До отделения Занозин с Карапетяном добрались минут через тридцать. Типовое — а значит, серое, невзрачное и обшарпанное — здание милиции располагалось в глубине новостроек. Внутри было пусто, почти безлюдно. У дежурки стоял вышедший размяться из-за загородки черноглазый милиционер.

Они справились у дежурного о своем деле и по его указанию поднялись на второй этаж в один из кабинетов. Местный опер Гриша — молодой лохматый блондин с финской фамилией — приветствовал их рукопожатием и, не теряя времени, вынул из сейфа серьги, изъятые у парочки друзей-собутыльников.

Занозин с Карапетяном переглянулись — сомнений в том, что это золото, не было. Жирный сдержанный блеск, теплая поверхность, мягкая тяжесть драгметалла… Пальцу держать миниатюрное изделие было приятно — золото, без сомнений. И по описанию серьги действительно очень походили на пропавшее украшение Губиной.

— Похоже, «наши» серьги, — произнес Занозин. — Откуда?

— Да понимаете, ребята, вчера мне продавщицы из круглосуточного магазина сигнализировали, что один местный алкаш — они его давно знают, он у них постоянно отоваривается — предлагает им купить золото. В другой раз они, может, и купили бы по дешевке и мне бы ни гугу, девки ушлые… Но после этого убийства — магазин-то в двух шагах от того подъезда — они побоялись связываться, — рассказывал Гриша хриплым голосом.

Вид у него был помятый. Он изо всех сил старался сохранять вежливый тон и хорошие манеры, но было ясно, что это дается ему с трудом после вчерашнего.

— И тут что еще — в первый раз он им предлагал.

Обычно брал самую дешевую и денег всегда в обрез.

А тут такая вещь. Одна говорит, этот Коля недавно пришел бутылку покупать, а та на три рубля у них подорожала, так он чуть в обморок у прилавка не грохнулся, все уговаривал ее продать в долг, мол, три рубля позже принесу. Канючил-канючил, да без толку…

Продавщица не поддалась — с алкашами дело ненадежное, да и хозяин у них там, Алиев, недавно гайки закрутил, они в долг теперь — ни-ни… Девки и поостереглись…

— Что за алкаш? Что можешь о нем сказать?

— Да я поговорил с участковым — там Михал Иваныч, — он говорит, что вроде спокойный мужик и ничего такого за ним никогда не числилось. Всегда где-то работает — то грузчиком, то разнорабочим, ну, выпивает, пару раз соседи на него жаловались — жену бьет, визг у них там порой стоит ночью… А так, чтобы он был замешан в каких-то делах — не водится за ним такого. С собутыльником своим, с которым его вместе задержали, иногда подерется, ну, с разбитой мордой домой придет… В общем, безвредный, безобидный…

Раньше не привлекался, только так, на несколько суток. Жена у него, двое детей, — рассказывал Гриша.

— А что за собутыльник?

— Да тоже местный. Водопроводчик в дэзе — такой же.

— Ну, и чего говорят по поводу серег?

— Да ничего толком не говорят. Базарят, права качают… Честно говоря, вчера с ними поговорить как-то не очень получилось. Устали все вчера слишком, — признался Гриша, кося глазами и еще больше разлохмачивая рукой светлую шевелюру.

— Да, слушай, — вспомнил Вадим. — Участковый не говорил, что оба были замечены в последние дни в каких-то непомерных тратах, что деньги у них завелись против обыкновения?

— Да вроде нет, денег не заметили, и гульбы особенной тоже не было. Только вот эти сережки, которые они пытались продать…

Занозин с сочувствием поглядел на блеклого, выпадающего в осадок Гришу:

— Ну, ладно, давай своих алкашей.

