Глава 40

Сан Саныч думал. Напряженно думал. Долго думал. И самое лучшее, что он смог придумать, — это пойти и застрелиться. Чтобы больше не думать.

Он бы и застрелился, если бы это хоть чем-то помогло его друзьям. Но его смерть ровным счетом ничего не решала. Свидетелей, знающих про дискету, все равно бы вычистили.

Благополучного исхода из сложившейся ситуации не было.

Они могли продолжить жить как жили и очень скоро по одному почили бы под колесами случайных автомобилей и упавших с крыш, несмотря на лето, сосулек.

Они могли обратиться за защитой в органы (не все же их курировал депутат) и отправиться до конца дней в тюрьму за учиненное ими массовое истребление бандитов в пионерском лагере. А тех, кто по недоразумению избежал бы наказания в виде лишения свободы, постепенно прибрали все те же бандиты. Потому что при судебном расследовании всех обстоятельств дела им лишние свидетели будут опасны еще более, чем теперь.

Еще можно было попытаться скрыться. Но как бы они умудрились это сделать? Уехать в деревню к родственникам? И на сколько? На всю оставшуюся жизнь? И где взять тех родственников, которых невозможно вычислить через стол справок?

Переползти на брюхе государственную границу? А потом каждый месяц переползать обратно, чтобы получить отпущенную государством пенсию. И на эту пенсию там, за кордоном, ни в чем себе не отказывать?

В общем, некуда податься. Только в могилу.

Можно было бы и в могилу, они свое пожили. Но как быть со снохой и внучкой?

И как вообще быть?

Единственно, что могло сдержать месть бандитов, — это дискета. Дискета, которой не было. Которую недальновидный Сан Саныч пожертвовал в качестве безвозмездного благотворительного взноса в фонд бандитствующих политиканов.

Можно было попытаться вспомнить записанную на дискете информацию. Но кого могут испугать слова? Слова — это только сплетня. На которую ни один уважающий себя политик внимания обращать не станет. По поводу сплетен должностные расследования не назначаются.

Для того чтобы пугать, нужны доказательства, а не пустопорожнее трясение атмосферы посредством распущенного во всю длину языка.

Нужна дискета!

Уж не пойти ли на поклон к ее новому хозяину? К генералу? Мол, так и так, верните, пожалуйста, вещицу, которую я намедни вам по глупости одолжил. А то нас убить грозятся и одного уже убили.

«А кто убил-то?»

«Так вы и убили. А чтобы совсем всех не убили, мы хотим с помощью той самой дискеты бандитов и вас, уважаемый, шантажировать. Так что вы уж не откажите. Посодействуйте».

Так, что ли?

Нет, не проходит. Об этой дискете можно забыть. Как о сладком, после кошмарного пробуждения, сне. Как о…

«Минуточку! — осекся в мыслях Сан Саныч. — Как я сказал? Вернее, подумал? Вот только что?»

«Можно забыть».

Нет, не так. Как-то иначе. Другими словами. Что-то было в этих словах важное. Что-то такое особенное. Ну-ка, еще раз.

«Об этой дискете можно забыть».

«Об этой…» Вот именно — «ОБ ЭТОЙ»! О той, которая была у него!

А почему дискета должна была быть в единственном, навсегда утраченном, числе? Кто это сказал? Серьезную информацию обычно дублируют. Хотя бы из боязни случайно потерять. Хотя бы из чувства самосохранения. Чтобы, потеряв часть, не утратить все. Чтобы не остаться нос к носу с рассвирепевшим противником безоружным.

Допустим, одну-две дискеты покойный Иван Степанович хранил в потайных местах дома. И их преступники, конечно, обнаружили. Не могли не обнаружить. Слишком много было поставлено на карту.

Заранее предполагая подобный исход, Иван Степанович часть дискет растащил по друзьям. Вот ведь даже на язык просится множественное число. Не бесперспективное единственное.

«Часть дискет». А не «дискету».

Одна из этих дискет случайно попала Сан Санычу.

