И Кит, склонив голову набок, блаженно прикрыл глаза, позволяя нервам расслабиться хотя бы на несколько минут.
      А Дым, увидя неказистый деревянный дом, похожий на сельскую избу, самонадеянно подумал: "Филарет не богат. С ним легко будет договориться".
      На стук в дверь долго никто не открывал. Наконец из-за двери раздался зычный бас:
      - Кого Бог принес?
      - Из Москвы мы, от Михея. Разговор есть.
      После некоторого раздумья, хозяин громыхнув засовом, открыл дверь, впуская незваных гостей. Перед Дымом предстал высокий мужик с окладистой бородой в свитере и вязанных толстых носках вместо тапочек. Дым насторожился: "Взгляд у него острый, колючий, неприветливый. Больше на разбойника похож, чем на попа. Пожалуй, не так просто будет у него картину выудить.
      Дым осмотрелся. Слабы свет, едва пробивающийся из-под зеленого абажура, свисающего с деревянной балки и освещал лишь середину комнаты. И Дым не сразу заметил в полумраке "Семь грехов", лежащих на краю стола. На противоположной стене висела икона Богородицы с младенцем. Дыму, на миг показалось, будто знатные дамы и кавалеры, олицетворяющие смертные грехи, прячутся в тени, избегая её немигающего взгляда."
      Проследив за его взглядом, Филарет, сразу пресекая всякие попытки отобрать картину, строго предупредил:
      - Если вы из-за неё сюда дальний путь проделали, то напрасно.
      - Ну зачем же так сразу! Это фамильная реликвия у меня много лет в доме висела. А вот сынок непутевый...
      - Меня это не интересует. Я вещь купил и расстаться с ней не хочу.
      - Ты же ещё не слышал, какую цену я тебе предложу.
      - Дело не в деньгах. Картина эта не церковная. А бесу на пользу сделанная. Вместо осуждения и отвращения к греху умы новообращенных смущать призвана. И подлежит такое святотатство уничтожению и преданию огню.
      "Дело хуже, чем я думал. Этот фанатик способен по неведению сжечь полмиллиона баксов только потому, что ему не нравится сюжет картины. Сделаю последнюю попытку. Если откажется, то придется применить силу".
      Дым достал из портмоне пять стодолларовых бумажек и эффектно развернув веером, положил на стол, рядом с картиной:
      - Прикинь, что важнее: взять эти деньги на нужды храма и вернуть картину законному владельцу.
      - Нет, забери назад свои деньги. Теперь я ещё больше уверился, что картину эту нечестивую надо уничтожить. И немедленно.
      Дым решительно шагнул вперед: Мне очень жаль. Но вернуться в Москву без "Семи грехов" я не могу. Ты меня вынуждаешь применить силу.
      К удивлению боевиков Филарет легко согласился:
      - Это иное дело. Значит моей вины в пагубном влиянии этой мерзкой картины на прихожан не будет.
      И Филарет, сделав приглашающий жест в сторону картины, отступил к противоположной стене. Больше не обращая на хозяина внимания, Дым шагнул к вожделенной картине. И в этот момент сзади до него долетело звонкое кляцканье передернутого затвора. Обернувшись, Дым увидел Филарета, держащего незваных гостей под дулом карабина.
      "Здорово он усыпил нашу бдительность. Ствол у него по-видимому, за шкафом стоял. Теперь все осложнилось. Сейчас надо тянуть время".
      Дым как можно беззаботнее рассмеялся:
      - Ты, Филарет, забыл о несопротивлении злу насилием?
      - Этот граф Толстой сам запутался и всем основательно заморочил голову. Вспомни, как Иисус Христос выгнал из храма торговцев и ростовщиков. А я более гуманно поступаю, даже пальцем вас не трогаю.
      - Ну что ж и на этом спасибо.
      Дым нарочито склонил голову в благодарственном поклоне: "Филарет неусыпно следит за каждым моим движением и не замечает как Клык незаметно сантиметр за сантиметром подбирается к нему с боку. Надо отвлечь его внимание".