Гриша пошел за задержанными, и через несколько минут в коридоре послышались возня, вопли и истерика — причем, что было удивительно, истерика женская. Занозин с Карапетяном, заинтригованные, выглянули в коридор. На подходе к кабинету стоял Гриша и двое милиционеров с задержанными. На груди одного из помятых алкашей — длинного, вислоусого — билась внушительных размеров девушка, по всей видимости, боевая подруга. Девушка отличалась выбеленными волосами, забранными в хвостик на затылке, красными мощными щеками и всесокрушаюшим голосом. «Ой, не пущу-у-у! — вопила она и цеплялась за куртку длинного. — Ой, отпустите вы его-о-о-о! А-а-а-а!» Обликом и манерами девушка напоминала продавщицу овощного ларька со стажем, еще с советских времен, таковой, видимо, и была на самом деле. Она поддала звука, явно рассчитывая на слабые нервы милиционеров. Те морщились, но терпели. Сам вислоусый, на чьей груди билась девушка, глядел в сторону и вообще имел отсутствующий вид, как бы говорящий: «Ну, что с бабы возьмешь». Второй задержанный — невысокий, склонный к полноте молодой мужик с серым лицом — лыбился.

— Ладно, Оксан, — пытался успокоить посетительницу Гриша. — Хорош голосить, будто его на каторгу отправляют. Максимум пятнадцать суток дадут за появление в общественном месте в нетрезвом виде, — пошутил он. Кстати, познакомились они всего минуту назад, но Гриша уже общался с ней по-свойски.

Толстощекая Оксана подняла голову, злобно посмотрела на мента и завыла вреднее прежнего — с какими-то невыносимыми ультразвуковыми взвизгами.

Отдирать ее от вислоусого пришлось силой, два милиционера еле справились. Они с трудом посадили ее на скамейку перед кабинетом, а Гриша уговаривал возлюбленную задержанного, что вот приехали специалисты из управления, они во всем разберутся. Оксанка косилась на Занозина и Карапетяна, причем последний явно привлек ее повышенный интерес — на долю секунды она позабыла выть и застыла с открытым ртом, но тут же возобновила свой плач и готовности прекратить скандал не выказывала. Она то и дело вскакивала со скамейки и рвалась снова пасть на грудь задержанного.

— Мадам, — вступил вдело специалист, коим оказался, естественно, Карапетян. Он рукой остановил милиционеров, вознамерившихся в очередной раз усадить подругу длинного на скамейку, и укоризненно посмотрел на Гришу, как бы говоря: «Зачем? С дамами надо лаской…» Гриша ответил ему недоверчивым взглядом: «Лаской, лаской… С каждой возиться никаких сил не хватит». Но у Карапетяна сил хватало на все. Он взял Оксанку под руку и стал прохаживаться с ней по коридору, негромко увещевая и гладя по руке. Он не доставал ей до мощного плеча. Длинный покосился на эти манипуляции Карапетяна, но ничего не сказал.

И чудо произошло.

— Ладно, под твое слово! — угрожающе произнесла Оксанка и, утихомиренная, плюхнулась на скамейку. — Ответишь, ежели что! — предупредила она Карапетяна и стала устраиваться на скамейке, всем видом показывая, что просидит здесь столько, сколько нужно, да и вообще в любую минуту может вернуться к воплям.

Вся компания предпочла быстро прошествовать в кабинет. Там все расселись и для начала помолчали.

Занозин разглядывал задержанных, пытаясь определить, что они за птицы. Те пялились по углам и имели скучный вид.

— Ну что, друзья, влипли, — бросил Занозин пробный камень.

— С какой стати влипли?

— А я-то тут при чем? За компанию пошел…

Оба задержанных заговорили агрессивно и одновременно:

— За что нас вообще замели, командир?

— Что мы такого сделали? В магазин уже зайти нельзя…

— Мы никого не трогали! Культурно проводили время…

— Мои серьги! Кому хочу, тому продаю…

— Шагу ступить по улице нельзя — хватают почем зря…

Менты с полминуты слушали этот бестолковый галдеж, потом Занозин замахал руками, утихомиривая задержанных приятелей.

