Риск много выше среднего. И все же лучше он, чем ожидание стука и приглашения на палубу. Человек должен иметь право на выбор. Я предпочитаю мучительную и долгую смерть в дебрях тайги легкой и мгновенной, но навязанной мне чужой волей. Я хочу умереть так, как хочу умереть я! Я начал действовать. Обшарив по миллиметрам все оставленное мне наручниками свободное пространство каюты, я нашел случайно завалившуюся под матрац скрепку. То, что надо! Припомнив занятия по «взломке», я, словно увидев на классной доске чертеж замка наручников, стал с помощью пальцев и зубов фигурно изгибать скрепку в разные стороны. Первая попытка не удалась, и мне пришлось трудиться еще три часа, чтобы познать секрет замка. Секрет оказался до смешного простым: механизм запора износился до такой степени, что нормальная отмычка к нему не подходила. Она была слишком «правильная».
      Я разболтал изогнутые на скрепке углы и выступы и этой, теперь уже ненормальной, отмычкой вскрыл замок. Снова закрыл и снова открыл. И так тридцать раз подряд, чтобы убедиться в бесперебойной работе «ключа». Уходить я решил ближайшей ночью. Оставалось лишь прихватить в последний момент кое-какие могущие пригодиться мне в тайге предметы.
      Но бандиты перерешили мое решение. Я опоздал. Нет, они не надели на меня еще три или пять дополнительных на ручников; с ними я, наверное, смог бы справиться. Они не поселили ко мне в каюту дюжину наблюдателей, здесь бы тоже я что-нибудь придумал. Они поступили мудро и элегантно — запустили моторы и отогнали судно от берега, бросив якорь на мелководной банке.
      Теперь они могли отстегнуть наручники и открыть каюты — ходи, броди, дыши морским воздухом. Бежать все равно некуда. Можно одолеть десять вооруженных противников, можно победить в рукопашной схватке свирепого медведя-шатуна, можно попробовать справиться с идущим на тебя танком, но с морем?! Я не страдаю манией величия и не претендую на полномочия господа бога. Я лишь обычный, во плоти и крови человек, который умеет чуть больше, чем остальные. Но не до Такой степени, чтобы согреть собственным телом тысячу кубов морской воды до комнатной температуры!
      В этой, не намного выше нуля градусов, водичке я, используя свои способности и преподанные мне на спецдисциплинах навыки, прожил бы много дольше обыкновенного человека. Возможно, на целых… пять минут. За это время я успел бы проплыть лишние сто метров, нахлебаться морской горечи, промерзнуть до самых костей и сто раз покаяться, что выбрал такую ужасную смерть вместо более легкой, от пули в голову. Увы, законы физиологии обойти невозможно, и тысячи замерзших в Арктике моряков и летчиков это доподлинно знают, но рассказать об этом уже не могут.
      Шлюпку я один не смогу спустить так, чтобы не поднять всех на ноги. Сброшенный спасплот привлечет внимание гулом сработавшего газового баллона, к тому же он плывет не куда надо, а куда ветер дует. А ветер дует в море! Нет, это природное препятствие мне было не одолеть. Лучше выбросить за ненадобностью кандальную скрепку-отмычку и не мучить себя надеждами на спасение. «Готовься к достойной смерти», — убеждал я сам себя. Но раз допущенная в голову мечта о лучшем не желала так запросто ее покидать. Неужели ничего нельзя сделать? Ну придумай же что-нибудь!
      А что? Уничтожить всех бандитов, захватить корабль и, подняв на нем гордое знамя свободы, отбыть на Большую землю? Так? И чтобы там спасенные заложники восторженно живописали подвиги своего товарища? Да я с митинговой, по случаю успешной операции, трибуны сойти не успею! Так и скончаюсь на глазах восторженной публики от чрезмерно ударившей в голову с расстояния двести пятьдесят метров радости! Те мои противники этих хулиганов-надомников не напоминают. Они оружием в физиономию не тычут — они его используют по назначению.