Что тоже косвенно подтверждает предположение о их множественности. Сан Саныч не был самым доверенным другом убитого Ивана Степановича. Почему же он принес дискету — самое дорогое, что у него было, именно ему? А если бы Сан Саныч по невнимательности или разгильдяйству потерял ее, повредил, в мусорное ведро выкинул? Если бы просто-напросто сгорела его квартира? Что, такого не может быть? И что тогда? Вс" прахом? Прости-прощай последняя надежда?

Нет, Иван Степанович был слишком осторожным и аккуратным человеком, чтобы не предусмотреть подобной случайности. Чтобы не подстраховаться.

Дискета не могла быть в единственном экземпляре.

Но не могло быть и сто и даже десять дискет. В противном случае невозможно было бы сохранить заключенную в них тайну.

Дискет было несколько. От трех до шести.

Одна-две у самого Ивана Степановича, где-нибудь поближе, чтобы быстро и легко можно было достать. И еще две-пять в прочих местах. Скорее всего три. Будем считать, что три.

У Сан Саныча — одна. Где-то еще как минимум две.

Так?

Скорее всего так. Уж очень похоже на правду!

Отсюда следующий вопрос — где могут находиться эти дискеты?

Да там же, где и все прочие, — дома, или у родственников Ивана Степановича, или у его друзей. Примерно таких, как Сан Саныч. Возможно, не все их отыскали преступники. Возможно, какую-нибудь пропустили. Вот ее-то и следует найти. По крайней мере попытаться найти. В ней — вся надежда на спасение.

Дома у Ивана Степановича искать безнадежно. Там наверняка бандиты перерыли все вверх дном. У них было на это большое желание и немерено времени. Хозяин случайно вернуться в квартиру не мог. Уж они это знали лучше, чем кто-либо.

Родственники? Тоже проверены. Наверняка не один раз. Но уточнить не мешает.

Сан Саныч позвонил жене покойного и в ходе типичной о том о сем беседы узнал много интересного.

Совсем недавно квартиру его престарелой матери залили верхние жильцы. Что-то у них потекло, когда они отсутствовали. Так залили — что мебель плавала. Ремонт ей сделал жэк. Сделал бесплатно и без многомесячных хождений по инстанциям. Пришедшие рабочие ободрали до кирпичей стены, отскоблили потолки и даже перестелили полы. Справились в три дня! Вот какие молодцы!

Подобные скорости ремонта были Сан Санычу знакомы.

В общем, старушке повезло.

А вот еще одним родственникам — нет. Их обокрали. Взяли немного, но переломали все, что можно было переломать. Вплоть до половиц.

И это тоже было знакомо.

А как насчет дачи? А дача просто сгорела. В пепел! И значит, и все, что находилось в ней, тоже сгорело.

Ловчий трал проскреб по второму кругу. Чтобы самую мелкую рыбешку не пропустить.

Искать дискету дома и у родственников было безнадежно.

Оставались друзья и коллеги.

Сан Саныч встретился с Борисом.

— Необходимо узнать всех друзей и сослуживцев Ивана Степановича, с которыми он контактировал в последние десять лет жизни. Пошуруй по своим каналам. Это возможно?

— Допустим. А дальше что?

— А дальше мы разобьем список на две равные части и обойдем все эти адреса ножками.

— На предмет?

— На предмет поиска дискеты. Еще одной дискеты. Я не верю, что Иван Степанович не заховал еще где-нибудь дубликат единственной своей козырной карты. Не мог он доверить всю информацию одному человеку.

— Тем более такому безответственному человеку, как ты, — добавил Борис.

— Когда это будет возможно?

— Когда ты добудешь пол-ящика хорошего коньяка.

— Зачем?

— Затем, чтобы получить эту информацию. Из расчета — бутылка за фамилию.

— А почему только пол-ящика?

— Потому что другие пол-ящика причитаются с меня. Как я понимаю, это дело теперь наше общее дело? Соответственно, и расходы должны делиться пополам.