— Так чьи серьги? — спросил он.

— Изъяли у Щетинина, — дал справку Гриша.

— Ну, мои, — выдержав паузу, проговорил низкорослый.

— Сам, что ли, носишь? А уши вроде не проколоты… — не меняя серьезного выражения лица, поинтересовался Занозин.

— Иди ты, знаешь куда! — взвизгнул Коля, аж подпрыгнув на месте.

— Откуда они у тебя?

— А чего это я должен отчет давать, откуда у меня что? Может, тебе интересно, откуда я свои штаны взял? Где взял, где взял…

— Купил то есть? — иронически спросил Занозин.

Щетинин промолчал — сообразил, что утверждение его, будто серьги он купил, прозвучало бы несколько не правдоподобно.

— Да какое вам дело, купил не купил!

— Ты вот что, не задирайся, — жестко предупредил его Занозин. — И хамить мне я тебе не советую. А что касается того, какое нам дело, скажу. Эти серьги сняли с убитой в вашем доме женщины.

— Чего-о-о? — изумился Коля.

Санек даже потерял свой индифферентный вид.

Он повернулся в сторону приятеля и посмотрел на него с удивлением:

— Ну, ты даешь. А сам — Валькин любовник, Валькин любовник…

— Какой любовник? — насторожился Карапетян.

— Подождите, мужики, подождите, — оторопел Коля. — Подождите, — повторил он.

Было видно, что Коля взволновался и пытается собраться с мыслями. Он хмурился, лицо его дергалось, сам он ерзал, хватался за колени и края стула руками и чуть ли не подпрыгивал.

— Почему… Да почему я должен тебе верить… про убитую и что серьги с нее? — наконец сформулировал он.

— Если ты мне не веришь, то сейчас сюда приедут родственники жертвы — и я уверен на сто процентов, опознают серьги, — Занозин продолжал говорить очень жестко.

Коля совершенно преобразился и выглядел деморализованным. «Господи, неужели я спьяну кого-то убил?» — мучительно думал он про себя, напрягался и не мог вспомнить ничего определенного.

— Ладно, мужики, меня-то отпустите, — подал голос Санек. — Я тут вообще ни при чем. Мы с Коляном пиво пили, поспорили, золото или нет, ну и пошли в магазин проверять… Я-то ни при чем и серьги эти первый раз в его руках в тот самый момент увидел.

Милиционеры повернулись к Саньку.

— Чего ты там про любовника толковал? — еще раз спросил Карапетян.

— Так ведь Колян сказал, мол, серьги его жены, Вальки — мол, любовник у нее завелся, вот и подарил…

Гриша хмыкнул. Занозин посмотрел на Щетинина:

— Так было дело?

Коля, так и не нашедший для себя ответа на главный вопрос, сокрушенно кивнул.

— Ладно, отпускай его, — дал Занозин команду Грише.

— Ступай, Санек, — обратился к тому Гриша. — Только пока далеко не отлучайся и, если вызову, пулей сюда. Да, и Оксанке передай, что в следующий раз, если появишься в пьяном виде в публичном месте, точно на пятнадцать суток упрячу.

Борющийся с похмельем Гриша рассмеялся собственной шутке, а Санек недолго думая встал и, кивнув всем на прощание, скрылся за дверью. Из коридора раздались новые вопли Оксанки — на этот раз радостные. Присутствующие в комнате несколько секунд прислушивались к происходящему в коридоре и, когда там все стихло — Оксанка с сожителем удалились восвояси, — облегченно вздохнули.

— Ну что, поговорим всерьез? — предложил Занозин растерянному Коле.

Тот ответил беспомощным взглядом.

— Так откуда серьги? — еще раз задал тот же самый вопрос Занозин.

