошь...

Матросы спорить не стали — раз ихтиологи, значит, ихтиологи... Начальству с мостика виднее. Прошлый раз, когда на сторожевике на рыбалку ходили, — были народные, которых мичман возле морвокзала по две сотки снял, артистки. Хорошие артистки, талантливые и точно народные, потому что после мостика потянулись к народу, в матросский кубрик...

Катер ходко шел, вспарывая форштевнем волну.

Стрелка компаса гуляла возле нулевого градуса с буквой “N”.

“Странные какие-то туристы, — думал про себя стоящий за штурвалом капитан. — На хрена им эти маяки сдались, у которых ни вида, ни архитектуры? Чего там фотографировать?.. Там, поди, уж и лампочки все давно разворовали...”

Через полчаса он, переложив штурвал, лег на курс “Nord-nord-ost”.

Возле маяка, застопорив ход, катер лег в дрейф. Подходить ближе было опасно — глубины не позволяли. Гидрограф обычно вставал на якоря еще дальше. И если на маяке нужно было что-то сделать — стекло сменить или что-то подремонтировать, — с судна спускали мотобот, который подходил к импровизированным сходням — вбитым в грунт сваям с настеленными поверх досками — или втыкался прямо в берег. Но у катера осадка была выше, и приходилось ждать. Через полчаса-час начнется прилив, и быстро прибывающая вода, наползая на берег, закроет отмели...

Пора!..

Капитан осторожно подвел катер к сходням с подветренного борта, чтобы не своротить хлипкое, которое никто сто лет не ремонтировал, сооружение. Набросил на проржавевший кнехт петлю, подтянул конец.

Все, он свое дело сделал.

На палубу вылезли позевывающие кавказцы. Они зябко поеживались, недоуменно поглядывая на наручные часы и на небо. Часы показывали три часа ночи, а вокруг было светло, как днем. А все потому, что до Полярного круга было рукой подать.

— Вот он, маяк, — показал капитан на ажурную, сваренную из металлических уголков вышку, стоящую на берегу.

Когда-то этот маяк работал, мигая проходящим мимо судам, указывая им путь и обозначая опасные мели. Но это когда было!.. Когда суда еще в море ходили! С тех пор маяки позабыли-позабросили, маячников, где они были, поувольняли, а обслуживающие суда переплавили на патефонные иголки.

Был Северный морской путь — да весь вышел! Впору заново его открывать!

Кавказцы, опасливо хватаясь за леера, попрыгали на сходни и, с непривычки, после долгой болтанки покачиваясь, сошли на берег. За каким дьяволом им понадобился маяк, капитан больше не думал, потому что пошел спать — ему еще предстояло свое судно обратно вести.

Он пошел спать, сделав самое мудрое, что только мог сделать!..

Через час его разбудил оставшийся на борту кавказец. На сходнях столпились размахивающие руками пассажиры. Рядом с ними стояли большущие прямоугольные сумки. Судя по всему, тяжеленные, потому что они вдвоем их еле-еле поднимали.

Чего это они — камнями, что ли, их набили?..

Нет, вряд ли, слишком у них форма правильная. Уж не аккумуляторы ли это?

Капитан вспомнил, как они, мучась и отчаянно матерясь, таскали ящики аккумуляторов на маяки. На этот — ладно, этот почти на уровне воды стоит, а кое-где приходилось карабкаться по размытым дождями тропам на стометровую высоту.

За каким лешим им аккумуляторы понадобились? К машине их не приспособишь, к моторке тоже... Может, для освещения? Неужели и их к делу приспособить додумались?

Капитан притерся к сходням и, удерживая катер на малых оборотах против накатывающей волны, бросил причальный канат.

— Держи конец!

Начинающие привыкать к морской жизни и терминологии кавказцы поймали его, кое-как привязали к кнехту и довольно успешно переправились на борт катера, перетащив на него сумки.

Всё? Можно отходить?..

Можно...

Капитан дал сирену и отвалил от сходней, держа курс в открытое море.

Кавказцев он ни о чем не спрашивал — а зачем, у каждого свой бизнес: у него — свой, у них — свой. Если они нашли место, куда можно сдавать это вторсырье, значит, они молодцы, значит, они умнее местных жителей, которые до этого пока еще не додумались!

— Куда дальше?

— А еще маяки есть?

— До чертовой матери!

— Тогда давай езжай к следующему!

Через двадцать часов катер пришвартовался к знакомому пирсу. Кавказцы вытащили из трюма сумки, перетащив их на берег. Почти сразу же туда подъехал грузовик — тентованный “КамАЗ” с местными номерами.

С трудом, кряхтя и гортанно перекрикиваясь на своем языке, кавказцы забросили сумки в кузов.

“Хорошо, если бы их у них кто-нибудь взял”, — подумал бравый старпом.

Тогда они, возможно, приедут за следующей партией товара и снова наймут его. А он тех маяков знает только по этому побережью десятка полтора, и на каждом из них этих брошенных аккумуляторов как грязи!

В рубку зашел один из кавказцев и, пошарив в кармане, вытащил доллары.

— Нет, — запротестовал капитан. — Я свое уже получил.

Хотя свое он еще не получил.

— Это премия, — сказал кавказец.

Капитан взял предложенные ему деньги. Дают — бери, а бьют — беги.

— Если вам ещё нужно будет зачем-нибудь в море, милости просим, — прочувствованно сказал он.

Эти пассажиры, с лицами кавказской национальности, понравились ему гораздо больше, чем прежние, которые были свои. Эти, хоть и были кавказцами, хотя бы платили деньги. А еще говорят, что с ними лучше не связываться!..

— Прощай, капитан!

Кавказец улыбнулся и протянул навстречу ему руку. Капитан поднял свою. И даже не заметил, как в рубку, через вторую дверь, зашел ещё один кавказец. Он ступал бесшумно и очень уверенно, потому что за эти двое суток пообвыкся ходить по палубе. Он молча кивнул своему приятелю, который так удачно развернул русского к нему спиной, держа его за руку и глядя мимо него куда-то назад и улыбаясь...

Капитана нашли спустя сутки, нашли возле борта его катера, в воде. В правой руке у него были крепко зажаты какие-то бумажки. На капитане, как на островке, сидели чайки...

Судмедэксперты, с трудом разжав его судорожно сведенные пальцы, увидели, что это обрывки раскисших в воде долларов. Дальнейшая экспертиза показала, что доллары были фальшивыми.

Все случилось в точности так, как случилось на Арале. Только там был Казахстан, а здесь — Россия, была не надувная лодка, а катер, и море было гораздо теплее...

Еще через некоторое время в Вологодской области, на обочине дороги, был обнаружен пустой “КамАЗ”, в кабине которого, на сиденье, в луже собственной крови, лежал водитель с перерезанным горлом. Преступники ничего, кроме груза, не взяли, потому что в кармане у водителя была найдена довольно крупная сумма денег — рубли и несколько сотен долларов. Впрочем, доллары оказались фальшивыми.

Два эти разделенных тысячей километров и несколькими днями случая никто воедино не связал. Ну, потому что они были разделены тысячей километров и несколькими днями, расследовались разными следователями, работающими в разных отделах внутренних дел, и всякому, даже практиканту, было понятно, что это стопроцентные “глухари”.

Правда, одна зацепка все же была — обшивка кузова “КамАЗа” слегка фонила, словно в нем перевозили какой-то радиоактивный груз.

Но мало ли кто и что возит по дорогам России...

Или не сейчас, а раньше возил...

Если вообще возил...

Да и кому до этого какое дело? При таком-то вале захлестнувших Россию криминальных трупов! Тем более что эти трупы при жизни были не банкирами, не политиками и не популярными телезвездами и у этих трупов не осталось никаких способных стимулировать следствие родственников...

Такие дела быстро и по-тихому сдают в архив, а трупы зарывают за казенный счет на окраинах городских кладбищ, помечая могилы бетонными столбиками с выбитыми на них номерами. Или не помечают вовсе.

До этих людей никому нет никакого дела — ни при жизни, ни тем более после смерти. Никому...

Глава 34

Компания даже на первый взгляд подобралась разношерстная и довольно странная: женщины — молодые, больше похожие на девочек вдовы, мальчики-подростки, заметные, как белые вороны среди кавказцев, “лица славянской национальности”, принявшие ислам, и другие сомнительные с виду личности, которые менее всего напоминали боевиков. Но опыт показывает, что именно такие совершают самые кровавые террористические вылазки...

Гази Асламбеков был здесь моложе многих, но в своей жизни видел больше других, потому что всю свою жизнь жил в Москве, а последний год в Европе. Так что ему было что порассказать своим новым приятелям. Им, конечно, тоже было — но они рассказывали об одном и том же — о боях, об убитых ими русских и взорванных ими бэтээрах. Что было скучно и никому не интересно. Это все и без них знали, потому что несколько лет жили на войне, ничего, кроме нее, не видя. То ли дело Гази!.. Гази мог рассказать о европейских странах, о том, как там живут, во что одеваются, на каких машинах ездят. Для детей гор это была экзотика, похожая на сказку.

Гази оказался здесь не случайно, равно как и все остальные. Он бы мог спокойно пересидеть эту войну в мирной Голландии, но не смог пересидеть, потому что узнал, что его отца убили русские. Узнал из сюжета в выпуске новостей, который бессчетное число раз повторили европейские информационные каналы. Его отец лежал на полу, с вывернутыми руками, в луже крови, и через него безразлично переступали бойцы в форме.

Русские назвали его одним из террористов. Но он не был террористом, он был ученым-историком и был москвичом потому что был женат на москвичке и последние годы жил в Москве. Он был против выхода Чечни из состава России и против войны русских с чеченцами, которую считал вредной и бессмысленной. Но он пошел воевать против русских, когда они застрелили его отца, потому что этого требовал обычай его народа. Он должен был отомстить за смерть близкого ему человека. Он отомстил — и умер.

Но если его отец поступил так, а не иначе, то его сын должен был последовать примеру своего отца — должен был отомстить обидчикам за его смерть! Или должен был покрыть себя позором на всю оставшуюся жизнь.

Гази был наполовину русским и всю жизнь воспитывался среди русских, но после смерти отца осознал себя чеченцем. И врагом русских, которые убили его отца!

Законы гор созвучны юношескому максимализму... Через неделю Гази собрался в дорогу.

Его русская мать, не понимавшая и не принимавшая “диких обычаев” его народа, рыдала дни напролет, пытаясь удержать его подле себя. Она никак не могла понять, что он уже не мальчик и что женщина, пусть даже это его родная мать, не должна вмешиваться в дела мужчин.

— Я отомщу и вернусь! — пообещал он.

У него не было денег, не было виз и не было опыта самостоятельной жизни, но его земляки вызвались помочь ему. Через несколько дней он оказался в Турции, где его радушно приняли незнакомые ему люди. Приняли как сына героя.

Его кормили, поили, давали деньги на карманные расходы, с ним общались на равных. Он словно попал в новую семью, где не существовало никаких противоречий, где все понимали друг друга и где само собой разумелось, что если кто-то погубил твоего близкого родственника, то он должен ответить за это своей жизнью.

Так было. Так должно быть. И иначе быть не может!..

Здесь его никто не отговаривал, здесь ему помогали кто чем мог! Для него, жителя Москвы, это было странно, немного дико, но приятно. Москвичи, даже соседи, даже близкие родственники, живут обособленно, каждый решая свои собственные проблемы. Они могут собираться вместе, пить водку, жарить шашлыки, играть в волейбол, но никто не станет помогать тебе в твоем деле, как в своем! И уж тем более не станет помогать убивать твоего врага!

Так жила его мать, его московские соседи, школьные и дворовые приятели... Так жили все!

Но не его земляки! У его земляков все было иначе, по крайней мере так показалось ему. Его беду они приняли как свою и помогали, как если бы это была их беда!

Он мог сравнивать, и сравнение было не в пользу прежней его жизни! В пользу — нынешней.

— Ты болван! — сказали бы ему его школьные приятели, узнав, что он решил поквитаться за своего отца, поставив на кон свою жизнь.

— Ты молодец! — хвалили его чеченцы.

Там он был мальчиком, здесь — мужчиной!

Обычаи его народа были понятны юношескому максимализму и были созвучны ему. Ведь в молодости все так просто: враг — это враг, врага нужно ненавидеть, не прощать ему обид и мстить за причиненные страдания. За друга — стоять горой, не щадя живота своего! Друга, ставшего врагом, — презирать и уничтожать, потому что он даже хуже, чем враг! В общем, кто с нами — тот наш, а кто не с нами — тот против нас!..

Его народ жил так, а не иначе, и, значит, он должен жить так же. Так же, как его отец!..

Выбор был сделан — Гази вернулся к своему народу и был принят им! Как был до него принят его отец...

Глава 35

“Дурак! — думал Ваха Мадаев. — Вот дурак! Ну есть же на свете такие дураки!! Бросить Европу, где, судя по его же рассказам, настоящий рай, и добровольно приехать в Чечню?..”

Эх, ему бы вместо него туда!.. Но его послали не туда, послали сюда!..

Ваха оказался в одной компании с Гази Асламбековым, но, в отличие от него, оказался не по своей воле, — он хотел заработать и поэтому согласился перегнать в Москву автомобиль, но его повязали русские менты и кинули в камеру к уголовникам, которые отвели кавказцу место возле параши, а когда тот возмутился, хотели опустить его. Он бы убил их всех, но их было слишком много! Он все равно найдет их и зарежет!..

Ваха и сейчас скрипел зубами, когда вспоминал камеру, себя, стоящего со сдернутыми штанами, на коленях, на холодном бетонном полу, и возбужденно сопящего сзади русского урку...

Ваху Мадаева вытащили из камеры, дали кличку Ходок и отправили обратно в Чечню.

Генерал Самойлов отправил, о котором он не знал и имени которого даже не слышал, потому что с ним работал только один, который был его куратором, оперативник. Испуганный Ваха согласился подписать бумаги, чтобы сбежать, вырваться домой, но хитрые менты подстроили ему ловушку. Они вызнали у него имена и арестовали нескольких его земляков, пригрозив, что скажут им, кто их заложил. Это было бы равносильно смертному приговору, потому что тогда он обрел бы сразу несколько врагов.

От русских ментов он мог сбежать, от чеченцев — нет!

Ему не оставалось ничего другого, как покориться, надеясь — не сейчас, не сразу, но потом — он обязательно как-нибудь выкрутиться!..

Его игра напоминала потуги мышки, пытающейся сбежать от забавляющейся с ней и нагуливающей аппетит кошки. Или запутавшейся в паутине мухи, которую старательно пеленает молчаливый и быстрый паук.

Никуда Вахе не деться! Система взаимоотношений тайного агента и его хозяев, выстроенная столетиями, не дает жертве никакого шанса и строится по пословице: коготок увяз — всей птичке пропасть! Исключения бывают, только когда рушатся системы и горят полицейские участки и архивы охранных отделений. Что интересно, самыми первыми горят!..

Влип Ваха... Не первый влип и уж точно — не последний!

Эх, жаль, что не он, а этот баран попал в Европу, он бы сидел там всю жизнь, носа не высовывая! — сожалел и вздыхал, завидуя и жалея себя, Ваха.

Ваха был чеченцем, но не был патриотом.

У Вахи не было никакой идеологии. Кроме любви к деньгам.

Не было никаких убеждений — кроме убежденности, что богатым быть лучше, чем бедным.

В его желании разбогатеть его не сдерживала никакая мораль: что приносит богатство, то и хорошо — искренне считал он.

Он готов был ради денег грабить. И готов был убивать, если жертва не согласится отдать ему деньги добровольно.

И убивал. И грабил.

После чего его не терзали сомнения — кроме сомнений, все ли он взял или там что-то осталось.

Слабость он презирал. Любое сострадание, жалость или прощение истолковывал как слабость. И поэтому никакой благодарности за них не выказывал.

Убедить его могла только сила, которую он уважал даже больше, чем деньги. Потому что более сильная, чем он, сила могла отобрать отобранные им у слабых деньги.

Вот и вся философия...

Таких типов полно в любой стране мира. Но больше там, где местное население издревле занималось грабежом соседних территорий, нападая на мирных землепашцев, скотоводов и ремесленников. Как, например, в древней Скандинавии. Или в Чечне. Или в племени мумбо-юмбо.

Вербовать таких агентов легко, потому что их реакции просчитываются на много ходов вперед, вплоть до самого конца партии. Правда, в какой-то момент они могут стать неуправляемы и попытаться сделать неверный ход — шарахнув партнера шахматной доской по башке. Поэтому с ними лучше играть под присмотром пары вставших с боков штангистов, которые периодически крутят их в бараний рог.

Вахе продемонстрировали силу, и он притих и стал покладист. И стал “стучать” на своих. Кроме страха, еще и за деньги.

Да, такой вот материал... С которым работают все спецслужбы мира примерно по одной и той же схеме: вначале соблазнить, потом на том, чем соблазнили, подловить, затем ответственностью за то, на чем подловили, — напугать, предложить избавление от ответственности за то, на чем подловили и чего он до смерти испугался, и получить добровольное согласие...

Обычно это срабатывает.

Кроме случаев, когда объект — страдающий язвенной болезнью, богатый, непьющий, лишенный честолюбия, азарта, тайных страстишек и врагов, не имеющий привязанностей к любимым людям, животным и Родине фригидный импотент, которого нечем соблазнить. Но таких еще надо умудриться найти!..

Ваха Мадаев к таким, конечно, не относится. И потому попался!

Его направили в Чечню и, разыграв небольшой, силами статистов из местной милиции и ФСБ, с объявлением в розыск, погонями и стрельбой спектакль, пристроили в отряд Абдуллы Магомаева. Как и собирались.

Вахе поверили, так как он, уже на третьи сутки пребывания в отряде, собственноручно прирезал двух взятых в плен русских солдат, хотя его об этом никто не просил.

Но Ваха выслуживался, потому что боялся — боялся Абдуллу и его людей точно так же, как боялся пославших его сюда ментов. Самыми жестокими, как правило, бывают самые отъявленные трусы.

Когда Абдулла объявил России джихад, Вахе приказали примкнуть к нему, став добровольцем. Ваха примкнул, выразив желание умереть за свободу Ичкерии. А куда ему было деваться? Если бы Абдулла узнал, кто он есть такой на самом деле, с него бы тут же, с живого, кожу содрали!

Ваха стал воином ислама... А агент Ходок вышел на связь, доложив в Центр, что по приказу Абдуллы Магомаева их обучают минно-взрывному делу. Причем один из инструкторов по виду русский, бывший солдат-контракт ник, перебежавший на сторону чеченцев и принявший ислам и новое имя Аслан Салаев.

Что было тут же взято на заметку генералом Самойловым!

Потому что бывший свой среди чужих может стать неплохой зацепкой, ведь дома у него могли остаться небезразличные ему близкие родственники, друзья и любимые, через которых на него можно попытаться воздействовать. А еще ему можно пообещать амнистию и возможность искупления грехов, во второй раз обернув на свою сторону. Если, конечно, в нем осталось хоть что-то человеческое, потому что некоторые прежние свои бывают во сто раз хуже и фанатичней чужих.

Ну ничего, наколка есть, осталось узнать его прежнее имя и взять его в оборот...

Комбинация удалась.

Чеченец Ваха Мадаев был, по наводке сексота, взят с поличным, был допрошен “по-горячему”, завербован, внедрен в отряд полевого командира Абдуллы Магомаева, успешно прошел проверку и теперь гнал в Центр информацию...

Не самую ценную, потому что к ценной доступа не имел. Но его информация, дополняясь информацией, поступающей из других источников и связуясь с ней, просвечивала чеченское подполье, как рентген. Насквозь!

Какой навар с одного только Вахи?.. Почти никакого...

Но все дело в том, что с одним только агентом ни один уважающий себя профессионал не работает. Генерал Самойлов был профессионалом. А раз так, то всякому должно быть понятно, что Ваха Мадаев у генерала был не один!..

Глава 36

Ваха Мадаев был не один — был одним из многих. Одним из тех, кто, как считалось, имеет с русскими личные счеты. Это очень важно, чтобы все они имели к будущему противнику личные претензии. Как Ваха, как Гази Асламбеков, как покалеченная русскими Фатима Мерзоева, у которой они убили мужа и не родившегося еще, в утробе, сына... На этом настаивали привлеченные к делу эксперты, настоятельно рекомендуя всячески пропагандировать, культивировать и насаждать обычай кровной мести. Патриотизм хорош как фон, но личные мотивы подменить не может. Личные мотивы гораздо лучший стимулятор ненависти.

— Согласитесь, за свою семью, за детей вы будете драться лучше, чем за какие-нибудь абстрактные понятия, — внушали они.

Абдулла Магомаев соглашался.

Но соглашался с неохотой.

Эксперты были чужаками, были иностранцами. Они носили ту же самую, что и у всех, форму, но ели отдельно и пили тоже отдельно из бутылок, которые привезли с собой. Или, если бутылки пустели, бросали в воду какие-то, которыми ни с кем не делились, таблетки. Спали они тоже в стороне, в удобных, с одноразовыми постельными вкладышами, спальных мешках.

Эксперты появились не сами по себе — их навязали спонсоры, давшие деньги, оговорив их отдельным пунктом в условиях контракта. Потому что на Западе деньги просто так, не расписав ответственности сторон, не предлагают. Со своей стороны они обязались предоставить финансовые средства, которые представили, с другой — потребовали контроля за их использованием. Для чего прислали на место экспертов, которые вместо того, чтобы вникать в траты, контролировали учебный процесс.

— Вы имеете дело с примитивными формами мышления, поэтому мотивации должны быть максимально упрощенными...

Ах да, они ведь имеют дело с примитивными формами...

— Ищите людей, которые потеряли на войне своих близких, тех, что хотят отомстить русским, предпочтительно — одиноких, малообразованных, не имеющих своего дома, профессии, источников дохода. Люди, у которых ничего нет, которых в этом мире ничего не держит, более склонны к самопожертвованию. Создайте им комфортные бытовые условия, заботьтесь о них, подчеркивайте их ценность, то есть создайте некое подобие семейных отношений. Широко используйте национальные традиции и религиозный фактор...

Эксперты знали, что советовать, они не в одной такой командировке побывали. Излишняя солдатчина в таких делах только вредит. Солдат воюет в составе подразделения, поэтому главная его задача и высшая доблесть — подчинение вышестоящему командиру и исполнение его приказов, желательно на рефлекторном уровне. Отчего их и гоняют на строевых и на полосе препятствий, вышибая излишнюю инициативу. А этим действовать в отрыве от основных сил, не исключено — в одиночку... Поэтому нужно учить их мыслить самостоятельно и быть в них уверенными. Для чего желательно устраивать проверки, заставляя убивать русских и снимать казни на видеопленку, чтобы связать их кровью...

Эксперты были правы, но к ним все равно относились настороженно. Как ко всем чужакам. Эта война была не их войной, они здесь были только гостями. Незваными.

Но... кто платит деньги, тот заказывает музыку...

Платили — спонсоры, справедливо полагая, что имеют право контролировать репертуар. Ведь давно известно, что миром правят страсти и деньги. Но реализовать страсти и даже мелкие страстишки без денег нельзя...

Денег у чеченцев не было...

Были — у спонсоров...

А раз так, то эта война рано или поздно перестанет быть войной чеченцев, став делом спонсоров. В смысле — бизнесом. Причем прибыльным. Потому что тот, кто платит деньги, тот рассчитывает на дивиденды — тем большие, чем больше денег он вложил...

Глава 37

Американский доллар — бумажка. Раньше зеленая, теперь цветная. Но все равно бумажка, потому что вряд ли вам удастся договориться с американским правительством о смене их “президентов” на хранящийся в их же Форт-Нокс желтый металл. А все потому, что американский доллар не обеспечен золотом. Но очень хорошо обеспечен другим, гораздо менее благородным металлом — сталью. Той, что идет на изготовление авианосцев, танков, орудий и винтовок “М-1”. Потому что любому, даже очень далекому от экономики человеку ясно, что курс доллара поддерживает вовсе даже не Национальный банк США, его поддерживают Вооруженные силы США. Которые эту свою силу должны постоянно подтверждать. Чтобы доллар не рухнул.

А для этого Америке нужны враги.

За поиск которых отвечает Центральное разведывательное управление и многочисленные “дочерние фирмы”. На эти цели бюджет отпускает им солидные средства. А деньги налогоплательщиков в Америке — это самый желанный источник финансирования, о котором все мечтают и за который все дерутся. Как, впрочем, и в России, где бюджетные бабки считаются самыми легкими, потому что они ничьи и их можно безнаказанно воровать.

Раньше главным врагом Америки был Советский Союз, который своей мощью, своим ВПК и космическими программами, как мог, помогал доллару выстоять в борьбе с другими наседающими на него валютами.

Но потом Союз рухнул, нанеся серьезный удар по финансам США — ведь без сильного врага не может быть сильного доллара! Пришлось искать новых врагов. С использованием самых передовых технологий.

Например, системы “Эшелон”.

Пришлось запускать спутники-шпионы и строить наземные станции слежения.

Создавать уникальное оборудование.

Писать программы, которые помогают из миллиардов произносимых в эфире и блуждающих в паутине Интернета слов и словосочетаний вылавливать заданные, определять адреса и номера телефонов и идентифицировать голоса.

И кто бы и где бы теперь ни поднял трубку телефона и ни вымолвил дурного в адрес США слова, его тут же берут на заметку, записывают и разрабатывают.

— Але... Слушай новый анекдот... Президент США...

— Ха-ха...

И невдомек шутникам, что новый анекдот, ответное “ха-ха” и номера телефонов исходящего и входящего звонков остаются в памяти машины, сортируются и анализируются... Даже если они говорили не по-английски, даже если по-русски, — потому что на этот случай имеются программы машинного перевода. Хотя такие вводные слова, как “Америка”, “президент”, “террорист” и пр., даже и не надо переводить, потому что почти на всех языках мира они звучат одинаково.

Стоит ли тогда удивляться, что ЦРУ хорошо осведомлено о положении дел в России, в том числе о том, кто кого и зачем хочет взрывать.

Кто-то — тещу.

Кто-то — конкурента.

Кто-то — общественное мнение.

Кто-то — автомобиль в центре города...

Люди бывают очень невоздержанны в словах. Но даже тот, кто помнит себя во время телефонных разговоров, зачастую допускает оплошность, доверяя свои секреты электронной почте. Потому что считает, что его письмо невозможно выловить среди триллионов бит гуляющей в сетях информации. Хотя мог бы и задуматься, почему Интернет называют сетью...

И этот кто-то, пусть непреднамеренно, пусть случайно, допускает промашку, упомянув в письме о, например, покупке переносного зенитного комплекса. Или об уже купленном. И больше ни о чем...

Но теперь его адрес, адрес получателя, адреса, куда получатель рассылает свои письма, и их адреса тоже можно поставить под тотальный контроль, перехватывая их переписку. И можно в момент выхода в Интернет, не спросясь, влезть в память компьютера и, покопавшись в ней, слить оттуда всю информацию, которую просмотреть на досуге. И узнать уже совершенно точно, кто, у кого, за сколько и для каких целей приобретает ПЗРК. И не только ПЗРК.

Можно задать в поисковой строке имена покупателей и продавцов и высеять из мировой паутины все письма, где они упоминались. И записать все, где звучали их имена, телефонные разговоры. Благодаря чему выйти на новые связи...

И так, складывая, подобно пазлу, отдельные разрозненные факты, можно довольно быстро собрать полную картину происходящего. Здесь. Или там. В любой стране...

И узнать, например, что чеченские партизаны готовят в России ряд террористических актов. И даже узнать имена тех, кто их готовит, узнать, где готовит, кто их субсидирует и где и как все это должно произойти.

И поделиться полученной информацией с русскими — ведь терроризм касается всех!.. Но поделиться лишь самой общей информацией, не вдаваясь в подробности, не называя имен и адресов, не расшифровывая место и время акций. Потому что всю информацию выдает только тупица. В политике, как в покере, самую сильную карту лучше оставить при себе, на конец игры.

— Не знаю, насколько вас это может заинтересовать, но считаю своим долгом сообщить, что нам стало известно, что террористы готовят серию взрывов, возможно, даже в Москве, — в частном порядке, во время очередного раута предупредил высокопоставленный работник МИДа США русского посла. — Надеюсь, теперь мои соотечественники не пострадают?

— Мы обязательно приставим к каждому вашему соотечественнику телохранителей, — пошутил посол.

— Лучше телохранительниц, — рассмеялся мидовский чиновник. — Тогда я обязательно приеду в Москву. Ваши дамы чертовски хороши и не так эмансипированы, как наши американки...

Посол не стал уточнять, из каких источников поступила информация, — он прекрасно понимал, из каких, — и не стал просить сказать ему больше того, что уже сказали, — все равно не скажут. Он поблагодарил своего коллегу и пошел пить с ним русскую водку, заедая ее русской икрой и рассказывая переведенные на английский русские анекдоты.

Но сразу же после раута сообщил в Москву об услышанном — о том, что американцам стало известно о готовящихся в России террористических актах...

Вот это, я понимаю, работа! Это не наши!..

Впрочем, позвольте... А небоскребы?! Как же так?.. Почему (помня их же пословицу) — если они такие умные, они такие бедные? В смысле — несчастные? Как, обладая подобным разведывательным потенциалом, они могли допустить одиннадцатое сентября? Как сподобились проморгать столь масштабный террористический акт?

Как это понимать?!

А кто сказал, что проморгали? При такой-то системе глобальной слежки? Ой, что-то не верится!.. Ведь то, что знают двое... А здесь знали не двое, знали десятки, если не сотни людей по всему свету. И эти люди говорили по обычным и сотовым телефонам, пользовались электронной почтой, делились своими тайнами с женами и любовницами, хвастались, намекали, составляли завещания... Готовились, вербуя людей и собирая информацию, по характеру которой нетрудно вычислить их интерес. А деньги?! Тут такие суммы должны были крутиться, которые, при хорошо отлаженной системе контроля за финансовыми потоками, американские финорганы не могли не заметить. И не могли ими не заинтересоваться! А эмиграционные власти, которые еще на дальних подступах к американской границе, еще в очередях в посольства, умудряются врагов отчизны на раз вычислять, в компьютеры их заносить и виз им не выдавать?! Они-то как лопухнулись! Равно как ЦРУ, ФБР и прочие американские всезнайки! Где были их внедренные в стан врага агенты и информаторы, которых богатая Америка пачками скупает и перекупает по всему миру? Эти-то почему все молчали? Я уж не говорю о главном источнике информации, мимо которого муха незамеченной не пролетит, не то что “Боинг” с преступниками! Я имею в виду рядовых американцев, которые почитают за долг капнуть в полицию на соседа, который, как им кажется, занимается чем-то противозаконным. Это наши водители друг другу фарами мигают, предупреждая о гаишной засаде, а на их дорогах их водила, по своему мобильнику, за свои деньги, звонит в полицейский участок, чтобы сообщить, что машина номер... превысила скорость! Там же все, как один, Павлики Морозовы! Как, при таком положении дел, в Америке можно что-то не знать?!

И как можно, имея такие Вооруженные силы, вовремя не среагировать на опасность? Где, позвольте узнать, была противовоздушная оборона США, которая способна одинокую чайку над Атлантикой засечь и сопровождать до гнезда, а изменившие курс “Боинги” — не сподобилась?! И тревогу, и свое правительство, и своего президента на ноги, и перехватчики в воздух не подняла! Да разве может такое быть, чтобы диспетчеры системы ПВО даже не на экранах локаторов, а уже по телевизору на самолеты, которые таранят небоскребы, смотрели и не почесались?!

Не понимаю! Хоть убейте!..

Так что не надо мне рассказывать про гром среди ясного нью-йоркского неба. Или надо, на следующий после трагедии день, отправить в отставку к чертовой бабушке все американские силовые структуры как недееспособные. И Пентагон, и ЦРУ, и ФБР, и правительство тоже. Потому что кому они нужны, когда такого слона в своей посудной лавке не разглядели!..

Но что-то я не слышал ни про какие отставки.

Из чего могу сделать вывод, что не так уж они виноваты. Ведь даже сторожа садового товарищества, который допустил разграбление грядок местными пацанами, с работы в три шеи гонят. А здесь речь не о ворованной морковке идет!

Значит, не пропустили, значит, предупреждали?

Тогда почему их предупреждениям не вняли?..

И за каким таким интересом этот подозрительно неуловимый Бен Ладен на Америку полез, с которой сам же кормился? Ему что, деньги лишние? И жизнь тоже?

И как его поступок можно оценить, если примерять к нему главный и единственно верный принцип раскрытия преступлений: хочешь найти преступника — ищи того, кому это выгодно!

Так кому?

Ему? А в чем его интерес? В том, чтобы его назначили главным злодеем и по всему миру с фонарями искали? Сомнительно.

Тогда кому? Кто со всего этого действа получил наибольший барыш?

Хм...

Главный барыш получила... пострадавшая сторона. Америка! Потому что нация заимела нового врага, обрела сверхидею и возможность, спустив с цепи военных, завоевать новые территории, благодаря чему продемонстрировать свою силу, укрепить свою экономику и свой шатающийся доллар. А что они при этом говорят и как скорбят, не суть важно — важно, как голосуют! За своего президента голосуют, рейтинги которого взлетели на недосягаемую высоту, хотя это он террористов прохлопал, то есть тех грабителей на грядки допустил, и его, по совести говоря, нужно было бы в три шеи... А ему повышение вышло... Рейтингов.

Значит, не такие уж дураки американцы, значит, понимают, для чьего блага их президент старался. Или наоборот — уж такие дураки!.. Непроходимые...

Впрочем, как все...

Потому что ведь не только у них, но и у других тоже дома взрывались!.. И они тоже скорбели. Сплачивались. И голосовали...

Глава 38

Абдулла Магомаев настаивал на решительных действиях.

У него было все готово — была готова взрывчатка и были готовы бойцы. Готовы на все. Сегодня он встречался с людьми, близкими к главе Чечни. Вернее, с одним из глав, потому что их было несколько. Но этот — самый приличный из всех. Другие еще хуже — другие либо были самозванцами, либо служили русским.

— Мы не можем больше ждать!.. — убеждал их Абдулла.

Люди, близкие к главе независимой Ичкерии, сидели во главе стола в камуфляже и папахах и раздували щеки. Все они называли друг друга министрами и генералами, хотя не имели ни министерств, ни войск. Мятежники обожают должности — как малые дети погремушки, которые чем громче, тем приятней их уху. Среди них каждый третий — не премьер-министр, так бригадный генерал.

— Если мы не начнем, мы опоздаем. Русские покупают наших братьев, суля должности и деньги, — втолковывал им Абдулла.

Представители солидно кивали. Как китайские болванчики.

Потому что все равно ничего не решали.

