Глава 33

Трудно служить в России. Особенно когда не щадя живота своего!..

Раньше там, в Голландии еще, в мастерской, было у Густава Фирлефанца пять работников — два подмастерья, два резчика камней, они же гранильщики, и еще один, который из золота да серебра оправы ладил. И все-то были на месте, все при деле с утра до позднего вечера. Минуты без дела не сидели — полируя камни или работая резцом. Никто возле окон не терся и, стоя на улице, табак не курил! Ели все вместе, в одно время и очень быстро, тут же на верстаках. Поедят и снова за работу! А так, чтобы кто-то дольше других ел или еще как от работы отлынивал, — ни-ни!

Если подмастерье начинал лениться, если не вовремя пол мел, резчики таскали его за вихры так, что слезы из глаз на грязный пол брызгали. И верно — чтоб в другой раз неповадно было! А когда резчики должного рвения не выказывали, их хозяин, Густав Фирлефанц, мог запросто их палкой отлупить. Потому что, работая рядом с ними, за своим верстаком, их леность всегда примечал и спуску не давал.

Так было в его родном городе Амстердаме.

Но не так было в Санкт-Петербурге!

Здесь в его подчинении людей было больше, почитай, десять человек — счетчики, переписчики, ювелиры. И всяк норовил, вместо того чтобы свою работу делать, от нее увильнуть! То у них зубы болят, то корова околела, то брат помер, и его теперь закапывать надо! Скажешь переписчику слово — он тебе в ответ пять, и все вроде правильные, все по службе, но только полчаса с ним болтаешь, а дело-то стоит! Глядь — так и день прошел, как не было!

И еще русские работники имели отвратительную привычку на службу опаздывать, уходить с нее хоть на полминутки, да раньше, и обедать по полдня кряду! Как начнут — так, если их вицей не стегать, до самого вечера и кушают! И куда только в них все это влазит! А как поедят — счас на двор просятся и сидят там по полчаса, да по пять раз на дню, лишь бы не на своем месте!

Густав специально по часам засекал, в особой тетрадке отмечал и минуты складывал, показывая, на что уходят целые часы — и все-то без толку! Работники головами качали, сокрушались и винились даже. А на завтра все сызнова! Только на него не взглянешь, работник, глаза в потолок уставя, начинает о чем-то своем думать, тратя на это оплаченное казной время!

Но даже когда они работали, все равно не работали! Придешь в канцелярию, глянешь — вроде все при деле, все суетятся, что-то делают. А вечером посмотришь, что сделано, — а ничегошеньки! И на что только день ушел?!

И всяк подчиненный норовит тебя обмануть да запутать, чтобы свою работу на другого спихнуть, а самому чтобы ничего лишнего и даже своего не делать!

Да разве ж можно так!

Пытался Густав с таким положением дел бороться — сам сиднем в канцелярии сидел и других заставлял. Штрафы ввел — за опоздания, за ранние уходы, за то, что ели долго и после, на дворе лишку задержались, за то что положенного не сделали и пререкались с начальством, не выказывая ему должного почтения. А толку — что? Посчитал, получилось, что если все штрафы учитывать и из жалованья вычитать, то никто вовсе ничего не получит, а еще и будет должен казне! А если все одно ничего не получать — то чего тогда бояться?

Измучился Густав совсем!

А еще сильно его работники воровали. Как в Голландии не воруют! Только отвернешься — счас со стола чего-нибудь пропало: бумага писчая или перо! Даже чернила казенные, шельмецы, норовили слить из чернильниц в особые, которые с собой приносили и в подштанниках прятали, пузырьки! А он-то поначалу все удивлялся, отчего такой расход чернил, когда никакой переписчик свою норму листков исписать не может! А они вон чего удумали! И куда им только эти капли, которым ломаный грош цена! А все одно — тащат, хоть даже чтоб после соседу на окно плеснуть или просто на землю вылить!

Разве понять их!