Коля усиленно забегал глазами. Он никак не мог для себя решить, что делать — врать или говорить правду. Зачем ему понадобилось бы врать в данном случае, какая в этом вранье состояла бы выгода, Коля объяснить не смог бы. Единственное объяснение — так, на всякий случай… Ничего более вразумительного в голову не приходило. Но вопрос тем не менее стоял и требовал ответа. «Может, сказать, что нашел на улице, и вся недолга? Где сядут, там и слезут…» — рассуждал Коля, забыв, что уже проговорился Саньку — серьги он обнаружил дома. Продумать вранье про улицу он еще не успел — и вздумай его мент спросить, где, на какой улице, в каком месте он якобы нашел серьги, Коля бы просто застыл с раскрытым ртом. А кроме того, вранье про улицу даже ему самому в его нынешнем беспомощном состоянии после ночи, проведенной в ментовке, не казалось убедительным. Но разговоры про дом и кухню тоже покажутся ментам глупыми, неубедительными и вводящими в заблуждение, был уверен Коля. Тоже мне объяснение — на кухонном столе откуда ни возьмись появились золотые серьги с бриллиантами! Кто в это поверит? Бред какой-то… Но кроме этого бреда, никакого иного объяснения у Коли не было.

Коля молчал, не в силах ни на что решиться. Вся его внутренняя борьба отражалась на лице гримасами, но Коля этого не замечал и лицо свое не контролировал. А Занозин оценивающе смотрел на него и не мог поверить, что Щетинин способен был убить Киру Губину. Все говорило за то, что убийца был личностью в высшей степени хладнокровной, сильной и решительной. А перед Занозиным сидел молодой спивающийся мужик, трясущийся по любому поводу, рыхлый, нездоровый, уже не умеющий собрать волю в кулак. Хотя… Жизнь приучила Занозина ни о чем не судить категорично.

— Ну, хорошо, — зашел Занозин с другого бока.

Он пока сохранял жесткий, но доброжелательный тон. — Твой приятель говорил что-то про любовника жены… Что это за история?

— Да, эта… — неохотно замычал Коля. — Я думал, откуда еще серьги возьмутся? Ясно, что от любовника, больше неоткуда… Ну, и сказал Саньку — мол, раз от Валькиного любовника, то теперь серьги мои, имею на них полное право.

— А про любовника уверен, что он серьги подарил?

Кто он такой?

— Да откуда я знаю? — раздражился Коля на непонятливость ментов и продолжил злобно:

— Откуда еще серьги возьмутся? Она, сука, конечно, с любовником каким-нибудь трахается, а он ей за это подарки дарит… Богатого, видать, завела.

"О-о-о, — подумал Занозин. — А мы ревнивые…

Вот это новости".

— Так ты что хочешь сказать, будто толком ничего не помнишь, откуда серьги взялись? — спросил он.

Коля глянул на него как баран на новые ворота и честно отрицательно мотнул головой.

— Слушай, — с напором начал Занозин. — Ты, кажется, не понимаешь, в какую историю вляпался…

— Колись, Щетинин, колись, пока не поздно! — завопил в унисон и Гриша, желая помочь товарищам из управления. Он отлип от стола, на котором размещался, и кинулся к Щетинину. Карапетян поймал его за ремень.

— Серьги с убитой в вашем доме женщины обнаружены у тебя, — продолжил Занозин, остановив рукой Гришу. — Откуда они взялись, ты объяснить не можешь или не хочешь. Продавщицы из магазина говорят, что у тебя не хватало на бутылку накануне. Что из этого следует? А из этого следует, что ты зашел с досады в лифт и в состоянии аффекта и, может быть даже, белой горячки убил женщину, снял с нее драгоценности, взял деньги из сумочки. Деньги потратил на выпивку, а через неделю пошел серьги продавать, чтобы достать на бутылку. Для суда достаточно. И пока ты мне не объяснишь более или менее правдоподобно, откуда у тебя серьги, я не склонен придерживаться иной версии происшедшего.

Разумеется, в эту версию Занозин сам не верил.

