Дело, худо ли, бедно ли, о том разговор особый, было завершено. Я сидел на чемоданах в ожидании приказа и последнего «прости» городу, который не оставил мне никаких приятных воспоминаний. Строго говоря, для меня это не был город — это было поле затяжного и чрезвычайно жестокого боя, где убивали меня, где убивал я и где доставшаяся большой кровью победа не доставила чувства глубокого удовлетворения.
      Я бродил по полям недавних битв, узнавая знакомые воронки, разбитые блиндажи, покинутые НП, и не испытывал ни ненависти к поверженному врагу, ни радости от того, что остался живым. Я не испытывал никаких чувств, кроме усталости. Я хотел домой, если можно назвать домом целый регион, где я трудился в должности Резидента до памятного вызова в Центр. Я хотел как можно скорее попасть к своим немногочисленным друзьям-соратникам (это неважно, что они знают меня под другими фамилиями, биографиями и не знают моей истинной работы) и к своим, таким симпатичным, потому что хорошо изученным, врагам. Воистину, если перефразировать известную пословицу, — от врагов врагов не ищут.
      Мне оставалось терпеть еще десять часов до приказа на возвращение. Я сорвал плановые сроки завершения операции, я потерялся почти на четыре недели и уже не мог вернуться в точку, оговоренную первоначально. Теперь командование разрабатывало запасную версию возвращения своего внушившего недоверие агента. Как минимум до выяснения всех обстоятельств моего исчезновения меня ожидал превентивно-принудительный карантин. Но я его не опасался. Дома как-нибудь разберемся. Дома и стены помогают.
      В назначенное время (плюс-минус тридцать секунд равны отмене контакта) я снял с резервного почтового ящика назначенную мне информацию. Она была неожиданной. Выезд до особого распоряжения отменялся. Мне надлежало выйти на встречу с куратором находящейся на месте ревизорской бригады. Место, время, форма связи… Я совсем приуныл. Задержка агента на месте завершенной операции ничего доброго не сулила. За ней могло последовать что угодно: пристрастное расследование, перевод в должностную ссылку, отставка и, в том числе, очередной несчастный случай. Гадать бессмысленно. Агент предполагает, начальство располагает. Я мог лишь ждать приговора.
      В назначенное время я был в назначенном месте. Я стоял и тупо читал самодельные объявления, густо расклеенные на будке автобусной остановки. Мое было пятое с краю. Я узнал его по заранее сообщенному мне содержанию. Я сделал то, что должен был сделать. Оторвал корешок с телефоном. Унес. Проявил. Расшифровал. Место… Время…
      От таких свиданий не отказываются. Себе дороже выйдет.
      Входная дверь назначенной квартиры была открыта. Открыли ее ровно минуту назад и еще через минуту, если бы я не явился, закрыли. Я вошел в пустую прихожую и — нет, не снял одежду, а наоборот — надел дополнительную, натянув до самой шеи только что купленную шерстяную шапочку с вырезанными отверстиями для глаз. Я не должен был, даже случайно, увидеть лицо своего скорого собеседника так же, как он не должен был увидеть мое. Таковы железные правила Конторы. Если человек имеет возможность не узнать человека, он должен его не узнать! Слишком мало людей трудится в нашей почтенной организации, чтобы позволить им приятельствовать друг с другом.
      Я прошел в гостиную, поднял со стола «шлем», воткнул в него свою непутевую башку и сел в кресло. Точно такой же «шлем» надел спустя минуту мой севший спиной к моей спине собеседник.
      Изрядных придурков представляли мы со стороны: вошли, напялили на головы похожие на ночные горшки железки и уселись спиной друг к другу вести задушевные беседы. Дурдом! Но ничего не попишешь, при ведении конфиденциальных разговоров в местах, где нет полной гарантии отсутствия технической слежки (а чтобы такую гарантию иметь, надо весь дом по кирпичикам разобрать, каждый тот кирпич в песок истереть и каждую ту песчинку пальцами перещупать!), использование «шлемов» является обязательной мерой безопасности. Обязательно! Умри — а исполни! С Конторы станется и настоящие, не пустые, горшки на головы своих агентов напялить, лишь бы интересы Тайны соблюсти. Внешний идиотизм, равно как и эстетика «шлемов», их волнует мало. Важно, что последние надежно гасят любые звуки внутри и экранируют любые попытки электронной прослуш-ки снаружи. В таких можно в базарной толкучке интимные беседы вести без опасения быть подслушанными.
      — Добрый день!
      Голос, конечно, изменен. Разговор, конечно, фиксируется.
