Глава 49

Страшны казематы Тайной канцелярии — кто туда попадает, обратно не вертается! Был человек и нет его — сгинул! Разве только на плахе его и увидишь напослед...

Ходит мимо народ, на оконца, что в самую землю вросли, озирается, крестится боязливо. Чудится, что там сейчас начальник Тайной Канцелярии генерал-майор Андрей Иванович Ушаков допрос чинит. Хоть вроде и не слышно ничего...

А и не будет слышно, потому как там никого нет! Но под тем подвалом другой имеется — без окошек, весь плесенью да гнилью пропах, своды двухметровые, кирпичные, пол земляной. Из потолка и стен крюки вмурованные торчат да кольца железные, к которым смутьянов приковывают. Кругом факелы смоляные воткнуты да свечи. А в дальнем углу бочка дубовая стоит, водой полна, чтобы узников, чувств лишившихся, из ведра окатывать.

Здесь Ушаков свои разборы государственным преступникам чинит...

Но и тот подвал еще не последний — ежели в дальний угол заглянуть, будет там дубовая, железом обитая дверца, а за ней ступеньки, спустившись по которым в другой подвал попадаешь. Там самых-то злодеев и держат. Оттуда ни крика, ни стона наверх не прорвется. Дышать в нем почти нечем, вода под ногами хлюпает, а в стенах специальные ниши устроены — аршин в глубину, полтора в ширину и два с небольшим в вышину — только стоймя и втиснешься! Сунут туда злодея да дверцей на засове припечатают. Стоит он, сердешный, так день, два, а то и поболе — ни сесть, ни упасть не может, хребтом стену скребет, коленками да лбом в дверь упирается. Есть ему не дают, только разве воды гнилой раз в день в лицо плеснут — он губы оближет, тем и сыт! Через день ноги как тумбы становятся.

В таком-то вот мешке каменном, к стене притиснутый, и Густав Фирлефанц стоял. Да не один, потому что хоть ничего не видел, но слышал, как подле него стонут да маются, судьбу кляня, другие такие же несчастные. А сколько их — кто то знает!.. И сколько они здесь находятся — день или месяц, — поди пойми... Кажется, что год! Нет в подвале ни дня, ни ночи, нет времени — будто ты помер уже. Только монотонно стучат капающие с потолка капли...

Но вот хлопнула дверь! Захлюпали шаги, раздались неясные голоса. К кому идут — уж не к нему ли?! И верно — громыхнул засов, подалась дверца. И Густав Фирлефанц, не имея сил на ногах стоять, кулем свалился на земляной пол. А чего дальше было, как его по лестнице волокли, уже и не помнил. Очнулся, когда его водой гнилой из бочки окатили.

— Ну, здравствуй, Густав, здравствуй, друг сердешный!

Кто это?.. Ушаков?.. Он?.. Да нет, не Ушаков, а сам царь Петр стоит, в потолок сводчатый головой упираясь.

— Здравствуй, Гер Питер, — поклонился Густав.

— Что ж ты, Густав, так-то! — укоризненно качает головой царь. — Или я тебя не любил, не привечал, деньгами не жаловал? А ты со злодеем Монсом сговор супротив меня учинил!

— Не было такого, Гер Питер! — испуганно прошептал Густав.

— А вот и врешь! — вскричал, глазищами зыркая, государь император. — Монс против тебя показал, и еще караульный офицер, и камень у тебя под половицей нашли! Хотел ты рентерию мою разорить!

— Нет-нет, — шепчет, молит глазами о пощаде Густав.

Но только Петр его не слушает, пуще прежнего ярится!

— Сам князь-кесарь Меншиков тебя в воровских помыслах уличил! Алексашка, ты где?..

— Здесь я, минхерц! — выскочил из темноты, подбежал, встал пред царем, готовый услужить Меншиков.

— Сулил он тебе камни, что в рентерии хранятся?

— Было, мин херц! — вздохнул, винясь, Меншиков. — Как на духу!..

И аж перекрестился!

