Жизнь не теория. Здесь все гораздо сложнее и потому много проще, — ответил на незаданный вопрос шеф. — Если бы не необходимость... Ситуация сложилась — можно бы хуже, да некуда! Тайник, как я понимаю под контролем. Но это ладно. Сегодня при странных обстоятельствах умер мой второй помощник. Второй за три недели! Я не верю в случайности! Боюсь, они размотали всю агентурную цепочку. Единственный человек, неизвестный противнику, по крайней мере хочется надеяться, это ты. Тебе и карты в руки.

Нет, я не возгордился высоким доверием начальства, потому что понял больше, чем мне было сказано. Я понял, что меня превращают в банальное, рассчитанное на один бой, пушечное мясо. Он не хотел рисковать последними своими работниками и ставит на кон мою, менее ценную для него жизнь. Но почему тогда он раскрыл свое лицо?

— Определяю задачу. Здесь, — передал пачку сигарет, — найдешь дополнительную информацию. Здесь, — развернул, показал написанный на бумаге адрес, — координаты человека, который, как я подозревая, следующий в списке, — сжег бумагу (не исключает подслушку или привычка старого конспиратора?). Необходимо установить, ведется ли слежка, если потребуют обстоятельства — защитить.

Ну, если так явно посылают в драку, значит, я уже списан подчистую. Пока еще живой, но уже труп.

— Ясно?

— Ясно.

— Связь через тайник.

Машина замерла возле травмпункта.

— Как же так вышло-то! Прямо не знаю! Ах, как нехорошо! — запричитал по-бабьи шеф, засуетился, помогая мне выйти, — Вы уж простите. Если понадобится помощь или еще что... Я не хотел. Я случайно!..

И на всю нашу встречу, начиная с удара машиной (и ведь как виртуозно наехал — кроме синяков никаких повреждений!) и заканчивая хлопнувшей за спиной больничной дверью, ушло пять с небольшим минут! Еще раз сквозь окно вестибюля я увидел бестолково суетящегося, топчущегося на месте, размахивающего короткими ручками, что-то объясняющего санитарам шефа. Кто может в этом, не приспособленном к жизни добродушном толстячке распознать железобетонного, с логикой военачальника, хладнокровием индейского вождя и безжалостностью профессионального палача — резидента?!

Лично я не смог.

За пять с небольшим минут я сделал головокружительную карьеру от простого курьера до сыскаря и помощника резидента! Прямо по классику — упал больно, встал здорово! Знать бы еще чем и когда за этот стремительный взлет платить придется.

С утра, изображая отвергнутого мужа, я очаровывал бабушек во дворах домов, окружавших искомый адрес.

— ...неожиданно вернулся, а она. Даже не скрывала, стерва! Ребенка не постеснялась! Теперь не знаю куда...

К полудню общими усилиями пожилой общественности мне подыскали комнату, выходящую окнами на интересующий меня подъезд. Талантливо изображая вселенскую скорбь, нещадно куря, вздыхая и даже всхлипывая, я за наглухо запертой дверью (оставьте его в покое, дайте очухаться парню!) оборудовал наблюдательный пункт. Нет, я не торчал день напролет у окна, не подглядывал в щелку между задернутыми шторами. Зачем раньше времени раскрываться, да еще путем физического изнурения. Я просто перевесил настенное зеркало таким образом, чтобы лежа на диване, обозревать входную дверь подъезда. Такая работа по мне: валяться день-деньской, наблюдая, фиксируя входящих-выходящих людей, не забывая периодически причитать да сетовать на злодейку судьбу, подсунувшую под видом миловидной женушки коварную стервозу-изменницу!

Через двое суток я знал в лицо всех жильцов подъезда, в том числе и своего подопечного. Был он невзрачен, вроде шефа — специально тот что ли кадры по своему облику и подобию подбирает? — и очень дисциплинирован. Уходил и приходил в строго определенное время, каждый вечер выносил ведро, пусть даже оно было полупустым, гулял пятнадцать минут в ближнем скверике, в 22.30 выключал свет. Примерный служащий и гражданин, не подумаешь, что на самом деле глубоко законспирированный шпион.

