Милиционер сделал подряд три выстрела, вгоняя пули в стену возле самой головы преступника. Он был неплохой стрелок, он быстро воспользовался оружием. На подобное обстоятельство убийца не прореагировать не мог. Он отвел руку и в ответ на три сделал единственный свой выстрел. Милиционер упал, выронив пистолет. И все же ему повезло. То ли исполнитель занервничал, то ли его внимание отвлекли разбивающие стену пули, то ли глаза припорошила осыпающаяся кирпичная пыль, но выстрел оказался не смертельным. У профессионалов такое случается редко.
      На нейтрализацию второго милиционера понадобилась секунда. Но эта была та секунда, которая дарила мне шанс. Мгновенно поняв, что убежать не успею, я решился на атаку. При всей рискованности такого выбора, он был единственно возможным способом сохранить жизнь. До завершения поворота ствола в мою сторону я успел совершить два рекордных прыжка навстречу противнику. Если бы я с ними выступил на олимпийском стадионе, я бы собрал все медали. Правда, спортсмены при аналогичных условиях — за победу — жизнь вместо презренного металла — показали бы еще лучшие результаты. Личная заинтересованность — лучший двигатель рекордов.
      Ствол пистолета довершил разворот раньше глаз держащего его человека. Он был крепким профессионалом, мой убийца. Его вновь приобретенные рефлексы были крепче природных. И все-таки он опоздал. Придержав пистолет левой рукой, правой я нанес несильный, но точный удар противнику в висок. Убийца осел, еще успев произвести два направленных в пустоту выстрела.
      Теперь мне надо было срочно, пока не подоспели блюстители порядка, уходить. Этот бой я, хоть и по случайности, выиграл. Правда, уверен, будет и второй, и третий. Какой-то из них я неизбежно проиграю. Судя по оперативности, которую проявили заговорщики, надежд на спасение у меня почти нет. Наверное, я у них иду под номером один, если они решились на такое «сырое» покушение.
      Надо уходить, и желательно не только с места преступления. При всей отвратности отступления как формы ведения боя других альтернатив нет. Противник числом больше, возможностями выше, а у меня ни союзников, ни четкого плана действий. Вся моя тактика: бьют — беги, причем так, чтобы пятки земли не касались. Это позволит отсрочить печальный момент передислокации с этого света на тот на неопределенное, если повезет, достаточно продолжительное время.
      Конечно, стыдно бегать словно травимый сворой псов заяц. И бесперспективно. Все равно рано или поздно поймают и растерзают.
      А если не убегать? К примеру, сдаться в руки правосудию и пересидеть время в камере предварительного заключения, взяв на себя соучастие в убийстве милиционеров? Преступление не рядовое, и, значит, охрана будет соответствующая. А?
      Нет, достанут, через все решетки достанут. Не пулей, так???цом. Я им теперь что кость в горле, после этого неудавшегося покушения. В особенности если предположить, что не вся Контора продалась заговорщикам. Им нужна гарантия моего молчания. А гарантией может служить только смерть. Смерть или… Или?..
      А вот это мысль. Правда, до конца обмозговать ее я не успею. Нет у меня времени. Еще минута-другая, и на место преступления прибудет милиция. Все, что я могу сделать, — я могу сделать сейчас. Рискнуть? Или бежать? Или все-таки…
      Я быстро отошел к милиционерам. Один безоговорочно мертв. Другой еще дышит. Это обстоятельство решило исход моих сомнений. Я быстро поднял потерянный пистолет, сунул его в безвольную руку милиционера и, прицелившись, выстрелил. Пуля казенного «Макарова» ударила в лежащее без сознания тело убийцы. Он дернулся и затих. На этот раз уже окончательно. Навсегда. Моральная сторона встречного убийства волновала меня мало. Он шел за моей жизнью — в результате проиграл свою. Все справедливо. По принципу: кто с мечом к нам придет…
      Меня волновала не мораль — возможный итог моей спонтанно начатой и очень рискованной операции.
      Вернувшись в подворотню, я случайным осколком стекла резанул себя поперек руки, постоял несколько секунд обильно смачивая асфальт кровью, и, сунув пистолет убийцы в карман, быстрым шагом прошел в темноту двора, не забывая метить свой путь в заметных местах красными каплями.
      Будущим следователям я оставил идеально составленную и однозначно толкуемую мизансцену преступления: некто из неясных побуждений из темноты проходной арки произвел выстрел в совершающего патрульный обход милиционера и еще один в подоспевшего ему на помощь напарника. В свою очередь, напарник ответил несколькими выстрелами из табельного оружия, вследствие чего нападающий был убит. Осмотр указал на наличие вблизи места преступления еще по меньшей мере одного человека, который был случайно или преднамеренно ранен в результате перестрелки и с места преступления скрылся. Отсутствие на месте орудия преступления позволяет предположить его соучастие в преступлении.
      Милиционер, если выживет, ничего другого рассказать не сможет, вряд ли он считал количество произведенных им выстрелов, один из которых, слава выучке российских постовых, попал в цель. Следователям останется только отыскать подраненного свидетеля-соучастника, который сможет подтвердить выводы следствия.