Но все равно, хоть и долго и плохо, но составлялась опись государевых ценностей, и пусть не сразу, но налаживался порядок их хранения и выдачи. Первыми в особую, которую на европейский манер — рентерией — прозвали, комнату стащили «государству подлежащие вещи», а именно: усыпанные драгоценными каменьями государево яблоко, корону, скипетр, ключ и меч. Положили их в большой, обитый железом сундук с тремя замками и, по предложению Густава, который никому теперь не верил, всех подозревая в злом умысле, положили, что те три замка открываться будут тремя разными людьми, о чем царь Петр собственноручно подписал Указ.

«...К чему Камер-Президенту одному, Камер-Советнику и Царскому Рентмейстеру, каждому по одному ключу быть надлежит; и когда торжественное какое действие случится, то Президенту и двум Камер-Советникам идти в Рентерию и оной сундук отпереть, и надлежащие такие к государству вещи вынать и через двух Камерных Советников к Царскому двору отсылать; а после бывшего торжества взяв, велеть оные паки в Рентерию сохранить».

И хоть хлопотно это было, зато никто один, без других, не мог тот скипетр или яблоко из сундука вынуть и по-тихому стащить. И когда возникала таковая нужда, хоть днем, хоть ночью, вызывали Густава Фирлефанца, при котором неотлучно были ключи от Рентерии, и тут же посылали за Камер-Президентом, Камер-Советни-ком и Царским Рентмейстером, вытаскивая их хоть из постелей, хоть из-за пиршественных столов. И лишь собравшись все вчетвером и призвав офицера, который приказывал караулу расступиться, открывали дверь в Рентерию, а после, тремя разными ключами, отмыкали сундук! Доставали, что требуется, и с превеликими предосторожностями, положив в малый сундучок, в сопровождении шести, а то и поболе солдат, несли во дворец, где передавали царю Петру. И тот брал в руки скипетр или меч или водружал на голову корону. И всегда при той государевой вещице, глаз с нее ни на мгновение не спуская, находился Густав Фирлефанц, который за нее отвечал головой, и если бы ненароком утратил, то его бы враз сволокли в пыточную канцелярию!

А после, как торжество заканчивалось, корону или меч укладывали в сундучок, закрывали на ключ и с теми же предосторожностями, под неусыпной охраной, несли обратно в Рентерию, вновь вызывая Камер-Президента, Камер-Советника и Рентмейстера, которые, каждый своим ключом, запирали большой сундук, а офицер ставил подле двери караул при ружьях и саблях, строго-настрого приказав им никого туда не пущать, а буде кто попытается пробиться силой, палить в них из ружей и насмерть колоть штыками, не глядя на их звания, будь то хоть он сам, хоть фельдмаршал!

Но таков порядок был, когда нужно было взять яблоко, корону, скипетр, ключ или меч. А если чего поплоше — к примеру, золотую табакерку или украшение для царицы или еще чего, то это мог, своею властью, сделать Густав, оставив о том запись в специальной книге и открыв ключом другой сундук в другой, куда никто, кроме него, доступа не имел, комнате. Но и тогда он должен был призвать дежурного офицера, чтобы тот скомандовал солдатам пропустить хранителя, и, находясь при нем неотступно, глядел, чего он выносит, сличая с подписанной царем бумагой!

Ну и как, казалось бы, можно при таком порядке вещей хоть что-нибудь из государевой Рентерии украсть? Никак невозможно!

А все одно — умудрились-таки злодеи!..

Глава 34

Возвращение с того света на этот было пренеприятнейшим.

Во-первых, ужасно болела голова, которой он треснулся об асфальт и которую, сверх того, пинали нанятые им хулиганы.

Во-вторых, болел живот, который тоже пинали и те же самые хулиганы.

В-третьих, болело все остальное тело. Которое тоже били, колотили и пинали и чего с ним только, злодеи, не делали!

