В общем — из швейцарских банков нам тоже ничего не капнуло. Видимо, дверцы их сейфов и хранилищ слишком тяжело открываются и, главное, не для всех.
      Кто нам помог? Директора крупных предприятий (даже для истории я не вправе называть их имена). Они давали газете рекламу “лучших в мире”бульдозеров, комбайнов, токарно-револьверных станков с червячными передачами и т.п., хорошо понимая, что ни один из читателей “Правда” не купит, да и не способен купить у них ни бульдозера, ни станка, ни комбайна, ни гидронасоса весом в 2 тонны. Это была вполне законная помощь газете. (К слову, лет семь спустя, я получил счет на оплату поставок какой-то, извините, ерунды, якобы поставленной редакцией. Вроде зонтика для рыбы или бритвы для ежа…)
      Помогли газете ее верные читатели.
      Мне было стыдно получать вполне приличную зарплату главного редактора, зная, что пенсионерка из Рязани часть своей мизерной пенсии передала в фонд “Правды”. Простите, Марфа Степановна, но я зарплату получал. Есть-пить надо. Кормить семью надо. Читать по ночам газетные полосы. Редактировать статьи и оперативную информацию, которую выплескивает на страницы газеты текущий день.
      Может быть, мы делали это не всегда на высшем, но всегда — на достойном уровне. Может быть, иногда чересчур суетились и торопились в своих оценках. Но мы честно служили вам, наши читатели и сподвижники. И когда кто-то из сотрудников жаловался на трудную жизнь, на нищенскую зарплату, я говорил: а учительница, даже в московской школе, получает еще меньше. Врач, хирург, делавший мне сложнейшую операцию, расписывается в ведомости за копейки и потому вынужден подрабатывать еще в двух-трех местах…
      Это вообще удивительно: в постсоветской России самой востребованной фигурой оказался чиновник, численность которого возросла неимоверно.
      Я помню, в Финляндии (это 1971 год) директор сельхозиспытательной станции (они выводили новые семена полевых растений) получал три тысячи финских марок, а врач — 6-7 тысяч. Насколько знаю, врачи — из самых высокооплачиваемых людей во всем мире. Больше получают только высокие правительственные чиновники, президенты и классные менеджеры крупнейших компаний.
      У нас все не так. У нас — как у муравьев. Или — у пчел.
      Подозреваю, прославленные как силачи и трудоголики муравьи в своей жизни делают много лишних движений. Последите за их суетой хотя бы 10-15 минут, и у вас закружится голова. Обнаружить какую-то логику в их передвижениях может, вероятно, только уж очень доброжелательный ученый — вроде Перельмана или жюльверновского Паганеля, который знал много любопытного, но ненужного и не знал того, что пригодно и необходимо для повседневной жизни.
      А пчелы? Они с жужжанием носятся по окрестным полям, собирают нектар с нежных цветков и возвращаются в улей, чтобы накормить нелетучую, неподъемную в своей тучности матку и ленивых, тоже неспособных к полету трутней (по-нашему, чиновников)… Не так ли устроено и человеческое общество? (Прости меня, ученый Перельман, который в своей научно-популярной книге открыл безумному миру человеков умный мир пчел).
 
      Пишу все это и думаю вот о чем: я напоминаю себе персонажа одной из едко-сатирических максим известного польского юмориста Станислава Ежи Леца: он был человек настолько неначитанный, что даже цитаты из классиков должен был придумывать сам.
      А классиков в нашем газетном деле — пруд пруди.
      Наверное, немногие знают, что некоторое время ответственным (то есть главным) радактором “Правды” числился Михаил Андреевич Суслов, вошедший в историю как “серый кардинал”. М.А. очень ревностно относился к газете. И к своему “освещению” на ее нетленных страницах. И вдруг на фотоснимке, посвященном 75-летию (если не ошибаюсь) “дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева”, во время вручения вождю М.А. Сусловым или Н.В. Подгорным то ли почетного оружия, то ли очередной Золотой Звезды, наши газетные ретушеры не “погладили” брюки Михаила Андреича. Разразился целый скандал.
