Вначале по нитке распустят одежду, потом ощупают, заглянут во все естественного происхождения тайники, потом потащат на рентгеновский аппарат. Хотя нет, не потащат. Откуда ему здесь, на судне, взяться? А потащат меня, сердечного, прямиком в анатомичку, положат на обитый оцинкованным железом стол и начнут резать на тонюсенькие кусочки, каждый такой кусочек протирая, словно тесто, между пальцев. Вдруг я вшил посылку под кожу? Такие приемы известны. Но я этого уже не увижу и, честно говоря, от того не расстроюсь. Поганое зрелище, особенно когда это касается не чужого, а собственного горячо любимого и дорогого организма.
      Может, мне лучше самому отыскать вожделенную посылку? К чему людей утруждать? У меня одних кишок, которые тоже придется перебирать-перещупывать, — чуть не восемь метров! Замаешься! И, главное, все равно ничего не найдут. Может, облегчить жизнь им и себе? Или только себе? Тогда…
      Я еще раз пошевелил пальцами. Пожалуй, шанс есть. Хорошо, что палачи не требовали от своих пленников соблюдения санитарно-гигиенических норм: чистить зубы перед сном, мыть уши и руки, подстригать ногти и тому подобное. В пионерском лагере, с его жестокими правилами, я был бы обречен, а здесь, где порядки более либеральные, возможно, потеряно не все. Я попробовал подушечками пальцев ногти. За это время они порядком подросли и превратились в не самый слабый инструмент. Не ножницы, конечно, но выбирать не приходится.
      Выворачивая кисти, я нащупал веревку, удерживающую мои ноги в закинутом назад положении. Это была сплетенная из отдельных волокон сизалька. Отлично! Выщипывая отдельные нити, я стал не столько подрезать, сколько истирать их встречным движением ногтей. Все равно что пилить чугунную гирю маникюрной пилкой. Скоро я почувствовал, как мои ногти от чрезмерных нагрузок отслаиваются от пальцев. Лишь бы кровь не пошла. Ее капли можно легко заметить на полу. А боль — это дело привычное, ее я перетерплю.
      И все это время, пока ногти мои незаметными для постороннего глаза движениями пилили веревку, я вынужденно поддерживал «легкую» беседу с Резидентом. Молчать мне было нельзя. Молчание — признак заговора или по меньшей мере напряженности. Разговаривай о чем угодно: о подробностях проваленной операции, о несбывшихся планах, о погоде, о женщинах, о достоинствах «Спартака» или «Торпедо»… Только не закрывай рот. Говори!
      — А если бы я не появился в тот день на меченых улицах? — задавал вопрос я.
      — Тогда бы мы… — предполагал Резидент.
      Тогда я…
      — А мы…
      Великосветский треп, чушь собачья. Но этот разговор нужен был обеим болтающим сторонам.
      Резидент поддерживал беседу, потому что знал: неодолимо только молчание. Говорящий человек неизбежно увязает в водопаде собственных слов, утрачивает бдительность и может, сам не желая того, натолкнуть собеседника на опасную догадку. Кроме того, говорящий человек труднее расстается с жизнью. Молчун встает под дула взведенных винтовок легче. Совершенно понятная цепочка. Говорю — значит, мыслю, мыслю — значит, существую, существую — значит, надеюсь. Говорю — значит, надеюсь? Наверное, так. Когда жертва перестает общаться с палачом, это означает, что выбор состоялся, что больше ни на что надеяться нельзя. Такого человека можно только убить. Как информатор он бесполезен.
      И оттого Резидент говорил.
      И говорил я. Потому что надеялся. Потому что ногти мои пилили, истирали, рвали волокна лишавшего меня свободы каната. Я сделал уже треть работы и знал, что осилю и оставшуюся. Чего бы мне это ни стоило! У меня был очень серьезный стимул.
