"Бойцы второго эшелона" не вышли на рубежи сосредоточения, потому что у них... сломалась машина. Как это всегда бывает - в самый неподходящий момент. Она встала на самом выходе из города, где невозможно было переменить ее на другую и даже невозможно было вызвать такси.
      - Куда ты раньше глядел! Хрен от карбюратора!.. - матерно ругались ветераны, со злобой глядя на часы и на копошащегося в моторе нерадивого водителя.
      - Да за такие штучки тебя надо прямо здесь, перед бампером! Без суда и следствия!
      - Руганью делу не поможешь, - вяло огрызался чувствующий свою вину Анатолий.
      - Руганью - точно. Лучше мордобоем!
      - Что же ты перед боем машину не проверил?! Раззява! Ты что, сосунок-новобранец, что за тобой проверять надо? Или сознательный вредитель?
      Анатолий молчал, сосредоточенно стуча во внутренностях мотора гаечными ключами.
      - Теперь все. Теперь не успеем! - чуть не хватались за головы ветераны. - Сожрут они Сан Саныча. С потрохами сожрут! С дерьмом!
      - Надо что-то делать! Нельзя же вот так сидеть и ждать у моря погоды.
      - Может, марш-бросок?
      - Ну да. В полной выкладке. Отсюда до ближайшей реанимационной палаты. Ты вспомни, сколько нам лет! У нас ноги по дороге поотвязываются. А если и добежим, то не раньше чем к будущей весне. Вместе с перелетными птицами.
      - Но все равно делать что-то надо. Не можем мы здесь, посредине дороги, как бельмо в глазу торчать. У нас машина под крышу оружием забита. Рано или поздно к нам какой-нибудь гаишник подойдет, поинтересуется, отчего рессоры так просели.
      - Уходить надо. Хоть вперед, хоть назад.
      Только отсюда.
      - Транспорт нужен. Без колес нам не успеть.
      - А нам и с транспортом уже не успеть. Вышли наши сроки. До последнего. Полковник уже час как в деле. Заглотили Полковника. И теперь переваривают. И помочь ему мы не в состоянии.
      - Продали мы Саныча. Не за понюшку табака!
      Глава 18
      Неудобно сидеть на унитазе. Если ничего не делать. Не стул он. Извертелся Сан Саныч на гладком санфаянсе, как жук на острие иглы.
      Что происходит там, за стенами барака? Живы ли еще ветераны или положены рядком на травку, на подстеленную плащ-палатку и теперь их раздевают донага, разбивают кувалдами лица, срезают мясо и кожу с мертвых пальцев, чтобы никто никогда не мог установить личность обнаруженных мертвых тел. Или они еще ведут свой последний бой?
      И где заложники?
      И боевики? Кроме этих, неподвижно стоящих в проеме двери.
      Вопросы, ответы на которые можно так никогда и не узнать. Потому что в любую следующую минуту тебя могут прихлопнуть как докучливую муху. Вот эти и прихлопнут, которые сейчас охраняют. С удовольствием прихлопнут, потому что устали истуканами стоять. Лечь им охота, или сесть, или потрепаться о том, как сыграл "Спартак". А приходится стоять.
      Еще четверть часа.
      Еще.
      - Слышь, мужики, покурить бы мне, - попробовал вступить в разговор Сан Саныч.
      - Сидеть! - прикрикнул охранник, поведя стволом пистолета в сторону привставшего Полковника.
      - Устал я сидеть. Задница устала. Покурить бы.
      - Сидя кури.
      - Так спичек нет.
      Охранник молча вытащил, бросил коробок. И ни единого слова не добавил.
      Держат службу ребята. Наверное, из бывших срочников, которые зеков охраняют. Натренировались за два года.
      Еще четверть часа.
      Шаги по коридору. Голос.
      - Этого в караулку.
      Очень знакомый голос. Просто чертовски знакомый!
      - Вставай, дед. Пора. Или у тебя запор? Потянули за руки, вытолкнули в коридор.
      - Давай быстрее!
