Специально не называю советских кинорежиссеров: они могут быть предвзятым читателем заподозрены в совковом, ущербном мировосприятии — как лилипуты и гуингмы (лошади) у Джонатана Свифта, живущие или жившие по ненормальным законамбытия.
      Меж тем человек живет в предлагаемых ему временем, историей и жизнью обстоятельствах. Это превосходнопонимал великий режиссер Константин Сергеевич Станиславский. Может быть, отсюда и родиласьего гениальная система работы с актерами. К несчастью, политикам, в отличие от актеров, не повезло: они не проходят школу Станиславского, в лучшем случае — раннего Мейерхольда, и то заочно, а часто и понаслышке, по наивности путают Михоэлса и Мехлиса ( последний, кстати, числился одно время редактором “Правды”, притом не без вреда для газеты).
      Мы с Владленом Терентьевичем ничего этого, конечно, не учли, и наша революционно-демократическая романтика в отношении Партии Правды явно зиждилась на песке.
      Но уж лучше помечтать, чем послушно, как оскопленные волы, плестись за никем не управляемой реальностью. Сервантесовский Дон Кихот, тот и с мельницами воевал, а остался в памяти мыслящего человечества, как рыцарь, который “подвигов не совершил, но …погиб, идя на подвиг”.
 

Какая дорога ведет к Храму?

 
      Наверное, это и впрямь утопия: соединить в одно целое партийную обособленность и дисциплину, практически неизбежную, как говорят, по определению, и демократию, когда не вожди управляют народом, а он диктует вождям нормы и принципы большой политики.
      Наивно думать, что самым демократическим голосованием можно решать: что есть Истина, какая дорога действительно ведет к Храму.
      Да такой возможности и не предусмотрено партийным уставом, который, как непременно выясняется, для вождей организации — превыше всего, но — не указ.
      Вот пример из теперь уже давнего прошлого. На одном из партийных съездов, если не ошибаюсь, на ХVI, был принят устав ВКП (б), в котором самым большим проступком коммуниста (сиречь большевика) считалась неискренность перед своей Контрольной комиссией, которые созданы были “от Москвы до самых до окраин” с весьма благородной целью — не допустить, чтобы члены правящей партии использовали свое положение в личных, тем более корыстных, целях.
      А такое случалось, о чем говорилось в политическом отчете ЦК еще на VIII съезде, особенно при переделе “буржуинской” собственности, вплоть до подушек и перин из богатых домов и усадеб свергнутых революцией прежних хозяев жизни. Это, впрочем, описано, и достаточно сочно, в художественной литературе — у Андрея Платонова, Михаила Булгакова, например, и у Михаила Шолохова: помните сцену из “Тихого Дона”, когда взбудораженные конники “воюют” с сундуками в богаческой усадьбе, примеряя на себя панталоны с ажурными кружевами, явно не мужского назначения?..
      В начале 20-х затеяли даже дискуссию: совместимы ли партийные устремления с нормами общежитейской морали? В “прениях” приняли участие Н.К. Крупская, А.В. Луначарский, другие видные деятели компартии. А верховным арбитром выступал большевик Арон Сольц, которому кто-то присвоил неформальное звание — “совесть партии”.
      У меня, скажу честно, нет ни малейшего желания копаться в биографии этого приснопамятного деятеля. Но я — на всякий случай — пролистал “Биографический словарь” “Политические деятели России. 1917”, где, увы, не нашел ни строки о замечательном борце за превосходство партийной целесообразности над общечеловеческой моралью. В моей домашней библиотеке хранилась, кажется, книжка об этой исторической дискуссии, но как найти ее в тысячах книг? Когда-нибудь, возможно, подвернется под руку…
      Ограничусь эпизодом, рассказанным (или придуманным) Юлианом Семеновым -Ляндресом, сыном известного журналиста и редактора “Известий” (главы его “Ненаписанного романа” опубликованы в перестроечное время на страницах “Вечерней Москвы”). Так вот совесть партии Арон Сольц, будучи членом Президиума всесильной организации -Центральной Контрольной Комиссии (на всякий случай пишу все слова ее названия с большой буквы), а заодно и членом Верховного суда, вполне демократически — задолго до Ельцина — ехал на работу, пользуясь общественным транспортом, проще говоря — трамваем. А тот трамвай был битком забит несознательной рабоче-служащей массой, да еще на каждой остановке, как писал Ю. Семенов, в него старались пробиться все новые и новые настырные пролетарии. Тщедушному Арону Сольцу, вполне естественно, места в переполненном трамвае не нашлось. Да еще так случилось, что один неотесанный гражданин долбанул локтем “совесть партии”, отчего та (или тот) так и осталась на тротуаре. Впрочем, вместе с невежливым гражданином, которому А.А. Сольц, член РСДРП с 1898 года, мертвой хваткой вцепился в одежонку и держал его будто Марат или Робеспьер главного врага народа во время Великой французской революции.