Такой, как Коля, в состоянии белой горячки (еще не факт, что в этом состоянии человек физически способен на убийство) не догадался бы стереть отпечатки пальцев с сумочки или, пуще того, надеть перчатки.

Потом, он мелковат и не кажется крепким. Может, был раньше, но не теперь, в стадии ярко выраженного алкоголизма. Кстати, эксперты утверждают, что, судя по отметинам на шее, убийца был высокого роста, выше Губиной, а этот — мелочь пузатая… Но Занозину было важно хоть что-то вытянуть из Коли, зацепить конец хоть какой-то ниточки.

— Да от любовника, точно от любовника! — заорал Щетинин. — Не помню я, откуда у меня серьги!

— Слушай, — вздохнул Вадим. — Ты же понимаешь, что мы спросим у твоей жены, у соседей, знакомых и выясним, что никакого любовника нет. И нет никаких подарков от него. Давай вспоминать.

Вадим знал, что это легко сказать — вспоминай, а от такого, как Коля, воспоминания выудить — тяжкий труд, легче повеситься. Он решил, что разумнее будет Колю не трясти и не запугивать, а помочь ему.

— Ну, когда у тебя был последний раз выходной? — осенило Занозина.

— Ну, по средам и воскресеньям у меня выходной, — буркнул Коля.

— Значит, в прошедшую среду был твой выходной… — Занозин держал в уме, что убийство произошло со вторника на среду, ночью. — Что ты делал накануне, во вторник вечером? — Что, что… — засмущался Коля. — Известно, что.

Валька, как сейчас помню, на сутках была, дети у бабки. Пошел за бутылкой.

— Куда пошел, в какой магазин?

— Да в наш же, круглосуточный. Там цены самые низкие в округе, я всегда туда хожу…

— С Саньком ходил?

— Не, Санька, кажется, не было. У него лучше спросите…

— Так, — продолжил Занозин, чувствуя, что подбирается в главному. — А что в магазине?

— В магазине? — переспросил Коля и замолчал, напрягаясь. — Да ничего…

— Продавщицы вроде вспоминают, у тебя не хватило на бутылку — водка подорожала…

— Точно! — оживился Коля. — Точно! Так и было! Не хватило! А они, стервы, эта… в долг не давали.

— А дальше что?

— Да ничего…

— Откуда ты все-таки достал выпить? Ведь достал?

— Достал…

— Откуда?

Коля снова замолчал, парализованный неожиданно пришедшей мыслью: «Неужели я действительно зашел в лифт, убил женщину, взял у нее деньги и водку купил?» Ничего подобного он не помнил, но поклясться, что такого не было, тоже не мог. И больше, сколько ему вопросов ни задавали, не сумел вымолвить ни слова.

Когда Колю увели, Занозин оглядел коллег и объявил:

— Ну, что? Надо просить санкцию на обыск в квартире Щетинина. Чем черт не шутит, а вдруг обнаружим доллары, или рубли в большом количестве, или еще что-нибудь, принадлежавшее Губиной, чего мы пока не заметили… Да с женой его надо поговорить — есть к ней вопросы.

Гриша энергично и понимающе кивал на каждое слово Занозина. Карапетян хранил молчание. Занозин вполне понимал его молчание. Он и сам по-прежнему не верил, что Щетинин убийца. Но как ни крути, получалось, что к смерти Губиной несчастный алкаш имеет отношение.

Тут снизу позвонил дежурный и сказал, что приехали Сергей Губин и Таисья Иванова и спрашивают Занозина.

Как и ожидал Занозин, муж убитой Губиной и ее подруга серьги опознали. Сергей Губин, приехавший в отделение с охранником, лишь взглянув на серьги, тут же сказал:

— Да… Это Киры. Я сам ей эти серьги привез из Голландии. Кажется, где-то до сих пор чек сохранился… — И замолчал, глядя на два кусочка золота.