И, наконец, в-четвертых, было почему-то ужасно неудобно. Не в смысле душевного комфорта, а в смысле физического положения в пространстве, потому что ноги его были задраны выше головы, а голова неизвестно где, в какой-то узкой щели.

И как все это прикажете понимать?

Мишель-Герхард-фон-Штольц попробовал сообразить, где он теперь находится. Напрягся, услышат какой-то шум, почувствовал, что его мотает из стороны в сторону...

Выходит, он в автомобиле! Осталось понять — в каком.

Мишель-Герхард-фон-Штольц всегда и не без основания гордился своими исключительными аналитическими способностями, которые теперь могли пригодиться как нельзя кстати.

Итак — его везут в машине...

Это очевидно!

В какой?

В карете «скорой помощи»? Нет, там бы он лежал куда удобнее, вытянувшись в полный рост на носилках, и видел бы подле себя, в отсветах мигалки, белые халаты.

Ничего такого нет. Значит, это не «скорая помощь».

Может быть, милиция?

Но почему тогда его руки свободны и почему он лежит, хоть и не в самой удобной позе, но не на металлическом полу, а на мягких диванах? И запах!.. В милицейских «воронках» так не пахнет! Там пахнет кирзой, оружейным маслом, мочой и рвотой заключенных. А здесь — духами.

Хм... И, между прочим, не какой-нибудь подделкой, а настоящими и очень приличными французскими духами!

Отсюда можно сделать вывод, что хозяйка этой машины женщина! Что, кстати, чувствуется по стилю езды — мягкому и плавному. Мужики так не ездят — мужики рвут с места, часто тормозят, разгоняются, мечутся по сторонам, перестраиваясь из ряда в ряд, перегоняют друг друга. А дамы — просто едут...

То есть можно предположить, что он находится в машине той самой дамы, которую он пытался спасти от хулиганов. И, между прочим, спас!

Что очень хорошо! Ведь его целью было познакомиться с ней, показав себя с наилучшей стороны...

Правда, вряд ли с этой... Потому что эта его сторона не самая лучшая. Лучшая — зажата в какой-то узкой щели и уткнута носом в пол.

Странно, почему здесь такая невозможная теснота? Почему он едет согнутым в три погибели, если это «Мерседес»? Там ведь очень просторный салон!..

Мишель-Герхард-фон-Штольц завозился, пытаясь выдернуть голову из щели и развернуться, Что ему кое-как удалось.

Он развернулся и ткнулся разбитой макушкой в крышу.

Ай как больно!.. И тесно!.. И как голова болит!..

Но тут он вспомнил, что настоящий джентльмен, особенно имеющий целью покорить даму, не должен обращать внимание на такие мелочи, как разбитая вдребезги голова.

— Разрешите представиться... Мишель-Герхард-фон-Штольц, — гордо сказал он.

Но тут увидел свое отражение в зеркале заднего вида.

Ой-ой!

Это лицо совершенно не шло Мишелю-Герхарду-фон-Штольцу, больше походя на рожу Мишки Шутова после недельной запойной гулянки и драки стенка на стенку, «наших с городскими». Оно было бесформенным, опухшим, мятым, в синяках, шишках и кровоподтеках.

Как с таким можно покорять дам, хоть даже телятниц подшефного совхоза — было решительно непонятно!

Машина резко вильнула.

— Ой! — радостно ойкнул совершенно очаровательный женский голосок. — Как хорошо, что вы очнулись!

За рулем точно сидела дама. Как по заказу — неземной красоты, натуральная, не крашеная блондинка.

Но, черт побери!.. Совсем другая блондинка!..

И машина была явно не «мерседесовского» класса — была маленькая, с низким потолком, с рубленой топором приборной панелью. В общем — была отечественного кроя «Жигулями». Лишь бы только не «шестеркой»!..

Так ведь нет — точно «шестеркой»!

«Чудак ты... на известную букву алфавита! — в сердцах сказал быстро все понявший Мишка Шутов. — Это ж надо — мадам перепутать, в упор не узнав!»

