Глава 15

— Ну что, как будем наступать?

— С севера. Нахрапом. Перемахиваем через забор. Забираем плацдарм. Закрепляемся. А потом решительным штурмом…

— При поддержке бронетехники, артиллерии и авиации… Брось армейские штучки, Семен. Не те годы, чтобы с «ура» в атаку бегать. Они перешлепают нас по одному, как куропаток. В пропорции один к трем, как при наступательном бое на закрепившегося противника. И потом, как ты собираешься «перемахнуть» через забор? На метле? Или с помощью батальона приданных автокранов? Не смеши! Нет, силовые методы не пройдут. Их больше, они моложе, и, наконец, это их территория.

— Может, попытаться выманить их в чистое поле? Например, предложить размен — дискета против заложников, где-нибудь в укромном месте?

— Нет, это тоже утопия. У них больше возможностей отследить эту местность и нас. Вряд ли мы достигнем эффекта неожиданности. У нас даже машина и то одна. Да и через проходные дворы бегать, скрываясь от слежки, нам не по возрасту. Как только дойдет до дела — они перекроют все щели.

— Он прав. Здесь нас хотя бы не ждут. И пока еще за противников не держат. Если мы этим не воспользуемся в ближайшее время — наш поезд уйдет.

— Согласен. Продолжать тянуть время, не говоря ни да ни нет, значит, рисковать жизнями заложников. Не получив желаемое, они усилят на них давление. Боюсь, тогда внучка Семена уже не будет говорить по телефону, что с ней обращаются хорошо.

— Значит, надо наступать. Сейчас! Немедленно! — вскипел Семен. — Сколько мы будем топтаться возле забора, за которым находятся мои…

Он замолчал, резко отвернувшись в сторону. Наверное, с минуту никто не проронил ни слова.

— В общем, следует признать, что на все про все у нас остались дни, если не часы, — подвел итог Сан Саныч. — Тем более что скоро они хватятся и начнут искать мой источник. Что приведет к повышению бдительности по всей преступной цепочке, к усилению охранных мероприятий, возможно, к передислокации заложников. Предлагаю проводить операцию сегодня ночью.

— Да ты что, мы с ног валимся!

— Сегодня ночью. Завтра может быть поздно. Завтра они тем или иным способом проверят мою квартиру и поймут, что их водят за нос. Тогда я не смогу отойти от собственного порога даже шага, не рискуя притащить за собой свору шпиков. Нас спасает только возраст, только наша кажущаяся дряхлость. Действовать надо, пока они считают, что мы ни на что не способны. Внезапность — наш единственный шанс на успех. В равном бою мы слабее по всем статьям. Сегодня ночью!

— Твои предложения?

— Многоходовые комбинации мы придумать, расписать, привязать к конкретной территории не успеем. И уж тем более не успеем обкатать эти комбинации на местности. Как бы этого ни требовали известные нам уставы и наставления. Нет у нас времени выстраивать где-нибудь на пустыре макет пионерского лагеря и бегать по нему с утра до вечера, фиксируя время, необходимое для преодоления конкретных расстояний. Для этого потребуется по меньшей мере несколько дней и помощь взвода саперов. Ни дней, ни саперов, ни командования, которое может откомандировать их в наше распоряжение, у нас нет.

Все согласно кивнули.

— Придется обходиться вот этим планом, сегодняшними нашими наблюдениями и памятью военных лет. Надеюсь, мы забыли не все навыки, преподанные нам войной. При необходимости будем импровизировать на ходу. Риск, конечно, большой, но иного выхода я не вижу. Теперь о тактике. Предлагаю взять за основу операцию в Белоруссии, под Гродно. Помните такую?

— Сорок второй год?

— Сорок второй.

— Такое не забудешь, даже если очень захочешь.

— Ну вот и прекрасно. Обстоятельства подобные, топография схожая. И даже планировка что-то такое напоминает. Только там вышки по углам забора стояли и на каждой вышке по пулемету. И часовые — чистопородные Гансы. А здесь полусонные бандиты на крышах. Так что мы даже в выигрыше.

— Если не считать, что тогда мы были моложе и было нас вдвое больше.

