— Хорошо бы, да только где на то филеров взять? — вздохнул Мишель.

— Есть у меня пара! — заверил его старый сыщик.

— И кто ж? — подивился Мишель.

— Да мы с вами, сударь — мы теми филерами и станем! Да-с!

Утром против дома эксперта Госхранилища ценностей сел нищий бродяга, что по самые глаза зарос бородой и был обряжен в такие обноски, что глядеть на него страшно.

— Пода-айте, люди добрые, Христа за ради, сироте убогому-у! — ныл он, пялясь на редких прохожих очами, наполовину заплывшими бельмами. — Семь ден не емши...

Хоть с виду не скажешь, потому как нищий был собой велик и дороден.

Прохожие шарахались от попрошайки, опасаясь, что тот станет дергать их за полы одежды да еще, чего доброго, заразит своими вшами.

Но добрые люди все ж таки находились — остановился подле нищего вполне приличного вида господин, полез в карман.

— Не дайте помереть рабу божьему...

— Ну что? Был кто или нет?

— Как не быть...

— Кто? Да не томите вы душу, Валериан Христофорович!

— Старый приятель наш по Западному фронту — начпродснаб Первой Конной армии, — прошептал довольный собой попрошайка.

И тут же заорал дурным голосом:

— Премного вам благодарен, ваше сиятельство-гражданин-товарищ!

— Неужто Куприянов? — тихо ахнул Мишель.

— Он самый!

Вот так номер!

— Да кабы он один.

— Кто ж еще?

— Шелехес.

Шелехес?.. Тоже личность известная и тоже, как Кац, при Гохране состоящая. Уж не одним ли они интересом связаны?

— Ну я пошел.

— Да продлит Господь дни твои, да обойдут тебя болезни и ЧК за милость, тобой явленную! — пропел хвалу прохожему нищий.

Мишель хмыкнул и убыстрил шаг. Через два часа ему было заступать на место нищего попрошайки, обрядившись старьевщиком...

Вот ведь как все занятно обернулось — случилась рядовая облава на Пятницкой, где красноармейцы меж мешков с ворованной мукой драгоценности сыскали, а средь них перстенек в виде головы льва с глазами из бриллиантов, что числился в перечне царских сокровищ, ювелирами составленном, под номером сто семь. Мука та на начпрода Первой Конной армии вывела, что в Москву продуктовые эшелоны гонит, а ранее при коменданте Кремля состоял, аккурат в то самое время, как ящики с литерным грузом из Петрограда прибыли, и те ящики видел, и сам разгружать помогал, а коли так, то знать может, где они теперь находятся! И хоть повинился он, будто тогда перстенек уворовал, а ныне по нужде продать решил, веры ему нет — что тот перстенек в сравнении с сотнями пудов муки и пшена!.. Нет, темнит что-то начпрод!..

А дале иная ниточка тянется — перстенек тот, судя по всему, ювелиру Кацу назначался, что был до семнадцатого года преуспевающим ювелиром, а ныне служит рядовым оценщиком в Гохране вместе с Шелехесом и с ним же, по делам службы, в Ревель ездит, где с Исидором Гуковским встречается, с коим Шелехес, о чем всем известно, близко приятельствует. Сам Гуковский тоже личность темная, вороватая, в чем Мишель лично убедиться мог, и коли предположить, что Кац сказал Шелехесу о сокровищах царских, а тот — Гуковскому, то последний мог ими заинтересоваться, потому как цену золоту и бриллиантам знает.

Но чего ж тогда начпрод сам эти сокровища не уворует?

А как, коли они не где-нибудь, а в самом Кремле схоронены, откуда их так просто не вынести — один-то перстенек можно, но не восемь же неподъемных ящиков! Да и как их дале через полстраны везти и кому продать, чай, на базар, как муку, не снесешь... А вот Гуковский, высоких покровителей средь «товарищей» имея и продажей ценностей занимаясь, может, почти не скрываясь, нужный мандат выправить, те ценности изъять да, в эшелон погрузив, в Ревель под охраной переправить, где продать через европейских банкиров, с коими накоротке якшается. Вот отчего он начпроду понадобился!

И выходит, что Куприянов в этой истории лишь наводчик, Кац и Шелехес — посредники, Гуковский — продавец краденого, а все вместе они — шайка воров, что удумали украсть не кошель, а сокровища дома Романовых, кои триста лет всенародно собирались!

А ну — ежели так и есть?!

