Если они достаточно хорошо подготовились к операции, а время у них было, то между первым контактом и вторым должно пройти не больше четырех-пяти минут. Если больше, они рискуют потерять меня в уличной толпе. Подыгрывать им сверх того, что я уже подыгрываю — неаргументированно зависать перед витринами, замедлять походку до скорости разбитой параличом улитки, перешнуровывать через каждый шаг ботинки, — опасно. Как бы они чего не заподозрили. Ведь с их точки зрения моей главной ролевой сверхзадачей является неприметность, то есть усредненные, не привлекающие внимания манеры, походка, вид. Демонстративная неспешность бросается в глаза не меньше, чем чрезмерная торопливость. Получается, времени у меня, а значит, и у них, не так уж много. Если они не успеют отреагировать, мне придется через несколько дней объявляться в другом месте и в другом, что усложнит и их, и мою задачу, обличье.
      Итак, где обнаружатся первые «глаза»? На чьем лице они будут сидеть? Начинается детская игра в баш-баш. Кто кого первым заметит.
      Начали?
      Парень лет двадцати пяти. Внешний облик, походка, глаза, особенно глаза. Нет, не похож. Торопится. Целеустремленно торопится. Прошел мимо.
      Мужчина под пятьдесят. Хороший возраст для «глаз».
      Идет спокойно, оглядывается. Читает объявления. Он? Или нет? Пожалуй, нет. Слишком медленно идет, слишком долго читает. Привлекает к себе внимание.
      Молодой, лет шестнадцати, оболтус. Поведение подозрительное. Но молод. Слишком молод. Профессии топтуна надо несколько лет учиться. Он что, с раннего детства начал в шпики готовиться? С младых ногтей? Нет, едва ли.
      Женщина с детской коляской. Очень миловидная женщина. Гуляет чадо. А почему, собственно, нет? Чем профессия шпика не женская? Тем, что весь день на ногах, весь день в ожидании? Так они в очередях больше настаивают. Сейчас эмансипация. А шпик — профессия интеллигентная, хорошо оплачиваемая, особой физической силы не требующая…
      Внимание! Группа из трех простоватого вида приятелей. Идут, разговаривают, а глазками, глазками-то по сторонам стреляют. Ищут что-то. Или кого-то? Ненавязчиво так, исподтишка. Чем не вариант? Три пары глаз — тройной обзор. А в группе всегда труднее соглядатаев распознать. Баш? Свернули в подворотню. Передача объекта, то есть меня, в другие руки? Если так, то через секунду в моем обзоре объявятся еще одно или еще несколько лиц. Выходят. Застегивают на ходу ширинки. На штанах характерные мелкие пятнышки. Тьфу! Чтоб вас! Оказывается, они укромное место искали, чтобы нужду справить. Дальше пошли. Опять глазами зыркают, теперь в сторону женских ножек. Ну конечно, теперь в их организмах проснулись иные, кроме темного дворика, интересы.
      Ножек…
      Стоп. А почему та мамаша с коляской никуда, кроме как перед собой, не смотрела? Молодая интересная женщина, сиднем отсидевшая в четырех стенах подле новорожденного ребенка чуть не год, и вдруг никакого любопытства к прохожим. Даже к прохожим мужского пола! Даже симпатичным прохожим мужского пола! Даже к симпатичным прохожим мужского пола, которые явно поглядывают на нее! Ой, не верится! Ей что, неинтересно узнать, как она выглядит после родов? Какие вызывает реакции? Ей безразлична ее внешность? Нет, не сходится. Баш. Гарантированный баш!
      Баш, ребятки!
      И где теперь эта кормящая мама? Остановилась возле остановки. Автобус ждет. Наклеенные на столб объявления читает. Не дождалась. Обратно коляску покатила. Переехала через бордюр. Неаккуратно переехала. Грубовато. И даже взгляд в коляску не бросила. Задумалась очень. Ну-ну. Считайте, что проскочило. Считайте, что я ничего не заметил. Интересно, а вместо ребенка у нее кукла или пистолет-пулемет, завернутый в пеленки?