      И Дым, шагнув к картине слезно попросил:
      - Дай хоть напоследок подержать в руках дорогую моему сердцу вещицу.
      - Не тронь! Ну-ка отойди в сторону, - Филарет повел карабином в сторону, отгоняя непрошеного визитера от картины.
      И этого мгновения Клыку хватило, чтобы подскочить к хозяину подбить снизу оружие. Палец Филарета непроизвольно дернул курок и пуля, расщепив дерево, ушла в потолок. Взревев от ярости, Филарет попытался ударом приклада отбросить от себя нападающего. Но тот изловчился и резко скрутив корпус, нанес ему хлесткий удар ребром ладони по горлу.
      Глядя на бьющегося в агонии тело задыхающегося от нехватки воздуха хозяина, Дым с досадой упрекнул:
      - Ты как всегда перестарался. Убивать было ни к чему.
      - Иначе бы он нас тут перестрелял, как уток. Надо смываться. Вдруг выстрел кто-нибудь слышал.
      Дым быстро схватил картину. С трудом удержавшись от желания немедленно вырвать из короны Гордыни драгоценные камни, стянул со стола скатерть и быстро завернул в неё свою добычу. Никому не доверяя драгоценную ношу отрывисто приказал: Уходим!
      Обратный путь до машины проделали почти бегом. Сев рядом с водителем, Дым, стараясь не выдавать своего волнения, сказал как можно спокойнее: Теперь домой, да не гони, чтобы ГИБДД не прицепилось. Нам сейчас лишняя популярность ни к чему. Доберемся до Москвы, развезешь нас по домам и оставишь "Джип" на окраине. Потом пойдешь в ментовку и заявишь, что машину угнали ещё утром. А сразу не поднял шума, думая, что знакомые ребята подшутили. Это на случай, если кто-то в этом городке нашу тачку заприметил. Все ясно?
      Кит с готовностью кивнул: Сделаем - дело нехитрое.
      Заметив как Дым, крепко прижав к себе, любовно поглаживает завернутый в скатерть прямоугольник, Кит подумал: "С этой картиной явно связана какая-то тайна. Не удивлюсь, если и в доме за церквушкой братва оставила кровавый след. Плохо дело! Втянул меня Кондратов в опасные дела. Уж лучше бы отсидел тогда за ресторанную драку".
      И давая волю своему раздражению, Кит, нажал на газ, заставив стрелку спидометра резко скакнуть вправо.
      Дым недовольно прикрикнул:
      - Я же сказал, не гони! Тише едешь - дальше будешь. Отдохни немного, парень.
      Увидя, покрасневшую от гнева шею хозяина, сидящий сзади Зев внезапно подумал: "А ведь Дым сейчас занимает место, на котором ещё несколько часов восседал ещё не знающий о близкой гибели студент". И суеверно отгоняя мрачное предчувствие, Зев заставил себя думать, на что потратит обещанное шефом вознаграждение.
      * * *
      Поздний звонок застал Кондратова уже в дверях. После некоторого раздумья сыщик снял трубку. Узнав голос агента, сразу понял, что у того срочное сообщение. Внимательно прослушав сообщение, сдержанно похвалил:
      - Молодец, Кит. Твои сведения восполняют недостающие звенья разноцветной криминальной мозаики. Значит, ты подвез Дыма с картиной к его офису, где он пересел в "мерседес". И где он сейчас ты не знаешь. Потом оставил "Джип" рядом с метро "Фили", а Зев сейчас пишет заявку об угоне у него тачки ещё рано утром. Интересная картина вырисовывается. Держи меня и дальше в курсе дела. Будут новости-звони немедленно!
      Положив трубку Кондратов по давней привычке нервно зашагал по кабинету: "Допустив утечку информации, не предполагал, что Дым так быстро доберется до картины. Ловок, гаденыш! Значит бриллианты уже у него. Скорее всего камушки из короны он поспешит вытащить, а от картины избавиться. Но брать его пока рано. Если Филарета они убрали, то вину на себя возьмет Клык, спасая хозяина. Или эту роль Дым отведет Зеву. Камушки нам ещё предстоит разыскать, поскольку, где находится тайник Дыма мы не знаем. Нет, арестовывать Дыма пока не на чем. А вот Хвост вряд ли смирится с тем, что такой куш сорвал его заклятый враг. Надо будет его проинформировать".