Иногда для увеличения обзора, я выходил во двор и сидя на лавочке в окружении полудюжины старушек, живописал подробности своей семейной трагедии, не забывая при этом внимательно отслеживать окружающую местность. Несколько раз я сопровождал порученный мне объект на службу и на прогулку, но ничего подозрительного не заметил. Слежки не было!

В безрезультатных наблюдениях прошла неделя. Я честно вылеживал бока на диванчике, чувствуя себя идиотом, отлавливающим в темной комнате черную кошку, издохшую в другом городе в прошлом году. Может быть, резидент страдает манией преследования? Или, того хуже, ведет какую-то свою хитрую игру и с помощью навязанной лжеслежки, указав первый пришедший на ум адрес, попросту изолировал мешающего ему курьера? Или я настолько непрофессионален, что не вижу хвостов?

Я мучился сомнениями до дня, когда мой подопечный не вышел на вечернюю прогулку. Никто кроме меня этого не заметил. Да и я несильно обеспокоился: мало ли что случилось, человек не часы. Но с наступлением темноты окна в наблюдаемой квартире не зажглись. Это уже было серьезней. Я вышел во двор, по первому подвернувшемуся поводу — поднести знакомой бабуле-собеседнице сумку, поднялся в подъезд, осмотрел дверь. Все нормально, замки целы, дверь на запоре, подозрительных звуков не слышно.

А еще через несколько часов из знакомого мне подъезда санитары выносили тело человека, которому я не смог помочь. О происшествии сообщили залитые верхним соседом жильцы.

— Ох, не повезло бедолаге, — причитали всезнающие бабушки, — сел в ванную помыться, рядом на полке оставил электробритву. А та возьми, да соскользни в воду. Если бы не один жил, может и услышал кто, помог, а так потерял сознание и захлебнулся. Вот как вышло. Воистину не знаешь, где тебя смерть отыщет.

Бабушки обсуждали подробности, а я лихорадочно соображал, кто это мог сделать. В несчастный случай я, естественно, не поверил.

Начнем с подсчета времени. Это самый простой способ докопаться до истины. Сколько понадобилось злоумышленнику минут, чтобы придти, совершить преступление и исчезнуть? Прикинем. 40 секунд зайти в подъезд, подняться по лестнице, осмотреться. 30 — 40 — вскрыть запоры. Такие замки для профессионала не преграда. Тихо открыть дверь, войти, установить по слуху местоположение хозяина — плюсуй еще секунд 50. Привлечь внимание жертвы каким-нибудь звуком и, встретив в полумраке прихожей, вырубить неожиданным ударом ну хотя бы в солнечное сплетение. Еще полминуты. Пройти в ванную и включить воду. Пока она набирается раздеть оглушенную жертву, аккуратно развесить одежду, найти, разложить чистое белье, полотенце, окунуть мочалку и пр. (все должно выглядеть натурально!). Здесь можно особо не спешить, т.к. менее чем за семь минут ванна не наполнится. Опустить тело в воду, приутопить, сбросить включенную в сеть электробритву, убедиться в смерти жертвы. Пусть минута. Проверить квартиру на предмет случайных следов, выйти, спуститься на улицу. Итого, как минимум, 11 — 12 минут.

Кто из посторонних был в подъезде искомое время? Дежурный слесарь. Этот сразу же прошел в седьмую квартиру и находился там безвылазно под неусыпным надзором жильцов, опасающихся остаться на весь вечер без воды. Разносивший пенсию почтальон? Но все бабушки хором твердят, что он здесь работает чуть не десяток лет. С чего бы ему вдруг переквалифицироваться в убийцу? Правда, надо еще выяснить, кто его видел и при каких обстоятельствах. Если издалека, со спины или в полутемном парадном, то возможно предположить подмену. Стереотип одежды и походки очень силен — тут и грима особого не нужно. Эта версия требует проработки. Третьим был подвыпивший мужичонка, забегавший в подъезд справить нужду и с позором и долгими разборками выставленный восвояси бдительными старушками. Отпадает.