— Слыхал?! — крикнул так, что пламя в факелах вздрогнуло, указуя перстом на Меншикова, Петр. — Говори — было?!

— Нет! — вновь бессильно покачал головой Густав. — Оговорили меня!

— Врет он, мин херц, ну ей-богу же врет!.. — возмутился Меншиков. — Смущал меня речами своими и в соблазн вводил, каменья показывая, говоря, что с шапки Мономаха они! Надобно бы его, мин херц, на дыбу!

Из тьмы шагнул князь Ушаков — верный царев пес, готовый сей час по знаку Петрову на любого кинуться и в клочки разорвать.

Петр махнул.

И тут же к Густаву подскочили заплечных дел подручные генерал-майора. Одним движением, рванув от ворота до пупа, сорвали одежду, подхватив, поволокли под крюк, завернули, стянули веревками руки... Замерли, вопросительно глядя на Ушакова.

— Тяни, — спокойно сказал тот.

Разом, взявши за конец веревки, потянули. Руки Густава задрались за спиной, поползли, выворачиваясь вверх. Он тянулся, пытался привставать на цыпочки — да куда там!

Охнул Густав Фирлефанц!

Петр, приблизившись, жадно глядел ему в глаза:

— Ну, говори, говори, Густав! Сговаривался с собакой Монсом?

Густав помотал головой.

— Тяни! Быстрее тяни! — приказал царь.

Палачи разом потянули, аж присев от натуги! Крупен был Густав, тяжел!.. Страшно захрустели выворачиваемые суставы, и руки его, прокручиваясь в плечах, стали задираться вверх, утягивая за собой тело.

Привычный к чужим мукам, Ушаков спокойно глядел на мычащего от боли Густава, прикидывая, сколько тому плетей отпустить, чтобы он раньше времени дух не испустил, чтобы царя потешил.

А, пожалуй, и три десятка!..

— Ну, теперь-то скажешь? — спросил Петр.

— Оговор... это... — прошептал одними губами Густав.

— В плети его! — приказал Ушаков.

Кликнули Прошку — худого, высокого детину, что мог одним ударом кнута перешибить хребет надвое. А мог тем кнутом долго терзать, с оглядкой. Большой мастер был Прошка — сам Ушаков его за то ценил!

Встал, расправил свитый из кожи кнут, повел плечом, приноравливаясь, куда сперва стегануть.

Но Петр приказ переиначил.

— Не надо кнут!.. Клещи тащи! Да в огонь их — в огонь!

Огонь в пытошной всегда был наготове — в очаге, что в самом углу, тлели, дыша жаром, уголья. В них засунуты были штыри железные да клещи.

Прошка, ловко подхватив одни, подошел к Густаву. Замер.

Раскаленное железо ярко светилось в полумраке подвала, обдавая жаром.

— Жги! — коротко приказал Петр.

Прошка развел рукояти и, собрав пальцами толстую складку на животе и с силой оттянув, ухватил ее клещами. Прожигаемая насквозь кожа, мясо и сало зашипели, как на сковородке. Запахло паленым.

Густав замычал, а потом завизжал что было мочи.

Прошка, глазом не моргнув, так как был давно привычен к крикам, стонам и проклятиям жертв, спокойно давил на рукояти, сводя их вместе. Концы клещей, прожигая плоть с двух сторон, все глубже уходили в тело. Сошлись вместе, проткнув кожу и мясо насквозь. Увидев это, Прошка, рванул клещи на себя, вырывая кусок паленого мяса и бросая шипящий ошметок на пол.

Густав разом осекся, и голова его безвольно свалилась на грудь.

Его окатили водой, приводя в чувство.

Петр с интересом наблюдал за пыткой. Царь был охоч до подобного рода зрелищ, развлекаясь смертными криками и видом терзаемых жертв. Бывало, в охотку и сам брал в руки кнут или клещи, как брал в кузне молот. И — бил. И — убивал!.. Но орудовать кнутом так ловко, как Прошка, неумел, за что того уважал, часто жалуя чарками водки.