— Мы можем попытаться расширить нашу команду. У меня есть несколько человек на примете. Ребята надежные, хотя вы их не знаете.

— Такие же старички?

— А кто же из молодых бесплатно пойдет на такое дело? Им есть что терять. У них семьи, работа, свобода. Это когда одну ногу в могилу свесил, авантюры уже не пугают. Наш отряд комплектуется по домкультуровскому принципу — «Для тех, кому за семьдесят».

— Я против, — возразил Борис. — Новый человек — это новый характер, новая система взаимоотношений. Для того чтобы притереться, чтобы почувствовать друг друга, наладить деловое взаимопонимание, нужно время. И хотя бы пара совместно проведенных операций. Ни того, ни другого у нас нет. В самый напряженный момент они могут не понять нас, мы — их. Отсюда шаг до провала. Я против. Лучше меньше, да лучше.

— Верно говорит. Пока мы новичков нашим манерам обучим, спасать уже будет некого.

— Значит, обходимся наличным составом. Все согласились.

— Но это значит, что нам придется работать за десятерых. Придется, постоянно перемещаясь, успевать в два-три места чуть ли не одновременно. Придется бегать!

— Понятно, что не прогулочным шагом ходить. Что ты нас пугаешь? Раз надо, значит, придется.

— Дело не в готовности. Дело в возможностях. За сколько каждый из нас способен пробежать стометровку?

— Минут или часов? Если часов, то очень немного.

— Я же серьезно. От этого зависит ритм всей операции.

— А если серьезно, то мы должны сегодня же отбегать или, если не способны, отходить, а если и это для нас трудно, отползать различные — от десяти до тысячи метров — расстояния. В дальнейших расчетах будем ориентироваться по самому неповоротливому. Таким образом мы высчитаем среднюю скорость перемещений во время боя.

— Все согласны на физкультурные упражнения? Отказников, самострелов нет?

— Я бы отказался, но вы же все равно бегать заставите.

— Тогда переходим к диспозиции.

Машиной выходим в известную нам исходную точку. Далее ночной марш-бросок до объекта. Делимся на две группы. Борис и Михась — берут на себя часового на крыше северного барака. Семен и Анатолий — на южном. Снимать часовых тихо и не ранее чем через сорок минут после пересменки, когда они уже утомятся играть в бдительность, а их начальники еще будут считать, что проверять их добросовестность рано. Работать на совесть! Если хотя бы один из них успеет шумнуть — живыми нам оттуда не уйти. Затем быстрые перемещения. Михась — на ворота с одновременным контролем здания гаража. Если кто-нибудь из бандитов и будет пытаться уйти, то непременно в этом направлении. Ворота у них одни. Борис и Семен — караулка. Анатолий — на крышу в снайперскую засаду. Стрелять-то еще не разучился?

— Да вроде нет. На охоты хаживал. В тире из ста восемьдесят выбивал.

— Раньше девяносто восемь.

— Раньше практика частая была. И мишени хорошие. Крупные. Не такие, как в тире.

— При освобождении заложников — Семен на их непосредственную охрану, Борис — в прикрытие, Толя — подгоняет любую трофейную машину, чтобы быстрее до своей добраться, Михась обеспечивает чистую дорогу. Открытого боя по возможности будем избегать. Действовать только из засад и только наверняка. В рукопашной мы нынче слабаки. Теперь уточняющие вопросы.

— Экипировка?

— Обычная. Камуфляжные комбинезоны, плащ-палатки, ботинки или сапоги. Узор на подошвах должен быть одинаков у всех. Думаю, лучше будет, чтобы избежать разномастности, купить всем новую, одинаковую обувь. Толя — займешься.

— Оружие?

— Фронтовой стандарт. Автомат с запасным диском, револьвер и штук двадцать патронов россыпью, нож на поясе и еще один на ноге, веревка-удавка… Из новомодного — баллончик со слезоточивым газом.

— Тоже покупать?

— Покупать.

— Ты нас хочешь разорить. Это ж никаких заначек не хватит.

— Когда идет дело о голове — по волосам не плачут. Вспомни войну. Когда это мы экономили на оружии!