      Есть, конечно, способ, разом решающий все проблемы. На экзамене по конспирации меня за него даже, наверное, похвалили бы. Уж больно он хорош! Захватить судно, но никого не спасать, а, наоборот, открыть кингстоны и затопить его со всем экипажем, бандитами и заложниками, чтобы никто никому ничего не мог рассказать. И спасжилеты, чтобы случайно кто не всплыл, заранее попротыкать. Один оставить и еще один спасательный плот для себя. Очередная трагедия на море, разгул стихии, ошибка экипажа, и… никакой утечки информации! Идеальный план! Но уж больно затратный с точки зрения человеческих жизней.
      Вот если бы судно подошло поближе к берегу на ночевку. Тогда бы я как-нибудь просочился, протек сквозь щели в обороне. И оно, конечно, рано или поздно подойдет, не болтаться же ему на рейде до льда. Но станут ли ждать так долго бандиты? Не придут ли они завтра-послезавтра по мою заложенную душу? Лотерея! Поторопить бы их каким-нибудь образом. Но каким? Сделать опасную для судна пробоину? Для этого надо как минимум иметь толовую шашку. Слить пресную воду? Подвезут катером. А если и подойдут для закачки, то днем. Заполнят баки и уйдут.
      Что еще может вынудить преступников обратиться к помощи берега?
      Болезнь члена экипажа? Довольно катера. Эпидемия?
      Как ее вызвать? А вызвав, самому остаться на ногах? Раскрытие местоположения заложников? Захватить радиорубку, передать сообщение через судовую радиостанцию?.. Опять засветка меня как спеца. Замкнутый круг! Если ничего не делать, неизбежно шлепнут, что лишит меня жизни, но сохранит Тайну. Если ввязаться в бой, обязательно придется продемонстрировать свои способности, что позволит выжить, но раскроет Тайну. Вот положение! Может, лучше вены вскрыть: все не так унизительно, как пассивно ожидать чужого приговора. И все-таки что может заставить экипаж подойти к берегу?
      Погода? Я ею не управляю. Лжеприказ шефа? Я не знаю ни его самого, ни формы их связи. Огни святого Эльма? Морское чудовище, вылезшее из пучины на палубу? Черт рогатый? Призрак министра внутренних дел на баке? Стоп!
      Я, кажется, начал нервничать! Надо успокоиться. Надо помнить, что я ничего не проигрываю, не найдя решения. Только жизнь. А к ее утрате в каждое следующее мгновение меня подготовили еще на первом курсе учебки. Жизнь агента не учитывается при решении оперативной задачи…
      Итак, на чем я прервал свои рассуждения? На морском чудовище? На чудище, несущем смерть экипажу? Ну, давай, давай, раскручивай дальше. Фантазируй! Если чудовище поможет решить задачу, я стану чудовищем! Может ли быть для бандитов что-нибудь страшнее собственной смерти? Да ничего! Легко отбирающий чужую жизнь обычно панически боится потерять свою. Слишком хорошо он знает, как легко можно заставить душу расстаться с телом. Смерти они боятся! Но если я начну убивать их, они быстро вычислят меня и, защищая свои жизни, уничтожат. Пусть не вычислят, но как минимум удвоят бдительность. Начнут нести службу как положено и в конце концов ухватят меня за хвост. К тому же чем более выдающихся я достигну в этом деле успехов, тем раньше прибудет подмога. Как в сказке: больше срубил дракону голов — больше их выросло! Тупик.
      А ну-ка вернемся к контрольному слову, с которого я начал. Чудище. Чудовище. Жуть морская. Почему его из поколения в поколение боялись моряки? Потому что оно убивает? Да. Но это лишь часть правды. Моряк в море всегда под смертью ходит — шторма, эпидемии, корсары. Отчего же страшнее всего чудище морское? Да оттого, что они от него защититься не умеют. Оттого, что эта смерть необычна и загадочна в отличие от какого-нибудь там дизентерийного поноса или кинжала джентльмена удачи. Вот они, два искомых кита, на которые я буду ставить твердь своей теории спасения, — загадка и невозможность защититься.