«Так там же темно было! И потом, разглядывать Даму при первом знакомстве по меньшей мере невежливо!» — попытался оправдаться Мишель-Герхард-фон-Штольц.

Хотя точно — маху дал, да еще какого!..

— Нда-а! — разочарованно замычал, ругая себя на чем свет стоит, Мишель-Герхард-фон-Штольц.

— Вам что — плохо? — испуганно вскинулась блондинка.

И верно — угадала! Мишелю-Герхарду-фон-Штольцу было так плохо, что он даже не изображал бодрячка. Как можно так промахнуться! Самого себя заказать и за свои же деньги так себя исколошматить, что ни одного живого места нет! Причем — совершенно зря!

И тут Мишель-Герхард-фон-Штольц припомнил в подробностях, как его били. Куда. И с какой силой.

И его выдающиеся аналитические способности отметили еще одну несуразность... А зачем они его так сильно лупили? Чего они так усердствовали, если по его же просьбе, за его же деньги?!

Этот пункт требовал немедленных разъяснений.

— Как я здесь оказался? — удивленно спросил он.

— Я с работы шла, а тут хулиганы, — ответила оказавшаяся не той дама. — Я кричала, но никто не остановился, ни один человек! А вы... вы не испугались, вы вступились!

— Сдуру! — прокомментировал Мишка Шутов.

— Они вас сильно побили, да? — участливо спросила блондинка.

«Еще бы — наваляли по первое число! — хотел пожаловаться Мишка Шутов. — А все из-за вас!..»

— Ну что вы, пустяки, совсем чуть-чугь, — небрежно отмахнулся Мишель-Герхард-фон-Штольц.

«Чуть-чуть?! — возмутился Мишка. — Разделали как асфальтовый каток черепаху! Башку чуть совсем не раскроили! И — живот! Не говоря о всем прочем! И еще неизвестно, как это „прочее“ скажется на любви к дамскому полу!»

Это верно — голова, живот и особенно «все прочее» сильно саднили. Как же они так не рассчитали?.. — вновь задался неразрешимым, на первый взгляд, вопросом аналитический ум Мишеля-Герхарда-фон-Штольца. С которым он, тем не менее, блестяще справился, предположив что:

Если эта дама оказалась не той дамой, то хулиганы тоже могли быть не теми хулиганами, а другими, настоящими! И все то, что было, было не задуманной им инсценировкой, а нормальной дракой.

Если, конечно, предположить, что он перепутал не только дам, но и хулиганов тоже! Отчего его так и били! За то, что он с ними ТАК разговаривал!

Как же он умудрился?!

«Что — бандитов при первом с ними знакомстве тоже разглядывать невежливо?» — не преминул съязвить Мишка Шутов.

Да, неладно получилось!.. Просто так все неудачно совпало — эта дама тоже оказалась блондинкой, тоже высокой и еще более красивой, и на нее тоже напали хулиганы... Тут хоть кто мог ошибиться!

«Выходит, мы ее по-настоящему спасли?» — похвалил себя Мишка Шутов.

«Получается так!» — был вынужден согласиться Мишель-Герхард-фон-Штольц.

«Ну а раз так, то пусть она компенсирует!..» — заявил Мишка, косясь на симпатичный профиль.

«Чем?» — удивился Мишель-Герхард-фон-Штольц.

«Тем самым!.. Курсом реабилитации! Может, мы из-за нее на всю жизнь пострадали. Если теперь же не принять самых срочных мер! Вот и пусть везет и...»

Так ведь уже и везет! А куда, собственно?..

— Позвольте полюбопытствовать, куда мы едем? — вежливо поинтересовался Мишель-Герхард-фон-Штольц.

— Как куда — в больницу! — удивилась блондинка. — В Склифосовского.

В больницу Мишелю было никак нельзя. Узнают свои — засмеют. Причем — в лучшем случае. Потому что в худшем сделают оргвыводы, так как эту встречу он организовал по собственному почину, без одобрения свыше.