Таисья Иванова свое дело сделала более основательно. Она взяла серьги в руки, крутила их, вертела и попутно выдавала комментарии:

— Да, серьги очень похожи на те, в которых Кира была на моем дне рождения… Офигительные серьги.

Я всегда ей завидовала. Как-то попросила дать примерить — ах, как они мне шли! Если бы не подарок — это подарок Сергея, — я бы ее упросила мне их продать… Вот смотрите, здесь сбоку штампик с латинскими буквами. Серьги голландские… Ах, бедная Кира! Это ужасно!

Она нервно порылась в сумочке и вынула платок…

Занозин, вспомнив первую беседу с ревущей Таей на кухне в ее квартире, поспешно задал вопрос:

— Так вы опознаете серьги?

Тая перестала хлюпать носом и горячо закивала:

— Да, я опознаю серьги. Это серьги Киры Губиной.

В тот же вечер Занозин, Гриша и Карапетян наведались на квартиру к Щетинину — по сведениям сопровождавшего их участкового, жена задержанного Валя в этот день не работала и обреталась дома. Они вошли в знакомый подъезд и на том самом лифте, в котором была найдена убитая Кира Губина, поднялись на седьмой этаж. Меловой силуэт мертвого тела на полу лифта был уже стерт — все давно запротоколировано, зафотографировано…

Жена Щетинина Валя открыла им дверь — она уже была предупреждена о целях визита, и ей было все равно. Даже отсутствие мужа ее не тревожило — ему уже случалось пропадать по несколько дней, в том числе и в милиции. В такое время у нее и детей выдавалась пара дней покоя. Собственно, «открыла дверь» — это некоторое преувеличение. Замок в двери был раздолбан и вырван с корнем. «Колька позавчера поздно ночью пришел, ключи забыл. Вот и разломал дверь…» — пояснила она и надолго задержала взгляд на раскуроченном замке. Смотрела, не замечала гостей, не реагировала на их приветствия, видимо, соображала, как теперь быть: где новый замок доставать и как ставить.

Участковый — пожилой милиционер — называл жену Щетинина по-отечески Валюшей. Кстати, версию о любовнике Михал Иваныч со своей стороны не подтвердил: "Какой любовник! Валентина вся измотана, заезжена, вся на нервах. Только и думает, как детей поднять, а потом сбежать от своего Щетинина.

Давно бы сбежала — она сама из Ростова, — да как с квартирой, непонятно. А в Ростов обратно не хочет, родственников там уже нет, да и за детей боязно — как они там… Не знаю, конечно, чужая душа потемки, но, по-моему, нет никакого любовника. Да еще говорите, богатый? Да вы сначала на нее посмотрите…"

И вправду, мысль о богатом любовнике при виде Валентины никому в голову не приходила — серое ненакрашенное увядшее лицо, водянистые неподвижные глаза, застиранный халатик… Женщина, имеющая богатого любовника, так не выглядит.

Дети — мальчик лет семи и девочка пяти, — вышедшие в коридор поглядеть на гостей, были под стать матери — неулыбчивые, с остановившимися взглядами, молчаливые… Пока менты ходили по квартире, дети следовали за ними и, не отрываясь, глядели им в лица. Гриша, к вечеру вполне отошедший от утренней грусти, покосился на них, а затем, улучив минуту, шепнул Карапетяну: «Слушай, а ведь дети у них дебилы… Я несколько лет фельдшером отработал на „Скорой“ — насмотрелся». — «Почему ты так думаешь? — не поверил Карапетян. — По каким признакам?» — «Это трудно объяснить. Просто, когда насмотришься на них, потом без ошибки начинаешь распознавать…» И все же Карапетян не верил — дети как дети, ну, не очень общительные, диковатые, не очень воспитанные. Но дебилы? Как-то трудно поверить, что придешь ты в простую нашу семью, каких миллионы, а там дети — маленькие, а уже дебилы…

— Валентина Каюмовна, — обратился к ней Занозин, — посмотрите на эти серьги — они вам знакомы?

