Глава 6

Братва не любит вспоминать своих, почивших в бозе дружков. И свои, на ниве преступного промысла, поражения. Но не потому, что у них короткая память. Просто почившие дружки и былые поражения напоминают им о перспективах их недалекого будущего.

Братва не любит думать о своем завтрашнем дне, предпочитая активно прожигать жизнь в сегодняшнем.

Папа тоже не любил вспоминать прошлые поражения и прошлых покойников. Но для данного случая он вынужден был сделать исключение. Слишком о многих покойниках шла речь и о слишком сокрушительном поражении. О самом сокрушительном поражении в его жизни. Делать вид, что ничего особенного не произошло, было бы опасно даже для его непререкаемого авторитета.

«Шестерки» уже донесли, что кое-кто из братвы развязал языки. Что кое-кто из братвы считает, что их братаны погибли по его, Папы, вине. И возможно, погибли напрасно...

Подобные настроения следовало гасить незамедлительно, до того, как они распространятся среди всех. Лучше всего такие настроения было гасить с помощью силы и жестокости или... Или — воровской романтики.

Папа выбрал романтику. Потому что в своих силах он был уже не уверен.

Папа решил отметить сорок, уже почти прошедших с памятного ему дня массовой гибели его «быков», дней. Папа решил так справить сорок дней, чтобы живая братва покойникам позавидовала. И не мусолила больше слух о том, что он, Папа, относится к ним как к собакам.

Большой праздник требовал больших денег, и Папе, в нарушение всех законов, пришлось использовать деньги, предназначенные для передачи в «общак». Он рисковал. Но затеянное им дело стоило того. Повернись все как он задумал, и братва принесет ему бабок втрое больше истраченных.

Ну и, значит, решено!

Вначале для поминок Папа решил откупить самый дорогой зал одного из самых престижных в городе ресторанов. Это было бы очень дорого и... очень дешево. Так на его месте поступил бы любой фраер. Фраера, когда хотят пустить пыль в глаза, всегда откупают рестораны и заказывают черную икру. Папа не должен был поступать как пустой фраер.

Папа не стал откупать ресторан. Папа откупил небольшую столовую и небольшой конференц-зал. В административном Здании окружного Управления внутренних дел. В ментовке.

В подписанном сторонами договоре и в предоплатой проплаченных банковских платежках значилось, что конференц-зал, вестибюль и столовая на первом этаже предоставляются для проведения второй Всероссийской конференции палеонтологов.

Больше всех хлопотали по поводу аренды конференц-зала директор, его зам и их вышестоящий начальник, в лице заместителя начальника УВД по воспитательной работе, принятые Всероссийским обществом палеонтологов на временную работу, с выплатой части причитающейся им суммы авансом.

— Но нам разрешено проведение отдельных сторонних мероприятий с целью привлечения средств для ремонта здания и выплат задолженностей но зарплате... Ведь уже были прецеденты... Тем более это палеонтологи. Ученые...

Конференц-зал и столовая УВД были лучше, чем зал самого шикарного ресторана. Для авторитета Папы лучше.

В назначенный день приглашенная на поминки братва собралась в дорогом зале известного в городе ресторана.

— Не поскупился Папа, — одобрительно судачила братва, в общем-целом не очень удивляясь его выбору. Ресторан входил в десятку самых популярных заведений подобного рода в городе, и в нем отмечали свои праздники все — и братва, и милиция, и деятели культуры.

Приглашенные еще не расселись, когда в зал вышел метрдотель. В черном, приличествующем случаю смокинге.

— Господа! — обратился он. Братва оживилась.

— Горячее давай! — крикнул кто-то.

— И водяру!..

— Господа, — повторил метрдотель, не обращая внимание на шум. — У меня небольшое объявление. Этот зал сегодня не обслуживается. Я прошу вас пройти в гардероб и пройти к выходу из ресторана...

— Ты что? С ума съехал?

Кто-то схватил метрдотеля за грудки.

— Я тебя счас урою...

— Не базлайте, — тихо, но так, что его услышали все, сказал появившийся в дверях Папа. — Собирайтесь и выходите. Телеги у порога.

Братва, недовольно ворча, потянулась к выходу.

У крыльца стояла колонна автобусов.

— Чудит Папа, — усмехалась братва, забираясь в «Икарусы».

Автобусы ехали недолго. Но маршрут их был братве непривычен. И ненрияген. Автобусы повернули направо, потом снова направо, чуть продвинулись и въехали в открытые ворота... комплекса зданий окружного Управления внутренних дел.

— Все! Амба! Ссучился Пана! — ахнула братва. — В ментовку сдал! Оптом!