      Торопят. Тоже, видно, устали. Надоело с ноги на ногу переступать. Хочется их на кроватке во всю длину вытянуть. Тоже люди, хоть и бандиты.
      - Сворачивай, - болезненный удар кулаком в левую скулу.
      То есть сворачивать следует вправо. Управляются как кучер с кобылой: слева дали по морде - вправо заворачивать, справа - левый поворот, прямо в лоб - стой на месте и не дергайся. Очень доходчиво.
      Не церемонятся ребятки. Наверное, такое указание было - сантименты не разводить. Иначе бы не решились. Они ж как собаки. Как псы цепные. На команду "фас" - кусают. На команду "фу" - сидят. А эти бьют. Значит, разрешили. Значит, и в дальнейшем жалеть не будут. Вот такой печальный расклад получается, Полковник.
      - Стой! Караулка.
      Вначале зашел один. Робко зашел. Как в кабинет начальника. Вернулся.
      - Заводи!
      - Здравствуйте, Александр Александрович!
      Мать честная. Сам депутат! Семушкин Григорий Аркадьевич!
      В интересные места заносит представителей высшего законодательного органа страны. Просто в самую гущу народных масс.
      - Что ж вы нас, Александр Александрович, за нос водите, вместо того чтобы набирать вес и положительные эмоции на честно заработанном заслуженном отдыхе? По пионерским лагерям бегаете. Вы бы раньше поведали о своей нужде, мы бы вам как заслуженному работнику правоохранительной системы бесплатную путевку выписали. К самому Черному морю.
      - Так и вам в кабинетах, как я погляжу, не сидится. И у вас, похоже, нужда. Большая и неотложная.
      - Все смеетесь, Александр Александрович.
      - Да это я не смеюсь. Это гримаса. Это мне при входе в помещение скулу на сторону своротили кулаком. Случайно.
      - Сами виноваты. Загоняли ребяток наших. То ремонтом заставляете заниматься. То охраной. То рысканьем по всему городу. Им бы на дискотеки ходить да девчонок щупать, а они за вами взапуски бегают. Не утомительно такой образ жизни на старости лет вести?
      - Я бы не бегал, кабы не Догоняли.
      - А вы отдайте, что имеете, вас в покое и оставят. С собой у вас дискетка?
      - Дискета против заложников!
      - Опять торгуетесь. Опять условия ставите. Не надоело?
      - Надоело. До чертиков надоело. Вот думаю, может, больше не торговаться, может, ее кому следует отдать? И дело с концом.
      Смеется депутат. Не боится угроз. Что-то знает он такое, что не знает Полковник.
      - Смешно?
      - Смешно! А здорово вы нас, Полковник, с перебежками через крышу провели. Вот что значит старая школа! Кто бы мог подозревать в древнем старце такую прыть. Я по вашему пути ради интереса прошел - так одышку получил. Честное слово. А вы раза три туда-сюда бегали - и ничего! Такой форме позавидовать можно.
      - А я с детства по крышам гулять люблю. Голубятник я.
      - Ха-ха-ха.
      Как же они про несколько ходок прознали?
      - Значит, вы голубятник. Друзья ваши грибники. А все вместе вы городошники. Единая спортивная команда.
      - О чем это вы?
      И вдруг уже без шуток-прибауток. Без всякого юмора. Жестко и в лоб.
      - О друзьях ваших. О маскхалатах. О "ППШ" через плечо. О ползаньях на брюхе по сильно пересеченной местности. Вы что думаете, мы ничего не знаем?
      Сан Саныч почувствовал, как кровь отливает от его лица. Как начинают мелко и стыдно трястись руки. Депутат говорил о том, что могли знать только он и его друзья.
      - Ох, и насмешили вы нас своим маскарадом! Пузатые деды в диверсантской униформе. Вы что, всерьез думали захватить вот этот наш лагерь? Думали помериться силами с молодыми, натасканными на драку ребятами? Так я заранее мог вам сказать, кто победит. Нет, не дружба, как в футбольном мачте между действующими и ушедшими на пенсию футболистами. Молодость. И сила. Куда вы лезете? Посмотрите на себя. У вас глаза слезятся, пальцы трясутся. Вы старик. Вам скоро на кровать самостоятельно вскарабкаться будет невозможно. А вы за оружие хватаетесь. Надо же реально оценивать свои возможности. Свой возраст. Вы штанишки еще по немощи не пачкаете?