Нет, в больницу он не согласен!

И, похоже, не он один...

— Только знаете, у меня будет к вам одна просьба, — тяжко вздохнула блондинка. — Я вас довезу, но можно я не буду заходить в приемный покой?

— Почему? — не понял Мишель-Герхард-фон-Штольц.

— Ведь вы не упали, вас избили, и врачи обязаны будут сообщить об этом в милицию. Что мне нежелательно.

— Почему?! — вновь и еще больше удивился Мишель-Герхард-фон-Штольц.

Дама замялась. Но все равно сказала.

— Я служу в такой организации, где любые, в которые попадают ее работники, происшествия проверяются. И если что, мне придется писать множество объяснительных.

Где ж она работает-то? На Лубянке, что ли?

— И можно полюбопытствовать, где вы работаете? — улыбаясь самой обаятельной и неотразимой своей улыбкой, спросил Мишель-Герхард-фон-Штольц.

— Нельзя, — мягко ответила дама, заметив в зеркало заднего вида, как побитое лицо ее спасителя перекашивает жуткая, болезненная гримаса.

Испорченное башмаками хулиганов природное обаяние не сработало...

Но тут свое слово сказал выдающийся аналитический ум Мишеля-Герхарда-фон-Штольца, который, мгновенно сопоставив разрозненные факты, сцепил их в единую цепь причинно-следственных связей и выдал единственно верное решение!

— А хотите, я вам скажу, где вы работаете? — игриво предложил он.

Дама удивленно вскинула на него глаза.

— Попробуйте, — недоверчиво согласилась она, впрочем, совершенно не веря в результат.

— Вы работаете в Кремле, — голосом профессиональной гадалки, вещающей о скором конце света, сообщил Мишель-Герхард-фон-Штольц. — В бывшем Гохране, который теперь называется Алмазным фондом. Так?

И по тому, как резко вильнул в сторону «жигуль» и как дама открыла свой маленький и очень симпатичный ротик, понял, что угадал!

Что на самом деле было не так уж сложно. Если вспомнить и сообразить, что шла она по тому самому маршруту, на ту же самую стоянку, мимо того самого, за которым он притаился, угла! Только, судя по всему, чуточку раньше шла!..

— Вы — экстрасенс? — испуганно, зловещим шепотом, подавшись к нему, поинтересовалась блондинка.

— В некотором роде!.. — многозначительно ответил Мишель-Герхард-фон-Штольц.

Подумав при этом: да и ладно, что не та... Подумаешь... Эта ничуть не хуже той, эта — даже лучше!.. Ему нужно было проникнуть в Гохран, так не все ли равно, с чьей помощью он это сделает.

У него не получилось то, что он задумал, но все равно все получилось как надо!

— У меня есть предложение! — доверительно приблизившись, сказал он. — Давайте никуда не поедем!

— Но как же так, ведь вам обязательно нужно в больницу! — воскликнула, беспокоясь о нем, дама.

— Ну что вы, какая больница!.. Никакая больница мне не требуется! — совершенно взбодрился потерпевший. — На мне все заживает, как на Лабрадоре... — И на всякий случай пояснил: — Есть такая, очень популярная в аристократических кругах Старого Света собака.

Дама улыбнулась, оценив его шутку.

— Ну хорошо, — сказала она. — Только скажите, куда мне вас тогда отвезти?

А куда, собственно?

Можно было бы поехать к нему, тем более что они от его дома буквально в двух шагах. Но это было бы стратегически неверно. Гораздо лучше было поехать к ней, где получить из ее рук первую медицинскую помощь, что очень сближает. И заодно узнать ее адрес.

Правда, его пока еще туда не пригласили...

Дама ждала, как заправский таксист.