— Из общего?

— Пара гранат. Трехлинейка. И хорошо бы ее хоть разок отстрелять.

— Отстреляем. Прямо здесь, в гараже. Через буханку хлеба, чтобы не так громко. Кто услышит — подумает, выхлоп.

— Еще вопросы?

— Какой сигнал к началу атаки?

— Может, ракета?

— А может, десять ракет? Или лучше первомайский салют. Оставь пиротехнические эффекты для внуков.

— У меня есть пара переносных милицейских радиостанций. Можно с их помощью.

— А нас не услышат? У них могут быть такие же радиостанции. Тогда эффекта неожиданности не будет.

— Я перенастрою частоту.

— А если радиостанции выйдут из строя? Если ими нельзя будет пользоваться? Например, на подходах, где следует соблюдать максимальную тишину.

— Тогда по часам. Предлагаю использовать по двое часов. Одни в режиме реального времени, другие контрольного. Отсчет начнем одновременным запуском в двенадцать ноль-ноль. Далее по заранее определенному графику.

— Согласны.

— Часы использовать «Командирские» или водолазные со светящимся циферблатом.

— А если таких нет?

— А если нет — то должны быть. Помнишь, как старшина говорил — роди и скажи, что украл.

— Как мы умудримся бесшумно забраться на крышу?

— Мы или ты?

— Ну хорошо, я.

— По приставной лестнице. Не бойся, она легкая. Ребенок поднимет. Я специально в магазине присмотрел. Для таких, как ты, великовозрастных рахитов.

— Еще вопросы?

Еще.

Еще.

И еще…

Бесконечный ряд умных, глупых, наивных, неожиданных, абсурдных, но суммарно жизненно важных вопросов. Жизненно! В самом прямом смысле этого слова. Вопросов, которые лучше задать себе самим, чем дать возможность это сделать противнику.

Тысяча вопросов. И тысяча ответов.

— Теперь наконец все? — подвел итог затянувшейся на несколько часов «оперативке» Сан Саныч.

— Все, кроме одного маленького пунктика. Последнего. Где в это время будешь находиться ты?

— Я?

— Да, ты. Что-то мы не разглядели твое участие в общем плане операции. Или ты берешь на себя общую координацию?

— Нет, я не беру на себя общую координацию. Ноя действительно не буду находиться в общей свалке боя. Вы правильно заметили. Я не буду находиться рядом с вами. Я буду находиться рядом с заложниками.

— ???

— Да. именно так — с заложниками. Если наша цель не бой сам по себе, а их спасение. Любой выстрел, прозвучавший на улице, может рикошетом ударить по пленникам. Быть не может, чтобы при них не находилось охраны. Когда на улице завяжется бой, они с перепугу могут попытаться избавиться от свидетелей. Или, что не менее рискованно, вырваться из кольца, прикрываясь их телами. Что мы тогда будем делать? В нашем возрасте мы не настолько хорошо управляемся с оружием, чтобы с расстояния в несколько десятков метров попасть в преступника, не рискуя задеть при этом жертву, которую он удерживает перед собой. Кто-то должен страховать их на этот случай. Кто-то должен быть рядом. Почему не я?

— Другие возможности исключены?

— Попробуйте придумать сами.

Несколько десятков минут ветераны комбинировали варианты освобождения пленников. И во всех случаях получали единственно возможный ответ — заложники погибали или попадали в полную зависимость от преступников раньше, чем они успевали им помочь. Преступники знали, где они находятся, и были ближе к ним. Преимущество было на их стороне.

— Как ты собираешься к ним попасть? Пробраться на территорию лагеря, потом в помещения, потом искать их в хитросплетении незнакомых коридоров и комнат, рискуя каждое мгновение нарваться на вооруженного бандита? Тебя обнаружат раньше, чем ты приблизишься к ним ближе чем на сто метров. Ты добьешься только того, что вместо двух у них станет три пленника.

— Я не собираюсь перебираться через забор и лазить по незнакомым коридорам.

— А что же тогда?

— Я собираюсь сдаться. Все ошарашенно замолчали.