Решали такие, как Абдулла Магомаев, полевые командиры, которые умели и готовы были драться. И готовы были умереть. Без них вся эта война исчерпалась бы в считанные часы. Они были бойцами, а все эти министры и генералы — не нюхавшими пороху краснобаями, удачно пересидевшими обе кампании в благополучной Европе, а кое-кто в Москве.

Но без них было тоже нельзя. Без них полевые командиры стали бы просто бандитами, так как умели только воевать. Абдулла это понимал и поэтому стремился получить благословение бесполезного ему, с военной точки зрения, главы Ичкерии. Он искал, под чьи знамена встать, потому что своих не имел.

— Ты задумал хорошее дело, — похвалили его представители. — Но сейчас мы ничего не можем сказать. Нам надо посоветоваться...

Но советовались не они — их Хозяин. И не с ними...

Глава чеченского правительства в изгнании вышел на одного из многих, которого хорошо знал, потому что имел с ним дело раньше посредника.

— Здравствуй, уважаемый.

— Рад тебя слышать...

Посредник сидел в Москве, в здании на Охотном Ряду, и всегда был рад помочь. Хоть кому. Политики обожают улаживать дела, выступать в качестве посредников и урегулировать чужие конфликты. Их черной икрой не корми — дай что-нибудь поурегулировать. Почему? Потому что, вклиниваясь в чужие разборки, можно лишний раз напомнить о себе, подчеркнуть свою значимость, погреться в лучах чужой, пусть даже сомнительной, славы, представив из себя политическую фигуру.

Посредники всегда такие — всегда живут на процентах с чужих сделок.

— Что у тебя случилось, дорогой?

— Пока еще не случилось...

Это был намек. И довольно прозрачный.

Посредник оживился — в воздухе запахло политическим скандальчиком.

— Передай, что мой народ требует прекратить войну и дать ему возможность решить свою судьбу самостоятельно.

Это он уже говорил — всегда говорит. Это лозунги. Но здесь важно не что он говорит, а как — на этот раз говорит уверенно, словно пятый туз в рукаве припрятал.

— Если они не прислушаются к воле моего народа, то я не смогу гарантировать безопасность России.

Это была уже заявка, заявка серьезного человека на серьезные переговоры. И на себя, как на главного переговорщика, способного гарантировать или нет безопасность России.

— Что ты хочешь, дорогой?

— Мне необходимо переговорить с вашим президентом.

Глава Ичкерии шел ва-банк, торгуя чужим товаром — товаром Абдуллы Магомаева. Если его согласиться выслушать президент России, то этим он признает их равенство. Потому что президенты имеют право переговариваться только с президентами.

— Я понял тебя, я обязательно доведу ваши просьбы до сведения интересующих вас людей!

Вообще-то главе Ичкерии следовало поправить собеседника, следовало сказать — не “просьбы”, а требования! Чеченцы никогда, ничего и ни у кого не просят — если им что-то надо, они берут это силой!.. Но не поправил, потому что был заинтересован в переговорах. Он ведь, по большому счету, тоже был посредником — между Россией и чеченским народом. Он тоже желал напомнить о себе, набив себе цену.

— Я буду ждать вашего звонка...

По идее, посредник должен был тут же набрать номер ФСБ и сообщить, что только что разговаривал с объявленным во всероссийский розыск опасным преступником, которого безуспешно ловят все силовые структуры страны. Должен был помочь правоохранительным органам. Но он не позвонил в ФСБ. Он позвонил сразу в правительство.

— Я... — подчеркнул он„ — только что имел беседу с... — назвал имя. — Он просил МЕНЯ... — выделил тоном главное для него слово, — сообщить, что чеченский народ требует...

Его собеседник тоже не стал поднимать на ноги ФСБ, он перезвонил своему непосредственному начальнику.

— ...Он требует встречи с президентом...

Такие нынче пошли преступники, что вместо районного прокурора требуют встречи сразу с президентом.

Непосредственный начальник не сказал “да”, потому что ответить так было невозможно. Но и не сказал “нет”! Чиновникам его уровня вообще не пристало говорить с находящимися в розыске бандитами — но никто не запрещал общаться им через суфлеров.

— Передайте, что мы готовы обсуждать их предложения, но лишь после того, как они гарантируют, что боевики сложат оружие.

Хотя всем понятно, что никто никакое оружие не сложит, потому что две трети воюющих боевиков человеку, объявившему себя главой Ичкерии, не подчиняются, а оставшаяся треть — вообще никому. Но это совершенно не важно, потому что, когда говорят политики, они ведь говорят совершенно не о том, о чем говорят вслух.

— Мы готовы сложить оружие, если вы выведете свои войска, — был передан через “суфлеров” ответ.

— Мы не можем вывести войска, присутствие которых на территории Чечни служит гарантом безопасности ее населения...

Короче — сказка про белого бычка.

На самом деле диктуемая бессилием сторон.

Сталин в свое время разрубил этот гордиев узел одним махом — гарантировав безопасность населения Чечни путем поголовного выселения населения Чечни с территории Чечни...

На чем “обмен любезностями” был закончен, и началась нормальная торговля.

Вы — мне...

Я — вам...

Торговля шла всегда, даже в пик войны, даже когда в Грозном, под звон фужеров, костьми ложилась Майкопская бригада, горя новогодними свечками в “бэшках” и перемалываясь в праздничный фарш траками танков. И позже, когда войска загоняли боевиков в угол, а их, приказом сверху, останавливали в самый неподходящий момент на рубежах атаки, чтобы громом пушек не помешать разговору высоких договаривающихся сторон, которые все равно ни до чего не могли договориться, а боевики, воспользовавшись затишьем, очухавшись и перегруппировавшись, вырывались из “мешков”. И тогда, когда в больнице в Буденновске террористы заложников расстреливали, а с ними лясы точили!

...Если вы готовы, то мы согласны...

...Если вы гарантируете, то мы обещаем...

Сотни пустых слов, каждое — ценою в солдатскую жизнь!

И, кажется, что-то даже начало сдвигаться... У опального главы появилась надежда вернуть себе президентское кресло официально, покаявшись, пообещав быть лояльным к власти и сдав России своих сподвижников. И Москва вроде бы тоже начала склоняться к покупке мира с помощью объявления общей амнистии и раздачи должностей...

Но вдруг что-то изменилось, что-то, как видно, переигралось в высших эшелонах власти.

— Передайте ему, что переговоров не будет!

И тут же, другим тоном, от себя:

— И постарайтесь донести до него мысль, что его никто не воспринимает всерьез.

“Суфлеры” донесли.

И глава в изгнании понял... Понял, что слова нужно подпирать делами. На которые он был неспособен. На которые был способен Абдулла Магомаев...

Глава 39

У него уже не было сил!.. Не было сил жить в личине Аслана Салаева. Он был ему ненавистен так же, как все остальные окружавшие его “чехи”. Он не ассоциировал Аслана с собой, он ассоциировал его с врагами...

Потому что Аслан делал все то же самое, что делали “духи”, — он воевал против федералов, он ходил в рейды, ставил фугасы и убивал русских военнослужащих... Аслан Салаев — не он! Потому что он не был Асланом Салаевым! И не был дезертировавшим из части контрактником Степаном Емельяновым, с чьими документами он сюда пришел и под чьим именем жил до того, как стал “духом”. Он не был “чехом” и не был предателем — он был Сергеем Алексеевичем Матушкиным. “Тромбоном”...

У которого уже почти не осталось сил все это терпеть...

Вчера в лагерь притащили пятерых русских солдат и двух пожилых чеченцев. Про чеченцев сказали, что это предатели, которые служат русским. Пленников построили и долго, распаляя присутствующих, объясняли, что они захватчики, ненавидящие чеченский народ и желающие ему зла.

“Захватчики” были мальчишками. Они стояли рядком, привычно выстроившись в линию и подровняв носочки. Стояли, опустив плечи и понурив головы. У одного из них голова и плечи ритмично вздрагивали, потому что он беззвучно плакал и по его щекам, оставляя грязные борозды, текли слезы.

Всех их взяли на “мародерке”, когда они, самовольно покинув часть, шарили в полуразрушенных чеченских домах, чтобы найти что-нибудь, что можно продать на базаре. Скорее всего они хотели купить водки. Но может быть — хлеба.

На эту деревню их навел базарный торговец, который распалил их, рассказав, что там должно быть много ценностей, которые он с удовольствием обменяет на еду, сигареты и водку. И еще он сказал, что никаких боевиков там нет и быть не может. Той же ночью пацаны сорвались в самоход, надеясь разжиться деньгами.

Но их уже ждали...

Они даже не успели ничего понять — на них набросились со всех сторон, вырвали оружие и уронили на землю. Одного из них — такого же, как они, срочника, но сержанта — прикончили сразу. Чтобы остальные не дергались. Его повернули на живот, подсунули под шею кинжал и, удерживая за волосы и оттягивая голову, что было сил резанули вверх. Он даже крикнуть не успел... Его голову отделили от шеи и подняли вверх. Его глаза еще не закрылись, еще смотрели, ещё полны были ужаса. Его тело, лишенное головы, еще несколько секунд дергалось, стуча руками и ногами о землю.

После этого русские не сопротивлялись. Они выстроились друг за другом и пошли туда, куда им указывали, даже не пытаясь сбежать.

Они были не готовы к такой жестокости, они всего лишь хотели разжиться деньгами, чтобы выпить и купить курева, они не ожидали, что им будут отрезать головы...

Теперь они стояли шеренгой, вокруг них — спереди, сзади и с боков толпились чеченцы, а перед ними вышагивал свирепого вида боевик, который захватил их и не убил лишь потому, что за живых пленных ему обещали заплатить вдвое больше, чем за мертвых.

Он расхаживал туда-сюда, рисуясь и гордясь собой, и что-то кричал по-чеченски. Но и по-русски тоже.

— Ты убивал?.. Скажи, ты убивал чеченцев? — кричал он.

— Нет, нет! — испуганно мотал головой солдат, к которому он обращался.

— Врешь, ты убивал! — орал, выпучивая глаза, чеченец, размахивая перед его глазами остро заточенным кинжалом. — Скажи, что убивал! Ну, говори!

Но солдат лишь ожесточенно мотал головой. Наверное, он даже не очень понимал, о чем его спрашивают, потому что не отрываясь смотрел на кинжал.

Солдат трусил, и это нравилось боевику. Нравилось, что его боятся, что он в центре внимания и что такой герой.

Распалив себя до нужной кондиции, боевик оскалился и полоснул бритвенно заточенным лезвием по лицу пленника. Распластанная надвое кожа разошлась в стороны, и из раны густо потекла кровь.

Солдат взвизгнул. Как щенок, которому наступили на лапу.

— Ты убивал? Да? — повторил вопрос “дух”, прижав холодный клинок к его шее.

У пленника глаза полезли из орбит.

— Да, да, убивал, — прошептал он посиневшими губами. — Я убивал...

Боевик расплылся в довольной улыбке.

— Вот видите, он признался. Он убивал наших братьев и сестер! Все они убивали!..

На проверке настояли эксперты. Теперь они стояли в стороне, делая вид, что все это их не касается, но на самом деле внимательно наблюдали за реакциями присутствующих и снимали их на пленку.

Диверсанты должны проходить через кровь, хотя бы для того, чтобы не переметнуться на сторону врага, чтобы знать, что их там не примут...

— Они убивают наших братьев и сестер, и мы тоже должны убивать их!.. — разглагольствовал боевик.

Все одобрительно смотрели на него и поддерживали его криками. И Сергей Матушкин смотрел. И тоже кричал... Одобрительно... Хотя хотел убить его. Но еще больше, чем его, хотел убить пленников, сам убить, полоснув вдоль строя из автомата, чтобы прекратить издевательство над ними, чтобы они не мучились. Он не мог смотреть на их унижение, на то, как они, надеясь, что им сохранят жизнь, пресмыкаются перед своими палачами. Кроме, может быть, одного...

Он готов был убить их из милосердия и сострадания, потому что ничем другим помочь был не в состоянии.

Но Аслан Салаев не мог никого убить раньше, чем ему позволят это сделать. Он не мог выйти из роли, чтобы не встать рядом с ними, он должен был быть как все и, как все, должен был получать от всего этого удовольствие! Чеченцы обожают такие, замешенные на крови, спектакли. И он — должен обожать!

Он должен ухмыляться, должен смеяться над грубыми, унижающими солдат шутками, должен поддерживать палачей и издеваться над пленниками. Как все остальные, хотя ему хотелось только одного — стрелять!..

— Ну что, вояки, хотите жить? — крикнул боевик. — Кто хочет жить — шаг вперед.

Солдаты на мгновение замерли в нерешительности, боясь выказать свою трусость, но потом кто-то один, первый, сделал робкий шаг вперед. И все другие, торопясь, тоже сделали.

Кроме одного.

Чеченцы довольно заржали.

Русские не были мужчинами, были шакалами и трусами. У одного из русских, паря, расползалось по штанам мокрое пятно. Они даже не умели умереть так, как умею г умирать чеченцы.

— Кто хочет жить, пусть встанет на колени и молит о пощаде! Тогда, может быть, мы его пожалеем.

Пацаны опустились на колени.

Кроме одного.

Тот один стоял, злобно глядя на чеченцев, и тихо, но страшно матерился. Он материл “чехов” и материл своих молящих о пощаде товарищей.

— Встаньте, падлы! — хрипло выговаривал он. — Встаньте! Не позорьтесь! Они все равно нас прикончат!

Этот боец очень сильно портил общую картину. Его пнули в живот, и он, хрипя и хватая ртом воздух, завалился на бок. Но ему не позволили лежать, его сгребли в охапку, рывком подняли и поставили на колени. Как остальных. Они все должны были стоять на коленях и просить пощады.

— Ну — я слушаю!

— Пожалуйста, не убивайте меня, я вас прошу, не убивайте!.. — бормотали, всхлипывали, плакали пленные русские солдаты, вымаливая себе жизнь. И чем больше молили, тем сильнее надеялись, тем униженней просили, теряя свое человеческое достоинство.

Все — просили. Один — нет!

Непокорного солдата поставили на колени, но не заставили замолчать. В жизни есть, может быть, единственный, и не у всех, момент, когда человек перестает бояться, когда он уже смирился с близким концом, уже простился со своей жизнью и все ему трын-трава. И чем больше таких бить, тем больше они злобятся.

— Суки черномазые! Падлы... — шептал, ругался солдат. — Все равно всех вас замочат!

И что-то про их мать, про отца и про них самих!..

И еще двое пленников не молили о пощаде — приведенные вместе с русскими чеченцы. Они лучше русских понимали своих соплеменников, знали, что рассчитывать на пощаду им не приходится. Чеченцы не жалеют своих врагов, потому что знают, что те их, случись им спастись, тоже не помилуют. У чеченцев с чеченцами свои разборки...

Они не просили о пощаде, но, в отличие от русского, не крыли по матери своих палачей, потому что это были их соплеменники. Они просто молча ожидали смерти.

— Наши все равно придут и всех вас кончат! — грозил солдат. — Что, падлы, — герои, да? А Сталин вас всех, как баранов...

Рассвирепевший уже не картинно, уже по-настоящему, боевик ткнул непокорного солдата кинжалом в живот. Широкое лезвие, перерезав ткань гимнастерки, глубоко, на всю длину вошло в плоть. Солдат вскрикнул и упал.

На этот раз он уже не мог встать, на этот раз он лежал на земле, шевеля губами и страшно гримасничая. Что он говорил, было не слышно, потому что его перекрикивали обступившие его со всех сторон “чехи”.

Его, поверженного, пинали ногами в лицо и в рану. В этот момент чеченцы не выглядели героями.

Потом один из “духов” наклонился и перерезал пленнику горло...

Его убили первым, и поэтому он не увидел конца своих товарищей. Он заслужил легкую смерть.

— Смотрите, как их надо убивать! — кричал по-чеченски главный палач, размахивая над головой кинжалом, с которого капала кровь. — Как бешеных собак!.. Всех!.. Кто хочет убить этого? — указал он на следующего русского.

Это был момент истины. Была — проверка.

И заключение договора... Потому что договор с дьяволом подписывается кровью.

— Я! — закричали многие. В том числе дети, которые вскинули вверх, как на уроке, руки. Как если бы просились к доске решать задачку по алгебре.

— Я! — как и многие, вызвался Ваха Мадаев, так как не видел ничего особенного в том, чтобы убить пленника. Ничего, кроме развлечения и возможности показать свою силу и удаль. Его не пугала чужая смерть, он еще в раннем детстве резал баранов, как взрослый.

Аслан Салаев тоже сделал шаг вперед. Он должен был его сделать. Как все...

Не закричали и не подняли рук многие чеченки. Но им было простительно, они были женщинами.

Не шагнул вперед Гази Асламбеков. Он стоял как парализованный, потому что ни разу никого еще не убивал и не видел вот так, близко, чужой смерти. Он с ужасом наблюдал, как из неестественно переломленной шеи солдата, из разошедшегося разреза уже медленно, затихающими толчками вытекает кровь и как из вспоротого живота выползают пузырем внутренности.

Пленников убили — всех!

Их убивали всем миром, потому что каждый должен был поучаствовать в экзекуции.

И Аслан Салаев тоже убивал. Он нанес свой удар одним из первых, он ударил своего пленного в сердце, чтобы тот умер сразу. Потому что другие умерли не сразу — других, неумело подражая взрослым, тыкали ножами подростки, отчего те кричали и даже пытались хвататься за лезвия, перерезая себе пальцы.

Меньше издевались над пленными чеченцами — их поставили на колени и перерезали им глотки...

Эксперты смотрели на происходящее довольно равнодушно, потому что видели такое уже не раз — здесь, в Африке, в Латинской Америке...

Эксперты в массовом убийстве участия не принимали — они, в отличие от местных аборигенов, считали себя цивилизованными людьми. Там, на родине, у каждого из них был дом, небольшой ухоженный садик и столь же ухоженные жена и дети. Там, дома, они были законопослушными гражданами, которые ходили на вечеринки к друзьям и в церковь, стригли газоны и исправно платили все налоги. А это — было их работой. Потому что работы бывают разные — кто-то готовит бифштексы, а кто-то забивает предназначенный для их приготовления скот. И тот и другой трудятся на общее благо и, если делают свою работу хорошо, считаются уважаемыми членами общества. Они свою работу делали хорошо, защищая интересы своей страны в третьих странах.

Деньги спонсоров были отработаны сполна...

Эксперты дали заключение, что чеченский партизанский командир Абдулла Магомаев вполне благонадежен и “кредитоспособен”...

В Москву ушли две шифровки, в которых было сообщено об убийстве пленных и даны координаты места их захоронения.

В обеих шифровках главным организатором экзекуции назывался полевой командир Абдулла Магомаев, были упомянуты присутствующие при ней эксперты и перечислены все участники.

В одной шифровке наряду с прочими был назван Ваха Мадаев.

В другой — Аслан Салаев...

Глава 40

Ночь — время любви и еще темных делишек.

Ночью делаются дети и приходят беды. Так было всегда...

К воротам почти неслышно подошли люди. Подсадив друг друга, разом перемахнули через забор.

Тявкнула собака и тут же осеклась. Люди поднялись на крыльцо. Один, сильно размахнувшись, ударил пудовой кувалдой под замок — раз, еще раз. Во все стороны полетела мелкая щепа. Замок уже не держал. Навалившись разом, плечами высадили дверь.

В доме кто-то забегал, но было уже поздно. Незваные гости разбежались по комнатам, роняя всех подряд, без разбора, на пол. Им никто не сопротивлялся.

— Кто есть в доме? — спросил человек в камуфляже, без знаков различия, в шерстяной, натянутой до самого подбородка шапочке с прорезями для глаз.

— Никого нет! Только я и женщины, — ответил хозяин.

Было ему лет шестьдесят, но он был еще крепок, он еще мог держать в руках оружие.

— Говоришь — никого...

Человек в маске прошел по дому и осмотрелся. Он заглянул в кастрюли на кухне, прикинув, на сколько человек была приготовлена еда, ощупал постели, которые еще хранили тепло человеческих тел, пересчитал обувь.

И уверенно заявил.

— Врет! Он здесь!

Бойцы разошлись по дому, переворачивая все вверх дном. Того, кого они искали, они нашли на женской половине, под кроватью, он даже спрятаться как следует не успел.

Его выволокли наружу и рывком поставили на ноги.

— А ты говоришь — никого, — с упреком сказал командир в маске. — А это тогда кто?

— Внук, — нехотя ответил старик.

Внуку было лет пятнадцать, но с него все же сдернули одежду и осмотрели, подведя под лампу. В Чечне подростков нет — есть только дети и мужчины, потому что любой мальчик старше десяти лет — только отвернись — способен забросить в боевую машину пехоты “эргэдэшку” или полоснуть по потерявшим бдительность солдатам из автомата.

Пацана осмотрели, но никаких синяков не нашли, плечо было чистым — значит, в последнее время он не стрелял. Придраться было не к чему, хотя очень хотелось.

Командир снова обратился к хозяину дома.

— Где твой сын?

— Не знаю, я его год не видел...

Сын старика был главарем банды, которая накануне убила шестерых федералов, расстреляв их из засады. Отец, конечно, врал — не мог он не знать, где его сынок.

— Одевайся! — приказал командир.

Старик, не спрашивая, куда его собираются вести и зачем, стал натягивать на ноги сапоги. Он знал, что просить русских о чем-нибудь бесполезно.

— И этого тоже заберите, — показал командир на мальчишку.

Глупо оставлять пацана, который уже сейчас способен мстить за своего отца и деда.

Деду заломили руки и поволокли из дома.

Мальчишка исподлобья смотрел на русских. Одна из женщин, скорее всего мать, вцепилась в него, пытаясь защитить, прижать к себе. Да куда там...

— А тебе что, отдельное приглашение требуется?

Пацану врезали прикладом промеж лопаток, толкнув к двери. Он упал, но тут же поднялся.

— Иди, гаденыш, чего смотришь?!

— Куда вы его? — отчаянно крикнула вслед мать.

— Куда надо, — ухмыльнулись бойцы, отталкивая ее в сторону.

Деда и внука выволокли во двор и, осыпая со всех сторон ударами, погнали к машине. На порог высыпали женщины, что-то закричали по-чеченски. Старик обернулся, чтобы ответить. Но ему не дали, ткнув в лицо рукоятью пистолета. Он осекся, выплюнув изо рта кровь и несколько выбитых зубов.

— Молчать! — прикрикнул командир.

Пленников бросили в кузов “КамАЗа”, забрались туда сами, сев на скамьи и поставив ноги на спины лежащих на полу пленников. Номеров у “КамАЗа” не было, номера были залеплены грязью.

— Поехали, поехали...

Взревел мотор разворачивающейся “бээмпэшки”. Небольшая колонна вырулила на пустынную улицу. Чеченцев видно не было и света в окнах тоже, хотя вряд ли кто-нибудь спал.

Задерживаться здесь надолго было небезопасно, в любой момент могли появиться ночные хозяева Чечни — боевики.

Через час с небольшим колонна остановилась.

— Выходи, приехали.

Пленных чеченцев выбросили из машины через задний борт, как кули с картошкой. Они шмякнулись на землю, не издав ни звука.

— Вставай!

С трудом, потому что руками помочь было нельзя, руки были застегнуты за спиной, они поднялись.

— А теперь шагай!

Куда?.. Идти было некуда — впереди была темнота и какое-то заросшее бурьяном поле. Но не идти было нельзя — бойцы подгоняли “чехов”, молотя прикладами по спине и плечам. Били в полную силу, так что трещали кости.

— Иди, не оглядывайся!

Старик и внук побежали рысью, часто спотыкаясь, падая и вскакивая. Сзади подсвечивали фары развернувшегося поперек дороги “КамАЗа”.

Куда их?.. Зачем?..

Хотя все догадывались куда. А кое-кто знал.

— Стой!

Чеченцы остановились, тяжело дыша. Эта ночная, под градом ударов, гонка далась им непросто.

Вокруг, куда ни смотри, не было видно ни одного, даже самого далекого огонька. Темнота.

Один из бойцов отстегнул от пояса и бросил на землю две глухо звякнувшие саперные лопатки.

— Ну что пялитесь — копайте.

Наручники с пленников не сняли, только перестегнули вперед, чтобы они могли держать лопатки.

— Ну, чего стоите?!

Им еще раз врезали прикладами. На землю закапала черная, в свете далеких фар, кровь.

— Копайте, кому сказано!

Дед и внук упали на колени и стали, отбрасывая от себя землю, рыть. Земля была мягкая, и лопатки входили в нее почти на целый штык. Бойцы стояли вокруг, лениво наблюдая за работой.

— Ну все, все, хватит!

Яма получилась неглубокой — может быть, метр, может быть, чуть больше. Пленники стояли в ней по пояс, мрачно глядя перед собой.

— Эй, лопатки-то верните, — весело сказал боец.

Чеченцы выбросили лопатки из ямы.

Все было обыденно. И было страшно.

— За что нас? — глухо спросил старик, впервые с момента ареста открывший рот.

— А нас за что? — зло ответил ему вопросом на вопрос один из бойцов.

— Я никого не убивал.

— Ты, может, нет, а твой сынок?.. — напомнили старику. — Если скажешь, где он, или поможешь его взять, то мы отвезем вас домой. Прямо сейчас отвезем. Ну?..

Старик мрачно молчал. Его внук тоже.

— О себе не думаешь — о нем подумай!

И все равно старик молчал.

— Козел старый! — тихо сказал кто-то.

Двое бойцов, сделав несколько небольших шагов в сторону, зашли пленникам за спины. Еле слышно лязгнул выдергиваемый из ножен штык-нож. Старик чуть заметно вздрогнул.

— Его отпустите, — попросил он, кивнув на внука. — Он ни при чем.

— Ага — счас! — ответил командир. — Разбежались! Ну что, не передумал?

Старик не ответил. Он смотрел себе под ноги и то ли о чем-то напряженно думал, то ли молился своему Аллаху.

— Трусливые собаки! — тихо, но внятно произнес внук. И еще что-то добавил по-чеченски.

Вот и отпускай его после этого!

Один из зашедших сзади бойцов бесшумно присел, вытянул вперед левую руку. Он схватил молодого “чеха” за волосы, рывком притянул к себе, опрокидывая навзничь, на кучу выброшенного грунта, и всадил ему сбоку, в шею, штык-нож.

Чеченец забулькал кровью, забился в конвульсиях.

Старик успел повернуться к нему, но на него тут же насел второй боец, ткнув ножом в спину, чуть пониже лопатки.

Все было кончено.

Тела “чехов”, толкнув ногами, сбросили в яму. Разобрав лопатки, быстро забросали могилу землей, притоптав ее сверху каблуками. И никаких памятников, никаких меток — яма, которую, возможно, разроет и растащит зверье.

Это не они придумали — это “чехи” придумали мстить убийцам, убивая их близких. Они лишь взяли на вооружение чужой опыт. Такая война — по неписаным, но исполняемым всеми правилам. Ты — наших, мы — твоих!

Конечно, по идее, мстить нужно было бандитам, но их еще поймать надо! А родственники — вот они, под боком!

Да и что толку, если поймаешь?.. Прокурору отдать? Отдать — можно. Только близкие, сбросившись, принесут ему в клюве хорошую мзду, и бандита отпустят под подписку о невыезде. Было такое — проходили, и не раз. Находили, брали, положив своих бойцов, “духа”, сдавали органам правопорядка, а он через месяц на свободе гулял!

Так что лучше без прокуроров, лучше келейно — вот так вот, ночью, тихо, без свидетелей, с замазанными грязью автомобильными номерами и закрытыми лицами. Приехать и взять под белы рученьки. Был человек — и не стало. Куда-то увезли, но не довезли...

В Латинской Америке этим занимаются “Эскадроны смерти”, у нас... У нас — все, кому не лень. Все, кто считает: как с нами — так и мы, кто принял обычаи противной стороны.

Жестоко?.. Да! Но зато действенно! По крайней мере действенней, чем обращаться к продажным прокурорам. А иначе их не остановить. Пусть каждый покушающийся на жизнь федерала бандит знает, что так просто ему это с рук не сойдет, что за чужую отнятую жизнь он заплатит одной, двумя или десятью жизнями своих близких. Око за око — жизнь за жизнь! Пусть “чехи” помнят об этом и думают!..

— Уходим!

Бойцы в масках быстро добежали до машин, прыгнули на броню и поехали... Завтра утром они отправятся на службу — в наряды, караулы, на проверку паспортного режима. Завтра они будут дисциплинированными солдатами, устанавливающими конституционный порядок на бунтующей российской территории. Строго в рамочках закона. Будут принимать заявления о пропаже людей, составлять протоколы, составлять словесные портреты. Они будут спокойны и вежливы...

Днем.

А ночью натянут на головы черные шапочки с прорезями для глаз, прыгнут на броню и поедут наводить порядок. Не конституционный — свой! Поедут мстить за своих, которые умерли у них на руках, товарищей и за себя тоже.

Не в один и не в один десяток чеченских домов следующей ночью постучат. В дверь — кувалдой. И, обшарив комнаты, выволокут во двор упирающихся мужчин. И увезут их. Навсегда.

А через месяц или год уцелевшие и подросшие мальчики, не имея возможности узнать, кто убил их отцов и братьев, будут мстить русским — всем подряд, потому что так требует их обычай. Они будут подкарауливать их и резать, стрелять и подкладывать под них фугасы. И тоже ночью. А днем продавать им пиво и сигареты, получать от них гуманитарку, работать у них за деньги, разговаривать с ними...

С теми, кто ночью, сбросив мирную личину, выйдет на свой смертельный промысел, мстя за погибших накануне бойцов, которых убили “мирные” чеченцы...

И никогда это не кончится.

Никогда!..

Глава 41

Фатима Мерзоева зашла в автобус и села на свободное сиденье. В середине. Села там, где должна была сесть, — не на передней или задней площадках, а возле средних дверей.

Вместе с ней на той же остановке через разные двери зашли в автобус и встали в нескольких метрах впереди и позади нее два чеченца... Совершенно не похожие на чеченцев, потому что светловолосые и голубоглазые. Бывшие русские, но все равно чеченцы, потому что они приняли ислам, женились на чеченках и воевали с русскими. Ее братья, которые должны были сопровождать и охранять ее.

Фатима Мерзоева сидела тихо и смотрела в окно автобуса.

Она никогда еще не была в больших городах и не видела ничего, кроме гор и своего аула. Здесь было все по-другому — здесь было много машин, много людей и много высоких зданий. Ни у кого не было оружия, вместо автоматов через плечо люди несли обыкновенные сумки и пакеты!

А женщины!..

Фатима во все глаза смотрела на идущих, бегущих, выскакивающих из магазинов, разговаривающих друг с другом, смеющихся женщин.

Как так можно ходить... Разве так можно — как им не стыдно?! Русские женщины показывали всем прохожим мужчинам свои голые ноги и непокрытые головы, и их мужчины не осуждали их и не плевали им вслед! У многих были прозрачные блузки, сквозь которые просвечивали темные полоски лифчиков или угадывались голые груди. И никто их за это не осуждал, и даже дети не бросали им вслед камнями!

Как так может быть?!

Крутя головой, Фатима даже забыла на какое-то время, зачем оказалась в этом автобусе. Но вспомнила, поймав на себе взгляд одного из своих братьев.

Он смотрел на нее приветливо и ободряюще.

Автобус остановился. В автобус зашли дети. Довольно много детей, потому что маршрут автобуса проходил мимо школы, собирая с остановок учеников. Дети встали в проходах, оживленно разговаривая друг с другом, делясь какими-то своими детскими впечатлениями. В большинстве своем это были перво— и второклашки, которые учились в первую смену.

Это очень удобно, что в русских школах занятия начинаются в одно и то же, к которому все съезжаются, время...

Фатима исподволь, чтобы не привлекать к себе внимания, наблюдала за школьниками. Это были хорошо одетые и ухоженные дети, с большими цветными ранцами на спинах. Эти дети, в отличие от чеченских детей, имели крышу над головой и родителей, хорошо ели и учились в светлых и теплых школах.

Дети на ее родине не учились уже несколько лет, потому что их превращенные в оборонительные сооружения школы были расстреляны из танковых орудий, разбомблены, взорваны и растащены по кирпичику на строительные материалы. Учителя, когда-то преподававшие в этих школах, были убиты своими же подросшими учениками, здесь же, во дворе школы или дома. Не потому, что ученики затаили обиду на поставленную им когда-то двойку по физике и поклялись отомстить за нее, а потому, что учителя в большинстве своем были русскими. Те, что успели убежать, остались живы, а тех, кому некуда было бежать, выволакивали за волосы во дворы, бросали на землю и, приставив к голове дуло автомата или пистолета, нажимали на спусковой крючок, оставив бездыханный труп на съедение собакам... Иногда учителя, в бородатых, обвешанных оружием чеченцах, узнавали своих любимых учеников и пытались стыдить их, как когда-то раньше на переменах, и даже, по старой привычке, пытались прикрикивать на них, но те только хохотали в ответ, издевались над ними и, поставив престарелых “училок” на колени, резали им глотки своими острыми кинжалами.

А здесь дети учились...

На следующей остановке в автобус сели новые дети, и стало еще шумнее.

Это были чужие дети, дети врагов и, значит, будущие враги Ичкерии. На Кавказе к детям отношение особое, на Кавказе никто не будет умиляться чужому младенцу, понимая, что когда тот вырастет, то возьмет в руки оружие, чтобы мстить за какие-нибудь застарелые обиды. Много детей в чужом, враждебном роду — это не радость, это — угроза твоему роду.

Здесь речь шла не о роде, а о целом народе, который поработил ее Родину, став кровником. Так объясняли Фатиме и ее сестрам и братьям командиры, рассказывая про героя Шамиля, про вырезавшего и сжигавшего целые аулы генерала Ермолова, про выселившего чеченцев в степи Сталина... В такой, которая длится уже двести лет, войне не может быть детей, потому что дети, вырастая, становятся бойцами. Которых убить трудно. Но очень легко, пока они дети.

Такова логика войны маленького народа против большого!

В открытом бою Фатима вряд ли сможет одолеть двух, трех или больше противников. Скорее всего ее убьет первый же боец. Но если не дожидаться, пока они вырастут, она может уничтожить несколько десятков врагов. Целое подразделение. Одна!

И только так Ичкерия может победить Россию, только если каждый чеченец убьет десять или сто врагов, потому что если убивать по одному или по два русских, то их останется много, а чеченца — ни одного! И именно поэтому чеченские мужчины должны иметь по несколько жен, чтобы они рожали как можно больше воинов для будущих битв.

Фатима не смогла родить для своей Родины воина, и, значит, она должна исполнить его долг сама!

