Глава 27

«Надо что-то делать. Надо что-то делать. Надо...» — беспрерывным проигрышем звучала в голове одна и та же мысль. Вот уже много часов звучала.

Одна и та же...

Только одна...

В голове Королькова Ильи Григорьевича по кличке Папа... «Что же делать? Что? Что делать?..»

Делать нужно было что-то немедленно. Потому что за последние два дня среди его подручных объявились еще две жертвы.

Одному на даче отстрелили ухо. Так, что вместо вполне симпатичной ушной раковины у него теперь осталось два болтающихся на голове лоскута мяса. Неприятно-пикантная деталь заключалась в том, что его ухо разлетелось на две части в самый напряженный момент обоюдного любовного удовольствия с чувихой другого подручного Папы. Два крика — страсти и ужаса — слились в один. С той лишь разницей, что одному из присутствующих прибыло, а у другого убыло. Ухо.

Вторая жертва пострадала сильнее. Потому что у ней дырка образовалась не в ухе, а в ступне. И тоже не в самый лучший момент его жизни — когда он находился в кабинке сортира ресторана «Вечерний». Неизвестный человек зашел в туалет, дождался, когда в нем никого не осталось, натянул на лицо маску из шерстяной, с прорезями для глаз шапочки, подошел к единственной обитаемой кабинке, тихо постучался и, услышав недовольный голос — «Занято!» — резким ударом выбил дверь.

— Добрый вечер, — вежливо сказал он, вытащил и упер в самые глаза сидящего черный набалдашник глушителя.

— Вы... я... зачем?.. — невнятно замямлил человек на унитазе, завороженно наблюдая за движениями черной дырки глушителя.

— Ты догадываешься, кто я? — спросил незнакомец в маске.

— Я... наверное... да.

— Тогда ты знаешь, зачем я здесь... — и, резко опустив пистолет, выстрелил человеку в стоящую на полу ногу.

Пуля шмякнулась в носок ботинка, пробила кожу, начисто отпластала вставший на ее пути мизинец, продырявила подошву и, отрикошетив от пола, застряла в косяке двери.

— А-а-а! — попытался вскричать раненый, но незнакомец больно зажал его рот левой рукой, другой продемонстрировав дымящийся глушитель. — Тихо! — попросил он. — А то...

Раненый мгновенно замолк и даже попытался сквозь перекосившую лицо гримасу боли изобразить улыбку.

— Если ты откроешь рот раньше, чем через десять минут, я вернусь и убью тебя, — сказал незнакомец, сильно вдавив набалдашник глушителя в лоб раненого. — Понял?

Раненый испуганно закивал, преданно глядя в очерченные шерстяной маской глаза.

— Передашь своему... Папе, что я продолжаю ждать его решения.

Плотно прикрыв дверь кабинки, незнакомец сполоснул в умывальнике руки и ушел.

Пострадавший просидел на унитазе не десять, а двадцать минут. И просидел бы дольше, если бы уборщица не обратила внимания на ползущую по кафелю из одной из кабинок струйку крови.

Пострадавшему вызвали «неотложку», где под местным наркозом отрезали болтающиеся на месте мизинца куски мяса и кожи. На вопрос пришедших по вызову врачей представителей правопорядка — кто в него стрелял, — пострадавший только плакал и клялся мамой, что ума не приложит, потому что врагов у него нет...

Две жертвы в течение двух суток было много. Причем оторванное ухо было вчера, а дырка в ноге — сегодня. То есть точно на следующий, примерно в то же самое время, день. Было очевидно, что стрелок четко выдерживает обещанный им темп отстрела окружения Папы. Один человек — в один день.

Мало того, что он отстреливал людей Папы, он еще и издевался над ними и через них над Папой. Стрелок выбирал для выстрела самые неподобающие, самые «смешные» места и самые неподходящие моменты. Он превращал трагедию в фарс. И тем демонстрировал свою неуязвимость и силу.