— А как я еще могу попасть туда, куда никого постороннего не допускают? Как я могу без стрельбы и прочих небезопасных в первую очередь для заложников силовых методов найти место их заточения? Это единственный способ. Кто может придумать другой, пусть его изложит.

— Но где гарантии, что они допустят тебя к ним?

— А куда им еще меня поместить? Я так понимаю, что надежное место здесь одно. Или у них в каждом бараке по камере? Кроме того, я буду требовать собрать нас вместе. Я буду настаивать, чтобы мне показали заложников. Решение будут принимать все равно не они. Они — мелкая, не имеющая своего мнения сошка. Уверен, как только я объявлюсь, охранники свяжутся с начальством. А уж с начальством я столкуюсь. Скажу, что готов на размен, причем немедленно, сразу после того, как смогу убедиться, что пленники живы.

— Значит, по собственной воле волку в пасть?

— Есть другие, менее рискованные способы?

— Может быть, и есть. Но мы их не знаем. Наверное, ты прав.

— Получается, на исходные позиции мы будем выходить без тебя?

— Без меня. Более того, вам даже подъехать надо будет не раньше чем через час после того, как меня возьмут под белы рученьки.

— Почему?

— Потому что после моего прихода они непременно решат проверить окрестности. Сильно рыскать не будут, но с часок — точно.

— А если на подъездах мы задержимся, опоздаем?

— А вы не задерживайтесь. И не опаздывайте. Очень вас прошу.

— Рискованно. Лично для тебя рискованно, — вздохнул Борис. — Я бы предпочел штурм. Там хоть скопом умирать.

— Вместе с пленниками? Нет, отдавать им ни в чем не повинные жизни я не согласен. Мне не сегодня-завтра со Всевышним беседы вести. Мне лишний грех на душу брать не резон. Это мой риск. Моя плата. В конце концов я втравил вас в эту прескверную историю — мне первому и отдуваться. Ваш номер второй. Настаиваю на своем плане. В том числе еще и потому, что говорить с ними со всеми лучше разом. И именно здесь. Другой такой возможности не представится. Не смогу я, не сможем мы их потом по щелям выискивать и из тех щелей по одному выковыривать, чтобы счеты свести. Они это быстрее сделают. И квалифицированней. И сделают неизбежно! Или всех их, и разом, или, считайте, никого.

— Но это значит?!

— Вы совершенно правильно подумали. Это значит, что пленных мы брать не будем! Здесь не война. Здесь нет ближних и дальних тылов и нет лагерей для военнопленных. Всякий выживший враг остается врагом. Он не передается Красному Кресту, не обменивается и не содержится до окончания войны. Он уничтожается. Или уничтожает нас. А если все-таки война, то это гражданская война, где все находятся на своей территории. Где уходить некуда. Но и вместе, под одним небом жить невозможно. Или — или. Побеждает выживший. Проигрывает — мертвый. На гражданскую войну не распространяются международные пакты. Гражданская война идет до полного уничтожения. Или они нас, или мы… Другого исхода быть не может.

— Если бы ты поставил вопрос так раньше, я бы, возможно, отказался.

— Поэтому я его так и не ставил. Раньше. Теперь отступать поздно. Тот, кто откажется, подставит оставшихся. У нас каждый боец на счету. Выбывшего заменить некем. У нас нет второго и третьего эшелона обороны. Только первый. Надеюсь, кто-то останется. Если не останется никого, я пойду один! Это мое твердое слово!

Сан Саныч сказал то, что боялся говорить, но то, что не мог не сказать. Все точки над "и" должны быть расставлены до того, как прозвучат первые выстрелы. До того, как изменить что-либо будет уже невозможно.

Тот, кто боится убивать и умирать, — проигрывает бой. Любые сомнения, любую неуверенность противник истолковывает в свою пользу. Если ты опасаешься выстрелить первым, то это сделает он. На мгновение раньше.

Если его друзья будут сомневаться в праве на убийство — они умрут. Все. И умрут без всякой пользы. Тогда, во время рейдов за линии фронта, они не сомневались. И потому остались живы. И побеждали!