У нее на животе, под одеждой, привязан матерчатый пояс с несколькими сумками, в которых помещается взрывчатка. Много взрывчатки — несколько килограммов. К взрывчатке, сверху, примотаны скотчем шарики от подшипников, нарубленные на куски гвозди и шурупы, которые после взрыва разлетятся во все стороны, превратившись в разящие все, что встанет на их пути, осколки. Для этого надо лишь замкнуть контакты электроцепи, нажав на спрятанную в рукаве кнопку...

— Следующая остановка “Школа”, — объявил водитель.

Та самая, в которую ехали дети...

Ее братья, внешностью напоминавшие русских, но бывшие чеченцами, быстро встали со своих мест и вышли из автобуса. Вышли на последней перед взрывом остановке. Они вышли и проводили автобус взглядом, хотя смотрели не на автобус, а на свою, которая должна была умереть через несколько секунд, сестру. Они смотрели на нее, подбадривая ее и прощаясь с ней. И не обращали внимания на тех, кто должен был умереть вместе с ней...

Кто-то очень хорошо рассчитал этот теракт, потому что для него даже не нужно было собирать в одном месте жертвы, они сами набивались в автобус! Вот эти, с ранцами, в чистеньких костюмчиках и юбочках русские дети, которые потянулись к выходам, собираясь выйти на следующей остановке. В их тела, разрывая мышцы, перерубая внутренние органы и дробя кости, должны были войти стальные шарики, обрезки гвоздей и шурупов. В тех, что впереди, напрямую, в тех, что сзади, пройдя через тело Фатимы, разорвав его и перерубив пополам, но все равно не утратив убойной силы! И еще по салону, сметая все, пробивая тела насквозь, понесутся куски обшивки, обрезки металлических поручней, оконные стекла, куски костей разбитых черепов, которые тоже способны убивать...

Но дети, не зная, что ждет их через несколько секунд, пихая друг друга и смеясь, толпились возле входов.

Фатима смотрела на них и убеждала себя, что пришла сюда убивать не их — убивать будущих солдат и матерей, которые родят много солдат.

И то, что она себя убеждала, было серьезным просчетом людей, пославших ее сюда! Ведь убеждает себя только тот, кто сомневается, а в таких делах места сомнениям быть не должно!

Автобус стал тормозить.

Фатима нащупала кнопку...

Теперь достаточно было надавить на нее пальцем, чтобы медные пластинки, соприкоснувшись, замкнули цепь и ток мгновенно добежал по коротким проводам до утопленных в пластите электровзрывателей...

В последнее перед смертью мгновение Фатима вспомнила свою нескладную жизнь.

Аул, в котором она ничего, кроме работы, не видела.

Жениха, которому приглянулась она и который приглянулся ей, но за которого не пришлось выйти замуж, потому что он погиб в самом начале войны. Как и почти все, которые могли взять ее замуж, женихи.

Ее мужем стал русский, который был, наверное, даже лучше чеченцев, потому что жалел ее, но все равно был другим. От него она понесла ребенка — сына. Но сын умер, не родившись, когда в ее дом попала ракета, пущенная с русского вертолета. А потом погиб ее муж, и ей пришлось перейти жить в дом к родственнику, который заставлял ее с утра до вечера работать, а ночами затаскивал в кровать...

Так стоит ли жалеть такую, в которой не было почти ничего хорошего, жизнь?.. В чем, конечно, виноваты русские, убившие ее отца и братьев, всех ее женихов, ее мужа и сына... Теперь она может отомстить им. Отомстит им!..

Автобус подъехал к остановке.

И должен был подъехать, потому что так советовали ей инструкторы. Взрыв на остановке еще более умножал жертвы за счет тех, кто находился там в ожидании автобуса. Их должны были посечь осколки разлетевшегося стекла.

— Остановка “Школа”, — сообщил водитель.

Вот, сейчас!..

Автобус остановился. С шипением раскрылись двери...

Дети, крича и смеясь, запрыгали по ступенькам вниз...

А она медлила...

Русские, сытые, чистенькие, ухоженные дети, будущие воины и матери, которые родят новых воинов, выходили из автобуса. Живыми... А она почему-то медлила!

Дети вышли, и навстречу им в салон поднялся лишь один какой-то старичок.

— Следующая остановка “Поликлиника”...

Нет, Фатима не боялась умереть, в этом люди, пославшие ее сюда, не ошиблись. Но они недооценили комплексы бездетной, потерявшей своего единственного ребенка женщины, которая хотела иметь детей, но не имела и вряд ли уже могла иметь. Для них дети были в первую очередь русскими, врагами, для нее — детьми. На каждого встретившегося ей ребенка она смотрела не так, как мужчины, и не так, как многократно рожавшие женщины, смотрела иначе, примеривая его к себе.

Ей было трудно убивать детей...

Дверцы закрылись, и автобус поехал дальше. Поехал к остановке “Поликлиника”. Через двести метров Фатима нажала кнопку. Она не могла ее не нажать, потому что тогда ее сочли бы изменницей.

Она нажала кнопку очень спокойно, надеясь, что муфтий не врал, что это не конец, что в той новой жизни она будет счастлива и что там у нее будет муж и будет ребенок, будет много детей... Хотя про них муфтий ничего ей не говорил...

Контакты замкнулись, и висящая на животе взрывчатка, взорвавшись, перерубила Фатиму надвое, отбросив назад ее развороченное туловище и голову и разметав по полу ноги.

Автобус тряхнуло, подбросило и фактически переломило пополам. Во все стороны, выбивая витрины и окна проходящих мимо автомашин, брызнули осколки. Еще несколько секунд слышался звон сыплющегося с неба и разбивающегося об асфальт стекла. Потом наступила оглушительная тишина, которую через мгновение прервали крики людей — крики ужаса, предсмертные крики и крики о помощи...

Во время взрыва погибло четверо и было ранено семь человек. Жертв могло быть гораздо больше, если бы взрыв случился на одну остановку раньше...

Эффекта, на который рассчитывали устроители теракта, не получилось — о погибших детях должен был узнать весь мир, потому что гибель детей, да еще в таком количестве, никого не оставляет равнодушными. Но дети, слава богу, сошли на предыдущей остановке... Следующая остановка была предпоследней, и было ранее утро, когда пассажиропоток направлен от окраин к центру, поэтому, кроме нескольких пассажиров, никто не пострадал, — из-за чего теракт прошел почти незамеченным — о нем сообщили в утренних и вечерних новостях, но практически ничего не сказали международные агентства. В этот день мир был увлечен другими новостями и другими жертвами.

Так что, вполне вероятно, Фатима Мерзоева погибла зря.

Но нет, все равно не зря, потому что погибла ради своего народа!..

Глава 42

Мы так ничего и не заметили — не заметили, что Третья мировая война уже началась. А все потому, что Третья мировая не похожа на Первую и не похожа на Вторую. В ней нет растянутых на многие тысячи километров линий фронтов, нет изрывших землю окопов и рвов, нет массированных бомбовых ударов по городам и транспортным узлам, в ней не идут в прорыв армии и бронекорпуса, не дымят трубы концлагерей, через которые дымом улетучиваются целые народы...

Хотя все это, пусть и в иных масштабах, есть. Потому что идут в атаку и сгорают до последней машины отдельные танковые батальоны, рушатся под бомбами кварталы домов и дымят трубы “буржуек” в палатках, в лагерях беженцев... Но что такое гибель батальона в сравнении с уничтожением армий и флотов? И что такое один квартал — против накрытого массированными бомбардировками густонаселенного города где-нибудь в центре Европы? И печки “буржуйки” — перед крематориями лагерей смерти?..

Двадцатый век научил нас мыслить масштабно — сотнями превращенных в руины городов, сотнями тысяч разоренных войной квадратных километров, миллионами человеческих жертв, миллиардами потраченных на убийство солдат противника долларов. Вот это, мы понимаем, война!..

От Третьей мировой мы ждем больше, чем от Первой и Второй, ждем, что в ней погибнут не десятки, а сотни миллионов людей...

А в ней и погибнут сотни миллионов! Но не сразу, не единовременно, а постепенно: тысяча — там, пять тысяч — здесь.

Уже — гибнут!

Поэтому мы и не замечаем этой войны — потому что нам ее никто не объявляет! Никто не говорит по радио, что сегодня на нас вероломно (хотя и вероломно!), без объявления войны (и ведь действительно, никто ее не объявлял!) напал (каждый день нападает) враг... А раз не объявляют — то ничего и нет!..

А ведь что такое мировая война? Это война, в которой участвует не одно или два государства, а участвуют десятки государств!

Но тогда — уже участвуют! Потому что во всех странах, от Европы до Филиппин, гремят взрывы, в которых гибнут сотни мирных жителей.

Ну да, нет окопов... Но в современной войне и не предполагается никаких окопов, линий фронтов и масштабных — стенка на стенку — боев! По крайней мере, так считают военные, разрабатывающие стратегию и тактику будущих войн. Современная война будет маневренной, с использованием самой современной техники и небольших, маневренных боевых групп, которые будут действовать на территории врага, решая каждая свою задачу, но тем не менее подчиняясь единому стратегическому командованию.

Ну тогда — так уже есть! Есть пока тысячи, а скоро десятки тысяч, разрозненных боевых групп, которые проникают на вражескую территорию и ведут там боевые действия... В рамках единой для всех борьбы!

Есть жертвы.

Есть успехи.

Есть целые, захваченные и удерживаемые в руках, территории.

И даже — государства.

С кем мы, с кем весь мир воюет? С террористами.

И один из этих, может быть самый главный, фронт называется исламским. Где десятки стран воюют с одним и тем же противником. Со Всемирными Соединенными Штатами Ислама. Да, именно так они и называются, хотя такой страны на карте нет!

Пока нет... Но кое-где уже есть! Отдельными пятнами. Но постепенно, не сразу, но уверенно и верно эти пятна на глобусе мира разрастаются, расплываются во все стороны бесформенными кляксами, сближаются, сливаются друг с другом, расширяя свои границы... А где-то — словно из пульверизатора карту побрызгали — легла на разноцветье стран незаметная морось чужих капелек, будто дождик прошел. Прошел и забылся, вроде бы не оставив следа. Но никуда эти капельки не делись — эти капельки, вбирая в себя влагу, стали расти, превращаясь в большие капли, а потом в маленькие лужицы. Стали перекрашивать рядом расположенные площади. И глядишь — страна уже испещрена чужим цветом, словно сыр — дырками. А потом — раз! — и нет страны. Перекрасилась!

Такова ползучая тактика Третьей мировой.

Так разрушают организм раковые клетки — зацепятся в одном месте и начинают по кровотоку, по лимфе рассылать во все стороны, разведчиками, больные клетки, с которыми легко расправляется могучий, потому что здоровый пока, организм. Что такое десяток болезнетворных клеток в сравнении с миллиардами здоровых — говорить не о чем!.. Но где-то все-таки одна-две клетки приживаются и до поры до времени сидят тихо, затаясь, не высовываясь, не обнаруживая себя. А чуть организм ослабнет, начинают завоевывать территории — вначале смешные, ничтожные. Потом — большие.

А потом, когда некогда здоровый и в прошлом могучий организм спохватывается, — бывает поздно! В каждом органе тихо и незаметно отвоевал плацдарм, закрепился враг, которого так просто уже не изгнать и который совместными, скоординированными усилиями обрекает организм на мучительную смерть!

А почему? Потому что никто организму об агрессии вовремя не сказал, никто не предупредил, войну не на жизнь, а на смерть не объявил и на борьбу не мобилизовал!

Похоже?..

К сожалению!..

Тем и страшен рак — что пока не болит!

Тем и страшна новая тактика мировой войны — что пока никого не беспокоит!

Глава 43

Такое на войне бывает. И бывает довольно часто. Раньше и теперь тоже. Солдат, особенно солдат на войне, живет в изоляции от мирных жителей, по крайней мере тех, которые относятся к нему благосклонно. Потому как свои страны солдат завоевывает редко, чаще — чужие, население которых воспринимают его негативно, как врага и захватчика. Которым он, по сути, и является.

А солдат, между прочим, мужик. Между прочим, молодой, крепкий, здоровый и даже иногда симпатичный. Других — больных, хлипких, кривобоких и неказистых в армию не берут. А молодой, здоровый, крепкий мужик хочет иметь бабу — ну, то есть женщину. Потому что этого требует его организм. Особенно если он растущий. Ну и где ему взять бабу в районе боевых действий?..

Во время серьезных войн этот вопрос разрешается сам собой, не успев даже как следует вызреть, — потому что на серьезных войнах солдаты передовых частей долго не живут — обычно до первого-второго боя. После чего им становится не до женщин, так как они либо ложатся в землю, либо отправляются в госпитали, получив тяжелые, несовместимые с гулянками, ранения. И это не только у нас, это хоть где, — к примеру, взводный американской морской пехоты на вьетнамской войне жил во время боя в среднем шестнадцать минут. Какие уж тут леди?..

Но беда в том, что бои идут не всегда, что случаются между ними перерывчики. И тогда, кроме главного инстинкта — самосохранения, начинают потихоньку просыпаться и другие инстинкты.

Ладно, если мудрые командиры обеспечили передовые части передвижным борделем, где не покладая рук и всего прочего трудятся дамы первой древнейшей профессии в полевом их варианте, героически пропуская через себя целые армии! А если таковых нет?

Тогда не менее, а может быть, более мудрые командиры посылают на фронт санитарок, телефонисток, зенитчиц, прачек и прочий женский личный состав, который все то же самое делает бесплатно, за свой страх и риск, причем без отрыва от исполнения прочих воинских обязанностей, не требуя за это никаких благодарностей!

Но это когда идет большая война. А когда не очень большая? Или совсем маленькая? Тогда солдатам приходится решать этот вопрос самостоятельно.

А как он его может решить?

Только сторговавшись с местным населением.

Или не сторговываясь... Потому что психология солдата такова, что торговаться он не любит. Он ведь не купец — он воин! Да и некогда ему: сегодня он здесь — завтра там. Сегодня он жив, а завтра — его уже нет! Что он прекрасно осознает, так как каждый день видит смерть и понимает, что все то, что он хочет успеть получить в этой жизни, он должен получить теперь.

Все понятно?..

Там, где стоял откомандированный для несения службы взвод Сашки Мохова, с “этим делом” было плохо — местные торговцы “это дело” солдатам предложить не могли. Равно как водку и сигареты. Потому что там, где они встали лагерем, торговцев не было.

Сашкин взвод бросили на охрану блокпоста, который никому на дух не нужен был, потому что стоял на дороге, которая ничего ни с чем не соединяла. Жители ближайшего аула по дороге не ходили, обходясь горными тропами, которые доводили их до места короче и быстрее. Дорогу пробили при советской власти, чтобы по ней мог ездить разбитый “зилок”, раз в неделю подвозивший продукты и товары первой необходимости в местный сельмаг, школьный автобус, свозивший учеников в школу в райцентр, и кинопередвижка с новыми, десятилетней давности, фильмами. Когда началась война, возить стало нечего, некому и не на чем. Своего транспорта у жителей аула не было, по крайней мере колесного, им вполне хватало гужевого.

Зарывшийся в землю по каски, схоронившийся за баррикадами из камней и мешков с песком взвод изнывал от безделья. Войска, которые не воюют, быстро начинают скучать, вроде того кота, которому делать нечего. Но кот, тот хотя бы сам свои проблемы решает, а эти — нет...

Бойцы довольно быстро излазили окрестности, проведя рекогносцировку на местности и выведав, где чего пасется и растет, что плохо и без охраны лежит и что здесь имеется из того, что может заинтересовать вырвавшегося из части в командировку солдата.

— Я там девку видел, классную девку, смазливую, — делились они друг с другом. — Буфера — во, и сзади тоже все в порядке...

Других, в этой деревне, симпатичных девиц видно не было — одни только старухи. Может, они и были, но прятались по домам, не показываясь на улицу. А эта — показывалась, эта каждый день ходила за водой на речку.

В армии есть две популярные и неисчерпаемые темы, возле которых вертятся разговоры личного состава, — дембель и бабы. До дембеля было еще далеко, а баба рядом, была под самым боком...

— Вон она, вон, гляди!

Чеченка быстро, почти бегом, спускалась вниз по склону, по крутой и извилистой тропинке. На плече у нее недвижимо стоял большой кувшин, который она грациозно придерживала правой рукой.

Счастливчики, завладевшие биноклями, разглядывали ее почти в упор, снизу доверху, подолгу задерживая вооруженные оптикой взгляды на груди и бедрах.

— Точно — буфера!..

— Ну дай, дай посмотреть!..

Чеченка спускалась к реке, наполняла кувшин водой и, вскинув его на плечо, шла обратно. На этот раз шла, вытянувшись в струнку, чтобы не уронить неподъемный кувшин, шла медленно и плавно, покачивая в такт шагам бедрами. Шла как на какой-нибудь, из старинной книжки про Кавказ, гравюре.

— Ох, я бы ей всадил!.. — выразил общую мысль снайпер, наблюдавший горянку в оптический прицел своей “эсвэдэшки”. На этот раз он не пулю имел в виду.

“Я бы тоже...” — подумал Сашка Мохов.

Сашка пялился на чеченку в бинокль. Он был без пяти минут дембель, и на его бинокль никто, кроме взводного, позариться не мог. Чеченка точно была симпатична, не как другие чеченки. Или они просто давно не видели женщин.

Сашка внимательно разглядывал ее полуприкрытое платком лицо, ее напряженную, высунувшуюся из воротника шею и все остальное тоже. То, что он не видел, он представлял...

— А чего на нее смотреть, может, оприходовать ее... — сказал вслух кто-то.

Если бы они стояли гарнизоном где-нибудь в России, предложение прозвучало бы дико. Здесь — нет. Когда каждый день видишь смерть, когда получаешь право на разрешенное государством убийство, то начинаешь считать, что и на все остальное тоже имеешь право. Тем более что это чеченка, то есть не своя, не наша, не русская.

Они много раз слышали хвастливые рассказы про то, как бойцы, проносясь через аулы, подхватывали на броню зазевавшихся чеченок, как день или два пользовали их всем отделением, а потом убивали и сбрасывали в кювет. И ничего им за это не было, потому что война все списывала! Всем.

— А чего — точно!..

Быстро создалась инициативная группа, которая живо обсудила, как это дело можно было бы получше обстряпать. Поймать, пригрозить, заткнуть рот кляпом, оттащить вон в тот лесок и...

Пока это были только слова, только мечты, но в мальчишеских компаниях слова быстро превращаются в дела. Изображая циничных, умудренных опытом взрослых мужиков, провоцируя и подначивая друг друга, боясь прослыть трусами, мальчики обрезают себе пути к отступлению. Наверное, поэтому шалости мальчиков, собравшихся в стаи, бывают более жестоки, чем преступления взрослых мужиков...

— Ты будешь? — спросили Сашку. Потому что обязательно, по праву старшинства, должны были спросить.

— Нет, — быстро ответил он.

Но тут же почему-то передумал.

Он вспомнил тонкую, высунувшуюся из воротника, напряженную, как струнка, шею и плавно и призывно покачивающиеся под юбкой бедра...

— Хотя ладно, буду.

И все равно, это были только слова. Пока... Пока на следующий день, увидев спускающуюся по тропе к реке чеченку, кто-то не сказал:

— Ну что, пойдем, что ли? Или слабо?

И кто-то ему ответил:

— А чего слабо-то?.. Ничего не слабо!

А дальше они действовали уже не как мальчишки — как солдаты.

Двое побежали наверх, чтобы отрезать ей пути отхода, если она вдруг вырвется и побежит домой или если кто-нибудь из деревни решится прийти ей на помощь. Побежали, конечно, не с пустыми руками — с автоматами, потому что оружие давно стало их неотъемлемой частью, как одежда или ботинки. Без автоматов они чувствовали себя как голыми.

Еще трое пошли в обход, чтобы зажать жертву с флангов. Остальные направились прямо к реке. Они спустились вниз и остановились в десяти шагах от чеченки, набиравшей воду в кувшин. Сразу на нее никто наброситься не решился. Они подошли к реке, столпились на берегу и, присев, стали зачерпывать пригоршнями ледяную воду и пить ее и брызгать себе на лица, косясь на девушку и по сторонам. Все-таки им было страшновато...

Чеченка вначале с любопытством поглядывала на русских солдат, но потом, кажется, даже не наполнив до верха кувшин, присела, вскинула его на плечо и, выпрямившись, пошла по тропке, все убыстряя шаг и часто оглядываясь.

Солдаты побрызгались еще с полминуты, подмигивая друг другу и подхихикивая, а потом разом, гурьбой, пошли ей вслед. Вначале пошли, потом — побежали, когда она побежала. А побежав, уже ни о чем другом не думали, кроме как догнать ее и заткнуть ей рот, прежде чем она успеет закричать.

Они догнали ее, сшибли с ног и повалили на землю. Разом несколько рук стали шарить по ее лицу, затыкая рот и нос. Потом разом подхватили и, быстро передвигая ногами и тяжело и возбужденно дыша, поволокли в лесок.

Как ни странно, девушка почти не сопротивлялась, она была как парализованная. Да и что бы она могла сделать против нескольких крепких солдат!

Ее, ломая ветки, затащили в кусты, где уронили навзничь на траву и стали сдирать с нее одежду. Молча и страшно. Ее не успокаивали, не уговаривали, что все будет хорошо, не обещали денег, как купленным чеченским женщинам... Все понимали, что хорошо не будет! Ее можно было изнасиловать, но нельзя было отпускать. Если она вернется в деревню, то деревня поднимется против русских. Раньше они об этом как-то не думали, но теперь это стало очевидным. Всем. Если они ее изнасилуют, им после этого придется ее убить!

Чеченке задрали подол...

Сашка Мохов стоял ниже ее по склону и увидел ее смуглые щиколотки и какие-то штаны — какие-то шаровары, поддетые под юбку. Солдаты его отделения, его товарищи, ухватились за ткань и потянули ее вниз, стаскивая шаровары с ног. Девушка стала извиваться и мычать. Но ей лишь крепче зажали рот и вцепились ей в ноги, растаскивая их в стороны.

Никто с ней не церемонился!

Шаровары отлетели куда-то назад, открыв темное, желанное...

Кто-то, торопливо стаскивая с себя штаны, упал на колени... Хотя первым должен был быть не он, первым по всем неписаным законам и солдатским уложениям должен был быть Сашка, потому что он был здесь единственным среди молодых стариком!

Но, черт его знает, что с ним случилось, что у него в башке замкнуло, но только он, вместо того чтобы оттолкнуть пытающегося нарушить субординацию молодого бойца в сторону, крикнул:

— А ну, стоять!..

Жалко ему стало чеченку. И противно.

— Стоять, я сказал!

Стоящий на коленях, со спущенными штанами и голым задом, боец воровато оглянулся.

— Ты чего? — напряженно спросил он.

— Стоять! — снова, как заведенный, крикнул Сашка. — Встал и пошел отсюда! Все — пошли!

Ну точно — замкнуло! Но теперь он уже отступать не мог, теперь он, чтобы не потерять своего лица и положения, должен был добиться, чтобы ему подчинились.

— Я что сказал, уроды?!

Все напряженно затихли.

— Ты что — дурак?! — вдруг неожиданно грубо, но очень спокойно ответил ему боец без штанов, который был младше его призыва на целый год. — Не хочешь сам — отойди, другим не мешай!

Это был уже открытый бунт. Возбужденный, остановленный в шаге от желанной цели, боец пер на рожон! И, судя по всему, остальные бойцы были на его стороне.

Закрепленное армейским укладом право “старика” угнетать “молодых” схлестнулось с другим правом — правом более сильного ставить на место более слабого!

Сашка оказался один перед несколькими готовыми на все врагами.

— Уйди, падла! — повторил боец, угрожающе привставая.

Но Сашка Мохов не испугался, он не мог испугаться какого-то “молодого”, не должен был, потому что в противном случае “молодые” взяли бы над “стариками” верх. И дело уже было не в чеченской девушке — решался вопрос, кто сильнее, кто будет верховодить стаей!

Сашка сделал шаг назад, сорвал с плеча автомат. Характерно клацнул привычно передернутый затвор, и черное вороненое дуло с маленькой дыркой, в которой притаилась, из которой выглядывала, выискивая жертву, смерть, уперлось в лица.

— Я сказал — встал и пошел! — злобно чеканя слова, произнес Сашка.

Солдат встал и отошел на шаг.

И остальные отошли.

Наработанные за год рефлексы и вид наведенного на них оружия заставили подчиниться.

— А теперь — шагом марш!

Бойцы нехотя стали пятиться и отступать.

Чеченка, прикрываясь сорванной с нее одеждой, испуганно глядела на солдат, один из которых, хотя до того тоже гнался за ней, теперь хотел стрелять в других. Она ничего не понимала, кроме одного, кроме того, что тот солдат с автоматом здесь самый главный и что он защищает ее.

— Пошли! — сказал Сашка чеченке, кивнув ей в сторону.

И сделал шаг назад.

Он стремился уйти отсюда, убежать, чтобы не пришлось стрелять. В своих...

Они разошлись — бойцы его отделения в одну сторону, он с чеченкой в другую. Разошлись как враги.

Он отступал, все убыстряя шаг, поводя дулом от одного бойца к другому, упреждая каждое их движение. Он боялся, что кто-нибудь из них попытается рвануть с плеча свое оружие и тогда ему придется остановить его автоматной очередью, которая перечеркнет не только его, но и стоящих рядом солдат.

Но никто не шевелился и не пытался ничего предпринять, понимая, что он выстрелит — рефлекторно, упреждая встречный выстрел, на случайное, показавшееся подозрительным движение, на угрозу.

Они сами так стреляли, они были учеными...

В ста метрах Сашка развернулся и вначале быстро пошел, а потом побежал, схватив чеченку за руку. Он ожидал пущенных ему в спину очередей, но их не было. Его почти сразу же скрыл лес.

Он бежал, увлекая за собой пленницу, наверное, с полчаса. Так, на всякий случай, — опасаясь маловероятного преследования. Чеченка, которую он держал, не отпуская, не пыталась вырываться, наоборот, вцепилась в его руку свободной рукой, часто и опасливо оглядывалась. Он защитил ее, спас, и она поверила ему.

Когда они задохнулись и выбились из сил, они упали на землю. Чеченка так и не отпустила его, потому что другой защиты у нее здесь не было. Она сидела рядом, вплотную, прижимаясь к его боку, и тихо плакала, уронив голову ему на плечо. Ее плечи и все ее тело вздрагивали.

Он, ничего не имея в виду, а просто жалея ее, протянул руку, положил ее ей на голову и, притянув, стал довольно неуклюже гладить платок и выбившиеся из-под него волосы. Он гладил девушку, как гладят испуганных детей, чтобы успокоить их, чтобы они перестали рыдать.

Он гладил ее и чувствовал ее всю, ее разгоряченное бегом, вздрагивающее тело, ее упиравшуюся, расплющенную по его груди — грудь. И его рука стала каменеть, стала мелко дрожать, ощущая под собой мягкие, щекочущие ладонь волосы. И сам он тоже стал как каменный. Он притянул ее к себе, уже ломая робкое, но ощутимое сопротивление, начал целовать волосы, а потом шею, заворачивая книзу воротник. И уже не мог остановиться.

Мягко, но настойчиво и уверенно он опрокинул ее навзничь и стал шарить рукой по телу, по ногам, задирая юбку. Он не насиловал ее, но он уверенно требовал свое, и она почти не сопротивлялась. Она была благодарна ему, и она боялась его, потому что видела, как он готов был стрелять в других, которые пришли с ним, солдат.

Он взял ее по праву самца, который отбил ее у других самцов. Который ее защитил и спас для себя...

На блокпост он вернулся только к вечеру, напряженный и готовый к драке, может быть, даже к стрельбе. Но никакой драки, тем более стрельбы даже не ожидалось...

Его встретили как ни в чем не бывало, встретили понимающими и даже одобрительными ухмылками. Бойцы поняли и объяснили все по-своему, поняли, что он решил употребить чеченку сам, один, по праву “старика”, который не хочет делиться с “молодыми”. И не должен делиться, как не должен делиться едой, водкой и куревом. А напротив, может отбирать у “молодых” их еду, водку и курево. Их присланные из дома посылки и их телок тоже... Потому что так в армии заведено — что тот, кто служит дольше, имеет право на большее за счет тех, кто служит меньше. И не им этот закон ломать.

Ничего, сейчас можно и потерпеть. Зато когда они станут “стариками”, они тоже, используя свое, заработанное полуторагодовой службой право, ни с кем делиться не будут! И ничем!..

Глава 44

В отдельно стоящем доме, в полузаброшенной деревне, в ста пятидесяти километрах от Москвы, кипела работа. Не фермерская. Три бомжеватого вида мужика, расположившись прямо на полу, шустро пилили ножовками по металлу какие-то железяки. Возле каждого из них стояла, на расстеленной газетке, початая бутылки водки и была разложена шикарная, по их понятиям, закусь. Выглядевшие как бомжи мужики ими и являлись, потому что обитали в теплоузле, питаясь и одеваясь с ближайших мусорок. Но потом им сказочно повезло — их остановил на улице хорошо одетый кавказец и предложил халтуру.

— Будете жить в тепле, есть сколько влезет и пить по бутылке водки в день, — пообещал он. — Если будете хорошо работать, получите по пятьдесят баксов. Каждый.

— А пустые бутылки? — робко поинтересовались бомжи.

— Бутылки — тоже ваши.

Такому щедрому гонорару мог обзавидоваться сам Рокфеллер. За такой гонорар, они думали, их попросят кого-нибудь убить. Как минимум — десятерых. Если не больше...

— А делать-то чего? — спросили они, хотя и так уже были на все согласны.

— Железо разбирать, для сдачи в металлолом, — объяснил кавказец.

В общем, цветные металлы извлекать, что было для них делом знакомым, потому что любой копающийся в баках бомж теперь знает не только цены на пустые бутылки, но и на медь и алюминий тоже.

— Лады...

Мужиков поселили в снятой на сезон даче, закрыв снаружи на ключ. Раз в день им приносили еду и водку. За это бомжи ломали какие-то приборы.

Большинство приборов, которые приносили кавказцы, пахли землей и хорошо знакомым бомжам духом помойки. Мужики перепиливали ярко-красные корпуса пополам и разбивали их молотками. Внутри приборов было полно свинца, который, конечно, хуже, чем медь, но все равно имеет цену на пунктах приема цветмета. Но кавказцы, скорее всего, его никуда не сдавали, а переплавляли в дробь или рыболовные грузила, наваривая на этом бешеные бабки, — так предположил один из бомжей.

Но это уже было не их ума дело, их — пилить...

Через день от опилок металла в воздухе у них стало сильно першить в горле. Они хыкали и кашляли, лечась водкой. Потом они заметили, что кожа на их руках и теле покраснела, словно от загара, хотя они из дома никуда, даже во двор, не выходили. И не могли выйти, даже если бы захотели, потому что все окна были заделаны глухими решетками. Еще через сутки кожа пошла волдырями и бомжей стало тошнить. Наверное, от непривычного для них обилия жратвы или левой водки.

Потом, когда они стали вялы, как осенние мухи, и перестали справляться с работой, их куда-то увезли. И на их место пригнали новых, удивленных сказочными условиями контракта бомжей.

Ешьте, пейте сколько влезет — только пилите...

Но следующие бомжи оказались образованней. Один — оказался. Потому что этот бомж, до того как спиться и потерять человеческий облик, имел высшее образование.

Вначале он тоже безропотно пилил корпуса, но потом указал на какой-то значок.

— Так рисуют радиацию, — сказал он.

— Ну и что? — пожали плечами его приятели.

— То самое! — огрызнулся бомж с высшим образованием и наполовину сданным кандидатским минимумом, отпихивая от себя прибор и опрокидывая в горло остатки водки...

Когда в квартиру заявились кавказцы, он слезно попросил их отпустить его.

— Мне домой надо! — заявил бомж.

Хотя его дом был прямо, налево и вниз, во второй колодец теплоцентрали.

— Эй, кончай ломаться! — предупредили кавказцы.

А когда бомж не внял их просьбам, избили его до полусмерти. Радиация, конечно, вещь страшная, но не страшнее разбивающих тебе лицо в кровь жестких кулаков.

Бомж перестал ломаться и сел пилить.

Через день они тоже “загорели” и их затошнило.

— Поехали лечиться, — сказали им кавказцы, выводя из дома.

Их посадили в машину и повезли. Не в больницу, ближе...

Их завезли в лес и, вручив лопаты, заставили копать ямы.

— Нам мусор выбросить надо, — объяснили кавказцы и захохотали.

Бомжи копали еле-еле, часто останавливаясь и отдыхая. Сытая жизнь подействовала на них разрушительно.

Они выкопали глубокую яму, в которой скрылись почти совсем, почти с головами.

— Лопаты давай! — приказали кавказцы.

Бомжи протянули им лопаты и протянули руки, чтобы их вытянули наверх. Но кавказцы их вытягивать не собирались — они встали по периметру ямы и, нехорошо ухмыляясь, стали бить бомжей сверху хорошо заточенными штыковыми лопатами, бить сильно, разрубая мышцы и перерубая кости. Убежать бомжи не могли — скуля и слабо вскрикивая, они метались по яме, везде натыкаясь на лезвия лопат, которые шинковали их, как капусту, срубая уши, носы, глубоко врубаясь в шеи.

Через минуту бомжи были мертвы и лежали вповалку, друг на друге, на дне вырытой ими же могилы. Их забросали сверху землей и поехали за следующей партией...

Новых бомжей найти было нетрудно: их теперь в России пруд пруди — любого возраста, на любой вкус и цвет! Раньше их было меньше и жилось им не в пример труднее. Раньше, если они попадали в лапы милиции, их в принудительном порядке мыли, стригли и трудоустраивали на каком-нибудь заводе по специальности или уборщиками производственных помещений, с предоставлением койки в рабочем общежитии. Теперь они никому не нужны. Теперь за них никто не отвечает и, если они пропадают, их никто не ищет. Меньше всего милиция, которой от бомжей никакого, кроме хлопот, навара нет.

Так, в прямом смысле в домашних условиях, с помощью молотка и ножовки по металлу, создается оружие возмездия... Та самая — “грязная бомба”...

Только прошу понять меня правильно: “грязная” — это не когда нерадивые солдаты не помыли, не протерли ветошью и не отдраили до блеска вверенную им для ответственного хранения бомбу, отчего она и стала такой грязной. Это совсем другое. Это новый вид оружия, доступного одиночкам!..

Если раньше исход войн решался выучкой солдат и талантом командовавших ими полководцев, то теперь — качеством оружия. У кого оно круче, за тем и победа. Если твой снаряд на пару сантиметров толще, чем у противника, летит на пяток километров дальше и, взрываясь, разбрасывает осколки гуще — то, считай, ты на коне!