Очень удачно демонстрировал. Потому что подручные Папы вдруг разом и все почувствовали неудержимую тягу к дальним командировкам. Туда, куда раньше никто не желал ехать, сегодня выстраивались очереди готовых на немедленный отъезд добровольцев.

Они приходили толпами и убеждали, что если не выехать сегодня, то завтра можно опоздать. Братва боялась. Братве за каждым чердачным окном мерещилось дуло винтовки с оптическим прицелом.

Никто не знал, за что идет мочилово, но все предполагали, что Папа кому-то чего-то задолжал. За что мочила обиделся на Папу.

Больше знал Шустрый и знали братаны, бывшие в доме. И бывшие в доме мочилы. Но Шустрый и братаны уже никому ничего не могли рассказать.

Братва не возникала за долги Папы. Долги Папы — это его долги. Братва не возникала за долги Папы, пока мочила не стал курочить их. Теперь, когда он стал шмалять из своего винта, братва сильно забеспокоилась по поводу целостности собственных шкур. И стала искать себе командировки.

— Чего забегали, крыски? Никак крысоловку почуяли? — зло комментировал их поведение и их просьбы Папа.

— О чем ты. Папа? Мы даже и не думали! Просто надо наконец привезти товар... Отвезти деньги... Переговорить с фирмовыми...

— Не надо привозить товар и не надо говорить с фирмовыми. Никому никуда не надо ехать! — наконец сказал, как обрезал, Папа. — Все будут здесь!

— Но почему?..

— Потому что я так хочу!

— Но Папа... Это дело пахнет керосином! Он начал отыгрываться задом, он отыграется всем...

— Верно! Если продолжать пухнуть здесь, всем будет амба!

— Он перемочит нас по одному из своего винта!

— Точно! Он козырной стрелок... — осторожным, за чужими спинами шепотком окрысились самые смелые.

— Кто вякнул?

Те, кто подал голос, промолчали и сдвинулись за плечи молчавших.

— Кто сказал за мочилу?! — еще раз грозно спросил Папа. — Если кто-то хочет базарить за мочилу, пусть выйдет сюда. Ну?! Кто?

Братва отступила на шаг назад и спрятала взгляды в носки ботинок.

— Если кто-нибудь еще скажет против меня, за мочилу я задавлю своими собственными руками! Я все сказал! Пошли вон!

Насчет своих собственных рук никто не сомневался. Папа не разбрасывался обещаниями, которые не имел возможности исполнить. Папа был авторитет и не мог не выполнить того, что он обещал публично.

Братва, спрятав злобно ощеренные зубы, разошлась. Папа снова взял власть, но Папа чувствовал, что его власть кончается. Потому что появился человек, которого боялись больше его. Если он ничего не предпримет, то его власть кончится совсем!

Снова на его пути встал Иванов. Второй раз, после того кровавого, где он кончал четырнадцать «бригадиров» и «быков», случая. Тогда Папа отмазался обедом в ментовке. А где обедать теперь?..

Нужно было что-то делать! Но что, Папа не знал. Он умел противостоять легавым и умел драться за лучший кусок с себе подобными. Но что делать с невидимками, возникающими на его пути и калечащими его людей, он не знал. Не было у него такого опыта. Этот — первый.

Иванов не напоминал мусоров, потому что не утруждал себя составлением протоколов, допросами и представлением доказательств в суд. Он сам был суд и был исполнитель своего приговора. С ним было невозможно играть в молчанку и невозможно было надеяться на амнистию.

Иванов не был своим, потому что не знал законов своих и потому что вначале стрелял, а потом говорил.

Иванов не был ни тем, ни другим. Он был беспредельщиком. Но был необычным беспредельщиком. Он был беспределыциком, умевшим внушать к себе уважение.

После четырнадцати мертвяков и после стрельбы по живым мишеням Папа очень зауважал Иванова. Во-первых, потому что он самым непостижимым образом находил адреса его подручных и самих подручных. Вначале он нашел Шустрого. И убил его. Потом нашел Гнусавого и Шныря. И покалечил их...