      Боевая молодежь радостно заржала. Похоже, именно для нее разыгрывался этот позорный спектакль.
      - Надумали тягаться с заведомо более сильным противником. А подкладную утку не захватили!
      - Ха-ха-ха!
      - В шантаж ударились. Пожилой человек. Ветеран. Угрожать стали. Так теперь не жалуйтесь, что с вами негуманно обходятся. Вы ведь нам войну объявили. А на войне, случается, бьют. И даже убивают. Или вы об этом не знали? Или вы Великую Отечественную, в которой наш народ двадцать миллионов жизней положил, в вещевом складе пересидели?
      - Ты бы войну не трогал, депутат!
      - А это не твоя война. Ты к ней никакого отношения не имеешь. Ты всю жизнь в красных погонах проходил. Это народ с немцами бился. А ты со своим народом! Ты же вертухай. Ты всю жизнь хороших людей за проволоку штыками гнал да за той проволокой их сторожил. Я как депутат замаялся ваши кровавые делишки разбирать да убитых вами невиновных людей реабилитировать. Ты же бериевец. Про тебя сейчас каждая газета пишет...
      Этого Сан Саныч уже стерпеть не мог. Уже не подбирая слов, уже не разбирая, что делает, он рванулся к обидчику с единственной целью: вцепиться ему в глотку и сжать на ней пальцы. А там будь что будет. Разжать он их уже не разожмет. Даже после смерти.
      Но ни сжать, ни дотянуться до вражьего горла Сан Саныч не сумел. Короткой зуботычиной его свалили на землю и еще на всякий случай пару раз пнули по корпусу.
      - Я же тебе говорил, старик, молодость побеждает. С сухим счетом.
      - Чего ты добиваешься? - сглатывая кровь, прохрипел Полковник.
      - Возвращения принадлежащей мне вещи.
      - Против заложников.
      - А может, против твоих дружков-приятелей? Их больше. И цена им получается выше.
      Сан Саныч напрягся. Случилось, кажется, то худшее, что он и предполагал. Все они, и заложники, и спасители, оказались в руках преступников. Доигрались. Как малые дети с неразорвавшимся снарядом.
      - Ты мне их вначале покажи. А потом потолкуем.
      - Это пожалуйста.
      Депутат поднял к голове радиостанцию. Щелкнул тумблером.
      - Четвертый. Четвертый! Слышите меня? Как там поживают наши старички?
      Повернул радиостанцию к Сан Санычу.
      - Пока нормально. Пока поживают. Возле машины суетятся, бегают. Никак завести не могут. Транспортировать их к вам?
      - Пока нет. Пусть еще помучаются. Пусть машину починят, чтобы нам с ней не ковыряться.
      - А если не отремонтируют? Может, их на месте положить? Чтобы с перевозкой не возиться?
      - Может, действительно положить? - ехидно спросил депутат, глядя в глаза Полковнику. - Или пока погодить?
      Развернул к лицу радиостанцию.
      - Пока не надо. Мы тут еще решаем. Как решим - сообщим. До связи. А ты думал, они в бою пали? Смертью храбрых. Причинив значительный урон живой силе противника? Нет, как видишь. Живы твои деды. Благоденствуют. Под нашим неусыпным надзором.
      - Где они?
      - Тут, недалеко. На выезде из города. У них машина заглохла. Наверное, потому, что старая машина. И водитель такой же. Да к тому же плохой. А вы думали, мы вас в лагерь допустим? Позволим нас из автоматов поливать? Нет, увольте. Вы хоть и слепенькие, и дальше собственного носа не видите, можете сдуру и пальнуть. И попасть в кого-нибудь. Вот мы вас и решили на дороге тормознуть.
      - Вы знали все заранее?