      Теперь, ухватившись за одно кольцо, мне и другие звенья цепочки будет вытянуть несложно.
      Женщина ушла, а кто вместо нее объявился? Кто эстафетную палочку наблюдения принял? Вон тот скучающий дядя? Да, похоже, не один. Похоже, с ним в одной упряжке идет вон та миловидная целующаяся взасос парочка. Тяжелая у них работа, вот так вот, на каждом углу, по пять минут безотрывно целоваться, глаз от объекта не отрывая. Так и косоглазие заработать недолго, и мозоли на языках.
      Обкладывают меня. Со всех сторон обкладывают. По высшим канонам науки отслеживания. Если дальше такими темпами пойдет, скоро на улице не останется посторонних прохожих. Надо мне успевать действовать пока им новая подмога не подошла в лице сводного отряда скаутов городских средних школ. Тогда здесь вообще будет непротолкнуться. Тогда мне выполнить задуманное будет почти невозможно.
      Итак, я вычислил по меньшей мере девять шпиков, один из которых, судя по всему, вон тот пожилой мужчина, читающий на скамейке газету. Координатор действий. Режиссер, заставляющий появляться на авансцене улицы одних и покидать ее других актеров. Дирижер массовки. За ним особый пригляд. За ним и вон за теми, со скучными взглядами и слегка несимметричными плечами, молодыми людьми. Эти, судя по всему, ликвидаторы,
      Эти в случае побега будут меня вычищать свинцовой, бесшумного боя метлой.
      Все, пора и честь знать! Пора подумать о целостности собственной шкуры. Пока ее не продырявили. Все, что здесь надо было узнать, я узнал. Теперь лишь бы ноги унести.
      Ну что, граждане шпики, готовы к неожиданным поворотам сюжета? Нет? На то и надежда!
      Не убыстряя хода, не меняя выражения лица, никак не выдавая своего беспокойства, я повернулся на девяносто градусов и зашагал к ближайшему продуктовому магазину. На него у меня была вся ставка. Без него шанса выскочить живым и невредимым из-под такой плотной опеки у меня не было. На всех подходах топтуны, в НП наблюдатели, в ближних переулках — как же без него — резерв, назначенный для возможного, если объект вдруг надумает скрыться, прочесывания местности. Здесь если и можно выкрутиться, то только с помощью бронетехни-ки или… ближайшего продуктового магазина. Точнее, его дверей.
      Я сделал последние три шага и взялся за ручку. Двое из наблюдавших за мною шпиков придвинулись ближе. И женщина с коляской, похоже, тоже решила сходить за продуктами. Видно, она вспомнила, что молоко у нее дома прокисло и хлеб зачерствел.
      Ну-ну. Окружайте меня. Тесните. Тяните свои служилые пальцы к моему беззащитному кадыку. Успевайте.
      Если успеете.
      Я потянул ручку на себя, шагнул внутрь, в полутемный тамбур между двумя, наружной и внутренней, дверями. Я шагнул в миг, который решал все. Наружная дверь закрылась.
      Мгновенно распахнув плащ, я сбросил его со спины, одновременно вывернув на левую сторону рукава. На голову нацепил парик, на подбородок налепил жиденького вида бороденку. Глаза занавесил плюсовыми, расколотыми в одном месте очками.
      А поосторожнее нельзя! — ворчливо вскричал я, открывая дверь на… улицу. Ту самую, только что захлопнувшуюся, еще подрагивающую пружиной, еще гудящую от удара. — Никакой внимательности. Все спешат, бегут под ноги не глядят. А под ногами, может, живые люди…
      Только это мгновенное перевоплощение обещало мне (не гарантировало, только обещало!) спасение. Несколько секунд, хотя нет, вру, не несколько, а ровно пять секунд, потребовалось мне, чтобы превратиться из среднего роста, среднего возраста, невнятного вида мужчины в ниже среднего, преклонных лет, характерного, а точнее характерного облика, пенсионера. Чудо свершилось. Зашедший в проем дверей Резидент исчез. Испарился в мгновение ока, не оставив даже следа. Даже характерного запаха серы и паленого козлиного волоса.