      Нет, я не думал о спасении. Я мечтал о большем. О смерти! Об избавлении от предстоящих мне мук. Что жизнь? Бывают ситуации, когда она становится самым страшным, непереносимым наказанием, когда счастье ассоциируется не с ее продолжением, а с ее немедленным завершением. Я это доподлинно знаю. Я сидел на пыточных креслах. Случалось. Приглашали! И даже я, подготовленный морально, знающий, как сопротивляться боли, молил судьбу о вечном забытьи как о великой радости. Очень мне хотелось облобызаться со старушкой с косой. Желанна она была мне в эти моменты больше, чем прыщавому юнкеру великосветская шлюшка. Повторять такие опыты мне не хочется. Боже упаси! Между просто смертью и смертью от мук я избираю первое. За то и борюсь!
      Когда канат поддался, беседа иссякла.
      — Ладно, — сказал я, — тебя интересует дискетка? Резидент кивнул.
      — Если я буду молчать, последует «разделочная»? Со всеми вытекающими и выползающими последствиями? Резидент снова согласно кивнул.
      — И искать дискетку вы будете, естественно, без наркоза?
      — Конечно, — подтвердил Резидент. — Ты же сам все знаешь. Я понимаю — боль не заставит тебя распустить язык, но мои молодцы в это никогда не поверят.
      — Если дискетка находится, на что я могу рассчитывать? — попробовал торговаться я.
      Если бы я был не из Конторы, Резидент наобещал бы мне золотые горы, на тех горах золотую же дачу-избушку с золотой женой в придачу. Но я был Контролер, и он ответил честно:
      — На приятную смерть.
      Это было много. Это было чертовски много! Хорошая еда, горячая ванна, приличная одежда и легкий укол в вену. Барство на границе с вечной чернотой.
      — Есть другие варианты. Но сам понимаешь… Я отрицательно мотнул головой. Другие варианты меня не устраивали. Мне было довольно блаженной смерти.
      — Дискетка на палубе в районе кормы. Могу показать. Резидент внимательно смотрел на меня. Он раздумывал. Он не спешил верить. Почему я так быстро согласился? Чего добиваюсь? Он перебирал версии, выискивая скрытую опасность.
      Опасности не было. Сделать я ничего не мог. С другой стороны, у него не было выхода: сомневайся не сомневайся, он вынужден был принять мои условия. Без передачи. Показываю сам.
      — Смотри, а то позабуду, — зло подшучивая, торопил его я.
      Резидент вызвал охрану.
      Пять командиров вошли в помещение и развернули кусок брезента. Это еще зачем? Я не замерз. Брезент расстелили, меня, словно чурбак, уложили в центр и, подняв за край, понесли. Ясно. Резидент страхуется, боится, что я сброшу ценный груз по дороге. А так, что бы из меня ни выпало, все окажется в брезенте. Предусмотрительно!
      — Эгей, ровней несите. Без тряски. А то у меня морская болезнь сделается, — злобил я своих носильщиков. Они отвечали мне ненавидящими взглядами. Понятно, будь их воля, они бы меня на куски разорвали за погибших товарищей, за свои пережитые в эти дни и ночи страхи. Жаль, но ничего не выйдет. На куски меня будут рвать другие, специально обученные люди. Не достанусь я вам, ребята.
      — Вы что, в ногу шагать не умеете? В армии не служили. По слабоумию?
      Для успеха задуманного плана мне нужна была их ненависть.
      Вышли на удивительно пустынную палубу. Похоже, для манипуляций со мной Резидент привлекал только командиров. Рядовой состав заботливо оберегали от излишней информации. Странно было увидеть судно при дневном свете. Ночью все выглядело по-другому. Не так безнадежно.
      — Куда?
      — На корму.
      Возле фальшборта я велел остановиться.
      — Тпру, пристяжные! Кладите меня на спину, — скомандовал я.
      — Ты лучше говори, где? — взвились носильщики.
      — Что-то у меня с головой. Какая-то забывчивость, когда кричат, — пожаловался я наблюдающему за происходящим Резиденту. — Когда молчат — помню, а когда кричат… Может, меня в медпункт?
      Я юродствовал, максимально используя возможности момента. Я издевался, пока они не могли позволить себе заткнуть мне рот короткой зуботычиной.
      — Положите его, — распорядился Резидент. Меня уронили спиной на палубу.