А ты пока обойди всех наших и предупреди о нарушающих правила дорожного движения самосвалах и являющихся без вызова доброхотах-врачах. Пусть лишний раз по улицам не гуляют, двери незнакомым людям не открывают и к окнам не подходят.

Фамилий нашлось меньше, чем ожидалось, — только на шесть бутылок. Но взяли все двадцать. За скорость исполнения заказа.

С первыми четырьмя фамилиями разобраться было нетрудно. Ребята были свои, хотя в одних кабинетах с Сан Санычем и Борисом не сидели. Зато с Иваном Степановичем сидели. Не по одному месяцу.

Им достаточно было намекнуть, что гибель их сослуживца не была случайностью и что вещь, местоположение которой злодеи у него выпытывали, возможно, была передана в их руки.

Было такое?

Только да или нет — без подробностей. Без подробностей — чтобы сослуживцы не заподозрили чего-нибудь нехорошего.

Все четверо сказали нет.

Пятый и шестой ничего сказать не могли, потому что умерли. Один — год тому назад, другой три месяца.

Борис с Сан Санычем отправились по этим двум последним адресам.

— Я к вам от Ивана Степановича. Сослуживца вашего отца.

— Но ведь он…

— Да, он был убит. Но дело в том, что перед смертью он передал вашему отцу один документ. Чужой документ. Вы не в курсе?

— Нет, я ни о чем подобном не знаю.

— Вы бы не были против, если бы я осмотрел его комнату?

— Был бы.

— Но это очень важно.

— Если это так важно — ступайте в прокуратуру и возьмите санкцию на обыск.

— Вы меня не правильно поняли…

— Считайте, я вас никак не понял. До свидания.

И дверь захлопнулась. Чуть нос Сан Санычу не прищемив.

— Ну, как успехи? — спросил при встрече Борис.

— Попросили санкцию и тут же попросили.

— Как попросили?

— За дверь попросили.

— Санкцию, говоришь? Будет им санкция. Готовь деньги еще на пол-ящика коньяка.

Через день ответственного квартиросъемщика вызвали в военкомат. На трехдневные офицерские курсы. У Бориса были обширные знакомства. А коньяк уважают пить не одни только милицейские чиновники. Офицеры армии тоже.

— Получай санкцию, — сказал Борис. — Сроком на три дня. Хватит?

— Одного хватит. Только как остальные члены семьи?

— Нет у него остальных членов. Были, да давно сплыли. Я в жэке по прописке проверял. И еще со старушками задушевно поговорил. Жлоб он. Не выдерживает с ним никто больше полугода. Так что действуй. Дорога чистая до самого горизонта.

— И ветер в спину?

— И ветер. Чуть пониже спины…

Глава 41

Замки с помощью когда-то давно конфискованного набора отмычек заранее вскрыл Борис. Сан Саныч пришел вслед за ним, через двадцать минут, в уже незапертые двери.

— Я — мебель и вещи. Ты — строительную основу, — распределил обязанности Борис. — Книги и прочую мелочевку — вместе. Если до того ничего не обнаружим. Лады?

Сан Саныч согласно кивнул. Во всем, что касалось взламывания дверей и сейфов, отключения мудреных сигнализаций, поиска тайников, — Борис был дока. Здесь с ним лучше было не соревноваться.

— Не вздумай халтурить. Я вторым кругом проверю!

— Какая, к черту, халтура? Не грибы ищем! Осмотр Полковник начал, как и положено, с прихожей. Ощупал обивку на входной двери.

Внимательно, сантиметр за сантиметром, осмотрел стены, пол.

Никаких повреждений естественного фона не заметил. Двинулся дальше. Вдоль внутренней стены. Справа налево и снизу вверх. Расчерчивая осматриваемые площади на двухсантиметровые, тщательно исследуемые, полосы.

Так, не пропуская ни одного простенка, ни одной ниши или стенного шкафа, он, обойдя всю квартиру, должен был вернуться в исходную точку — к входной двери. Именно так проверяют помещения, когда по-настоящему желают что-то найти.