      Этого «мгновения ока» я и добивался во время многочасовых предварительных тренировок. Пауза свыше пяти секунд приравнивалась к провалу. Шестая секунда разделяла вхождение в дверь одного человека и выход из нее другого на два самостоятельных события. Один зашел — захлопнул дверь, другой спустя некоторое время открыл — вышел. Последующее сопоставление очередности событий могло натолкнуть моих преследователей на ненужные мысли. Слишком рано натолкнуть. Опасно рано.
      Нет, никаких «спустя некоторое время»! Только одновременно. Один зашел, когда другой вышел! У наблюдавших за дверью должно было создаться впечатление, что они, эти два (настаиваю, два!) прохожих столкнулись в узком проеме входного тамбура. И один, тот, что послабее, проиграл силовое единоборство, по поводу чего и возмущался, потирая ушибленное плечо, на крыльце магазина. Наблюдатели, докладывая наверх, должны были побожиться, что видели одновременно двух человек: отброшенного к косяку старика и мелькнувшую в полумраке тамбура тень убегающего Резидента.
      Более того, они это, уверен, и видели! Наше зрение не всегда отображает реальность. Иногда оно идет вслед воображению. Кто из нас не «узнавал» в каждой второй проходящей мимо прохожей ожидаемую возлюбленную только оттого, что очень хотел ее увидеть! А любимая меж тем была совсем в другом месте и совсем с другим. Точно так же сыскари, увидевшие начальное действие, не могли не продолжить его в своем воображении. Они заметили быстро шагнувший в дверь объект — и тут же вышедшего ему навстречу старика. Остальное они не увидели. Остальное — что объект прошел внутрь, наверное, даже наверняка, стремясь к запасному или грузовому выходу, — они придумали. И ничего другого они придумать не могли! Они были устремлены вперед и думали о том, что там, за дверями, а не о том, что рядом. Поэтому даже не рассматривали внимательно человека, вышедшего им навстречу.
      — Это что же это за молодежь! — орал я, шаркая ногами от магазина и пытаясь хватать шпиков за рукава, чтобы посетовать им на современные нравы. — Это как же так может быть! Здоровый лоб бежит, ни на кого не глядя, и чуть не топчет годящегося ему в деды инвалида. Это зачем это я клал за таких жизнь и здоровье на огневых и трудовых фронтах? Вот вы бы не спешили, а послушали, что вам скажет поживший на свете человек…
      Но меня не слушали, отделываясь вежливыми по форме, но безразличными по содержанию отговорками вроде: «Бывает дед. Извини, дед, не до тебя».
      И слава Богу, что не слушали! И слава Богу, что не до меня! Интересный бы вышел конфуз, надумай торопящиеся к магазину топтуны посочувствовать зашибленному дверями дедушке.
      А раз мое стариковское горе никого не затронуло, ни в ком не вызвало сострадания, раз всем было на меня наплевать, мне пришлось шаркать дальше, к ближайшей арке, за которой был мой двор и мой подъезд.
      А все почему? Потому, что плохо воспитывали молодежь в детстве. Не приучили к уважительному отношению к пусть даже напяленным на скорую руку сединам. Ведь сколько раз и дома, и в школе внушали — не проходите мимо стариков, обращайте на них внимание. Так нет, все как об стенку горох! Вот теперь пусть на себя пеняют.
      В общем, не признали меня сыскари. И не должны были. И дело даже не в парике, не в очках, не в гриме, не в вывернутом, поменявшем свой фасон, цвет и человеческий облик плаще. Дело в перевоплощении. В актерском, если хотите, мастерстве. В том, как я, согнувшись в три погибели и сразу потеряв четверть роста, шел. Как, специфически поджевывая губами, проговаривал слова. Как наклонял голову. Как смотрел. Как дышал. Как поправлял очки.
      Дело в образе.