      Да, бандиты боятся смерти, но, встречая ее нос к носу, отбиваются руками, ногами и зубами. Пока у них есть хоть малая возможность спастись, они будут драться! А если смерть будет незаметна и непонятна? Если от нее нельзя отбиться с помощью пистолета или ножа? Если она будет неотвратима, как восход солнца?
      Тогда она станет ужасной! Вот во что мы будем играть в ближайшее время. Они взяли в заложники людей, и я сам на своей шкуре убедился, как это страшно, когда чья-то чужая воля распоряжается твоей жизнью, когда каждая следующая минута может обернуться твоей смертью. Они взяли в заложники нас — я возьму в заложники их. Всех! Мы поменяемся ролями, и я посмотрю, как им это понравится. Каждую ночь их будет настигать тихая, невидимая смерть. Каждый день они будут гадать, кто следующий. Я не доставлю им удовольствия обратиться к сообщникам на земле. Их смерти будут естественны и тихи, как в лазарете дома престарелых, и никто не сможет заподозрить в них злой умысел. Просто люди будут умирать: один, второй, третий. Они не смогут предъявить ни одного трупа со следами насилия и, значит, не смогут попросить подмоги. Их никто не убивает, зачем же дополнительные стволы и охранники? Более того, даже друг перед другом боясь прослыть трусами, они не станут открывать потаенные подозрения. Они будут молчать и молча умирать.
      И тогда их настигнет ужас, ибо нет ничего страшнее смерти, которую ты не видишь, но которая неотвратимо приближается. Я создам ужасную легенду о корабле смерти. Я многократно подтвержу эту легенду, чтобы ни один сторонний человек даже под дулом пистолета не захотел ступить на его палубу, а те немногие оставшиеся в живых сами, по собственной воле, покинут корабль. Одним метким выстрелом я завалю не одного и даже не двух зайцев. Я не дам преступникам возможности отыграться по принципу зуб за зуб на заложниках, так как они будут совершенно невиновны. Я не спровоцирую усиление охраны, потому что для этого не будет явных причин. Я ослаблю боеспособность боевиков, лишив их полноценного отдыха. Кроме постоянных, лишающих сна, изматывающих размышлений на тему «Кто следующий?», они будут вынуждены выполнять рабочие и охранные функции умерших сообщников. Наконец, и это самое главное, я останусь рядовым заложником, спрятавшимся в тени страшной эпидемии смертей. Я не выкажу публично ни одной своей способности, отличающей меня от обычных людей. Невидимка останется невидимкой. Я сохраню Тайну, а если повезет, и жизнь!
      Двое суток я готовил операцию. Для начала я «сдвинулся умом». Играя отчаяние, я часами лежал на койке, забравшись под матрац. Мне было очень важно, чтобы мои охранники привыкли к новому моему образу и к новому местоположению. Вначале они пробовали снять матрац для острастки, врезали пару раз по челюсти, потом и вовсе его забрали, но я поднял такой крик, что они вернули его на место, предварительно хорошенько избив меня.
      — Дьявол с ним, с придурком. Нравится матрац тискать — пусть тискает.