Во-вторых, Иванов не был звонком! Он не бросал слов на ветер и строго исполнял то, что обещал. После Гнусавого и Шныря он обещал отстреливать каждый день по человеку и отстрелил уже двоих. Потому что со дня обещания прошло два дня. Завтра должен был наступить третий день...

Папе было наплевать на продырявленные уши, ноги, задницы или пусть даже головы своей блатной гвардии. Но каждый выстрел, попадавший в них, рикошетом попадал в него. Кому нужен князь, который не может защитить свою дворню? Такой князь очень быстро заменяется другим князем...

Надо было что-то делать. Обязательно что-то делать.

Глава 28

Так получилось, что на третий день Иванов никого не подстрелил. Хотя весь день исправно носил по городу «дипломат». Вообще-то он не знал, что, ходя по городу с «дипломатом», отстреливает людей. Он никак не мог связать свои прогулки и телефонные угрозы с реальными пулями, дырявящими живую плоть. Или не хотел связать, предпочитая считать все это какой-то забавной игрой.

Впрочем, это и была игра. Но игра со смертью, которую придумал генерал Трофимов, а озвучивал майор Проскурин. Согласно сценарию предложенной ими игры на третий день должен был пострадать еще один из приближенных Королькова-Папы. Очень сильно пострадать. Потому что не от слова, а от пули.

Но в третий, назначенный ультиматумом Иванова день жертвы не нашлось. Ну не было ни одной жертвы, ни по одному из намеченных адресов.

— Мак вызывает Фиалку.

— Фиалка слушает.

— Гвоздь отсутствует на месте.

— Где он находится?

— На этот вопрос ответить не могу. Гвоздь рано утром вышел из дому и больше не возвращался.

— Вы выяснили его местоположение?

— Это не входило в мою задачу. Я не располагаю необходимыми силами для ответа на этот вопрос.

— Маку отбой.

И с Гвоздем, похоже, отбой. Ну то есть полный отбой!

— Фиалка вызывает Гладиолус.

— Гладиолус слушает.

— Доложите по Дюбелю.

— Дюбель дома не появлялся со вчерашнего вечера. Но в квартире горит свет и играет музыка. Прикажете проверить квартиру? Или опросить соседей?

— Не надо проверять и не надо соседей. Продолжайте наблюдение. Докладывайте любые изменения.

— Вас понял, Фиалка.

— И с Дюбелем тоже, похоже, отбой... Да что они, повымирали, что ли, все? Раньше времени. То есть до Иванова.

— Роза сообщите о наличии Шурупа.

— Фиалка, говорит Роза. Шуруп на месте. Ну слава Богу. Хоть кто-то...

— Где он находится?

— Точно сказать не могу. Шурупа визуально не наблюдаю.

По всей видимости, он находится в ванной комнате. Уже пять часов находится.

— Почему вы так считаете?

— Из квартиры он не выходил. Никаких передвижений в квартире замечено не было. Мы предполагаем; что он находится в ванной.

Ну ты смотри, и этот туда же! Ни в бега, так хотя бы в ванную. В которой нет окон.

Майор Проскурин отложил радиостанцию и набрал по мобильному генерала, чтобы доложить текущую обстановку.

— Обстановка дрянь. Все «скобяные изделия» попрятались по щелям что твои тараканы. Никого нет. Играет музыка, работают телевизоры, горит свет, но никого нет. Тот, кто есть, моется в ванной. С самого утра.

— Я понял тебя, Степан Степанович. Очень хорошо, что попрятались. Значит, мы попали в точку! Значит, наши предупреждения они восприняли очень всерьез.

— Что делать дальше?

— Ничего не делать — ждать.

— Наблюдение за «изделиями» не снимать?

— Не снимай.

— А если они не появятся?

— Тогда ты их найдешь.

— Где?

