Глава 25

Координатору доложили о ЧП. На одном из глубоко законспирированных опорных пунктов заговорщиков объявился незнакомец. Тот, который накануне ушел от наружки, охранявшей подходы к одному из помощников Президента. Объявился сам.

Незнакомец предупреждал о какой-то сантехнической неисправности.

— Что он сказал? Прошу передать дословно.

— Он сказал, что «человек, перекрывший воду, просит аудиенции».

Координатор затребовал Чистильщика.

— Как это понимать? — спросил Координатор. Он был политиком и знал далеко не все приемы и методы ведения тайной войны. Ему и не надо было их знать. Каждый человек не может знать все. На это существует аппарат исполнителей. Чистильщик задумался.

— Здесь может быть несколько вариантов. Или он капитулировал, или ведет какую-то свою игру, или является подставкой более серьезных сил, или... Я не готов ответить сразу.

— Что вы думаете предпринять?

— В первую очередь провести дознание, выяснить обстоятельства, с которыми связано его появление. Затем — лишить полномочий Командира базы. Незамедлительно. В дальнейшем — вывести его из игры. На базе провести полную замену личного состава. Для ведения дознания и решения судьбы Командира прошу чрезвычайных полномочий. Два следующих один за другим прокола вызывают подозрение. Без помощи со стороны опекаемый человек не мог уйти от замкнувшейся на нем слежки и тем более не мог выйти на известный строго ограниченному числу лиц объект. Один случай — случай. Два — закономерность. Закономерность — сигнал возможного провала. Плюс к тому проколы наружной охраны во время Акции... Я допускаю, что где-то в цепи, в ее верхних звеньях, происходит утечка информации. Командир базы вне сферы моей компетенции. Я могу разрабатывать его только с вашего согласия.

— Считайте, согласие получено. Оберегая всех, мы не можем сохранять каждого.

Командир базы не зря раздумывал над тем, чтобы уронить незваного гостя на колючую проволоку. Он не умел просчитывать ходы друзей и противников на полпартии вперед, потому и возглавлял только шпиков, а не аналитиков, но интуитивно понимал, что от происшествия лично ему ждать добра не приходится. Правда, масштабы последующего «недобра» он явно недооценил. После случившегося провала заговорщики нервничали и поэтому, принимая решения, особенно касающиеся самосохранения, перестраховывались.

— Следует ли кому-то из моих заместителей, согласно требованиям незнакомца, встречаться с ним?

— Нет. В этом нет необходимости. С этим я справлюсь сам.

— Прошу докладывать об изменениях в данном деле" лично мне, не реже двух раз в сутки.

Глава 26

Вначале, как и положено, меня стали бить. Били почему-то непрофессионально и оттого травмоопасно. У них что, специалистов этого дела нет? У них что, одни костоломы остались?

Я перелетал с кулака на кулак, подобно мячику в волейбольной через сетку игре. Один мою голову вбрасывал, другой глушил, третий ставил блок. Я падал, но тот, что начал, поднимал меня сложенными лодочкой руками от пола. Второй глушил. Третий ставил блок...

На пляже им бы цены не было. На пляже они могли бы держать подачу весь световой день. Без перерыва на купание. Лучше бы их в отпуск отпустили к теплому морю. Честное слово. Лучше бы им мяч в руки дали. Резиновый.

— Перекур.

Голова упала на пол. До следующего вбрасывания. Чего они добиваются? Запугивают? Но тогда лучше использовать хирургические и прочие известные специалистам инструменты вместо кулаков. Пытают? Но есть гораздо более эффективные и не столь грязные в смысле вышибаемых из носа крови и соплей методы. Хотят убить? Тогда почему не убивают? Тренируются? Но тогда явно не в боксе, а в каких-то неизвестных мне игровых видах спорта.

— Вставай.

Короткий удар ногой в пах. Я свернулся клубком, замычал от боли. Что же они делают-то?! Что же они силу не соизмеряют? Так ведь можно остаться и без... микрофона. Черт бы со всем прочим, что рядом с ним располагается!

От удара, от моих судорожно сжатых ног внедренный в мое тело «клоп», конечно, включился. Он же железный, ему же все равно, от каких нагрузок врубаться: давления прилежащих мышц или удара носка ботинка в мужское достоинство. Соответственно за полтораста тысяч метров отсюда включился магнитофон, протащил через звукозаписывающую головку несколько миллиметров намагниченной проволоки, зафиксировал мои мычания, всхлипы и стенания.