Кто еще умещается в искомые одиннадцать минут? Жильцы-старожилы? Неубедительно, но не невозможно. А существует ли другой, менее парадный путь к квартире убитого? Так, проверить возможность проникновения и ухода через чердак, проходные подвалы, окна первого этажа. Вчера все замки были на месте. А открыть даже самый простенький навесной замок, находясь по другую сторону двери, невозможно.

Теперь расширим зону поиска. Кто посторонний, пусть даже не зашедший в подъезд мелькал во дворе? 17.24 — компания подростков. Полшестого — два курсанта. Дворник. Скорая помощь. Притормозим. Скорая помощь приехала в 17.55, остановилась у одного подъезда, затем другого. Бригада — доктор, фельдшер и по виду практикант медбрат, поднялись в 17 квартиру. Оказалось — ложный вызов. Утрясли формальности и в 18.01, честя телефонных хулиганов, медбригада села в машину. Все, отъезд. Без нескольких секунд пять минут. Не сходится.

Я перебрал всех прочих случайных дворовых прохожих, высчитал траектории их движения и время. Пусто! Ну не несчастный же случай это был, не вмешательство потусторонних сил! Должен же быть живой, во плоти и крови убийца, если есть убитый. Не может не быть!

Пойдем по второму кругу. Слесарь, почтальон, пьянчужка... скорая помощь. Я снова споткнулся на машине с красным крестом. Уж больно лакомый кусочек — белые халаты, как и любая другая форма обезличивают человека, располагают к доверию, открывают любые двери. Плюс к тому свобода маневра, обеспечиваемая автомобилем. Но 11 минут?! Как быть с ними?

А кто сказал, что надо было 11 минут? — вдруг обомлел я. Почему 11? А ну-ка еще раз. Из чего они складываются? Четыре минуты — непосредственно работа и 7 — 8 минут наполнение ванны и подготовка жертвы. А если допустить, что жертва уже была в ванной. Одиннадцать минус семь получаем пять! Пять минут! Сколько бригада была в подъезде? Пять минут! Вот и требуемый условиями задачи ноль!

Теперь охладимся. Во-первых, как они могли успеть совершить убийство, большую часть времени находясь в 17 квартире? Во-вторых, как могли узнать, что жертва находится в ванной? Не сходится.

А зачем им гадать, если они знали. Знали наверняка! Такая публика на случай не ставит. Боже мой, как все просто! Небольшой жучок, оброненный в ванной или опущенный через вентиляционную шахту до интересующей декоративной решетки, и каждый шаг, каждый вздох потерпевшего услышан. Зажурчала вода в наушниках и машина скорой помощи, стоявшая на улице, въезжает во двор! Этот ребус решен. А вот что делать с пятью минутами, в которые они, как не спеши, никак не могли уложиться? А почему собственно они? — совершил я новый виток в рассуждениях. Профессиональное убийство совершается не числом.

Задев за живое старушек рассуждениями на тему — не та у нас медицина, я скоро узнал что:

— Правда твоя, сынок. В поликлинике очереди... рецепта не допросишься... докторши молоденькие, размалеванные, от ПТУшниц не отличишь... в регистратуре хамят... намедни скорая приезжала, так, не поверишь, фельдшер, рожа чисто уголовник, другой того хуже,на жильцов чуть не матом орали, как будто они в вызове виноваты... разве можно им жизнь доверить...

А доктор-то где? Доктор?! Они же втроем заходили! Куда же доктор исчез?

Вот они пять свободных минут! Все сошлось! Тютелька в тютельку.