      — Вот спасибо, ребятки, что покатали. А овса вам вон тот дядя задаст. Заслужили…
      Ближний боевик незаметно, но очень болезненно ткнул меня в бок носком ботинка. Разогрелись ребятки, кипят как самовары на углях.
      — Пусть этот, — показал я головой, — залезет вон под тот рундук.
      Резидент приказывающе кивнул.
      Один из бандитов встал на колени и полез руками под приваренный стойками к палубе какой-то вроде пожарного ящик.
      — Где?
      — Глубже. Глубже.
      Ему мешал выпирающий из ящика крюк арматуры.
      — Еще дальше.
      Плавным рывком я оборвал последнюю сохранившуюся нить каната. Мои ноги были свободны. Секунду я помедлил, приготовляя мышцы к действию. Я сжимал себя, словно гигантскую пружину.
      — Еще глубже. Еще. Сейчас помогу!..
      Совершенно неожиданно для всех окружающих я, рывком распрямив ноги, мощнейшим ударом толкнул стоявшего на карачках боевика в торчащий зад. Он ничего не мог сделать. У него не было опоры, его руки были вытянуты вдоль палубы, его колени проскальзывали по гладкому металлу. Он упал вперед, и в голову ему с хрустом вошел арматурный крюк. Он так и остался стоять на коленях с руками, засунутыми под рундук.
      Все вздрогнули. Все смотрели на дергающееся на пруте тело. Облик такой мгновенной и неестественной смерти был ужасен.
      Именно на эту секунду я и рассчитывал. Именно эта секунда была мне нужна. Не оглядывая результаты своей работы — пусть другие, кому она назначена, любуются, — я прыжком со спины вперед встал на ноги, попутно сильным ударом головы в челюсть послав в нокаут еще одного стоящего на моей дороге боевика. Краем глаза я увидел, как напрягся, приготовился к обороне Резидент. Зря, его жизнь мне была не нужна. Мне была нужна моя смерть. Одним быстрым прыжком я достиг фальшборта, другим рыбкой перепрыгнул через него. Ледяная вода ударила в лицо, но это меня не волновало. Я не купаться собирался. Если я правильно рассчитал и верно сыграл свою роль, обозленные боевики за мной не прыгнут. Не захотят они бултыхаться в холодной воде, спасая такую первостатейную сволочь. Приказ Резидента нарушить рискнут, а не полезут. Достал я их!
      Что и требовалось.
      Я погружался все глубже, стараясь загребать связанными ногами под корпус судна, где найти меня было сложнее. И еще угасающим сознанием я очень сожалел, что не запущен мотор. Работающий винт, если под него удачно подста-виться, в мгновение ока изрубил бы меня в лапшу. На достаточной, как мне представилось, глубине я разом выдохнул, выдавил из себя весь воздух. Сотни пузырьков забурлили вокруг меня. Это уплывал мой последний вздох. Это, весело искрясь и переливаясь, уходила моя жизнь.
      И еще в этот последний момент своего существования я успел удивиться, что этих пузырьков так много. На троих бы хватило!
      Больше я ни о чем не думал. Я умер.

* * *

      Пришел я в себя в судовом медпункте.
      — Как чувствует себя покойник? — спросил «доктор». Судя по внешнему виду, это был не архангел Гавриил. С такими рожами в раю не держат. Значит, умереть мне не удалось. Как же они умудрились меня спасти? По всем прикидкам, им не должно было хватить времени.
      Растерянность, препирательство, поиск, подъем тела — минимум десять минут.
      Зашел Резидент.
      — Очухался? — спросил он.
      Я отвернулся. Думал ангельские лики узреть, а вижу все тех же персонажей.
      — Очень жаль, что ты держишь меня за дурака. Обидно! Ты что, думал, что я позволю тебе утонуть? Позволю покинуть наш благословенный корабль по-английски? Ошибаешься. Здесь жизнью и смертью заведую я. У нас дисциплина.
      Теперь юродствовал он. Я слушал.