      В подавляющем большинстве случаев мы узнаем человека не по внешнему облику, а по манере поведения, движениям, жестикуляции. Вот их-то, а не цвет волос я сменил в корне. Я мог оставаться в своих волосах, со своим лицом, я мог быть голым, и все равно я стал бы другим. Этому, в долю секунды преображению из одного человека в другого, нас учили. Не так, как студентов театральных училищ. Так, как разведчиков. То есть много доходчивей. И совсем с другими мотивациями. Мы не премьеры, нам всеобщее поклонение, аплодисменты, переходящие в овации и обмороки поклонниц в первыл рядах, не нужны. Нам нужен тихий, незаметный — вот именно незаметный — успех. На звание народных мы не претендуем. Нам хотя бы на звание живых наиграть.
      В первом же подъезде я зашел в лифт и, отправив его на верхний, чтобы подольше ехать, этаж, второй раз сменил облик. Личину деда я сбросил. Оставаться в ней дольше было небезопасно. Еще десяток-другой минут, и спохватившиеся топтуны, не нашедшие растворившийся в воздухе объект, вспомнят о неприметном, буквально вывалившемся им под ноги старичке. Вспомнят и перероют все окрестности в его поиске. Пора старичку на покой. Для его же и заодно моей пользы.
      Образ умер! Да здравствует образ!
      Виляя бедрами в полутемном пространстве лифтовой кабины, я натягивал на ноги колготки. Женские. И еще надевал туфли. На высоком каблуке. А что же мне, на низком, как какой-нибудь беспородной Золушке-замарашке, ходить? Извините. В моем, не хочу вдаваться в излишние подробности, возрасте женщина должна следить за собой вдвое тщательнее, чем в молодости. В моем без уточнения, возрасте в каких-нибудь там рваных кроссовках на голую ногу не походишь. Только каблуки, только первоклассная, индивидуального пошива одежда. Никакой вульгарщины, никакого псевдомолодежного стиля. Вкус, изысканность, самоуважение, граничащие с самовлюбленностью. Такой должна быть моего — и хватит об этом! — возраста женщина.
      По крайней мере я так считаю. Я-от роду мужского пола, Резидент. Заявляю это со всей возможной ответственностью. Хотя бы потому, что кремов, тушей, помад и прочей косметики я в свое курсантское время извел поболе, чем самая фанатичная модница. И платьев, и обуви перемерил, что другой в самых смелых мечтах не пригрезится. И у зеркала повертелся. И задом под присмотром специальных инструкторов по пластике повилял.
      И еще в женском облике такое повыделывал, что женщине и в голову прийти не может. Например, в колготках через колючую проволоку переползал, да так умеючи, чтобы не дай Бог их не разодрать, в вечернем наряде, под шею юбку скатав, с идущего полным ходом поезда прыгал, каблуками-гвоздиками глаза условного противника вышибал. При всем при этом сохраняя истинно женский шарм и очарование.
      Так что я понимаю в стиле, моде, прическах, походках, макияже и прочих женских штучках-дрючках много больше, чем самые утонченные дамы полусвета. Потому что мне иначе нельзя. Потому что у нас с женским полом цели разные. Диаметрально. Женщине, пусть она даже трижды дурнушка, интересно обратить на себя внимание — что ползадачи. А нам, под женщин работающих, это более чем ни к чему. Что уже целая задача. Для нас чрезмерная заинтересованность тем, что скрывается за отворотом платья, может обернугься провалом, к примеру, надумай туда настойчивый ухажер руку запустить.
      Вот и умудритесь балансировать на тонкой грани между утонченной женственностью, без чего любой мужик, напяливший дамскую одежду, будет выглядеть не более чем костюмированным гомосексуалистом, и отваживающей потенциальных поклонников неприступностью.
      Как здесь без вкуса обойтись? Никак не обойтись. И без стиля одежды, и без соответствующего макияжа, и без походки, и без психологически точно рассчитанного кокетства, и без черт знает еще чего.