— Выходи по одному! — скомандовали подручные Папы. Прибывшие на поминки гости вышли из автобусов.

— Приветствую участников второго Всероссийского слета палеонтологов! — радостно выкрикнула методист-распорядитель конференц-зала, распахивая входную дверь. И увидела настороженно-хмурую, ощерившуюся злобными ухмылками толпу.

— Ну?!

— Приглашаю... Участников... палеонтологов, — сошла на нет распорядитель и юркнула обратно в дверь.

— Проходите, проходите, — подтолкнули вперед толпу подручные Папы.

— Куда?

— В ментовскую шамовку.

— Так это что значит?..

— Так, значит, это?!

— Ну Папа!.. Чтобы в ментовке и поминки!.. Чтобы под самым боком у Хозяина! В цвет попал Папа. В самый цвет...

Да, такого, чтобы преступный элемент собирал свое толковище в здании, принадлежащем Министерству внутренних дел, еще не было!

Успокоившаяся братва, горланя и вертя глазами во все стороны, повалила внутрь, щупая по дорою дорогую лепнину стен, пепельницы и тяжелые портъеры.

— Во, блин, мусора дают. Нам — голые шконки и парашу, а себе — бархат на стены...

Работники зала испуганно жались к стенам, сходя с пути толпы гомонящих и сметающих все на своем пути «ученых-палеонтологов».

«Странные они какие-то. Вроде как ученые, а на вид, ну, чистые урки», — удивлялись они про себя.

— Кого вы мне сюда привели? — возмутился директор зала — Какие же это палеонтологи? Они на палеонтологов не похожи!

— А на кого, по-вашему мнению, должны быть похожи палеонтологи? — спросил благообразный, потому что еще совсем недавно заведующий кафедрой юридического института, помощник Папы по правовым, финансовым и прочим хитрым вопросам.

— Ну не знаю...

— Они же как геологи — всю жизнь в поле. Всю жизнь что-нибудь копают или рубят в вечной мерзлоте, — успокоил директора юрист. — Естественно, от цивилизации отвыкают. Вы бы тоже отвыкли, если полжизни в командировках.

— Что, такие длинные командировки? — удивился директор.

— От двух до семи лет. В зависимости от темы диссертации и от того, какой научный руководитель попадется. Директор дернулся.

— Ну и, кроме того, вы сами ходатайствовали перед начальством о предоставлении нам вашего зала...

Зал действительно выбивал директор. И, значит, отвечать за все, что в нем происходит, тоже ему. В первую очередь ему! Как минимум, креслом отвечать.

— ...За что вы, согласно нашему, между вами и нами, договору, получили соответствующее материальное вознаграждение, — добавил юрист.

— Если как геологи, то конечно. Геологи, они в тайге сильно дичают, — примирительно согласился директор.

В конце концов, откуда он мог знать, что палеонтологи выглядят именно так, а не иначе. Он вообще ни одного живого палеонтолога в своей жизни не видел! И дай Бог, чтобы больше не увидел...

В конференц-зале окружного УВД, где обычно проходили торжественные заседания и вручения ценных подарков, на обитых красной парчой креслах сидела, грызла ногти, сплевывала сквозь зубы и злобно пялилась на стены разномастная, от «бойцов» до «бригадиров», братва. На стенах были изображены маслом картины из милицейской жизни: мусора, принимающие присягу, мусора с пистолетами, отлавливающие и допрашивающие братву, мусора, принимающие правительственные награды, и мусора, отдыхающие в кругу семьи.

— Тот мордатый, что слева, на моего следака похож. Гада, — сказал один из гостей.

— Они все друг на друга похожи, — ответил другой. — Всех бы их на перо...

— Чего зенки пялите, — усмехнулся Папа, — легавых не видели?

Все обернулись на голос. И мгновенно замолкли. Папа вышел из-за кулис на сцену. И сел в президиум. В котором сто раз до него сиживало самое высокое милицейское начальство. Папа сел не за стол. Папа сел на стол. Сверху. И уперся взглядом в зал. Все затихли и напряглись, ожидая его слова. И Папа начал свою, которая потом передавалась из уст в уста, речь.

— Я собрал вас здесь, чтобы помянуть наших — ваших и моих — братанов. Я не буду говорить много. Много говорят те, кому нечего сказать. Я скажу мало. Но я скажу то, что чувствую.

Я чувствую горечь за наших погибших братьев. И чувствую ненависть к тем, от чьей руки они пали.

Я чувствую ненависть к ментам.

И я буду мстить ментам. За них. За всех, кто был до них. И за всех, кто будет после них.