      — Ты думал, я не подстраховался на всякий случай? Наивно…
      Пузырьки! — вспомнил я. Он заранее послал аквалангиста. Он был готов к моей выходке. Наверное, я теряю квалификацию, если мои ходы стало так легко просчитать.
      — Да, аквалангист и еще утопленная на дне сетка. Нам достаточно было включить кран-балку. Даже шлюпку опускать не пришлось.
      Расстрою тебя еще больше — анатомического театра не будет. Я выкупил твою посылку. За рубль!
      Значит, нашли! И тут я тоже проиграл.
      — Признаюсь, поработать пришлось порядком. Свою каюту ты не признаешь — осталось голое железо. Ни коек, ни шкафов, ни отделки. Вот к чему приводит упрямство. Испоганили помещение.
      Я терпел. Теперь праздник громыхал по его улице.
      — Вообще дело закончено и подшито в папку. Информация уйти не успела. Контролер в наличии. Остальное — дело техники. Осталось утрясти маленькую проблемку. Последний честный ответ на честно заданный вопрос. И на этом все. Пароль дискетки?
      Я категорически мотнул головой.
      — Это последнее слово?
      Я молчал.
      — Тогда все. Считай, отмучился.
      Он был нормальным парнем, Резидент. Он не желал доставлять мне лишних страданий. Он избавлял меня от анатомички.
      Резидент вызвал подручных.
      — В расход, — коротко сказал он. — И не затягивайте. Охрану, наручники не снимать до самого конца. Выполняйте.
      Прощай, Контролер. Извини за доставленное неудобство. Я бы завершил все лично, но не могу, народ требует жертв. Обидел ты их очень. Не имею возможности отказать. Не поймут. Так что потерпи. Немного осталось. Ведите.
      Меня вывели на палубу. Судно стояло возле берега. Похоже, чтобы не отвлекать лишних сил на мою персональную охрану, мне, откачав, вкатили дозу наркотиков. Интересно, сколько времени я валялся в отключке? Хотя какое значение имеет время для человека, у которого оно практически закончилось. Прошлое не в счет, когда отсутствует будущее.
      — Давай шагай, — толкнули меня в спину охранники. Несмотря на мои застегнутые за спиной наручниками руки, пальцы они держали на курках. Запугал я их. Жаль, не до смерти.
      Непонятно, зачем они ведут меня на берег. Отчего не шлепнули на судне? Не хотят тащиться с тяжелым телом по шатким сходням? Предпочитают, чтобы жертва ходила сама, своими ножками?
      — Направо, — скомандовали провожатые. Мы завернули за небольшой выступ берега. Теперь понятно. С десяток боевиков, лениво покуривая и переговариваясь, ожидали меня. Решили отыграться, потешиться напоследок. Не отпускают детские хулиганские привычки бить всем скопом одного беззащитного человека?
      — Все, сука, готовься. За ребят наших… — угрожающе прошипел один, проверив, однако, на всякий случай запоры на моих руках.
      Рыцари печального образа. Благородные мстители. Мать их!
      — Только, мужики, не сразу в полную силу, чтобы всем досталось, — крикнул кто-то из толпы. Били меня долго и с удовольствием. Каждый желал достать меня ногой или кулаком лично. Так сказать, присоединиться к обряду мести. Все это создавало ужасную сутолоку. Драчуны мешали друг другу, наступали на ноги, толкались локтями и оттого злобились еще пуще.
      — А ну — дай я! А ну — расступись! — орали они. Будь их меньше, эффективность ударов была бы куда выше. Я, словно мячик, летал от кулака к кулаку, но по-настоящему травмирующих ударов получил не больше десятка. Мне своротили скулу, рассекли бровь, разодрали плечо и спину, кажется, сломали ребро. Со стороны я, наверное, представлял ужасное зрелище — весь в крови и лохмотьях разорванной одежды. Случись мне иметь дело с профессионалом, он убил бы меня одним ударом. Не пришлось бы так мучиться…
      Все, устал. Пора отключаться.
      Я упал, поджал ноги к животу и «потерял сознание».
      Не без удовольствия они попинали меня еще минут пять.