Да и что Густав?.. Не один был он такой! Времена на Руси были смутные — жизнь человеческая мало что стоила! Почитай, чуть не четверть подданных своих царь Петр перевел, голодом и поборами моря, на шведские штыки посылая, головы на плахах отсекая, в невских болотах десятками тысяч топя... Что ему один человек...

Густав очухался, застонал.

Ну и, значит, можно все сызнова зачинать!..

Да только — не пришлось. Как увидел Густав, что к нему Прошка с клещами подбирается — закричал страшно, задергался, да и тут же во всем повинился!

Признал все как есть: и что сговаривался с Виллиамом Монсом царя Петра извести, и что подбивал его царицу обманывать и амуры с ней строить, и что драгоценности в рентерии подменял... И назвал имена иных злодеев, с которыми дело имел и на которых по собственной воле указал...

А все от того, что не внял Густав Фирлефанц доброму совету, не прислушался. А — мог бы! Ушаков дурного не посоветует: зачем понапрасну себя и других терзать, зачем упорствовать, муки множа, повинись — коли виновен! Облегчи душу!

Вот и Густав Фирлефанц сперва молчал, а после признался.

Как все...

Глава 50

Собрался было Мишель домой поехать, чтобы белье сменить, в порядок себя привести, да вот — не довелось! Какой уж тут дом, когда кругом такое творится?!

И куда ему теперь?.. Может быть, в городскую, которая должна ему оказывать всяческое содействие, полицию?

— Эх, барин, хватил! — усмехнулся один из наиболее разговорчивых извозчиков. — Какая ноне полиция? Разбежались все! Как стрелять начали — так враз и разбежались!

— Но хоть кто-то из властей остался? — растерянно спросил Мишель.

— Может, и остались, то мне неведомо.

И низко наклонившись с козел, сказал заговорщически:

— Тебе, барин, видать, к юнкерам надо-ть. Они теперича в Лефортове засели и на Арбате, в Александровском училище. Они только одни за временных-то, а боле никто!

Мишель не поверил. Как может быть, чтобы власть Временного правительства, пусть не бог весть какая, пусть временная, рухнула в считанные дни и теперь здесь, в Москве, ее защищали какие-то, хоть и в военной форме, мальчишки! Юнкера!..

А как же милиция, казаки, войска, наконец?

Нет, навряд ли бунтовщики удержатся долго. Да и кто они такие?.. Большевики? Уж не те ли?..

Мишель вспомнил своих в «Крестах» шахматных партнеров, которые чуть не каждый вечер, набившись в одну из камер, устраивали «якобинские» диспуты. Милые, в большинстве своем вполне порядочные и интеллигентные люди. Какие они бунтовщики?

Нет, эти власть не удержат, эти только глотки драть горазды! — решил про себя Мишель.

Нужно искать верные Временному правительству силы, которые должны ему помочь! А там, глядишь, через день-два все утрясется... Если это юнкера — пусть будут юнкера. Доберется до них и там во всем разберется...

— Говоришь, на Арбате они? — переспросил он извозчика.

— Ага! И еще в Лефортове. Стреляют, черти!

— Свезешь туда?

— Я-то?.. — воровато оглянулся извозчик. — Не-а. Наши-то постановили никого туда не возить. Узнают — озлятся. Да и палят там — не ровен час совсем застрелят. Слышь-ка!

И точно, прислушавшись, Мишель различил далекую трескотню винтовочных выстрелов, словно кто-то сухие сучья ломал. И тут же, покрыв отдельные выстрелы, ударил дружный, пожалуй, из нескольких десятков винтовок, залп! И еще один!.. А ведь верно, в самом центре палят, да залпами — прямо как на войне!

И, словно в подтверждение, со стороны Яузы одиноко бухнула пушка, и где-то спустя несколько мгновений раскатился эхом взрыв.

Из пушек, в Москве?!

— Видал!.. — задрал вверх палец извозчик. — Никто теперь туда не поедет. Куда в другое место — с превеликим нашим удовольствием, а туда — ни-ни! И пешком ходить не советую, враз подстрелят! Они там на крышах сидят и, как кого увидят, счас в него палят!