      В редакцию звонили с самого верха: почему на фото у товарища Суслова предательски проступает складка на штанинах? Что позволяет себе газета “Правда”?! Неужели у вас нет ретушеров, чтобы погладить брюки второму лицу в КПСС?
      (Кстати, все остальные газеты дали такой же снимок, но — без складок, как и без ботинок. На газетном сленге это называется: снимок подрезали снизу)
      А поскольку номер фактически “верстал” я, надо мной сгустились тучи. Даже Иван Егорович Возражейкин, и тот попенял: ты что, не знаешь, что Михаил Андреич стесняется своей худобы и этот снимок воспринял как жесточайшее оскорбление?
      А откуда я мог об этом знать?
      Суслова я видел только с большого расстояния: он сидел в президиумах, я — в огромном зале Кремлевского Дворца съездов…
      Опять же отвлекусь, раз уж возникла в памяти фамилия Ивана Егоровича Ворожейкина.
      Он сыграл в моей жизни (впрочем, не только в моей) очень добрую и существенную роль. Когда на первых порах у меня в “Правде” многое не получалось, беседа с Иваном Егоровичем стала глотком свежего воздуха, помогла обрести второе дыхание. Я честно сказал ему, что не понимаю стиля взаимоотношений в “Правде”: любой начальник может унизить сотрудника только потому, что он — начальник. А, по-моему, все мы — журналисты, и должностная иерархия неприемлема для творческих людей. Мы все равны…
      Иван Егорович вежливо выслушал мою амбициозную речь, по-медвежьи похаживая по кабинету, потом сказал:
      — То, что ты говоришь, Сан Сеич, правильно. Но я тебя все же должен поправить. Мы, конечно, все равны, но я обладаю большей информацией. И значит, могу принимать более точные решения.
      В случае с М.А. Сусловым, наверное, так и было.
      Но никакая “информация” — я об этом уже вспоминал — не могла спасти самого Ивана Егоровича, когда он попал под тарантас идеолога и прораба перестройки А.Н. Яковлева. Стоило “Возражейкину” нелестно выразиться на редколлегии по адресу хромого идеолога, автора и вдохновителя многих речей и ролей Генсека, и тут же (буквально за считанные минуты!) верные осведомители донесли о том Александру Николаевичу, и через день-два всесильный Иван Егорович оказался в полной информационной изоляции. Он попросил защиты у человека, тогда казавшегося влиятельным, с которым они в свое время работали завсекторами в ЦК КПСС (сознательно не называю фамилии), но получил вежливый отлуп. Дело уже было сделано. А служба вернее дружбы.
      (С этим я сам столкнулся, когда речь шла о моей судьбе. У беды нет друзей. Они оказываются рядком и говорят ладком только в дни очевидного, пусть и мнимого успеха.)
      Кстати, вот как меняются времена.
      В тот момент, когда Иван Егорович невзначай был катапультирован из кресла первого заместителя главного редактора “Правды” и с неудовольствием пересел за стол министра РСФСР по делам печати и издательств, это считалось скольжением с вершины горы, полным крушением политической карьеры.
      Только лишь каскадеры в затяжном прыжке вниз, где-нибудь у Ниагарского водопада, могут лелеять мечту о взлете к вершинам мастерства. Обычный человек, падая вниз, знает, что обязательно ударится головой о заранее подготовленный доброжелателем камень.
      А вот подишь ты: через пару-тройку лет занявший место Ворожейкина удачливый журналист стал не просто полноценным министром, авершителем судеб всей постсоветской печати, распорядителем кредитов, дотаций и — главное! — бумажных ресурсов, оказавшихся в дефицитнейшем дефиците. Разумеется, организованном по его приказу. Этим приказом он назначил себя единственным и неповторимым распорядителем движения рулонов газетной бумаги. Те, кто был посмекалистее и побогаче, стали печататься за границей, к примеру в Финляндии, где и качество повыше, и цены пониже. Прочие толпились в приемных хозяев бумагоделательных предприятий, которые почему-то стремительно оказались под немцами…
      Но это — к слову.