— Даже не знаю, какой адрес вам назвать! — смутился Мишель, шаря рукой, так, чтобы не греметь, по карманам. — Я живу тут, недалеко, но кажется, во время недавней схватки... напомнил он о принесенной им жертве. — ...я потерял ключи!

И замолчал, надеясь, что его правильно поймут.

И его поняли. Как надо.

— Тогда можно поехать ко мне, — предложила блондинка, по вине которой ее спаситель не только потерял здоровье, но и утратил кров. — Правда, это довольно далеко... Но зато у меня есть йод и марганцовка...

— А это удобно? — заботясь о репутации дамы, спросил Мишель-Герхард-фон-Штольц. — Все-таки почти ночь!

— Удобно! — категорически заявила блондинка. — Тем более что я живу одна.

— Да?.. И вы не боитесь приглашать к себе одинокого мужчину?

— Нет, ведь он мой спаситель! — улыбнулась блондинка. — Да, кстати, спаситель, как вас зовут?

— Я же уже говорил!

— Что — серьезно, что ли? — не поверила она.

— Совершенно! Мишель... Герхард... фон... Штольц. А вас, по всей видимости, — таинственная незнакомка? — в свою очередь спросил он.

Что так и было!

— Меня — Ольга Геннадьевна. То есть, я хотела сказать, Ольга... — вновь улыбнулась, поправившись, Ольга.

Оля.

Оленька...

— Тогда больше вопросов нет. Возражений тем более! Тогда — я весь в вашей власти! — притворно капитулируя, задрал руки вверх Мишель-Герхард-фон-Штольц.

Надеясь на продолжение столь многообещающего знакомства.

А Мишка Шутов на возможную реабилитацию тоже...

Глава 35

Мишелю Фирфанцеву снилась Ливадия, где он бывал лишь однажды в детстве, отдыхая с родителями в частном пансионе. Там они имели счастье видеть Государя Императора, который прогуливался в сопровождении небольшой свиты по парку. Отец, чтобы он мог лучше все разглядеть, посадил его на плечи, а стоящая подле них мама, боясь, что он испугается, держала его за руку. Самого императора Мишель не помнил, но запомнил то, почему-то совершенно праздничное и светлое ощущение. Шум моря, оживленную цветную толпу нарядных дам с зонтиками и господ в белых сюртуках, их движение, суету, оживленный разговор, где-то там, внизу, и себя, в матросском костюмчике, вознесенного над всеми. И еще отчетливо помнил сумасшедшие южные запахи — соленого моря, горячей гальки и почему-то мандарин...

Во сне он снова был там, но не маленьким, а сегодняшним, взрослым, и все боялся, что вот сейчас, через мгновение, это ощущение свободы, уюта и бесконечного счастья пропадет...

И, конечно, так и случилось!

В дверь позвонили. Кто-то с той стороны, ухватившись за пружинный барашек, крутанул звонок. Раз. И еще раз...

Мишель Фирфанцев проснулся, но выбираться из теплой, с трудом нагретой им шинели в выстуженную за ночь комнату ему не хотелось. Да и вряд ли это к нему — скорее всего, просто кто-то дверью ошибся.

Здесь его никто искать не мог, так как квартира была казенная, приспособленная для размещения прибывших по делам провинциальных сыскарей. Отсюда и скудность обстановки — диван, стол и больше ничего. И даже никаких постельных принадлежностей, кроме двух, грубого сукна, солдатских шинелей, которые он нашел на вешалке.

Здесь Мишель, в холоде и одиночестве, обитал уже третьи сутки в ожидании дальнейших распоряжений.

Все, что он мог и должен был сделать, — он сделал: провел предварительное расследование, задержат и допросил преступника и сопроводил его во «Временное управление по делам общественной полиции и обеспечению имущественной безопасности граждан» — так теперь длинно и бестолково называлась полиция.

Полдня он слонялся по кабинетам, где никто в толк не мог взять, кто он такой и чего ему надо, а когда, наконец, поняли, махали на докучливого посетителя руками. Новой полиции было не до преступников.