Пострадавший открыл краны — внимание! — шлепнулся в воду — сигнал к началу операции. Машина подъехала к нужному подъезду, предварительно, для пущей убедительности, притормозив возле других. Бригада из трех человек — доктор, фельдшер, медбрат зашли в подъезд. Дворе поднялись в 17 квартиру обеспечивать алиби, один проник в квартиру предполагаемой жертвы, воткнул в розетку вилку электробритвы, вошел в ванную, мгновенно бросил ее в воду, придержал рукой, облаченной в диэлектрическую перчатку, голову бьющегося в судорогах человека, притопил его для верности, вытер руку, спокойно покинул квартиру и вместе со спускавшейся бригадой вышел на улицу.

Я вспомнил, как на фотографии увидел, доктора: обычное, каких тысячи, лицо, мешковатая фигура, неторопливые, как будто даже чуть замедленные движения. Средний обыватель, средний, не хватающий звезд с неба, доктор. Человек толпы. И все же это он! Он! Мой враг! Я нашел его. А образ я и не такой могу разыграть. Внешним видом меня не обмануть!

Не доктор он — Убийца!

Он был профессиональным Убийцей. Это значит, что он убивал людей не для удовольствия, не ради удовлетворения чувства мести — ради денег. Для него это была работа. Кто-то получает зарплату за восьмичасовое стояние у станка, кто-то за сидение у кульмана. Он — за отнятую человеческую жизнь. Сделка. Хочешь много получить — потрудись. Результат от выработки. Лень — себе в убыток.

Он не был жесток — жестокость мешает работе, мучимая жертва поднимает ненужный шум, способна от отчаяния на непрограммированные поступки. Но он не был и милосерден: если заказчики требовали мучений, он истязал обреченного строго по утвержденной программе, не обращая внимания на его крики и мольбы о легкой смерти.

Когда-то Он был простым мальчишкой, любил подраться, пострелять из рогатки воробьев. Потом ходил на танцы и, отстаивая своих девчонок и свою территорию, «учил» с помощью кулаков, а порой и жердин от наспех разобранной скамейки, чужаков, нарушивших границы. Не всегда подобные молодецкие забавы заканчивались добром, случались разбитые носы, приводы в милицию. Случилось и Дело. После одной стенка на стенку драки, зачинщиков потянули по статье за хулиганство. Но Ему только-только исполнилось 18 лет и адвокат предложил переговорить со знакомым райвоенкомом, махнуть два года в колонии общего режима на те же два года, но в рядах СА. Читая характеристику — вспыльчив, нередко жесток, упрям, военком только в затылке чесал. Куда такого? Но, слава богу, в советской армии всякому дело отыщется.

В части Его, как и любого новобранца, прогнали по курсу молодого бойца — заставили заниматься шагистикой, бегать кроссы, зубрить уставы и еще, конечно, драить полы и сортиры, не спать ночами, и терпеть тому подобные, не оговоренные в уставах, но составляющие суть службы, мелочи солдатского бытия. Сержанты, как и положено сержантам, придирались по пустякам, орали в самое ухо команды, подгоняли пинками сапога под зад нерадивых, заставляли часами стоять по стойке смирно, «разбирали» особо непонятливых ночами в каптерке. В общем-то ничего необычного.

Но Ему такое положение дел не понравилось. Однажды на утренней зарядке, на окрик и замах сержанта он ответил жестким ударом кулака в челюсть и вторым ударом, подкованным каблуком тяжелого солдатского сапога, сверху по лицу упавшего. Сержанта со сломанным носом и челюстью отправили в госпиталь. Его отдали под суд воинского трибунала. Приговор — три года дисбата с последующим двухгодичным дослуживанием в части. Но случилось неожиданное.

В изоляторе подсевший к нему майор предложил снять судимость и отправиться служить в спецвойска.

— Что за спец?

— Специальные. Остальное узнаешь после.

И Он дал первую в своей жизни подписку — обязуюсь не разглашать...