      Вот и все. Мосты, по которым можно было бы вернуться на исходные позиции, сожжены. Теперь только вперед. Отойдя на несколько кварталов, я закрыл рану и прямым ходом отправился домой. В остаток утра мне надо было переделать еще массу не терпящих отлагательства дел.
      В квартире я по-быстрому сбросил в сумку необходимые мне вещи и захлопнул дверь. В ближайшее время появляться здесь мне было нельзя. Дальнейший мой путь лежал в… отдел кадров самого крупного в городе завода. А где мне еще было отыскать подходящие для задуманного дела кандидатуры.
      — Дело у меня особого, сугубо конфиденциального рода, — предупредил я начальника, точнее, начальницу отдела кадров, демонстрируя удостоверение майора Безопасности.
      Таких удостоверений в хозяйстве всякого уважающего себя конторского Резидента отыщется не один десяток. Хоть на имя заместителя директора ЦРУ.
      — Какого рода? — испуганно переспросила пожилая кадровичка.
      — Конфиденциального, — заговорщицки повторил я. — Сугубо!
      Не знаю почему, но заковыристое слово «сугубо» вкупе с демонстрацией соответствующей формы удостоверения действует на канцелярских начальников безотказно — они хлопают глазами и погружаются в легкий бюрократический транс. Сколько раз проверял.
      — Так вы мне поможете или как?
      — Конечно, конечно, — засуетилась, задвигалась начальница. — Как же иначе? Я же понимаю. Мы же в некотором роде коллеги…
      — А раз коллеги, мне не надо лишний раз предупреждать вас о возможных последствиях разглашения моего здесь пребывания. Вот и хорошо. Требуется мне немногое: все подряд личные дела ваших работников мужского пола в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. Зачем — объяснять не имею права, но вам, как человеку профессионально близкому, намекну — ищем мы одного, возможно, скрывающегося в городе опасного преступника. Дела прошу приносить в этот кабинет вас лично, чтобы остальные работники меня не видели. Ну что, приступим.
      За несколько часов сверхнапряженной работы, отсмотрев более полутора тысяч личных дел, я отобрал десяток подходящих мне кандидатур. Один подходил под все параметры просто идеально. Не всегда нам не везет, случаются и удачи.
      — Увы, — сообщил я начальнику отдела кадров итог своих работ. — У вас пусто. Спасибо за помощь. Может статься, еще увидимся. Ну а если кто-то узнает о моем к вам визите — увидимся непременно.
      Требуемого мне мужчину я выцепил прямо в цехе, оттащив от фрезерного станка.
      — Давайте выйдем на улицу. У меня есть к вам несколько вопросов, — строго сказал я, продемонстрировав удостоверение. Пусть немножко испугается, пусть занервничает, вспомнит все свои и своих родственников, вплоть до третьего колена, грехи. Это полезно. Это размягчает. — Поторопитесь!
      Я добился своего. У бедного работяги, когда он застегивал спецовку, трясущиеся пальцы не могли ухватить пуговицу.
      — Следуйте за мной.
      На улице, дав возможность страху настояться и загустеть, я резко сменил гнев на милость.
      — Скажу сразу, мы хотим поручить вам одно важное дело. Именно вам. Вас рекомендовали люди, которым мы доверяем. В подробности вдаваться не будем. Не скрою, дело рискованное. Но очень важное. Вы можете отказаться. И тогда очень, очень нас подведете.
      Фрезеровщик сглотнул слюну и огляделся по сторонам.
      — За работу, близких вы можете не опасаться. Мы обо всем позаботимся. Возможные издержки мы компенсируем. Вы, я слышал, ждете очередь на квартиру?
      — Да, — выдавил из себя кандидат в спецагенты.
      — Вам ее не надо ждать — вы ее получите. В этом кейсе причитающиеся вам за сотрудничество деньги. (Почти весь резидентский резерв.) Их хватит на двухкомнатную квартиру. По завершении операции вы получите дополнительно ровно такую же сумму еще на две комнаты. Берите. — Я сунул кейс в руки рабочего. — Я приду через час, и вы скажете мне ваше решение. В любом случае вы имеете право потратить десятую часть находящихся здесь денег.
      Это очень важно — сразу дать деньги и разрешить их тратить. Нельзя покупать человека теоретически. Заграничные фразы — «Мы положим на счет в банке причитающуюся вам сумму» — у нас не проходят. Нашему человеку надо увидеть деньги живьем, пощупать, понюхать, похрустеть, прикинуть, на что бы их можно было потратить. И обязательно пересчитать, разглаживая и складывая в ровные стопочки. Потом, когда эти деньги перечтены, переведены мысленно в жилые метры и гекалитры спиртного, расстаться с ними почти невозможно. Вот так взять и отдать заветный чемоданчик?! Счастье свое, везение? Ей-Богу, легче жизни лишиться! Нашему человеку гораздо легче расстаться с самой крупной, но неосязаемой суммой, чем с самой маленькой, но удерживаемой в руках.