      “Правде” повезло.
      Как ни побаивался ее давний друг Виталий Александрович Федермессер, генеральный директор объединения “Кондопогабумпром”, как ни тянул до последней минуты, как ни пытался увести нас с нашим собкором Анатолием Минаевым на торжественный ужин после собрания “лесных” акционеров, — договор с “Правдой” он подписал. На максимально возможных льготных условиях. Предварительно позвонив, конечно, тогдашнему первому замминистра Сергею Петровичу Родионову: а что, “Правду” закрыли не навсегда? (Выпуск газеты тогда как раз приостановили, разумеется, временно, но, как по другому поводу подметил мой старший коллега правдист профессор Дмитрий Васильевич Валовой, нет ничего более постоянного, чем временное сооружение).
      Так была взята нами ключевая высота, которая позволила, закрепившись на ней, пойти дальше.
      Значит, и бывшему правдисту, близкому в то время соратнику Бориса Ельцина в его либеральных метаниях, есть за что сказать спасибо. Назову его — Михаил Никифорович Полторанин.
      К слову, жена его, Надежда, врач Боткинской больницы, помогла выжить в почти безнадежной ситуации нашему коллеге Альберту Петрушову, кстати, много сделавшему после августа 91-го, чтобы на перепутье “Правда” не скатилась до “смены вех”. Когда Альберт вечером переходил Ленинградский проспект, там, где тот пересекается с улицей Правды, на журналиста наехал артист цирка с армянской фамилией и, не оказав помощи, скрылся с места ДТП. Тогда в очередной раз шла битва за трезвый образ жизни, а правдист позволил себе поучаствовать — по обычаю — в юбилейной вечеринке у главного бухгалтера и тем самым как бы выпал из правового поля. Его нашли лежащим без сознания на тротуаре, куда отбросил пешехода автомобиль лихого служителя муз.
      Шансов спасти человека практически не было. Но добрые люди помогли, и Альберт, слава Богу, жив. Хотя на работу уже не вернулся.
      Жив ли ловкий циркач, укрывшийся “под сенью закона”? Не знаю.
      И такие трагические истории случались в “Правде”.
 
      Я хочу отметить одну деталь. В смутное время перестроек, реформ и катастроек судьба развела и правдистов по разные стороны баррикад. Назову имена тех, кого эти бурные волны вынесли на благодатные берега и острова политической жизни. Обрели широкую известность в политике тот же Михаил Полторанин, и.о. премьера Егор Гайдар, помощник Генсека и зав общим отделом ЦК КПСС Валерий Болдин… Вернулся, наконец-то, из бессрочной гэдээровской командировки прекрасный поэт, мой дорогой земляк Юрий Воронов. Он стал секретарем Союза писателей СССР, главным редактором журнала “Знамя”, затем — зав. отделом культуры ЦК КПСС. На панихиду в ЦДЛ, когда Юрий Петрович ушел из жизни, приезжали и М.С. Горбачев, и А.Н. Яковлев, правда, уже в ранге отыгравших свои главные роли политиков. (Для справки: Юрий Петрович приглашал меня на работу в журнал, но события повернулись по-другому…).
      К прогремевшим в те порыименам правдистов можно было бы отнести и Юрия Черниченко. Уволенный из редакции за не бог весть какую провинность (раньше, чем в “Правде”, напечатал в ленинградском журнале “Звезда” панегирик о сельскохозяйственных новациях кишиневского партлидера Ивана Ивановича Бодюла, еще не получивших “одобрямса” в ЦК КПСС), Черниченко пылко хлопнул дверью и стал громить колхозы какгенетически обрекающие страну на голодную смерть. Позднее мне приходилось в одной из ленинградских газет читать его “историческую версию” происхождения Санкт-Петербурга: город, дескать, и был заложен Петром Великим, чтобы через него вывозить из России лишний хлеб.