— Вставай!

Да встаю, встаю. Не надо так беспокоиться. Я и сам на этом холодном полу залеживаться не желаю.

Вбрасывание. Глушение. Блок.

Команда юношей в рубашках с засученными рукавами продолжает вести в счете. Я бы тоже в эту игру поиграть не прочь. Их головами. Да жаль, руки и ноги связаны. А может, и к лучшему, что связаны. А то у этой команды пару очков отыграешь, тренеры замену объявят, новые партнеры понабегут, со свежими, нерастраченными в спортивной борьбе силенками. Худо тогда моему, почти оторванному от плеч «мячику» придется.

— Вставай!

Новый удар ногой в согнувшуюся спину, в связанные и завернутые за нее руки. Хоть бы что спросили для разнообразия. А то бьют и бьют. Потом надумают вопрос задать, а я уже ответить не смогу.

Следующая технически безупречно исполненная серия.

Я теряю сознание. Натурально. Без симуляции.

Отяжелевшим, ни на что не реагирующим мячиком им играть скучно.

Перерыв.

Все-таки, похоже, меня просто забивают. Как случайно напакостившего бездомного, которого некому защитить пса. Тогда я возвращаться не буду. Тогда я лучше умру в отключке. По крайней мере это будет не так болезненно.

Но умереть в блаженстве беспамятства мне не дают. На мою голову выплескивается ведро ледяной воды, на моих палачей поток отборных ругательств.

— Кто приказал? Кто?.. Кто допустил?.. Как вы смели?.. Смирно!.. Мать вашу!.. Отвечать!.. Вашу мать!.. Ать... ать... ать... Кругом!.. Шагом марш! Арш... арш... арш... ать... мать...

Кто же это разливает такие сладкоречивые для меня речи? Кто, не боясь навлечь на себя опасность, одергивает зарвавшихся хулиганов? Откуда взялся этот ангел-хранитель? С небес? Или из находящейся за стенкой караулки? Боюсь, что из караулки. В добрых ангелов меня верить отучили. Жизнь отучила!

Палачи, топоча подошвами, покинули помещение. «Ангел» остался.

— Что же они с вами сотворили! Ая-яй! Ведь так можно убить...

Здрасьте-пожалуйста! Это, что называется, дальше ехать некуда! Похоже, меня здесь за случайного простака-недоумка держат, если такую навязшую на зубах репризу разыгрывают. Одни бьют — другие жалеют, третьи, которые первых и вторых сюда заслали, в ожидании руки потирают. Одни плохие, другие хорошие, третьи умные. А все вместе — незатейливая комбинация из чередований бьющего кнута и подкармливающего пряника злыдня и добряка следователей. Первого ненавидишь, ко второму ластишься, со вторым откровенничаешь.

А-яй, как низко меня здесь ценят!

А с другой стороны, как им меня оценить? Они же моей подноготной не знают. Вот и рубят по-простому, как в районной прокуратуре, по принципу кашу маслом не испортишь. Ну не поверю я в их топорно разыгранный спектакль. Что с того? Тем паче такие контрастные омовения, особенно когда в область лица, почек и органов продолжения рода, иногда надламывают и самых опытных бойцов. Все-таки когда долго бьют, поневоле начинаешь благоволить к тому, кто, ведя беседу, умудряется обходиться без посредства башмачных мысков и вымоченных в воде полотенец.

— Больше вас бить не будут, — сказал «ангел-хранитель». Сейчас, следуя сценарию, он должен добавить — «если вы ответите на несколько вопросов». В том смысле, что не вынуждайте нас на крайние меры. Но «ангел» сказал не по сценарию:

— Бить не будут. Допрашивать тоже не будут. Вы напишите все, что посчитаете нужным, сами. Вот ручка, вот бумага. Я зайду через час.

А вот это уже в мои планы не входило. Не для того я из себя живца изображал, чтобы умирать молча. Я хотел говорить. Мне надо было говорить. Мне надо было заставить их задавать себе вопросы. Только так я мог вынудить своих противников проговориться. Я ставил на вопросы. Я не был настолько наивен, чтобы надеяться в ходе получасовой душеспасительной беседы усовестить элодея до степени раскаяния. Это только в кино отрицательные герои успевают превращаться в положительных за сто двадцать экранных минут. В жизни на это уходят годы.