В день приезда в часть его избили. Он отбивался как мог, пинаясь и бросая в противников подвернувшиеся под руку предметы, но их было больше. Его повалили и били ногами. Он матерился, рычал, пытался подняться, хватать их зубами. Его снова роняли. Уже плавая в собственной крови, он все еще огрызался и тянулся пальцами к горлу своих мучителей. Его отнесли в санчасть, объяснили, что это жестокий, но необходимый тест на болевую устойчивость, на степень сопротивления. Он его выдержал.

Потом он точно так же бил новичков, не испытывая при этом ни сострадания, ни удовольствия, ни угрызений совести. Так учили.

Изо дня в день из них вытравливали эмоции. Первым сдалось присущее любому человеку чувство брезгливости. Их заставляли переправляться вброд через рвы, заполненные нечистотами. Удерживая на поднятых руках автомат, им приходилось лицом, носом, сжатыми губами расталкивать плавающее на поверхности дерьмо, заныривать в него с головой. На занятиях по выживанию они ели живых лягушек, змей и сусликов, разрывая зубами их дергающиеся тушки. Наконец, их толкали в только что вспоротое брюхо свежезабитых коров и лошадей, и надо было, вдыхая приторный дух парящей крови, оступаясь и скользя во внутренностях, проползти от горла к хвосту. И если ты отказывался, если тебя рвало, упражнение повторяли вновь и вновь.

Постепенно они привыкали, что кровь это только жидкость, а внутренности, вывалившиеся на землю, не более чем набор органов и нет в них ничего ужасающего и противного.

Потом они сами умерщвляли животных, пили горячую кровь, вырезали и ели внутренности, оценивая их отделение от организма не как убийство, а как подготовку к деликатесной еде. Человек не животное, привыкает ко всему.

Наконец, они перешли к людям. Физический барьер — отталкивающий облик смерти с ее кровавой грязью высвобожденной требухи, муками агонии, тайной последнего хрипа был уже преодолен. Смерть как физическое явление их не трогала. Осталось снять нравственный барьер.

— Чем человек отличается от животного. Те же сердце, печень, кишки, заключенные в мешок из кожи. Разве только животное менее опасно: себе подобных без необходимости не уничтожает, не умеет предавать, лгать, ненавидеть. Почему безвредное животное, какого-нибудь кролика или теленка убивать можно, а человека, принесшего сотням своих собратьев горе, грех? — часто размышлял вслух инструктор. — Не понимаю. По мне лучше пощадить бездомную собаку, чем иного человека, — и рассказывал очередную историю, где единственно возможным и благим исходом могло быть и было насильственное лишение жизни главного отрицательного героя.

Затем им крутили кино. По одному заводили в небольшой зал, усаживали на специальное кресло, прикручивали к ножкам и подлокотникам ноги и руки, фиксировали в прямом положении голову, особыми зажимами оттягивали вверх веки, чтобы нельзя было закрыть глаза и показывали на большом экране, в цвете, со стереозвуком, очередной фильм — «Распиловка на электропиле живого человека» или «Сдирание кожи с ребенка с последующим вскрытием брюшной полости». Нет, это были не художественные подделки со спецэффектами, актерами и статистами. Это были настоящие фильмы с настоящей распиловкой человеческого тела, настоящим сдиранием кожи, настоящей кровью и смертью. Они были сняты во время локальных военных конфликтов, сняты подробно, даже как-то с любовью. Не упущена ни единая подробность, ни одна, самая мелкая деталька. В отличие от обычного кинозала, где зритель может уйти с полсеанса, они были вынуждены увидеть весь фильм, от первого до последнего кадра. Они не могли встать, не могли отвернуться, зажмуриться. А если они делали попытку сдвинуть взгляд, их настигал болезненный удар электротоком. Смотри!

После фильма, как полагается, обсуждение. Десятки, сотни вопросов: какой цвет глаз был у жертвы, фасон рубахи, количество пуговиц, форма лезвия ножа, которым вспарывали живот, какие слова кричал убиваемый? Подробно, точно, кратко! Не увидал, запамятовал — новый просмотр!