Он требовал от них, чтобы они осознали свое право — право на первый выстрел. Право на убийство. Он требовал того, что не мог потребовать ни в каком другом случае. Только в случае войны. Только в том случае, с которым имел дело. Это неважно, что официально войну никто не объявлял. Ее объявил он! Своим личным решением. Войну тех, кто хотел жить так, как считает нужным жить, с теми, кто не хотел им этого позволить. Он не желал ничьей крови, но его не спросили. На него напали первыми. Теперь он может и должен защищать своих близких, своих друзей, свои идеалы. С оружием в руках. Как тогда, в сорок первом.

Кровь за кровь! Зуб за зуб! Это надо понять. И принять. Без нюансов и истолкований. Гибкость можно и должно проявлять до того, как расчехлено оружие. После надо драться!

Если его друзья проявят слабину, если его друзья откажутся, ему не останется ничего другого, как пойти в бой одному. И погибнуть. Не потому, что он хочет этого, потому что нет другого выхода. Потому что он должен держать данное слово. Чего бы это ни стоило.

Командир только тогда может и имеет право приказывать и только тогда его приказы имеют действие, когда он сам готов им следовать. Если он желает поднять роту в атаку, он должен первым прыгнуть на бруствер. Даже если это последний прыжок в его жизни. Даже если за ним никто не последует. Действие вторично, первична его уверенность в незыблемости собственного распоряжения, в готовности исполнить его любой ценой. Только так он может заставить людей вылезти из безопасного окопа навстречу осколкам и пулям. Навстречу смерти.

Если его товарищи хоть на мгновение усомнятся в его готовности рискнуть головой, решат, что он способен ради сохранения жизни нарушить свое слово, — они останутся дома. Подтвердить свое слово и свою решимость Сан Саныч мог только действием. Но для этого он должен был быть абсолютно уверен, что это действие совершит. Во что бы то ни стало.

Логический круг замкнулся, не оставляя место компромиссу. Если ты хочешь, чтобы тебе верили, ты должен делать то, во что веришь!

Сан Саныч был готов подняться на бруствер вне зависимости от последующих действий своего взвода. Сан Саныч хотел победить вместе, но был готов умереть в одиночку.

Это поняли все.

— Полковник прав! — сказал Семен. — У нас нет выбора. Если мы будем бояться убивать, мы будем умирать. У нас нет возможностей решить дело без кровопролития. Для этого надо обладать десятикратным перевесом сил. С тем, кто слабее, не торгуются. Мы не должны брать пленных, потому что пленные завтра снова встанут в строй. Их много, нас мало. Я не хочу брать пленных. И я не буду брать пленных, чтобы завтра они снова не пришли за моей внучкой. Жизнь моих близких мне важнее жизни моих врагов. Мы можем победить, только уничтожив врага. Я согласен с Полковником. И я пойду с ним. Даже если нас будет двое. Игры в «казаки-разбойники» закончились. Началась война.

— Значит, не на жизнь, а на смерть?

— Значит, не на жизнь, а на смерть!

— Самоотводов нет?

Долгая пауза. Пауза, как пограничный столб, за которым уже нет возврата назад.

— Тогда к бою! Как раньше. Первым начинаю я. Вы идете вослед. Погибших заменяют живые. Тот, кто выживет, сообщит родным. Все!

Глава 16

Сан Саныч шел по территории бывшего пионерского лагеря. Шел не скрываясь. Теперь ему уже незачем было прятаться. Теперь борьба шла в открытую. Он шел, засунув руки в карманы, насвистывая какую-то невнятную мелодию и пиная случайную, бренчащую об асфальт консервную банку.

Он шел так не потому, что изображал героя, которому море по колено, взвод противников — по плечу. Потому что боялся. Боялся, что в него выстрелят прежде, чем о чем-нибудь спросят. За его позой скрывался страх.

К краю крыши подошел часовой. Он внимательно и удивленно смотрел на идущего по двору старика. Он его не боялся, он даже не вытащил из кобуры оружия.

— Ты чего уставился? — крикнул ему Сан Саныч. — Я не красна девица, чтобы на меня пялиться.