      - Мы знали все заранее. Скажу больше, хотя тебе это будет неприятно. Мы были соавторами вашего плана нападения на лагерь. И в чем-то даже инициаторами.
      Да, да. А что нам было делать? Ты оказался редкостным упрямцем заставлял ремонтировать квартиры и дачи, выдвигал абсурдные требования, грозил. Ты знаешь, во сколько обошлись нам твои строительные прихоти? Раз в двести больше, чем твои будущие похороны. Но мы не крохоборы, мы не стали считаться. Мы даже не стали разрушать того, что успели построить, даже не стали вывозить заранее припасенные строительные материалы. Можешь считать их материальной помощью неизвестных благотворителей впавшим в маразм ветеранам минувших войн.
      Мы оставили тебе все. Но тыне оценил жест доброй воли. Ты проявил редкостную неблагодарность. За десятки тонн дефицитных стройматериалов ты пожалел отдать пустышную десятиграммовую вещицу. Чужую вещицу.
      Нам ничего не оставалось, как перейти к силовым методам убеждения. Заметь, это не мы, это ты сделал выбор. Ты подставил под удар своих друзей! Не принадлежащие тебе тайны ты оценил выше здоровья и жизни близких тебе людей!
      Мы были уверены, что после подобного испытания ты станешь сговорчивей. Как всякий нормальный человек. Но мы недооценили твоего возраста, твоего свойственного старости упрямства. Ослиного упрямства!
      Ты не захотел менять случайно попавшую к тебе информацию на жизнь и душевное спокойствие своих товарищей! Ты выказал редкое бессердечие и эгоизм. Федор Михайлович не желал платить за победу революции единственной слезой ребенка! Ты за всего-то одну дерьмовую дискету запросто пожертвовал не слезой - жизнью ребенка и его матери! И после этого вы рассуждаете о гуманизме?
      Вместо размена во имя человеколюбия вы затеяли милитаристскую возню с поголовным вооружением и подготовкой штурма укрепрайона предполагаемого противника. Наволокли откуда-то ружейного металлолома, которому место даже не в музее - на свалке. Напялили на себя пятнистые балахоны. Кстати, не в обиду будет сказано, выглядите вы в них как коровы в бальных пачках. Ох и повеселились мы, наблюдая за вашей мышиной возней в бинокли. По деревьям словно белки лазили, по кустам прятались, на брюхе по лужам ползали. Мордой по грязной земле! Такие заслуженные люди. В таком почтенном возрасте. Иногда даже жалко вас было. Такие страдания, и совершенно не понятно, во имя чего. Лагерек, видите ли, наш пионерский приспичило рассмотреть. С архитектурой его познакомиться.
      Ползали, лазили, силенки свои старческие надрывали, и никому в слабоумную голову не пришло, что лагерь этот мы специально для вас арендовали. Только для вас. И исключительно ради вас.
      А иначе как бы мы умудрились в одном месте, подальше от правоохранительных служб, без стрельбы и выкручивания рук, всех вас разом собрать? Только на сладкую приманку выманив. Как крыс.
      Вот вы и повыползали. Да не пустые - с оружием! Теперь вам даже у своих дружков-сослуживцев, что в органах продолжают служить, помощи не попросить. Нельзя! Как вы объясните присутствие в ваших карманах гранат-револьверов? А за плечами автоматов? Скажете, на охоту пошли? Так не сезон. А за хранение и незаконное ношение огнестрельного оружия, между прочим, срок полагается. Небольшой. Но для вас-то пожизненный!
      Видишь, как неудачно все повернулось. Были два заложника - стало семь. Были защищавшие свои честь и достоинство потерпевшие - стали вооруженные, опасные для общества преступники. С персональными отпечатками пальцев на всех металлических поверхностях револьверов и автоматов. Теперь вам прямой ход отсюда - и под следствие, а потом в тюрьму. А я, как представитель высшей законодательной власти, осуществлю за этим делом надзор. Непременно осуществлю. Самым тщательным образом. От предварительного заключения до образцово-показательного суда включительно. С привлечением прессы и телевидения на каждом этапе. Ах, позор-то какой. И срок тоже!