— Так какие погоны были на исполнителе? Какой системы пистолет? Какие сигареты он курил? Каким был первый разрез? Еще точнее! Еще подробнее!

И так с утра до вечера. Изо дня в день, до тех пор, пока частности не заслонили целое. Они замечали форму черенка ножа, количество дырочек на ремне, но не видели самой смерти. И, значит, она переставала для них существовать. Точно так же забойщик скота видит не умирающих в муках животных, но необходимые производству туши. Смерть становится обыденностью и перестает пугать.

Экзаменом был бой с «мешком». А мешком был не тканный прямоугольник, а живой, правда приговоренный к высшей мере, человек. Его и надлежало убить. Руками. «Мешок» имел право защищаться и, если повезет, отсрочить день своей смерти до следующего боя. Только это вряд ли. Запрещающих правил здесь не было. Наверное поэтому партнера-смертника прозвали «мешком». После такой, без запретов, драки, он, с переломанными костями и порванными мышцами, напоминал мешок с вытащенным содержимым.

Конечно, можно было убить обреченного одним ударом, но особо среди инструкторов ценился длинный бой, где курсант успевал нанести максимальное количество ударов, т.е. с одного «мешка» извлечь наибольшую, с точки зрения учебы, пользу. Как легенду рассказывали, что один выпускник от первого удара до последнего вздоха «держал» жертву шесть часов!

Закончив учебку, Он умел убивать людей холодным и огнестрельным оружием, подручными предметами, просто руками. Он не боялся вида крови и Страшного суда, ведь он убивал не ради корысти, а во имя высших, пусть даже и не всегда понятных, целей. Согласно приказу!

Начав служить, Он убедился в реальной необходимости своей новой профессии. Тактику выжженной земли, не оставляющей противнику возможности поправить свое материальное положение за счет местных ресурсов, придумал еще Александр Македонский. Кто-то должен претворять ее в жизнь: засыпать колодцы, сжигать запасы продовольствия, забивать домашний скот, палить населенные пункты, выселять, а если выселять некуда, уничтожать их население. Это не жестокость, это лишь тактика, затрудняющая врагу продвижение по захваченной территории. Тактика выжженной земли!

В дальних жарких командировках Он поверил в действенность преподанных в учебке навыков. За год службы их подразделение, очищающее от нежелательных элементов кишлак за кишлаком, потеряло лишь одного (!) человека. Исполняющие ту же работу десантные и общевойсковые части не досчитывались после каждой операции по нескольку десятков бойцов! Ответ, объясняющий столь большую разницу, был прост. Они боялись убивать! Они думали, прежде чем стрелять. И получали пулю первыми! Элементарная и, одновременно, имеющая также трагические последствия, ошибка.

Их подразделение не подставлялось чужим пулям, потому что нажать на курок направленного на них автомата было некому. Они убивали всех заранее.

«Видишь дырку — брось гранату!» — был их боевой девиз. Так они и делали.

Огненный вал, не разбирающий кто здесь воин, а кто ребенок, прокатывался через кишлак, оставляя за собой лишь трупы. Среди них, естественно, попадались и «нежелательные элементы». То есть боевые задания выполнялись, причем без потерь со стороны личного состава, что особо отмечалось в наградных приказах. Ах, жестокость? Но кто о ней расскажет? Свидетелей, как впрочем и способных пожаловаться пострадавших, нет. Есть лишь исполнители и мертвецы. Если кто-то посчитает, что лучше жертвовать жизнями своих ребят, чем их врагов, пусть обсудит эту тему с матерями павших.

Нет, они не испытывали угрызений совести. Их этому не учили. Они исполняли, и много лучше прочих, свой воинский долг.

Потом была Африка. Лишь несколько человек отправились туда. Это уже была штучная работа. Для избранных.