Сан Саныч осматривал только строительные конструкции: стены, потолки, полы, косяки и двери.

В туалете.

В ванной комнате.

В кухне.

В большой комнате.

В маленькой.

В прихожей.

И когда ничего не обнаружил — по новой: в туалете… в ванной… в кухне… в комнате… еще в одной комнате… в прихожей.

Борис шел в обратном порядке, осматривая мебель и вещи. Он аккуратно растворял шкафы, простукивал полки, перещупывал одежду, протыкал тонким шилом ковры и паласы и землю в цветочных горшках.

Массивную мебель отодвигали от стен общими усилиями, предварительно приподняв простейшим домкратом и загнав под ножки толстые, пропитанные вазелином, для лучшего скольжения, тряпки и специальные роликовые «лыжи».

Нельзя сказать, чтобы поиски были безрезультатными. Отыскались две денежные заначки в тайниках под полом. Какие-то бланки с печатями за ванной. Мелкокалиберный, без заводских номеров, пистолет под подоконником.

Много чего интересного обнаружилось. Кроме того, что нужно было.

Неужели все-таки здесь ничего нет?

Но тогда и вообще нет. Этот адрес последний. Другой, внушавший надежды, оказался и вовсе безнадежным. Если не сказать больше. Тот адрес от фундамента до крыши разобрали по кирпичику и вывезли на свалку работники СМУ номер 17, чтобы построить на освободившемся месте новый дом. Если и была там дискета, то ее сровняли с землей гусеницами бульдозеров.

— Что у тебя?

— Ничего. Стерильная чистота.

— И у меня то же самое.

— Может, тогда передохнем?

Обессиленные поисками, Сан Саныч и Борис уселись на чужой кухне, сварили чужой кофе и выпили его из хозяйских чашек.

— Так долго мы не выдержим. Предлагаю спать. По очереди. По четыре часа. Как в карауле.

— А если вдруг вернется хозяин?

— Не вернется. Он за триста километров отсюда. Отдает священный долг. Под присмотром высшего офицерского состава. Это надежно. А на тот случай, если вернется, — дверь не сможет открыть. По причине выхода из строя замка.

— Ты постарался?

— Я. И завод-изготовитель, запускающий в производство подобную халтуру. Пока он ключом в замочной скважине ковыряется, пока дверью трясет и жалуется соседям, мы все здесь успеем привести в божеский вид и даже посуду помыть. А когда он, отчаявшись, пойдет за слесарем, мы по-тихому слиняем. В крайнем случае через окно. Здесь только второй этаж.

— Нам и одного много. Не молодые.

— Ерунда. Вниз падать — не вверх карабкаться. На это сил не надо. Только вес.

Следующие шестнадцать часов работали посменно, как и предлагал Борис. Один спал, другой осматривал помещение и через каждые несколько минут толкал спящего в бок, чтобы старческий храп и сонные вскрики не привлекли внимания прохожих на прилегающих улицах.

Последними пересматривали книги. Каждую обложку.

Ни-че-го!

— Будет, — сказал Сан Саныч. — Пора подводить итоги. Дискеты здесь нет. А если и есть, то найти ее мы не в состоянии. Продолжать поиски бессмысленно. Мы лишь в третий раз перещупаем то, что уже щупали дважды. Надо признать, что мы проиграли. Или ты имеешь на этот счет другое мнение?

Борис досадливо отбросил в сторону толстый том.

— Сколько нам, на твой опытный взгляд, потребуется времени на приборку? Борис оглядел комнату.

— Если на капитальную, чтобы комар носа не подточил — часа полтора. Если с поправкой на профнепригодность хозяина квартиры — можно не убираться. Вся мебель стоит там, где стояла, все вещи лежат на своих местах. А на мелочи он внимания не обратит.

— Тогда уходим сейчас?

— Тогда уходим.