— А кто ж ты? — единственно что нашелся спросить охранник.

— Прохожий!

Часовой поднял к губам переносную радиостанцию. Что-то в нее зашептал. Со стороны караулки хлопнула дверь. Появилось еще несколько человек.

— Ты за чем, дедушка? — вежливо спросил самый старший.

— За справедливостью.

— Тогда ты адресом ошибся. Тогда тебе не сюда, — хихикнул один из бандитов.

Очень знакомый на вид бандит. Не из тех ли, что делал в квартире Полковника ремонт?

— Как ты сюда попал?

— Пришел. Ножками.

— Так все-таки кто ты? — уже менее вежливо спросил старший.

— Полковник в отставке Дронов Александр Александрович, — представился Сан Саныч. — Вот он знает, — упер палец в смешливого бандита.

— Полковник… — присвистнул кто-то.

Смешливый бандит внимательно посмотрел в лицо старика.

— Так это ж тот, который… Ну, у которого мы шмон наводили, — вспомнил он. — Ну точно, он. Ай да встреча!

— Верно. Тот самый. У которого шмон наводили. У которого ордена боевые изуродовали. У которого в долг взяли, а отдать не поспешили, — согласился Сан Саныч.

— Какой долг? Че ты гонишь! Ничего мы у тебя не брали!

— Брали. И расписку оставили. Хочешь покажу?

— Ну покажи.

— А ты поближе подойди.

Бандит приблизился. Остальные с интересом наблюдали за происходящим.

— Ссадину видишь? — показал Сан Саныч пальцем на свою скулу.

— Ну вижу.

— Вот это и есть долг. И расписка. А это — оплата! — и от собственного лица, без замаха, ударил рассматривавшего творение своих рук бандита в переносье. Тот сел на землю и, качнувшись, упал навзничь.

Не удержался Сан Саныч от возвращения долга. Давно он об этом мечтал.

— Ах! — сказали все.

Теперь должна была последовать ответная серия по корпусу. Непременно должна была. Но не последовала.

— Всем стоять! — громко скомандовал Сан Саныч, и привыкшие повиноваться приказному тону бандиты замерли, так и не опустив своих поднятых кулаков. — Прежде чем начинать свалку, подумайте о последствиях. Подумайте о том, как к подобному самоуправству отнесется ваше начальство. Я же не просто так сюда пришел.

— А зачем? — спросил старший, придерживая разведенными руками возмущенно гудящую толпу.

— За заложниками.

Бандиты быстро переглянулись.

— За какими заложниками?

— За женщиной и ее ребенком. Которых вы похитили, чтобы получить с меня то, что не смогли найти в моей квартире.

Старший кивнул в сторону ворот. Двое ближе всех стоящих к нему боевиков двинулись в указанную сторону поглядеть, не притаился ли там, за забором, еще кто-нибудь.

— Тогда пошли.

Бандиты обступили Полковника, повели в сторону караулки.

Все шло в соответствии с намеченным планом. И даже лучше. Сан Саныч привлек к своей персоне необходимое внимание, добился уважения и даже не получил взамен ни единого тумака. Повезло ему с шутником-бандитом. Повезло, что тот узнал его до того, как потерял сознание.

В караулке было тесно. Вместо мебели — старые, коротковатые для взрослых пионерские кровати. Две тумбочки. Печка-"буржуйка" с выведенной в вентиляцию трубой.

Похоже, база была не новая. Оборудованная еще под зиму.

— Присаживайся, — предложил старший. Сан Саныч упал на сразу же провалившуюся кроватную сетку.

— Я так понимаю, вы сейчас по инстанции докладывать будете, — сказал он, — так передайте, что я согласен на обмен. Но не раньше чем мне покажут живых заложников. Если мне не покажут их в течение часа, я расторгну договор. В одностороннем порядке.

Старший молча кивнул. Он был достаточно сообразительным для своей должности. Он не задавал лишних вопросов о том, как старик сюда попал, как узнал и прочее. Он ждал начальство, помня, что излишняя инициатива наказуема. Не следует пытаться узнать больше, чем тебе положено узнать.

— Постереги! — приказал он долговязому бандиту, кивнув на Сан Саныча.