Он вынул из внутреннего кармана куртки украшения, и протянул Вале на ладони. Валя сделала, как просили, и тут же отрицательно замотала головой.

Занозин переглянулся с участковым, и тот заговорил сам:

— Валюш, ты подожди, не спеши. Посмотри внимательно… Может, тебе неловко сказать… Дело-то серьезное. Кольку твоего из-за них задержали. Если знаешь, что за серьги, ты нам скажи. Не бойся, Колька лишь обрадуется. Может, подарил тебе их кто?

— Да вы что? Шутки шутите?

Валя снова замотала головой. Она не возмущалась, не горячилась, сохраняла тот же устало-безразличный вид. Как и ожидал Занозин, версию о любовнике постиг полный облом.

— Валентина Каюмовна, — осторожно сказал Занозин (ему было ее жалко, да еще и дети…). — Нам бы надо кое-чего поискать.

— Что поискать? — все так же безразлично спросила Валя.

Занозин посмотрел на нее и вдруг понял, что она действительно вся на нервах и в любую минуту может сорваться. Любая мелочь — и от безразличия не останется и следа. Он как воочию увидел перед собой то, во что она может превратиться, — руки задрожат мелкой дрожью, зубы перестанут попадать друг на друга, она беспорядочно замечется по комнате, выкрикивая бессвязные слова и судорожно хватая все, что подвернется под руку, пугая детей жутким, странным поведением и видом…

— У вас в доме деньги есть? Доллары? — как можно мягче спросил Занозин.

Валя засмеялась деревянным смехом — глаза при этом не потеряли застывшего выражения:

— Какие доллары? Откуда? Ищите, если надо.

И протянула ему свою сумку.

Мужики разбрелись по комнатам и попытались поискать доллары — впрочем, искать было почти негде. Квартира была полупустая, очень бедная, с минимумом мебели. Конечно, они ничего не нашли — не только доллары, но и ни одного рубля. В Валиной сумке тоже ничего не оказалось, кроме жалкой десятки с мелочью. «У меня зарплата в конце недели должна быть», — глухо объяснила она. Дети стояли рядом.

Карапетян увидел, что мальчик любит мать и боится за нее. «Никакой он не дебил…» — упрямо, будто в пику Грише, подумал он.

Поутру Занозина вызвал к себе замначальника управления, курирующий работу по уголовным делам, — с отчетом по убийству Губиной. Как он сам объяснил, прокуратура проявляет к делу повышенный интерес. Все-таки Сергей Губин — фигура в издательском бизнесе крупная, с политиками тоже дело имеет, выступал спонсором нескольких демократических кандидатов на последних выборах. Видно, депутаты надавили, попросили уделить особое внимание — и пошла волна по инстанциям сверху донизу, настигла непосредственное начальство и накрывает теперь Занозина…

Занозин рассказал о деле.

— Ну, значит, подозреваемый есть, улики тоже имеются, мотив пристойный. Что тянете? Добывайте признание. — Шеф докладу обрадовался — все не так плохо, как он предполагал. Есть о чем отрапортовать наверх.

— Да понимаете, товарищ полковник, не похоже, что Щетинин убил. Отпечатков пальцев нет, денег у него на квартире тоже не обнаружили. Эксперты говорят, что убийца был высокий, а этот хлипковат…

— Подожди, подожди, — расстроился шеф. Он откинулся в кресле. — Это все слова, рассуждения.

Серьги у него нашли? Нашли. Добывайте признание — я уверен, если поднажать, он сознается…

— Пожалуй, сознается, — согласился Занозин. — Если рассказать ему в красках, как было дело, сам поверит, что убил. И на суде повторит… Если адвокат не убедит отказаться от предыдущих показаний.

— Ладно, ты не драматизируй, — махнул рукой шеф. — Сам поверит… Нечего из меня слезу давить.

Все мудришь, а убийцы люди простые. Нужно было выпить, денег нет… Пошел да убил. Серьги есть?