Я буду мстить за нас.

Месть — лучшее поминание!

Если наши братья видят нас сейчас, они будут довольны тем, что мы собрались здесь вместе. Потому что мы собрались ради них.

Я бы мог сказать много слов, но я предпочитаю словам дела. Дела, в отличие от слов, не обманывают. Вы знаете мои дела.

Теперь я умолкаю. Потому что сказал главное. И значит, я сказал все.

Кто может сказать больше меня — пусть скажет больше. Кто может сделать больше меня — пусть попробует сделать больше...

Я сказал и сделал все, что мог. — Братва с благоговейным восторгом смотрела на Папу.

Сказать больше Папы было можно. Сделать — нельзя.

Папа ни словом не обмолвился о главном. О месте, где собрались приглашенные гости и где этажом ниже их ждали намытые для поминок столы. Папа ни слова не сказал о своей главной, перед мертвой и живой братвой, заслуге. Потому что ней все и так понимали.

Папа сел.

Братва восторженно взревела. Но Папа поднял руку, и рев мгновенно смолк. — Я забыл сказать о пустяках. О нашем последнем долге перед покойными. Пусть о них скажет кто-нибудь другой. Шустрый, правая рука Папы, встал, выдержал минутную паузу, развернул и зачитал список «пустяков».

Первым «пустяком» были надгробные памятники, заказанные скульптору, автору многочисленных памятников матери-Родине и воинам-победителям. Покойные получали роскошные скульптуры в форме плачущей матери с гирляндами и мечом или скорбящего над могилой друга со снятой каской — на выбор.

Вторым «пустяком» — денежные компенсации, выданные женам, детям и престарелым родителям покойных.

Третьим — обязательство каждый год и очень широко отмечать годовщину трагической даты.

Четвертым... Папа сорил деньгами. Папа покупал себе пошатнувшийся было авторитет. Дешево покупал. Потому авторитет стоит много дороже затраченных им «на пыль» денег.

— А теперь прошу всех спуститься в столовую... Часа через полтора поминки приобрели наконец надлежащий им вид. Кто-то пил, кто-то выяснял отношения, кто-то лежал щекой в салате.

— Вот я никак не пойму, — удивлялся гость, приглашенный из провинции, в которой начинал свою трудовую деятельность один из покойников. — Он что, один их всех положил?

— Один, — подтверждал его местный собеседник.

— Без шпалера?

— Без! Голыми руками. И еще ногами.

— Тоже голыми?

— Тоже.

— Так не бывает. Чтобы одними руками.

— Бывает.

— А я говорю, нет!

— Да мы сами видели!

— Ты видел?

— Я не видел. Серый видел.

— Врешь!

— Серый! Он не верит, что тот один — всех!

— Точно! Всех! Один!

— Как же так можно?!

— Можно.

— Расскажи.

— Расскажу. Значит, так. Это он, — рассказчик поставил на стол стакан, — возле наши, — поставил еще три стакана, — дальше опять наши. Ну-ка дай сюда стакан!

— Зачем?

— Дай, говорят! И ты дай. Там наших много было. Со всего стола к рассказчику поползли пустые и наполненные водкой стаканы, вовлекая в действо все новых зрителей.

— Значит, это он, это наши, это тоже наши. И еще двое на улице в машине. Дай еще два стакана. На столе замерла целая гора стаканов.

— Ну! И что дальше? — все больше заинтересовывался ходом минувших событий периферийный гость.

— Дальше кранты. Кровавое месиво. Первого он ухлопал вот этого, — показал рассказчик. — Ударом каблука в кадык, — и, вздохнув, осушил стакан с остатками водки. — Пусть земля ему будет пухом. Второго — носком ботинка в переносицу, — рассказчик осушил и перевернул второй стакан. — И ему пухом. Третьему свернул шею, — третий стакан.

— А что же они не стреляли?

— Не успели.

— Во блин! Даже выстрелить не успели! — то ли удивился, то ли восхитился кто-то из слушателей.

— Остальных он перестрелял из пистолетов, которые были у первых трех. Всех перестрелял! Как в тире! — Рассказчик зло опрокинул все стаканы. Кроме двух.

— А эти два? — показал периферийный слушатель на стаканы.

— Эти приехали позже. Вышли из машины, и их тоже, — последние два стакана упали на стол, и разлитая водка полилась на пол.

— Такого не может быть! Чтобы он всех, а его никто! Не верю!

— Не веришь?

— Не верю! Откуда вы знаете, что это он? Если его никто не видел!

— А если видели?

— Врешь!

— Я вру?

— Ты врешь! Вы все врете. Не может быть так, чтобы один — такую кучу народа замочил.