С немалым трудом он сбыл с рук ювелира вместе с изъятыми у него ценностями, получив ключи от квартиры и приказ никуда, до особого распоряжения, из нее не отлучаться. Чему был даже рад, так как волнения последних дней сильно измотали его.

Он спал дни напролет, выползая из-под шинелей, лишь чтобы растопить на кухне плиту и согреть себе чаю. Более всего он был рад тому обстоятельству, что избавился от тяготившего его дела и что теперь ему не придется встречаться с Анной в прежнем своем качестве. Увольте-с! Пусть не он, пусть теперь кто-нибудь другой!..

Он набросил на голову воротник шинели, кутаясь в пахнущее мышами сукно.

Но звонок забренчал вновь!..

Да господи, боже ты мой, кому это так неймется?!

Мишель встал, сунул голые ноги в расшнурованные ботинки и прошаркал в коридор.

— Кого надо? — спросил он через дверь.

— Господина Фирфанцева! По делу!

Голос ему показался знакомым.

Мишель вздохнул и отодвинул щеколду.

— С кем имею честь? — спросил он, вглядываясь в полумрак лестничной клетки, в котором смутно угадывалась чья-то тень.

Человек быстро, словно боясь, что перед ним захлопнут дверь, шагнул в квартиру. Он был в темном дождевике и был мокрый с головы до ног.

Но это же, это!..

— Вы?! — ахнул, не веря собственным глазам, Мишель.

— Я-с! — ответил незваный ночной гость, коротко кланяясь.

Это был... Осип Карлович!

Позвольте, но как же так, ведь он сам, лично, сопроводил его в полицию, и теперь ювелир должен был находиться не здесь, а под стражей, где-нибудь в казематах Петропавловской крепости!

Как же так может быть? Или он сбежал?! Но как?!

Мишель вдруг вспомнил, что его револьвер висит в кобуре на спинке дивана, и быстро оглянулся по сторонам, невольно ища глазами что-нибудь, чем можно защищаться. Желательно что-нибудь потяжелее...

Но ювелир, кажется, не собирался на него нападать.

— Позвольте, я вам все объясню, — сказал он.

Мишель молча показал ему в комнаты, вдруг вспомнив, как теперь выглядит. И извинившись, стал быстро застегивать пуговицы.

Он все еще не мог прийти в себя.

Если Рейнгольд сбежал, то его надо прямо теперь сбить с ног, связать и отдать в руки правосудия! — лихорадочно думал он. И вдруг вздрогнул, подумав, что ведь тот мог прийти сюда не один.

А затворил ли он дверь?!

Быстро, стараясь унять тревогу, Мишель прошел к двери, чтобы проверить, в порядке ли запоры.

Да, щеколда была задвинута!

Он бесшумно отодвинул ее и, приоткрыв дверь и сунув ухо в щелочку, прислушался.

На лестнице было совершенно тихо!

Что же, в таком случае, Осипу Карловичу нужно? Вряд ли он рассчитывает справиться с ним в одиночку!..

Осип Карлович сидел на одиноком, поставленном посреди пустой комнаты стуле. Когда Мишель вошел, он встал ему навстречу.

— Чему обязан? — стараясь оставаться спокойным, сухо спросил Мишель, на всякий случай зорко поглядывая на Поставщика Двора.

— Я понимаю всю бестактность своего визита. Смею вас уверить — я никогда не пришел бы к вам, кабы бы не самые крайние к тому обстоятельства, — извиняющимся тоном сказал ювелир.

Мишель молчал.

— Дело в том, сударь, что у меня никого нет... В том смысле, что никого, кому бы я мог теперь доверять...

Он что, надеется сделать из него сообщника? — подивился про себя Мишель. Час от часу не легче!

— Погодите, — прервал он ювелира. — Прежде чем с вами беседовать, я хотел бы узнать, как вы здесь оказались?

— Ах это... — неопределенно взмахнул рукой Осип Карлович. — Известно как...