      Заглядывающие иногда в каюту охранники привыкли видеть вместо меня полосатый чехол и торчащую из-под него цепочку наручников, пристегнутую вторым концом к ограждению койки. Конечно, когда-нибудь в будущем в самый неподходящий момент они могли задрать матрац, но я сильно надеялся на их лень и инерцию. Люди — рабы привычек. Наблюдая десять раз одну и ту же картинку — матрац и цепочка — они автоматически домысливают под матрацем меня. Прием сработал. Открыв каюту и увидев уже ставшую привычной картину, они почти сразу же уходили. Чтобы еще более уменьшить их бдительность и заодно заинтересованность в ворошении матраца, я «опустил» свой образ, извините, пару раз сходив под себя. В каюте закрепился устойчивый отвратительный запах, а вид перекрашенного под маскировочную накидку матраца отбивал охоту за него хвататься. Теперь меня почти не тревожили. Ну чем может угрожать совершенно свихнувшийся, опустившийся, утративший человеческий облик узник? Лучше наблюдать за другими, крепкими, не потерявшими внутренней злобы мужиками. Мало ли что они выкинут? Я думаю, подобный нечистоплотный прием сберег меня не только от чрезмерной опеки, но и повысил шансы на жизнь. В первую очередь избавляются от представляющих угрозу противников. К тому же, кому интересно возиться, то есть снимать голыми руками с койки, волочить по коридору и потом в мертвом состоянии везти в известное место такого засранца? Захочется потом этими руками за хлеб браться во время обеда или пот со лба утирать? На эту чисто человеческую брезгливость я и рассчитывал. Да я бы с ног до головы в дерьме извалялся, если бы это хоть немного помогло делу! Брезгливость ведет к гибели. Брезгливость из нас выбили еще в учебке на занятиях по психологической подготовке, когда в анатомическом театре заставляли голыми руками копаться во внутренностях трупов. Как будто я там чужое дерьмо пальцами не месил! А тут свое, единоутробное, уж как-нибудь переживу. От реализации следующего этапа плана зависел весь ход операции. Мне нужно было найти способ незаметно покидать каюту. Дверь отпала почти сразу: коридор всегда таил опасность. Больше подходил иллюминатор.
      На вид он был таким маленьким, что, казалось, в него не пролезет и голова. Но я знал, что это не так. Во время учебы, на предмете «затаивание», мне приходилось протискиваться в такие щели, что восьмилетнему ребенку не под силу. На это существовала своя техника. Вначале мы наблюдали поведение кошек. Мы заставляли их пробираться во все более узкие отверстия, замечая, как они это делают, что пропихивают вначале, что следом, как изгибаются, как дышат. Потом мы ползали сами. Стимул при выполнении упражнения был самый прямой — пока не пролез, ни на обед, ни на отбой не отпустят.
      — Мы никогда не сможем пролезть в такую малюсенькую дырочку, — канючили мы.
      — Ерунда, отверстия подобраны индивидуально, строго в соответствии со строением ваших тел. Мы знаем, что говорим. Но если вы не хотите есть… — Мы очень хотели есть и продирались сквозь невозможно узкие дыры, не жалея ни сил, ни кожи. Инструкторы нас не жалели и, наблюдая лохмотья содранной кожи, а то и мяса, флегматично заявляли:
      — Значит, они были лишние! — Хорошо, что тогда они нас не жалели, и еще хорошо, что у меня был отменный аппетит, а то как же пролез бы я в эту дыру!
      Прежде чем лезть, я разделся, чуть смазал края иллюминатора слюной и примерился. Голова прошла в отверстие довольно свободно, значит, можно было протиснуть и все остальное. По краям иллюминатора я, чтобы иметь упор для ног, привязал свернутую толстым жгутом занавеску, точно такую же быстросъемную лямку выпустил наружу. Можно пробовать.
      Выпустив вперед левую руку, прижав плечо к щеке и одновременно «сдув» по методикам великого фокусника Гудини мышцы, я нырнул в круглое отверстие. Правой рукой отжимаясь от веревочной петли, совершая корпусом круговые движения, я ввинчивался в иллюминатор, словно шуруп в стену. 0-хо-хо-хо! В курсантские времена я это упражнение проделывал легче. Нарос за последние годы жирок! Спасибо преступникам, согнавшим за минувшую неделю с меня жировой излишек. За это благодеяние им теперь и расплачиваться. Выбравшись наполовину наружу, я вернулся на исходные. Тренировка была завершена. Можно было переходить к делу.
      Первым умер радист.