      (А зачем же тогда, почти два века спустя, но еще до появления колхозов, П.А. Столыпин затевал свою крестьянскую реформу, если и без нее в России не знали, куда хлеб девать?)
      Журналистом Ю. Черниченко был, впрочем, талантливым, неординарным, да и писателем неплохим. Но вот политическая карьера фактически не сложилась, хотя Юрий Дмитриевич одно время и блистал на скудном звездами демократическом небосклоне. Его Крестьянская партия, кажется, и состоит-то из одного человека — ее лидера и создателя, прозванного насмешниками асфальтовым землеробом. Мы с ним иной раз встречаемся на Ленинском проспекте, но не вступаем в диалог…
      По-своему помогали “Правде” и вышедшие из ее рядов Борис Миронов и Иван Лаптев, которые в разное время возглавляли верховное печатное ведомство РФ. Борис Сергеевич пытался склеить разорванный внутренними борениями правдинский коллектив, предлагал даже — он человек азартный — на один день закрыть и тотчас же перерегистрировать “Правду”, чтобы увести ее из под греческих “друзей”, оказавшихся, как я уже писал, не слишком умелыми коммерсантами-издателями, но очень жесткими администраторами, всеми способами экономившими и на газете, и — особенно — на ее коллективе.
      Вскоре, однако, Бориса Миронова, талантливого писателя, сибиряка, но, может быть, не очень искусного администратора — министра массированно атаковали его недавние “лепшие” друзья-демократы, грубо обвинили в национализме и других смертных грехах и заставили покинуть кабинет на Страстном бульваре, дом 5. Было забыто,, что именно он на базе бывшего издательства “Советская Россия” создавал издательский дом “Русская книга”, который в последние годы возглавляет Михаил Федорович Ненашев — безусловно, выдающийся деятель нашей печати и нашей культуры.
      (Замечу в скобках: греки (эллины) господа Янникосы сегодня могли бы и не вызвать такого возмущения в коллективе, знай мы, правдисты, что и “новые коммунисты” из ЦК КПРФ поступят с газетой по-гречески. Те (то есть греки) убеждали меня после президентских выборов 1996 года: вы же видите, что левая оппозиционная печать не имеет шансов на успех в России и надо менять вектор ее содержания. Для чего убрать из “Правды” наиболее радикальных членов редколлегии, начиная само собой с главного редактора.“Новые коммунисты” наступили на те же грабли, хотя вроде бы с других позиций: они нашли, что “Правда” стала вести себя чересчур самостоятельно, дает слово тем, кто неугоден “вождям”, слишком много места отдает культуре, науке, мало печатает материалов о бурной деятельности первичных партячеек… И, естественно, сделали то, чего не удалось грекам: заменили главного редактора на более покладистую “врио”, которая, что так же подразумевалось, постарается доказать свою преданность…Это можно показать на одном примере: я категорически отказался публиковать грубые заметки партийного начальника, который, побывав в КНР раз-другой, да и то наскоком, принялся обвинять в незнании Китая Всеволода Овчинникова, всемирно известного журналиста, писателя (чего стоит одна “Ветка сакуры”). Да еще и в сознательном искажении экономических, политических, идеологических процессов в этой великой стране. После того, когда за мной захлопнулась дверь главредакторского кабинета, “заметки” были напечатаны… Право, мне стыдно перед своим старшим товарищем, на творчестве которого мы учились журналистскому мастерству).
      Об Иване Дмитриевиче Лаптеве я надеюсь как-нибудь рассказать особо — с этим неординарным человеком связаны и светлые, и драматические события в истории “Правды”.