Отсюда следует, что самое крутое оружие — атомное, потому что оно “толще” других, роет самые глубокие воронки и убивает самое большое число людей. Одна не самая большая атомная бомбочка может угробить народу больше, чем полегло в какой-нибудь прошлой, не самой маленькой войне.

Поэтому все хотят иметь атомную бомбу.

И дело даже не в ее убойной силе. Просто если ты имеешь атомную бомбу, то к тебе начинают прислушиваться. И тебя слушать.

Это все равно как если бы в компании пацанов у кого-нибудь вдруг завелся настоящий пистолет. И тот, кто до того был никем и был понукаем со всех сторон, сразу становится вровень с самыми взрослыми и хулиганистыми пацанами.

Вот только где эту бомбу взять — ее в железнодорожных мастерских, как какой-нибудь самопальный автомат, которые навострились клепать самопровозглашенные государства, не выточишь, для ее создания нужно обладать серьезным научным и промышленным потенциалом. Которого нет.

И тогда находится выход. Донельзя примитивный.

Как в примере с пистолетом, который, если негде его достать, заменяется у пацанов поджигами, самопалами и пугачами. Так и здесь — если хочется заиметь атомную бомбу, но нет такой возможности, то можно попытаться заиметь хотя бы ее заменитель — например, атомный поджиг. Или пугач.

Для чего, вооружившись дозиметром, пройти по свалкам, где собрать разбитые медицинские приборы, дефектоскопы и прочий фонящий мусор. Чего-чего, а этого добра у нас — как грязи... Той самой — радиоактивной. Говорят, в одном только Казахстане сто тысяч мест хранения радиоактивных отходов. А уж в Белоруссии и на Украине целые радиоактивные города стоят.

А еще можно скупать новые, с иголочки, приборы, где используются радиоактивные элементы, и курочить их. Или приобретать у работников атомных станций по сходной цене “отходы производства”. Или собирать на старых, заброшенных маяках аккумуляторы, работающие на энергии радиоактивного распада изотопа строи-ция-девяносто. Их в шестидесятые годы прошлого века понатыкали вдоль берегов северных морей сотнями.

В общем, была бы “свинья”, а радиоактивная грязь найдется. А может, наоборот — была бы “грязь”, а “свиньи” себя ждать не заставят.

Собранную где придется “грязь” можно собрать где-нибудь в неприметной деревеньке в средней полосе России или хоть даже в обычной квартире, в типовой многоэтажке. Ну и что, что там люди живут, — это они пока живут!

Ломать приборы, извлекая из них радиоактивные элементы, можно нанять за еду, водку и крышу над головой эмигрантов или бомжей, которые не дружили в школе с физикой. И ничего им не говорить. Радиация, она ведь никак не чувствуется — не пахнет, не светится, не звучит, не ощущается на зуб. Она не заметна и ничем, кроме приборов радиационного контроля, не определяется. А приборы им можно не давать. Равно как их надсмотрщикам, которые не то что с физикой, а и с арифметикой подружиться не успели. И пусть одни пилят свинцовые корпуса ножовкой по металлу и колотят по ним молотками, а другие их охраняют, кормят, поят и свозят добытый “цветмет” в одно место.

Где другие бомжи его измельчат и распихают по железным бочкам, куда сунут, причем в самую середочку, стопятидесятимиллиметровый артиллерийский снаряд, связку ручных гранат или несколько килограммов тротила, которые и доставать-то нигде не надо, потому что они уже есть!

Такой вот рецептик...

Потом все это хорошенько присыпать какой-нибудь пылью, потому что пыль в таких бомбах страшнее осколков. И можно добавить острых приправ в виде капсул с ОВ или возбудителями опасных инфекций. Добытых, например, на острове Возрождения. Бочки запаять. На боках оттиснуть трафареты с рюмочками и зонтиками и написать: “Масло подсолнечное”, “Олифа” или “Эмаль белая”. И может быть даже, для гарантии, чтобы уж совсем все сомнения развеять, залить внутрь то, что указано на крышках, — например, эмаль. И тогда, даже если пробку отвинтить и заглянуть внутрь и сунуть туда палец, ничего, кроме того, что указано в накладной, не увидишь. Краску увидишь — белую, эмалевую! А уж накладные-то, при нынешнем развитии копировальной техники, можно состряпать любые. Заполненные “подсолнечным маслом” бочки погрузить на грузовик, лучше не на свой, а на арендованный, взятый на один-единственный рейс на какой-нибудь автобазе, с обязательным условием, что за руль сядет водитель-славянин, которому проще разговаривать с гаишниками. И...

И поедут бочки по указанному в накладной адресу. Приедут на место. Встанут на временной стоянке, по возможности где-нибудь в густонаселенном районе или рядом с нефтехранилищем. И там, по часам или радиосигналу, те бочки рванут, разбрасывая во все стороны радиоактивные осколки, брызги и пыль. А может быть, рванут сразу в нескольких местах, накрывая весь город!

И это будет куда страшнее, чем если взорвутся бочки с динамитом! Потому что десять бочек динамита разнесут вдребезги один-два квартала, а радиоактивные осколки и брызги разлетятся во все стороны на многие и многие сотни метров, заражая окружающую территорию и сея панику. А поднятую взрывом к самому небу пыль и дым понесет ветер, и там, где они будут пролетать, на тротуары, на крыши домов, балконы, детские площадки и скверы будут падать радиоактивные “осадки”.

И жителе” этих кварталов, а может быть, целых районов придется спешно эвакуировать и проводить дезактивацию, что скрыть невозможно и что родит великое множество слухов и тихую панику. Потому что когда по твоей улице, двору, подъезду и квартире проходят молчаливые люди с закрытыми респираторами лицами, в химзащите, с дозиметрами в руках, то становится очень тревожно и не хочется верить никаким официальным сообщениям, а хочется бежать куда глаза глядят. Потому что в истории нашей страны был Чернобыль и мы знаем, что это такое. Вернее — не знаем, потому что нам все время врали то в одну, то в другую сторону, — то успокаивая, то пугая, и каждый из нас теперь стал немножко радиофобом.

И когда такое случится, мир действительно вздрогнет, и не останется ни одной теле— или радиостанции, которая об этом не расскажет! Потому что “грязная бомба” — это, конечно, не атомная бомба, но это та бомба, которая способна взорвать целую страну. А может быть — весь мир. Причем в одночасье!..

Глава 45

Предложений было множество.

Кто-то предлагал отпустить Чечню к чертовой бабушке на все четыре стороны, чтобы они нахлебались по самые папахи вольной жизни и попросились обратно сами. А мы еще повыкобениваемся, еще поглядим, брать их или нет.

Другие соглашались, что отпустить можно, но нужно подписать переходный лет на двадцать договор, где оговорить, что они к нам никаких претензий за разрушенные города, заводы, мосты и дороги не имеют, на пенсии, пособия и прочие выплаты не претендуют и обещают вести себя, по отношению к северному соседу, очень хорошо.

А для гарантии отгородиться от них многокилометровыми минными полями и заборами из множества ниток колючки, по которым пустить ток высокого напряжения.

Правда где ток взять?..

А у них и взять, вырубив свет во всех населенках! Мы же им ничем не обязаны!

Хотя лучше было бы всех их переселить...

Что, опять депортация?..

Ну да. Только не та, не депортация чеченцев из Чечни, а депортация чеченцев из России. Переписать их всех, учесть по головам, посадить в вагоны и отправить на историческую родину. Где ни черта, кроме руин, нет. И куда им ехать, бросая нажитое добро, наработанные связи и налаженный бизнес, конечно, не захочется. И, значит, они по-быстрому и за собственные деньги свернут всю эту чеченскую партизанщину в бараний рог, забив им “стрелку” и поговорив “по понятиям”.

Политики, имеющие историческое образование, предлагали применить проверенные временем колониальные приемы, которые с успехом пользовали англичане, испанцы, португальцы и прочие колонизаторы в Африке и Полинезии. И, кстати, генерал Ермолов тоже. Предлагали навести побольше “бус и прочих стекляшек”, которыми щедро одарить одних вождей и не одаривать других. Отчего вторые сильно обидятся на первых и начнут требовать, чтобы им отдали причитающиеся им побрякушки! Которые им, конечно, никто не отдаст, потому что жалко. И тогда обделенные неизбежно начнут передел бус с применением физической силы, отчего всем станет уже не до захватчиков, потому что они будут друг с дружкой воевать. А чем больше воевать — тем больше озлобляться, предъявляя взаимные счеты уже не за “стекляшки”, а за жизни убиенных родственников.

Конечно, применительно к новым условиям раздавать придется не украшения, а должности, доллары и льготы, но все равно раздавать не всем, а только избранным, возвышая одни тейпы за счет других, провоцируя тем рознь и гражданскую войну. И тогда они, следуя своим диким законам, просто-напросто перебьют друг друга, так что даже депортировать никого не придется...

А можно поступить еще проще, можно отдать чеченцев грузинам в обмен на Абхазию — махнуть не глядя, — и пусть они там с ними разбираются!

А можно...

Но это все так — лирика.

А есть — проза. Проза жизни. Со сценариями, которые прорабатываются за наглухо закрытыми дверями, без присутствия телевизионных камер, журналистов, миротворцев и общественных и прочих... деятелей. Сценарии, которые пишутся “своими” — для “своих”...

Глава 46

Доклад был закрытым, не из тех, что бурно обсуждает общественность. Потому что общественность имеет шанс узнать о них разве что лет через сто...

Такие доклады не поступают в библиотеки, даже в отделы закрытого хранения, не подшиваются в архивы, не упоминаются в документах. Они рассылаются спецпочтой, со спецкурьерами, под роспись, в особых кейсах, в конвертах, густо заляпанных грифами — от “ДСП” до “Совершенно секретно”. Они вроде бы есть и в то же время их нет — как пакта Молотова, по которому Европу перекроили, а все лекала надежно запрятали!

Такие доклады пишутся не одним человеком и не двумя. И даже не отдельными людьми, а целыми коллективами, которые прорабатывают относящиеся к их компетенции частности, нередко оставаясь в неведении относительно целого.

Этот доклад назывался: “О первоочередных мерах по восстановлению конституционного порядка в Чеченской Республике”. И был написан по-деловому, без предисловий и экивоков.

Цель... Прекращение боевых действий...

Условия... Хуже не придумать — труднопроходимая для войск и особенно бронетехники местность — горы, леса, пропасти, водные преграды, неустойчивая погода, помноженные на недостаточное техническое и финансовое обеспечение, слабую боеспособность федеральных войск и шаткое экономическое положение страны в целом.

Противник — достойный: знающий местные условия, хорошо обученный и вооруженный, пользующийся поддержкой мирного населения, опирающийся на заранее подготовленные склады и базы снабжения, получающий финансовую, техническую и консультационную поддержку из-за рубежа.

Задачи... Разработка наиболее быстрых и действенных вариантов разрешения чеченской проблемы с наименьшими финансовыми и политическими потерями для страны... Ну то есть до того, как начнет шуметь население и возмущаться и качать права мировое сообщество.

В рамках поставленной задачи было предложено и проработано семнадцать сценариев с действенностью от десяти суток до полутора лет...

Интересно, как это можно усмирить бунтующую Чечню за десять суток?!

Тогда открываем сценарий номер девять...

Сценарий предусматривает использование комплекса военных и военно-политических мероприятий, позволяющих закончить боевые действия, вынудив бандформирования сложить оружие и сдаться властям в течение шести-десяти суток.

Подготовка начинается, как и в театре, с вешалки. То есть очень загодя... Начинается с изменения вектора общественного мнения как внутри страны, так и за рубежом, посредством использования личностного потенциала первого лица, который делает ряд неадекватно резких заявлений как для российских СМИ, так и во время плановых зарубежных визитов, постепенно изменяя свой имидж в сторону большей, чем раньше, политической агрессивности.

За что отвечает МИД и аппарат президента.

...Интересно, зачем это любимцу публики, который до того играл полиглота и душку, — рычать и брызгать слюной на весь свет?..

Одновременно Генштабом предлагается, а Верховным главнокомандующим утверждается внесение ряда изменений в военную доктрину.

...После чего на сцену выходит силовая массовка во главе с ФСБ, ГРУ и прочими, используемыми напрямую и втемную, статистами...

В качестве запускающего механизма акции используется ряд масштабных диверсионных вылазок, совершенных боевиками в Чечне и на территории России, предположительно в Москве или Санкт-Петербурге. Наиболее перспективно, с точки зрения адекватности ответа, использование террористами ОВ или так называемой “грязной” бомбы. Одновременно в Чечне начинается полномасштабное наступление бандформирований.

...Здесь следует выход Минпечати и прочих надзирающих за общественным мнением госструктур...

Акция предваряется широкой пропагандистской кампанией в СМИ с целью популяризации силовых методов разрешения кризиса, так как, согласно проведенным исследованиям, для дальнейшей реализации предложенного сценария необходимо преодолеть шестидесятипроцентный порог одобрения.

...А если не получится?.. В случае если он не будет достигнут, целесообразно проведение еще одной акции устрашения, со значительным числом жертв и масштабным освещением в СМИ.

После чего по местам скопления бандформирований на территории Чечни по приказу Верховного главнокомандующего будет нанесен ракетно-бомбовый удар с использованием...

Чего-чего?.. Ядерного оружия?..

Ядерного?!!

Ну да — ядерного...

А что здесь такого? Многие виды современных вооружений по поражающему действию вплотную приблизились к ядерному, широко применяются, и никого это не пугает.

За военную составляющую отвечает МО, которому и бомбы в руки. Что они там предлагают?

Предлагают использовать для нанесения удара высокоточное тактическое ядерное оружие, которое позволит свести к минимуму потери среди мирного населения. При этом главным критерием в окончательном выборе типа носителя и величины заряда должен стать климатический фактор, который даст возможность исключить дрейф радиоактивного облака за пределы обозначенного района, так как заражение территорий сопредельных стран в рамках реализуемой задачи нежелательно.

По расчетам, прямому радиоактивному заражению должно подвергнуться порядка ста-двухсот километров, в связи с чем придется провести принудительное отселение местных жителей с потенциально опасных территорий, которое, при необходимости может трансформироваться в депортацию.

...А это уже придумка не военных, это скорее всего придумали ребята с Лубянки, которые особо подчеркнули, что ядерная атака преследует не сколько военные, сколько политические цели и призвана продемонстрировать волю и решимость руководства страны в отношении окончательного решения кавказской проблемы...

После нанесения ядерного удара боевикам будет предъявлен суточный ультиматум, переданный через посредников и по каналам СМИ, где им будет предложено выйти на переговоры по поводу немедленной капитуляции, во избежание новых ядерных ударов по территории Чечни.

При этом ответственность за возможные последствия для мирного населения и окружающей среды будет возложена на боевиков.

Одновременно по оперативным каналам им будет дана информация, что при вторичном и более масштабном применении тактического ядерного оружия большая часть Чечни станет непригодна для дальнейшего проживания без проведения соответствующих дезактивационных мер, которые силами боевиков организовать невозможно.

А на самом деле?

На самом деле второго удара не будет. Он просто не потребуется. Потому что воевать с “АКМами” против атомной бомбы все равно что идти с первобытной дубинкой на систему “Град”. То есть бессмысленно. Зачем защищать территорию, на которой все равно нельзя жить?

Кроме того, боевикам, принявшим капитуляцию, будет обещана амнистия, а командирам — хлебные должности в новой администрации.

По прикидкам военных, в первые сутки оружие сложат около шестидесяти процентов-боевиков, тридцать попытаются уйти в сопредельные страны и лишь десять процентов займут выжидательную позицию.

При этом потери среди федеральных войск будут минимальными, несопоставимыми с теми, что могут иметь место при использовании обычных типов вооружений. О финансовой стороне и говорить нечего, тут все и так понятно — бомба, в отличие от солдат, есть-пить не просит...

А что на все это скажет народ?..

Впрочем, этот вопрос уже не к военным — к придворным политтехнологам.

Согласно проведенным расчетам, первоначальные реакции на сообщение о ядерном ударе будут следующими:

Девятнадцать-двадцать процентов населения, достигшего избирательного возраста, их в целом поддержат.

Шестьдесят два — шестьдесят пять выскажутся против.

Остальные определиться не успеют.

Неутешительно...

После проведения дозиметрических промеров на прилегающих к Чечне территориях, которые подтвердят нормальный радиационный фон, и после получения согласия главарей чеченских бандформирований вступить в переговоры за применение ядерных зарядов выскажется сорок восемь — пятьдесят процентов населения, против — около двадцати.

И, наконец, после капитуляции чеченских боевиков использование тактического ядерного оружия одобрит около семидесяти процентов населения страны.

Вот это уже другое дело.

Но как все это скажется на доверии людей к руководству?

Нормально скажется.

Кратко— и среднесрочные прогнозы дают повышение рейтингов власти за счет общественной эйфории, вызванной ощущением победы, которую психологи смогут даже окрестить термином “рецидив 9 мая”. При этом доминирующими мотивами будут: среди мужского населения — компенсаторные реакции на пережитый ими страх и национальное унижение, среди женщин — падение уровня тревожности и психологической напряженности, связанных с ведением боевых действий и возможностью призыва и гибели или ранения их мужей и детей.

Из негативных реакций — возникновение локальной напряженности в мусульманских регионах страны, в первую очередь Башкирии и Татарии, что, впрочем, не будет иметь реальных политических последствий из-за продемонстрированной центральной властью готовности идти на самые жесткие решения.

А выборы?..

Здесь тоже все в порядке.

На очередные выборы власть выйдет с 65—70-процентным рейтингом. Потому что население устало от бесхребетности лжедемократов, соскучившись по сильной, способной навести в стране порядок руке.

Остается мир... Как он ко всему этому отнесется — что скажет МИД?

Вначале плохо отнесется — засыпав посольства нотами. Граничащие с Россией по южноевропейским границам страны выступят с общим протестным заявлением, приведут войска в боевую готовность, возможно, объявят частичную мобилизацию и обратятся к мировому сообществу с просьбой обуздать агрессора.

На что мы ответим им встречными демаршами в форме отмены поездок, которые специально под это заявлены, и выдворением наиболее невоздержанных на язык дипломатов.

При вполне вероятных попытках активизации сил НАТО и угрозах ввести в приграничные с Россией районы миротворческие силы мы объявим режим повышенной боеготовности в ракетных войсках стратегического назначения, выведем на рубежи атаки атомный подводный флот и поднимем в воздух эскадрильи дальней бомбардировочной авиации, возможно — проведем частичную мобилизацию резервистов, приписанных к частям западных и южных округов.

И что дальше?

Реально — ничего, кроме новой волны политических заявлений, нот протеста и встречной демонстрации силы... Учитывая, что мировое сообщество, в первую очередь страны Евросоюза, на полномасштабную войну с противником, обладающим ядерным оружием, не решатся, начнется откат в сторону поиска мирных путей решения проблемы и возможно более быстрого урегулирования конфликта в Чечне, из-за угрозы вторичного ядерного удара, который может задеть Европу. Впрочем, нельзя исключить скрытой экономической блокады, которую можно прорвать, манипулируя таможенными тарифами и налогами...

В дальнейшем мир ждет коренное переустройство сложившейся системы международных взаимоотношений.

И всё?.. Ну не может быть, чтобы все было так хорошо! Должна быть какая-то ложка дегтя...

Как не быть — есть, и не одна! И самая горькая — для первого лица, который несет всю полноту ответственности за подобного рода решения. И которого, после того как он сойдет с политической арены, история осудит, возможно, заклеймит, не исключено, низвергнет, а в самом худшем случае подведет под суд международного трибунала.

Откуда такая уверенность?

Из опыта мировой истории. И нашей тоже.

Резкие политики Нобелевские премии мира, как правило, не получают. Например, Сталин не получил, и Хрущев тоже.

Первого история хоть и осудила, но осудила уважительно. А второго, который кукурузу насаждал, низвергла ниже плинтуса, представив баламутом и чуть ли не дикарем за то, что он по трибуне ООН снятым с ноги башмаком колотил, грозя угробить весь мир.

Хотя никого он угробить не мог, так как Советский Союз имел на тот момент всего несколько ракет, а у США их были уже десятки. Вот и пришлось блефовать, как в покере. Пришлось, пояски всей стране затянув, в космос Гагарина запустить на носителе, который предназначался вовсе не для него, а для бомбардировки США, отчего генералы в него всеми четырьмя вцепились, наезжая на Генсека всей мощью ВПК. И все равно те ракеты вынуждены были отдать, потому что военные в той ситуации ничего сделать не могли — могли только политики, которые те несколько ракет, что должны были встать на боевое дежурство, выпулили в космос с Быковскими и Терешковыми на борту лишь для того, чтобы продемонстрировать миру свои технологические возможности. И мир, а в первую очередь американцы, — на тот блеф купились! Не могли не купиться, потому что факт оставался фактом — наши в космос первыми полетели! А раз русские до космоса дотянулись — то до Америки уж как-нибудь! Поэтому, услышав хвастливые заявления, что мы эти ракеты можем как сосиски стряпать, хоть по сто штук в день, — американцы сильно озаботились. Но все же усомнились в том, что русские готовы вот так, за здорово живешь, термоядерную войну развязать. И тогда Генсеку пришлось, жертвуя своим имиджем, доказывать, что готовы, что запросто, что мы такие — без царей на троне и в головах тоже! Пришлось — на высокую, всему миру открытую ооновскую трибуну взбираться и, в прямом смысле слова выкаблучиваясь, в два пальца свистеть, кулаками стучать и башмаками швыряться, изображая неадекватного психа с атомной дубинкой в руках.

Так Хрущев весь мир вокруг пальца обвел, пожертвовав собой, став “дикарем”, но сохранив мир за счет ракетного паритета, которого у него на тот момент не было!

А без башмачного стука кто бы его испугался, кто бы принял всерьез? И без Гагарина с Терешковой тоже?

Так что те победы в космосе, они не только мирные, но и военные тоже! В термоядерной войне, которая благодаря им не случилась!

А нам рассказывают про дурака...

Не бывает в политике дураков.

И не бывает спонтанных поступков.

Вопрос в другом — готов ли руководитель страны приносить себя в жертву? Или готов — страну... Так что тут есть над чем поразмышлять. Всем. Но более всего тому, кто несет всю полноту ответственности...

Глава 47

Политика — это не только то, что показывают в новостях. Но и то, что не показывают.

Политикой занимаются не только люди, которые сидят в Кремле, в Охотном Ряду, в высотке на Смоленке и которых мы легко, потому что каждый день видим, узнаем в лицо. Политикой занимаются в том числе те, кого мы не знаем. И о ком никто не знает. Потому что если о них узнают, то это обозначает, что они никудышные работники, что они провалились.

Агент Дервиш был арабским экстремистом. Довольно известным, потому что его хорошо знали в арабском мире, где уважали за отчаянную, граничащую с безрассудством смелость...

На самом деле Дервиш не был никаким арабом, а был русским эмигрантом, сбежавшим в Израиль в самом начале восьмидесятых. Получается, был евреем, хотя для коренных израильтян все прибывающие из Советского Союза, а потом из России эмигранты все равно остаются русскими. То есть он, будучи арабом, был советским евреем, которого местные евреи считали русским, хотя он не походил ни на русских, ни на евреев, так как был наполовину узбек. Потому что папа его был узбек, а мама — молдаванка. По причине чего он цветом кожи и внешним видом больше смахивал на араба, являясь живым примером популярной в те времена в СССР дружбы между народами.

Не без труда преодолев овировские препоны и барьеры, он оказался в Израиле, где благодаря своей южной внешности быстро сошелся с арабами и стал боевиком “Аль-Каиды”. Не из последних. Потому что сделал быструю карьеру, которой способствовала израильская военщина, постоянно выслеживающая и убивающая сепаратистов, отчего те испытывают кадровый голод, быстро продвигая по служебной лестнице молодежь.

За Дервишем израильтяне также охотились, два раза на него покушались, но каждый раз неудачно. Неудачно для них и удачно для него. Как-то так получалось, что они или промахивались, или вместо него приканчивали других, один раз его даже ранили, но легко. Отчего за Дервишем даже закрепилось прозвище Счастливчик и многие на полном серьезе считали, что его бережет сама судьба.

Правильно считали, потому что его действительно оберегали. Но не судьба, а покушавшаяся на него израильская разведка Моссад, которая, заприметив русского эмигранта с ярко выраженной южной внешностью, завербовала его и, проверив в деле и подучив, внедрила в арабское подполье, чтобы быть в курсе всех их дел. Так что, получается, он, несмотря на то, что был арабом, все-таки был евреем, потому что, воюя против Израиля на стороне арабов, служил в израильской разведке, предупреждая свою новую Родину о готовящихся против нее терактах. Которые готовил сам. Дервиша, которому израильтяне при вербовке присвоили кличку Араб, лично знал и ценил сам израильский премьер...

Почему Араб, а не Дервиш?.. Так это все очень просто — кличку Араб он получил в Моссаде, а кличку Дервиш в России, потому что кличку Дервиш ему дала не израильская разведка, а советская — которая просчитала, что израильтяне обязательно обратят внимание на еврея с арабской внешностью, хорошо проработанной легендой и безукоризненными, которые ему “справили” на Лубянке, документами. Как и случилось.

То есть, выходит, Дервиш, родившийся от узбека и молдаванки, не был арабом, чьи интересы защищал с оружием в руках, и не был евреем, которые его попросили стать на время арабом, а являлся, как и было написано в его хранящемся в сейфе советском паспорте в графе национальность, русским! И тогда получается, что он не был внедренным в арабское подполье израильским агентом, а был советским разведчиком, внедренным в израильскую разведку Моссад, пославшую его разведывать секреты арабов...

Уф...

Короче, он был обыкновенным двойным агентом, который, работая на евреев, на самом деле работал на русских, которые, удачно проведя его через моссадовскую вербовку и используя их каналы, забросили “в тыл” к арабам, чтобы быть в курсе всех их дел. Что в разведке случается сплошь и рядом, отчего даже сами разведчики иногда путаются, на кого они в данный конкретный момент работают...

Причем еще как работают, потому что в отличие от других, им приходится пахать за двоих, а Дервишу так даже за троих! И отчеты писать тоже за троих — за арабского подпольщика, за агента израильской разведки и за русского разведчика. И зарплату получать тоже в тройном размере, в трех разных валютах — в динарах, шекелях и рублях. И нагоняи от начальства, которые в разведке иногда не “выговор с занесением”, а смертный приговор...

В последние две недели Дервиш трудился особенно напряженно, потому что сразу на трех хозяев. Умудрившись угодить всем трем!

Как боец “Аль-Каиды”, он смог наладить взаимовыгодный контакт с высокопоставленными представителями чеченского национально-освободительного движения, пообещав им помощь в подготовке и снаряжении шахидов, за что ему гарантировали содействие в проведении крупной диверсионной акции в Тель-Авиве, сведя с нужными людьми.

О чем он тут же, но уже как агент израильской разведки Моссад, сообщил командованию, посвятив их в детали готовящегося в Тель-Авиве очередного взрыва, который спланировал сам и который ему должны были обеспечивать еврейские выходцы из России чеченского происхождения.

Но самую большую победу он одержал не как араб и не как еврей, а как русский разведчик Дервиш, который вызвался помочь чеченцам в подготовке смертников для проведения террористических актов на территории России, предположительно в Москве или Питере. Подробности он пока не знал, но лишь пока, потому что в самое ближайшее время должен был принять группу чеченских добровольцев для обучения их в одном из лагерей “Аль-Каиды”, с перспективой последующей инспекции учебных центров на территории Ичкерии.

На что испрашивал разрешение командования. Российского. Впрочем, арабского и израильского тоже...

Разрешение, конечно, было получено. Но уже в форме боевого задания.

Дервишу предписывалось узнать подробности относительно места и времени проведения террористических актов, состав боевых групп, а также групп обеспечения и прислать фотографии, а при отсутствии такой возможности подробные словесные описания террористов, с которыми он обязательно познакомится, потому что будет натаскивать их в качестве известного арабского боевика, внедренного в “Аль-Каиду” израильской разведкой Моссад...

Камень еще не был брошен, а круги уже разошлись. По всему миру...

Глава 48

Тромбон рисковал — очень сильно рисковал, суя свой нос в чужое дело. Но иначе было невозможно. Он уже понимал, уже знал, о чем идет речь. “Чехи”, которых он обучал в лагере минно-взрывному делу, причем хорошо обучал, на совесть, должны были отправиться в Россию. В самое ближайшее время.

Куда — Аслану Салаеву знать было не положено. Не его это ума было дело, его — учить. Но даже по тому, как и чему он учил, можно было делать выводы.

Части “чехов”, обучающихся по “базовой” программе, судя по всему, предстояло действовать в составе боевых групп, минируя дороги и здания, пробивая коридоры в минных полях и обезвреживая “сюрпризы”, оставленные русскими саперами. Здесь проходили подготовку одни только мужчины и все было более-менее понятно — этим работать “в поле”...

Чуть менее понятно с группой, где собраны “не по годам развитые”, то есть со среднетехническим и даже незаконченным высшим образованием “духи”, которые хоть что-то смыслили в строительстве и которые, судя по программе, должны были специализироваться на подрыве зданий, мостов и других инженерных сооружений.

Вопрос — где?..

Если говорить о мостах — то, не исключено, здесь — в Чечне. А вот целых инженерных сооружений, а уж тем более типовых многоэтажек в Чечне почти не осталось. Зачем же тогда им ворошить планы жилых зданий, помечая на них места закладки взрывчатки?

Отсюда напрашивается вывод, что их готовят для работы там, где эти здания есть, где их много, — то есть в России...

Так?

По крайней мере это очень похоже на правду.

Ну а что касается женщин и подростков, то здесь все совершенно очевидно. Сапер — специальность чисто мужская, женщин-саперов не бывает хотя бы потому, что дело это очень грязное и тяжелое. А здесь нагнали целую кучу “баб и детей”, которым даже про то, как мину-противопехотку снимать, не рассказывают. Из чего следует, что никаких мин они обезвреживать не будут. Потому что никакие это не минеры, это — мины. Живые. Расходный человеческий материал, рассчитанный на однократное применение. Этакие гранаты-лимонки о двух ногах, которые даже бросать не надо, которые сами, своим ходом, куда надо придут и сами из себя чеку выдернут! Что делает их крайне опасными. Самыми опасными!

Если дом еще надо умудриться заминировать, причем так, чтобы, таская мешки со взрывчаткой, не привлечь ничьего внимания, то эти смогут проникнуть куда угодно, просочившись через любые кордоны. Смогут забраться в самую толпу людей, куда-нибудь в кинотеатр, на дискотеку, в транспорт, в магазин, в метро, занять наиболее выгодную позицию и рвануть себя и всех окружающих в мелкие дребезги! Просчитать их, остановить очень сложно, потому что никаких транспортных средств, никаких помощников им не нужно. Им вообще ничего не нужно, кроме себя самих и нескольких килограммов пластита!

Раньше Тромбон с подобной тактикой ведения войны не сталкивался — раньше в Чечне воевали мужчины, по жестким, но все равно понятным правилам. Воевали советские люди против советских людей, отчего их поступки можно было довольно легко прогнозировать. Эти — были уже другими, были непонятными ему. Вот так взять и пожертвовать собой ради одного-единственного, от которого мало что зависит, взрыва?..

От одного — точно не зависит.

И от двух-трех тоже...

Но если взрывов будет много, если живые бомбы начнут рваться регулярно, каждый день и везде, то главным поражающим фактором станут уже не осколки, а — страх! Страх русских перед чеченцами! И тогда войска могут сколько угодно сопротивляться — это все равно ни к чему не приведет, потому что военные могут стоять насмерть, отстаивая каждую пядь своей земли, а в их тылу их близкие вывесят белые флаги. Как это случилось в первую чеченскую...

Великие отечественные войны выигрывают не солдаты — выигрывает народ! Так зачем тогда сражаться с войсками, если гораздо легче и проще воевать с беззащитным, не готовым к отпору мирным населением? К чему сшибаться танковыми клиньями, если можно добыть победу ударами исподтишка? В незащищенную спину?

Такая нынче стала тактика. Тактика — Третьей мировой. Где главным оружием выступает фанатик-одиночка, который точнее самой высокоточной, с лазерным наведением, ракеты. Так что маху дали сверхдержавы, соревнующиеся, кто придумает более совершенное и дорогое оружие, — зря только миллиарды долларов на ветер выбрасывали! Потому что совершенно неважно, с помощью чего будет доставлен на место подрыва боевой заряд — крылатой ракетой или человеком. Человеком — не в пример дешевле!

А вот согласится на это тот человек или нет — вопрос другой!

Раньше Тромбон сомневался. Теперь — нет. Потому что видел этих людей и видел, как их обрабатывают! Эти — рванут. Эти точно, ни себя, ни других не пожалев, — рванут!

Он, конечно, опишет их, сообщит в Центр все их приметы, привычки, характерные особенности походки и мимики — но этого мало. Безнадежно мало! Бороться с террористами-одиночками, вылавливая их по одному, — дело неблагодарное. Это все равно что тараканов изводить, за каждым из них с тапочком по кухне бегая. Здесь надо бить не по исполнителям, а по штабам!

Не там надо останавливать готовящиеся теракты, не в России, — здесь, в Чечне. Причем — физически и теперь! И первым прихлопнуть Абдуллу Магомаева, чтобы лишить новое, набирающее силу движение их главного идеолога!

Так решил Тромбон.

И такой план предложил Центру.

Нужно нанести по лагерю массированный ракетно-бомбовый удар в момент, когда здесь будет находиться Абдулла. В принципе, удар может быть точечным, если, к примеру, установить вблизи Абдуллы радиомаяк. Тогда ракета прилетит, что называется, ему прямо в руки... Но лучше, чтобы удар был не точечным, а массированным, чтобы накрыть всех их разом, к чертовой матери!..

Тромбон нашел кардинальное, на его взгляд, решение. Он предложил лишить жизни массу людей, в том числе женщин и подростков, которых ему совершенно не было жалко! Потому что он может пожалеть их, но вряд ли они пожалеют других! Если их сейчас, пока они не расползлись во все стороны, не убить, то они угробят сотни и сотни ни в чем не повинных людей — между прочим, тоже женщин и детей, но уже русских женщин и детей!

Так что какие тут могут быть сопли?!

В конце концов, мины и снаряды тоже стаскивают в одно место, где подрывают с помощью тротила. А это — не люди, это те же, в обличье людей, мины, которые нужно обезвредить!

Тромбон придумал очень хороший план, который оправдывал его здесь присутствие. Потому что сколько можно убивать своих и учить “духов” убивать своих?!