Они проиграли не отдельный бой, они проиграли всю войну. Им нечем было противостоять напору преступников. Они остались безоружными против превосходящих сил атакующего противника. Они не смогли вернуть то единственное средство, которое могло перевесить чашу весов военной удачи в их сторону.

Они были обречены.

Их должны были убить если не сегодня, то завтра.

Затирая за собой возможные следы, остановились возле входной двери.

— Я первый, — показал Борис. — Ты следом.

На лестничной клетке было спокойно. Но все равно постояли, прижавшись ушами к замочным скважинам, еще минут пятнадцать.

Тихо!

Открыли дверь. Вышли не таясь — не в кино, чтобы протискиваться в чуть приоткрытые двери и по-пластунски красться вдоль стен. Теперь изображать злоумышленников было глупо и опасно. Теперь надо было действовать открыто и нагло, чтобы если кто что и заметил, ничего бы дурного не заподозрил. Уверенность в отличие от робости подозрений не вызывает.

В крайнем случае можно уверенно наврать, что они дальние родственники вот этому самому жильцу, который на время отъезда поселил их у себя. Или вообще сказать, что жилец скоропостижно, двадцать минут назад, помер и теперь, согласно новому ордеру, жильцы они. Будем знакомы.

Замки Борис закрыл так же, как они и были закрыты до их визита. На два оборота.

— Вс". Пошли, — махнул он, сделав шаг к лестнице.

Но вдруг остановился. И еще раз посмотрел на дверь.

— Ты что-то забыл? — спросил глазами Сан Саныч.

Борис не ответил. Он вновь подошел к уже осмотренной квартире.

И вытащил шило.

— Ты что? Решил с досады нахулиганить? Обивку ободрать? — тихо спросил Сан Саныч.

— Ага, обивку, — ответил Борис и ткнул шилом в пузырящийся на двери дерматин.

И еще раз ткнул.

И еще.

И еще сто раз через каждые два-три сантиметра.

Черт его знает, что заставило Бориса в последний момент изменить свое решение и вновь, уже с лестницы, вернуться к осмотренной квартире. Словно кто-то под руку его подтолкнул. Под ту, в которой было зажато шило.

Может, интуиция. Может, случай. Но вернее всего, опыт. Тот, который говорит, что если хочешь что-то отыскать, то начинай искать не за порогом, а до него, лучше даже от самых дальних границ объекта. Чтобы охват побольше был. В точности как у рыбаков: надеясь иметь богатый улов — распускай самый длинный трал. С самыми мелкими ячейками.

Немало огородов и дорожек, ведущих в чужие дома, перекопал за время работы сыскарем Борис. А тут поначалу маху дал. Пошел по пути наименьшего сопротивления. Поторопился от посторонних глаз за дверью спрятаться. И только когда в самой квартире ничего не нашел — спохватился. Вспомнил о том самом пороге. И вернулся.

Почему бы в самом деле бывшему хозяину квартиры не устроить тайник не внутри, а снаружи своего жилища? Кому придет в голову искать его там, где он сам просится в руки. Истина старая, еще в классической литературе описанная: если желаешь надежно припрятать какую-нибудь особо ценную вещицу — оставь эту вещицу на самом видном месте. И тогда ее не заметят.

Борис споро ощупывал шилом невидимую ему поверхность, фиксируя на лезвии ногтем каждое новое расстояние от дерматина до двери.

— Есть! — напряженно сказал Борис.

— Что есть? — переспросил Полковник.

— Не знаю что, но оно на полсантиметра выступает над поверхностью двери.

— А форма?

— Квадрат. Примерно десять на десять сантиметров.

— Квадрат? — заволновался Сан Саныч. — Похоже. Очень похоже. Просто один к одному! Неужели нашли? — и на радостях ткнул Бориса кулаком под ребра. — Нашли ведь!

— Потише резвись. И вытащи бритву. Я дверь буду резать.

— Может, не резать? Может, аккуратней? Без следов, — насторожился Сан Саныч.