Сложившееся в одной из провинций, охваченной революционной борьбой страны, шаткое перемирие было в ущерб нашим интересам и на руку врагам. Каждый день позволял противнику перегруппировывать силы, укреплять свои позиции. Каждый такой упущенный день в дальнейшем пришлось бы оплачивать жизнями наших ребят. А это была не та цена, которую хотелось платить. Советники предложили другой выход.

Небольшой, хорошо экипированный отряд, заброшенный в тыл противника с секретным заданием, нарушил равновесие. Несколько сожженных и расстрелянных деревень, ужасный вид растерзанных жертв, распятые младенцы, обезглавленные старухи и обгаженные религиозные святыни поторопили события, заставили противника нарушить перемирие, за что он и был справедливо уничтожен. Военный и политический выигрыш был очевиден и вновь, малой и главное чужой кровью!

Убийца получил очередное звание и медаль «За заслуги» и личную кличку «Гиена».

За три последующих года Он побывал в командировках в десятке самых экзотических стран. После этого там случались революции, менялись правительства, уходили в отставку главы государств. Он чувствовал себя причастным к самой высокой политике. Но одновременно он начал опасаться за свою судьбу. Он слишком много узнал. С таким «багажом» легко не отпускают. В его поведении ничего не изменилось, он так же ходил на задания, учил уму-разуму новичков, но замечать он стал больше. Внезапно прервалась дружеская переписка с ушедшим в отставку по состоянию здоровья дружком, дошли слухи, что погиб в ДТП его недавний сослуживец. Последней каплей, переполнившей чашу страха, стала операция на Ближнем Востоке. Вырезав заранее указанную семью работника одного союзного посольства, он получил приказ избавиться от свидетеля, т.е. принимавшего участие в операции помощника. Приказ он исполнил двумя выстрелами в голову. Тогда он понял, что рано или поздно чья-то пуля продырявит и его череп. Не отправлять же его в самом деле на заслуженный отдых!

И Он решил исчезнуть.

В очередной отпуск Он выправил документы в дальние Сибирские края, аргументируя это желанием отдохнуть от людей, порыбачить, поохотиться. Зная, что начальство крайне подозрительно относится к потере контроля над агентом более чем на сутки, Он соблазнил поехать с собой нескольких приятелей-сослуживцев. Недели полторы они отдыхали в лесничестве на берегу полноводной сибирской реки — стреляли зайцев, пили водку, парились в бане. Затем ему, по какой-то правдоподобной причине пришлось отлучиться в город. Там, на вокзале, он среди местного синячного люда подыскал похожего на него внешним обликом бродягу. Заманив его щедрой выпивкой, привез поближе к лесничеству и убил, толкнув головой в реку и придержав до тех пор, пока тот не перестал трепыхаться. Спрятал труп и объявился в сторожке лесника. Там, подготавливая события следующего дня, изрядно выпив, затеял спор, что при его рыбацком умении и счастье сможет за одну зорьку отловить полпуда рыбы. Выставил на кон ящик водки и, покачиваясь, пошел на берег отвязывать лодку.

— Брось дурью маяться, — урезонивали его наиболее здравомыслящие. — Протрезвись, потом рыбачь!

Но он, разыгрывая обиду, стоял на своем.

— Да ладно вам. Погребет по холодку, одумается, — похохатывали другие, предвкушая дармовую обильную выпивку.

Наконец на него махнули рукой.

Отгребая от берега, он, демонстративно потеряв равновесие, грохнулся на дно лодки, матерясь встал, снова погреб. Все эти мелкие детальки потом, когда начнется следствие, сыграют ему на руку.