А коли так, то надобно начпрода, как он вновь к Кацу заявится, арестовать, а после него Шелехеса, и всем им допрос учинить, а в домах их обыски!.. И коли все будет так, как он задумал, то они дадут показания против Гуковского, а Куприянов укажет на место, где спрятаны ящики... А не случись той облавы, не потянулась бы ниточка!

С этой мыслью Мишель завернул в проулок, откуда уже виден был его дом. Заметил, как подле подъезда прохаживается какой-то человек в солдатских сапогах и шинели, но будто бы с чужого плеча.

Чего он здесь забыл?

Впрочем, Мишелю было теперь не до него, хоть лицо его показалось ему смутно знакомым. Где ж он мог его видеть?

Солдат посторонился, и Мишель, открыв дверь, вошел в гулкое парадное.

Теперь у него на все про все — на то, чтобы надеть парик, наклеить фальшивую бороду и усы и облачиться в платье старьевщика, — оставался час с небольшим, так что следовало поспешить. Да еще нужно было как-то объяснить Анне весь этот смешной «машкерад».

С улицы раздался короткий свист.

Позади негромко хлопнула дверь, будто впуская кого в подъезд.

И тут же сверху застучали шаги: кто-то, цокая о мрамор ступеней подковками, торопясь, спускался с верхнего этажа. Встречи с соседями нынче были редки — половина квартир в доме была заброшена, двери заколочены, из других жильцы не выходили неделями, хоронясь за четырьмя стенами от бед. Но вот, видно, кто-то вышел...

Мишель привычно потупил взор, что считалось в новой, Советской России признаком хорошего тона — ныне всяк опасался всякого, не желая ни с кем вступать ни в какие беседы.

Но оказалось, что это спускался не сосед, а какой-то незнакомец. Мишель посторонился, пропуская его мимо.

Да ведь и это лицо ему вроде бы знакомо! — мимолетно подивился он.

Память у Мишеля была отменная, вернее сказать, профессиональная — иных в сыскном не держали. Бывало, он, лишь раз глянув на фотокарточку бежавшего из Нерчинска каторжанина — карманника или громилы, опознавал его в ярмарочной толпе.

Где же он его видел ранее?

И того, что на улице...

Ведь видел же, причем обоих, да не раздельно, а вместе!.. Где ж?

Да вдруг припомнил, чуть по лбу себя ладонью не хлопнув, — ну верно же, в Ревеле, в Торгпредстве и после, как его, ссадив с машины, хотели проколоть штыками! Там они средь прочих были!

Но чего ж им тут нужно?..

И, подумав так, остановился.

И тот узнанный им незнакомец, что спускался с верхнего этажа, тоже остановился.

«А ведь они не просто так, они по мою душу явились! — сообразил Мишель. — То дело довершить, что они в Ревеле не сумели!»

Незнакомец, видно поняв, что узнан, осклабился и быстро сунул руку в карман шинели, откуда вытянул револьвер. Вероятней всего, он думал, что Мишель, испугавшись, от него побежит и он сможет безнаказанно убить его, стрельнув в спину. А коли не он, так тот, другой, что, свистнув ему, дабы предупредить, зашел в подъезд и теперь поднимается снизу.

Но он ошибся — Мишель не побежал. Он не раз в своей жизни видел уставленное ему в глаза оружие, но никогда при том не мчался прочь, доподлинно зная, что от пули все одно не убежать! Как в хитрованских засадах и после, на германском фронте, он, не раздумывая ни мгновения, пригнулся и прыгнул вперед, дабы упредить выстрел.

Не упредил! Злодей успел выстрелить!

Из дула револьвера выплеснулось желтое пламя и искры, оглушительно, закладывая уши, бабахнул выстрел, но пуля прошла мимо, в вершке от головы Мишеля, угодив в стену, осыпав штукатурку. Другого мгновения, чтобы сызнова нажать на спусковой крючок, у стрелка уж не было. Мишель налетел на него, сшибая с ног и перехватывая запястье руки, в которой был зажат револьвер.

Вновь бухнул выстрел, и пуля тяжело шмякнулась в чью-то дверь, высекая из нее щепу.

Противник оказался на удивление крепок — Мишель, отгибая, отводя от себя руку с оружием, другой пытался охватить его за горло, но тот, сверкая белками, шипел, дыша перегаром, ругаясь матом и пытаясь высвободить револьвер.

— Отпус-сти, сволочь белая!..

Было слышно, как снизу, топоча сапогами, бежал его напарник. Коли успеет, добежит, то тогда все, мгновенно понял Мишель, вдвоем они с ним справятся в два счета!