      — Эй, мужики, кончайте. Мне его еще расстреливать, — кричал кто-то, отталкивая вошедших в раж драчунов. Все-таки Резидент требовал контрольного выстрела. Ему нужны были гарантии.
      Меня окатили водой, поставили на ноги.
      — Все, амба! Шагай!
      Заплетаясь ногами, прихрамывая, я поплелся к месту казни. Недалеко — шагов двести.
      Вволю натешившиеся боевики расходились, потирая ушибленные о мои кости пальцы. Они уже не видели во мне угрозы. Расшибленный, еле удерживающийся на ногах кусок мяса, на что он еще годен, кроме как быть положенным на сковородку. Отбивная, одним словом. Охранять и довершать дело со мной остались трое.
      — Быстрее, быстрее, — торопили они. Я взошел на небольшое возвышение. Впереди был довольно крутой склон оврага, сзади море. Прямо кинематографический для такого дела пейзаж. Сцена расстрела главного героя. Дубль первый, и единственный.
      — Остановись там.
      Я встал.
      Может, отпрыгнуть, побежать, мгновенно подумал я, но тут же отказался от этой мысли. Мучить себя напоследок, бежать израненными ногами, сотрясать отбитые внутренности? Бессмысленно! Они достанут меня из трех стволов через десяток метров, а до кустов добрых пятьдесят.
      Боевики тянули, о чем-то препираясь.
      — Ну вас к дьяволу! Я не полезу. На черта надо!
      — Наручники не мои. Они все в мозгах будут, а мне с ними возиться, — возмущался самый молодой, — или сейчас снимайте, или пусть пропадают.
      Значит, стрелять будут в затылок — понял я. Чистоплюи! Наручники оттереть им противно. Башку пулей разнести не противно, а тряпкой повозить… Мозги мои им не нравятся. Так оставьте их хозяину. Мне они в отличие от вас вовсе даже не противны!
      — Да ладно, черт с ним, отстегните ему наручники. Куда ему бежать? Он на ногах еле стоит, — согласился старший. — Чего спорить. Тут делов-то на две минуты.
      Я напрягся. Обстоятельства резко изменились — мне освобождали руки! Мои пока еще остающиеся на месте мозги быстро просчитали расстояния. До кустов было сорок пять, а не пятьдесят метров. Существенная поправка. Четыре — до боевика с карабином (тоже оплошность, на расстрел лучше автомат брать). Пять — до другого. Что у него? «Макаров»? Эта хлопушка меня не пугает. Прицельность у него, как у слепого глазомер.
      Молодой подошел ко мне, расстегнул наручники. Играя на расслабление противника, я, пошатнувшись, упал на колени, с трудом поднялся. Я слаб, для меня каждый шаг — мучение, у меня переломаны все кости. Я безопасен. Меня можно даже не стрелять, я и так умру через пяток минут. Такое я должен был производить впечатление.
      — Сдвинься, — приказал молодой, взводя «ТТ».
      Это с готовностью. Такие перестановки мне только на руку.
      Холодный ствол уперся в затылок. Через секунду должен был раздаться выстрел, уносящий мою жизнь. Всего через секунду… Нет, через целую секунду! Для таких, как я, это много. Чертовски много в ситуациях, где поставлена на кон жизнь. Он еще должен собраться, должен напрячь руку, нажать (это тоже действие, требующее дополнительных мгновений) курок. Главное — не опоздать.
      Когда фаланга его указательного пальца вдавила спусковую собачку, моего затылка под дулом уже не было. Пуля и горящий порох выбили мне дорожку на макушке, но не больше. Волосы не башка — отрастут новые. Мгновенным ударом локтя в солнечное сплетение я вывел боевика из строя. Он охнул, мешком осел мне на подставленные плечи. Именно этот прием давал мне шанс на сохранение жизни. Во всех других случаях я был бы покойником уже через секунду. Я получил надежную защиту, бесплатный, из чужой плоти и крови, бронежилет. Длинными прыжками я побежал вниз по склону. От перегрузки страшной болью отозвались внутренности, ноги и все тело. Но когда дело идет о спасении жизни, на такие мелочи внимания не обращают.