      В ту ночь он задержался в радиорубке, и это решило его судьбу. Ковыряясь в разобранном передатчике, он не подозревал, что двумя палубами ниже из узкого иллюминатора, крутясь, обдирая кожу и чертыхаясь про себя, ползет, словно червяк из яблока, его смерть. Упершись ногой в наружную веревочную петлю, я дотянулся пальцами до среза палубы и, подтянувшись, осмотрелся. Горело только одно окно радиорубки. Переступая голыми ступнями по холодному металлу палубы, я приблизился к объекту своего сегодняшнего вожделения — к живому человеку. Я был заряжен смертью, как снаряд порохом. Я был чудовищем, выползшим из пучины моря. Я был самой смертью, и я не собирался никого щадить! Радист сидел, склонившись над столом, и, перебирая детали, напевал что-то себе под нос. Он был в хорошем настроении. Тем печальнее для него.
      Когда негромко скрипнула дверь, радист обернулся. Он увидел странную картину — совершенно голого, посиневшего от холода человека, дружелюбно улыбающегося и тянущего ему приветственно руку. Он был уморителен, этот голый человек, и радист широко заулыбался в ответ.
      Поди, мужики корки мочат! Известные хохмачи. Притаились где-нибудь и предвкушают потеху. Радист не узнал свою смерть. Наверное, он думал, что это будет старуха с косой или затаившийся в подворотне человек с кистенем.
      — С легким паром, что ли? — спросил он, поддерживая неизвестную ему игру, и встал.
      Я отключил его несильным ударом в солнечное сплетение, затем посадил обратно на стул, воткнул в розетку два провода и, разведя их, поднес к его ушам. Я не испытывал угрызений совести. Я не был человеком, убивавшим другого человека. Я был заложником, а он — одним из тех, кто взял меня в заклад. Я не хотел его убивать, я только пытался вернуть принадлежащую мне собственную жизнь. Я соединил провода через его голову, он затрясся в крупном электрическом ознобе. Он трясся до тех пор, пока из него не выскочила душа.
      Я убрал провода, воткнул в розетку сетевой провод разобранного передатчика, засунул внутрь его чужие пальцы и уронил мертвое лицо на открытую плату. Всякий, нашедший его утром, подумает, что радист в нарушение правил техники безопасности работал с включенным радиоприемником, сунул пальцы куда не следует, попал под удар током, на мгновение потерял сознание и упал лицом в хитросплетение оголенных проводов. Это его и добило. Сам виноват — не работай с необесточенным прибором! Хотя, конечно, жалко парня. Едва ли радиста потащат за тридевять земель на вскрытие. Для этого придется обнародовать множество секретов: где случилось несчастье, на каком корабле, при каких обстоятельствах? Не могут такого допустить преступники. И, значит, истинные причины смерти уйдут на дно или в землю вместе с телом. Некому здесь заглядывать ему в уши, чтобы обнаружить следы микроожогов, тем более когда причина смерти вот она, перед глазами. Надев висевший на спинке стула черный спортивный костюм (все равно не расскажет другим, был он здесь или нет), я покинул радиорубку.
      Стоя на импровизированном иллюминаторном трапе, я разделся, проскользнул в свою каюту, надежно припрятал костюм и хорошо послужившие мне занавески, застегнулся наручниками и лег спать. Кошмары, меня не мучили. С чего бы? Разве плохо спит собравший урожай хлебопашец или забивший последний гвоздь в раму столяр? Я должным образом сделал свое дело. Чего же переживать? Когда решение принято, надо действовать, а не угрызениями совести мучиться. Если позволить себе сомнения, провал неизбежен.
      — Идя на операцию, затвори дверь, — учил когда-то инструктор по боевой подготовке. — Размышления по поводу — смертельная роскошь. Или останьтесь дома, или хлопните дверью!
      Я своей двери в ближайшие недели отпирать не собираюсь!
      Проснулся я от более оживленных, чем обычно, хождений по коридору.
      — Это ж надо, как не повезло.
      — Ночами спать надо, а не в приемниках ковыряться. Энтузиаст, тоже мне…
      Слышал я обрывки разговоров. Весь день ко мне никто не заходил. Похоже, занимались покойником. Ничего, скоро мертвец на корабле перестанет быть для них событием. Привыкнут. Я приложу к этому все усилия. Вечером я вновь стал собираться на дело. Я не хотел допускать перерывов. Это расслабляет жертвы, позволяет им надеяться на то, что все происходящее — случайность.