— Кто они? — попробовал уточнить Мишель.

— Не знамо кто — может, те, а может, иные, а тока кого увидят — враз стреляют и сразу наповал! Я там нынче был, так стока мертвяков на мостовой валяются — жуть!..

А как же тогда до Арбатской площади добраться, когда ни пешком, ни на «лихаче»? Путь-то не близкий!

— Ты вот что, барин, ты вона с ними езжай, — указал извозчик на тянущийся через площадь обоз из дюжины кляч, волочащих огромные черные бочки. — Оно, конечно, грязно и пахнет, да тока их точно никто не тронет! И все лучше будет, чем пешком-то.

И видя, что господин сомневается, добавил:

— Езжай! Здеся тебя, барин, все одно никто не повезет!

Мишель побежал вслед удаляющемуся обозу.

— Стой! — закричал он на ходу.

— Тпру-у! — сказал первый ездовой, натягивая поводья. И обоз встал.

— Чего надо-ть?

Бородатые, в грязных накидках, мужики, сидящие на телегах, глядели на него недовольно. Ну не бумагу же им, Керенским подписанную, показывать?!

— До Арбатской площади довезете?

— А скока дашь?

— Не обижу, — пообещал Мишель.

Ближний мужик подвинулся, уступая ему место подле себя, кинул на веревочное сиденье какие-то лохмотья.

— Садись, коли не шутишь.

Мишель повел носом, но сел.

— Но-о!.. Трогай!..

Кляча довольно резво побежала вперед.

В бочке за спиной тяжело и тягуче заплескало, и тут же в ноздри Мишелю шибануло зловонием потревоженной выгребной ямы. Он прикрыл нос платком и весь съежился, стараясь быть от бочки как можно дальше, но все равно слыша за спиной глухой плеск.

— Не боись, — ухмыльнулся в бороду мужик. — Не наплещет, чай — половины ишо нет!

Бочки были не просто бочками, а ассенизаторскими, которые каждую ночь разъезжались по Москве выгребать нечистоты из ям в домах, где не была устроена канализация. С боку телег были приторочены здоровенные, на длинных жердинах ковши, которыми «золотари» черпали зловонную жижу и лили ее в бочки. Хотя и все равно обливались.

Обоз, вытянувшись вдоль улицы, направлялся в центр. Как раз туда, куда надо было Мишелю.

Клячи бежали ходко — скоро миновали Каланчевку, пересекли Садовую, поехав по переулкам. Обитые железом колеса громыхали по булыжникам мостовой. На улицах никого видно не было.

Но вдруг в конце переулка мелькнули какие-то выбежавшие из-под арки проходного двора тени. Одна, другая... Сверху, над головами, громыхнуло, словно раздался далекий грозовой раскат — видно, кто-то шел по железной крыше. Мишель задрал голову. И тут же раздался, раскатившись эхом, отраженным от стен, выстрел. И еще один!

Звякнуло, посыпалось вниз стекло.

Стреляли не в них, в метнувшиеся из-под арки тени.

Оттуда разом загремели ответные выстрелы. Сверху на землю посыпалась выбитая пулями штукатурка. Одна пуля угодила в водосточную трубу, отчего та отозвалась глухим гулом.

Выстрелы трещали беспрерывно — то сверху, с крыши, то от подворотни.

Испуганные «золотари» остановили обоз, попрыгали с телег и спрятались за бочками. Мишель сделал то же самое.

Перестрелка нарастала, и видно было, что те, кто был в подворотне, берут верх. Они разбежались по улице, залегли за фонари и тумбы и, стреляя слаженными залпами, пытались сбить с крыши врага. Им отвечали вразнобой. Наконец там, наверху, кто-то отчаянно вскрикнул, и железо на крыше вновь загромыхало.

Тени поднялись в рост и, мечась от фонаря к фонарю, побежали в сторону обоза.

Все они были в длинных шинелях с винтовками и белыми повязками на рукавах.

Это были юнкера!

Изредка они останавливались, вскидывали к плечам винтовки и, прицелившись куда-то вверх, стреляли.