      Приняв решение, сыщик вновь обрел душевное равновесие. Теперь ему предстояло продумать детали операции по столкновению интересов двух зарвавшихся в своей погоне за лидерством авторитетов.
      х х х После прослушивания присланных Дымом аудиокассет, Волин был вне себя от ярости: "Что о себе возомнил этот уголовник? В своих небылицах Дым выглядит не преступником, а благородным Робин Гудом. А уж последние годы жизни в его изложении, так это сплошная филантропия. Зато наглухо умалчивает об источниках своих баснословных доходов. Но я-то знаю, что Дым нагрел руки на наркоте и оружии. Ну и ловко же завернул свою историю пройдоха! Если все это умело подать, то предстанет светлый образ бессеребреника и добряка. Нет, уж увольте! Не нужны мне его грязные деньги!" Словно чутко уловив на расстоянии вырвавшееся на волю негодование литератора, Дым набрал номер его телефона. К своему стыду, узнав голос Дыма, Волин почувствовал как мерзкий отвратительный страх начал вытеснять его решимость отказаться от выгодного заказа.
      - Привет работникам пера! Извини, что так поздно позвонил. Ну как показались мои откровения? Что скажете?
      - Вы обещали прислать кассеты через неделю, а прошло всего два дня. И чувствуется некоторая торопливость. В результате материала для книги явно недостаточно.
      - Мне на это наплевать! Рукопись, должна лежать у меня на столе через месяц. У меня мало времени!
      - Я дорожу своим именем и не буду писать эту книгу!
      - А кто тебя теперь спрашивает? У нас с тобой договор и ты должен соблюдать условия. А то, что состоялся устный базар, так в наших кругах данное в разговоре обещание ценится дороже любых нотариальных печатей.
      - А если я откажусь?
      - Слушай меня внимательно! Перевожу разговор в деловое русло. Через три дня в субботу к тебе заедет мой человек и ты ему предоставишь первую главу своей писанины. Если этого не сделаешь, то завершать роман будешь на больничной койке с переломанными ногами.
      - Но три дня недостаточно для написания целой главы.
      - Хорошо, в знак уважения даю пять суток. Если тебе мало материала, то припомню ещё с десяток интересных историй и мой человек дополнительно подвезет кассеты. И не фордыбачь больше! Мне и без тебя заморочек хватает.
      Звучащие в трубке гудки, казалось просверливают ухо и тонкими иголками вонзаются в сердце, поселяя в нем страх. Медленно положив трубку. Волин некоторое время сидел неподвижно: "До чего же мы слабы и уязвимы. Живет человек, навроде меня, считает себя порядочным и вполне благополучным. И вдруг появляется некто и возникает дилемма: поступить по-свински или сохранить честное имя, пренебрегая опасностью. И сразу ясно: ты честен только потому, что обстоятельства не ставили тебя на край пропасти. А может быть накропать эту ерунду, в которую все равно никто не поверит? Вреда особого не будет, а на полученные деньги смогу издать, наконец, свою книгу. Так что же мне делать?"
      Волин вопрошающе ещё раз окинул взглядом вытканное серебряными блестками черное одеяло поднебесья. Но звезды свысока отстранено смотрели на него с холодной пренебрежительностью, словно он уже окончательно принял позорное решение.
      Волин взглянул на часы: толстая стрелка неумолимо подкрадывалась к цифре 12. Из соседней комнаты доносилось мирное похрапывание давно уснувшей жены. И, стремясь поскорее избавиться от мучительных сомнений, Волин, выпив две таблетки снотворного, прилег на диван. И тут же с облегчением почувствовал как неудержимо проваливается в спасательное забытье, позволяющее отрешиться от тревожащих его душу сомнений.