Забросив посреди реки якорь, он расправил удочки и стал ждать, нет, не улова, подходящего момента. Наконец, такой подвернулся. Из домика вышли охладиться приятели, одновременно невдалеке прошел быстроходный катер, раскачав лодку на поднявшейся волне. Он вскрикнул, взмахнул руками и перевернул лодку. С берега все это было прекрасно видно. Друзья-приятели побежали ко второй лодке, а он, отнырнув далеко в сторону, прикрываясь волнами, ушел, растворился в наползающем утреннем тумане. На берегу, слыша далекие голоса перекликающихся друзей, он переоделся. Свою одежду натянул на убитого бомжа, которого, обвязав камнями, притопил в густых, никем не посещаемых камышах. Месяца через три, вернувшись к месту своей гибели, он освободит утопленника от пут и пустит в свободное плавание. Его, конечно, найдут, идентифицируют по остаткам одежды (потому что по всему прочему будет проблематично — три месяца в теплой воде срок не малый), составят акт. Конечно, в других случаях начальство вытребовало бы труп и провело тщательную экспертизу, но здесь, когда все очевидно, когда смерть случилась на глазах по меньшей мере трех его сослуживцев — о чем они, естественно, напишут не один подробный рапорт — долгое расследование вряд ли последует. А бомжа уж тем более не хватятся. Но даже если хватятся, кто сопоставит два, таких разных и удаленных друг от друга события? Он действительно хорошо все придумал. Дело шло не о чужой, а его жизни. Как тут не расстараться!

Все произошло как рассчитывалось. На три месяца они, Убийца и потерявший жизнь за бутылку водки бродяга, «легли на дно». Причем второй на натуральное, речное. Затем утопленник всплыл, был найден, опознан и захоронен. Для всех Он умер, для себя — родился заново.

Своей профессии он не бросил. Да если бы и захотел — не смог, ничего другого делать он не умел. И потянулась по стране цепочка загадочных или напротив до скучного бытовых — это как заказывали — смертей.

В южном регионе он работал уже год. Заявок хватало. Обычно хозяева его не видели. Зачем лишний раз рекламировать свое лицо — он не актер, которому это в избыток. Приемы заказов, обсуждение условий, уточнение сроков и прочие переговоры шли через посредников. По окончании дела соединительное звено убиралось — посредник скоропостижно умирал — цепочка распадалась.

Последний случай был особый. Заказ был очень крупный. Нужно было вычислить и убрать не одного-двух человек, целую сеть. Без помощников здесь обойтись было нельзя. Правилу — показываться не более чем одному человеку — пришлось изменить. Но, как все более понимал Он, его новым друзьям тоже не стоило заживаться на этом свете. Но они об этом еще не догадывались и честно исполняли службу.

Почти месяц Убийца знакомился с обстановкой. Он не любил спешить. Служенье муз не терпит суеты. Для его рода деятельности эта формула подходила как нельзя лучше. Наконец, узнав «клиентов» поближе, Он приступил к действиям.

Первый обреченный выпал из окна. Он сам выбрал свою смерть, пожаловавшись пару раз на работу, что его запилила жена, заставляя повесить недавно купленные гардины. Однажды субботним утром, когда жена была в отъезде, он встал на стремянку, но, как назло, стремянка имела небольшой заводской дефект, а окно было открыто... В самый неподходящий момент она подломилась и жилец упал с шестого этажа на асфальт. Ах, какая трагическая случайность!

Убийца вышел из квартиры, когда к телу еще не успели подойти прохожие. Лестничную клетку, чтобы его случайно не увидели жильцы, блокировали помощники, изображающие бригаду электриков-аварийщиков.

Второй был сердечником и умер от инфаркта, когда пришедший к нему милиционер сообщил, что его десятилетняя дочь изнасилована и обезглавлена бандой преступников и показал ужасные в своей реалистичности (отличный фотомонтаж) фотографии. Когда отец схватился за сердце, милиционер почему-то не вызвал скорую и не подал требуемое лекарство. Отец умер естественной смертью, не потребовалось даже дополнительное лекарственное вмешательство. Его нашла вернувшаяся с занятий дочь...

Третий утонул в собственной ванной по глупости уронив в воду включенную в сеть электробритву. Сколько людям твердят об опасности электричества, а они словно глухие! Отсюда и трагедии.

Три мертвеца за месяц и полное благополучие в милицейских сводках! Убийств не было. Были несчастные случаи, за которые никто не несет ответственности. Убийств не было!