— Некогда аккуратней. И потом, о чем ты говоришь? Какой, к дьяволу, след? Мы же не внутри квартиры. Мало ли кто мог ободрать чужую дверь. Бритву давай!

Борис раскрыл опасную бритву и полоснул по дерматину. И еще раз — по утеплителю. Протиснул в узкую прорезь руку. Напрягся.

— Ну?

— Баранки гну!

Где-то на верхних этажах хлопнула дверь.

— Быстрее! — поторопил Сан Саныч.

Теперь, когда долгожданная добыча была уже почти в руках, не хотелось лишаться ее из-за случайного пустяка.

Борис резко выдернул руку из разреза и сунул ее в карман.

По лестнице вниз стучали шаги.

— Уходим! — потянул его за руку вниз Сан Саныч.

— Погоди! — приостановился Борис. — Тут еще одно дельце есть, — и, дотянувшись, наотмашь и крест-накрест резанул еще одну дверь. Для маскировки. Чтобы не думали, что хулиганов интересовала одна-единственная дверь.

— Ты бы еще весь подъезд испакостил, — проворчал Сан Саныч.

— И испакостил бы, кабы время было. Ветераны побежали вниз.

— Вот ведь паразиты, — услышали они голоса на площадке, где только что были. — Взяли двери изрезали. Кому они мешали! Сколько раз предлагал поставить замок на подъезд.

— Не замки надо ставить, а ловить и драть их как Сидоровых коз. А лучше уши обрывать и при входе в подъезд на ниточках развешивать. Чтобы неповадно было.

— Ну ты скажешь тоже — уши.

— А что, я бы так и сделал… Ветераны, словно нашкодившие школьники, выскочили во двор.

— Куда рвем? — крикнул на ходу Сан Саныч.

— Сигай налево. Во дворы. Там не догонят.

И пыхтя, переваливаясь и подгоняя друг друга, старики потрусили к ближайшей арке. Как будто кто-то мог покуситься на их уши. Как будто кто-то мог признать в двух почтенного возраста пенсионерах дворовых хулиганов.

— Ух! Все. Я больше не могу, — сказал Борис.

— Я тоже, — признался Сан Саныч. И удачно сбежавшие с места преступления ветераны без сил упали на первую же скамейку.

— Ты чего побежал? — спросил, отдуваясь, Полковник.

— Чего, чего? Там же народ спускался.

— Дурак ты, Борис. Кто бы на нас подумал? Постояли бы вместе с ними перед испорченными дверями, повздыхали, посетовали на нынешнюю молодежь. Потом бы спросили какой-нибудь адрес и пошли себе спокойненько. Что ты с места сорвался как ошпаренный?

— А ты чего?

— Потому что ты первый побежал.

— Я первый? Ты себя не видел. Полудурок старый. Так бежал, что собственный живот чуть не обогнал.

— Я?

— Ты.

— А ты…

— Ладно, старый, — поднял руки вверх Сан Саныч. — Капитулирую. И признаю свою вину. Во всем. Даже в том, что не совершал. Сегодня на твоей улице праздник. Сегодня ты герой дня. Глумись надо мной, как душе твоей будет угодно. Все стерплю. Скажешь — на колени по такому случаю перед тобой бухнусь. В знак особой признательности.

— Денежное вознаграждение было бы, конечно, предпочтительней. Но в крайнем случае согласен и на коленки, — милостиво согласился Борис.

— Будут коленки. И прочие возможные в рамках двухмесячной пенсии вознаграждения, — пообещал Сан Саныч. — Показывай. Не томи.

Борис заговорщически подмигнул. Вытащил из кармана изъятый им из-за обивки предмет. И раскрыл ладонь.

На руке лежала толстая металлическая табличка с выгравированным на ней порядковым номером квартиры.

С давным-давно проржавевшей цифрой 39.

Глава 42

— Все, — сказал Сан Саныч. — Теперь точно все! Можешь приклепать эту табличку на свой могильный камень. Тем более он не за горами.