      Так что, как бы вы ни спорили, женщина я первоклассная. Много лучше других. Не верите? Тогда подойдите к зеркалу и попробуйте за полторы минуты, пока лифт несколько раз с первого на двенадцатый этаж поднимается, такой рисунок на лице навести, чтобы оно и милым было, и женственным, и недоступным одновременно. И чтобы полета профессионально-внимательных мужских да и женских тоже глаз не заподозрили в вас подмену пола. Способны осилить такую задачку? Ну тогда и не беритесь судить о нюансах женской красоты! Оставьте эту тему людям, в том толк понимающим.
      На улицу я вышла… А вы не спотыкайтесь о буквы, именно так — вышЛА. Разведчик, напяливший женскую личину, и внутри себя должен воспринимать женщиной. Иначе проколется на первом встреченном дворового масштаба донжуане. Если в юбке и на каблуках, но вышЕЛ — то, значит, далеко не ушел. Перевоплощения не может быть только снаружи. Держать роль отдельными частями тела невозможно. Так что вышла. ВЫШЛА! И ничего здесь не попишешь.
      Так вот, на улицу я вышла не более чем через пять минут после того, как в подъезд зашел, навек в нем потерявшись. Заинтересованно, но немножко отрешенно поглядывая по сторонам, я вывернула из арки на улицу. Мне не надо было раздельно контролировать свои ноги, плечи, губы, бюст. За меня это делало мое новое, поверившее в преображение «я». У меня перестраивалась не мимика — психология.
      Сыщики суетились возле магазина. Очень профессионально суетились. Без беготни и лишних телодвижений. Двое вышли из парадных дверей, четверо — со стороны запасных и хоздвора. Они не смотрели друг на друга, не разговаривали, не жестикулировали и никак иначе не выдавали своего знакомства, но тем не менее действовали слаженно и именно так, как следовало им действовать при внезапном исчезновении объекта из поля зрения в замкнутом помещении. Разделившись на несколько бригад, они разошлись в проходные дворы.
      Сейчас с помощью резервных сил они закроют все близрасположенные улицы и проулки. Они будут искать, постепенно расширяя подконтрольную зону, исчезнувший объект, а потом, когда их начальники проанализируют ситуацию, сгинувшего дедушку. Одновременно навстречу им начиная с кварталов, до которых мог, воспользовавшись машиной, добраться беглец, двинется другая цепочка сыскарей. Так, двойной, идущей друг на друга гребенкой они вычешут весь район. При необходимости обыщут подъезды, подвалы, чердаки, под тем или иным предлогом постучатся в подозрительные квартиры. Они внимательно отсмотрят всех встретившихся на их пути мужчин и стариков. Не их вина, что ни мужчины, ни дедушки, которых они разыскивают, в подконтрольной им зоне уже нет. Есть средних лет, не без признаков былой красоты на лице женщина. Женщину они искать не будут. На это у них фантазии не хватит.
      Теперь, когда я освободился от опеки, можно заняться главным делом — отслеживанием ситуации. Только смотреть, кто и куда пошел, кто возле кого остановился. Только смотреть и ничего более. Ради этих перемещений я и решился на рискованные в тамбуре дверей переодевания.
      Уходящие в поиск рядовые шпики интереса для меня не представляли. Меня волновали их командиры и командиры тех командиров. Рано или поздно волны тревоги докатятся и до них. Вот по этим колебаниям я их вычислю.
      Началось, началось броуновское перемещение десятков голов. Закипели страсти, разбрасывая во все стороны фигуры-капли.
      Женщина с коляской проехала мимо читающего на скамейке газету мужчины. Приподнялись, выдвинулись бравые, со смещенным центром тяжести плеч ребятки. Ленивой походкой отправились гулять по улице. Но далеко гулять не стали — разошлись по тротуарам и зависли на углах двух ближайших перекрестков. Интересную картинку нарисовали. Прямо-таки классическую. Страховка начальства при прохождении транспортного средства. А кто начальник? Ну конечно, как я и предполагал!