Так они добежали до самых бочек.

— Вон туда, в тот подъезд! — возбужденно кричали они. — Мигом!.. А мы зайдем с той стороны.

Юнкера разделились, одни быстро побежали вперед, чтобы перехватить стрелявших в них бунтовщиков со стороны Садовой, другие стали ломиться в подъезд. Но дверь не поддавалась.

— Через стекло надо! — фальцетом крикнул один из юнкеров, по виду — совсем мальчишка.

Задрав винтовки, вышибли стекла, и два юнкера, впрыгнув на подставленные винтовки, нырнули в подъезд, тут же громыхнув щеколдой и открыв дверь. Один за другим они забежали в подъезд.

— Послушайте, господа! — крикнул пришедший в себя Мишель, бросаясь им вслед.

Поймал за полу шинели последнего, прыгнувшего на лестницу юнкера. Это был тот самый мальчик.

— Чего вам угодно, сударь? — сурово спросил юнкер, смешно морща брови и нос.

На вид ему было лет четырнадцать, к нему было даже как-то неловко обращаться на «вы». Но только так и следовало!

— Вы из Александровского училища? — быстро спросил Мишель.

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался юнкер, напряженно, так что уши шевелились, прислушиваясь к тому, как в парадном грохочут сапоги бегущих наверх его товарищей.

— Вы туда?

— Допустим, — подозрительно ответил юнкер, на всякий случай отшатываясь на шаг и выставляя вперед винтовку.

Одному ему здесь, без приятелей, в полутемном парадном, было неуютно. Он хоть и был в шинели и с винтовкой — все одно был мальчишкой.

— Я уполномочен Временным правительством... — быстро забормотал Мишель, доставая и разворачивая свою бумагу. — Мне необходимо попасть в Александровское училище!

— Да?! — обрадовался, расплываясь в совершенно детской, радостной улыбке, юнкер, хотя в бумагу даже не заглянул. — А я сперва думал, вы с ними... — И быстро сказал: — Они Сашку Гурко в руку подстрелили, теперь бы их нужно догнать, пока они далеко не ушли! Непременно — теперь!

И рванулся было прочь. Но Мишель удержал его за рукав.

— Как мне лучше до училища добраться? — спросил он.

— Вам бы туда одному лучше не ходить, — посоветовал юнкер. — Там, в переулках, рабочие засели — не пропустят. Вы лучше с нами — мы пробьемся!..

И, уже не в силах стоять на месте, перепрыгивая через три ступени, бросился вверх по лестнице догонять своих.

Мишель, делать нечего, еле поспевая, побежал за ним.

Они поднялись на верхний этаж, где юнкера кромсали висящий на двери замок.

— Пусти, дай я! — крикнул кто-то. Отскочил на два шага, уставя в замок дуло винтовки, нажал на спусковой крючок. Раздался оглушительный выстрел, и пробитый и сорвавшийся замок повис на одной дужке.

«Мальчишки, какие же они еще мальчишки! — мгновенно в сердцах подумал Мишель. — А если бы рикошет?.. Так недолго и пулю получить».

Там, на фронте, да и во время службы в полиции он не раз видел, к чему приводит вольное обращение с оружием!

Выскочили на чердак. По нему, тыкаясь в темные утлы винтовками, добежали до слухового окна, вылезли на крышу.

И тут же бухнул далекий выстрел, и где-то, совсем близко, в железо крыши звонко ударила пуля.

— Вон они! — закричали, стали показывать куда-то вдаль юнкера, даже не догадавшись присесть.

Грохоча ботинками, побежали по крыше, прикладываясь к винтовкам и стреляя на ходу.

Они были оживлены, с раскрасневшимися, по-детски возбужденными лицами, словно в казаков-разбойников играли! Еще совсем недавно их бы на эту крышу дворник не пустил, сообщив об их шалостях родителям и отстегав вицей, а теперь дворник был им не указ! И — никто! Теперь они выбивали стекла, срывали замки и бегали по крышам, стреляя из винтовок!

— Быстрее, быстрее!..