— Есть одно место, где, я уверен, они обязательно появятся. У Королькова, который для них Папа...

— Где бабки?

— Но Папа!

— Где бабки, я спрашиваю?!

— Папа. Бабки есть. Вернее, будут... Завтра. Или чуть позже...

Денег не было второй день. Вернее сказать, деньги были, но пойти за ними было некому. Среди братвы случился мор. Почти все были увезены в больницу по поводу внезапно обострившихся аппендицитов. Кроме двух, которые угодили в инфекционное отделение горбольницы с подозрением на бубонную чуму. О чем была выписана соответствующая справка, подтверждающая, что они находятся в спецбоксе отделения особо опасных инфекций и что в связи с опасностью возникновения эпидемии в городе доступ к больным разрешен только в противочумных костюмах.

Папа переживал не за деньги. Папа переживал за шепоток, который пойдет по городу из-за отсутствия сборщиков дани. Свято место пусто не бывает. Если он не соберет деньги сегодня, завтра их начнет собирать кто-нибудь другой. А послезавтра с ним придется воевать за место под солнцем.

— Бабки нужны сегодня. До вечера! — сказал, как отрезал, Папа.

— Но...

— Предупредите, что кто не принесет бабки, будет иметь дело со мной! И вы будете иметь дело со мной!

Иметь дело с Папой было то же самое, что иметь дело с винтарем незнакомца. И даже еще безнадежней. Потому что не спрятаться.

— Мы, конечно, предупредим, Папа. Мы, наверное, соберем. Мы попробуем... — совсем не так, как должны были, ответили блатные Папины подручные. Потому что совсем недавно ответили бы по-другому. Ответили бы:

— Все сделаем в лучшем виде, Папа.

Подручные боялись. Уже, к сожалению, не только его. И его, возможно, уже меньше.

— Завтра! — повторил Папа и резко вышел из комнаты. Блатные помощники потянулись к двери.

— Если что не так, он порешит нас всех...

— Или тот порешит...

— Вернее, тот, чем этот...

— Скорее оба... — высказались они за дверью.

Лучше вытрясти душу из «быков», но бабки собрать.

Но лучше вытрясти так, чтобы не попасть на мушку тому стрелку.

Лучше заплатить кровью «быков», чем своей... — подумал каждый из них.

Братва сошла на первый этаж и вышла на улицу, где возле забора на заасфальтированной площадке были расставлены их иномарки.

— Внимание! Наблюдаю шесть объектов. На выходе из дома! — предупредил в микрофон Мак.

— Понял тебя. Мак. Объекты вижу, — подтвердил гладиолус. — Вызываю Фиалку.

— Фиалка слушает.

— Говорит Гладиолус. Прошу разрешения работать.

Вышедшие из дома мелкоуголовные братки столпились возле одной из машин и что-то горячо обсуждали.

— Папа сильнее.

— Почему сильнее?

— Потому что ближе.

— Папа только грозит. А этот за два дня чуть не угробил четверых наших.

— То-то и оно, что «чуть». А Папа — ни «чуть». Папа угробит по-настоящему. Лично я предпочитаю получить пулю в ногу, чем перо под ребра.

— Ну и что делать будем?

— Лучше бы — лечь на дно. Но придется то, что Папа сказал.

— А я думаю...

Думали подручные Папы, может быть, первый раз в жизни. Вернее сказать, обсуждали вслух то, что думали. Потому что раньше, даже если что поперек авторитета Папы и имели, то не возникали. А тут языки развязали. В таком неудобном во всех отношениях месте.

— Фиалка вызывает Розу.

— Роза слушает.

— Как у вас?

— У нас все в порядке. Подходы чисты.

— Что Ромашка?

— Ромашка на месте.

— Фиалка вызывает Гладиолус.

— Гладиолус слушает.

— Гладиолусу работать. Два объекта работать... Два, потому что за вчерашний и сегодняшний день. Потому, что такой был уговор — один выстрел в один день.