      Пробуждение было внезапным от разрывающей тишину телефонной трели. В голосе редактора слышались виноватые нотки: Собирайся, Илья, в путь-дорогу. Заболел Куликов. Тебе придется вместо него лететь в Сочи. Там поймали последнего из банды Тихона. Ты помнишь очерк, наделавший шума пару месяцев назад. Мы обещали продолжить тему. Так что нужен свежий материал. Гостиница в Сочи тебе заказана. Билеты на самолет и командировочные уже готовы, возьмешь их у секретаря. Вылетаешь завтра утром. . Редактор ещё продолжал что-то говорить, но Волин его не слушал: "Мне повезло. По-крайней мере это позволит отложить решение вопроса о жизнеописании уголовника Дыма. А если обратиться за помощью к Кондратову? Нет, это глупо: не даст же он мне пожизненную охрану".
      По-своему истолковав молчание Волина, редактор забеспокоился:
      - Эй, Илья, куда ты пропал? Чего молчишь? Там в Сочи за трое суток управишься. Задание легкое. Другой рад бы был в разгар лета к морю за счет редакции слетать.
      - Хорошо, сейчас я соберусь и заеду за билетами.
      - Это иной разговор. Тогда увидимся, я буду ждать.
      В комнату вошла заспанная жена, на ходу застегивая поясок старого выцветшего ситцевого халатика:
      - Что случилось?
      - Звонил редактор. Срочно вылетаю в командировку вместо заболевшего Куликова.
      - Когда?
      - Да прямо сейчас. Собери мне в дорогу сумку, пока я умоюсь и позавтракаю.
      Жена поспешила на кухню. А Волин довольно подмигнул своему отражению в зеркале: "Ай да Волин, ай да сукин сын! Быстро сообразил, как использовать внезапную командировку для долгожданного любовного свидания с Верой. Мне уже давно пора переходить от слов к делу. Для Веры будет приятным сюрпризом, когда я пренебрегая семейным скандалом останусь с ней на ночь. Женщины ценят такое самопожертвование любовника".
      Ольга принесла собранную в дорогу спортивную сумку:
      - Вот возьми. Я тут тебе кипятильник положила и бутерброды приготовила. Кстати, и плавки не забыла, если выберешь время поваляться на пляже. Смотри там не забалуйся. Сам знаешь: седина в бороду - бес в ребро.
      - Да что ты все какие-то глупости выдумываешь? Тебе везде мои любовницы мерещатся. Даже не думай.
      И Волин торопливо чмокнул жену в щеку. Ольга небрежно отмахнулась: Знаю я тебя - тихоню. Ладно, ступай, а то на самом деле опоздаешь.
      Волин торопливо направился к выходу. Ему предстояло заехать в редакцию за документами и затем дозвониться до Веры и назначить свидание. Одна мысль о предстоящей близости с так сильно притягивающей его к себе женщиной, заставляла сильно биться сердце: "Надо же! Я уже не думал, что смогу влюбиться как в юности и трепетать в предвкушении первого свидания с предметом своей страсти. За одно это я должен быть благодарен Вере. Сама судьба послала её мне в момент неудач и творческого кризиса".
      Об оставшейся дома жене, расхаживающей по комнатам в старом заштопанном халате, он старался не думать.
      х х х - Ты все видел, Себ. Мы с литератором действуем пока синхронно, завершив одновременно подготовительные этапы. И сегодня, идя на решающий штурм девицы и приступая к написанию лживого и лицемерного повествования про "благородного" бандита, он окажется намертво схваченным стальными челюстями приготовленного для него капкана.
      - Если все так просто, то зачем наш сегодняшний визит к нему?
      - Победа должна быть полной. Мы обязаны раскрыть ему глаза. Пусть, сочиняя отвратительную, дурно пахнущую литературную стряпню, избавится от последних иллюзий. Я хочу лишить его даже жалких самооправданий на Высшем Суде. Чтобы никто не смог сказать: "Прости его, ибо он не ведал, что творил".
      - Тогда поспешим. Мне не терпится принять участие в умной беседе.