      Поблизости от остановки дежурил милиционер или красноармеец, к которому Сольц и приволок трамвайного злоумышленника.
      — Я — Сольц, — сказал разъяренный Арон. — Он вытолкнул меня из трамвая. Я могу опоздать на работу. Я приказываю его арестовать.
      Человек с ружьем, явно рабоче-крестьянского происхождения,не знал, кто такой Сольц и почему он ему приказывает. Но решил проявить здравомыслие и сказал несознательному пассажиру:
      Товарищ жид, конечно, прав. Надо вести себя хорошо, не толкаться локтями.
      Тут Сольц вообще выскочил из себя.
      — Где тут отделение милиции? Проведите меня к начальнику!
      Послушный нижний чин отвел его в отделение народной милиции.
      — Дайте мне телефон! — завопил Сольц, когда его принял начальник отделения. — Я буду звонить Дзержинскому.
      — Извините, — сказал милицейский начальник. — Феликс Эдмундович — наш нарком, и я не могу позволить, чтобы любой человек, с которым невежливо обошлись на трамвайной остановке, звонил ему по такому ничтожному поводу.
      Я не любой, — взвился разгневанный Арон. — Я Сольц!
      В конце концов ему дали позвонить. Дзержинский выслушал взбудораженную “совесть партии”. Через час-полтора, как свидетельствует Юлиан Семенов, на место происшествия прибыли люди Дзержинского, начальник отделения был арестован и препровожден по соответствующему маршруту, а само отделение — закрыто и опечатано, и даже окна здания забиты некрашенными деревянными рейками, как это делалось позже, во время Великой Отечественной войны по соображениям безопасности…А Сольц впоследствии занимал ответственные посты в Прокуратуре СССР и дожил до 1945 года.
      Возможно, — в деталях — я перепутал кое-что из когда-то давно прочитанного текста, но суть — за это ручаюсь — изложена верно.
 

Инквизиция и КПК

 
      Вообще-то КПК — и на верхних ее этажах, и на местном уровне — учреждение чрезвычайно занятное. Те, кто ее, эту Контрольную Комиссию, создавал, наверняка очень хорошо знали историю Инквизиции (опять же — из трепета — пишу страшное слово с большой, то есть прописной буквы). У Инквизиции был основополагающий принцип: если задержанный — по доносу — еретик не признает, даже под пытками, своей вины и прегрешений, значит, он закоснел в своем неверии и грешен, безусловно. А потому подлежит дальнейшему истязанию и суровому наказанию, что на тогдашнем языке больших и малых инквизиторов-торквемад означало изощренные пытки и мучительную смерть на костре. Ему, мнимому еретику, подсказывали выход, который мало кому приносил избавление от мук и смерти, но был чрезвычайно пригоден инквизиторам: от обреченного на казнь требовали донести на кого-нибудь другого, на кого уже положили глаз кровожадные мучители, усердно выполняющие план по изничтожению еретиков и пополнению божественной казны. Начиналась цепная реакция, остановить которую было практически невозможно…
      Примерно такой же или похожий принцип использовали и в КПК наследники А.А. Сольца — не столь, разумеется, скромные — М.Ф. Шкирятов и Н.М. Шверник с мощным аппаратом верных истолкователей и железных исполнителей чьей-то воли, которая по недоразумению именовалась волей партии.
      (Вспоминается старый простенький анекдот. Известного геолога схарчили, потому что на вопрос, кто он, тот ответил: я — начальник партии. Ему было сказано, что у нас в стране только одна партия, и ее начальник — тот, кто сидит в Кремле, а не бродит по тайге с рюкзаком за плечами. А ведь и надо-то было добавить одно слово: партии геологической. Впрочем, это его, бедолагу, вряд ли бы спасло…).