      Постоянство смертей — важнейший психологический фактор. Ночь — труп, ночь — труп. Страшны не мертвецы — Страшна их еженощная прибыль.
      Пора. Уже привычным путем я выскользнул в иллюминатор, поднялся на палубу. Сегодня благодаря заимствованному у покойного радиста костюму я был почти невидим. По понятным причинам экипаж корабля не злоупотреблял освещением. Ни к чему им была лишняя, привлекающая внимание иллюминация. Да и мне ни к чему. Черное дело не расположено к свету. Палуба была пуста. Только где-то возле трюма выхаживал одинокий охранник. Помехой он мне не был.
      В первую очередь я прошел вдоль бортов, замечая иллюминаторы, в которых горел огонь. Пленники, естественно, сидели в темноте, свет был привилегией команды и охранников. Зацепляя за леер заграждения обрывок подобранного на палубе каната и вставляя ноги в специально завязанные петли, я спускался к светящимся стеклам, заглядывал внутрь. Более всего мне подходила одна каюта, где на койке, громко храпя, спал не однажды видимый мной в трюме охранник. Рядом с ним на полу стояла початая бутылка водки. Судя по всему, его каюта была крайняя в коридоре. Поэтому долго слоняться по внутренним помещениям не придется.
      Я спустился по трапу вниз. Тускло освещенный коридор. Ориентироваться во внутренних катакомбах судна мне было еще трудно, но, слава богу, сильный храп, доносившийся из-за одной двери, помог мне определиться. Дверь была открыта. Я быстро протиснулся внутрь. Теперь можно было не спешить. Я встал в изголовье койки, взглянул в лицо обреченному. Кажется, это он ударил меня тогда, во время бунта, в трюме. Время возвращать долги. Нет, мстить я не хотел. Давным-давно я был отучен от человеческих слабостей. Нельзя убивать, подчиняясь чувствам, это всегда приводит к ошибкам и, как следствие, — к поражениям. Убивать надо, следуя не желанию, а лишь необходимости. Производственной необходимости. В данный момент необходимость была самая прямая. То, что она не противоречила чувствам (я косвенно спасал своих товарищей по трюму, мстил хладнокровным убийцам), роли не играло. Точно так же, если бы была необходимость, я убил бы и заложников, ну, пусть бы с меньшим чувством удовлетворения, но убил бы!
      Так меня учили.
      Пьяный охранник заворочался, перевернулся на спину.
      Закинул назад голову. Он что, специально подставляется, чтобы мне удобнее было его прикончить? Даже не по себе как-то. Аккуратно, указательным пальцем я зажал ему сонную артерию. Он проснулся, но ровно настолько, чтобы увидеть какого-то человека перед собой и почувствовать точечное давление пальцев на шее. Он попытался что-то сказать, может, даже закричать, но глаза его поплыли и закрылись. Мозг, лишенный притока крови, не поступающей через пережатые артерии, отключился. Ему досталась легкая смерть — в блаженном сне. Ему повезло. Он такую не заслужил.
      На всякий случай, подвернув его руки под тело и придерживая его голову левой рукой, я правой с силой надавил на его желудок. Недавно съеденная пища вместе с водкой и желудочным соком хлынула по пищеводу в ротовую полость. Бандит судорожно задергался, забулькал. Я держал его три положенные минуты и еще одну на всякий случай. Он так и не открыл глаза.
      Это была вторая смерть.
      Уходя, я еще раз бросил взгляд на лежащий на столике пистолет «ТТ». Был велик соблазн прихватить его с собой, но это бы нарушило правила принятой мной игры. Пропажа оружия обязательно навела бы преступников на опасные мысли. Ладно, будем обходиться тем, что имеем. Я легко покинул каюту и по уже накатанному пути добрался до своей койки.
      Днем в воду плюхнулось еще одно зашитое в мешковину тело. Преступники ходили мрачные и какие-то пришибленные: двое похорон за два дня было уже слишком!