Мне нужны были вопросы. Возможно более детализированные. Из любого такого вопроса я смогу впоследствии выкристаллизовать кусочек правды. Спросив — каким образом я догадался о месте закладки заряда или от кого узнал о подробностях покушения, — они тем самым признают факт покушения. Ведь нельзя спросить о том, чего не знаешь!

Это если очень схематично. На самом деле таких лобовых вопросов не будет. Но будет масса других, которые суммарно, соответствующим образом выстроенные, точно укажут на степень осведомленности тех, кто их задавал. Ответы запрятаны в вопросах!

Только в одном случае невозможно дознаться до правды — когда никто никого ни о чем не спрашивает. В том случае, с которым столкнулся я!

— Я не могу писать, у меня разбиты пальцы.

— Мы не торопим.

— Я отказываюсь писать! Мне трудно сосредоточиться.

— Хорошо, тогда писать буду я. Говорит с ленцой, чуть не через зевоту. Психологически они все выстроили очень верно.

Долгое без опаски смертельного исхода избиение, демонстрация безразличия как к жизни, так и к показаниям подследственного (приспичило — на пиши, а нам с тобой заниматься охотки нет), и как результат его неизбежный страх упустить последнюю возможность сохранить здоровье. Короче, навязывание своей воли с одновременным обесцениванием предлагаемого товара. Базарный ряд за полчаса до закрытия рынка. И показная, ладно, можешь болтать, если трудно ручку держать, уступка в конце — цени доброту следователей. Кто в таких обстоятельствах откажется от разговора? Кто, оттягивая — момент возвращения баскетболистов-костоломов, не будет страдать многословием, вспоминая и подробно рассказывая о все новых и новых фактах.

Они попали точно в цель. Правда, в моем случае но совсем в ту, которую брали на мушку. Но попали!

И я начал говорить: длинно, путано, нарываясь на дополнительные вопросы, которых так и не последовало. Потому что если бы я просто молчал, меня просто бы били. На том и строился их расчет.

Диалога не получилось.

Получился монолог. Причем тупой монолог. Я нес всякую ахинею, сн молча выслушивал ее. Два болванчика — один с шевелящимися губами, другой с согласно покачивающейся головой. Вернее, один болванчик, а другой — просто болван, переоценивший свои силы.

— Все? — спрашивал собеседник, когда я замолкал более чем на две минуты.

— Нет, — отвечал я и снова, но чуть другими словами повторял то, что излагал ранее. Короче, сказка про белого бычка.

Он так же добросовестно прослушивал знакомую, из серии мало что видел, мало что слышал, но все готов рассказать, сказочку, делая пометки в лежащих на столе листах.

— Теперь все?

Далее тянуть волынку было бессмысленно.

— Теперь все!

Я проиграл.

Собеседник собрал бумаги и вышел. Ничего не объясняя.

За его молчаливым уходом могло последовать все что угодно: возвращение костоломов, слепой выстрел в голову из невидимой щели в стене, пожизненное заключение. Все — кроме освобождения.

Но последовало то, что я в своих предположениях даже не рассматривал.

Меня потревожили только через сутки. В помещение вошел свежий, которого я еще ни разу не видел, человек. Одно это уже было странно. Заговорщики не любят без крайней необходимости демонстрировать новые лица. Человек сел за стол, коротким жестом отослав всю охрану.

Неужели поклевка? Неужели изжеванный рыбьей мелюзгой живец таки привлек внимание крупной рыбины?

— Зачем вы явились к нам?

— Я уже говорил — предложить информацию.

— В обмен на что?

— На жизнь.

— Но, оставаясь на свободе, вы ее имели изначально.

— Увы, нет. Я стал слишком опасен своим старым хозяевам. Тому есть основания. Вопрос моей ликвидации — это вопрос только времени. Системе может противостоять только система. Например, ваша. Защитить свою жизнь в одиночку я не могу. Кроме того, для безопасного ухода мне понадобятся деньги. Очень большие деньги. И очень большие связи. Вы понимаете — хирургическая пластика, документы, визы, прикрытие, отвлекающие мероприятия. Я не желаю провести остаток жизни, прячась в глухой деревне, в чужом подполье, за кадушкой с квашеной капустой. Я хочу жить нормально. И даже хорошо. Так, как я это заслуживаю. Задачи подобных масштабов один человек решить не в состоянии.