      — Кому как.
      — Мне надлежит задать вам несколько вопросов.
      — Валяйте.
      — Число, время вашего приезда…
      Подготовка, детали легенды…
      Контакты…
      Отчеты…
      Десять, двадцать, тридцать, пятьдесят заданных в быстром темпе вопросов. Нет, это не похоже на опрос свидетеля, это похоже на допрос обвиняемого. Предварительный, который послужит сравнительным эталоном для неизбежных последующих. Но почему это делается здесь, а не в конторских стенах? Отчего такая спешка? Я не пытаюсь уйти от разборки. Я сам заинтересован в ней. Я сам все расскажу, но не второстепенному, ниже меня по должности и званию, ревизору. Он вообще не имеет права допрашивать Контролера. Задать пару вопросов по существу ревизуемого дела — да, но не допрашивать! Я не по его ведомству, не по его зубам. Его задачи, если он нормальный ревизор, локальны и должны касаться лишь пропажи техбригады и охранника. Что здесь происходит?
      Я отвечал на прямолинейные, опасные и второстепенные, внешне совершенно безобидные вопросы, подозревая, что суммарно они загоняют меня в безнадежный тупик. Какие грозней: об имевших место контактах с Резидентом или о погоде в десять часов в позапрошлую пятницу, еще надо посмотреть…
      Мне надлежало отвечать, потому что отказ мог быть истолкован как желание скрыть какие-то факты. Одно то, что он задавал такие вопросы, говорило об его далеко выходящих за рамки обычных званиях. По уровню информированности он был по крайней мере равен мне. И я отвечал.
      Но уже понимал, что за шелухой сотен предстоящих мне разрозненных и мало связанных друг с другом вопросов таится главный, волнующий Контору — что произошло со мной за неподконтрольные им дни. И еще один, боюсь, уже не Конторы, — что я знаю?! Из-за него ревизор превысил свои полномочия. Из-за него весь этот торопливый допрос. Я попал в западню. Я могу объяснить все, если скажу о главном. И я не смогу объяснить ничего, если об этом главном умолчу.
      Главным был человек в Центре! Он единственный стоил всех угробленных здесь сил, средств, нервов, жизней ревизоров и трех десятков тел погибших в боевых действиях преступников. Он единственный сводил дебет с кредитом. Без него победа превращалась в поражение, в спровоцированную маньяком-Контролером ради удовлетворения своих извращенных наклонностей кровавую бойню, повлекшую жертвы как среди мирного населения, так и среди собственных работников. Без него все теряло смысл! Он был единственным моим спасением. Но его не было! Потому что я не знал его имени! Мои знания были абстрактны. В этом заключалась вся трагическая обреченность моего нового положения.
      Я не знал его и потому не мог говорить о нем! Я не мог гарантировать, что он не допрашивающий меня куратор вновь присланной ревбригады. Что он не пославший его сюда начальник. Что он не начальник того начальника. Я не мог довериться никому, кроме себя, без риска всунуть голову в мгновенно стянувшуюся на шее петлю репрессий. Единственный, перед кем бы я рискнул открыть рот, отважился бы передать дискетку, был Первый. Я никогда не видел его в лицо, но знал, что он есть. Все прочие ради моего же блага — под подозрением! Чтобы не попасть в идиотскую ситуацию — указать на предательство в стенах Конторы самому же предателю, — я должен молчать.
      Я не могу открыть истину!
      Но что мне тогда говорить?!
      На мгновение я растерялся. Но только на одно-единственное, не фиксируемое самыми точными приборами. Если бы этих мгновений было два, ревизор неизбежно подметил бы и отметил в отчете заминку. В следующее мгновение я взял себя в руки, я уже знал, что буду делать! Я буду врать! В конце концов, ложь — это почти вся моя профессия. Я выдаю себя за другого человека, я выдумываю не принадлежащие мне биографии, я самозабвенно рассказываю о местах, где никогда не жил. Я лгу всей своей, точнее, всеми своими жизнями. Наверное, ради дела я солгу даже своей смертью. В этом мое призвание. В этом я профессионал высокого класса. Так, может, не грех хотя бы раз воспользоваться своим умением ради себя.
      И я стал сочинять легенду. Не изменяя выражения лица, тональности голоса, не изменяя решительно ничего, я тем не менее изменил направление первоначального движения на 180 градусов! Я не испытывал иллюзий, я понимал, что подробный анализ моих пространных ответов неизбежно выявит кучу мелких противоречий и нестыковок. Мало будет — над моей речью потрудятся специалисты-психологи, врачи уха-горла-носа, речевики, акустики и еще черт знает какие специалисты. Они разложат мой голос на отдельные звуки, составят графики, совместят их с моей фоновой разговорной речью, выявят несовпадения, напряженности, затяжки, скороговорки, смены тональности. Пики и провалы самописцев скажут им ничуть не меньше, чем неточности в изложении фактов.