      Это если суд. А можно и без суда. И без следствия. Как на войне. "Пропал без вести". И ребенок пропал. И женщина. И все прочие. Ну ты-то, допустим, один как перст. По тебе убиваться некому. А как воспримут безвременное исчезновение своих отцов и дедушек родственники твоих товарищей? Не расстроятся? Не заплачут горькими слезами? А сами твои товарищи как отнесутся к тому, что их по твоей вине, из-за твоего упрямства остатка жизни лишают? Того, что так сладок?
      И всего этого можно избежать, если добровольно отдать то, что отдать все равно рано или поздно придется.
      Ну что? Внемлет старость здравому рассудку? Или только упрямству?
      Сан Саныч чувствовал себя альпинистом, по собственной глупости сорвавшимся с вершины горы в пропасть. Да еще сдернувшим за собой всех шедших с ним в одной связке.
      Он думал, что небезуспешно борется против преступников, посягнувших на жизнь дорогих ему людей, а оказывается, эти преступники и его самого, и его друзей использовали в качестве статистов в написанной ими же трагикомической пьесе. Для них поставили мизансцены, написали слова и заставили поверить в вымысел. Их заставили двигаться, говорить, переживать так, как и следовало двигаться, говорить и переживать людям, оказавшимся в подобной ситуации. Вот только ситуации этой не было! Была пустышка! Фальшивка, подсунутая опытным шулером случайному дураку-картежнику.
      Их сделали по всем правилам сценического искусства. Их сделали по Станиславскому.
      Сан Саныч представил, как они, пригибаясь, подавая друг другу условные знаки, периодически залегая в грязь, ползали по окулярам и экранам приборов ночного видения, через которые наблюдали все их действия, как покатывались со смеху, как комментировали их комические ужимки невидимые ими наблюдатели, и ему стало нестерпимо стыдно.
      - Итак, твое решение? В свете вновь открывшихся обстоятельств.
      Сан Саныч был раздавлен и уничтожен. Он понимал, что драка проиграна. Что шансов на выигрыш или хотя бы на ничью нет. Что противник оказался на голову сильнее. Но он понимал также, что не может не продолжить борьбу. Не ради победы. О ней разговор уже не идет. Ради спасения. Хотя бы кого-нибудь. Хотя бы женщины и ребенка, которые ничего не знают и ничего никому рассказать не смогут. Он должен был продолжать борьбу, сколь бы безнадежной она ни казалась.
      В его случае борьбой была торговля. Торговля за каждую голову. За каждое мгновение жизни! Торговля до последнего.
      - Я слушаю!
      - Условия старые. Дискета против заложников. Против всех заложников.
      - Ты ничего не понял, старик, - раздосадовано вздохнул депутат. - Я думал, ты умнее.
      И, уже не обращая на Полковника внимания, распорядился:
      - Можете отвести его к бабе. И остальных туда же! Через полтора часа. Пора кончать этот балаган!
      Глава 19
      Старики уже не толпились возле открытого мотора, уже не ругались и не грозили земными и небесными карами, не погоняли нерадивого водителя. Они молча, подавленно, обхватив головы руками, сидели в салоне автомобиля, потом бродили подле него, присматриваясь к проезжающим мимо машинам. Они искали автомобиль, желательно микроавтобус, в котором находился бы один только водитель. Они готовы были пойти на преступление. Они готовы были "брать колеса" силой. Ради спасения жизни Полковника. Ради призрачной надежды. Потому что вряд ли они его смогут спасти и вряд ли в той борьбе останутся живы сами. Операции нахрапом, с ходу редко заканчиваются победой. И еще реже без большого количества жертв.
      И все же они готовились идти на выручку и готовились умереть. Они не могли поступить иначе. Разведчики не бросают своих товарищей в беде. И даже безжизненные тела их, если есть хоть малая возможность, несут на себе обратно через линию фронта, чтобы предать, как полагается, земле. И гибнут, неся это тело. Но все равно несут!