Лучше так — разом. Вызвать самолеты, а самому уйти... Или, если в Центре будут против, если они посчитают, что он еще не выполнил задания, что еще может быть полезен, никуда не уходить, остаться и, зная время, зарыться по самую макушку в землю... Пусть с риском погибнуть от собственных осколков, пусть так, пусть даже погибнуть... Но погибнуть не одному — вместе с ними. Со всеми!..

Так решил Тромбон!

Возможно, это было верное решение. Но, может быть, он просто устал. Просто у него не осталось сил... Жить в опостылевшей ему личине чеченского боевика Аслана Салаева...

Глава 49

Что интересно — Тромбон в своих выводах был не одинок. И в своих предложениях тоже. У него были единомышленники, о которых он не знал и которые тоже не подозревали о его существовании. Тромбона, сам того не ведая, поддержал генерал Самойлов.

Последние поступившие от Ходока сообщения сомнений не оставили — в Чечне вызревал очередной, против России, террористический заговор. Один из многих...

Потому что на самом деле террористов, покушающихся за жизнь граждан России, — великое множество. Люди генерала одновременно отслеживали деятельность по меньшей мере двух десятков чеченских группировок, которые собирались или уже совершили на территории России террористические акты. А были еще не чеченцы. Были уголовники, маскирующиеся под террористов. И просто клиенты психушек, которым, если они кого-нибудь взорвут или застрелят, ничего за это, кроме курса усиленного питания и интенсивного лечения витаминами, не будет. Отчего, честно говоря, потерпевшим не легче.

Если бы население страны знало столько, сколько знал генерал, оно бы перестало спать спокойно в своих хрупких, как карточные домики, многоэтажках. Оно бы вообще перестало спать!

В этом смысле терроризм можно сравнивать с землетрясениями, которые каждый день регистрируются тысячами! Даже Москву еженедельно трясет по несколько раз! Правда, совсем немного — на один-два, которые без приборов не определяются, балла. Никто этих землетрясений не замечает, и поэтому они никого не беспокоят. Несмотря на то, что они есть! Но стоит тряхнуть чуть сильнее, стоит рухнуть паре домов, и об этом происшествии узнает и эту новость обсуждает весь мир!

Так же и терроризм — сотни боевиков готовят свои преступления, добывая взрывчатку и взрыватели, покупая и пряча отравляющие вещества и оружие... Но их вовремя обезвреживают и о них никто не узнаёт. Отчего создается впечатление, что лично тебе ничего не угрожает.

Обманчивое впечатление.

Потому что терроризм в стране есть... И взрывы есть, и захват заложников, и расстрелы мирного населения. Просто эти случаи “размазывают” по другим статьям, следуя установке Центра, обеспокоенного душевным состоянием российского населения. Наш человек должен жить спокойно! Взорванные дома списывают на бытовой газ, упавшие самолеты проводят как летные происшествия, массовые расстрелы посетителей кафе объясняют криминальными разборками. Жертвы террора растворяются в бесчисленных криминальных трупах, истинное число которых тоже неизвестно, потому что милицейская статистика засекречена надежней, чем в застойные времена!

В стране нет террора, нет разгула криминалитета и нет обвала несчастных случаев! Страна бодро, семимильными шагами идет в светлое, не понять какое, завтра.

Мало кто знает реальное положение дел. Генерал Самойлов — знает. Знает про самолеты и про взрывы домов. Знает, кто из террористов какую пакость сейчас готовит. И кто из них самый опасный...

Самым опасным на данный момент он считал Абдуллу Магомаева, который был не самым крупным из объявивших России джихад полевым командиром, но — самым ретивым. Ему удалось добиться того, чего не удалось многим другим, — он получил политическое благословение подпольного чеченского правительства, добыл денег и провел несколько пусть и не масштабных, но все равно удачных диверсий. Он доказал, что не бросает слов на ветер!

Почему его и следовало ликвидировать.

Если не удастся взять живым...

Ему — генералу Самойлову. Потому что он лучше других знал, где того искать, изучив все его “лежки” и возможные маршруты передвижений. И еще потому, что в банду Абдуллы был внедрен его агент по кличке Ходок, который мог сообщить о его местонахождении. А дальше, как говорится, — дело техники! Дальше можно поднять в воздух “вертушки” с десантом и, свалившись бандитам, как снег на голову, — взять их тепленькими. Или, если они окажут сопротивление, — холодненькими.

Впрочем, есть и другие сценарии. Тихие. Например, можно, используя Ходока, подсыпать Абдулле в еду или питье бесцветный, без постороннего запаха и вкуса порошок, отчего тот через полчаса или сутки отдаст своему Аллаху душу.

Конечно, это противозаконно и начальством не приветствуется... Но как иначе в стране, где введен мораторий на смертную казнь, наказать преступника, на совести которого десятки жертв?

И как — не наказать?!

Вот и приходится террористам скоропостижно помирать во цвете лет от непонятных болячек в горных схронах и в тюрьмах, где они отбывают наказания. И все — все, что бы потом ни заявляли прокуроры, прекрасно понимают. Понимают, что приговор приведен в исполнение!

Так почему бы и Абдулле не воздать по совокупности всех его деяний?.. И заодно нескольким его подручным...

Среди которых, к примеру, числится бывший “наш”, а теперь “их” минер-подрывник Аслан Салаев, обучающий “чехов” премудростям взрывного дела, посредством которого лишают жизни его недавних соотечественников!

С бывших своих — спрос двойной. “Чехи” хотя бы свой дом защищают, а эти... Этих в плен не берут, даже если они руки вверх задирают!..

Приговор был вынесен, оформлен в виде рапорта и отправлен на согласование начальству. Приговор — полевому командиру Абдулле Магомаеву и, прицепом, одному из его ближайших помощников!..

Который на самом деле не был его помощником, не был предателем и не был Асланом Салаевым. А был Тромбоном — внедренным в банду Абдуллы агентом. Который желал того же, что генерал Самойлов, — желал ликвидировать Абдуллу, испрашивая на это разрешение у своего начальства!

Два агента, работающие в двух конкурирующих “фирмах” — ФСБ и ГРУ, стучали один на другого и приговаривали друг друга к смерти!

Две не ведающие, что творят, руки выкручивали и выламывали друг другу пальцы, думая, что ломают врага...

Глава 50

Сашке Мохову все объяснили очень популярно. Объяснили, что здесь тебе не Россия, что здесь все по-другому. Это где-нибудь в центральной полосе, в Пензе или Тамбове, четырнадцатилетние соплюшки, тяготясь своим девичеством, вешаются на шеи первым встречным парням, стремясь поскорее стать взрослыми. На Кавказе все иначе — на Кавказе честь имеет цену. И если ты ее потерял, то рассчитывать ни на что уже не можешь...

— Гляди, вон твоя краля... — говорили Сашке бойцы, сально улыбаясь. — Спортил девку — женись! Все равно ее теперь никто не возьмет!..

И ржали, довольные собой и своей дурацкой шуткой.

По склону, быстро семеня ногами, спускалась девушка, на плече которой стоял кувшин. Наверное, она никому ничего не сказала, раз продолжала ходить за водой, но теперь она ходила не так, как раньше, ходила иначе — прикрывая лицо платком, очень быстро, почти бегом, не задерживаясь на реке ни единого лишнего мгновения.

Сашке было неудобно, что все так случилось, что он виновен в том, что чеченка теперь не выйдет замуж. Он хотел встретиться с ней и объяснить, что он ничего не хотел, что все получилось случайно. И поэтому он искал встречи с ней... Но, возможно, он обманывал сам себя, желая просто увидеть ее. И не только увидеть. Он часто вспоминал ее горячее, упругое тело, которое он гладил руками, и вспоминал лицо и то немногое, что смог увидеть, когда с нее срывали одежду бойцы. Потому что потом ничего этого не видел.

Это была первая его женщина, и он хотел встретиться с ней еще раз.

Он подкараулил ее возле кустов, перехватил и быстро-быстро заговорил:

— Я не такой... Я не хотел...

Ему было трудно говорить ласково, потому что, обсуждая женщин, солдаты говорили о них пренебрежительно, грубо и по большей части матом. И Сашка говорил так же, чтобы казаться сильным и опытным в этих делах мужиком.

— Ну ты чего, обиделась — да?..

Девушка отвернулась от него, закутала лицо и побежала вверх по склону.

Сашка догнал ее, схватил за руку и развернул.

— Я, честное слово, не хотел! — горячо зашептал он, притягивая ее к себе и заглядывая в глаза.

Девушка упиралась, но он был настойчив, и она поддалась, потому что терять ей было уже нечего. Это был ее первый мужчина, который, по чеченским понятиям, должен был стать единственным.

Сашка прижал Фариду к себе. Он уже не чувствовал себя виноватым и не хотел виниться, он хотел другого... Он бормотал что-то глупое — какие-то извинения и обещания — и тянул, тащил ее с тропинки в лес. Возможно, их видели солдаты, не исключено, что мог заметить кто-нибудь из местных жителей, но сейчас ему было все равно.

— Ну что ты, что ты, пошли...

Он увлек ее за собой, свалил на землю и навалился на нее сверху...

Потом он лежал, чувствуя себя совершеннейшим мерзавцем. Хотел извиниться, чего-то объяснить, а вместо этого...

Он чувствовал себя мерзавцем еще и потому, что чеченка, согнувшись и подтянув к подбородку колени, тихо и беззвучно плакала. Ее плечи и все ее тело часто вздрагивали.

“Надо бы ее успокоить”, — думал Сашка.

Черт, он ведь даже имени ее не знает! Неудобно как...

— Как тебя зовут? — спросил он, чтобы остановить ее всхлипывания.

— Фарида, — покорно ответила она.

— Ты это, ты не плачь.

Вот тебе и все успокоение.

Он поднялся на ноги, стесняясь своего вида, быстро натянул спущенные на колени штаны, оправился, но не ушел — стоял, переминаясь с ноги на ногу. Все стоял и стоял. А она все плакала и плакала.

— Мне это, идти надо, — наконец тихо сказал он. — Меня взводный искать будет. Я пойду, да?..

Повернулся и быстро, не оглядываясь, пошел...

Он встретился с нею еще раз. Хотел еще, но потом в ауле узнали о том, что случилось — узнали, что Фариду Усаеву изнасиловали русские солдаты. А может, не изнасиловали, может, она сама с ними снюхалась, потому что известно, что, если сучка не захочет, — кобель не вскочит.

Из дома чеченка больше не выходила...

Отец Фариды, который, как водится, узнал все самым последним, вернулся домой чернее тучи, поймал дочь за руку и, рывком развернув и тяжело посмотрев в лицо, спросил:

— Это — правда?

Она в ответ заплакала.

Он ударил ее по лицу ладонью, сильно ударил, так что она отлетела к стене, ударившись об нее головой.

— Ты запомнила их?

Она испуганно кивнула.

— Покажешь мне их, всех! — хмуро сказал отец и вышел, громко хлопнув дверью.

Все его планы относительно дочери рухнули! Кому она теперь такая нужна — кто ее возьмет?! Никто не возьмет! Теперь дочь будет жить с ним до самой его смерти и вряд ли он когда-нибудь увидит и сможет понянчить внуков. Не будет у него внуков, потому что у его дочери никогда не будет мужа. Русские солдаты сломали ее жизнь и его тоже...

Командиры, узнавшие о происшествии, о том, что солдаты то ли изнасиловали, то ли чуть не изнасиловали какую-то местную чеченку, предпочли, до того как прольется кровь, убрать личный состав куда-нибудь подальше — с глаз долой. Потому что все это уже проходили не раз — обиженные родственники начнут чинить разборки, солдаты ответят залповым огнем из всех видов оружия, и пойдет-покатит... А так есть шанс замять это дело по-тихому...

— Давай, шевелись!.

Сашка Мохов, пригибаясь под тяжестью снарядных ящиков, бегал от позиций к машинам и обратно. Два часа назад их подняли по тревоге и приказали по-быстрому сворачивать лагерь. Что они и делали.

Сашка бегал туда-сюда, изредка поглядывая наверх, на аул, откуда, как ему казалось, за ним кто-то наблюдает, не исключено, через оптику прицела “эсвэдэшки”...

Сашка не ошибался, за ним наблюдали. На Сашку смотрела Фарида. Смотрела крадучись, сквозь щелку. Она видела, как солдаты, суетясь, снимают и грузят в большие машины палатки и какие-то ящики. Как забираются на борт, рассаживаясь на скамейки...

Солдаты уезжали. Она — оставалась...

Взвод перебросили на другой конец Чечни. Но миром дело уладить все равно не получилось.

Кому-то захотелось раздуть из всего этого скандал — как будто раньше ничего подобного не случалось, как будто раньше солдаты никого не насиловали. Насиловали и даже убивали, и все им сходило с рук...

Но Сашке не повезло. Сашку Мохова взяли под стражу.

С него сняли ремень, вытянули из ботинок шнурки и поместили в камеру, где парились такие же, как он, солдаты-срочники.

— Тебя за что? — спросили они его.

— Я с девушкой познакомился... — невразумительно, потому что не знал, что говорить, ответил он. — С чеченкой.

— Убил? — лениво поинтересовались сокамерники.

— Кого? — не понял он.

— Ну ее, конечно!

— Нет...

— Ну и дурак, что не убил. Надо было убить. Если бы убил — никакого спроса. А теперь она тебя опознает, родичи взятку прокурору сунут, и тебя им выдадут.

— Зачем?

— Затем! — чирканул зэк себя поперек горла большим пальцем. — У них тут свои порядки...

Через несколько дней Сашку отвели к следователю.

— У тебя деньги есть? — спросил с порога следователь с погонами капитана.

— А сколько надо?

— Штуки две баксов, — ответил следователь. — Тогда можно это дело попытаться замять.

Столько денег не было.

— А у родственников? Или если квартиру продать?

Все Сашкины родственники были бедны, как церковные крысы, а в квартире, кроме матери, жили бабушка и его младшая сестра. Куда их — на улицу, что ли?

— Ничего нет, — сказал Сашка.

— Хреново, — вздохнул следователь, прикидывая, удастся ли слупить бабки с потерпевшей стороны. — Ладно, давай рассказывай, как все было.

Сашка рассказал. Рассказал, как бойцы хотели изнасиловать потерпевшую, а он за нее заступился. А потом как-то так вышло, что она сама на все согласилась. Так что никакого изнасилования не было.

— Она у тебя что — первая? — удивленно спросил следователь.

— Ничего не первая! — возмутился Сашка.

Следователь посмотрел на него как-то даже с жалостью.

— Ты что, до дома потерпеть не мог, что на “черняшку” полез?

Сашка промолчал.

— Ладно, давай так — давай про солдат скажем, что ты их не знаешь, что это были какие-то посторонние воины, может быть даже переодетые “чехи”. Что ты защитил мирную чеченку, рискуя своей жизнью. А все остальное было по обоюдному согласию и большой любви.

Сашка кивнул.

— Если что, можешь пообещать ей, что на ней женишься. Пообещать-то можешь?

— Могу.

— Вот и пообещай. Скажи, что, когда отсюда выйдешь, зашлешь к ней сватов, а если родственники будут против — украдешь. У них тут запросто невест крадут. Если она тебе поверит, то, может быть, изменит показания. Усек?

— Ага, — кивнул Сашка. — А как я ей скажу, я же здесь.

— Это не твоя забота...

Встречу им устроил следователь, который вызвал потерпевшую в прокуратуру повесткой и под каким-то благовидным предлогом выгнал из кабинета сопровождавших ее родственников.

— Давай-давай, не теряйся! — показал он, отходя к окну и закуривая.

— Ты это, не обижайся, — сказал Сашка, даже не глядя на девушку. — Я если отсюда выйду, женюсь на тебе.

Чеченка вспыхнула.

— Я уже и матери написал, — соврал Сашка. — Она не против. Жить будем у нас. Ну, ты что, согласна, что ли?

Чеченка, опасливо оглядываясь на демонстративно отвернувшегося и дымящего в форточку следователя, еле заметно кивнула.

— Ну вот... — вздохнул Сашка, потому что больше не знал, что говорить.

И стал смотреть следователю в спину.

Тот словно почувствовал его взгляд, повернулся и резко сказал, обращаясь к потерпевшей:

— Значит, если вы сейчас подтвердите свои показания, мы посадим этого мерзавца лет на десять. Мы его в тюрьме живьем сгноим, чтобы другим неповадно было.

Фарида испуганно смотрела на следователя.

— А если вы не уверены, если это был не он, то тогда зачем зря парню жизнь калечить? За десять лет он если там не умрет, то точно хроником станет, какой-нибудь туберкулез или СПИД подхватив. Так что вы посмотрите внимательней — он это или нет?

Фарида смотрела на испуганного не меньше, чем она сама, солдата, имя которого она узнала только теперь, от следователя. Его звали Александр Мохов. Он был русский, но был не такой, как все они. Он защитил ее, когда ее хотели изнасиловать солдаты, и потом тоже жалел. Ей было жалко его, она не хотела, чтобы он сгнил в тюрьме.

— Это он или не он? — настаивал на ответе следователь.

— Нет, — еле слышно ответила Фарида.

— Вы уверены?

— Да, — подтвердила Фарида.

— Тогда распишитесь, пожалуйста, здесь и здесь, — попросил следователь.

Она расписалась.

Через несколько дней дело закрыли за отсутствием состава преступления. Потому что у нас не Америка, у нас за то, что дама добровольно согласилась переспать с кавалером, пока еще не сажают.

Сашку Мохова выпустили из тюрьмы и по-быстрому отправили на дембель, потому что ему оставалось служить всего несколько недель и возвращать его в часть, где вновь ставить на денежное и вещевое довольствие, смысла не имело.

Тем более что для чеченцев закрытие дела все равно ничего не значило. У них были свои законы и свой, скорый на руку, суд. И если бойца оставить здесь, в Чечне, то они его обязательно найдут и зарежут А дома — может быть, нет...

Сашке Мохову вернули его ремень и шнурки, вручили документы и выпроводили из ворот следственного изолятора на все четыре стороны.

Напутственное слово сказал ему выводящий. Сказал:

— Повезло тебе, парень. В России за то же самое тебе впарили бы червонец...

Сашка вышел из ворот и замер, ослепленный ярким солнечным светом. Потому что там, в камере, отвык от него.

Он замер и даже, блаженно улыбаясь, зажмурился.

Хорошо-то как!.. На свободе...

Он стоял зажмурившись и поэтому не заметил, не мог заметить, как навстречу ему из-за ближайшего угла метнулась неясная черная тень...

Глава 51

Сержант был убийцей. Вначале он избил молодую чеченку, а когда за нее вступился брат — убил ее брата. А потом ее. Ее убил, чтобы его не смогли найти.

Все это он сделал по пьяной лавочке и еще потому, что оттрубил в Чечне три контракта и у него просто-напросто поехала крыша. Он три года убивал “чехов”, и ему за это никто не выговаривал, а, напротив, хвалили, вынося устные и письменные благодарности и представляя к правительственным наградам.

Его столько раз убивали “чехи” и стольких его друзей убили, что он считал, что имеет полное моральное право отвечать им тем же. Он не видел ничего плохого в том, чтобы “мочить” чеченцев. И когда ему не захотели дать в долг водку, он с досады сгреб продавщицу и стал колотить ее по лицу кулаком. А потом убил ее брата, который полез не в свое дело, пытаясь защитить свою сестру.

И все бы ничего, но когда он, не забыв набить карманы спиртным, уходил, на него случайно наткнулся патруль. И тогда он совершил непростительную глупость — не тогда, когда насиловал, и не когда убивал, а когда открыл огонь по своим, ранив офицера комендатуры.

Так что замять это дело стало невозможным.

Дело приняла к производству военная прокуратура в лице капитана Степанченко. Чему он совершенно не обрадовался, потому что на нем уже висело полтора десятка уголовных дел. И все примерно на одну тему — конфликтов военнослужащих с чеченским населением.

Войска с местным населением всегда уживаются плохо, даже если это свое родное население, а уж с чужим и подавно. Поэтому работы хватало. Капитан трудился аки пчелка, дни напролет допрашивая подозреваемых и потерпевших, проводя очные ставки, назначая экспертизы и подшивая к делу документы. Раньше он служил в Приволжском округе, где в основном разбирался со случаями неуставных взаимоотношений и воровства казенного имущества. Здесь — разгребал убийства и изнасилования.

Если быть до конца честным, то во всех расследуемых им делах капитан держал сторону обвиняемых. Кроме, конечно, случаев, когда потерпевшие могли его заинтересовать материально — капитану тоже нужно было на что-то жить, кормя себя и свою семью. Ну не на нищенскую же зарплату!..

Если ему предлагали хорошие деньги, то он, действуя строго по букве закона, отправлял насильников и убийц на скамью подсудимых, где их в большинстве случаев оправдывали или подводили под амнистию. Если сумма его не устраивала, то он с молчаливого одобрения начальства разваливал дело, спуская его на тормозах. Потому что терпеть не мог “чехов”. Равно как и его начальство.

И национализм здесь был ни при чем. Он тоже был не русским, был — украинцем.

Свою карьеру лейтенант Степанченко начал еще в Советском Союзе, в Северо-Кавказском военном округе, куда прибыл после училища, чтобы принять взвод. Ему дали взвод и комнату в общежитии, потому что он приехал не один, а с молодой женой. Тогда распределение на Кавказ считалось везухой — меньшей, чем если попасть служить в ГДР, но большей, чем если отправиться в ЗабВО. На Кавказе было тепло, было завались дешевых овощей и фруктов и было рукой подать до Центральной России и пляжей Черного моря. И кто бы мог подумать, что скоро здесь все коренным образом изменится.

Через год, сами того не ожидая, они оказались в глубоком тылу противника.

Чеченцы взяли воинские части в кольцо, каждый день устраивали возле ворот хорошо организованные “стихийные” митинги с требованиями убираться отсюда к себе в Россию. И требуя выдать им оружие.

Военные с радостью бы убрались, если бы получили на это соответствующий приказ.

Или разогнали митингующих чеченцев.

Но и такого приказа тоже не было.

Приказ был другой — не провоцировать население, позволив ему делать все, что заблагорассудится. Что те и делали — забрасывая офицеров оскорблениями, а потом камнями.

В ответ командир запретил одиночные хождения, выделив для передвижения между военным городком и частью служебный автобус — у которого чуть не каждый день выбивали стекла.

Жизнь из почти курорта быстро и неуклонно превращалась в сущий ад.

Дети офицеров перестали ходить в детские сады и школы, потому что их обзывали и били чеченские дети. Жены поувольнялись с работ, где их третировали чеченские начальники.

Однажды ночью неизвестные преступники, проникнув на территорию части, попытались напасть на часового с целью завладеть его оружием. Защищаясь, тот открыл стрельбу вначале в воздух, а потом на поражение, тяжело ранив нападавших. Нападавшими были четырнадцатилетние чеченские пацаны.

Возле ворот части собралась возбужденная толпа, требуя выдать им убийц детей. Бедного солдата, над которым собирались устроить суд Линча, спрятали в каптерке, потому что даже вывезти в безопасное место не могли, так как чеченцы останавливали и осматривали все выходящие из части машины. А применять против них силу было запрещено.

Не имея возможности добраться до истинного виновника, толпа избила двух подвернувшихся ей под руки и палки офицеров.

Всем все было уже ясно, ясно — что часть нужно срочно и организованным порядком выводить из Чечни. Пока не поздно. Но с приказом почему-то тянули!

Потом случилось неизбежное — чеченцы зарезали одного из офицеров. Ночью, возле подъезда его дома. Может, это было банальное ограбление, но вполне вероятно, что месть.

Командир своей властью приказал выдать офицерам, свободным от несения службы, табельное оружие. В целях самообороны. И, не надеясь на местную милицию, приказал наладить круглосуточное патрулирование военного городка и прилегающих территорий.

Командир решал возникшую проблему как умел и силами, которыми располагал. И, будьте уверены, решил бы — чеченцам тогда нечего было противопоставить оружию и организованности военных, если бы скоро не остался без личного состава.

Весной из части ушли отслужившие свой срок дембеля. А молодых на их место не прислали. Ни одного! И осенью тоже не прислали! В документах часть значилась как полноценная, а личным составом была укомплектована меньше чем на четверть! О боевой и политической подготовке разговор уже не шел — солдаты через день ходили в караулы. Офицеры в разговорах между собой крыли командование по матери, предполагая, что вряд ли это просто разгильдяйство. Те, что поумней и порасторопней и кому было куда, отправили семьи в Россию.

Лейтенанту Степанченко было некуда.

Скоро в части остались почти одни только офицеры. И остался полный комплект штатного вооружения, которое почему-то не вывозили. Уж лучше бы его чеченцам отдали, которые требовали его все настойчивей, считая уже своим. Но и отдавать — тоже не отдавали! О них словно забыли. Командир каждый день ругался по телефону матом, ему обещали решить вопрос в самое ближайшее время, но не решали. Офицеры ходили в караулы, как простые солдаты...

И лейтенант Степанченко тоже ходил, неделями не вылезая из части.

Потом случилось то, чего все ожидали. Но... все равно не ожидали!

В часть пришли чеченцы. Много вооруженных чеченцев, со всех сторон.

Они захватили КПП, окружили штаб и побежали к складам, о местоположении которых были прекрасно осведомлены.

Часовые, как было предписано Уставом, крикнули:

— Стой! Кто идет!

И выстрелили в воздух.

Им на помощь прибежала из караулки отдыхающая смена.

Запертые в штабе командиры лихорадочно крутили диски отрезанных телефонов, пытаясь дозвониться в Москву и в местный райотдел милиции.

Не ожидавшие встретить столь упорного сопротивления чеченцы залегли. Подставлять лоб под пули им не хотелось — это еще была не война. Они надеялись получить свое миром.

— Эй! — крикнули они. — Зачем стреляешь? Бросай автомат и уходи. Мы тебя не тронем! Это наше оружие — мы за него заплатили.

Часовые огрызались одиночными выстрелами, на всякий случай экономя патроны.

Чеченцы отвечали им длинными очередями и выстрелами из табельных “пээмов”. Среди чеченцев было много местных милиционеров. Из того самого РОВД, куда безуспешно пытались дозвониться штабисты...

В короткой, но ожесточенной перестрелке погиб один и было ранено два неосторожно высунувшихся чеченца.

Это были первые жертвы.

Которые требовали отмщения!

Но на штурм чеченцы никак не решались, о чем-то бурно переговариваясь. Потом несколько из них отползли назад и побежали к воротам.

Они запрыгнули в машины и поехали в военный городок, до которого было рукой подать — буквально несколько кварталов. И который, в отличие от оружеек, никем не охранялся. Там они ворвались в дома, выволакивая на улицу жен и детей офицеров. Они хорошо знали, кого и где им искать, потому что жили с семьями офицеров бок о бок, их дети ходили в одни сады и школы, со многими они раньше дружили и ходили к ним в гости.

Но это было раньше...

Упирающихся женщин и детей погнали прикладами к машинам, привезли в часть и, прикрываясь ими, подтащили к складам.

— Эй, не стреляй, видишь, здесь твоя семья! — кричали из-за женских и детских спин чеченцы, размахивая оружием.

Они не ошиблись, не перепутали — это были дети и жены тех самых, которые не хотели им сдаться, офицеров. Они рассчитали все верно, пытаясь вскрыть охраняемые офицерами склады с помощью живых отмычек.

— Что делают, падлы! — выругался матом сосед лейтенанта Степанченко по лестничной площадке и позициям.

И бессильно заскрежетал зубами.

— Эй, выходите! А то мы их зарежем! — продолжали кричать, угрожая, чеченцы.

И чем больше угрожали, тем сильнее распаляли себя.

В воздухе блеснули выдернутые из ножен тесаки, которые уперлись в шеи перепуганных женщин и детей тоже.

— Бросай оружие! — орали чеченцы. — Бросай!!

А вот заложники не кричали, заложники, выпучив глаза, смотрели перед собой, боясь пискнуть. Только дети тихо плакали, потому что им было страшно.

— Считаем до трех! — начали отсчет чеченцы.

— Раз!..

Офицеры, скрипя зубами, смотрели на своих близких, над которыми, на их глазах, измывались бандиты.

— Два!..

В то, что они способны убить детей, никто не верил. Как можно убить, зарезать ножом, ребенка? Как можно зарезать ребенка, которого ты знаешь, с которым играли твои дети?! Или женщину, которая по-соседски угощала твоих детей сладостями?

Все были уверены, что чеченцы просто давят на психику, просто пугают.

Если бы так...

— Три!.. — крикнули чеченцы.

И уже ни о чем не предупреждая, полоснули поперек шей тесаками. Сильно и уверенно, как если бы баранов резали.

Ярко-красная кровь брызнула по асфальту вперед. Две русские женщины осели на колени. Еще живые, с еще живыми, полными ужаса, глядящими в сторону своих мужей глазами. Еще живые, но... уже мертвые!

— Эй, на, лови свою бабу! — крикнули, громко захохотав, чеченцы.

Сильно размахнулись, и что-то круглое, пролетев над землей, шмякнулось, прокатилось по асфальту, оставляя на нем черные пятна.

Головы... Это были головы... Их жен...

У офицеров зашевелились, встали дыбом волосы.

Но это было еще не все. Если бы все!..

— Это вы виноваты, — кричали чеченцы. — Мы не хотели! Сдавайтесь, у нас здесь ваши дети.

И стали подталкивать вперед коленями детей.

Они толкали их коленями, цепко удерживая и приподнимая за волосы, отчего дети визжали и брыкались.

— Мы зарежем их! — угрожали чеченцы. — Бросайте автоматы!

Офицеры прикладывались к автоматам, выцеливая чеченцев, но стрелять не могли, боясь зацепить пленников. Но, выцеливая чеченцев, они видели, вынуждены были неотрывно смотреть сквозь прорези прицелов на искаженные ужасом и болью детские лица.

Все это было страшно! Ко всему этому офицеры, которых готовили для войны с равным им противником, были не готовы! Война, конечно, драка, но драка мужчин против мужчин — гражданские в ней не в счет!

— Эй, вы слышите? — кричали чеченцы, подергивая руками, на которых были внахлест, поперек ладоней, намотаны детские волосы. — Давай иди сюда!

Одна из девочек каким-то чудом смогла вырваться из рук чеченца и побежала вперед. К отцу. Побежала что было сил, мелькая в воздухе сандаликами.

Не добежала...

Вслед ей полоснули из автомата, и девочка, резко, на бегу, переломившись пополам, как будто ее кувалдой по пояснице ударили, рухнула на асфальт.

Оставшийся без прикрытия чеченец испуганно присел, упал на землю и пополз назад. Но в него даже не стреляли, боясь, что другие в отместку начнут убивать детей.

И тут же грохнул, раскатился эхом одиночный выстрел. И раздался торжествующий вопль чеченцев. Кто-то, не в силах всего этого выдержать и не имея возможности что-то изменить, развернул к себе автомат и нажал на спусковой крючок, чтобы не видеть, как в чужих руках судорожно бьется его ребенок и как ему, живому, отрежут голову. Кто-то предпочел застрелиться.

Они ничего не могли сделать — они могли только смотреть! На это невозможно было смотреть спокойно, даже если бы это были чужие дети — а это были не чужие им дети!

— Я пошел, — глухо сказал один из офицеров.

Он догадывался, понимал, что его скорее всего прикончат, но он надеялся, что они пощадят его сына.

Он отбросил автомат и поднял руки. Его никто не останавливал. И его никто не осуждал. В такой ситуации каждый должен принимать решение сам, не ожидая ничьего приказа.

— Я иду! — крикнул майор. — Отпустите ребенка!

Его десятилетний сын смотрел на него с испугом и надеждой. Он думал, что отец защитит его и теперь, как защищал всегда. Потому что мать — уже лежала на земле возле его ног. Без головы.

Офицер шел медленно и напряженно, и все — и чеченцы, и свои — смотрели на него. Офицер приблизился, и его сына отпустили. Он бросился навстречу отцу, налетел на него, вжался в него, зарыдав в голос.

— Ну все, все, успокойся, — тихо уговаривал его отец, который даже обнять его не мог, потому что боялся опустить руки.

— Мы можем идти? — спросил он.

— Давай, иди! — кивнули чеченцы, расступаясь. Офицер, все еще не опуская рук, пошел вперед. Он уже почти поверил в то, что все будет хорошо.

— Видите, мы отпустили его! — громко и хвастливо крикнул один из чеченцев. — Мы держим свое слово! Бросайте оружие — вы нам не нужны.

А может, и точно?.. На хрена им сдалось это чужое, брошенное командованием на произвол судьбы оружие, за которое их женам режут глотки?!

И кто-то уже тоже решил сдаться. Потому что присяга и уставы не оговаривают случаев, когда тебя предает и подставляет под убой вышестоящее командование и когда на твоих глазах убивают твоих детей!

Но чеченцы не собирались никого отпускать, потому что это глупо. Щадить пленников — значит плодить кровников.

Вслед ушедшему офицеру побежали два чеченца. И тут же за утлом глухо простучала автоматная очередь. Длинная. А это значит, что скорее всего стреляли не в одного человека, а в двух!

— Сдавайтесь!..

И все-таки надежда еще оставалась! Потому что человеку свойственно надеяться даже тогда, когда уже не на что надеяться!

Но надеждам не суждено было сбыться.

— Ладно, мы сдаемся! — крикнул кто-то. — Но сперва покажите нам майора! Того, которого отпустили вместе с ребенком. И его сына тоже! Ну, где они?..

Чеченцы злобно выругались. Потому что предъявить майора и его сына не могли.

Что поняли все. И поняли, что надеяться им не на что!..

Там, перед складами, они должны были погибнуть все. Вначале, на их глазах, — их близкие, потом, расстреляв все патроны, — они. Так в новейшей российской истории погибли многие русские офицеры, отстреливаясь до последнего патрона. А самые сильные и мужественные — расстреляв своих близких и прикрывшихся ими боевиков, чтобы прекратить свои и их муки, чтобы их убили не бандиты, а они сами, убив неожиданно, а значит — милосердно

Так должны были поступить и они. И должны были погибнуть... Но не погибли, потому что в тыл чеченцам, неожиданно для всех, а главное — для чеченцев, ударили выстрелы. Это уже после выяснилось, что это были офицеры, выбравшиеся из штаба.

Чеченцев зажали в клещи и расстреляли кинжальным огнем. В упор! Всех до одного, в том числе тех, кто попытался поднять руки. И раненых тоже!

Немногие оставшиеся в живых чеченцы дрогнули и отступили. Тогда им было еще трудно противостоять опыту и напору профессиональных военных. Ведь это еще не была война... Но это была прелюдия тех, первой и второй чеченских кампаний, в которых стороны не соблюдали никаких женевских конвенций, потому какие могут быть военнопленные в гражданских войнах?..