— Допустим. Но тогда где информация? Я прослушал ваши показания. Они очень многословны, очень многозначительны и эффектны на слух. И еще они очень бесполезны. ???Туликове??? бесполезны. Вы не сказали ничего сверх того, о чем нам и так известно.

— Товар по деньгам.

— То есть?

— Мне не предложили реальной цены, Я просил жизнь, а не это. — Я обвел пальцем собственную распухшую физиономию. — Дайте настоящую цену, тогда поговорим о товаре.

Незнакомец усмехнулся:

— В общем, логично. Настолько, что вначале я подумал так же. Я подумал, что туповатый исполнитель ценой предательства пытается выторговать себе сытую жизнь. Не такая уж редкая ситуация. Наверное, это объяснение меня бы устроило. Раньше. Но не теперь, когда положение вещей изменилось.Что-то я не слышал, чтобы крысы стремились вскарабкаться на тонущий корабль. С тонущего на берег соскочить — это сколько угодно. Это нормально. Наоборот редко. Только если это сошедшая с ума крыса. Или очень хитрая крыса. Или знающая то, чего не знает даже сам капитан.

Оправдана в подобной ситуации подозрительность? По-моему — вполне. К нам, после того как мы потерпели сокрушительный провал, переходит с победившей стороны человек, чтобы просить защиты. Тут только дурак не задумается.

Я задумался. Я очень задумался. И задумался не один. Я привлек к сотрудничеству специалистов. Разных. От актеров и психологов до лингвистов. И знаете, что они мне поведали? Что этот человек, — указал он на бумагу, — говорит много меньше, чем хочет сказать, что речь его заранее составлена, заучена и срежиссирована. И что режиссура эта сырая. Посредственная режиссура. В общем, если одной фразой — говоривший говорит не то, что думает, а думает не то, что говорит. Я привык доверять мнению специалистов. Итак, первый вывод — вы не тот человек, за которого пытаетесь себя выдавать. Но какой?

Тогда я попытался ответить на вопрос: что ищет незваный визитер, забираясь по собственной воле волку в пасть? Спасения? Как мы уже выяснили — нет. Информацию? Зачем? Судя по провалу, ею противник располагает в достатке. И знаете, какой вывод я сделал? Парадоксальный. Он ищет сотрудничества! Да, да — сотрудничества! Причем ищет не по собственной инициативе. Одиночка, влекомый корыстью, не способен ставить на кон свою жизнь в игре, не обещающей стопроцентного выигрыша. Одиночка, подчиняющийся коллективу, — вполне. Визитер пришел не жизнь спасать — дело делать. Дело, масштабов которого он, возможно, даже не понимает. Вы камикадзе. Вы камикадзе-парламентер.

У меня челюсть от подобного вывода чуть не отпала. И отпала бы, кабы не отекла от побоев. Это же надо до такого додуматься! Впрочем, додуматься до другого, до того, что я действую на собственный страх и риск единственно с целью доказать наличие заговора, было еще невозможнее! Мой противник был свято уверен, что ему противостоят сплоченные пропрезидентские силы. Допустить, что их план развалил игрок-одиночка, он не мог. И уж совсем не мог вообразить, что, одержав победу, тот победитель явятся сдаваться на милость... побежденных.

— Я угадал?

Я молчал. Он, конечно, не угадал. Он попал точне-хонько пальцем в небо. Но он дарил мне шанс. Шанс на спасение. Я давно уже подозревал, что живым мне из этой переделки не выбраться. Я сам себя переиграл, загнав в безнадежную ловушку. Я шел менять свободу на информацию, а отдал только свободу. И вдруг такое везение! С обложенным волком-одиночкой церемониться не будут, а вот с представителем стаи — дело другое. Тут появляется поле для маневра. Главное, дать ему как следует увязнуть в собственных измышлениях. Главное, не пороть горячку.

— Похоже, к признаниям вы не склонны. Хорошо, поставим вопрос иначе — я тот самый «главврач», которого вы хотели видеть. Такая формулировка вас устраивает?