      — Допились, мерзавцы! — слышался мне через перегородки незнакомый голос неизвестного бандитского начальства. — Допраздновались! Допоминались! Если у кого сегодня увижу в руках бутылку — пристрелю на месте! Все! Хватит балдеть! Будете службу тащить! К вечеру проверить всех пленников, привести в порядок судно. И еще это… почистить оружие. Развели бардак!..
      Я его за язык не тянул. Он сам это придумал. Он сам выбрал третью смерть.
      Следующая ночь была переломной. Два предыдущих происшествия наверняка родили в душах людей смутные подозрения. Хотели они того или нет, они искали объяснения происшедшему. Ужаса еще не было. Была загадка. За двумя последовавшими друг за другом трагическими случайностями они пытались разглядеть облик врага. Если они его найдут, они успокоятся. Явный противник, как бы силен он ни был, дает возможность сопротивляться или хотя бы создает такую иллюзию. Люди, увидевшие опасность, начинают действовать. Любое действие ослабляет страх и рождает надежду. Вдруг одолеем, вдруг выкрутимся.
      Ужас внушает только невидимая опасность, опасность, лишенная облика. Если завтра, пережив еще одну смерть, они не найдут живого, с руками с ногами врага, они начнут искать объяснения за пределами реальности. Непонимание рождает мистику. Они будут искать все более фантастические объяснения обрушившейся на них эпидемии смертей и, конечно, найдут их. Следующий несчастный случай лишь утвердит их домыслы. Отсюда следует, что сегодняшнее происшествие должно быть наиболее «чистым». Я бы даже сказал, демонстративно «чистым». Бандиты должны наглядно, собственными глазами убедиться в его случайности. Даже шальной мысли не должно мелькнуть в их головах относительно чьего-то участия в будущей трагедии. Картинка должна быть очевидна, наглядна и однозначна, как школьный букварь. Никаких истолкований! И я знаю, как ее нарисовать.
      На этот раз я покинул каюту под утро, догадываясь, что после стольких треволнений бандиты уснут не сразу. Нужный мне иллюминатор я нашел сразу. За столом, уронив голову на лежащие руки, спала моя очередная жертва. Рядом лежал пистолет, он-то меня и интересовал. Просунувшись в иллюминатор по пояс, я, опираясь руками на стол, плавно втянул внутрь ноги, стек на пол. Все движения я проделал очень медленно и потому бесшумно. Плавно выпрямившись, я встал у безмятежно спящего бандита за спиной.
      — Эгей! Просыпаться пора, — сказал я ему в самое ухо. Спящий встрепенулся, приподнял голову, одновременно потянувшись к пистолету. Все-таки здорово они напуганы, если даже во сне об оружии думают.
      Схватить ствол я ему не позволил, быстро обвил правой рукой горло и сжал ее в локте. Корпусом навалившись на его согнутую спину, я нейтрализовал попытку встать. Левой свободной рукой придержал кисть, приближающуюся к рукоятке пистолета. Противник обмяк и спокойно улегся на стол.
      Теперь на завершение операции мне требовалось не больше минуты. Взяв пистолет, я затолкнул в его дуло уголок найденного в кармане жертвы носового платка, крутнул пару раз, растер смазку по ткани. Чтобы разнообразить колер, смазал грязь еще в нескольких местах.
      Неаккуратно они содержат личное оружие, неаккуратно. Меня в молодости за такую грязь на неделю бросили на уборку унитазов — не умеешь поддерживать чистоту в малых объемах, потренируйся на больших, там все проще, там даже ничего разбирать не надо: везде рукой достать можно. Научили! Всю остальную жизнь мое оружие блестело, как выставочный финский фаянс.
      Передернув затвор, я загнал в ствол патрон, прочие вместе с обоймой вытащил и положил на стол. Теперь осталось вложить пистолет в руку лежащему без сознания бандиту, направить дуло ему в лицо и нажать спусковой крючок. Вбежавшие в каюту через пару минут разбуженные соседи увидят агонизирующее тело, дымящийся в руке пистолет, а на столе обойму и испачканный смазкой платок.