      - Не горячись. В вечернем спектакле нельзя допустить и малейшего сбоя. Все надо продумать и тщательно выверить. Кстати, ты уже продумал свой внешний вид для раута?
      - Да, конечно, Прошу проследить за тонким ходом моих мыслей. Литератор любит зверюшек. Больше всего его радует вид божьих коровок, лошадей и собак. И завоевывая его доверие я приму вид небывалого существа, сочетающего черты всех этих животных. Ему будет приятно.
      Анатас представил себе Себа в новом обличьи и еле сдержался от улыбки. "Большей глупости я не слышал. Но возражать не буду. Это будет даже забавно".
      И одобрительно кивнув, примирительно заметил:
      - Ну что ж, поступай как знаешь. Тебе виднее.
      х х
      Стараясь скрыть свое волнение, Волин был неестественно говорлив. Но занятая своими мыслями Вера отвечала невпопад. "Интересно, о чем она думает? Колеблется, идти ли ей до конца в наших отношениях? Нет, пожалуй, этот вопрос она давно уже для себя решила. Мне пора начинать действовать. Но бесконечно беседуя о литературе, трудно быстро переключиться на другие темы".
      И словно прочитав его мысли, Вера легко и непринужденно предложила: Слушай, Илья, в институте меня всегда волновала тема литературных шаблонов. Возьмем, к примеру, первое свидание влюбленных. Писатели уже тысячи раз помещали их в интерьер с красиво накрытым столом, тихой музыкой и нервно колеблющимся пламенем свечей. Интересно, такая обстановка действительно действует на психологию женщины, побуждая к необузданным поступкам? Мне всегда хотелось это проверить на практике.
      И включаясь в придуманную Верой игру, Волин согласился:
      - Ну а почему бы нам не попробовать?
      - Тогда помогай! У меня давно все приготовлено: и свечи, и вино, и кассета с любимыми мной мелодиями.
      Накрывая вместе с хозяйкой стол, Волин восхищенно думал: "До чего же Вера хитро повернула. Мне только остается воспользоваться благоприятным моментом".
      За окном внезапно пророкотал гром. И литератор в радостном возбуждении подумал: "Это хорошо. Гроза только подчеркнет романтический уют нашего званного ужина".
      Сильный порыв ветра заставил распахнутые створки окна затрепетать словно крылья бабочки, испуганной надвигающейся тенью низко пролетающей хищной птицы. И тут же холодные струи дождя с яростью обрушились на подоконник, обильно поливая паркет крупными брызгами. Волин и Вера одновременно бросились к окну и принялись закрывать створки, упрямо сопротивляющиеся ураганным порывом ветра. Наконец, им удалось общими усилиями прикрыть окно и защелкнуть шпингалет. Сразу потемнело: казалось, воцарившийся снаружи мрак проник сквозь стекло и заполнил все пространство комнаты.
      Вера задорно встряхнула намокшими волосами: Вот и прекрасно. У нас есть повод зажечь свечи.
      Чиркнувшая спичка приблизилась к трехрожковому подсвечнику и, потрескивая, одна за другой вспыхнули подожженные фитили. Комнату залил неестественный красно-зеленоватый свет. Вера испуганно ойкнула и, проследив за её взглядом, литератор увидел вальяжно восседающих на диване двух незваных гостей. Пожилой господин в цилиндре и лайковых светлых перчатках, держал во рту погасшую толстую сигару. Рядом с ним, с краю робко примостилось странное существо с лошадиными ногами, пятнистым туловищем огромной божьей коровки и симпатичной мордочкой мило улыбающегося пекинеса.
      Стараясь придать голосу уверенность, Волин грозно вопросил:
      - Кто вы такие? И как сюда попали?
      Господин в цилиндре, приятно улыбнулся, показав два ряда ослепительно белых зубов: Вопросы сформулированы некорректно, поскольку ответ на первый полностью исключает интерес ко второму.
      И тут же собачья головка, забавно венчающая туловище божьей коровки тонким голоском горделиво пояснила: Если вы поймете, кто мы, то наше внезапное появление здесь, в этой комнате, уже не будет выглядеть чудом.