      К счастью, ни Михаил Федорович, ни Николай Михайлович, ни тем паче известный своеюскромностью Арон уже не могли повлиять на мою и партийную, и человеческую судьбу, и о том, что будет написано дальше, сужу с чужих слов. Точнее — со слов близких мне ученых-историков, а среди них есть весьма достойные и заслуживающие доверия люди. Так вот, Владимир Павлович Наумов, доктор исторических наук, автор и, можно сказать, почти штатный сотрудник “Правды” в конце 80-х годов ХХ века, говорил, что подвергнутых партийному допросу членов ВКП(б)— КПСС часто заставляли кого-то назвать, то есть выдать, что, увы, многие и делали, а затем, независимо от “степени искренности”, их направляли втакой-то кабинет (“Это прямо по коридору”). Из “такого-то кабинета” редко кто возвращался — там работали сотрудники “соответствующих органов”, четко знающие свои функции…
      Владимир Ильич Ленин, которого наша перестроечная наука и публицистика смешалане буду говорить с чем, едва ли не до конца своей жизни сомневался в провокаторстве Малиновского, направленного им же “для укрепления большевистской линии” в дореволюционной “Правде”. Даже после приговора “партийного суда” — существовало такое “заведение” в РСДРП(б) -Ленин, по-моему, так и не поверил в предательство попа Гапона. Он требовал жестокой кары для Каменева и Зиновьева, выдавших планы Октябрьского восстания. Но не без его же согласия, уже после Октября, Зиновьев возглавил Петроградскую организацию РКП(б), а Каменев — сначала ВЦИК, а затем Московский Совет рабоче-крестьянских и солдатских депутатов.
      А вот уже в наши дни председателя ЦКРК (Центральной контрольно — ревизионной комиссии КПРФ) В.Г. Юрчика после выступления с острокритическим докладом на партсъезде тотчас же отставили, посоветовав сосредоточиться на работе с массамив отдельно взятом Красноярском крае. Не парадокс ли: тот, кто должен по Уставу партиисдерживать амбиции не знающих удержу вождей, зависит и до сих пор не от воли партийных масс, а от этих же амбициозных лидеров…
 

Вещий изгнанник Питирим

 
      Политика — сложная вещь, тем более, что этой науке (или искусству?) у нас в России никогда не учили.
      Интересные размышления оставил на сей счет Питирим Сорокин, убежденный антикоммунист и даже учитель будущего президента США Джона Кеннеди. Труды Сорокина у нас мало кто читал, но все, даже несмышленыши, знают, что по “вероломному” приказу Ленина он был в сентябре 1922-го на знаменитом эмигрантском пароходе выслан из Советской страны.
      И уж совсем нет никому дела до того, что ставший у нас знаковой фигурой Питирим Сорокин несколько раз арестовывался еще при царском режиме (начиная с 1906 года). Характерно название его изданной в 1914-м монографии: “Преступление и кара, подвиг и награда”. Активно участвовал в политической борьбе как эсер и крестьянский депутат (да, и тогда люди от сохи почему-то любили отдавать свои голоса асфальтовым землеробам). Был яростным идейным противником большевиков, как и мой однофамилец профессор Иван Ильин, идеолог “белого движения”. 2 января 1918 года — арестован и почти два месяца “провел” (какое красивое слово изобрели наши славные ученые-энциклопедисты!) в Петропавловской крепости. Но уже в марте переехал в Москву, сотрудничал в газетах, союзах и партиях, нескрываемой целью которых было свержение большевиков. Причем — любыми путями и средствами. Потом с горечью признал (его письмо было перепечатано и“Правдой”): “Истекший год революции научил меня одной истине: политики могут ошибаться, политика может быть общественно полезна, но может быть и общественно вредна, работа же в области науки и народного просвещения всегда полезна, всегда нужна народу…”.
      Будущий изгнанник жил затем в Петрограде, а позже, после морского путешествия, в Берлине и Праге. Занимался преподаванием, издательской деятельностью.
      Но я вспомнил Сорокина по другой причине. Хочу привести довольно длинную цитату из его книги “Дальняя дорога. Автобиография”. М., 1922, с. 37-38: “Когда политический режим начинает рассыпаться, “вирус дезинтеграции” быстро распространяется всюду, заражая все институты власти, проникая во все щели. Падение режима — обычно это результат не столько усилий революционеров, сколько одряхления, бессилия и неспособности к созидательной работе самого режима… Если революцию нельзя искусственно начать и экспортировать, еще менее возможно ее искусственно остановить. Революции для своего полного осуществления на самом-то деле вовсе не нужны какие-то великие люди. В своем естественном развитии революция просто создает таких лидеров из самых обычных людей. Хорошо бы это знали все политики и особенно защитники устаревших режимов. Они не могут оживить такой отмирающий режим, как, впрочем, и другие не могут начать революцию без достаточного количества взрывчатого материала в обществе”.