      "Рафик".
      Поднять руку. Тормознуть. В салоне на сиденьях спят не замеченные с улицы люди.
      Проезжай!
      "Скорая помощь".
      Водитель останавливается, но даже дверцу не приоткрывает.
      Мимо.
      "Волга".
      - Увы, дедушка. У меня бензин на нуле. Сам буду голосовать.
      Опять неудача.
      Неожиданно и очень громко застучал движок их до того безнадежно молчавшего "УАЗа". Ветераны встрепенулись, повернули головы. С надеждой сгрудились подле мотора.
      - Ну?! Что там? Ну что ты молчишь, Толя? Едем?
      Мотор взревел еще раз, чихнул и затих.
      - Сволочь! - раздосадовано выругались старики, и было непонятно, кого они имеют в виду: бездушный мотор или живого и уже ненавистного им водителя.
      Толя оторвал глаза от вскрытого капота и как-то странно взглянул на своих товарищей. Без чувства вины.
      - А вы знаете, что я вам скажу, мужики. Это не я виноват. И не мотор.
      - А кто, черти тебя задери! Папа римский? Или задница зловредной старухи Фортуны? Не имей привычки валить свои грехи на других. Мы не верим в роковые стечения обстоятельств. Но верим в безалаберность и разгильдяйское отношение к делу конкретных людей!
      - Нет, вы меня не так поняли. В моторе кто-то копался.
      Все насторожились.
      - Как это копался? Слесарь, что ли?
      - Слесаря чинят. А эти ломали. Причем так, чтобы мы могли его завести и проехать несколько километров. Но не более того. Мы и проехали не более.
      - Ты хочешь сказать, что кто-то так хитро сломал мотор, что он остановился именно там, где угодно было злоумышленнику?
      - Именно это я и хочу сказать.
      - А это возможно? Хотя бы теоретически.
      - И даже практически. Если в пределах плюс-минус полкилометра. Старики переглянулись.
      - Ты понимаешь, что говоришь? Это означает, что... Это означает!..
      - Перестань жевать сопли. Говори то, что есть. Это означает, что наш план был известен противнику. Причем заранее известен! И ничего другого. Умная кошка играла с безмозглыми мышами в "кошки-мышки".
      Высказанная вслух мысль была так страшна и так безнадежна, что старые разведчики отключились от происходящего на несколько минут. Каждый думал о своем. И об одном и том же.
      О том, что они зря ввязались в эту безнадежную игру. Что старость, видно, еще чем-то, кроме физической немощи, отличается от молодости. Что все их маскарадные переодевания и слежки-пряталки были смешны и наивны, как детская игра в войну. Что они глубокие старики, а не разведчики и место им на теплой печи, под тулупом, а не в чистом поле с боевым оружием.
      - Нас подставили, а мы как последние идиоты подыграли. И даже ничего не заметили до последней минуты. Грустно, деды. И противно!
      - Да. Верно говорят, каждому возрасту свои развлечения. Нашему - внуки и домино во дворе.
      - Что теперь делать будем?
      - Искать автобусную остановку и ехать домой!
      - Но Сан Саныч? И заложники?
      - На Полковника я, может, и плюнул бы. Он знал, на что шел. И нам не сказал. А вот заложники...
      - Похоже, надо вызывать милицию.
      - Вряд ли мы этим чего-нибудь добьемся. Если они так хорошо все просчитали, то наверняка предусмотрели и этот наш ход. Милиция, может быть, и приедет, но что найдет? Заложников в лагере нет, случайно оказавшиеся там бандиты безоружны и обаятельны, и у каждого на руках документ, что он пионервожатый или из персонала.
      А вот мы не пионервожатые, не пионеры и даже не безоружные прохожие. Мы банда вооруженных до зубов пенсионеров-маньяков, замысливших массовый захват заложников и угон в Тель-Авив трех вагонов пригородной электрички. Как вам такая версия?
      - Хорошо они нас подловили! Не дернешься. Куда теперь эти стволы девать? В канаву ссыпать? Так найдут. И пальчики на них найдут! И сличат. От мать твою, влипли!