 
      Всех имен, вошедших в ее почти вековую летопись, не назовешь. В этой главе своих воспоминаний я пишу только о тех, кто — каждый по-своему — помогал газете выжить в трудные годы, кто, как бы ни складывалась его жизненная и журналистская судьба, искренне, бескорыстно оставался и остается правдистом, разделяет ее целенаправленность и целеустремленность. Да хотя бы просто помнит и ценит, что какая-то часть его творческой биографии — это служение “Правде”.
      Многие из журналистов, прошедшие ее школу, сейчас возглавляют газеты, журналы, издательства, телеканалы, работают в разных СМИ. Это (по алфавиту!) и Владимир Большаков, и Валерий Бровкин, и Олег Лосото, и Георгий Овчаренко, и Владимир Любицкий, и Виктор Широков, и Владимир Чертков, и два Александра —Батыгин и Шинкин, и еще два Александра — Платошкин и Черняк, и Михаил Третьяков.
      Большую, я сказал бы — уникальную (это слово почему-то всегда вычеркивал из газетных полос наш главный редактор Виктор Григорьевич Афанасьев) роль сыграл в августовские дни 1991 года Владимир Федотов. Он был своего рода“офицером связи” между редакцией и министерством печати, одним из немногих, кто мог по дружбе пробиться к министру М.Н. Полторанину, чтобы остановить произвол по отношению к “Правде”, к ее коллективу. Будучи зав. отделом местных корреспондентов и председателем профкома, Владимир Дмитриевич сделал все, чтобы на пост главного редактора избрали Геннадия Николаевича Селезнева, который всего несколько месяцев работал в “Правде” первым замом и которого большинство собственных корреспондентов на местах еще не знали в лицо…Уж и не знаю, почему так получилось, что именно Федотова уволили из редакции едва ли не с первой волной сокращения штатов…
      Потом Владимир Дмитриевич работал в Минпечати, как мог, помогал родной газете.
      Дело прошлое, но именно благодаря Владимиру Федотову, нам удалось отбить настырные атаки греческих друзей, которые претендовали на полное и безраздельное господство над “Правдой” — всего за каких-то 550 тысяч рублей по курсу 1992-1994 годов. Иначе говоря: сущий мизер. Но письма и обращения в Минпечати, которые они заставляли подписывать нас под угрозой немедленного закрытия газеты, долго блуждали в коридорах не столь уж большого здания на Страстном бульваре и возвращались с туманными ответами, весьма похожими на вежливый отказ.
      Придет время, и я назову других людей, кто изо всех сил волокитил дело с приватизацией “Правды”. Сейчас пока не стану: одни сделались крупными госчиновниками, другие — удачливыми коммерсантами…
      А Владимир Федотов, в последние годы жизни (он умер в 2004 году)копался на своих шести сотках в Подмосковье и писал мемуары (часть из них мы успели напечатать в “Правде” в год ее 90-летия). Видимо, “греческие” страницы его биографии все же не будут забыты.
 
      …Когда вспоминаешь эти смутные годы, видишь, как много в судьбе газеты зависело от, казалось бы, случайностей, личных, чисто человеческих взаимосвязей.
      Вот один любопытный факт.
      Минпечати РФ, которое часто проявляло неумеренную прыть в неравной борьбе с пережитками советского прошлого, распределяло государственные дотации для СМИ, оказавшихся тогда в бездонной рыночной яме. Как бы под эгидой Комитета Верховного Совета РФ, но на самом деле по своему усмотрению, по симпатиям и антипатиям. Крохи с царского стола (и на том спасибо!) достались и “Правде”. Но поскольку и денег было маловато, и оппозиционную (прежде — официальную, близкую к верхам) прессу хотелось поскорее добить, придумали некую инструкцию, из которой вытекало, что не могут получать дотации рекламные, эротические и тому подобные издания, а также газеты и журналы, выпускаемые с участием иностранного капитала. А “Правда” как раз в это время связалась с греческими кирьосами (господами).