      Быстрей, еще быстрей!
      Бандиты на секунду растерялись. Но именно на ту, которая решала исход побега. Им надо было броситься мне вслед. Они были налегке — я с ношей на спине, и они, конечно, догнали бы меня. Но у них в руках было оружие. Они не были психологически готовы к рукопашной. Они предполагали стрелять, а не скакать по склону словно зайцы. И в мгновение моего прыжка они автоматически вскинули стволы. Но они не могли стрелять. Им было некуда стрелять. Я отсутствовал. Перед дулами была спина их товарища.
      Пока они соображали, пока выискивали мишень для своих пуль, я в спринтерском рывке успел одолеть расстояние, давшее мне приличную фору. Теперь так легко, как вначале, они догнать меня не могли. У меня в запасе было несколько метров.
      Следующим их чувством после растерянности был испуг.
      Они вдруг поняли, что смертник может уйти, что расстрел не состоится, что они ответят за его потерю своими головами. И они стали стрелять. Вначале по ногам. Но попасть по мелькающим пяткам из неавтоматического оружия очень Сложно, а до кустов уже оставалось не более десяти метров. Они испугались еще больше. «Уйдет!» И, наплевав на своего напарника, стали стрелять в корпус. Они были неплохими стрелками, я услышал, как несколько пуль ткнулись в спину моего в прямом смысле слова телохранителя. Я с трудом устоял на ногах. Один из боевиков, не выдержав, бросился за мной вдогонку. Еще одно запоздалое, равное глупости действие. Теперь он, болтаясь туда-сюда в рамке прицела, мешал третьему вооруженному карабином охраннику. А ведь тот, удачно попав, мог достать меня через тело убитого. Убойной силы карабина достаточно, чтобы с близкого расстояния прострелить насквозь двух человек. Возле кустов я сбросил мертвый, уже мешающий мне «бронежилет» и, свалившись на бок, откатился в сторону, на ходу сгребая в охапку какой-то лесной сор: сучки, шишки, мелкие камни.
      Сейчас мне было важно обмануть, сбить со следа преследователей. Они ожидают, что я как можно быстрее и, значит, как можно прямее буду убегать от них. Так диктует инстинкт самосохранения: самая быстрая траектория спасения есть прямая линия. Но я не поступлю так, я никогда, не поступаю согласно диктату инстинктов, мои инстинкты подчинены и подконтрольны сознанию. Как и любому человеку, за которым бегут и в которого стреляют, мне страшно, но не настолько, чтобы из-за этого страха терять жизнь.
      Бросая по ходу первоначального движения шишки и камни, я, согнувшись, стараясь не производить излишнего шума, уходил все более в сторону. Слыша шум, видя вздрагивающие ветки кустов, бандиты палили туда, где меня уже не было. И чем больше они стреляли, тем больше дергались ветки, тем больше им казалось, что они видят беглеца. К пистолетным и карабинным добавились разнобойные выстрелы других подоспевших на помощь боевиков. Пальба шла, как будто наступала стрелковая дивизия. Но меня под теми пулями не было. Я, выпрямляясь и наращивая ход, бежал совсем в другую сторону. Мне выпала удача. Мне подарили жизнь!
      Это хорошо, что боевики такими брезгливыми ребятами оказались. Правда, одного из них чистоплотность уже не Волнует, за нежелание мыть грязные наручники он заплатил очень дорогой ценой — жизнью. Хорошо, что его так воспитала мама, а то лежать бы мне сейчас в траве с простреленной навылет головой. Правильно воспитала. Спасибо ей!
      Я шел ровным быстрым шагом, поочередно огибая деревья то с правой, то с левой стороны, чтобы не сбиться с юго-западного направления. Выстрелов я уже не слышал, но зато чувствовал все усиливающуюся боль во всем теле. Это значит, действие адреналина, впрыснутого в момент побега в мою кровь, заканчивалось. Я отходил от кратковременной анестезии.