      Через час рабочий пришел с пустым чемоданом.
      — Я согласен, — сказал, словно с обрыва в холодную воду прыгнул, он. — Только можно задать один вопрос? Я кивнул.
      — Почему выбрали именно меня?
      — Из-за личностных характеристик.
      Не мог же я ему объяснить, что исключительно только из-за овала лица, разреза и цвета глаз, формы носа, комплекции и группы крови, идеально совпадающих с моими.
      Когда рабочий понял, что от него требуется, — отступать было поздно. Да, честно говоря, я бы и не отпустил его. Времени искать другого кандидата у меня уже не было.
      Позволив ему для храбрости и на посошок стакан водки, я отвел новоиспеченного агента в заранее облюбованный подвал, сделал укол одноразовым шприцем-тюбиком в руку и, развернув бессознательное тело под нужным углом, вытащил подобранный несколько часов назад пистолет убийцы. Я выстрелил ему в голову, практически снеся нижнюю, совершенно не похожую на меня часть челюсти. Глядя на разбитое, окровавленное лицо, я словно в зеркало заглянул. Всего один кусок потребовалось отсечь от глыбы исходного материала, чтобы копия абсолютно совпала с оригиналом. Правда, мой новый знакомый — не бездушный кусок гранита, но и я не скульптор. Я — загнанный в угол Резидент, которому любой ценой надо оторваться от дышащей в затылок погони, любой ценой выиграть время.
      Кровавую рану на лице двойника я залепил его же разорванной рубахой, пистолет сунул за пояс брюк. Надеюсь следователи смогут увязать утреннее происшествие, кровавый след, затерявшийся во дворах, и этого с разбитым лицом незнакомца, случайно обнаруженного в подвале. За тридцать минут, что потребуются для приезда «скорой», он не умрет. Да и потом не умрет. При всей внешней кошмарности, нанесенная мной рана не столь уж тяжела, но дара речи лишит моего двойника по меньшей мере на месяц. Мне месяца много. Мне довольно неделю выгадать. Для того я и затеял всю эту сложную комбинацию.
      Труп, с которым возни было бы гораздо меньше, заговорщики обязательно идентифицировали бы со мной и быстро убедились бы в подставке. Мертвецы в моргах у нас особо не охраняются, и осмотреть, обмерить, ощупать вновь поступившее тело особого труда не представляет. А вот этого раненого, надеюсь, охранять будут более тщательно. Ведь он, шутка сказать, замешан в двойном убийстве. Вот и пистолет — орудие преступления — при нем найден. За таким нужен глаз да глаз. В идеале меня, то есть моего дублера, переведут в зековскую больницу под охрану внутренних войск, собак, проволоки и т. п. тюремного антуража. В худшем — приставят пару милиционеров для охраны. Что тоже не плохо. Заговорщики непременно под тем или иным предлогом до меня доберутся и, убедившись в моей бессознательности, на некоторое время успокоятся. Я им действующий опасен, а недвижимый и молчаливый, как бронзовая статуэтка, безразличен.
      Идентификацию они все же проведут, но поверхностную: опросят свидетелей, убедятся в реальности происшествия, связанного с гибелью их агента, меня отсмотрят со всех возможных сторон. Это пожалуйста. Здесь все чисто. Агента застрелил милиционер, что, помимо убедительных косвенных доказательств, он может засвидетельствовать лично. Застрелил во время покушения на какого-то неизвестного, то ли свидетеля, то ли соучастника преступления, от которого, по всей видимости, пытался в последний момент избавиться вооруженный преступник. Тот, получив тяжелое ранение, укрылся в недалеком подвале, где и был найден случайным прохожим, позвонившим в «скорую помощь». Визуальный осмотр пострадавшего — все те же глаза, овал, нос, рост — покажет, что он и есть я.
      Вряд ли заговорщики будут копать глубже, предпочитая фантастические версии реалистичным. Слишком все явно — место, способ, время преступления, действующие лица. Не стал бы исполнитель палить в кого ни попадя. И значит, если кого и ранил, то только того, кого нужно. То есть дело хоть и не до конца, но сделано. Продолжать его — только привлекать к себе внимание. Пока Резидент валяется на реанимационной койке, он угрозы не представляет. А там можно будет посмотреть. У них лишнего времени за каждым подраненным свидетелем гонки устраивать тоже нет. У них сроки, за срыв которых погоны вместе с головами снимают.
      А мне, пока заговорщики не спохватились, надо снова лететь в Москву. Но уже не в Контору. Контора для меня закрыта. Да и лететь надо не мне. Я в больнице под капельницей лежу и не могу одновременно бороться за жизнь на реанимационной койке и шататься по аэропортам. Лететь надо новому, с незнакомыми лицом, фигурой, жестами мужчине неопределенно-средних лет. Я даже знаю, с какими именно лицом, фигурой и жестами. Я давно держал в запасе этот образ и документы, этому образу соответствующие. Кажется, приспело время использовать старую заготовку.

Глава шестая

Глава седьмая