      По-разному себя чувствующий человек говорит по-разному! Каждый в каждом своем состоянии различен и оставляет разные, соответствующие моменту голосовые отметки.
      Мою импровизированную ложь раскроют. В этом можно не сомневаться! Но это будет потом, в стенах Конторы. Это будет не здесь! Мне главное — выиграть время. Мне главное — выбраться отсюда живым!
      И я стал врать. Я взял инициативу в свои руки. Я искажал истину, добиваясь требуемой мне по легенде картинки.
      Я изменял прошлое, почти не изменяя события! Да, изначально все было хорошо. Ревизоры работали. Контролер контролировал. Но ревизоры не заметили главного — что Резидент был под колпаком. Его пасла местная мафия. Нет. Я не знаю, когда и почему она села ему на хвост. Я знаю и рассказываю то, что знаю. Ревизоры не выявили параллельной слежки, но мафия обнаружила работу ревизоров. Ревизоры, как и Резидент, попали под чужое внимание. Это был провал, но о нем никто не догадывался.
      Да, признаю, это был брак в работе ревизоров, равно как и курировавшего их Контролера. Но удара с этой стороны никто не ожидал. Установки были другие. Охранник должен был выявлять слежку, направленную на ревизоров, а не на Резидента. Это очень существенно! К тому же он работал один на малознакомой территории, а его противник — на давно освоенной и приспособленной для этих целей местности. Охранник не мог сделать больше, чем сделал.
      Слежку мафиозных шпиков за ревизорами заметил Контролер. К сожалению, донести соответствующую информацию до начальства он не успел из-за крайне динамического развития событий, отсутствия, о чем вопрос ранее дебатировался неоднократно, быстродействующих каналов связи и запрета использовать телефонные и прочие, не гарантирующие от технического проникновения, линии. Руководствуясь пунктом 2 и 3 в параграфе 86 общего Положения, разрешающего самостоятельные действия в случае угрозы разглашения служебной информации, Контролер был вынужден выйти на прямой контакт с ревизорами.
      При попытке захвата экстренно эвакуируемой ревизорской бригады Контролер лично отслеживал ситуацию и содействовал ликвидации информационного банка, аппаратуры, а когда потребовали обстоятельства, потерявших дееспособность исполнителей.
      К сожалению, в процессе ухода Контролер потащил за собой «хвост». Мафия решилась на захват рейсового, местной авиалинии самолета, на котором он летел. О подробностях данного происшествия можно при необходимости запросить местные органы МВД и безопасности.
      Узнав о случившемся бое и захвате воздушного судна, являвшийся объектом проверки Резидент, сопоставив известные ему факты, сделал верные выводы и через своих подвизавшихся на третьестепенных должностях в иерархии местной преступной организации агентов узнал о подробностях происшествий, угона самолета в том числе. Опять-таки ставя интересы организации выше соблюдения должностных обязанностей, что в особых случаях допускается вышеперечисленными пунктами Положения, он вычислил местонахождение Контролера и предпринял успешную попытку его освобождения.
      Просчет лиц, в той или иной степени соприкоснувшихся с запретной информацией и способной повредить интересам дела, выявил шесть фамилий. Чтобы исключить ее, информации, нежелательное расползание, Контролер и Резидент были вынуждены предпринять меры по очищению территории, для чего вскрыли резервный контейнер. Во время подготовительных работ Резидент был узнан и уничтожен.
      Согласуясь с общей концепцией организации и пунктами и подпунктами Положения и инструкций, Контролер завершил операцию чистки самостоятельно. Отсюда, при всех имевших место вынужденных нарушениях и гибели личного состава, соблюдена центральная, подчиняющая себе все прочие, задача — сохранение тайны существования организации.
      За срыв плановых мероприятий Контролер готов нести полную меру ответственности…
      Вот так! С ног на голову!
      А что мне было говорить? Что полномочный, представляющий интересы Конторы в северном регионе Резидент чуть не пятнадцать лет успешно трудился на мафию, то есть фактически против той самой Конторы? Что Тайна Конторы для местных мафиозных деятелей вовсе не тайна, а повод для застольных, под водочку, разговоров? Что ревизоры вместо контроля, не желая того, исполняли функции прикрытия для развернувших бурную деятельность преступников? А все это покрывает человек, входящий в руководство Центра, получающий от той же мафии денежное или еще какое содержание?