      Поднялся, свернул газету любитель чтения на свежем воздухе. Подошел к остановке. Постоял пару минут. Взглянул на часы, что-то сам про себя решил, отошел к обочине. Из ближайшего переулка вывернул ничем не примечательный красный «жигуль». Мужчина задрал руку.
      Ничего необычного. Пассажир, не дождавшийся транспорта, решил голоснуть частника, рассудив, что время важнее денег. Все совершенно естественно. Если, конечно, не замечать висящих на углах мордоворотов с руками, засунутыми за отвороты курток.
      Кажется, пора и мне менять каблуки на колеса.
      Я подошла (или уже подошел?) к оставленной здесь накануне легковушке. К своей легковушке, которая несколько дней числилась в угоне, но совершенно под другими номерами. Пропустив машину с Читателем, я, оставляя между нами несколько машин, пристроился в хвост красным «жигулям».
      Я совершенно здраво рассудил, что никуда, кроме как на втык к начальству, любитель периодики сейчас отправиться не мог. Командиры не любят вставлять задним числом, когда страсть уже перегорела. Командиры разносы, равно как телесную любовь, откладывать на завтра не умеют. Ты им, когда загорелось, тогда и поднеси. Разнос после — это совсем другой разнос. С сильно пониженным бюрократическим оргазмом.
      Теперь мне главное было не упустить плутающий в лабиринтах улиц «жигуль». И не попасться на глаза следующей за ним машине охраны. Задача усложнялась тем, что я не имел запасных «колес». Знать бы заранее, куда лежит их путь, я бы угнал и расставил по переулкам еще пять или еще десять машин, которые мог бы менять по мере продвижения. Но об их маршруте заранее могли знать только они.
      Пришлось импровизировать на ходу. Остановка впритирку к борту хлебного фургона.
      — Эй, мужчина, вы не желаете махнуть ваш грузовичок на мою легковушку? Не глядя.
      — Ха-ха-ха!
      А между прочим, зря ха-ха. Я ведь не шутил. Я ведь серьезно. Даже более чем.
      Несильный, но так, чтобы он не мог разговаривать по меньшей мере полчаса, удар в солнечное сплетение, и водитель грузовичка пересаживается на сиденье «жигуленка». Соответственно я-на его место. Впрочем, он не сможет разговаривать гораздо дольше. От пережитого в результате превращения миловидной женщины в хули-ганку-утонщицу потрясения.
      Теперь главное — скорость. Теперь все зависит от нее. Вжимая педаль газа в пол, свободной рукой сорвать парик, разодрать на две части, отбросить вместе с бюстом, кстати, очень неплохим для моего возраста бюстом, платье, открыв совершенно мужского вида тельняшку, смазать заранее приготовленной салфеткой косметику. Быстрее. Еще быстрее. Но соблюдая все правила дорожного движения. Мне только погони ГАИ не хватало.
      Вон он, красный «жигуль». Хорошо, что они не спешат. Точнее, спешат, но памятуя старую русскую поговорку — медленно. Правильно, им привлекать к себе лишнее внимание не резон. Для них незаметность важнее скорости.
      Притормозим. Сольемся с потоком идущих сзади машин. Теперь до третьего поворота я ничем не рискую.
      Первый. Второй.
      Обгоняем «жигули». Здесь им деваться некуда. Здесь дорога прямая.
      Отсматриваем обочины. «Волга». Водитель крутит ручку. Не пойдет. «Москвич». Тоже не под парами. Отпадает. Мне запускать моторы некогда. Автобус с пассажирами. Конечно, прикрытие идеальное, но могут и побить. «УАЗ» — слишком много народа рядом. «КамАЗ». Иномарка. Хорошо стоит иномарка, но в паре сотен метров от нее зависла машина гаишников. Конечно, шансов, что они что-то заметят, немного, но рисковать мне не след. Снова «волга». Снова «КамАЗ». А это то, что надо!
      Притормаживая, я слегка припечатываю бампером новый «москвичек». Разъяренный водитель подскакивает к моей кабине.
      — Ты что делаешь? Ты что делаешь, гад! Да я же тебя сейчас…
      — А что такое?