      Внезапно без всяких видимых причин сигара господина в цилиндре самовозгорелась. С наслаждением затянувшись, он выпустил изо рта клуб дыма и, привстав, галантно представился: Анатас, а моего спутника можете называть Себ.
      Пекинес с туловищем божьей коровки бодро вскочил на лошадиные копытца и хвастливо пояснил: Вообще-то у нас много имен. Но сегодня называйте нас именно так.
      Анатас с досадой потянул своего спутника за мохнатую лапку: Не надо ничего пояснять нашему другу. Он и так уже понял, с кем имеет дело. И я рад, что в его душе больше любопытства, чем страха. Итак, что вас интересует?
      - Почему вы явились именно ко мне?
      - Это хороший вопрос. Разве Великому Режиссеру не о чем поговорить с писателем? Ты такой же творец, как и я. Только я играю реальными людьми, а ты распоряжаешься судьбами выдуманных героев на страницах своих книг.
      - Да, но в конце моих книг добро всегда побеждает зло, а в жизни, где действом - управляют такие, как ты, это происходит крайне редко.
      - Неужели, ты всерьез считаешь, что легко можешь отличить добро от зла?
      - А разве, это трудно?
      - Возьмем конкретный случай. Человек, спеша на самолет, поскользнулся и сломал ногу. Оказавшись в больнице, искренне думает, что столкнулся со злом. Но узнав об авиакатастрофе рейса, на который не попал, понимает, что на самом деле несчастный случай принес ему спасение.
      - Да, такое бывает.
      - Но это только часть истины. Оценить добро можно лишь сравнивая его со злом. Добро без зла не стоит и ломаного гроша.
      - Значит, вы причиняете зло людям, чтобы они радовались добру?!
      - Слишком примитивная догадка, мой милый друг! Опять-таки ты углядел лишь жалкие крохи истины. Скажи, зачем человеку дана жизнь?
      - Ты хочешь, чтобы я взял на себя смелость ответить на вопрос, над разрешением которого лучше умы человечества бились на протяжении веков?
      - А разве писатель имеет право браться за перо или безрассудно играть на клавишах компьютера, не зная, что такое жизнь и смерть? Попробуй сделать свой выбор.
      - Ты мне поможешь?
      - Конечно. Для этого мы с Себом здесь. Жизнь - это постоянный экзамен, цена которого спасение либо гибель. Человек сам готовит своей душе вечное блаженство или нескончаемые мучения.
      - Значит, ты ещё и Великий Экзаменатор?
      - Да, мои соблазны и искушения всего позволяют отделить зерна от плевел?
      - Получается, что вы истинные благодетели человечества.
      - Так оно и есть. Творя зло, мы в конечном итоге способствуем наступлению добра.
      - Так почему же люди вас боятся, ненавидят, и малюют в мрачных страшных красках?
      Сидящий на краю дивана Себ негодующе завертел пучеглазой головкой и заверещал тонким фальцетом: Наветы! Сплошной наговор! Посмотрите на нас разве мы не прелесть?
      И странное существо кокетливо подмигнуло своему отражению в зеркале. Анатас незаметно подтолкнул напарника локтем, останавливая готовящийся вылиться наружу поток неудержимого хвастовства. И вновь нравоучительно обратился к Волину.
      - Он прав. Люди должны ненавидеть не нас с Себом, а свою собственную слабость, нежелание и неумение противостоять соблазнам.
      Не выдержав запрета, Себ суетливо заерзал на диване и обиженно выкрикнул: И это правда! Постоянно бормочут в самооправдание, что бес попутал. А мы совершенно не причем. Сплошные враки, наветы и наговоры!
      Анатас в раздражении надавил ногой на копытце партнера, прерывая его бурные эмоции.
      Волин пожал плечами:
      - Зачем вы все это говорите именно мне?
      - Да потому, что писатель, не познав этого, не может создать ничего значительного.
      - Ну в наши жестокие дни писать о добре - это означает писать "в стол". Такие книги не интересны широким читательским массам.