      Может быть, это и заблуждение известного социолога, но, думается, это — великое заблуждение. Над ним стоит (простите за повтор) задуматься.
      (Цитата приведена мною по книге “Политические деятели России. 1917” под редакцией очень близкого мне историка академика Павла Васильевича Волобуева, ныне покойного, и других моих добрых соратников по книге “Урок дает история” — докторов наук В.П. Данилова, В.В. Журавлева, А.П. Ненарокова…).
      Я часто удивляюсь: почему не только политики еще сталинской выделки, но и те, кто Иосифа Виссарионовича, как говорится, в оригинале не читал, а только в разного рода изложениях и толкованиях, панически боятся раскрыть томик прежде гонимого социолога, мыслителя, полистать якобы “вражескую” газету или журнал? Ленин, к примеру, всегда начинал рабочий день с чтения не только “Правды”, но и не очень-то приятных для вождя большевистской партии изданий (тогда, к счастью, не было телекатастрофических новостей, способных вышибить мозги даже у самого гениального человека).
      … Что стоит за суждениями наших оппонентов? Иное понимание исторических событий, которого незачем бояться. Нам недостает смелости отказаться от стереотипов линейного мышления, от трясучей боязни всего, что, по представлениям партноменклатурщиков среднего звена, отклоняется от линии партии, ими усердно испрямляемой, даже когда это прямой путь в тупик.
      Хочу, кстати, популярно — по В.С. Высоцкому: для невежд — пояснить, что, если мне не нравится бесчеловечность нынешней “реформы”, это еще не значит, что я закоренелый ретроград и только и мечтаю о “возвращении старых времен”, о “восшествии на престол” Брежнева, Черненко и даже Горбачева. А значит, и того режима, который в памяти людской связывается с их именами. Ведь что именно связывается?
      Я уже приводил ленинскую мысль о “недостатке культурности у того слоя, который управляет…”За десятилетия слой этот не только не восполнил недостаток культурности — он сделал его, этот недостаток, краеугольным камнем своей выживаемости и торжествующей поступи к вершинам власти. Вечный порок возвели в достоинство. Сделали его даже принципом партийности творчества, искусства.
 

“Призрак неправды”

 
      Приведу рассуждение Гелия Коржева, народного художника СССР, из его выступления на VII всесоюзном съезде своих коллег по искусству:
      “…над реализмом всегда нависал призрак неправды. Некрасивая дама требовала придать своим чертам сходство с богиней красоты, жалкий властитель заказывал изображение триумфа своей мудрости, а сластолюбивый кардинал требовал для себя высокого духовного экстаза в соседстве с самим богом. И бедные художники брались за кисти и, как могли, мастерством прикрывали ложь.
      Уж если чему и досталось в период застоя, то это реализму. Долгое время, неся бремя единственного и государственного направления, он дряхлел(см. П. Сорокина. — А.И.) под грузом несвойственных ему поручений. Что-то нужно было воспеть, что-то отразить, что-то отметить. И всегда что-то мы не успевали отразить, не так и не тем голосом воспевали, что-то очень существенное ускользало из-под кисти.
      Много было забот у реализма, кроме одной: говорить правду, говорить честным голосом правду. Вот этого-то и никто не требовал”.
      Что тут скажешь? Обойдусь комментарием, который сделал тогда, выписывая горькие, но правдивые мысли из газетной публикации: Мудёр старик!
      В одной из глав этой моей книги вы найдете похожие рассуждения Эдварда Грига, норвежского композитора, всемирно и навечно известного, о поразительном невежестве власть имущих.Его невозможно заподозрить ни в симпатии, ни в антипатии к российским большевикам — Григ просто не ведал об их существовании, он просто страдал от непонимания творческого начала в человеке — неважно кем: королями, императорами, знатью или заурядным письмоводителем, цензором, инквизитором….Этот пример исторического характера говорит лишь о том, что пресловутые большевики и застойщики-перестройщики,давно утратившие такие черты настоящего большевизма как готовность к самопожертвованию, не выпрыгнули откуда-то, будто чёрт из табакерки, — они несут в себе генетическую преемственность, вечную традицию противостояния Правде как творческому осмыслению жизни.