      Мне кажется, эта закавыка и была придумана, чтобы дать возможность “Правде” умереть медленной смертью. Мол, тут нет и намека на политику, просто газета не вписалась в рынок. Ведь, например, “Известия” заключили договор с фирмой “Бурда”, о чем было всем известно, но никто им претензий не предъявлял и в господдержке не отказывал…
      Группа депутатов Верховного Совета — сторонников“Правды” решила этот запрет в отношении нашей газеты отменить. По счастью, Комитет по СМИ в то время возглавил наш бывший собкор Владимир Лисин. Министром же печати был Михаил Федотов, классный юрист, но уж очень большой либерал-демократ. И вот приглашают нас с Виктором Широковым (он вел тогда в газете общественно-политическую тематику) на заседание Комитета в “Белый дом”. В повестке дня и наша проблема — по сути об отмене санкций против оппозиционной печати.
      Светлана Михайловна Горяинова, секретарь, напоила нас чаем. Чувствовалось, она всей душой переживает за “Правду”, где проработала много лет.
      Приехал на заседание и министр Федотов. Познакомившись с проектом нового положения о поддержке СМИ, вслух прокомментировал:
      Понимаю, вы хотите внести поправки в интересах “Правды”…
      И тут Володя Лисин, простите, Владимир Павлович наклоняется к министру и что-то ему говорит. Затем объявляет:
      Извините, товарищи депутаты, я должен проводить министра — у него много дел.
      Они с Федотовым выходят из зала заседаний. А обсуждение по докладу депутата, готовившего вопрос, уже началось — причем в самом доброжелательном для “Правды” тоне. Когда Лисин возвращается, ему остается только поставить вопрос на голосование и подвести его позитивный итог.
      Но история на этом не заканчивается. Решение, конечно, принято хорошее, но денег под него пока нет. Что делать?
      Сидим мы как-то ближе к вечеру с Георгием Овчаренко, тогда — парламентским обозревателем “Правды”, обсуждаем житье-бытье. Положение газеты по-прежнему — хоть плачь.
      Надо обращаться к министру, — предлагает коллега.
      А что? Давай я ему позвоню
      Надо сказать, что демократический режим сразу же после августовского переворота озаботился тем, чтобы верхних начальников не отрывали от государственных делслучайные и никчемные люди. Некоторые руководители собственноручно составляли для своих секретарш особые списки: если позвонит Икс — соединяйте, если Игрек — меня нет, я в Кремле.
      Но в этот раз секретарша без лишних слов соединила меня с министром. Михаил Александрович, кажется, только что вернулся с какого-то важного совещания, был в хорошем расположении духа.
      — Пишите заявку на дотации, — выслушав нашу просьбу, коротко сказал он. — Да, да, я дам распоряжение.
      (Как-то на журналистском празднике, уже в ХХI веке, мы с ним встретились, поздоровались. Я сказал:
      — Вот человек, который спас “Правду”. Помните мой звонок и ваше решение о дотациях?
      — Помню, помню. Недавно мы об этом вспоминали.)
      Но решение Комитета законодателей Верховного Совета, согласие министра — это было лишь начало хождения по бюрократическим коридорам. Надо было обить пороги департаментов и управлений, доказать, что “Правда” отнюдь не греческое издание, что она сохранила свое юридическое лицо.