Злодей исхитрился — ткнул Мишеля лбом в лицо, да пребольно... Он уже пришел в себя и теперь, напрягая все силы, наседал на Мишеля, одолевая его...

Но тут на верхнем этаже громко хлопнула дверь, и вниз застучали быстрые, легкие шаги.

Да ведь это не кто-нибудь, это — Анна! — сразу понял Мишель. Она!.. Услышала с лестницы выстрелы и кинулась ему навстречу! И тут же весь похолодел — так ведь коли она прибежит, прежде чем они успеют скрыться, да кричать станет — так они и ее тоже не пожалеют!.. И выходит, что надобно ему до того времени либо умереть, либо победить!

В отчаянии Мишель вырвал руку, дав противнику свободно вздохнуть, да тут же, мгновения не мешкая и вкладывая в удар всю возможную силу и все отчаяние, ткнул его кулаком снизу вверх — в подбородок.

Удар был страшен — злодей опрокинулся, отлетел назад, наткнулся спиной на перила лестницы, утратил равновесие и, перевалившись через них, с коротким вскриком рухнул вниз, в широкий провал меж лестничными маршами.

Отброшенный им револьвер, стуча, покатился по ступеням.

Мишель, не мешкая, сделал два шага, поймал его и крепко зажал в руке.

— Мишель! — отчаянно крикнул кто-то.

На лестнице, на верхней площадке, стояла растрепанная, растерянная, испуганная Анна.

— Все в порядке, не бойся! — улыбнулся Мишель, поправляя одежду.

Анна ему не поверила — пробежала последние ступеньки, бросилась на грудь, ухватила, потянула за собой:

— Пошли отсюда, скорей!

Но Мишель мягко ей сопротивлялся — был он теперь вооружен и жаждал немедля словить другого злодея.

— Сейчас, погоди... — бормотал он, пытаясь высвободиться из цепких объятий Анны, что, упираясь, всеми силами тянула его за собой вверх. — Да ведь сбежит же он теперь — сбежит! — горячечно шептал Мишель, порываясь броситься в погоню.

И верно, второй злодей, заслышав возню, замедлил шаг, а как мимо него пролетело тело и оборвался в провале лестницы истошный крик, замер в нерешительности, высунулся за перила, глянул вниз. Там, подле двери парадного, раскинувшись на мраморе, недвижимо валялся его напарник, из-под головы которого медленно выползал черный язык крови.

Вот так раз!

Он еще раз с опаской глянул вверх, откуда доносились какие-то неясные, бубнящие голоса, и засеменил к выходу...

— Ну я прошу тебя! — умолял Мишель, отрывая от себя руки Анны. — Да ведь теперь уж ничего не случится, вот и револьвер у меня!

Кое-как высвободившись, он бросился вниз, краем глаза заметив, как Анна побежала вслед ему.

Негромко хлопнула входная дверь.

Мишель, в два длинных прыжка одолев последний лестничный марш, тоже выскочил на улицу, быстро огляделся, заметил убегающую по проулку фигуру в распахнутой шинели, бросился вслед, отчаянно крича:

— Стой!.. Стой немедля!..

Заметил, как беглец, обернувшись на ходу, вскинул правую руку, и тут же хлопнул выстрел.

Мишель привычно пригнулся, отпрыгнул в сторону, тоже вскинул револьвер и, ловя в прорези прицела мелькающие ноги, нажал на спусковой крючок.

Револьвер дернулся в руке, и беглец вдруг, споткнувшись на полном ходу, упал, кубарем покатившись по мостовой.

Попал! — понял и удивился Мишель.

Побежал вперед, не подумав даже, что теперь злодей может хорошенько прицелиться и застрелить его...

Бах!

Бах!..

Близкая пуля взвизгнула возле уха.

Мишель тоже выстрелил, целя в сторону, дабы не попасть, но напугать, сбить противника с прицела.

Бах!

«Только бы Анна под шальную пулю не сунулась!» — испугался он.

Подскочил, выбил ударом ноги из рук покушавшегося на его жизнь злодея револьвер, прыгнул, навалился сверху, выворачивая ему руки за спину.

Тот почти не сопротивлялся, и Мишель понял вдруг, что теперь вот, пока тот смертельно напуган смертью напарника, и надо бы учинить ему допрос, чтобы вызнать всю правду! Теперь — не после!..