— Вас понял, Фиалка. Приступаю к исполнению. Гладиолус дослал в ствол патрон, вжался плечом в приклад и припал к окуляру прицела. В перекрестье замелькали лица.

— Кого работать?

— Кого хочешь.

Это был очень непривычный приказ. Снайперы не пехотинцы, которым все равно, в кого палить. Снайперы всегда работают конкретный объект. А здесь — «кого хочешь»!

Гладиолус провел дулом винтовки по лицам, выбирая жертвы.

Пожалуй, тот и тот.

Не потому, что они хуже других. Потому что удобней других стоят.

Гладиолус остановил движение винтовки. Совместил крест прицела с жертвой. Задержал дыхание. Снял предохранитель. И плавно вдавил указательным пальцем курок.

Пуля, коротко взвизгнув в воздухе, ударила одного из стоящих в ногу, ломая и дробя кость. Раненый упал навзничь и дико закричал:

— А-а-а!

Братва разом дернулась в стороны в ожидании второго выстрела. И не ошиблась. Второй выстрел последовал.

Снайпер, мгновенно сместив дуло винтовки вправо, поймал в прицеле плечо второй жертвы и произвел выстрел. Чуть позже, чем следовало, произвел. На долю секунды позже.

Пытаясь спастись, мелькнувший в окуляре прицела человек присел, подставив под выстрел вместо плеча — голову. Пуля хрустко впечаталась в лоб и, пройдя сквозь мозг, вышибла затылочную стенку черепа. Отчего у всех создалоа впечатление, что голову разорвало в куски.

— Это он!

— Шухер!

— Спасайся кто может!

Братва бросилась в стороны, но по большей части в сторону недалекой, обещавшей спасение двери, из которой они совсем недавно вышли.

— Работу закончил, — сообщил Гладиолус.

— Гладиолусу разрешаю эвакуацию. Снайпер быстро, но аккуратно разобрал винтовку и сложил ее в чемоданчик.

— Фиалка вызывает Розу.

— Роза слушает.

— Ромашке — отбой.

— Сашка. Ты где? — привычно крикнул в подъезд сунувшийся в парадное «случайный прохожий».

Иван Иванович, подхватив «дипломат», начал спуск с пятого этажа к входной двери.

В другую дверь, больно пихаясь коленками и локтями, оттаскивая друг друга за руки и волосы, ломилась братва. Дверные косяки трещали от их напора.

Те, кто уже проник внутрь, тащили из карманов шпалеры и, передергивая затворы, вставали между проемов окон, где их нельзя было достать с помощью винтовки.

В доме стоял гул от топота ног, матерных криков и клацанья затворов.

— Что там происходит? — громко спросил со второго этажа Папа.

— Какая-то заваруха на улице, — доложила ничего еще не понимающая охрана.

— Какая, на хрен, заваруха! — возмутились уцелевшие братаны. — Он Серого завалил. Он ему башку из своего винта в куски разнес! Там мозги по всему двору...

— Кто стрелял? — перекрывая возмущенные голоса, крикнул Папа.

— Он стрелял. Он!

Папа быстрыми шагами подошел к окну и, прижавшись спиной к стене, выглянул наружу. Просто так выглянул. Следуя выработанной во время милицейских облав привычке.

Он выглянул и увидел улицу. Увидел машины и идущих по своим делам прохожих. Которые знать не знали, что вон за тем, недалеким забором только что убили одного и ранили еще одного человека.

Папа еще раз оглядел прохожих и увидел то, что не ожидал увидеть, но что хотел увидеть.

Из двора дома, что стоял напротив, не спеша вышел мужчина в длинном светлом плаще. И так же никуда не торопясь пошел по направлению к стоящей неподалеку машине. Он шел так, как будто не знал, куда шел и, главное, откуда шел! Как будто просто прогуливался. Но если он просто прогуливался, зачем он держал в правой руке большой, черный, тяжелый «дипломат»?