      Великий Гегель, размышляя об основах мира, о сущности бытия, пришел к выводу о существовании “абсолютной идеи”, которая явилась “до появления природы и человека” и определила законы развития мира и бытия. Его поправил Ф. Энгельс: “Ошибка заключается в том, что законы эти он (Гегель — А.И.) не выводит из природы и истории, а навязывает последним свыше, как законы мышления”.“Отсюда — цитирую Энгельса, — и вытекает вся вымученная и часто ужасная конструкция: мир — хочет ли он того или нет — должен сообразоваться с логической системой, которая сама является лишь продуктом определенной ступени развития человеческого мышления. Если мы перевернем это отношение, то все принимает очень простой вид, и диалектические законы... немедленно становятся простыми и ясными, как день”.
      Энгельсу оказалось под силу, хотя и не без издержек, перевернуть “это отношение”. Мы же, как водится, чего-то недовернули и пытались взять из всех богатств, накопленных и выработанных человечеством, только то, что было под силу понять и осмыслить нам, людям отнюдь не богатырской духовной силы. Принялись гнуть человека и человечество даже не под логическую, философскую, а под идеологическую систему, да еще порядком искореженную. Под аппарат, назначенный “тащить и не пущать”.
      Это имело огромные практические следствия.
      Поясню на примере весьма трагическом — Чернобыльской катастрофы.
      Из газетного интервью 1989 года (А и Ф, № 28):
      “… В чем парадокс? Когда трудно, когда речь идет о судьбе страны, умным, инициативным людям позволяют проявить себя. Но как только обстановка нормализуется, они становятся неугодны.
      Почему? Да потому, что независимы, имеют свое мнение, одним словом, ими трудно помыкать. Я (руководитель центра информации в Чернобыле А. Коваленко. — А.И.) был свидетелем, как инструктор обкома учил доктора наук Игнатенко (с октября 1986 года — генеральный директор объединения “Комбинат”. — А.И.) методам повышения безопасности реактора”.
      Не стану комментировать, а лишь процитирую дальше газетное интервью, которое мне представляется правдивым:
      “…одна из причин критического положения в стране (1989-й год — А.И.)состоит в том, что у нас решения принимают одни, а отвечают другие”.
      “При нашей системе управления и принятия решений АЭС и не могла быть безопасной. Поэтому главный вывод таков: взорвалась не станция, а наша административно-бюрократическая система”.
      “… самое удивительное, что отвечает за все Совмин, а решения принимают в ЦК, но при этом практически никакой ответственности за них не несут”.
      Прерву цитирование. Не о том ли говорил и последний глава Совмина Союза ССР Николай Иванович Рыжков на одном из совещаний вЦК КПСС? Его выступление, полностью опубликованное в “Правде”, было, по моему восприятию, криком не “плачущего большевика”,каким с ядовитым сарказмом представили гонимого волчьей стаей вольных рыночников советского премьера, а призывом: пора опомниться! Что же мы делаем? Куда ведем страну? Почему правительство превращают в мальчиков для битья, не давая ему реальной власти?
      Так и вижу за всеми известными и неизвестными антиправительственными вылазками охотничью повадку одного партийного идеолога….
      Я спрашивал пост-фактум Николая Ивановича, возглавлявшего общественный редсовет “Правды”: что вы, член Политбюро, предпринимали, чтобы не допустить такого-то решения? Как оно вообще разрабатывалось и принималось?
      — Сейчас уже не всё помню. Заседания Политбюро отнимали почти целый день, а у председателя Совмина, как вы понимаете, множество неотложных дел. Обычно, когда вопрос не касался лично меня, я просматривал текущие документы.
      Вообще-то атмосфера на заседаниях ПБ была вполне демократичной. Можно было высказываться, возражать. Но большей частью вопросы, а значит и ответы на них были проработаны заранее. И все же, когда дело касалось сложных проблем, подготовленные аппаратом документы возвращались на доработку….
      Интересная деталь: судьба Николая Ивановича Рыжкова выносила его на гребень общественного внимания как раз во дни тревог и потрясений. В Армении воздвигнут памятник ему за личное мужество и государственную мудрость во время трагического землетрясения в Спитаке. Что особенно дорого: в годы, когда памятники истории нередко свергают с пьедесталов, когда серной кислотой забвения вытравляют из нашего прошлого все знаки и признаки проявления дружбы, сопереживания и соучастия в благородных делах всех народов Советского Союза, этот жест армянского народа вселяет оптимизм.