Очистив территорию, командир приказал собрать убитых и раненых и приказал уничтожить матчасть. Убитых собрали и погрузили в подогнанные “бээмпэшки”. Среди убитых лейтенант Степанченко обнаружил свою жену. Ее не застрелили, ей вспороли, от лобка до грудины, живот. В луже крови, кроме петель выпущенных кишок, он увидел своего еще не родившегося, но уже мертвого ребенка...

Из части уходили — как бежали. Без оглядки! Сзади чадили, занимаясь огнем, подожженные гаражи и склады. За что потом, уже в России, командиру влепили “строгача” и завели на него уголовное дело, подозревая, что таким образом он хотел сокрыть хищения.

Ощетинившись во все стороны оружием, готовые на все, рванули в военный городок, где забрали уцелевшие семьи и скарб и уже оттуда, колонной, двинулись на вокзал. По пустым, притихшим улицам.

Билеты не покупали. Обошлись без билетов.

“Бээмпэшки” выкатили прямо на платформы и, наведя орудия, захватили пассажирский состав, вышвырнув из вагонов всех чеченцев и не чеченцев тоже.

Так это было...

Впоследствии капитан Степанченко слышал много подобных историй. И даже расследовал дело майора-артиллериста, который огнем своей батареи разнес в щепу целый аул, убив полсотни чеченских женщин и детей. В чем совершенно не раскаивался. Потому что чеченцы — не эти, другие, но какая разница — на его глазах убили его жену и его дочь.

— Я с тех пор каждый раз, выдавая целеуказания, “ошибаюсь” на один-два градуса, — не скрывал майор, — чтобы пару лишних домов зацепить. Чем больше я их прикончу — тем лучше! Потому что хороший чеченец — только мертвый чеченец!

Понять его можно было.

И можно было осудить.

Но капитан сделал все возможное, чтобы его не осудили. Чтобы дело было переквалифицировано по статье “халатность”...

Под его командованием не было батареи, поэтому он мстил “чехам” по-другому — отмазывая их убийц. Вчера отмазывал русского парня Сашу Мохова, который изнасиловал, а может, даже и нет, чеченскую девушку. Сегодня пытался отмазать контрактника, убившего чеченку и ее брата.

Первый ему был симпатичен. Второй — нет. Но он все равно его выгораживал.

— А может, все было не так? Может быть, это не ты напал, а на тебя напали? Напал брат потерпевшей, в которого ты, защищаясь, выстрелил. В результате чего одна из пуль, отрикошетив от земли, попала в потерпевшую, нанеся ей смертельное ранение?.. Три смертельных ранения... — поправил себя следователь, заглянув в материалы дела.

— Ну да, так и было! — начал вспоминать подозреваемый. — Точно так, как вы сейчас сказали...

Русские солдаты, совершившие в Чечне преступления, редко получают сроки. И очень редко большие. Потому что дела русских солдат расследуют русские следователи и судят их русские судьи — у которых чеченцы убили близких, или друзей, или сослуживцев. Поэтому от них трудно требовать непредвзятости...

Контрактника, убившего чеченскую девушку и ее брата, оправдали. Но убийца все равно не избежал наказания — его выследили и зарезали родственники погибших, которые не надеялись на справедливость русского суда...

Официально — чеченская война закончена.

Официально — она даже не была объявлена. Официально ее не было вовсе!

Но тем не менее она продолжается до сих пор. И на ней продолжают гибнуть люди. С обеих сторон!..

Глава 52

Военные не должны давать интервью.

Военные не должны участвовать в пресс-конференциях.

И их не должны показывать по телевизору.

Военные могут давать интервью и пресс-конференции только журналистам газеты “Красная звезда”. Потому что с другими им не справиться...

— Вы считаете, что то, что было, — это не война? — наседала журналистская братия на бравого вида генерала.

— Так точно — не война! — строевым рыком рапортовал генерал.

— Но в этой “не войне” использовалась тяжелая бронетехника и штурмовая авиация!

— Так точно! — соглашался генерал. — Использовалась!

— И все равно это не война?

— Никак нет — не война!

Тогда журналисты цитировали генералу подзабытые им уставы и армейские наставления, где излагалась тактика ведения боевых действий с использованием бронетехники и авиации.

— Вы и теперь будете утверждать, что это не война?

— Так точно — буду!

— Ну хорошо — боевые действия.

— Никак нет — не боевые!

— А что тогда?

— Наведение конституционного порядка!

— С помощью регулярной армии и систем залпового огня?

— Так точно!..

Разговор был дурацкий, потому что односложный. Журналисты приводили многочисленные факты, которые генерал игнорировал. Благодарная телеаудитория была на стороне журналистов.

— Почему вы отрицаете очевидные вещи, почему не хотите называть вещи своими именами?

— Никак нет — хочу!

— Тогда почему не назовете войну — войной?

— Никак нет — никакой войны не было! Было наведение конституционного порядка!..

Ладно, черт с ними, с генералами, — что с них взять? Но почему политики открещиваются от войны, как черт от ладана?

— Как вы считаете, мы выиграем когда-нибудь эту войну?

— Во-первых, и не войну. Война это когда одно суверенное государство ведет боевые действия против другого суверенного государства, чего в данном конкретном случае нет, так как мы имеем одно и то же суверенное государство, которое ни на кого не нападало...

— Но бронетехника и авиация?

— Нью-йоркская полиция в своей работе тоже широко использует бронетехнику и авиацию, в частности бронемашины и патрульные вертолеты, но никому в голову не приходит на этом основании утверждать, что они ведут боевые действия!

— Но ведь это всего лишь несколько гражданских вертолетов!

— С точки зрения закона это не имеет никакого значения. Просто, в отличие от них, мы, к сожалению, не располагаем образцами специализированной полицейской техники, отчего вынуждены задействовать в чисто полицейской операции армейские ресурсы.

— Но масштабы!..

— Я согласен с вами, что данная контр-террористическая операция по масштабам может быть сопоставима с войной, что лишний раз доказывает нашу решимость бороться с международным терроризмом, но тем не менее таковой не является, так как не подходит ни под одно из определений войны...

Да что они, сговорились, что ли? Хоть бы один сказал — война! Чечню утюжат танки и самолеты, в Россию сотнями идут гробы, а они, как заведенные, толкуют про наведение конституционного порядка.

Они что, все такие непроходимые тупицы?..

— ...Полные тупицы! — согласился в кулуарах генерал. — И еще ублюдки! Армия, понимаешь, ведет кровопролитную войну, а они ей свои палки в их колеса суют! Мне бы этих субчиков на пару месяцев на переподготовку!

— Да, не простой контингент, — поддакнул политик...

А что бы им не признать войну — войной?

И заодно американцам не сказать, что они воюют, а не занимаются миротворческой деятельностью?

И англичанам тоже?

И евреям до кучи?

Что они все, как вши на гребешке, крутятся?..

А потому крутятся — что слово не воробей... И от него иногда, как от того гвоздя в той самой подкове, много что зависит... •

Ведь если назвать войну — войной, то тогда придется разбираться, кто с кем воюет. И против кого? Кто там у них жертва, а кто агрессор?

Агрессором, по логике, должен считаться тот, кто больше и сильнее. Или кто считает себя больше и сильнее. И кто не хочет называть войну войной.

Хотя в жизни все почему-то строго наоборот. Почему-то государства-карлики задирают великанов, которым ничего не остается, как...

Нет-нет, не воевать! Ни в коем случае — боже упаси! Потому что если вдруг воевать, то тогда применительно к ней, к войне, можно поднять ворох международных договоренностей, в которых сам черт ногу сломит.

И можно прищучить агрессора экономическими санкциями, которые будут поперек горла их бизнесменам и на руку нашим. Отчего наша экономика и валюта пойдут в рост, а их — в известное место...

Кое-кого, кого полезно, — припугнуть, чтобы вынудить начать диалог, перекраивая старые и выстраивая новые геополитические союзы.

И обязательно попытаться примирить враждующие стороны, введя между ними голубой прослойкой миротворческие силы, чтобы развести драчунов в разные стороны, как рефери разводит не в меру разгоряченных боксеров. И тогда перестанут гибнуть люди. С той и с другой стороны.

Что, конечно, благо.

Вводить миротворческие силы должен тот, кто имеет на это силы. Тот — кто посильнее...

Но, введя силы, их оттуда уже так просто не вывести, чтобы не спровоцировать новый конфликт. Так что же, там миротворцам навек поселиться?

Навек — нельзя. Такого никакой миротворец и никакой бюджет не вынесут.

Значит, нужно дать местному населению возможность разобраться, что им нужно. Для чего, под присмотром голубых касок, провести выборы, дав возможность населению выразить свою волю посредством избирательных бюллетеней, а не оружия. А чтобы они не ошиблись, выдвинуть своего кандидата...

Ну а дальше — как карта ляжет.

Географическая...

Вот по всему по этому ни наши генералы и политики, ни их генералы и политики словами не бросаются. Журналисты — сколько угодно, а эти — ни-ни! Чтобы без погон и кресел не остаться. И без страны.

Потому что слово — не воробей: вылетит — долго его потом ловить придется. И хрен поймаешь!

Глава 53

Современному миру спокойно не живется. Ну — никак!..

Вот и в Тель-Авиве случился очередной взрыв. В Тель-Авиве каждый божий день случаются взрывы, о которых сообщают мировые информационные агентства. Или — не сообщают, если взрыв был небольшой, убивший всего несколько человек.

Этот взрыв был как раз таким — о нем мировые агентства не сообщили...

На остановке стоял араб, дожидаясь городского автобуса. На него обратили внимание проезжавшие мимо полицейские, которым он, видно, чем-то не понравился.

Полицейская машина остановилась и сдала назад. Из нее выскочили блюстители порядка и подбежали к подозрительному пассажиру, предложив ему предъявить документы.

Тот явно занервничал.

Полицейские выхватили и наставили на него оружие.

Террорист привел в действие спрятанную на животе бомбу, отчего два полицейских и один случайный прохожий погибли на месте и еще двое были ранены. Террориста разнесло в клочья, так что его останки пришлось отскребать от асфальта и собирать по кусочкам, по которым тем не менее его смогли сложить и опознать. Это был один из подручных известного руководителя “Аль-Каиды”, за которым давно и безуспешно охотилась израильская разведка. Того, что имел кличку Араб...

Этот теракт спланировал он. Террорист-смертник должен был сесть в рейсовый автобус, дождаться, когда в него набьется побольше пассажиров, в большинстве своем — женщин и детей, и привести в действие взрывное устройство. Но случилось все иначе, случилось так, как случилось.

Больших жертв удалось избежать лишь потому, что какой-то неизвестный, но очень бдительный гражданин позвонил в полицейский участок и сообщил о подозрительном субъекте, сшивающемся на автобусной остановке. Хотя его там еще не было... Дежурный вызвал ближайшую полицейскую машину, попросив их проверить поступивший сигнал. Полицейские подъехали к остановке, где спустя минуту благополучно взлетели на воздух.

Полицейские до конца выполнили свой долг, ценой своей жизни спасая мирное израильское население. Полицейские были героями...

Террорист-смертник, взорвавший полицейских, с точки зрения своих тоже был героем, защищавшим свой народ. Тоже не пожалев ради этой святой цели своей жизни...

Командир, пославший его на смерть, был трижды героем. Потому что его считали героем его друзья-арабы, которые знали, что он приговорен израильскими спецслужбами к смерти и что после этого взрыва охота за ним усилится. И считали героем евреи, внедрившие его в арабское подполье, так как понимали, что если он провалится, то его бывшие соратники подвергнут его неизбежной и мучительной смерти. И, кроме всего прочего, он был еще героем России, где его мужество и героизм оценили Золотой Звездой. Потому что, работая в интересах своей Родины, он каждый день ходил по лезвию бритвы, рискуя быть разоблаченным арабами — как израильский шпион или евреями — как русский. Что ни те, ни другие ему, конечно, не простят.

Поэтому и герой!

Потому и трижды!..

Конечно, с точки зрения арабов планируемый им теракт в полной мере не удался.

Но враги все же погибли.

Наверное, как могли посчитать евреи, чьи сограждане погибли, этот теракт можно было предупредить и обойтись совсем без жертв, захватив или пристрелив террориста на подходах к остановке.

Но тем можно было невольно подставить Араба, потому что не может такого быть, чтобы ни одна из планируемых им акций не удалась. Подобное повторяющееся из раза в раз хроническое невезение рано или поздно вызовет у арабов подозрения...

Наверное, против теракта могли выступить в Москве, предложив ему уклониться от участия в сомнительной акции. Но тогда русские потеряли бы ценного агента, которого могли заподозрить в нечестной игре сразу две стороны, на которые он работал, — арабы и евреи.

При таком раскладе полицейские были обречены. Потому что кто-то в этой акции должен был обязательно погибнуть. Лучше полицейские, чем мирное население!

А как иначе?

А иначе — никак!..

Глава 54

Кто ж знал, что все так случится?

Что из-за чеченской девушки русского солдата Сашку Мохова вначале посадят в тюрьму, а потом выпустят, потому что он пообещает на потерпевшей жениться и она изменит свои показания. И что вместе со свободой он получит досрочный дембель. То есть, оказывается, не все так уж плохо, как ему вначале казалось!..

Сашка Мохов вышел из ворот тюрьмы и зажмурился от ударившего в глаза солнца. И еще от ощущения свободы! Он зажмурился и поэтому не увидел, как навстречу ему из-за угла кто-то бросился.

У Сашки все было хорошо — он освободился, отслужил и мог отправляться домой. Прямо сейчас!

Когда он открыл глаза, перед ним стоял. Стояла...

Черт побери!..

Это была Фарида. Ее лицо было закутано в платок так, что видны были только глаза. Которые смотрели на него.

Под глазами и возле глаз были какие-то тени. Синие.

Фарида стояла в двух шагах от него, не приближаясь, но и не уходя, стояла молча и покорно, как положено чеченке. Потому что чеченские женщины не должны выражать своих чувств. Даже наедине. А уж тем более на улице... Она стояла, ожидая, что ей скажет ее мужчина. Что он скажет — то она и сделает.

Когда Фарида изменила показания, отец избил ее. Даже не за то, что она выгородила русского солдата, а за то, что посмела ослушаться. Фарида собрала в узел свои вещи и ушла из дома. Потому что следователь сказал, что русский солдат на ней обязательно женится. И потому что тот сказал то же самое — сказал, что они поженятся и он увезет ее к себе домой.

Фарида поверила им, так как знала, что мужчины слов на ветер не бросают. И еще потому, что терять ей было нечего — все, что могла, она уже потеряла. Теперь уже никто не возьмет ее замуж и не будет общаться с ней так, как раньше...

Сашка стоял дурак-дураком, не зная, что делать!

И Фарида стояла.

Они торчали перед воротами следственного изолятора, и на них уже с интересом поглядывали прохожие.

— Давай пойдем, что ли? — сказал Сашка, нервно озираясь по сторонам.

И, повернувшись, быстро пошел.

Чувствуя, слыша, что Фарида пошла вслед за ним.

Потом они проголодались и купили еду на базаре — каких-то овощей и хлеб. И пошли на ближайший пустырь, укрывшись в полузаросших травой руинах дома. Фарида ловко и быстро собрала “на стол” и села рядышком, глядя, как Сашка ест.

— А ты чего не ешь? Ты тоже ешь! — смущенно сказал Сашка.

Фарида отломила кусочек лепешки.

Потом, наевшись, он придвинулся к ней поближе и стал гладить рукой, вначале довольно робко, но все более и более уверенно, привлекая ее к себе. Она не сопротивлялась, она прижалась к нему и сделала все, как он хотел...

Они ходили вместе весь день.

А потом как-то так получилось, что они оказались в одном автобусе. На соседних сиденьях.

В принципе, Сашке было все равно. Он не силком ее тащил — она сама шла. Фарида не была уродкой, хотя и была “черной”, была молода и была удобна во всех отношениях. Она не капризничала, не жаловалась, отдавала ему последний и самый вкусный кусок и в любой момент готова была услужить. Она была незаметна и незаменима.

Русские девушки такими не бывают.

А может — пусть, может — черт с ней?.. В конце концов она ему не жена и в загс не тащит. Пусть пока будет рядом. Когда она ему надоест или когда он найдет кого-нибудь лучше, он ее прогонит.

Уже в России, в поезде, ему пришлось назвать ее своей невестой. Это когда милиционеры, проверяя у нее документы, прикопались к какой-то ерунде и стали рыться в ее вещах и задавать ей вопросы. Фарида растерянно поглядывала в сторону Сашки, а он, отвернувшись к окну, делал вид, что ничего не замечает. Ему не было никакого интереса связываться с милицией, так как его самого тоже уже несколько раз шмонали, чтобы найти припрятанные патроны или гранату.

Чего он будет нарываться из-за чеченки!..

Он относился к Фариде хорошо, он почти любил ее, но все равно помнил, кто она такая есть.

Милиционеры, обступив Фариду, настойчиво спрашивали ее, куда и зачем она едет. Она не знала, что отвечать.

— Ты одна или, может быть, с кем-то? — допытывались милиционеры, наверное, желая вычислить и арестовать целую чеченскую банду. Или получить с целой банды.

— Нет, — еле слышно ответила Фарида.

Милиционеры оживились.

— Кто еще с тобой едет?

Фарида показала глазами на Сашку.

Милиционеры вначале не поняли. Там, куда кивнула чеченка, сидел солдат. Русский. Судя по виду — дембель.

— Она что — с тобой, что ли? — для порядка спросили они.

Сашка нехотя, через силу, кивнул. Потому что понимал, что теперь милиционеры все равно от него не отвяжутся.

— Кто она тебе?

— Невеста, — сквозь зубы ответил Сашка.

Ну а кто — знакомая? Если знакомая, то они начнут спрашивать, зачем и куда они едут вместе, и могут ссадить их на ближайшей станции, чтобы выяснить, зачем им понадобилось ехать вместе. Имеют полное право.

Милиционеры удивленно замерли.

— Что — точно ли?..

Сашка промолчал.

— Ты, парень, не контуженый часом? — удивились вслух милиционеры. — Тебе что, наших баб мало, что ты черную за собой тащишь? Во, блин, дает!

Но от Фариды отвязались.

Она села на краешек сиденья и сидела тихо, глядя себе под ноги и даже не шевелясь.

А Сашка, завалившись на полку и отвернувшись к стенке, натянул на голову одеяло, сделав вид, что спит, чтобы не замечать любопытных взглядов.

Куда он ее тащит — зачем?..

Через полгода Сашка женился. На Фариде.

За полгода, что они жили вместе в маленькой, с видом на помойку комнатке в рабочем общежитии, он привык к ней. Не полюбил — нет. Но — привык! Если бы теперь Фарида исчезла хотя бы на полдня, он бы не знал, что делать. Не знал, где купить хлеб, где найти дома соль и как постирать белье. Все это за него делала Фарида — делала безропотно, молчаливо и споро. Ей, после ее аула, где за водой приходилось бегать на реку, таскать ее в кувшине на плече по горным тропам и греть ее на открытом огне, горячая вода, текущая из крана, была за счастье!

Так что тут у них все было в порядке, то есть полная гармония — Фарида с радостью, не считая это за труд, обихаживала Сашку, что того совершенно устраивало. И этот союз оказался очень прочным.

Сашка часто и невольно сравнивал Фариду с русскими женами своих новых приятелей. И чаше всего это сравнение было не в их пользу. Те вечно всем были недовольны, скандалили, жаловались на не сложившуюся так, как хотелось бы, жизнь, чуть что убегали к родителям и, случалось, наставляли своим супругам рога. Фариде убегать было некуда — с родственниками она порвала, больше всего на свете боясь, что они узнают, где она теперь живет. Она всем и всегда была довольна и даже когда не была — лишний раз рта не раскрывала. А что касается рогов, то такое ей даже в голову не могло прийти, потому что чеченки не гуляют, зная, что с ними за это может сделать их муж!

Соседи по общаге скоро привыкли к не похожей на них, но тихой, бесконфликтной чеченке, перестав обращать на нее внимание. И даже Сашкина мать, которая вначале приняла чеченскую невестку в штыки, притерпелась к ней. Уж лучше пусть будет она, чем какая-нибудь своя — оторва!

Так что у Сашки Мохова все было хорошо.

Хотя и было на девяносто процентов за счет Фариды.

И очень хотелось бы написать, что и дальше у них все было хорошо и что жили они долго и счастливо...

Потому что должно же кому-то повезти.

Хоть кому-то!

Например, им...

Глава 55

Южные ночи темные. Ни зги не видать!

В темноте южных ночей слоняется множество не менее темных личностей, которые творят свои темные дела. Они спускаются с гор, выходят из лесов или выбираются из тайных схронов и в обход минных полей и блокпостов пробираются к населенкам. Где заходят в облюбованный дом. Часто — без приглашения.

— Этот?

— Он самый.

Они обходят дом, встают возле окон, чтобы отрезать все пути к отступлению, и стучат в дверь.

— Кто там?

— Свои! — отвечают они. По-чеченски.

Обычно им открывают. Потому что русские солдаты по-чеченски не говорят. Но если не открывают, то они все равно не уходят, врываясь в дом силой.

Они входят в дом, вытаскивают из постели жильцов и кладут их в чем есть на холодный пол. После чего обыскивают все углы и забирают себе все ценные, которые нашли, вещи.

Чтобы случайно чего-нибудь не пропустить, они избивают хозяев и отрезают им кинжалами пальцы и уши. После чего хозяева вспоминают, куда у них случайно завалились деньги.

Эти “гости” не прячут своих лиц под масками, как это делают русские солдаты. И не скрывают своих намерений. Они выводят всех найденных в доме мужчин на улицу, где ставят на колени и, вытащив кинжалы, перерезают им глотки.

Черная, невидимая в темноте кровь потоками льется в пыль, застывая там бесформенными лужами.

В грудь уже мертвым жертвам “гости” всаживают кинжалы, которыми припечатывают к телам листы бумаги или картона от разорванных коробок, на которых написано, что это изменники и предатели, служившие русским.

Хотя никакие они не предатели и никогда не сотрудничали с русскими, а напротив, вредили им и, может быть, даже тайно помогали партизанам.

Но их все равно убили! Жестоко!

Случается, что ночные гости убивают религиозных деятелей. Не православных — своих!

Возможно, конфликт вызван чисто схоластическими спорами и им просто не нравится, как тот истолковывает те или иные суры Корана. Из-за чего они стреляют муфтию в грудь из пистолетов и автоматов или отрезают голову.

Смерть муфтия вызывает широкий резонанс. Потому что муфтий в Чечне — лицо уважаемое и неприкосновенное. Когда муфтия расстреливают русские солдаты, это еще понятно, но когда свои...

Муфтиев расстреливают, когда они, ссылаясь на Коран, призывают чеченский народ к миру. Кому-то это не нравится, кто-то истолковывает это как предательство и, придя ночью, объясняет, что так делать нельзя...

Объясняет не ему, объясняет другим муфтиям — убивая этого...

И убивают старейшин, которые сотрудничают с русскими. Даже если они сотрудничают по поводу распределения гуманитарной помощи.

Но ожидаемого результата такие расправы обычно не приносят, а лишь вызывают у мирного населения раздражение, потому что никто не против того, чтобы боевики отрезали головы русским солдатам или даже медсестрам, но нельзя поднимать руку на уважаемых людей!..

Иногда ночным гостям везет, и тогда они берут в плен иностранцев. Они вообще очень любят иностранцев, потому что у них всегда есть чем поживиться.

— Я есть американский гражданин! — кричат иностранцы, уверенно демонстрируя свои паспорта и визитные карточки, думая, что сейчас все испугаются их авианосцев. — Я не участвуй ваша война. Я корреспондент Си-эн-эн!

Ну и что?

И хорошо, что корреспондент, значит, у него есть при себе дорогая видеокамера, фотоаппарат, карманный компьютер и разные, которые он раздаривает русским офицерам, сувениры. И обязательно будут наличные доллары, потому что в Чечне банкоматов нет!

Корреспондента, угрожающего Чечне “Бурей в горах” и шестым американским флотом, лупят прикладом по голове, выворачивают карманы, вытаскивая доллары, отбирают все, что у него есть, и волокут с собой, в надежде, что его Си-эн-эн за него заплатит. Пленника снимают его же камерой и передают кассету каким-нибудь миротворцам. Но американцы жуткие скряги и за своих работников не платят — ни цента, требуя при этом вернуть аппаратуру и фото— и видеоматериал!

Тогда им посылают еще одну кассету, где корреспондент выглядит хуже, чем на первой, и уже никому никаким флотом не угрожает, а умоляет заплатить за него деньги. Любые!

Но если заплатить за этого, то чеченцы, отпустив его, тут же украдут другого, потому что поймут, что воровать корреспондентов даже выгоднее, чем баранов.

Чеченцы получают отказ и в сердцах приканчивают пленника, подбрасывая его тело — целиком или частями — куда-нибудь на дорогу.

Умирают иностранцы по-разному: некоторые — умоляя о пощаде, теряя свое лицо и хватая палачей за ноги, другие — торгуясь до самого конца и суля за свою, но только оставленную на плечах голову хорошие деньги. Достойней всего умирают разные миссионеры и женщины. Они просят пять минут, быстро молятся и, встав на колени, говорят, что готовы...

Но иногда трагедии удается избежать. Иногда русские спецслужбы, демонстрируя поразительную осведомленность и выучку, вызволяют иностранцев из плена в считанные часы. Живыми и невредимыми. Правда, в обмен за это тоже требуют денег и подробного рассказа о кошмарах, пережитых в плену.

Пленники, рыдая перед видеокамерами, рассказывают жуткие истории, которые западные каналы все равно не показывают.

Хуже всего, когда все эти безобразия совпадают с неофициальными визитами непризнанных чеченских правителей в европейские страны. Что сильно подпорчивает имидж мужественных кавказцев, позирующих перед видеокамерами в папахах, с кинжалами на боку. Потому что резать головы — это нецивилизованно Особенно какими-то там кинжалами, а не, к примеру, посредством гильотины.

Но что поделать — ночные гости никаким правителям не подчиняются, никаких договоренностей не соблюдают и ни с кем свои планы не согласуют. Они приходят, когда хотят и за кем хотят.

Тук-тук...

— Эй, открывайте!

Чья-то смерть пришла...

Глава 56

У генерала Самойлова все было готово — были готовы люди, оружие и вертолеты. И был готов детально проработанный план. Дело было только за приказом. За отмашкой...

А там — “по коням!” — полтора часа лету до Чечни военным “бортом”, на той же полосе перегруз в армейскую “вертушку”, подскок до места, десантирование на заранее подготовленную площадку, быстрый, на коротких дистанциях бой и мгновенная эвакуация на той же, которая еще не успела горючку сжечь, “вертушке”.

И — обратным порядком: подскок “вертушкой” — военный борт — аэропорт Чкаловск — Лубянская площадь — лифт на третий этаж.

На все про все — пять часов с небольшим хвостиком.

Если, конечно, оставить за скобками многонедельную подготовку его людей, которые роют носом землю на месте.

И все — и будьте любезны — известный чеченский полевой командир Абдулла Магомаев сидит в Москве, на Лубянке, в его кабинете, сам не понимая, где он находится и как там оказался!

Но это все возможно лишь пока — пока стараниями Ходока и командированных в Чечню его ребят можно отслеживать местонахождение объекта.

А что будет завтра — неизвестно!

Так что тут лучше поторопиться!

Генерал вышел на начальство с очередным рапортом.

И получил по носу. Получив отказ!

Его ушедший по команде рапорт, побродив по этажам Лубянки, вернулся назад с облеченной в нейтрально-обтекаемую форму резолюцией:

“Считаю несвоевременным”.

И роспись в пол-листа.

По форме — вежливая отписка.

По сути — категорический отказ. Если не сказать — отлуп!

А на словах генералу просили передать, что с чекистскими замашками пора завязывать, что мы живем в правовом, демократическом государстве, где преступников может приговаривать или миловать только суд!

Вот так!

Генерал попробовал сунуться к вышестоящему начальнику, но тот лишь развел руками.

— А что я могу сделать, это не мое решение! Это их решение, — и многозначительно поглазел на потолок. — Моя бы воля — я бы их всех до одного перемочил.

Возможно, предложение генерала шло вразрез с линией... чуть не ляпнул — “партии”. Хотя, по большому счету, — в чем разница? Партии, кланы, группировки, шайки-лейки — как их ни назови — могут быть разными, но линия у них у всех все равно одна — под Хозяина. Раньше, еще при генерале Ермолове, была установка жечь аулы и вырезать всех без разбора. Жгли и резали. Потом — переселять чеченцев в степи Казахстана. Переселили. Потом — оттуда возвращать. Вернули. Потом — “мочить в сортире”. Попытались. Теперь, не исключено, их из этих сортиров придется извлечь, отмыть и дружить домами.

Так что, возможно, генерал дал маху, состряпав свой план под ту еще, которая вышла из моды, установку. Заявился, старый дурак, на придворный бал черным вороном, в то время как все остальные вырядились под голубей мира.

Ладно — проехали...

Наверное, утешить генерала могло то обстоятельство, что отказали не ему одному. Отказали в том числе Тромбону! О котором генерал не знал, но которого очень хорошо знал под именем Аслана Салаева — подручного Абдуллы Магомаева.

Тромбона с его предложениями просто проигнорировали!

Не пожелало командование наносить по базе боевиков массированный ракетно-бомбовый удар. Как, впрочем, точечный — тоже. Что было непонятно — потому что как раз бы теперь, пока террористы собрались все вместе, их и прихлопнуть! Всех и разом! И можно, с чувством выполненного долга, убираться домой...

Но, как видно, на этот счет у командования были какие-то свои соображения. Какие — Тромбон понять не мог, как ни пытался. Но приказы командования не обсуждал и даже не подвергал сомнению, а исполнял, потому что был военным. Не все то, что представляется единственно верным из окопа, так же видится из штабного НП. Командиры, они сидят выше, и поэтому обзор у них больше.

Возможно, они отказали ему из-за него. Сохранили жизнь всем террористам, единственно для того, чтобы не подставить его. Чтобы сохранить для каких-то будущих дел.

Не исключено...

Потому что, сидя в тылу “чехов”, Тромбон не мог с уверенностью сказать, что знает, для чего здесь находится! Вначале не мог и теперь тоже! В этой игре он был всего лишь пешкой, которую передвигали по кавказскому театру военных действий, разыгрывая какие-то свои, о которых он не догадывался, комбинации. Разведчик не должен знать много, должен ровно столько, сколько ему допустимо знать в данный конкретный момент.

Это — не недоверие. Это — расчет.

Ведь понятно, что далеко не всем из них удастся благополучно перейти “линию фронта”. Многие попадутся в самом начале, других раскроют в первые же дни и недели их работы, кто-то сам перейдет на сторону врага — потому что такое тоже бывает. Если они будут знать все — то все, что они знают, они расскажут врагу. Если не будут знать почти ничего — то расскажут лишь то, что знают. То есть очень немногое.

В Службе внешней разведки дело обстоит, наверное, чуть иначе, но у них, в военной, именно так. Военные разведчики такой же расходный материал, как бойцы передовых частей. Их разбрасывают над территорией противника, как семечки. Как зерна одуванчика, которые на своих парашютах летят над землей, падают на землю и приживаются, пускают корни. Но далеко не все — единицы.

Во время Второй мировой их перебрасывали через линию фронта десятками тысяч, наспех, кое-как состряпав легенду и на коленке и от руки нарисовав липовые документы.

Большинство попадались сразу же, опознанные и схваченные первыми же военными или жандармскими патрулями, и ими, как елки — гирляндами, увешивали виселицы во дворах гестапо и заполняли расстрельные рвы.

Другим, которых были тысячи, везло больше — они проскакивали и успевали сообщить в Центр полезную информацию, что-нибудь взорвать или ликвидировать какого-нибудь высокопоставленного офицера.

Немногие, но все равно сотни закреплялись, организуя разветвленное подполье, устраиваясь на хорошие должности в полицию и комендатуры, попадая в абверовские спецшколы.

Десятки становились известными разведчиками.

Единицы доживали до конца войны. Не благодаря — вопреки!..

В чеченских кампаниях все было, конечно, по-другому. Но... все равно было так же! Потому что по тем же самым военным лекалам. И тогда становится понятно, что Тромбон был не один, что таких, как он, было много. Они перебегали к врагу под видом дезертировавших из частей солдат и офицеров, втирались в доверие, прикидываясь прибывшими воевать за свободу Ичкерии украинскими националистами и прибалтийскими снайперами, просачивались через порядки федеральных войск, изображая из себя дагестанских добровольцев и религиозных фанатиков из Татарстана. Путей было много, итог часто — один.

Многих разоблачали.

Многие погибали в боях с федералами.

И на минных полях, потому что мины не понимают, где свои, где чужие.

Кто-то не выдерживал проверок — и, убив несколько пленных, своих же ребят, разворачивал автомат в сторону боевиков, успев положить три или четыре “духа”, до того как умереть самому. И тем срывал задание, о сути которого еще даже не знал!

Но очень много было тех, которым везло. Хотя бы потому, что готовили их лучше, легенды прорабатывали на совесть, а документы выдавали первоклассные. В этой войне процент выживших был выше, чем в той — Отечественной.

Тромбону тоже повезло. Он удачно прошел через “нейтралку”, прошел все проверки и уцелел в боях. Он уже успел передать в Центр немало полезной информации — про заложенные фугасы, схроны оружия, места засад и предполагаемые маршруты рейдов боевиков, — он уже спас десяткам, а может быть, сотням бойцов жизнь, нанеся врагу урон больший, чем иная мотострелковая рота. Но теперь, когда и даже смог “выбиться в люди”, он мог сделать больше. Теперь с него спрос был другой. Так что не исключено, его размен на жизни террористов и даже жизнь полевого командира Абдуллы Магомаева его командиры посчитали убыточным.

Кто знает — на какое поле его двинут дальше. И не выйдет ли он, шагая по этим полям, в ферзи и не поставит ли мат самому королю!..

Ему отказали. Но это ровным счетом ничего не значило.

Или, может быть, все же значило?..

Или значило многое?..

Кто их, разведчиков, разберет. Без бутылки!..

И с бутылкой — тоже!..

Глава 57

Виктор Павлович снял военную форму и надел гражданское платье. Потому что сегодня он шел на свиданку. С одним из сексотов.

А через час с другим...

А через два — с третьим...

Сегодня он встречался с ними не только для того, чтобы узнать, где и что заминировано и кто кому загнал партию ворованных гранатометов. Сегодня его задачей было “слить” им информацию. Сегодня, расспрашивая о каких-нибудь пустяках, он должен поинтересоваться у них местонахождением чеченцев, которых власть подозревает в случившемся накануне убийстве главы уважаемого всеми тейпа. И предупредить их, чтобы они держали язык за зубами. Потому что, чем больше он будет настаивать на секретности, тем вернее они растрезвонят о том, что узнали, по всей округе. И тогда информация быстро дойдет до ушей тех, кому она предназначена, — до родственников погибшего, которые поклялись отомстить виновникам.