По крыше через два дома скакали какие-то люди. У них тоже были винтовки, а у кого-то револьверы. Они изредка останавливались, целились и стреляли. И тогда пули, взвизгнув, пролетали над головой или впивались в печные трубы, дробя и вышибая кирпичи.

Юнкера стреляли в ответ. Но ни те, ни другие не попадали, потому что не столько стреляли, сколько бежали, сбивая дыхание.

«Им бы лучше остановиться и дать залп», — подумал Мишель.

Он тоже бежал, перепрыгивая с крыши на крышу, рискуя подвернуть ногу или оступиться на мокром железе и, соскользнув, свалиться вниз! Но все равно бежал, все более и более входя в азарт погони.

Они уже почти достигли беглецов, когда навстречу им ударил винтовочный залп. Наверное, это были те, другие, забежавшие вперед юнкера.

Один из рабочих, всплеснув руками, упал и покатился по крыше. У самого среза он было задержался, но все равно сполз, перевалился через водосточный желоб и с коротким вскриком свалился вниз.

Остальные беглецы, зажатые с двух сторон, сделали несколько беспорядочных выстрелов и нырнули сквозь слуховое окно на чердак.

Сошедшиеся вместе юнкера бросились за ними, но догнать не смогли. Рабочие, высадив окно на черном ходу, выпрыгнули во двор, по которому выскочили на соседнюю улицу.

— Ушли! — раздосадованно говорили юнкера, спускаясь вниз.

— Вон он! — показал кто-то.

Подошли к лежащему на мостовой телу.

Это тоже был почти мальчишка, в сапогах, собранных в гармошку, и торчащей из-под пальто косоворотке.

Юнкера стояли вкруг него, тяжело дыша, и на их лицах не было никакого испуга и сожаления! Кто-то, наклонившись, вывернул у мертвеца карманы, перебрав и разбросав вокруг него какие-то бумаги. Нашел, сунул в подсумок три обоймы, снаряженные винтовочными патронами.

«Как же так? — удивлялся Мишель, наблюдая за ними. — Это же они его убили! Неужели им не страшно на него смотреть?»

Нет — не страшно!

Юнкера развернулись и, о чем-то оживленно переговариваясь, пошли по переулку. И даже лица неостывшему покойнику не прикрыли!

Один из них, тот самый, с кем он говорил вначале, обернулся и спросил:

— Вы с нами?

— Да-да, — кивнул Мишель, задирая полу пальто, которой накрыл мертвецу глаза. — Надо бы его в сторону оттащить.

— Да бросьте вы, ей-богу! — как-то совершенно по-взрослому сказал юнкер. — Обойдется и так!..

И отвернувшись, пошел прочь.

— Стройся, — весело скомандовал кто-то.

Юнкера разобрались по росту, встав в две шеренги.

И слаженно, с левой ноги, зашагали по переулку.

За ними, невольно пытаясь попасть в ногу, шел Мишель.

«Неужели это и есть революция? — думал он. — Неужели этого ждала российская интеллигенция?..»

На перекрестке свернули направо, хотя Арбатская площадь была в другую сторону. Куда это они?

Оказывается, шли домой к одному из юнкеров, который жил поблизости.

— Зайдем на минутку, — предложил он. — Матушка нас пряниками угостит. У нее всегда есть.

Решили зайти.

— А вы что же, идемте с нами, — обернулись все к Мишелю.

Отказываться было неудобно, и он прошел с ними.

Зашли в парадное, поднялись на четвертый этаж.

Юнкер, пригласивший всех в гости, радостно улыбаясь, прокрутил барашек звонка. Раз и еще раз...

За дверью кто-то завозился.

— Кто это? — спросил женский голос.

— Это я! — крикнул юнкер.

— Барин, молодой барин пришли! — громко крикнула, куда-то побежав, женщина за дверью.

И через минуту дверь отворилась. На пороге была немолодая, но очень приятная на вид дама в длинном халате.

— Здравствуй, милый, — приблизилась, поцеловала она в щечку сына. — Надеюсь, твои командиры тебя отпустили?