      Н.И. Рыжков в числе первых руководителей союзного государства приехал вместе с Егором Кузьмичом Лигачевым и в район Чернобыльской катастрофы. Не стану судить, сколь верны или неверны были их выводы о причинах и масштабе крушения благостной легенды о мирном атоме. Но личное мужество несомненно и заслуживает уважения.
      Именем Рыжкова отмечена и история нашей, народной памяти о ратном сражении на Прохоровском поле — одном из славных полей памяти на несокрушимой Российской земле.
      Впрочем, я, кажется, отвлекся. Но ведь история — вопреки агитпроповским наставлениям сталинского периода — это не только события, но и имена.
      Вернемся к Чернобылю.
      Сейчас не время называть имена всех конкретных “вождей” и исполнителей их воли — всем, как говорится, Бог воздаст. Поговорим о тенденциях, о том, что вело людей, даже далеких от политики, к неизбежному выводу: авария Чернобыля была неизбежной.
      Авария КПСС и СССР — тоже.
      Еще несколько цитат из газетного интервью, сохранившихся в моей записной книжке (сейчас они звучат как фрагменты наскальных надписей давно минувших дней):
      “Кто утверждал руководящие кадры в министерство (атомной энергетики. — А.И.)?Кто утверждал директоров и главных инженеров АЭС? Это же номенклатура. А где утверждали политику размещения блоков, тип реакторов?”
      В интервью названы фамилии, но мы с вами их опустим, оставим только некую общность проводников партийной линии. Один получил орден Октябрьской революции и повышение по службе “за ликвидацию аварии на ЧАЭС”, хотя по прежней должности обязан был предотвратить аварию. Бывший секретарь Припятского горкома КПУ (именно в Припяти и работали и жили мирные атомщики) стал работником Киевского обкома партии…. А бывший директор ЧАЭС “сидит! Но разве он рапортовал Брежневу об очередномдосрочном пуске блоков ЧАЭС? Нет! Это делал секретарь Киевского обкома, и кинохроника сохранила эти кадры”.
      Добавлю: этот секретарь позже стал руководителем аппарата президента СССР.
      Но, повторяю, суть не в именах, а в системе, которая раздражала буквально всех, когда директор берет на работу “тех, кого укажут партийные чиновники. А главное, тот, кто руководил Брюхановым (директором ЧАЭС. — А.И.), кто велел пускать блок 31 декабря, принимать кого-то на работу, ни за что не отвечал, но мог легко исключить его из партии и снять с должности”.
      Насколько крепка оказалась эта “партийная” линия, насколько прочно въелась в плоть и кровь аппаратчиков и вождей, показали как раз события последних лет перестройки. Уже вычеркнутые из Конституции СССР,уже сдавшие партийные высоты руководящие органы КПСС буквально до 20-24 августа 1990-го все утверждали и утверждали на должности и посты не только секретарей партийных комитетов, но и командиров ракетных частей и атомных подводных лодок, и худруков театров и киностудий…. Одновременно заявляя, что партия переходит на политические методы работы, не вмешивается в хозяйственные дела и т.п.
      Это напоминает почтимейерхольдовские эксперименты в народном образовании первых лет Советской власти, когда внедрялся бригадный подряд, — простите, метод обучения. Экзамен за всю бригаду (группу) сдавал бригадир, часто он один и занимался учебой, а остальные — кто чем. Вот так и партия, взявшая на себя роль бригадира, отдувалась за всё и всех, но и без нее практически не могли решаться никакие, подчас самые примитивные, обыденные вопросы.
      В этом замкнутом круге и застал ее август 1991-го. Система угнетала, в ее сломе виделось многим спасение и благодать.
 

С чего начиналось крушение?

 
      Вспоминаю свои первые впечатления от поездок в Ленинград и Свердловскую область в 1989 — 90 годах по командировке “Правды”. Это, пожалуй, две самые приметные вехи начала моей работы на посту редактора партотдела газеты. Дружеский и вполне официальный наказ руководства “Правды”, да и ЦК: надо защищать партию!