И, значит, через денек-другой они придут к нему, чтобы узнать подробности. За которые он запросит деньги, причем не маленькие. Потому что если расскажет им то, что они хотят знать, бесплатно, то это вызовет подозрение: ведь все знают, что русские милиционеры и военные “берут”, и “берут” с удовольствием! Он хорошенько поторгуется, чтобы набить себе цену, а потом “сдаст” им все, что знает.

А он знает немало — знает главное: имена убийц и доказательства того, что убили именно они!..

Хотя, честно говоря, сомневается, что это сделали те, на кого он укажет. Не резон им, после долгой, кровопролитной междоусобицы, наконец-то помирившись и побратавшись, вновь нарываться на кровную месть. Скорее всего это — подстава.

Кому она понадобилась — не его ума дело. Его — хорошо оформить и убедительно, так, чтобы поверили, “слить” подготовленную кем-то другим “дезу”.

Для чего — ему тоже не сказали. Но догадаться было нетрудно. Кому-то, как видно, понадобилось столкнуть лбами два самых сильных в районе тейпа. Если потерпевшие поверят в сфабрикованное дело, то они, не мешкая, отправят к праотцам кого-нибудь из обидчиков. А те, тут же ответив, — кого-нибудь из их родственников! А в свою очередь...

И тогда пойдет-поедет!..

И даже если они через какое-то время догадаются, что их подставили, то ничего изменить уже будет нельзя, потому что появятся настоящие жертвы, счет которым пойдет, возможно, на десятки.

И это — хорошо!

Потому что и тот и другой тейп к русским не благоволят, с властями не дружат, всячески — тайно и явно — поддерживая сепаратистов. А теперь у них, кроме борьбы с русскими, появятся другие заботы...

Но даже не это, скорее всего, главное.

Главное — что рекруты, направляемые чеченскими тейпами на войну, обычно кучкуются по клановому принципу, объединяясь в “родственные” бандформирования. Свои — к своим. И вряд ли они, узнав об убийстве, останутся в стороне от общей драки. Они ребята горячие, несдержанные, и, значит, есть шанс, что тоже начнут резать и стрелять друг друга, подрывая тем мощь бандформирований! Отчего в выигрыше останется третья сторона, интересы которой представляет Виктор Павлович!

Вот и вся нехитрая комбинация...

В идеале, если в этот межклановый пожар вовремя подкидывать новые сухие поленья и не лениться раздувать огонь, то в Чечне может разгореться пламя маленькой гражданской войны. И тогда федералам здесь делать будет нечего, потому что их работу станут делать за них сами “чехи”, ожесточенно “моча” друг друга, и, не исключено, лет через десять смогут извести под корень все мужское население... А женщин завоевать будет пара пустяков — женщины сами сдадутся на милость победителей. С превеликим удовольствием!

Так рассуждал Виктор Павлович...

Единственное, в чем он ошибался, так это в том, что убийство, как он подозревал, совершили “свои”. Нет — не “свои”! Убийство совершили чеченцы!

Те, что убивают чеченцев!..

Глава 58

Эти чеченцы хотя выглядели в точности как настоящие, говорили на родном языке и имели чеченские корни — были не настоящими чеченцами. Эти чеченцы давно не жили у себя на родине, обосновавшись в России, где занимались исконным чеченским промыслом — разбоем, похищениями и убийствами.

Чеченцы “крышевали” рынки, предприятия и целые районы, “наезжая” на бизнесменов, которые должны были платить им дань. Платить соглашались не все. И тех, кто отказывался платить, чеченцы жестоко избивали, отрезали им пальцы и уши и убивали, так что отказников было немного. Вначале. Но потом, когда российский бизнес стали централизованно забирать под себя милицейские “крыши”, ситуация изменилась — “чехов” стали потихоньку отстреливать и стали сажать, отправляя в места не столь, но все равно отдаленные. В Сибирь. Где было холодно и нужно было, чтобы не замерзнуть, работать — не так, как они привыкли, а топором и совковой лопатой. Чеченцы бунтовали, наматывая себе сроки. Отчего сидеть должны были как раз до второго пришествия...

Но нашлись добрые люди, предложившие им выход. Из зоны. Предложили скостить им сроки за примерное, которым они никогда не отличались, поведение.

— А чего нужно делать? — спросили они.

— То, что вы умеете.

Они не умели ничего, кроме как грабить и убивать.

— Ну вот, а говорите “ничего”!..

Чеченцев просили написать апелляции, которые, как ни странно, получали ход. А тех, что имели особенно большие сроки, актировали по причине несуществующих тяжелых заболеваний.

Добрые люди оказались мало того что добрыми, но еще и всесильными!

Чеченцев досрочно выпускали... но не на свободу. Их загружали в “воронки” и отправляли на “армейские” сборы, где охраняли даже лучше, чем в тюрьме. Там им объясняли, что чеченский народ обманули нехорошие люди, которые желают всяческих бед их республике, вместо того чтобы желать добра. Объяснили очень доходчиво, потому что не на словах.

Чеченцы быстро проникались бедами своего народа и клялись служить ему верой и правдой. Но их клятвам никто не верил. Верили — делам!

Отчего досрочно освобожденным зэкам пришлось состряпать на самих себя добротный, в виде кучи подписанных бумаг и данных против самих себя показаний, компромат. И пришлось выехать в Чечню, где поучаствовать в “зачистках”, запачкавших их руки кровью. Кровью их соплеменников.

Так что деваться им было некуда.

Перед ними распахнули ворота тюрем, чтобы тут же повязать круговой порукой. Которая, в отличие от решеток, не видна невооруженным глазом, но надежней тройных заборов, “вертухаев” с “АКМами” и ментовских собак.

Их выпустили — но подвесили на коротком поводке.

Из них организовали бандитские шайки, которые под видом партизан шастали по Чечне, выискивая жертвы. Не сами по себе — по наводке.

Им называли район, населенный пункт, улицу, номер дома и фамилии и имена людей, проживающих по указанному адресу. И говорили, с кем разобраться раз и навсегда, а кого только попугать.

Они шли по адресу, и пугали, и убивали.

И, конечно, грабили. Что было их, оговоренным контрактом, правом. Все найденные в доме деньги и ценные вещи были по праву их добычей. По праву захватчиков.

Во все времена войскам отдавали города и целые страны на разграбление. Обычно на три дня, в течение которых воины могли беспрепятственно набивать заплечные торбы и обозы добычей. Или целые составы, как это делали высшие офицеры во время Второй мировой. А раз офицеры, то и солдаты не брезговали брать на штык в сытой Европе часы, портсигары и чулки “для жинки”.

Эти — тоже брали. Но эти, в отличие от “тех”, не воевали, эти — только грабили. И еще убивали, прикалывая к груди жертвам патриотические агитки.

Иногда их — когда они уж совсем зарывались — “обезвреживали”, рапортуя об очередной победе федеральных сил над повстанцами. Их тела демонстрировали журналистам и потерпевшим, которые опознавали в них грабителей и убийц своих близких. Тоже чеченцев.

Для того чтобы все, кому это было интересно, могли убедиться, что чеченская война — это не только война чеченского народа с русскими оккупантами, но и чеченцев с чеченцами тоже. И получается, что никакая это не захватническая война, а гражданская. То есть сугубо внутренняя, в которой, как в любви, все третьи лишние!

Ну а сами чеченцы получали лишнее подтверждение тому, что народные освободители никакие на самом деле не освободители, а обыкновенные бандиты. А освободители, выходит, те, кто освобождает население от творимого ими произвола.

Разгромленный “партизанский” отряд сменял новый, который продолжал начатое своими предшественниками дело — то есть грабил и убивал...

И не они одни — другие тоже. Потому что там, где идет война, там обязательно всплывает на поверхность разная накипь. Все те, кто раньше, боясь закона, сидел смирно, а когда загремели пушки и наступил беспредел, решили погреть на всем этом руки.

Вот и поди разберись, кто это вырезал в Чечне очередную семью — настоящие партизаны, лже— или случайные, никому не подчиняющиеся бандиты...

Глава 59

Информации было много.

Информация шла по каналам внешней разведки — от нелегалов и работников посольств, под крышей которых трудились “наши люди”, в том числе от советника по культуре в одной из стран Юго-Восточного региона, скрывавшего свое истинное лицо и намерения под псевдонимом Икс и постоянно встречавшегося с торговцем оружием Игреком, который торговал с Зетом, снабжавшим чеченскую оппозицию современным вооружением...

От Дервиша, который был арабским боевиком, являясь на самом деле израильским агентом, работающим на Россию...

И не только от него...

Информация исправно поступала от Тромбона, под именем Аслана Салаева внедренного в лагерь боевиков...

И от десятков других таких же Тромбонов...

От человека генерала Самойлова по кличке Ходок...

Поступала по линии МИДа и непосредственно в аппарат президента от “дружественных” нам иностранных разведок.

И по линии МВД тоже. Потому что милиция имеет своих сексотов и осведомителей, которые работают в том числе и по чеченским группировкам, сообщая о том, что там видели и слышали...

О том же толковали “перебежчики” с той стороны, которые решили искупить свою вину ценой предательства.

И захваченные и допрошенные с пристрастием чеченские “языки”. Которые знали пусть не много, но все же кое-что знали...

Об этом рассуждали в кулуарах...

И говорили, и писали журналисты...

Об этом твердили все кому не лень. В том числе народ, который, как всегда, безмолвствует, но на кухнях не молчит...

Это был секрет Полишинеля. Потому что то, что знают двое, — то знают... Да — все знают!..

Глава 60

Бомба была готова. На вид бомба была чистенькая. Но начинкой и сутью своей — “грязная”.

Внутри бомбы был пластит, пластит вкруговую обложен радиоактивной “грязью”, “грязь” — присыпана плотно утрамбованной пылью и запаяна в свинцовые, чтобы не фонить, контейнеры, которые легли в металлические бочки...

Теперь оставалось лишь доставить эти бочки в назначенное место, выставить таймер взрывателя на нужное время и...

— Очень хорошо, — сказал Абдулла Магомаев.

И даже не спросил — сколько... Потому что не барана покупал, потому что предлагаемое ему оружие стоило любых денег. Он заказал эти бомбы, сказав, что будет платить за них не скупясь, и исполнители тут же нашлись. Все равно в накладе он не останется — под этот теракт спонсоры открыли ему неограниченный кредит.

Начинку для этих бомб собирали по всей России и по всем республикам бывшего Союза несколько бригад, скупая и вскрывая радиоактивные приборы, похищая с атомных станций “отходы производства”, куроча маяки.

Он хотел иметь эту бомбу, и он ее получил!

Не он один хотел — другие тоже хотели, но все другие сошли с дистанции, боясь с ним связываться и не имея возможности платить столько, сколько платил он!

Он получил то, что желал. И тут же перестал быть одним из многих. Просто — полевым командиром. Он стал... как ядерная держава... И теперь с ним вынуждены будут считаться все, даже те, кто раньше в грош не ставил!

Он еще, конечно, не победил, но... уже почти победил...

Глава 61

Шифрограмма была помечена грифом “Совершенно секретно!”, грифом “Срочно!” и кучей еще каких-то грифов. В шифрограмме сообщалось, что Абдулла Магомаев получил в свое распоряжение “грязную бомбу”...

О том, что известный полевой командир Абдулла Магомаев получил в свое распоряжение “грязную бомбу”, в Москве узнали раньше, чем даже смогли узнать спонсоры, давшие на нее деньги!

О бомбе, которую заполучил Абдулла Магомаев, в Москву сообщил агент Султан.

Сообщил в тот же день, как он ее получил!..

Глава 62

Разведчики бывают разные.

Бывают “военно-полевые”, которые, сбиваясь в разведотряды, шныряют по ближним тылам противника, добывая и потроша “языков”, вызнавая номера воинских частей и места их дислокации. Это — разведчики первой ступени.

Те, что покрупнее, забираются в тыл поглубже, где ошиваются возле чужих штабов, вербуя с помощью денег, женщин и интимных услуг осведомителей из среды высшего офицерского состава, чтобы обеспечить свои наступающие или отступающие войска сведениями стратегического характера.

И тем же самым промышляют в мирное, то есть в краткий промежуток между двумя войнами, время.

Эти разведчики тоже сугубо военные.

А бывают промышленные — те, что занимаются промышленным шпионажем, добывая для своих стран и своих корпораций чужие научные и технологические секреты.

Есть разведчики вполне официальные — работающие в посольствах на должностях атташе, советников и референтов. Их периодически объявляют персонами нон грата и вышвыривают из страны в двадцать четыре часа. После чего они, дружно собрав чемоданы, переезжают в другую.

Есть нелегалы, которые изображают местных жителей, разговаривающих на каком-нибудь малоизвестном диалекте. Этих персонами не объявляют и из страны не высылают, а оставляют в ней на долгий — лет пятнадцать-двадцать — срок.

Разведчик, оттрубивший в стране пребывания несколько лет, может дослужиться до должности резидента, из уважения к которой ему впаяют уже не пятнадцать, а все тридцать лет или посадят на электрический стул.

В рамках названной профессии существуют более узкие специализации, например, двойные, тройные, четверные и так до бесконечности агенты, которые одновременно работают на двух, трех, четырех или больше хозяев.

Или “кроты”, которые активно подрывают корни чужих разведок.

Я уж не говорю про разных там связников, диверсантов, курьеров и прочую “мелюзгу”.

При этом, вне зависимости от “занимаемой должности”, наших разведчиков принято называть разведчиками, а их разведчиков — шпионами. А если эти чужие разведчики — наши, то — предателями и изменниками.

Самыми ценными агентами по праву являются так называемые агенты влияния. Которые и не разведчики вовсе, а уважаемые в стране люди, способные влиять на принятие решений. Обычно это те, кто вхож в дома к руководителям государства высшего звена. Кто может нашептать им на ушко нужное решение. Врагу — нужное. Эти не помогают армиям захватчиков, эти сами способны развалить целую страну. Свою страну, не чужую. Поэтому берут они очень дорого. В том числе берут на предвыборные кампании. И тогда, случается, приходят к власти...

Султан не был военным разведчиком, хотя ценные сведения военного характера поставлял.

И не был агентом влияния.

Но... все же чуть-чуть был!

Султан перешел через “линию фронта” легально — под своей фамилией и со своей биографией. Так было надежней. Не надо было зубрить имена не существовавших на свете родителей, близких родственников, одноклассников и соседей. Не надо было помнить факты из своей, придуманной кем-то жизни.

Можно было позволить себе быть тем, кто ты есть на самом деле. И поэтому невозможно было проколоться на какой-нибудь мелочи.

Султан не был профессионалом в том смысле, что не заканчивал никаких специальных при КГБ или ГРУ школ. По национальности он был чеченцем из довольно известного тейпа, в советское время был “хозяйственником” районного масштаба и был членом партии. Но, в отличие от многих других, был идейным партийцем.

Он верил в партию, в социализм и, как в сказку, к которой надо стремиться, в коммунизм. Можно считать, что он был верующим, только его религией было не православие и не ислам, а идеи социализма, заповеди которого удивительно совпадают с библейскими заповедями. Просто один в один! А вот с проповедниками новому верованию, как он считал, не повезло...

Когда страну и партию предал главный ее секретарь, а потом еще один высший партийный функционер, он отошел от всех дел. И не примкнул ни к кому.

Благодаря чему остался “незапятнанным” для всех.

Когда в Чечню вошли федеральные войска, он встал на защиту своей Родины. По просьбе своих друзей, тоже чеченцев, которые служили России.

Потому что есть и такие.

В гражданской войне всегда есть всякие — и “белые”, и “красные”, и “зеленые”, и не понять какие. Весь спектр радуги...

Его друзья-чеченцы свели его с русскими. Не с теми, что не сходили с экранов телевизоров. С другими.

— Есть руководители, а есть страна, — сказали русские. — Руководители могут быть плохими, могут быть предателями, страна — нет! Мы служим не людям, мы служим народу. Российскому. И, значит, чеченскому в том числе. Все пройдет и вернется к истокам. Другого пути у России нет...

Так они сказали!

Так и не сказав, кто они такие!

Султан решил, что они служат в ФСБ. Но, может быть, в СВР.

Султану присвоили кличку Султан и забросили в тыл врага. Не одного. В помощь ему дали нескольких проверенных человек, тоже чеченцев, в большинстве своем бывших офицеров КГБ и ГРУ. Их хорошо вооружили и поставили им цель... воевать против федералов!

И они стали — партизанами...

В чем не было ничего необычного, что было нормальной контр-партизанской практикой, успешно применяемой немцами еще во время Второй мировой! Не имея возможности обуздать партизан силами регулярных частей, немцы стали широко применять тактику выжженной земли, стирая с карт целые деревни, снабжавшие партизан продовольствием, создавая буферные зоны, где ничего, кроме пепелищ, не было. Попытались взять под контроль маршруты снабжения, устраивая на тропах засады силами подразделения егерей, где служили бывшие охотники и лесники. И стали создавать партизанские отряды. Свои. Не дожидаясь, пока это сделают другие.

Они посылали в лес полицаев и завербованных военнопленных, которые, чтобы сойти за своих, взрывали несколько никому не нужных мостов и убивали с десяток старост, которых немцам не было жалко. После чего немцы, обеспечивая им информационное прикрытие, обвешивали заборы и столбы листовками с портретами командиров и призывами помочь в их розыске, обещая за это вознаграждение.

Лжепартизаны быстро обретали популярность и начинали искать контакты с настоящими партизанами, предлагая им объединить их усилия в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. На контакт с ними шли довольно охотно, тем выдавая себя с потрохами. Лжепартизаны делились со своими новыми союзниками оружием и продовольствием, которых у них было завались. А в один не самый прекрасный день немцы окружали и уничтожали всех выявленных ими партизан. Или, если им не хотелось гоняться за бандитами по лесам, собирали их, под предлогом проведения масштабной операции, в одном месте и прихлопывали разом, расстреливая их прямой наводкой из танковых орудий. Уходил, прорвавшись с боем, как водится, только один партизанский отряд. Тот самый партизанский отряд! Который собирал вокруг себя новые силы...

Так было тогда.

И все так же начиналось теперь!..

Федералы тоже вначале надеялись на силу армии — на пару десантных батальонов, которые смогут покорить Чечню. И тоже потерпели сокрушительное поражение. Партизан нельзя разбить в чистом поле, потому что они туда не выйдут. Они останутся в лесах. С партизанами нужно по-другому — нужно уничтожать базы снабжения, минировать и ставить на караванных тропах засады, сжигать селения и отравлять колодцы... Ну хорошо, сжигать и травить не позволит мировое сообщество, но все остальное они запретить не могут!

В том числе — организацию лжепартизанских отрядов!

Которые — есть... Конечно — есть! Которых не может не быть!..

Султан воевал довольно успешно.

И очень счастливо. Его отряд почти не нес потерь. По крайней мере тот костяк, с которым он вступил в борьбу. Чаще всего погибали принятые им под крыло новобранцы, которые приходили к нему каждый день, потому что служить под началом Султана было честью, но который всех подряд к себе не брал, а только самых лучших.

Несколько удачно проведенных его отрядом операций наделали в Чечне шума. И о Султане узнали, и с ним вынуждены были считаться другие полевые командиры. И стали искать с ним контакты... Отчего информированность Султана выросла многократно.

Он встречался со многими командирами, узнавая численность и местонахождение их отрядов и планы, выявляя склады боеприпасов, схроны и пособников бандитов из числа местного населения.

После чего схроны и склады накрывали федералы, а к пособникам приходили “ночные гости”.

Но не ко всем — нет!

Потому что если уничтожать всех, на которых указал агент, боевиков и пособников, взрывать все склады и упреждать все планируемые боевиками операции, о которых тот сообщил, то это может навлечь на агента подозрения. Контрразведка “духов”, которая есть и которая тоже не сидит сложа руки, сможет вычислить его по “эху”, просто последовательно перебрав имена всех тех, кто имел доступ к “провальной” информации. И тот, кто был в курсе всего, тот и будет русский шпион!

И тогда Султану не жить...

Что Москву совершенно не устраивало. Так как Москва имела свои виды на Султана.

Раньше — меньшие. Теперь — большие!

Рассчитанный на полгода, максимум год активной работы Султан пересидел в тылу две войны и не попался, не был раскрыт. И сделал хорошую карьеру! Такое иногда случается — случается, что любители обставляют суперпрофессионалов просто потому, что им везет.

Султану — повезло, он — прорвался!

Так зачем его растрачивать по пустякам? Теперь он мог принести гораздо больше пользы, чем если просто сдавать отдельные отряды боевиков и выявлять схроны с оружием. Теперь имело смысл поработать на его карьеру.

И Султана переориентировали “на перспективу” — на глубокое внедрение в чеченское подполье, освободив от всякой “текучки”.

Что тут же дало свои результаты!..

Такие вот крутые повороты судьбы — был Султан мелким партфункционером, а стал террористом номер один! И кем еще станет, если его умело подсадить... Может быть, первым в чеченском подполье человеком. Самым главным! Который, благодаря своему положению, будет знать все про всех! И влиять на ситуацию в угодную Москве сторону!

То есть станет... агентом влияния.

Нашего — на них!

А что?.. В жизни чего только не бывает!..

Глава 63

Этот баланс подводили не бухгалтеры.

И складывали они не цифры.

Складывали — российские беды...

— На сегодняшний день нам известно о тридцати четырех происламских террористических группировках, действующих на территории Чечни и в девяти регионах России, и пятидесяти готовящихся террористических акциях.

Из них...

Из них большинство были связаны со взрывами. Жилых зданий, самолетов, поездов, мостов под поездами, машин, оставленных посреди людных улиц, посылок, посланных на взятые наугад адреса, игрушек, которые любят подбирать дети...

Взрывов было много, потому что взрыв — излюбленный прием террористов, позволяющий наделать много шума и при этом остаться в живых.

Правда, не всем и не всегда... Потому что кто-то уйти не успеет — тот, кто не собирается никуда уходить! Эти — самые опасные. Эти обвязываются взрывчаткой и “идут в люди”. Чтобы этих людей убить.

— На сегодняшний день выявлено пять подобных групп...

Баланс был явно не в нашу пользу.

Но его можно было подправить. Для чего: эти группы — обезвредить...

Самых одиозных обезвредить. Причем без суда, следствия и прочей волокиты...

А вот этих — с судом, следствием и освещением в СМИ...

И тоже из-за их одиозности!

А вот этих, этих и тех лучше не трогать. Лучше — законсервировать...

Почему законсервировать, а не обезвредить?

Потому что находящиеся “под колпаком” бандиты опасности не представляют — каждый их шаг отслеживается и контролируется извне или с помощью внедренной в группировки агентуры. При желании их можно арестовать в любой момент. А можно, если будет такая необходимость, дать им зеленую дорогу, прекрасно зная, куда они отправятся и что там будут делать. И взять на месте преступления с поличным, раздув из этого скандал.

Или не взять...

Что у нас там еще?..

Эти... Хм... Этих лучше переориентировать на акции внутри Чечни...

Что диктуется высшей политической целесообразностью. Потому что в данной сложившейся ситуации полезны будут взрывы в Чечне. Потом, возможно, не в Чечне, а пока именно там.

Как переориентировать?

Да очень просто — повлияв на решение через своих людей. Или обрубив бандитам все ранее намеченные маршруты и открыв семафор в нужном направлении. Так, чтобы в одну сторону буераки с косогорами, а в другую — гладкая, без сучка без задоринки и милицейских облав, дорожка.

И тогда бомба, подготовленная для пассажиров поезда Москва, поедет совсем в другую сторону и рванет, к примеру, в поезде Казань. Или под поездом. Или в самолете... И не вообще рванет, а когда кое-где станут набирать силу происламские настроения. И, совсем бы хорошо, не просто в самолете, а в том, который, к примеру, летит в Мекку с паломниками. Чтобы исламское население России могло хорошенько задуматься, с кем им по пути...

А можно взять и послать все эти теракты куда подальше!.. Ну или не все, а всего несколько...

Например, послать в Европу. Которая поддерживает Чечню. Но лишь до тех пор, пока это не угрожает их интересам. Потому что больше всего на свете европейцы болеют за себя. И если, к примеру, где-нибудь в Лондоне, Берлине или Брюсселе чеченские террористы рванут даже самую небольшую бомбочку, то общественное мнение быстро переориентируется в сторону их осуждения.

А если рванут большую?..

А если не просто бомбочку — а “грязную” бомбочку?.. Да в чистенькой-то Европе! Да после нашего Чернобыля?..

Ба-а-бах!!

И тут сразу такой шухер поднимется!..

Что все сразу прозреют. И закричат:

— Ату их, ату!.. Они же бандиты!

И сразу же начнут показывать по TV отрезанные головы своих корреспондентов и наших заложников. И вспомнят про загадочную русскую душу, Достоевского, Толстого и про то, что Советский Союз освободил их от наполеоновского нашествия и фашистского ига.

И такая пойдет пиар-акция — что любо-дорого!..

В результате чего мы обретем множество новых союзников, которые с превеликой радостью развяжут нам руки, чтобы мы поскорее обезопасили их дома. И хоть вовсе эту Чечню с карт сотрите!

Вот ведь как может быть... Причем без всякого “нашего” участия, потому что мы ничего плохого не делали, мы просто... ничего не делали! Мы лишь знали — но не сказали! Как нам не говорят наши западные друзья про то, что знают они.

Но это — экспортный вариант.

А есть — для внутреннего пользования.

Например, под выборы.

Потому что если под выборы — любые — устроить небольшой такой фейерверк, то все проголосуют, как один и как надо, дружно подняв руки и рейтинги на небывалую доселе высоту.

А если не поднимут, то можно это мероприятие повторить! И выборы тоже. Или вовсе их отменить, вплоть до поимки опасных преступников. Которых, как известно, у нас ловят годами! А можно — десятилетиями...

Очень хорош теракт, подгаданный под “кручение гаек”. Потому что если вдруг, просто ни с того ни с сего нас попытаться в рамочки загнать, мы, конечно, возмутимся. А если до того пару известных людей пристрелить, а лучше два десятка, то мы сразу проникнемся, поймем и что угодно поддержим. Хоть возвращение смертной казни, хоть даже “черных суббот”!

А уж рвануть чего-нибудь под непопулярные решения — под разные там повышения цен, отмены денег и сбережений — сам бог велел. Чтобы отвлечь население от мрачных мыслей — еще более мрачными.

К примеру, задумает кто-нибудь отменить доллар... Отменить, но гарантировать населению его обмен на рубли! Но только в течение десяти часов, в сберкассах, но по месту жительства, с предъявлением справки из жэка и выписок из платежных ведомостей за последние пять лет. И тут же чего-нибудь взорвать! Или в кого-нибудь пальнуть! Или что-нибудь распылить, до смерти отравив пострадавших. В массовом порядке. Чтобы люди поняли, что не все так плохо... И чтобы в очередях понапрасну не толклись, чтобы дома сидели. Потому что кому охота из-за сотни баксов жизнь терять.

Так что не всегда теракт несчастье — иногда и благо.

Хотя — не всегда. И не для всех...

Как, впрочем, и война, которая, как известно, тоже для кого-то война — а кому-то мать родна!..

Глава 64

В кабинете было два человека. Двое мужчин. Оба в штатском. Но один мужчина в штатском сидел, а другой стоял. По стойке смирно.

— Что у нас нового по операции “Гром”?

— Все готово.

Сидящий задумался. О чем-то своем. Но думал недолго.

— Передайте вашему человеку — пусть начинает работу в данном направлении! Особо подчеркните, что главное внимание необходимо уделить проработке и обеспечению маршрута продвижения “изделия”.

— Есть! — не сказал, кивнул мужчина, стоявший по стойке смирно. И, повернувшись не на каблуках, но все равно по-военному четко, вышел из кабинета.

Человеком, которому он должен был передать приказ относительно начала операции “Гром”, был агент Султан.

Глава 65

На площади валялись трупы — много трупов, больше, чем обычно. У трупов были изуродованы лица — были отрезаны уши и носы.

Возможно, потому, что днем раньше возле деревни были найдены обезображенные тела пропавших накануне русских солдат. У которых тоже было отрезано все, что можно, были вспороты животы, и все то, что было отрезано, было засунуто внутрь.

Это было прошлой ночью.

А этой — в село вошли неизвестные люди в камуфляже, с масками на лицах и, взломав пять домов, выволокли из них и расстреляли всех найденных там мужчин!

Утром на место происшествия понаехали милиционеры, представители местной власти и военные, которые мрачно бродили среди трупов. И Виктор Павлович тоже бродил, потому что это село было зоной его ответственности.

Чуть в стороне плотной кучкой стояли свидетели, которые все равно ничего путного сказать не могли, потому что убийцы им своих документов не предъявляли и лиц не показывали.

Кто они были такие — никто сказать не мог.

Хотя кое-кто все же мог.

Виктор Павлович — мог...

Потому что это он давал им наводку на конкретные адреса и называл конкретные имена. Так как лучше других знал, кто это мог убить русских солдат. От сексотов — знал.

Конечно, по идее, он должен был обратиться в милицию и прокуратуру, чтобы расследовать это дело в установленные сроки и в строгом соответствии с законом и передать дело в суд...

Но только вряд ли бы кто-нибудь из сексотов согласился дать показания следователям, ведущим расследование. А тот, кто согласился, едва ли бы дожил до суда. А кто бы дожил — отказался от своих показаний, сказав, что дал их под пытками.

Потому что все жить хотят. Сексоты в том числе.

И дело бы рассыпалось...

А так — все получили по заслугам. И всем — воздалось!..

Сам Виктор Павлович в экзекуции не участвовал. Это не он выволакивал “чехов” из домов и не он стрелял их в затылки, не он отрезал уши и носы. И вовсе не потому, что брезговал испачкать руки кровью — его руки не были стерильными. Как и у всех, кто побывал в Чечне. На войне трудно остаться чистеньким. Он готов был стрелять, но его не пригласили.

Его попросили указать убийц и обеспечить тылы. Что он и сделал! С удовольствием.

Потому что если не наказать виновных так, то, значит, не наказать никак! А если их не наказать, то они обнаглеют и станут резать наших солдат ясным днем, при стечении толп народа. Как резали во время боевых действий. Кинжалами. И бросали трупы на съедение собакам, которые уже привыкли питаться человечиной.

Виктор Павлович не верил в призывы к миру.

Мир обеспечивается штыками! Так всегда было и так будет! Люди должны чего-то бояться.

Чего?..

Закона? Законом их не испугать. А вот людьми в масках, которые приходят ночами, забирая чужие жизни, — можно! Кровь — за кровь... Это не в Чечне придумали, не федералы — этот рецепт в Библии дан!

Террор применяют бандиты. И, значит, должна применять другая сторона. А как иначе?

Ведь терроризм — это не взрывы и выстрелы. Хотя и взрывы и выстрелы! Это — инструмент. Инструмент войны и политики. Такой же, как все остальные инструменты. Как молоток, рубанок, штангенциркуль, фрезерный станок.

Обижаться на инструмент глупо. Как можно обижаться на рубанок, если он снимает с нашего пальца стружку?

Обижаться нужно на тех, кто держит его в своих руках.

Теперь — держат многие.

Кто-то взрывает небоскребы и дома, кто-то отправляет на разборки войска и флоты.

И то и другое — терроризм.

И то и другое — плохо.

Но и то и другое — принятая на вооружение сторон новая тактика, а может быть, уже и стратегия ведения военных действий. Стратегия Третьей мировой.

Ну так и нечего обижаться!

Клин вышибают клином!

Террор можно остановить только террором.

Как это в свое время делал генерал Ермолов или немцы в Великую Отечественную, отвечая на террор.

И если кто-нибудь убивал русского или немецкого солдата или, не дай бог, офицера, то они, не мудрствуя лукаво, отправлялись в ближайшее к месту происшествия село, где брали заложников — человек пятьдесят или сто. И если им не выдавали виновников — публично предавали ни в чем не повинных людей смерти. Честно предупреждая, что в следующий раз, если кто-нибудь покусится на жизнь “оккупанта”, они убьют вдвое больше мирных жителей. После чего мирные жители сами разбирались с бандитами.

Виктор Павлович поступил бы так же.

Но так — не мог.

И поэтому поступил иначе.

Он навел на убийц русских солдат, дав их адреса и подставив их под смерть. К ним пришли и их убили.

И можно называть этих людей как угодно, можно — “эскадронами смерти”, можно — “чистильщиками”, хоть — груздями. Но нужно честно признать, что порядок в Чечне держится на них!

На страхе!

На терроре!

Что все понимают. И что всех, по большому счету, устраивает — и государство в первую очередь. Иначе бы никаких “эскадронов” давно бы не было.

Так считал Виктор Павлович.

И не он один, а многие.

И, похоже, не только в Чечне...

Глава 66

Все изменилось разом — в один день. Отчего Гази Асламбеков был в полной растерянности — его отправляли в Европу. Туда, откуда он приехал для того, чтобы отомстить за своего убитого русскими отца. Чтобы воевать за свободу Ичкерии. Чтобы, если понадобится, погибнуть...

А его отправляют обратно!

Почему?! Или, может быть, он не подошел?..

Хотя на самом деле очень даже подошел! Гази Асламбеков почти год жил в Европе, знал местные условия, и у него остались там связи. Потому что осталась там мать и остались друзья.

А значит, там он был полезней, чем здесь.

Он должен был отправиться в Европу, где взять на себя подготовку одного из этапов операции...

Операции “Гром”...

Султан выполнил приказ, начав проработку маршрута, по которому пойдет “изделие”. То самое, с “грязной” начинкой. Что было непростой задачей. В решении которой ему, конечно, могли бы помочь — запросто, потому что помочь было нетрудно, но помогать ему никто не собирался. С этим делом он должен был справляться сам. Только своими возможностями. Один!

Что было хоть и непросто — но было ему по силам! Только — ему!

Султан выполнил приказ, сделав то, что должен был, — переориентировав людей Абдуллы Магомаева на Европу.

Что оказалось не так уж сложно. Что оказалось самым простым...

Потому что...

Глава 67

...Потому что Султан, проникший в тыл врага под своим собственным именем, был полевым командиром и очень уважаемым человеком. И имя его было — Абдулла. А фамилия Магомаев...

Абдулла Магомаев.

Тот самый...

Тот самый, который сколотил партизанский отряд и прославился рядом удачных против федералов операций.

Который объявил России джихад.

Неудачно, но все равно громко взорвал вокзал.

Который настаивал на проведении террористических акций и концентрации усилий всех антироссийских сил, которые хотел возглавить, чтобы первому быть в курсе всех операций.