      При всей неразвитости бандитов, они, я думаю, смогут на основании увиденного составить логическую цепочку причин и следствий. Для этого не надо обладать способностями Шерлока Холмса. Слишком все наглядно. Днем начальник распорядился привести в порядок оружие, вечером дисциплинированный подчиненный разобрал, почистил (конечно, формально, но тут уж кто как может) свой пистолет. Но уж так вышло, что по собственному ротозейству забыл вытащить из ствола загнанный туда ранее патрон. Надумав проверить действие спускового механизма, он взвел курок, думая, что пистолет пуст, заглянул в дуло, одновременно нажав спуск, — оружие, конечно, выстрелило. Трагедия. Что же, не он первый, не он последний. Такое и в армии случается. Недаром твердят из года в год старшины новобранцам:
      «Прежде чем приступить к чистке оружия, проверь, сколько патронов в обойме! Не поленись!» А этот поленился!
      Примерно так будут рассуждать завтра добровольные следователи. А что они еще могут предположить? Что темной ночью из иллюминатора, куда голову-то, не обрезав уши, не пропихнуть, вылезает голый злоумышленник, чуть не через весь корабль никем не замеченный пробирается в чужую каюту, шутя справляется со здоровенным вооруженным мужиком, который даже пикнуть не успевает… Нет, это слишком сложная, слишком длинная гипотеза, чтобы прийти в голову простым парням-боевикам. Они привыкли верить своим глазам и делать выводы на основании того, что видят.
      О присутствии какой посторонней силы может идти речь, если выстрел еще не дозвучал, а они уже были в каюте? И куда бы мог спрятаться этот неизвестный злоумышленник? В шкаф? Так они не дураки — перероют всю каюту снизу доверху. В коридоре? Но он мгновенно заполнится людьми. В окно? Не смешите. В такую дыру ребенок не протиснется. К тому же там море. И, главное, откуда здесь взяться злодею? Заложники заперты по камерам да еще для верности прикованы к койкам наручниками. Свои? Но зачем и кому это надо? Вот именно этот почти мгновенный доступ к умирающему телу должен был абсолютно убедить сотоварищей жертвы в случайности трагедии. В стопроцентной случайности и в то же время в страшной, мистической закономерности: третья ночь — третий труп!
      Именно это мгновенное проникновение посторонних на место происшествия требовало от меня точности более чем ювелирной. Ювелиру что, запорол украшение — расплавил золото и снова ковыряй его резцом. А я чуть просчитался, чуть запоздал — и получай пулю в торчащую из иллюминатора задницу. А она у меня одна-единственная, и не из золота, и в переплавку не пустишь. В своей каюте я тридцать раз отрепетировал быстрый уход. Прыжок на стол, нырок ногами вперед в дыру иллюминатора, завис на срезе палубы. Десять секунд — идеальный результат, двадцать — допустимый.
      Соседям убитого, чтобы услышать выстрел, проснуться, протереть глаза, выскочить из каюты в коридор и открыть дверь, потребуется как минимум вдвое больше времени. А может быть, они еще застыдятся объявляться на народе в неглиже. Может, захотят на всякий случай прихватить оружие, а его еще взять надо, взвести. Так что резерв времени у меня имеется, но рассчитывать на него опасно. Двадцать секунд, и ни мгновением больше! А там пусть хоть вовсе в каюту не являются. Мое дело петушиное — я прокукарекал…
      Раскрыв ладонь все еще находящегося в бессознательном состоянии бандита, я впихнул туда рукоять пистолета, затянул указательный палец на курок, поднял голову жертвы за волосы. Дуло пистолета взглянуло в закрытый глаз человека. Мне оставалось лишь нажать чужим пальцем на курок.
      Но произошло то, что случается рано или поздно во время любой операции. В мою тонко и витиевато сплетенную интригу вломился неуклюжий, непредвиденный, все разрушающий случай! Случай, который девяносто девять раз подряд может положить подброшенную в воздух монетку, обыкновенную, не ту, которая находится у меня в потайном месте, на «орел»!