      Вот ведь как оборачивались события! “Искра” — первая общероссийская газета РСДРП — положила начало созданию партии. “Правда” выступала ее идейной наследницей, помогая компартии решать все новые и новые задачи. Теперь вот надо было КПСС защищать. Но айсберг уже перевернулся. “Правда” все более и более подпадала под жесткий диктат партийного аппарата, который сам нередко становился тормозом для назревших перемен. От кого же надо было защищать партию?
      Я поехал, как говорится, на места.
      Если соблюдать хронологию, первой была поездка в Свердловскую область в августе 1989 года.
      Я давно мечтал побывать на Урале, в чудесном крае, где царствовала в мое воображении сказовая Хозяйка Медной горы, где в руках самобытных мастеров расцветал каменный цветок, где Данила-мастер разрывался между влечением к своей земной возлюбленной и мрачной в своей непостижимой страсти каменной красавицей….
      Это навеяла литература, почти былинный сказитель Павел Петрович Бажов со своей “Малахитовой шкатулкой” и другими добрыми фантазиями.
      Конечно, я не ожидал встретить на Урале персонажей сказов Бажова. Время самых добрых фантазий давно миновало. Но я не ожидал и того угнетенного состояния духа людей, которое застал в уральской столице и ее окрестностях.
      Как-то вдруг обесценилось все, чему люди прежде отдавали свои силы, таланты, а случалось, и жизнь. Тех, с кем я встречался, волновали не прежние, так сказать, плановые проблемы: что сделать, из чего и как? Их волновало совсем другое: почему в ЦК КПСС перестали слышать вопросы с мест, не хотят учитывать настроения людей?Почему во время Съезда народных депутатов СССР выступали и настаивали на своем все, кто угодно, но только не члены Политбюро ЦК? Они, что, не имеют своей позиции или попросту боятся? Что означает призыв: переходить к политическим методам работы? Как согласуется это с позицией В.И. Ленина, который мечтал о том времени, когда на партийных съездах не будет политической трескотни, а речь пойдет об экономических, хозяйственных проблемах, о том, как на деле решить тот или иной практический вопрос?
      Хотя, как известно, Ленин был категорически против распространенной в те годы практики, когда малейший вопрос обязательно выносился на обсуждение в Политбюро.
      И в то же время буквально выходил из себя, когда кто-то из его соратников не видел политического содержания экономических проблем. Именно этим своимсоратникам-оппонентам на XI, последнем съезде партии с его участием, Владимир Ильич и доказывал, что политика — концентрированное выражение экономики.
      Как же испохабили смысл ленинской системы доказательств любители афоризмов и железных, как обручи, цитат!
      Перестроечные попытки отделить экономику от политики, оторвать политические лозунги от практических дел — это не были, как мы сейчас понимаем, мелкие заблуждения лобастых ученых, публицистов и начетчиков. Это была четкая линия.
      А теперь представьте, как чувствовали себя партработники так называемого низового и среднего звена? Недаром же на XXVIII съезде КПСС самой жесткой,можно сказать — ожесточенной оказалась встреча М.С. Горбачева с секретарями городских и районных комитетов КПСС. Сидящие в зале и президиуме явно не понимали друг друга. Михаил Сергеевич, как и все мы, воспитанный в убеждении, что прав тот, у кого больше прав, несколько раз порывался покинуть старый зал заседаний Верховного Совета РСФСР, откуда бескомпромиссно убрали всех работников печати. Только нам, нескольким правдистам, удалось затеряться в толпе делегатов и стать свидетелями то и дело выходящей из берегов эмоциональной дискуссии, где верхи партии так и не нашли общих точек зрения с теми, кто проводил их молниеобразную “линию” в широкие трудящиеся массы.
      Главное, никто не понимал, что, как и во что мы перестраиваем, и никто, и прежде всего те, кто ответ знал, не пыталсядонести его до соотечественников. Совсем по-гоголевски: куда ты несешься, Русь? Не дает ответа…. И непонятно, почему так охотно расступаются перед нею другие, называемые цивилизованными, народы и государства? Раньше, бывало, делегаты разъезжались со съезда с хорошим настроением, богатыми впечатлениями от советской столицы и богатыми подарками — с телевизорами новой модели, другой дефицитной аппаратурой. Теперь же большинство уезжали еще более растерянными, в раздражении и полном недоумении, как с похмелья. Все это напоминало известный гоголевский “театральный разъезд” после представления “Ревизора”: не знаешь, что и подумать и как происходящее в стране понимать…