      — Что?! А ты выйди посмотри! Что! Я же месяца не проездил!
      — Ну чего там? Ну и где?
      — Да вот же, смотри. Вот! — наклоняется к своей машине водитель и тут же оседает на колени от удара ребром ладони по шее.
      Извини, друг, тут дело такое, тут не до сантиментов. Через пяток минут очухаешься, найдешь свой «москвичок». Если его к тому времени другие ухари не угонят.
      Оттащить пострадавшего за грузовичок, чтобы не было видно с дороги. Сесть на водительское место, набросить на плечи его же пиджак, сунуть в зубы сигарету. Чем больше деталей, тем лучше. Я же не с любителями в казаки-разбойники играю.
      Пропустить «жигуль», двинуться следом.
      Сменить еще одну машину.
      Еще.
      Игра на грани фола. И все же очень расчетливая игра.
      Вряд ли пришедшие в себя водители успеют сообщить милиции о происшествии и вряд ли милиция успеет что-либо предпринять до следующей смены транспорта. Дело идет на минуты, а наши блюстители так споро поворачиваться не научены. Главное, не нарваться на скандал во время смены машин.
      Накаркал! Подле оглушенного мною водителя останавливается еще одна иномарка, из которой вываливаются трое не страдающих рахитом хлопчиков. А, так это ваш приятель! Тогда конечно.
      — Ты что сделал? Ты что сделал, падла?!
      — Да вы чего, парни? Я только подошел. Гляжу, водила лежит. Может, думаю, плохо стало…
      Сместиться, выбрать наиболее удобную позицию. Мне бы только раньше времени потасовку не начать.
      — Ты чего, козел, гонишь? Мы же все видели. А, так они еще и видели! Так у них еще и монтировки в руках. Это, конечно, не повезло. Мне. Но им еще больше. Здесь ударами в четверть силы не обойтись.
      Главное, следить за дорогой. Главное, выдержать время.
      — Ребята, ребята! Да пригрезилось вам. Ну куда мне с таким крепышом совладать! Да у меня и рука сломана.
      Показать, ткнуть в самые глаза руку. Человек в драке всегда концентрируется на ближнем к глазам предмете.
      Есть «жигуленок». Проследовал.
      Теперь можно и в драку.
      — Только вы меня, ребятки, не трогайте. Только не надо. Вот рука. Правая. Вот смотрите…
      На правую посмотрели. А левую просмотрели. И правую ногу тоже. Неопытные ребята.
      Теперь ходу! Теперь наверстывать упущенные секунды.
      Кто бы мне раньше сказал, каким образом мне придется подменять машины во время автопреследования, — не поверил бы! Но кто бы сказал, что мне в одиночку надо будет отслеживать бригаду следящих за мною же шпиков, — и вовсе бы на смех поднял. Такое ни в какие, даже анекдотические, схемы не укладывается. Это бред сивой кобылы. Не может заяц ловить бегающую за ним стаю волков!..
      Не может! А ловит! И, кажется, не без успеха. Потому что другого выхода нет!
      Все, приехали! Поворот под кирпичный знак. Узкая лента асфальта среди вплотную подступающего леса. Дальше ехать нельзя, дальше только пешком. Аккуратно, леском, вдоль обочины, огибая открытые места. Вот где начальство начальников хоронится. Вот где их логово.
      Трехметровый бетонный забор, КПП, шлагбаум и невинная вывеска — «База отдыха УПР Ремстройтехники» или что-то в этом роде. Ну что ж, может быть, и отдыха. Может быть, и УПР. Я спорить не стану. Мне спорить, что против ветра плевать.
      Спорить не буду. А что за забором и за вывеской скрывается — проверю. Непременно проверю. Сил не пожалею. Здоровья не поберегу!
      И не поберег.
      Ночью я вспорол себе кожу. На ноге, под мошонкой. Нет, я не пытался сам себя путем членовредительства освободить от боевого задания. Как раз наоборот, с помощью мелких телесных повреждений я собирался облегчить его исполнение.