      Правая нога — коленная чашечка, левая — сухожилие голени, сильно кровит рана на плече, ребро, почка с левой стороны, левая же скула, шишки, синяки, кровоподтеки — не в счет, — проводил я на ходу экспресс-диагностику. Близкое знакомство с фасонами полутора десятков пар мужской обуви даром не прошло. Но все же это лучше, чем если бы мне не удался побег и уже ничего бы не болело.
      Темп движения стремительно падал. Мне даже пришлось остановиться. Я отдышался и прокашлялся, сплевывая на траву кровь. Открытые раны я залепил свежесорванными листьями подорожника. Лишь бы кровь не шла — лечить будем потом.
      Я шел час, два, пять. Я не догадывался, что в это время Резидент, свернув стихийную погоню, сел за карту…
      Ночь мне далась чрезвычайно тяжело. Я не мог отдохнуть по причине почти полного отсутствия на мне одежды. Пропитанные кровью лохмотья не в счет. Они не грели. Я не мог идти, где и как хотел. Я слишком ослаб, чтобы разумно выбирать дорогу. Я плелся не столько для того, чтобы куда-то идти, сколько для того, чтобы не замерзнуть. Я проваливался в невидимые в темноте ямы, натыкался на торчащие на дороге сучки.
      К утру я обликом и сутью напоминал измочаленную половую тряпку, желающую одного — чтобы ее перестали возить по полу и оставили в покое, повесив сушиться на какой-нибудь ближний сосновый сук.
      Я уже не мог идти. Я уже не мог осмыслить свои действия, но был вынужден находить наиболее безопасную дорогу. «Лучше бы меня пристрелили, — порой думал я, — милосерднее было бы».
      Морально я сломался. Вместо того чтобы избирать труднопроходимые, скрывающие меня от посторонних глаз буреломы, я все чаще сворачивал на более легкую и более открытую местность. Наконец, презрев всякую опасность, я спустился к руслу ручья. Там вода вымыла, вычистила в трудно проходимом лесу столбовую дорогу, идти по которой после чащобы было одно удовольствие. Я брел прямо по воде, иногда отдыхая и согревая ноги на прибрежных камнях. По моим прикидкам, я отмахал в общей сложности пятьдесят километров. А предстояло пройти раз в десять больше. В ближайшие поселки бандиты наверняка разослали своих наблюдателей. Я не был уверен, что осилю такой путь. Но твердо знал, что лучше очень некрасиво умру в дороге, чем эффектно на кинематографическом холме возле моря. Вперед, пока есть силы. Следующую ночь я переждал в неглубокой яме, доверху засыпанной прошлогодней сухой листвой. Я даже умудрился уснуть на несколько часов.
      Днем, подкрепляя свои истощенные силы, я поел, наловив в устье ручья улиток и лягушек. Конечно, я предпочел бы обильно растущую вокруг ягоду, но ее энергетическая ценность была равна нулю. Ягода даже не покрывает калорий, затраченных на ее сбор. Мне нужно было мясо, а лягушатиной оно будет или говядиной — не суть важно. Меня интересовали калории, а не внешний облик и вкус еды.
      Постепенно я приходил в себя. Раны затягивались, боль притуплялась. Я обживался в лесу. С помощью сухого мха и камыша я утеплил одежду. Из раздвоенной заостренной ветки я сделал примитивное, вроде рогатины, оружие. Я не без оптимизма смотрел в будущее. Меж тем мое несчастье поджидало меня в нескольких километрах впереди.
      Резидент не стал, уподобляясь гончей собаке, бегать за мной вслед. Он привык опережать события. Изучив карту, он определил шесть наиболее вероятных точек, которые я не смогу миновать. Он правильно учел топографию и мое физическое и моральное состояние. Вряд ли, избитый и усталый, я пошел бы по пути наибольшего сопротивления. Штурмовать отвесные скальные стенки, болота и чащобы мне было не по силам. Мой путь наиболее вероятно мог пролегать по долинам рек и седловинам сопок. Там он и поставил засады, соединив их свободно перемещающимися разъездами.
      Это я, надрывая жилы, пер напролом сквозь лесные дебри, а боевики, с комфортом доставленные автомобилями к месту засад, вели почти курортную жизнь — спали, ели да по сторонам смотрели, ожидая, когда непутевый беглец сам выйдет под светлы очи поджидающих его ловцов.