— Вы сбежали? Сбежали из-под стражи? — предположил Мишель.

Поставщик двора грустно усмехнулся:

— Ну что вы, сударь, успокойтесь! Смею вас уверить, я не убивал никаких стражников и не пилил тюремные решетки. Согласитесь, в моем возрасте откуда-нибудь или куда-нибудь бегать затруднительно. Ничего такого не было.

— Но как же тогда?..

— За деньги-с! — вздохнул ювелир. — Нынче далеко не все столь принципиальны, как вы. Слава богу, есть еще люди, с которыми можно договориться. И, слава богу, что у меня на счету еще остались кое-какие средства.

— Вы дали взятку?! — все понял Мишель.

— Воля ваша — можете называть это как угодно. Я же вам говорил, предупреждал, что в этой стране теперь поколеблены все устои. — И, сменив тон и тему, зачем-то сообщил: — Хочу сказать, что нынче ночью, прямо теперь, я уезжаю. Там, внизу, — ткнул он в окна, — меня ожидает экипаж. Так что вряд ли вы, даже если захотите, можете мне воспрепятствовать.

— Почему не смогу — очень даже смогу! — уверенно заявил Мишель. — Я сам вас арестую!

— И будете выглядеть очень глупо, — пожал плечами Осип Карлович. — Потому что я никуда не сбегал, я отпущен вполне официально, под подписку. Впрочем, вы можете сопроводить меня обратно, обвинив в попытке скрыться. И что с того? Вы добьетесь лишь, что я потеряю еще некоторое количество времени и сколько-то денег. Так стоит ли себя напрасно утруждать?..

— Что вы хотите? — спросил Мишель.

— Чтобы вы помогли мне.

— Я не помогаю преступникам! — твердо заявил Мишель.

— Я понимаю, — кивнул ювелир. — Но речь идет не обо мне. О моей дочери.

Мишель невольно вздрогнул.

— После того, что Анна, в том числе не без вашей помощи, узнала, она не желает иметь со мной никаких дел, — скорбно сообщил ювелир. — Все мои доводы и просьбы не имеют никакого действия, она просто не желает ничего слушать, как видно, отказавшись от меня!..

«Что вы! — чуть не вскричал Мишель. — Это не так! Она не отказалась! Она приходила хлопотать о вашем освобождении!..»

Ему было неприятно, что ювелир может посчитать, что дочь бросила его в бедственном положении.

Но он промолчал, тем более что ювелир уже не был в бедственном положении — был на свободе.

— К сожалению, я теперь не могу здесь оставаться, — произнес, как показалось Мишелю, с сожалением, Осип Карлович. — Я вынужден уехать. Один. Без Анны. В связи с чем я бы хотел просить вас приглядеть за ней. Как только я обоснуюсь — я вызову ее. И вас, если вы не будете против, тоже. Если она останется одна, без поддержки, то, боюсь, она просто погибнет, — вздохнул ювелир. — Слишком она доверчива.

Да, верно!.. — согласился про себя Мишель с Осипом Карловичем, вспоминая обстоятельства последней встречи с Анной. Ее наивностью может легко воспользоваться любой встретившийся на ее пути негодяй.

— Я вам буду крайне обязан! — сказал ювелир. И положил на стол какой-то сверток. — Здесь ее адрес, — сказал он. — Прощайте!

И быстро прошел к входной двери.

Так быстро, что Мишель в первое мгновение ничего не понял. Но, услышав, как звякнула щеколда, рванулся к свертку и схватил его... Неудачно схватил, потому что из прорванной бумаги вниз, на стул и на пол, посыпались какие-то бумажки.

Деньги! — понял вдруг он.

В свертке были плотно сложенные, а теперь разлетевшиеся во все стороны ассигнации.

— Стойте! — в отчаянии крикнул Мишель, падая на колени и лихорадочно собирая рассыпавшиеся по всему полубанкноты.