Который собрал в свой отряд смертников, даже не зная, что туда были внедрены стукачи, один из которых — Аслан Салаев по кличке Тромбон, а другой — Ходок.

И это он заказал “грязную” бомбу, чтобы ее не успели заказать другие. И заставил тех, кто хотел ее тоже иметь, отказаться от своих намерений. Заставил деньгами, а кого-то силой.

Теперь ему было приказано транспортировать “изделие” в Европу. И никто не мог ему в этом помочь — потому что ни один посторонний человек, кроме его людей, кроме чеченцев, приблизиться к “изделию” не мог на пушечный выстрел!

Это было главное, хотя не единственное условие Центра. Все должно было быть так, как если бы было по-настоящему!

До Белоруссии “груз” пойдет под видом партии товара на арендованной машине с русскими номерами, русским водителем и русским, с корочками МВД, сопровождающим. Бочки с “грязью” будут запрятаны среди десятков точно таких же бочек с ГСМ. В случае проверки на дороге водитель будет откупаться от гаишников деньгами. Если это не поможет, если милиционеры надумают проверить груз — в дело вступит группа прикрытия, идущая впереди и сзади грузовика на трех “десятках”, которая по-тихому вырежет пост.

В Белоруссии в машину подсядет местный проводник, который хорошо изучил маршрут движения, проехав по нему несколько раз и “прикормив” милиционеров на стационарных постах.

Перебросить “груз” в Польшу им помогут местные белорусские контрабандисты, у которых наведены надежные “коридоры” через границу. Они считают — должны считать, — что в Европу пойдет большая партия наркотиков, поэтому содрали за него “три шкуры”, ссылаясь на то, что большую часть суммы им придется отстегнуть в виде мзды пограничникам и таможенникам. Но деньги здесь — не в счет!

После границы бочки примет польская мафия, обеспечивающая транзит через Речь Посполитую. У них там тоже все схвачено. “Груз” в сопровождении польских “братков” и полицейских, подрабатывающих в принадлежащем мафии охранном предприятии, пересечет Польшу из конца в конец и на польско-немецкой границе будет перегружен в рефрижератор с берлинскими, которые не вызывают у немцев особых подозрений, номерами. За руль сядет водитель-немец, которого таможенники хорошо знают Водитель о характере груза ничего знать не будет, лично убедившись, что везет мороженые говяжьи туши.

Дальше бочки будут сопровождать чеченские эмигранты с легально полученными голландскими, бельгийскими и немецкими паспортами. В Германии все должно пройти гладко, так как там никто на дорогах грузовики не потрошит. Но если такое случится, если они надумают залезть в “ластер” и начнут выгружать оттуда туши, то чеченское сопровождение, изобразив ДТП, сомнет полицейских машиной, сдавшись в руки правосудия. Они, конечно, получат свой срок, но зато “груз” пойдет дальше. Какой-то отдельный участок пути будет обеспечивать Гази Асламбеков, который еще даже не знает, зачем его отправляют в Европу.

Внутренние европейские границы машина пересечет легко, так как они, в большинстве своем, существуют только на картах и никак не охраняются.

Куда “груз” пойдет дальше, Султан не знал. В небольшом бельгийском городке его людей найдет чеченец из местной диаспоры, который укажет конечный пункт назначения. Может, настоящий чеченец, а может быть, такой же, как он... Там бочки скорее всего “залягут в землю” или будут оставлены на ответственное хранение у какого-нибудь полуразорившегося фермера. До востребования. До времени “Ч”...

Для чего “изделие” поедет в Европу, Абдулла не знал. И не должен был знать. Но имел право догадываться.

Он считал, что “изделие” необходимо для того, чтобы скомпрометировать чеченских боевиков, чтобы его нашли и в Европе поднялся по этому поводу грандиозный скандал...

Так считал Абдулла Магомаев.

Султан.

Бывший совпартработник, известный всем и каждому как чеченский полевой командир и террорист номер один и мало кому, а вернее, практически никому не известный как разведчик.

Если они найдут бомбу, то чеченский сепаратизм лишится политической и финансовой поддержки...

Так думал Султан...

Наверное, правильно думал.

А может быть, ошибался.

Но ошибается он или нет — какое это может иметь значение? Неважно, что он думает, важно — что он делает. И еще важнее — что готов сделать!..

Первый акт был отыгран, ружье вынесено на авансцену. Скорее всего, не одно ружье, а много ружей. Какое их них выстрелит и когда — остается только гадать. Но какое-нибудь — обязательно выстрелит! Потому что таковы законы жанра.

Политики!

И жизни тоже...

А иначе для чего Султан и многие другие Султаны и Тромбоны рисковали своими головами?..

Глава 68

Тромбона раскрыли случайно...

Потому что, как говорится в пословице, сколько веревочке ни виться...

В разведке такое бывает сплошь и рядом: сидит внедренный по самую маковку наш резидент где-нибудь в Буркина-Фасо, изображая белого рабовладельца-плантатора с трехвековым семейным колониальным стажем, — пьет виски, курит сигары, строит заговоры против марионеточного правительства, водит дружбу с местными военными и с американской разведкой. И все у него замечательно.

Но вдруг, в один прекрасный день, встречает на улице, возле портового кабачка, однокашника, которого послали сюда строить атомную электростанцию.

— Ёшкин кот! — орет благим матом однокашник, бросаясь на шею плантатору в пробковом шлеме. — Кого я вижу! Пашка, скотина ты этакая! Ты как здесь, мерзавец, оказался?

“Плантатор”, конечно, решительно ничего не понимает и говорит на родном английском языке, мол:

— Я, конечно тоже очень рад. Но я вас, мистер, не знаю и знать не желаю! Я, можно сказать, вас первый раз в жизни вижу и буду крайне признателен, если — в последний.

На что его приятель ржет как конь, восторженно колотит себя по ляжкам, а приятеля по спине и орет на всю улицу:

— Во дает!.. Ну дает!.. Кончай выдрючиваться, что я, слепой, чтобы своего друга и собутыльника не признать, даже если тот не один, а три шлема на башку напялит!

Конечно, понять его можно — однокашник рад-радешенек встретить в далекой экзотической стране знакомое с детства лицо. И искренне считает, что тот комедию ломает и через минуту пригласит его водку жрать.

И кое-кто из прохожих уже с интересом наблюдает за их встречей.

И, что самое препоганое, в этот момент мимо обязательно пройдет какой-нибудь плантаторский приятель из американского посольства. Или в дело ввяжется местная полиция, которая арестует и препроводит однокашника в участок для дальнейших разбирательств.

Дело, конечно, удастся замять. Русского специалиста отзовут домой под предлогом, что он подхватил сонную болезнь, осложненную местной формой триппера. Плантатор будет радостно рассказывать всем про анекдотичную встречу... Но только кто ему поверит?!

Плантатора перепроверят и, конечно, найдут в его безупречной легенде изъяны.

После чего наш резидент тоже отправится домой, где, не исключено, снова встретит своего изгнанного из Африки приятеля, от которого получает по морде за сорванный контракт...

Так бывает.

И так и вышло...

Тромбона опознал его взятый в плен “земляк”. Который был не из деревни Разливы Костромской области, где, по легенде, обитал перебежавший на сторону боевиков контрактник Степан Емельянов. Его опознал однокашник по военному училищу, тогда — такой же, как он, курсант. Теперь — офицер.

Он узнал его в бородатом “духе”. И сказал:

— Что, продался, падла!

И назвал по имени. Не Степаном — Сергеем. Сергеем Матушкиным, уроженцем города Тобольска!

Аслан Салаев рассмеялся и нажал на спусковой крючок автомата. Чтобы его однокашник не успел сказать больше и чтобы смерть его была легка.

— Дурак! — произнес он, отпихивая от себя труп. — Я не Сергей и не Степан — я Аслан! Аслан Салаев!

Его “братья” одобрительно заухмылялись.

Но не забыли того, что видели. И сообщили о том, что видели, — кому надо.

Сергея разоружили.

И допросили.

Сергей клялся и божился, что он, до того как стать Асланом, был Степаном Емельяновым и что родился в селе Разливы, а не в каком-то там Тобольске, где ни разу в жизни не был.

Если бы боевики решили проверить его, послав запрос в паспортный стол, — все бы сошлось: им бы ответили, что да, что действительно Степан Емельянов родился и вырос в селе Разливы, и даже, в подтверждение, могли отправить по факсу его фотографию. Сергея фотографию.

Но боевики не послали запрос в паспортный стол — они послали в село Разливы своего человека. Из “пятой колонны”. Потому что в любом регионе России, в каждом городе у чеченцев найдутся земляки. Которые им не откажут. Не посмеют отказать! И в Костроме, конечно, тоже нашлись. Нашлась чеченская “крыша”, которая послала в село одного из своих “быков”. Не чеченца — русского.

Тот приехал и стал показывать жителям фотографию Аслана Салаева. Которого никто не узнавал.

Участковый, которому было строго-настрого приказано сообщать о всех интересующихся Степаном Емельяновым людях, в это время пил на рыбалке водку.

Аслана Салаева, назвавшегося Степаном Емельяновым, земляки не опознали. Значит, он не был никаким Степаном, а был — Сергеем.

Сергея допросили еще раз. Теперь уже с пристрастием.

Его связали и стали пытать. Подручными средствами. И потому — особенно жестоко.

Из него тянули жилы, вытягивая признание.

И Сергей, не выдержав пыток, раскололся. Он признался, что он не Степан, а Сергей, что родом не из Костромы, а из Тобольска и что никакой он не контрактник, а офицер Российской армии. Он рассказал все...

Все, что имел право и должен был рассказать в случае провала.

Не правду, но близкую к ней полуправду.

А сверх того не сказал ничего!

Абдулле Магомаеву сообщили о том, что в его отряде был изменник.

Что прозвучало как гром среди ясного неба!

Для Абдуллы.

И для Султана тоже!

Предателем был Аслан Салаев, которого Султан считал предателем!

— Убейте этого шакала! — приказал Абдулла.

Это было все, что мог для него сделать Султан!

Сергея Матушкина убили легко — ему перерезали горло. Перед строем.

Его, связанного, поставили на колени и, ухватив за волосы, с силой оттянули назад голову.

— Он предал чеченский народ! — указали на него его палачи. — Он умрет как шакал!

— Сами вы — чурки... — прохрипел Сергей. — И дети ваши!..

И тут же захлебнулся кровью, потому что его шею перечеркнул острый как бритва кинжал. Он рассек его кожу и его мышцы и, углубившись в плоть, перерубил сонную артерию и трахею.

Тромбон — погиб. Смертью храбрых...

На всех войнах есть разведчики.

На всех войнах и не на войнах тоже они действуют в тылу врага.

Почти все они погибают. И почти всегда в муках. Потому что их никогда не убивают сразу: их долго и страшно пытают, чтобы узнать то, что они знают.

Почти у всех у них не бывает “легальных” могил...

Тромбону повезло — он обрел свое, на своей земле, последнее пристанище.

Его тело нашли, потому что о месте его захоронения сообщил Султан. На место была выслана спецгруппа, которая раскопала и вывезла останки Тромбона в Москву.

Но еще до того, как его привезли, его жена получила извещение. В нем сообщалось, что ее муж Сергей Матушкин погиб в результате несчастного случая...

Хотя какой несчастный случай может произойти с офицером, который инспектирует вещевые склады? Или, может быть, он упал, при пересчете шинелей, с верхней ступеньки стремянки и сломал себе шею?

Но тогда непонятно, почему его прислали в наглухо запаянном цинке, запретив вскрывать?..

И за что вручили вдове коробочку с орденом Мужества? За спасенные при пожаре солдатские бушлаты?..

Впрочем, жена Тромбона обо всем этом не думала и горевала недолго — за почти полуторагодовую командировку она отвыкла от мужа. И потом, потеряв “кормильца”, она почти ничего не потеряла — у нее осталась квартира в Москве, солидная, от Министерства обороны, денежная компенсация и довольно приличная пенсия. Большая, чем если бы ее покойный муж был просто интендантом.

Так что у вдовы все было более-менее в порядке. Вдова была завидной невестой. И поэтому во вдовах долго не засиделась...

Тромбон тихо гнил себе на Смоленском кладбище.

Его жена хороводилась с новыми женихами, не зная, кого ей выбрать.

А война в Чечне шла своим чередом, и конца ей видно не было...

Ни конца — ни края!..

Глава 69

Ущелье было голое и узкое — шапку с одной стороны на другую перебросить можно. Внизу была река и идущая вдоль нее и повторяющая ее изгибы тропа. Единственная. Другой не было. Если карабкаться по скалам — уйму времени потеряешь, а может быть, и голову!

Ущелье, вернее, ту самую, единственную тропу охранял переброшенный сюда “вертушкой” взвод десантников.

Жизнь в ущелье, в отрыве от “большой земли” и больших командиров, была почти курортная — “духи” их особо не беспокоили, “хавку”, письма и боеприпасы раз в три дня забрасывал облетающий точки “борт”. Солдаты загорали и купались в ледяной горной реке...

Беда пришла, откуда... ждали. Но — все равно не ждали!

В ущелье спустился отряд боевиков, идущих со стороны границы. Боевики шли длинной, бесконечной цепью, повторяя извивы тропы и реки, ведя за собой под уздцы навьюченных грузом лошадей.

Другого пути у них не было — карабкаться по отвесным скалам с лошадьми они не могли. Бросить груз — тоже.

На боевиков наткнулся патрулировавший ущелье дозор. Десантники залегли, не обнаруживая себя, и вышли на связь.

— Видим “духов”!

— Сколько их?

— До трех рот, может, больше...

Три роты — было немало. Почти по отделению на брата.

Командир запросил помощи “большой земли”.

— Ко мне пожаловали гости! — доложил он.

— Сколько?

— До батальона пехоты, — чуток приврал капитан, чтобы начальство шевелилось побыстрее.

— Понял тебя! Помощь будет выслана, как только это будет возможно!

Подбросить подкрепление сразу было нельзя, потому что в горах была нелетная погода — “вертушки” стояли на полосе, почти растворясь в “молоке”, и на их фюзеляжах, плоскостях, стеклах и резине тяжелыми, холодными каплями оседал и капал на бетон густой туман...

— К бою! — тихо скомандовал взводный.

Бойцы, расхватав оружие, разбежались по местам.

Курортная жизнь кончилась...

Боевики напоролись на засаду с ходу, потому что встретить здесь федералов не предполагали. Идущий впереди дозор трогать не стали, свободно пропустив боевиков через свои порядки и взяв их на мушку. А когда голова колонны приблизилась на расстояние прямого выстрела, открыли огонь.

Два разнесенных по сторонам ручных пулемета ударили по колонне с флангов, перечеркивая фигуры боевиков. Подходы были заранее пристреляны, поэтому первые же очереди легли куда надо.

Строй мгновенно рассыпался.

Кто-то упал молча, потому что упал уже мертвым. Кто-то закричал. Отчаянно заржала, забилась смертельно раненная лошадь.

Но смять и уничтожить колонну силами одного взвода было невозможно, потому что она растянулась на добрый километр.

Боевики, быстро придя в себя, залегли, расползлись за случайные складки на местности, зарылись в землю и открыли ответный огонь.

Первый, легкий успех продлился недолго.

Над головами десантников стали посвистывать пули, ложась все ближе и ближе. Отдельные слепые очереди выбивали фонтанчики земли и шевелили камни перед самыми позициями, звонко щелкая, сшибали с близких деревьев ветки.

Боевики нащупывали цель...

Они довольно быстро разобрались в ситуации, поняв, что им противостоит противник численностью не больше взвода, и теперь надеялись с ходу смять и уничтожить его, расчистив себе дорогу.

Подтянув силы, “духи” бросились в атаку.

Они встали в рост и побежали, почти не пригибаясь, стреляя на ходу от бедра и что-то громко и страшно крича. Их было много, и бежали они очень быстро, и поэтому могло показаться, что они прорвутся.

Но — не прорвались!

Их встретили плотным огнем, отбросив назад, а первую цепь почти полностью уничтожив.

“Духи” откатились...

Но это была всего лишь передышка. И скорее всего — недолгая.

С полчаса, переползая с места на место и перегруппировываясь, чеченцы готовились к новой атаке. Они спешили, понимая, что у них нет другого выхода, как прорываться вперед, к выходу из ущелья, до того, как их запрут здесь подошедшие и переброшенные русскими по воздуху подкрепления. Они должны были вырваться прежде, чем распогодится! Или — должны были умереть.

О том, чтобы повернуть назад, речи не было. Туда им было не дойти, потому что возвращаться назад было гораздо дальше, чем если идти вперед!

Расползаясь и отвлекая противника беглым огнем, “духи” попытались обойти позиции федералов с флангов, чтобы взять их в клещи, но из этого ничего не получилось, потому что там были голые, где невозможно спрятаться и укрыться, скалы.

Несколько “чехов”, которые решились выползти на склоны, легко сняли снайпера. Больше туда никто не совался.

Здесь, в ущелье, никакие обходные и прочие маневры не проходили — здесь можно было атаковать только в лоб! Только чтобы успеть добежать до окопов, прежде чем тебя убьют, забросать их гранатами и, ворвавшись на позиции, в рукопашной схватке, используя штыки и приклады, добить оставшихся в живых бойцов.

Иначе никак!

Третья атака принесла первые потери. На этот раз “духи” атаковали, пустив в ход подствольники. Ухнули выстрелы, и сверху, с неба густо посыпались гранаты. Десантники упали на дно окопов, вжимаясь в землю.

Одна из гранат свалилась точнехонько в окоп, рванув в гуще тел. Два бойца были разорваны в клочья, одному оторвало руку, и он, страшно крича и матерясь, поддерживая рукой перебитую, болтающуюся на мышцах кисть, юлой закрутился на дне окопа, разбрызгивая во все стороны кровь.

Когда наступила оглушительная после взрывов тишина, бойцы полезли на бруствер и увидели атакующие цепи. Уже совсем близко увидели. “Духи” бежали молча и страшно.

Никто не кричал “Огонь!” и не отдавал никаких распоряжений — всем и так все было ясно, без всяких приказов!

Десантники стреляли в упор, длинными очередями, в секунды опустошая рожки, не глядя отбрасывая их в сторону. Идущие впереди боевики спотыкались на ходу и падали, уткнувшись лицами в землю. Но за ними шли другие.

Гранаты! Тут могли помочь только гранаты!..

Бойцы дрожащими пальцами потянули из подсумков “лимонки”.

Рвануть из запала кольцо и швырнуть гранату как можно дальше, в самую гущу наступающих цепей!.. Но не сразу — с оттяжкой в одну-две секунды, чтобы их нельзя было, поймав на лету, бросить обратно.

Раз.

Два!..

Один за другим захлопали частые взрывы, почти сливаясь в один взрыв. По стволам деревьев, по веткам, по листве, по камням и по живым людям хлестко ударили осколки!

Еще дым не осел, еще поднятые вверх, сыплющиеся дождем комья земли и камни не отбарабанили по каскам, а десантники уже, выпрямившись в рост, открыли огонь из всех стволов.

Длинные очереди находили, сшибали с ног раненых и уцелевших, но пока еще оглушенных, не пришедших в себя боевиков, попадали в мертвых, шевеля их тела.

“Духи” огрызались встречными очередями, но это было всего лишь неорганизованное сопротивление.

Пригибаясь и отстреливаясь, они побежали назад.

Бойцы вопросительно смотрели на командира.

Они ждали команды, чтобы броситься в контратаку, чтобы опрокинуть и погнать “духов”, расстреливая их в спины...

Но командир молчал!

Потому что понимал, что для контратак у них силенок маловато — их всего-то взвод... Вернее — уже меньше взвода!..

“Чехи”, быстро сообразив, что их никто не преследует, откатились недалеко. На этот раз они залегли за своими убитыми, прикрываясь ими, как мешками с песком.

Десантники, лихорадочно проверяя и перезаряжая оружие, готовились к новой скорой и неизбежной атаке. Но ее не было!

— Смотри, смотри — белый флаг!

В тылу чеченцев кто-то размахивал из стороны в сторону палкой, на которой болтался белый платок.

— Что они — сдаются, что ли?..

— Нет, это, наверное, парламентеры.

Похоже, “чехи” просили принять их для переговоров.

Все посмотрели на командира.

— Дай сюда винтовку!

Взводный нацепил на дуло “эсвэдэшки”, которая была длиннее куцых “АКСов”, какую-то тряпку и, подняв ее, помахал.

Со стороны чеченцев раздались крики:

— Не стреляйте!.. Не стреляйте!

— Боятся, падлы! — удовлетворенно сказал взводный.

И, повернувшись к бойцам, прикрикнул:

— Чего пялитесь, время теряете?! Вскрывайте цинки — набивайте рожки, пока я буду с ними лясы точить!

Переговоры так переговоры. Переговоры были им на руку, потому что почти все рожки и магазины были опустошены.

— Давай шевелись!

Бойцы, пригибаясь, потащили по окопам ящики с патронами и гранатами, поддевая штык-ножами, стали сшибать крышки.

— Ладно, давай, иди сюда! — громко крикнул взводный. — Не бойся, мы стрелять не будем.

Позади “чехов” поднялись две фигуры. И пошли к окопам.

Командир навстречу “духам” не встал. Война — не кино. Высунешься — можешь запросто схлопотать пулю от снайпера, который спит и видит, как бы завалить командира.

“Чехи” подошли совсем близко.

— Стой! — крикнул взводный, чуть приподнимаясь из-за бруствера. Приподнимаясь ровно настолько, чтобы его могли видеть стоящие в десяти шагах “чехи”, но не могли снайперы.

— Чего надо?

“Чехи” стояли, миролюбиво улыбаясь, хотя видели, как солдаты таскают ящики с патронами.

— Хорошо воюешь, командир! — крикнули “чехи”.

— Чего надо? — повторил вопрос взводный, пропустив сомнительный комплимент мимо ушей.

— Нам туда надо, — показал один из “чехов” рукой. — Зачем убивать друг друга? Пропусти нас, и мы хорошо тебе заплатим.

И сунул правую руку куда-то за пазуху.

Взводный напрягся, потому что тот запросто мог выхватить гранату и зашвырнуть ее в окоп ему под ноги. Но “дух” вытащил не гранату — вытащил толстые пачки долларов.

— Видишь?.. Здесь много денег — здесь триста тысяч! — крикнул он, размахивая пачками в воздухе. — У тебя тридцать бойцов, значит, выйдет по десять штук на каждого. Это хорошие деньги! Подумай — зачем тебе умирать? Надо жить, с такими деньгами можно хорошо жить! Мы все равно пройдем, но тогда мы убьем всех вас!

Бойцы замерли, глядя на чеченцев и на доллары.

— Знаю я ваши деньги, — проворчал взводный. — Вы их, падлы, на ксероксе печатаете.

— Что ты говоришь? — не расслышал “чех”.

— Я говорю — на хрена нам твои фальшивки! — крикнул командир.

— Зачем обижаешь? — возмутился чеченец. — Это хорошие деньги — это настоящие деньги! Американские! На, смотри!

Он вытянул из пачки несколько купюр, смял их в кулаке в плотный шарик и, размахнувшись, швырнул его в сторону окопа.

Деньги скатились с бруствера к ногам бойцов.

Они, искоса поглядывая на капитана, подняли их, развернули и стали рассматривать — так и на свет тоже, и стали щупать пальцами, и даже нюхать.

— Кажись, точно — настоящие!

— Ну что, убедился? — крикнул “чех”. — Здесь триста тысяч, уйди в сторону — и они твои!

Десять штук на брата было не мало — было много! Бойцы таких денег отродясь не видели. Да и взводный тоже. Тут было над чем подумать.

— Ну что, сынки, — будем сдаваться или воевать? — тихо спросил командир.

Он впервые их назвал “сынками” — не бойцами, не рядовыми, не уродами, а — сынками.

Солдаты молчали, глядя себе под ноги. Согласившись взять эти деньги, они могли, вернувшись домой, купить себе квартиры, или отстроиться, или приобрести классную импортную тачку, на которой возить крутых телок. Много чего могли!..

А если отказаться — то они не получат этих денег и потеряют все, что имеют, потому что потеряют жизни. “Духов” — много, всех их не перебьешь. Они все равно пройдут, пройдут, убив их, через мертвых...

— Чего молчите? — угрюмо спросил капитан. Которому эти деньги тоже были не лишними. Как и его жизнь. Если он здесь погибнет, его, наверное, наградят, а его жене и детям выдадут пособие и назначат пенсию. Но это все равно будет меньше, чем предлагают ему “чехи”. Потому что, кроме долларов, они предлагают ему жизнь!

Если он их пропустит, его, скорее всего, уволят из армии и даже, возможно, отдадут под суд. Но вряд ли дадут много, и он скоро выйдет на свободу. И останется при деньгах. И при жизни...

Чеченцы терпеливо ждали.

И капитан — ждал.

Если бы это были не десантники, если бы они были не вместе, а одни, без командира, или если бы здесь не было “стариков”, а одни только молодые, они, наверное, согласились бы взять деньгами. Но они были вместе и были девятнадцатилетними мальчишками, которые, боясь смерти, больше смерти боялись показать свою слабость. Потому что были солдатами. Десантниками. И мужчинами...

— А как же приказ? — неуверенно спросил кто-то.

И каждый вспомнил расхожую в их среде, которую поминали сто раз на дню, к месту и не к месту, присказку: “Десантники не сдаются...”

Так что же теперь?..

Каждый из них в отдельности был не прочь пропустить “духов”, чтобы получить за это деньги. Но все вместе они этого позволить себе не могли!

Взводный все понял. И принял решение.

— Нам нужно подумать! — крикнул он.

— Сколько тебе надо времени? — ответил “чех”, который вел переговоры.

— Сутки! — нагло заявил капитан.

“Чех” оскалился.

— Час! — крикнул он. — Мы даем тебе час!

И, повернувшись, пошел прочь. Пошел вразвалочку, демонстрируя свою силу, уверенность и бесстрашие.

— Все всё слышали? — спросил взводный.

Бойцы кивнули.

— Тогда готовьтесь. Кто хочет, может написать домой...

— А как мы письма пошлем? — удивился кто-то.

— Сложим их в цинк и прикопаем. Наши потом найдут, — сказал капитан. — Найдут и разошлют по адресам.

И сам первый вытащил из кармана ручку. Потому что у него тоже была семья и были дети, которым он хотел написать...

Вот только что?..

Завещать ему нечего, квартира — казенная, мебель — с инвентарными номерами, одежда — форма да один гражданский костюм, денег им как раз хватало от получки до получки...

Нечего ему завещать и нечем распорядиться!

Пожелать жене и детям счастья — как-то глупо.

Объяснить, что он умирает в том числе и за них, за то, чтобы на них пальцами не показывали? Так это надо полдня писать, а у него всего-то час!

Он выдрал из военного билета листок и написал:

“Милые мои, люблю вас, обнимаю!

Простите меня и помните”.

И все. И никаких соплей! Потому что час — это очень мало, а успеть нужно очень много.

— Радиста сюда! Быстро! — приказал командир. — Давай живей ходулями шевели, чего ползаешь, как беременная муха!

И все пошло-поехало привычным порядком — все закрутилось, завертелось, пришло в движение... Потому что самое трудное в жизни — это принять решение. Потом становится легче — потом все само собой катит...

Через час “духи” полезли в атаку.

Они вновь забросали позиции из подствольников и пошли цепями, прикрывая друг друга и густо поливая окопы и огневые точки из автоматов и пулеметов.

Бойцы, уже не думая о смерти, вообще ни о чем не думая, только успевали отстреливаться от наседающего на них врага, швыряли в его сторону гранаты и падали, обливаясь кровью, схлопотав свою пулю.

“Чехи”, понеся потери, снова были отброшены назад.

И снова полезли на позиции!..

Десантники отбивали их атаки почти сутки. Их осталось вначале два, потом одно отделение. Потом — меньше отделения. Но ряды “духов” тоже поредели, и первоначальный напор ослаб.

Но они все равно лезли и лезли на окопы...

Все цинки уже были вскрыты, все гранаты пошли в дело. Живые — обшаривали подсумки и карманы мертвецов в поисках снаряженных рожков, вырывали автоматы из еще не остывших рук и стреляли в бегущие навстречу им фигуры.

— Ничего, сынки, мы, конечно, сдохнем, но и они, гниды, тоже, — подбадривал уцелевших солдат капитан.

Он был ранен, его левая рука болталась плетью, но он стрелял с правой, уперев рожок автомата в бруствер. И почти все время что-то кричал...

Не про Родину, которая большая, а отступать некуда, — нет! Он крыл всех и вся трехэтажным матом, приводя им бойцов в чувство. Так было легче и ему, и им! Легче, чем если бы он молчал! Умирать — легче!..

Когда “духи” ворвались в окопы, там уже почти не было живых. Но те, что были, дрались отчаянно, поливая их свинцом и бросаясь врукопашную.

Десантники и “чехи” сходились вплотную и, сопя и страшно ругаясь, катались по земле, пытаясь достать друг друга штык-ножами или вцепиться врагу зубами в глотку, чтобы вырвать у него кадык. Никаких приемов, никакого самбо никто не применял — какие, к черту, могут быть приемы в тесноте окопа, в последней в твоей жизни схватке! Драка шла по-простому, стенка на стенку, на ножах и кулачках. И еще саперными лопатками, которыми десантники ловко рубили шеи и руки врагов, рассекая их до кости и перерубая кости. Но десантников было меньше. Все меньше и меньше... И уже никто не прикрывал их спин. Но они все равно продолжали драться! Потому что терять им уже было нечего, а сдаваться поздно. Их все равно бы убили.

И даже тогда, когда чужие кинжалы вспарывали бойцам животы, они тянулись окровавленными руками к ненавистным лицам, норовя вцепиться в глаза. И кто-нибудь сзади добивал их ударом кинжала в спину, под левую лопатку, или перерезал им глотку.

Последним, самым последним, погиб капитан.

Он был смертельно ранен и лежал, привалившись к стенке окопа, истекая кровью. Он был смертельно ранен, но пока еще не убит! Он лишь притворялся убитым, поджидая свою жертву. И когда по окопу, пиная раненых ногами и достреливая тех, что еще подавал признаки жизни, пошли “духи”, он разжал руку, из которой выкатилась граната...

Он умер почти счастливым, прихватив с собой на тот свет нескольких врагов...

Чеченцы потеряли больше половины отряда и задержались в ущелье на двадцать часов. Из-за русских десантников. Они задержались ровно на столько, чтобы на выходе из ущелья их догнали “вертушки”.

Догнали, чтобы накрыть залпами неуправляемых ракет и расстрелять из пулеметов. Вырвались и смогли уйти всего лишь несколько человек...

До десантников добрались лишь на следующий день. Солдаты прошли по окопам, собирая оружие и изуродованные взрывами и чеченскими кинжалами трупы. Последним они нашли капитана, у которого было снесено полголовы и разворочен живот и грудная клетка. Но хотя у капитана не было полголовы, его губы на чудом уцелевшей нижней половине лица улыбались. Вернее, как будто улыбались, потому что, наверное, это была просто предсмертная гримаса.

И еще солдаты нашли цинк с письмами и одного полузасыпаного землей, израненного, но все равно живого десантника. Его откопали, положили на носилки и бегом отнесли в “вертушку”.

Боец выжил, хотя и потерял правую руку.

Он выжил и был представлен к правительственной награде.

Через полгода, пережив несколько операций, он выписался из госпиталя. А еще через год, уже дома, повесился, привязав веревку к крюку, на котором висела люстра. Повесился, потому что, оставшись без руки, не мог найти работу, а назначенной ему пенсии едва-едва хватало на жизнь и не могло хватить на даже самый примитивный протез...

Его похоронили, и о нем забыли.

Как и о его погибших в том бою товарищах...

Черт его знает, может, действительно, им лучше было бы взять деньгами?.. И, демобилизовавшись, приодеться и купить крутую тачку, на которой возить телок? Чтобы их любили... Потому что люди любят сильных, красивых и ловких и не любят мертвых, как, впрочем, и живых, но безногих и безруких калек. Которые напоминают им о том, что все хотели бы поскорее забыть.

Все!..

Возможно, если бы это была другая война, тем геройски погибшим десантникам поставили бы памятник, к которому дети по праздникам стали бы возлагать цветы. Семьям назначили бы достойную пенсию, и их принял и перед ними лично извинился, может быть, даже сам президент. А уцелевшему герою купили бы хороший протез...

Если бы это была другая война.

Не эта.

Не чеченская.

Не гражданская...

Если бы, к примеру, была отечественная.

Или мировая.

Третья...

Послесловие

Все закончилось так, как должно было закончиться.

У Сашки Мохова родился сын.

От Фариды. Крепкий такой бутуз!

Он родился, и Сашка и Фарида были счастливы! И собирались вот так, как в волшебной сказке, жить долго, счастливо и умереть в один день.

Пожить счастливо им удалось.

А вот долго — нет.

И еще им удалось умереть, как они и собирались, — в один день...

Их нашли родственники Фариды, поклявшиеся отомстить русскому солдату и ей за пережитый ими позор. Они искали их долго, расспрашивая о них живущих в России земляков. И нашли. Совершенно случайно. Но вполне закономерно...

Когда их пришли убивать, Фарида, упав на колени и хватая убийц за ноги, умоляла их не трогать ее мужа. Умоляла убить только ее одну...

Когда убивали Фариду, живой еще Сашка рвался защитить свою жену и крыл “духов” самыми последними и очень обидными для них словами.

Он словно торопил свою смерть.

Его добили.

Но все же в последние секунды своей жизни он, уже будучи почти мертвым, смог вырваться из рук убийц и сделать два отделявшие его от Фариды шага. Он упал возле нее и умер...

Они лежали, и их лица были развернуты друг к другу.

Их хоронили вместе, в один день и час, в одной могиле.

У них были отдельные гробы, но несли их рядом. И в землю положили тоже рядом. Бок о бок.

Русского парня. И его чеченскую жену...

Они не вошли в статистику жертв войны, потому что погибли далеко от Чечни и не во время боевых действий.

Их не признали жертвами войны, хотя они ими были!

Как и многие-многие другие!..

Их ребенка не нашли. Их ребенок пропал без вести.

Его забрали с собой чеченцы, потому что ребенок был ни в чем не виноват и потому что на этом настаивал отец Фариды, который послал их лишить жизни свою дочь!

Они вывезли мальчика в Чечню и передали деду.

Мальчик был светловолосым, у него были карие лаза и курносый нос. Но все равно он был чеченцем — был продолжателем древнего и уважаемого всеми рода! Он должен был вырасти и стать настоящим джигитом! Чтобы защищать свою Родину — убивая неверных. Убивая — русских!

Мальчика назвали Имран, что значит — победитель!

Он должен был вырасти, чтобы воевать и погибнуть в новой войне.

В той же самой войне...

В которой, до него, погибли его родители...