      Я и вышел.
      По задумке Резидента, жертва даже не должна была узнать, что попала в заранее расставленные сети. Никаких «Стой! Кто идет?» или «Руки вверх!» не предусматривалось. Он был научен горьким опытом, чтобы желать меня заполучить живым. Такого приказа не было. Был другой — всякий, кто меня первым увидит, должен без раздумья и ни в коем случае не приближаясь более чем на десять метров всадить мне в голову пулю. И весь сказ. Все остальное: попытки пленения, рукопашные разборки и тому подобная самодеятельность — расценивалось как неисполнение приказа, даже в случае последующего успеха. Ротозей, упустивший возможность вогнать пулю в лоб беглецу, рисковал получить пулю в собственную недальновидную башку. Только так!
      Я был обречен и, топая по галечному дну ручья, не догадывался, что от смерти, рассматривающей мой висок в перекрестье прицела, меня отделяют лишь восемьдесят метров. Боевики честно выполнили приказ. Они не окрикивали меня, не пытались брать в полон. Они меня убивали.
      Выстрел!
      И пуля отправилась в недолгое путешествие от дула винтовки к моей глупой голове. Спасибо случайной ветке, вставшей в начале траектории выстрела. Она отклонила смертельный свинец на доли миллиметра, но именно эти доли сохранили мою жизнь. Пуля, отбросив меня назад, прошила мягкие ткани плеча.
      Боевики, выскочив из засады, бросились навстречу убитой жертве. Снова все тот же любительский подход — торопятся рассмотреть результат своей работы, прут на рожон. Будь у меня пистолет, все бы они легли здесь на тихом бережку безымянного ручья. Спец еще на дальних подходах сделал бы на всякий случай три-четыре контрольных выстрела, нашпиговав поверженного противника дополнительными граммами свинца. А то, бывает, покойники оживают в самый неподходящий момент.
      Правда, эти выгаданные у смерти мгновения меня не спасали. Сейчас они убедятся, что я жив, и доделают свою работу дополнительными выстрелами в упор. Используя единственный призрачный шанс, отсрочивающий роковые выстрелы, я притворился мертвым. В падении специально перевернулся на живот, чтобы лицо мое оказалось погруженным в воду. Это убеждает, это доказывает, что человек умер. Вдыхал я самым краешком рта в момент, когда лицо мое приподнимала мелкая речная волна.
      Изображая труп, я ждал точки контрольного выстрела. Я был уверен, что он прозвучит. Вот сейчас! В эту или следующую секунду! Тяжелое это дело — ждать затылком выстрела и не пытаться спастись бегством, не позволить себе даже малое шевеление.
      Но они не выстрелили. С патронами у них, что ли, напряженка?
      Подойдя, бандиты за шиворот потащили меня к берегу. Мой труп им зачем-то был нужен. Вот здесь, на сухой травке, когда они станут меня переворачивать, я дам бой. Бой я, конечно, не выиграю, но одного из них за собой прихвачу. Скучно мне путешествовать по реке забвения в одиночку.
      — Тяжелый, гад, — возмущались боевики, выволакивая меня на землю.
      — Мертвяки, они всегда такие… Я приготовился к действию, но опоздал! Случайный сук, воткнувшийся мне в закрытое веко, заставил меня вздрогнуть. Увы! На неожиданную боль, например, на впившуюся в зад иголку реагирует даже спящий на гвоздях йог.
      — Да он жив! — вскрикнули бандиты, отскочили на несколько метров, щелкнули затворами и курками оружия. Сейчас они и выстрелят.
      — Эй, ребятки, вы чего? — услышали все спокойный голос.
      На другой стороне ручья, на полянке, по-портновски сложив ноги, сидел, просыпая сквозь пальцы табак в сложенную углом бумажку, старик. На коленях у него лежала потрепанная «тозовка»-мелкашка, в ногах валялся вещевой мешок.
      — Ты откуда, дед?
      — От папы с мамой. А вы чего мужика мучите?