Долговязый отошел к окну, вытащил из кармана пистолет, загнал патрон в ствол.

После публично продемонстрированного нокаута Сан Саныча приняли всерьез.

Ждали довольно долго. Долговязый зевал, посматривал в окно, играл в руках пистолетом.

— Поднимайся, — скомандовал вернувшийся в караулку старший.

Раз поднимайся, значит, добро получено.

В противном случае его оставили бы в караулке. Значит, поведут к заложникам. Больше некуда.

Но привели не к заложникам. Привели в небольшой, с заколоченными окнами туалет.

— Садись и жди, — указал старший на полуразбитый унитаз. — Когда надо будет — позовем.

Дверь он не закрыл. Возле двери встали два охранника.

Изменился тон, изменились условия содержания. Изменились какие-то обстоятельства, о которых Сан Саныч ничего не знал.

Полковник сел на унитаз и задумался. События стали развиваться не совсем так, как он предполагал раньше. Вмешалась чья-то чужая, не желающая следовать навязываемому сценарию воля.

Его не оставили в караулке, как, наверное, сделали бы при отсутствии в лагере пленников, и не отвели к ним, как он того требовал. Это могло означать, что его не хотят допускать к заложникам или, пока он коротает время тут в полутьме на унитазе, их в срочном порядке перебазируют в другое место. Его угроз не испугались. Его ультиматум не приняли. А это, в свою очередь, может объясняться тем, что они обнаружили его выходящих на исходные позиции товарищей. Это могло обозначать, что их игра раскрыта.

После того, как планы врага становятся известны противной стороне, следует разгром.

Значит, надо готовиться к худшему. В том числе к появлению здесь его плененных, дай бог чтобы живых, друзей.

Глава 17

Сан Саныч ошибался. Его друзей никто не выследил и не пленил на подходах к объекту. По очень банальной причине. По причине того, что в назначенное время они к этому объекту не подошли. И даже не прибыли в условленное место!

Произошло самое страшное, что может случиться во время военных действий. После того как передовые части ввязались в бой, выяснилось, что резерв не может подойти к назначенному сроку. Что на силы, на которые были сделаны все ставки, рассчитывать не приходится. Помощи не будет, и передовой отряд весь, до последнего бойца, погибнет в неравной и бессмысленной с точки зрения стратегии схватке с превосходящим его числом и вооружением противником.

«Бойцы второго эшелона» не вышли на рубежи сосредоточения, потому что у них… сломалась машина. Как это всегда бывает — в самый неподходящий момент. Она встала на самом выходе из города, где невозможно было переменить ее на другую и даже невозможно было вызвать такси.

— Куда ты раньше глядел! Хрен от карбюратора!.. — матерно ругались ветераны, со злобой глядя на часы и на копошащегося в моторе нерадивого водителя.

— Да за такие штучки тебя надо прямо здесь, перед бампером! Без суда и следствия!

— Руганью делу не поможешь, — вяло огрызался чувствующий свою вину Анатолий.

— Руганью — точно. Лучше мордобоем!

— Что же ты перед боем машину не проверил?! Раззява! Ты что, сосунок-новобранец, что за тобой проверять надо? Или сознательный вредитель?

Анатолий молчал, сосредоточенно стуча во внутренностях мотора гаечными ключами.

— Теперь все. Теперь не успеем! — чуть не хватались за головы ветераны. — Сожрут они Сан Саныча. С потрохами сожрут! С дерьмом!

— Надо что-то делать! Нельзя же вот так сидеть и ждать у моря погоды.

— Может, марш-бросок?

— Ну да. В полной выкладке. Отсюда до ближайшей реанимационной палаты. Ты вспомни, сколько нам лет! У нас ноги по дороге поотвязываются. А если и добежим, то не раньше чем к будущей весне. Вместе с перелетными птицами.

— Но все равно делать что-то надо. Не можем мы здесь, посредине дороги, как бельмо в глазу торчать. У нас машина под крышу оружием забита. Рано или поздно к нам какой-нибудь гаишник подойдет, поинтересуется, отчего рессоры так просели.