      Захожу в кабинет ответственного сотрудника департамента (не помню его точного названия) по вызову тов. Мичурина. Фамилия в нашей стране известная: был такой знаменитый селекционер, который якобы не хотел ждать милостей от природы, а считал, что взять их у нее — наша задача. Раньше, в сталинскую эпоху, Ивана Владимировича боготворили, сочиняли о нем книги, снимали фильмы. Потом объявили шарлатаном, насильником над природой — почти полусумасшедшим, как и Константина Эдуардовича Циолковского, романтика космонавтики. Не мудрено, что в моем сознании фамилия Мичурин была намертво впаяна в связку: природа — ее преобразование — Иван Владимирович — милости — привои-подвои…
      Рассказываю Мичурину о ситуации в “Правде”, отвечаю на острые вопросы по поводу взаимоотношений с греческими компаньонами. Чувствую, человек не просто исполняет распоряжение министра, а ищет какое-то разумное решение. И вдруг слышу:
      — А ведь в “Правде” работал, и много лет, мой дядя Константин Иванович Мичурин…
      Господи, да как же я о том забыл! Вот дефект человеческого сознания, уже давно подмеченный психологами: попроси назвать дерево — услышишь береза или яблоня; попроси назвать поэта — услышишь: Пушкин…Да мы же с Константином Ивановичем Мичуриным, заместителем редактора промышленно-экономического отдела “Правды”, человеком знающим и трудолюбивым, работали на одном этаже редакции. Встречались каждый день (тогда в “Правде” не знали выходных). В силу разного возраста мы не очень тесно общались — все-таки мы люди несхожих эпох. Но мое отношение к Константину Ивановичу было уважительным и корректным — как у ученика к учителю.
      Значит, так было назначено судьбой, чтобы перспективы “Правды” просматривались глазами не посторонних равнодушных людей, а тех, кто так илииначе были причастны к нашей газете.
      Жаль, что сейчас, на разбеге ХХI века, к ней тянут руки молодые, но уже замшелые партократы, прославившие себя разве что извечным рабским вопросом: Чего изволите? А этот вопрос, как я написал в одном из своих стихотворений (извините, за нескромность!), способна задать и собака. Простите, если обидел братьев наших меньших.
 
      …Не знаю, насколько вам стало понятно, как смогла выжить “Правда”, казалось бы, обреченная на вечное забвение?
      По крайней мере, у вас есть пища для размышлений.
      Но все же считаю, что не сказано главное: правдисты, брошенные на произвол судьбы после августа — 91, не сдали своих позиций. Как будто взяли за правило приказ Верховного Главнокомандующего в годы Великой Отечественной: “Ни шагу назад!”. Только вперед, только на линию огня!
      Сегодня даже многие из коллег, провозгласившие было подлый девиз: не победи Красная Армия, мы бы жили так же богато, как поверженные нами немцы, начинают сдавать назад. И все жескрупулезно подсчитывают военные потери: вот, мол, прославленные советские полководцы не смогли побеждать умением, брали большей кровью. Особенно “здоровы и ловки” в своих суждениях те, кто нигде, кроме казино, не рисковал, кто не взял с боем ни одной высотки, не командовал не только батальоном (ё — комбат), но и ротой, и взводом.
      Мы еще помним, как милицейские дубинки обрушивались на головы ветеранов самой жестокой из войн, как из истории вычеркивались страницы трагической гражданской войны за счастье трудового народа.
      Мы, поколение, искореженное войной, помним, что нашу историю усердно переписывали за доллары продажные летописцы. Мы еще знаем цену их лживых трудов, потому что оплатили их своей жизнью.
      Устоять перед натиском неправды, не роняя своего достоинства, не закрывая глаза и на противоречия — это и был тот нравственный подвиг правдистов, который сегодня пытаются растоптать прикормленные властью бесчестные люди.
      Мы, правдисты, всегда выступали за бережное отношение к истории — сегодня на этом пытаются нажить капиталец, надеть белые одежды запятнавшие их недавние либералы, у которых нет Отечества.
      И еще пытались внушить нашим идейным пастырям, что нельзя, неприлично и недостойно в очередной раз обманывать народ, аккумулируя его несчастия и невзгоды в некую взрывную энергию, которая может взорвать ситуацию, не зная ответа, что же последует за взрывом? Сомнительно, чтобы люди, не умеющие управлять собой, не имеющие таланта выслушать и убедить других в целесообразности предлагаемых ими действий, могли бы эффективно управлять страной.