      Мне нужна была порочащая заговорщиков информация. Получить я ее мог только в прямом общении с первоисточником. Зафиксировать только с помощью микрофона. Ползать вдоль забора я охотки не имел. Ничего я там не увижу, кроме еще одного забора и каменных склепов корпусов. Мне нужна была живая речь заговорщиков. Мне нужно было их пусть не чистосердечное, но признание. Все другие способы я испробовал. Уж eсли они от покушения на Президента отмазались, то мне ничего другого не остается, как брать их за голосовые связки.
      От идеи спрятать микрофон на одежде я отказался сразу. Не с дураками предстояло дело иметь. С профессионалами высшей пробы. Эти всего меня, всю одежду, обувь, ключи, ручки, монетки исщупают и на зубок испробуют. Эти одной только проверке электронными детекторами не ограничатся. Детекторы — лекарство для успокоения чайников. Далеко не каждые из них, как рекламируют изготовители, способны обнаружить микрофонный «жучок». И кстати, далеко не каждый «жучок». А уж универсальный поиск включенных, отключенных, телефонных, ретрансляционных, законсервированных, стационарных, носимых и пр. подслушек с помощью одного-единственного чемоданчика типа «дипломат» — это уж и вовсе сказки про Аладдина, сына Али-Альмару-фа и его волшебный, тоже, кстати, на все случаи жизни, кувшин. Нет, универсальных рецептов не бывает. А на каждое противоядие отыщется новый, еще более мощный яд. Настоящий разведчик больше собственным глазам, пальцам и логике доверяет, чем электронике. Впрочем, и электронике тоже.
      Вот на эту их, профессиональных службистов, логику я и ставлю. На нее и надеюсь. Не станут они сверхтщательно выискивать микрофон там, где его, в согласии со здравым смыслом, быть не должно. «Жучок» ставят, куда человеческие уши протиснуть нельзя. А зачем технику параллельно собственным барабанным перепонкам втыкать? Чтобы лучше слышать? Так уши, они чувствительней любого микрофона будут. А на память спецы не жалуются. Забывчивых спецов не бывает. Забывчивый спец — это такой же нонсенс, как слепой впередсмотрящий или глухая телефонистка.
      Конечно, меня проверят, как положено, до последней ниточки, из опасения, чтобы я не сбросил где-нибудь в укромном месте пару-тройку «жуков», но в теле скорее всего ковыряться не станут, потому что это тело из своих горячих объятий уже не выпустят. На то и расчет.
      Вот по этой причине и приходится мне резать собственный организм остро заточенным скальпелем. И эту рану, хоть и нанесенную собственной рукой, по собственной воле, я тоже запишу в актив своим недругам. И за нее, время придет, спрошу как за телесное повреждение, полученное в ходе боевых действий. Один к трем спрошу. А хватит силенок, так и к десяти.
      Обезболив место будущей операции, я надрезал кожу, зацепил, раздвинул, зафиксировал края ранки, осушил выступившую кровь. Далее предстояло самое неприятное — создание полости для микрофона. Не в пластилине создание, не в гипсе — в собственной кровоточащей и дергающейся от боли плоти. Я углубил скальпель, поддел, приподнял одну из мышц, ниже нее нащупал другую, которую оттянул с помощью пинцета. Готово. На теле образовалась нужного размера и, что важно, не прилежащая к коже дырка. Небольшая, может быть, с три спичечных головки. Обильно полив рану заживляющим раствором, я из стерильной упаковки вытащил микрофон, вдавил его в мышцы и свел края раны, залепив кожу специальной, бактерицидного действия, клейкой лентой. Я очень надеялся, что на коже не останется заметных следов. В противном случае придется повторять операцию в другом месте.
      И еще я очень надеялся, что рана не воспалится. Еще в первой Учебке, где нас обучали подобным премудростям, у одного не выдержавшего должной стерильности курсанта уже через день разбарабанило руку до размеров футбольного мяча. В образовавшейся в результате этого полости можно было спрятать уже не только микрофон, но и среднего калибра миномет. В результате курсанта списали в строевую часть.