      - Может, капитулировать? Может, сдаться на милость победителя? Вдруг удастся поторговаться?
      - Я бы, может, и сдался, только кому? К нам никто не подходил и руки поднимать не просил.
      - Погодите, погодите. А вон та иномарка с затемненными стеклами? Что все это время никуда не отъезжала. Чего ей тут стоять?
      - В принципе верно. Без присмотра они нас оставить не могли. Кто-то должен был нас пасти. Всю дорогу. В том числе и здесь. Надо же им отслеживать ответные наши ходы. Вполне возможно, что в этом задействована и та иномарка. В принципе очень удобно.
      - Может, вступим в переговоры?
      - В переговоры? С этим дерьмом? А не запачкаемся?
      - А если родная милиция нас со всеми этими пушками-пистолетами повяжет, мы чистоту соблюдем? Не запятнаем ружейной смазкой белизну полковничьих мундиров? О чем ты говоришь? Сидя по уши в г..., о чистоте не рассуждают. Раньше надо было думать. До того, как в яму заныривать. Надо идти. И торговаться.
      - А если не торговаться? Если попробовать силовыми методами?
      - Для силовых у нас сил нет. Мы уже пробовали силовыми...
      - Все, осточертели вы мне все! Игры эти ваши подростковые в войнушку! Три дня как куклы на ниточках болтались и снова туда же. Не могу больше, неожиданно вскричал Семен и, размахивая руками и что-то выкрикивая, направился прямо к иномарке.
      - У меня внучка там... Полковник... Сыт по горло... Хватит.. Сколько еще можно...
      - Надо его остановить, - заволновался Михась.
      - Не надо его останавливать. Пусть идет. Он больше всех завязан в этой истории. Мы ради него во все это влезли. Это его внучка. Ему и решение принимать.
      - Надоело... Надоело... - бормотал Семен, приближаясь к машине. Хватит экспериментов.
      Остановился возле шикарной иномарки. Стукнул в стекло.
      - Эй вы там! Откройте! В машине молчали.
      - Откройте! Открывайте, я сказал! - стучал и бил в дверь ногой Семен, и по щекам его поползли слезы. - Я знаю, что вы там! Ну, откройте. Пожалуйста. Я прошу вас!
      Ветераны потупили глаза. Первый раз в своей жизни они видели плачущего и просящего разведчика. Того, который раньше даже пулям не кланялся.
      Дверца машины раскрылась.
      - Мне надо попасть к вашему начальству!
      - К какому начальству? О чем вы?
      - К тому, которое в лагере. Передайте - я согласен на все. Мы все согласны. На все!
      Ветераны стояли понурой кучкой подле мертвого "уазика". И не протестовали.
      Водитель мгновение посомневался, о чем-то спросил сидящего рядом напарника, потом распахнул заднюю дверцу.
      Семен присел, нагнул голову, протиснулся внутрь. Его лицо и глаза мелькнули в щели захлопывающейся дверцы.
      - На что вы согласны? - спросил бандит, сидящий рядом с водителем, поднося к губам микрофон радиостанции.
      - На все. На все, что вы скажете. Так и передайте! Только внучку... Внучку пусть не трогают.
      Бандит усмехнулся.
      - База. Прием. Слышите меня? База? Шефа позови. Тут дело такое. Обстоятельства немного изменились. Старички дозрели. Да. Сами пришли. Просят почетной капитуляции. Что делать? В лагерь везти? О'кей. Скоро будем. Приготовьте там что-нибудь пожрать. А то у нас кишки свело от этой сухомятки. Ну все. До встречи.
      - Едем? - спросил водитель.
      - Да, сейчас остальных загрузим и двинемся, - и, повернувшись к Семену, весело добавил: - Все, старый, считай, отмаялся. Скоро с внучкой встретишься... на небесах...
      И больше ничего не добавил. Потому что не успел. Потому что в горло ему, в сонную артерию, мгновенно блеснув в луче света, вонзилось лезвие десантного тесака.