— Ни черта не понимаю! — расстроился Борис.

— Чего непонятного? Ты оказался банальным подъездным хулиганом — обивки бритвой полосуешь, таблички вот с дверей добропорядочных граждан отдираешь. Резвишься, думая, что по причине твоего уже неразумного возраста тебе с рук сойдут твои безобразные художества. В общем, типичный балбес-переросток из неблагополучной семьи.

— А если без ерничества? Если серьезно?

— А если серьезно — то сидим мы в дерьме по самое горло. И не сегодня-завтра начнем хлебать. Пока не потопнем. До смерти.

Без той дискеты мы не жильцы. А искать ее больше негде. Вся надежда была на этот адресок.

— Может, ее здесь и не было?

— Может, и не было. А может, ее до нас нашли. Более удачливые конкуренты.

— И что же теперь?

— Сушить весла. И плыть по течению. Тут недалеко…

— Может, они еще где-нибудь есть?

— Есть. Одна точно. У генерала. Борис обреченно покачал головой.

— Генерал высоко сидит. До него нам не допрыгнуть. Пупки по дороге развяжутся.

— Может, и не допрыгнуть. Но идти больше некуда. Этот адресат последний.

Борис внимательно взглянул в лицо Сан Санычу.

— Ты что-то придумал?

— Ничего я не придумал. Кроме банального попрошайничества. Может, он поймет, что нам и так жить осталось недолго. Поверит, что о сути предмета осведомлен я единственный. Может, ему будет довольно одного меня? Зачем ему все жизни?

— Может, и поймет, — вздохнул Борис. — Но вряд ли. Генералы понимают только маршалов. Значит, пойдешь? — еще раз спросил Борис.

— Пойду!

— А нам как быть? Ждать у моря погоды?

— Наверное, ждать. Ничего другого не остается. На самый крайний случай я вам оставлю свои подробные показания. Обо всем и обо всех. От самого начала до самого конца. Кроме пионерского лагеря. Если я не вернусь, попробуйте с ними поторговаться. Попробуйте выторговать хотя бы Марину с дочкой.

— Попробуем. Чего ж не попробовать. Только вряд ли чего добьемся.

— Если не выторгуете жизнь, так хоть погромче хлопните напоследок дверью. Передайте все то, что я вспомню и напишу, журналистам. Свалить они их с постов не свалят, но, может, хоть перышки пощиплют. Ничего другого я предложить не могу. К сожалению.

— Может, передумаешь? Может, не будешь напрасно бисер перед лампасами метать?

— Я бы передумал. Я бы не метал. Если бы это касалось одного меня. А так — не могу.

— Когда пойдешь?

— Завтра. Сегодня все напишу, завтра тебе передам. И завтра же пойду.

— Ну что ж. Это твое решение. Удерживать тебя силой я не могу, — сказал Борис. — Жаль, что так все получилось.

— Жаль, — согласился Сан Саныч, вставая и уходя прочь. Все дальше и дальше.

— Эй, Полковник, — крикнул ему вдогонку Борис.

— Что еще? — обернулся Сан Саныч.

— Спасибо тебе.

— За что?

— За эти последние недели. За драку. За возвращение в молодость. И, наверное, даже за смерть. За такую смерть. Не в богадельне, не в казенной постели, где до тебя тихо испустили дух полета человек. За смерть в бою! Конечно, хорошо было бы еще пожить. Но если умирать — то только так. Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда счастливо тебе, Полковник. И удачи!

Глава 43

— Генерал! Я прошу у вас аудиенции, — сказал Полковник по телефону.

— Кто это? Сан Саныч? Ты? Отчего ж так официально? Мы вроде бы не чужие. Можно сказать, не один пуд соли в ведомственной столовке скушали.

— Оттого и официально, что дело официальное.

— Ну, тогда заходи ко мне в приемную. Я распоряжусь. Ты по какому поводу?

— По поводу переданной вам дискеты. И смерти Михася.