      Ни слева, ни справа, ни по центру не поняли нас, когда газета показала, что возмутители общественного спокойствия нужны этим пастырям только на первом этапе, когда главное — ввязаться в бой, а там, дескать, разберемся. Эта наполеоновская тактика, возможно, и хороша во время скоротечных боевых действий, но совершенно не пригодна, если надо не воевать, не разрушать, а набраться терпения и строить, строить и строить нормальную жизнь.
      Можно ли людям верующим грубо давать понять: вы нужны нам на время выборов, а если мы победим — мы с вашими убеждениями разберемся? Ветерану войны и труда говорят: голосуй за нас, но в дальнейшем мы берем курс на омоложение, и не обессудь, коль ты окажешься за бортом политических событий…Юным внушают, по-Маяковскому: молодежь — это молодость мира, и его возводить молодым, но энергию нового поколения используют в основном на раздаче минеральной воды во время партийных мероприятий…
      Честность — вот чего не хватает сегодня в партийных взаимоотношениях.
      Но либерал-демократы могут врать — это у них заложено в генетической политпрограмме.
      Народные депутаты — порознь или группою — могут обманывать, иначе они никогда не стали бы депутатами.“Яблочники” могут бесконечно мудрствовать — ведь яблоки бывают и сладкие, и кислосладкие, и просто кислые, и печеные, и моченые…Однако серьезная партия, имеющая глубокие корни в народном сознании, в нашей противоречивой, часто трагической истории, может быть только честной.
 
      В заключение главы — несколько примечательных эпизодов.
      На вечере, посвященном 90-летию “Правды”, во МХАТе имени Горького, на Тверском бульваре, с благословения народной артистки СССР Татьяны Васильевны Дорониной, тоже моей великой землячки, проявилось, что даже такой большой и современный театр, не сможет вместить всех желающих, всех соратников газеты. Люди стояли в проходах, занимали места на ярусах. Хотя по значению, рангу своему, могли претендовать на первые ряды партера. Это стало неприятной неожиданностью для тех, кто на аппаратных совещаниях заученно твердил, что “Правда” не пользуется популярностью, растеряла свой авторитет, не отражает суть и смысл титанических усилий функционеров по внедрению в сознание масс того, чего сами их “учители” не вполне понимают или понимают наоборот.
      Мы, по любезной милости ведущей, сидели в первом ряду партера — вместе с Ольгой Дмитриевной Ульяновой и Геннадием Андреевичем Зюгановым, послом Югославии (тогда уже добитой стервятниками НАТО) Брониславом Милошевичем и другими весьма достойными людьми.(Кстати замечу, на юбилейный вечер, благодаря энергичности зама главного редактора по международной политике Михаила Третьякова пришло более десяти чрезвычайных и полномочных послов).
      По гениальному режиссерскому замыслу для ведущих сотрудников “Правды” было поставлено на мхатовской сцене ровно двенадцать стульев. Было предписано, кто, где сидит и что говорит…
      Всем нам поставили главное условие: кратко, короче и еще короче. А так хотелось вспомнить и от всей души сказать доброе слово обо всех, кто прошел с “Правдой” в течение почти полного бурного века. Ведь в зале был внук первого издателя ежедневной рабочей газеты “Правда” в апреле 1912 года, депутата еще царской Государственной думы, Николай Михайлович Полежаев. И не было тогдашнего председателя IV Государственной думы Российской Федерации Геннадия Николаевича Селезнева: он постепенно отодвигался в тень — и от КПРФ, и от “Правды”.
      Может сложиться впечатление, что и я в своих очерках как-то принижаю его роль в августе-91 и в последующие год-полтора. Нет, именно на плечи главного редактора легла, очевидно, самая большая ноша: как удержать газету на плаву, когда вездесущие либерал-демократы постарались открыть все кингстоны, пустить крейсер “Правды” на дно. Недаром же он через несколько лет так уверенно вжился в роль спикера Госдумы.