      - А-хр-хра-ссс! - запузырилась, запенилась кровь на сведенных гримасой боли губах. - Сво-лочь!
      Выхватить пистолет он не сумел. Семен придержал заплечную кобуру освободившейся от ножа рукой. Несколько раз пальцы бандита царапнули сиденье, и руки упали вниз.
      Впавший в ступор водитель, выпучив глаза, смотрел на корчи своего напарника, на бьющую в ветровое стекло толстую струю ярко-алой крови. Он даже не думал сопротивляться. Он и не мог сопротивляться. В затылок ему больно уперся вороненый ствол револьвера системы "наган".
      - Не глупи! Мне уже терять нечего! - предупредил Семен.
      Водитель, судорожно кривя губы, хотел согласно кивнуть головой, но побоялся. Побоялся оторвать затылок от револьверного ствола.
      - Нажми на клаксон. А то мне тут с вами одному валандаться затруднительно.
      Водитель нащупал сигнал, нажал его и не отпускал, пока к машине не подошли ветераны.
      - В общем, так, - сказал Семен, вытирая о чужое плечо выдернутый из мертвого тела тесак, - внучка моя, решение принимать следовало мне. Я его принял. Мосты сожжены.
      Идти на уступки бандитам, торговаться за жизнь пленников - считаю делом безнадежным. Они все равно избавятся от них. И от нас. Они все равно убьют всех. Я готов умереть, но не как баран на бойне. Я готов умереть, но только в бою. Это достойная смерть.
      Свое дело я сделал. Я начал драку. Дальше действовать всем. Я сказал все, что мог сказать. - Ты действительно успел многое, - показал Михась на залитый кровью салон. - Но вообще-то мог и посоветоваться, прежде чем бросаться на приступ. Вместе мы это могли сделать элегантней.
      - Мы и так слишком много говорим последнее время. Надо действовать. Долгие дискуссии - это потерянные минуты. На фронте мы не говорили. На фронте мы сражались.
      - Да уж теперь что говорить. Теперь не о чем говорить. И не с кем. Теперь только вперед!
      Глава 20
      Сан Саныча волокли по коридору. Волокли, потому что сам он идти уже не мог. По всей видимости, с него сняли статус неприкосновенности. Видно, начальство сильно обиделось на его несговорчивость, раз разрешило бить его без опасения попортить шкуру.
      Мордастые бандиты не преминули воспользоваться своей привилегией. Били недолго, но в охотку. Особенно усердствовал тот, веселый, который вначале шмонал квартиру, потом ее же ремонтировал, а потом без сознания лежал на грязном асфальте.
      - Вот тебе, дедок. Вот тебе еще. И еще. И еще разок, - прыгал он вокруг, доставая ненавистное тело то рукой, то ногой. - Вот так. Вот так вот!
      - Ребята, я же старый, из меня дух может выскочить, - пытался остановить распоясавшихся молодчиков Полковник. - Вы силу-то соизмеряйте. С вас же спросят, если я концы отдам. Я ведь еще нужен.
      Удары стали слабее. Но чаще.
      - Все. Шабаш! - приказал старший. - Отвели душу и будя.
      - Дай еще один разик. Всего один! - попросил, словно конфетку, веселый. - Ну очень хочется. Ну удержу нет.
      - Черт с тобой. Но только раз.
      - Что, дед, боишься? Бойся-бойся, - приговаривал обиженный мститель, закатывая рукав на правой руке. - Счас я тебе за все...
      - Только ты не перестарайся, - предупредил Сан Саныч, - а то снова споткнешься.
      - На! - ахнул молодец, впечатывая в ухо старика кулак.
      Сан Саныч упал навзничь и замер.
      - Давай вставай, - пошевелил его кто-то ногой.
      Но Сан Саныч лежал. Потому что команды не услышал. Потому что ничего, кроме гула в ушах, не слышал. И потому что очень обиделся.
      - Теперь если он сдохнет, шеф нам головы поотвернет, - предупредил старший.
      - Ты чего, дед? - забеспокоился веселый. - Ты чего молчишь?