      - Жестокое время? А когда на земле сей - юдоли страданий и плача оно было другим? Может быть ты хочешь оказаться рабом на галерах или поджариваться на костре инквизиции? Только скажи и мы с Себом в течение доли секунды переправим тебя в "Светлое прошлое человечества". Я вижу у тебя нет особого желания. И это - правильно.
      - Если уж путешествовать во времени, то в благополучное место и в мирное время.
      - Это можно. Но там ты никогда не станешь настоящим писателем.
      - Почему?
      - Очень просто: Всевышний честно обменивает страдания на талант. Не испытав самому гонений, разве можно описать людское горе и искренне призвать к добру?
      - Значит, это хорошо, что я живу в России на переломе эпох?
      Вскочив с дивана, Себ, цокая копытцами, возбужденно запрыгал по паркету: Это просто чудесно! Тебе повезло! Россия та самая страна, где таланты и гении растут гроздьями. Возлюби страдание и тебе везде и всегда будет спокойно и вольготно!
      Не выдержав, Анатас схватил и силой усадил на диван не в меру разволновавшегося спутника: Не болтай лишнего. Наш друг должен многое постичь сам и тогда ему откроется Истина.
      Губы Волина невольно произнесли: Что есть Истина?
      И с мудрой улыбкой, Анатас поведал шепотом, словно выдавал чужую страшную тайну:
      - Истина это то во что ты веришь.
      - Значит истин много?
      - Нет, истина одна. Но постичь её невозможно. Она бесконечна и изменчива как этот мир.
      - Но разве нет ничего постоянного, вечного?
      - Конечно же есть: "В начале было Слово. И слово было у Бога. И слово было Бог".
      - Разве вы верите в Бога?!
      - Глупец! Я не верю, а знаю, что Он есть. И в конечном итоге, мы все служим Ему. Иначе как Он без нас узнает, кто имеет право встать одесную Его?
      - И задача литературы тоже служить Ему?
      - Заметь, ты сам это сказал.
      - А имеет ли право злой и недостойный человек взяться за написание книги зовущей к добру?
      Пятнистое туловище божьей коровки затряслось от смеха: Нашел о чем беспокоиться? По всему миру тысячи служителей культа постоянно впадают в соблазн, переступают законы своих Богов, а затем с легкостью отпускают грехи прихожанам. И ничего! Так почему же погрязшему в пороках литератору не взывать к доброму и вечному?
      Анатас одобрительно похлопал в ладони: Браво, Себ, лучше и не посоветуешь. К слову сказать, мы больше не станем мешать вашему любовному свиданию и сейчас удалимся.
      - Подожди, Анатас, мы же должны предостеречь нашего друга и её возлюбленную о последствиях их взаимной страсти. Сейчас я раскину картины. Пусть покажут будущее.
      Анатас с удовлетворением подумал: "Этот стажер талантливо разыгрывает заранее отрепетированную нами сцену. Даже мне - Великому Режиссеру трудно воскликнуть: "Не верю".
      Чутко восприняв одобрение учителя, Себ окончательно вошел в роль и, ловко жонглируя картами, то рассыпал их веером на паркете, то одним ловким движением складывал в ровные стопочки на краю стола, то заставлял исчезать, испаряясь в воздухе, то вновь возвращал в реальность. И при этом, сокрушенно качая головой, жалостливо причитал: Беда, ох беда! Я такого плохого расклада ещё не видел!
      Решив, что психологическая подготовка закончена, в ярости порвал карты, рассыпав клочки по полу словно разноцветный серпантин:
      - Нет, не могу я это видеть! Ваша любовь несет боль и страдания. Это невыносимо!
      И подыгрывая ученику, Анатас строго приказал:
      - Хватит нагнетать тревогу, Себ. Поделись тем, что карты показали и пойдем. Время близится к полуночи - нам пора!
      И Себ, театрально закатив глаза и подвывая, приступил к исполнению монотонного речитива: Ой, беда грядет! Вижу бурю и ненастье! Грех прелюбодеяния сулит напасти и невзгоды. Откажитесь, разбежитесь и забудьте о существовании друг друга. И тогда вас ждет успех и нечаянный интерес.