      Да меня тут же, если ревизор честный парень, признают невменяемым и, на всякий случай, до установления окончательного диагноза, возьмут под стражу. По дороге я тихо скончаюсь от случайного ботулизма или сердечного приступа. А если вдруг поверят, тем вернее, чем ближе к изменнику ревизор, то тем паче изолируют и с еще большими предосторожностями этапируют в Центр. И вновь, как ни крути, мне придется скушать в дороге палку-другую несвежей колбасы (а как им откажешь!) и почить в страшных судорогах, явив патологоанатомам классическую картину запущенного отравления. В чем, в чем, а в том, что несвежий продукт моего желудка не минует, я уверен, даже если мне рот суровой ниткой заштопать.
      И в том, и в другом случае истинной правды не узнает никто. Следующим неосторожным любителем порченого мяса будет мой не ведающий, что творит, собеседник. Два трупа — и ни одного болтающего рта! Нет, единственное спасение — это сделать так, чтобы человек в Центре не заподозрил, что кто-то раскрыл истинное лицо Резидента, а через него узнал о предательстве в верхних эшелонах. По крайней мере, чтобы он не узнал это сразу. Здесь любая дымовая завеса, размывающая контур правды, сгодится. Здесь любая ложь во благо и спасение!
      Пусть лучше Резидент, не успев сказать ни единого лишнего слова, погибнет в неравной схватке с бандитами. Молчаливый герой — и баста! Герой — пустяк, а вот то, что молчаливый… А нарушителем производственной дисциплины могу быть я. Лучше им, чем покойником. Мне посмертных медалей не надо. Мне бы время выиграть. Мне бы до Москвы раньше, чем до смерти, добраться! Она, как в песне поется, моя надежда и моя отрада. Правильно рассуждали чеховские героини: «В Москву! В Москву!» Периферия — смерть! Очень прозорливо.
      Либо я подпрыгну выше головы неизвестного предателя, либо моя голова скатится к его ногам. Третьего не дано! Я слишком много узнал, даже если считать, что не узнал ничего. Я встречался с Резидентом, одного этого довольно будет для смертного приговора. В любом сомнительном случае сидящий в высоком кресле предатель предпочтет перестраховаться. Отсюда, чем в более высокие кабинеты я заберусь, тем более укоротятся его тянущиеся к моей шее руки.
      Но все эти кабинеты — в Москве!
      — Все?
      — Пока все.
      — Следующая встреча через семь часов. Место и форма связи в условленном ранее почтовом ящике.
      Меня отпускают? Меня отпускают живым? Это по меньшей мере странно. Значит, все-таки ревизор не липовый, а самый натуральный? Честный служака, привыкший исполнять инструкции, как божьи заповеди? Скорее всего ему, не спросясь, нахомутали дополнительную работу, вручили кучу вопросов, об истинном смысле которых он не догадывался. Он не может действовать без указаний сверху. Вот для чего семь часов — зашифровать, передать мои показания и получить ответную шифрограмму!
      И еще это значит, что начальственный изменник действует с оглядкой, с перестраховкой. Возможно, подозревает, что Контора пытается вычислить с помощью фиктивных происшествий с ревизорами и Резидентом подозреваемого в двойной игре высокопоставленного работника. Возможно, боится собственной чрезмерной суетой натолкнуть на подобные подозрения близких сослуживцев. Выходит, повязаны у него ручонки? Выходит, не всемогущ он? Выходит, так?!
      Или, что для меня менее предпочтительно, он пытается выяснить каналы возможной утечки информации, чтобы, удалив оперативным путем смертельно опасную для него опухоль, не нарваться на неожиданно проросшие метастазы? Может быть, так?
      В любом случае, отпуская меня сейчас, он фактически дарит мне жизнь, ставя под угрозу свою собственную. Я ему, случись нам поменяться местами, такой возможности не предоставлю. А вот свою постараюсь не упустить. Долой «шлем», долой из квартиры, пока курьер не передумал, пока не запросил вышестоящее добро, долой из города. Одной моей уже произнесенной фразы о встрече с Резидентом довольно будет для изменения меры пресечения. Бери, Контролер, вот эти покалеченные ноги вот в эти не успевшие отдохнуть руки и беги, как таракан, учуявший запах дихлофоса. Улепетывай во весь, пока еще на месте, дух! И боже тебя упаси на этот раз исполнить полученный приказ. Никуда, кроме как в преисподнюю, он тебя не приведет.