— Дискеты? И смерти? Знаешь, давай сделаем так — здесь на службе у меня действительно суетливо, если я и смогу с тобой встретиться, то лишь на несколько минут. А вот после работы — хоть на всю ночь. Считай меня в полном твоем распоряжении. Поговорим. Повспоминаем. Коньячку попьем. Ты не против?

— Где и когда?

— В восемнадцать ноль-ноль. У бюро пропусков. Я вышлю за тобой машину.

В восемнадцать ноль-ноль машина была у крыльца.

— Давай, Саныч, забирайся, — распахнул дверцу генерал.

— Куда мы?

— На дачу. Дома у меня ремонт. Грязь и бардак. Там нормально не расслабиться.

Машина, мягко приседая на рессорах, катила по асфальту. Из города. Гаишники ее не останавливали. Они знали начальственные номера наизусть.

— Ну, как живешь? — спросил генерал.

— Живу, — ответил Сан Саныч. — Пока. Генерал усмехнулся и замолчал. До самой дачи.

— Машину подгонишь завтра с утра. К восьми, — приказал генерал водителю. — Ты не против, Полковник, погостить у меня до утра?

Сан Саныч неопределенно пожал плечами.

Зашли внутрь. Дача была скромненькая. По нынешним-то воровским временам.

— Располагайся. Вон кресло. Вон холодильник и бар. Уничтожай все, на что глаз упадет. Не стесняйся.

— Я не коньяк сюда пришел пить. И не икру лопать.

— Даже так? Ну, тогда рассказывай, зачем пришел. — Генерал упал в кресло напротив.

— За дискетой.

— За дискетой? За какой дискетой?

— За той, которую я вам передал. Из рук в руки.

— Да брось ты! Не помню такого. Убей, не помню.

— Убил бы. Но мне не смерть ваша нужна, а дискета.

— Может, ты чего-нибудь путаешь? По старости. Может, ты не мне давал, и не дискету, и вовсе даже не давал?

— Мне нужна дискета, которую мне передал покойный Иван Степанович и которую я передал вам в надежде на определенные следственные действия по заключенной в ней информации.

Генерал расстегнул китель, отбросил в стороны полы.

— Ладно, давай откровенно. Чтобы время не тянуть. Дискету я тебе не отдам. Даже если бы я очень захотел ее отдать. Это дело вышло за рамки моей компетенции. Если я пойду тебе на уступки — я подставлю под удар свою голову. А ей цена не маленькая. Единственно, чем я тебе могу помочь, — это из уважения к нашему совместному прошлому устроить тебя до конца дней в один очень закрытый пансион. Роскошеств там не обещаю, но нормальный уход и питание до самой смерти — вполне.

— А как же все остальные?

— Остальные — это остальные. А ты — это ты.

— Я не могу принимать решение, не имея гарантий в отношении моих товарищей. Я требую…

— Он требует! Не смеши меня! Что ты можешь требовать? Какие гарантии? Взгляни на себя. Ты немощный старик. Тебе утку через каждые полчаса надо подносить, чтобы штаны не намокли. А ты — «требую»!

Спустись на землю. Твои требования остались в прошлом. Сейчас даже я не могу себе позволить ничего требовать. С ними, — задрал генерал палец к потолку, — с позиции силы не разговаривают. Только просьбы.

— Ну и что, удовлетворяют?

— Кого?

— Просьбы удовлетворяют?

— Удовлетворяют. В полной мере. Ты это хотел услышать? Может, хватит из себя бескорыстного героя корчить? Ты думаешь, я очень рад принесенной тобой дискете? Думаешь, от восторга в ладоши хлопаю? Так вот, смею тебя уверить, — нет. Я из-за нее в такой переплет попал, что не знаю, как выпутаться. Мне теперь в пору не о благополучии думать — о сохранении жизни. Знал бы, еще тогда ее, проклятую, спалил, а пепел тебя сожрать заставил. Чтобы ты нормальных людей не баламутил и под удар вместо себя не подставлял.

— Ее и сейчас сжечь не поздно.