      Внезапно Себ замолк и, прикрыв выпуклые смышленые глазки, начал, раскачиваться из стороны в сторону. Молчание нарушил Анатас: Себ никогда не ошибается! Ваша любовь не принесет счастья. Ну и на что вы решитесь, молодые люди?
      И тут до сих пор молчавшая Вера встала и, шагнув вперед, громогласно, словно на площади перед всем честным народом объявила: Я люблю этого человека!
      - Но эта любовь горька и бесперспективна. Этот человек не сможет быть с тобой вечно. И оставшись на всю жизнь одна, будешь за свою любовь терпеть поношения и злобу завистников. Ну что скажешь?
      - Я люблю этого человека!
      Внезапно переставший завывать Себ открыл выпученные глазки и с досадой пролаял: Заладила твердить одно и тоже. Ты ещё молода и не знаешь, что огненных, все испепеляющих увлечений в жизни любой женщины бывает очень много! Я четко вижу как пройдет лет двадцать и мы с Анатасом вновь посетим тебя. И точно также ты будешь упрямо и искренне твердить о своей неземной любви. Но только речь пойдет уже не о присутствующем сейчас здесь писателе, а о другом мужчине. Ну, скажем, водителе грузового контейнера. Подобное пророчество тебя не остановит?
      - Нет, я люблю этого человека!
      Себ хотел возразить, но Анатас его остановил: Не трать понапрасну слова. Она уже трижды произнесла заветную ключевую фразу. Теперь нам только осталось узнать мнение нашего литератора. Похоже, он колеблется и не знает, на что решиться.
      В голове Волина беспорядочно вспыхивали, кружились беспокойные мысли: "Это явно не пустые угрозы. За все в жизни приходится платить. Может быть уступить и, сбежав вниз по лестнице, раствориться в темноте надвинувшейся на город ночи? Пять минут позора, но зато потом меня ждет столь желанный успех. Но я не могу предать это нежное существо, самоотверженно защищающее свою любовь ко мне. Нет, будь, что будет. Но я останусь сегодня здесь".
      Литератор открыл рот, чтобы высказать свое решение, но Анатас мягким движением руки остановил его:
      - Не надо ничего говорить. Нам все ясно. Ты пренебрег предупреждением и принял на себя ответственность. Собирайся, Себ. Нам пора.
      Внезапно старинные настенные часы громким боем возвестили о наступлении полуночи. Анатас резким движением надвинул цилиндр поглубже на брови, словно опасался, что его головной убор снесет прочь во время скоростного перемещения во времени и пространстве. И церемонно раскланиваясь, тут же начал терять свои очертания, пока окончательно не растворился в воздухе. А Себ на глазах начал уменьшаться в объеме пока не достиг размера мухи. С жужжанием сделав прощальный круг над накрытым столом, подлетел к полураскрытой форточке и, юркнув в небольшую щель, выбрался на свободу.
      Не сговариваясь, Волин и Вера одновременно шагнули друг другу, соединяясь в тесном нерасторжимом объятии. И в этот момент, они остро ощутили, что их души, временно покинув дрожащую от возбуждения плоть, соединились и растворились друг в друге, необъяснимым образом составив единое целое. И не было никакого желания, чтобы это ни с чем не сравнимое блаженство когда-нибудь кончилось. Казалось, что они способны так простоять всю ночь.
      Наконец, Волин шепотом спросил:
      - Ты слышала, о чем они предупреждали? И не боишься последствий?
      - Никто не хочет страдать, Илья. Но сильнее страха я жажду любить и быть любимой. А потом пусть будет то, что будет.
      И больше не испытывая сомнений, Волин подхватил стройное женское тело на руки и понес к стоящему у стены дивану.
      Парящий снаружи Себ приготовился наблюдать за влюбленной парочкой, но Анатас строго прикрикнул: Уходим! Нам здесь делать больше нечего. И оставь эту дурную привычку подглядывать за людскими любовными играми. Все одно и тоже: жалкое зрелище!