Рывком перевернул пленника на спину, уставил ему в грудь револьвер. На мгновение смутился было, со стороны себя представив: ведь подобно «товарищам» орет, смертью пугает!.. Все так, но только как иначе правду узнать? Через минуту тот душегуб очухается и от всего открестится, покажет, что с приятелем мимо гулял, а Мишель на них напал, и уж тогда не они, а Мишель главным злодеем станет! Или, того не лучше, в Чека его заберут да, не разобравшись, в расход пустят, тем нить оборвав.

И уже наплевав на все приличия, Мишель, страшно вращая глазами, прокричал:

— Говори!.. Кто тебя послал?!

Да прибавил еще кое-что из лексикона Паши-кочегара, про клюзы и кнехты, отчего злодей тут же сообразил, что с ним не шутят, и испуганно залепетал:

— Это не я... я не хотел... меня послали... только не убивай меня, товарищ!

— Кто послал?.. Ну, говори! — прикрикнул Мишель, чувствуя, как с каждым мгновением утрачивает столь необходимую ему теперь злость.

— Кто?! Отвечай, не то счас прибью!..

— Гуковский! Это он сказал, что вы контра белогвардейская и что вас через то стрельнуть надо.

Гуковский? Значит, все-таки он?!

Мишель, хоть и ожидал нечто подобное, на мгновение опешил.

Ну вот и замкнулся круг — начпрод Куприянов — оценщик Гохрана Кац — Гуковский и эти вот два душегуба, что были сюда посланы, дабы убить его.

Значит, все верно, все так и есть, и коли теперь дале потянуть, то можно и сокровища царские вытянуть, до коих, может быть, лишь шажок малый остался!..

Так?

А ведь — пожалуй!.. Да коли по совести посудить, так никогда еще он не был столь близок к разгадке тайны!

Да только думая так да планы строя, знать не знал Мишель и ведать не ведал, какое новое препятствие на его пути встанет, да в каком обличье...

Торопливо простучали по булыжной мостовой каблучки — подбежала, вихрем налетела на Мишеля Анна, обхватила, всего его вертя, ощупывая и оглядывая:

— Жив ли?..

— Кто? Я? — в первое мгновение не понял Мишель. — Ну конечно же...

— Да ведь он стрелял в тебя, чуть-чуть не попал, я сама видела! — испуганно всхлипнула Анна. — Он мог убить тебя!

— Ну что ты, что ты, — успокаивал, гладил Анну по голове Мишель. — Это тебе все померещилось... Да и стрелок он, смею тебя уверить, никудышный!

— Нет-нет, — все не унималась, все плакала, цепляясь за него, Анна. — Ты ведь мертвым теперь мог быть!.. Обещай мне, прямо теперь, сейчас же, что бросишь свое дело. Ну — обещай же! — притопнула она ножкой.

Да как он может обещать то, что сделать не в его силах! Он пятый год уж ищет потерянные в четырнадцатом году сокровища, что принадлежат не ему и не государям императорам, коих теперь нет, и не новой советской власти, а Руси! Ищет и почти что уже нашел! Да ведь коли их иные, вроде Гуковского и иже с ним, вперед него сыщут, так непременно по ветру пустят! Как же можно им позволить кубышку, что триста лет всем миром сбиралась, в одночасье растащить?

Нет, не может он того допустить!..

— Обещай мне! — настаивала, теребила его Анна. — Обещай, что ты бросишь все и мы уедем из этой чужой, страшной страны!

Чужой?..

Да ведь ровно о том же, при последней их встрече, толковал ему батюшка ее Осип Карлович, что предрекал России скорую и верную гибель, призывая бежать вместе с ним за пределы свихнувшегося с ума Отечества.

— Уедем, Мишель, уедем навсегда, покуда еще живы!.. — просила, всхлипывала, жалась к нему Анна.

Уехать... Но куда?.. Туда, где их никто не ждет, где они будут пришлыми, чужаками?

Как бросить свою страну?

Как оставить могилы?

Как, спасая себя — себя при том не потерять?!

— Успокойся, — прижимал Мишель к себе Анну. — Поверь мне — худшее уж позади, теперь все будет только хорошо...

Да, право, будет ли?

Уж позади революционная смута и Гражданская война, и голод, и красно-белый террор, но что-то ждет всех их впереди? И станет ли лучше?..

Навряд!.. Было ли на Руси время, чтоб не кому-то, а чтоб всем лучше прежнего жилось?

Пожалуй, и не было! Да и будет ли впредь?..

Поживем — увидим!..

Коли... доживем!

Примечания