— А вот я сейчас докажу. А ну Шныря сюда давай! Шныря, говорю, давай!

Быстро отыскавшиеся доброхоты нашли и притащили пьяного в стельку Шныря.

— Он его видел.

— Видел?

— Видел. Как тебя.

— Где ты его видел?

— В доме. Мы на машине приехали, вышли, а тут дверь открылась. Мы глядим, он на полу сидит. И шпалер в руках держит.

— Что же вы не стреляли? Или не убегали?

— А не успели! Он нас троих. Тремя выстрелами. Бах-бах-бах!

Ну откуда было знать перепуганному до смерти Шнырю, что стрелял в него не Иванов, а синхронно снайпер-спец, сидящий в глубине комнаты. И что остальные покойники тоже не его рук и ног дело. Что он вообще в своей жизни мухи не обидел. И что последняя его драка случилась в шестом классе с пятиклассником Петей. И ту он проиграл.

— Ну что, понял! — восторжествовал рассказчик. — За секунду тремя выстрелами троих! Как из автомата!

— Как из автомата, — подтвердил Шнырь и заплакал.

— Ну, значит, мастак! — поразился гость.

— Ха! Я тебе больше скажу. Он до того еще десяток фраеров замочил! И наших тоже! Он такой спец, я тебе скажу, что ему человека грохнуть, что тебе блоху раздавить! И даже еще легче!

— И где он теперь?

— Кто?

— Хмырь этот.

— Откуда я знаю, где? Если бы я знал где, я бы Папе сказал. Папа за него премию назначил.

— Большую?

— Большую.

— Зачем он ему?

— Не знаю. Но думаю, боится Папа.

— Боится? Папа?! Его?!

— Гадом буду — боится! И я бы боялся, — перешел на шепот рассказчик. — Потому что он встречи с Папой не искал. А Папа, выходит, искал. И нашел. Отчего наши пацаны и зажмурились. Так что Папа теперь у него в больших должниках ходит! И мы здесь ему не защита. Все не защита! Ну там прикинь, если он со связанными руками дюжину наших пацанов положил, то скольких может угробить с развязанными? А сейчас у него руки — развязаны! И где он бродит и что у него на уме, ни я, ни ты не знаем. И Папа не знает! И никто не знает! Один он знает!

Глава 7

Иван Иванович лежал на крахмальных простынях, на койке с прикрученным к спинке инвентарным номером, в палате с ослепительно выбеленными стенами и окнами, забранными пуленепробиваемым стеклом. Рядом с койкой, на приставленном к стене стуле, сидел двухметрового роста, с необъятной шеей и квадратным подбородком медбрат.

Стены, инвентарный номер и медбрат были знакомы Ивану Ивановичу. Он уже бывал здесь. И уже лежал на этой кровати. Раньше. Сразу после того, как, попав в лапы мафии, чудом избежал смерти. Но не избежал многочисленных побоев.

В этой палате на одного пациента его лечили. И с ним разговаривали. Люди в белых халатах. Которые просили выполнить мелкие, немедицинского характера услуги. В результате чего он снова оказался в том же месте в том же самом состоянии.

Все вернулось к истокам.

Иван Иванович попробовал пошевелиться. И застонал от боли. Во всем теле.

Медбрат встрепенулся, встал, навис над кроватью и Иваном Ивановичем, заслоняя свет.

— Как вы себя чувствуете?

Иван Иванович неопределенно замычал.

— Вы хотите в туалет? — поинтересовался медбрат.

Иван Иванович кивнул.

— Сейчас.

Медбрат не полез под кровать. Он достал из кармана портативную радиостанцию и, переключившись на передачу произнес:

— Судно!

В дверь мгновенно вошла медсестра. С судном. Она откинула одеяло, подсунула «утку» и ожидающе замерла.

Иван Иванович напряженно скосился на медбрата.

— Может, вы отвернетесь? — предложила тому медсестра.

— Не положено!

Пожав плечами, забрав «утку» и сунув под мышку больного градусник, медсестра ушла.

Медбрат остался. Медбрат сел, застывшим взглядом уставился в пациента и больше не сказал ни слова и ни разу не пошевелился.

Медбрат сидел так, как его учили. Как он сотни часов высиживал в засадах, наблюдая за порученным ему объекгом. То, что в этом конкретном случае его рабочее место располагалось не в дворовых кустах, не в пахнущей мочой подворотне, не на чердаке заброшенного дома, по сути, ничего не меняло. В полупустой, освещенной больничной палате он вел себя точно так же, как в любом другом месте. Он замирал и не сводил глаз с объекта слежки.