Есть — не поспоришь. Что, твой Щетинин такая уж овечка невинная? Если не он убил, откуда у него серьги?

— Вопрос, — кивнул головой Вадим.

Шеф посмотрел на Занозина с неудовольствием Тот никогда яро не спорил, был немногословен, вот как сейчас, любил ненавязчиво тыкать начальство носом в парадоксы, особо не прекословил, но всегда оставался при собственном мнении. Начальство обычно такую умственную самодеятельность недолюбливает.

— Я не настаиваю, чтобы ты закрывал Щетинина, — терпеливо разъяснил шеф Занозину. — Я на тебя не давлю. Я просто хочу уяснить ситуацию. Мне результат нужен.

— Будет, — пообещал Занозин. А что он еще мог сказать, чтобы начальство отвязалось и не мешало работать?

— Ну, что? — встретил его Карапетян, когда Вадим вернулся в свой кабинет, который делил с напарником. — Требуют, чтобы мы назвали убийцей Щетинина?

— Да не то чтобы, — нехотя ответил Вадим. — Начальство, как всегда, хочет ясности, и как можно скорее. Ты веришь, что алкаш убил Губину?

Карапетян мотнул отрицательно головой, однако обронил:

— Хотя поручиться за него мы тоже не можем.

Улики есть… Почему бы и не он? Это не вопрос веры.

Занозин задумчиво поднял на него глаза — Карапетян встретил его взгляд спокойно. В принципе Занозин был согласен с тем, что назначить Щетинина убийцей легче легкого, а если и останутся сомнения, девять из десяти всегда скажут, что так ему и надо, — пить нужно меньше и всегда помнить, что, где, когда и с кем делал накануне вечером. Особой жалости у Занозина Щетинин, в общем, не вызывал — скорее уж его жена и дети. Но Вадим от природы был добросовестным человеком и даже считал, что это его проклятие. Ему обязательно надо было сделать все как следует.

"Ах ты… — мысленно обругал он с досады Щетинина. — Упился до чертиков, ни хрена не помнит.

Чтоб ты сдох! Ты у меня все вспомнишь, сволочь такая, с кем ты застольничал вечером в день убийства…" Он досадовал на этого дурака-алкаша, на его беспамятство, на его бестолковость… «Вот отпусти его сейчас под подписку о невыезде, как требуют правозащитники, так ведь он от глупости и со страху сбежит куда-нибудь, только хуже себе же сделает! А то пить станет беспробудно — тоже для нашего дела ничего хорошего. Нет уж! Каждый день буду допрашивать, но заставлю вспомнить все как было». Вадим выговорился про себя, поостыл и задумался — а как заставить-то?

— Слушай, мужик, ты мне надоел, — раздраженно набросился он на Колю, которого ввел в его кабинет милиционер.

Занозин переписал его на себя и перевез в управление. Карапетян к этому времени уже удалился — Занозин послал его к экспертам за заключением по поводу осколка стекла, найденного на месте происшествия.

— У меня времени нет с утра до вечера с тобой валандаться. Или ты вспоминаешь все как было, или тебе выносят обвинение и любой суд посадит тебя за убийство. Думаешь, не посадят? А серьги, приятель?

Это улика!

Коля смотрел затравленно, но не говорил ни слова.

Чем дольше он сидел в камере, тем больше подозревал, что именно он и убил ту женщину в лифте. Ужас состоял в том, что он никак не мог вспомнить, что было накануне среды. И начинало казаться, что как раз в этот-то промежуток времени он натворил бог знает чего — воображение рисовало жуткие картины, в которых убийство женщины выглядело как детские игрушки. А вдруг он кого-нибудь изнасиловал, а вдруг несовершеннолетнюю, распространял наркотики, торговал оружием или подкладывал куда-нибудь взрывчатку? А вдруг он совершил государственную измену? «Эта…Ты свихнулся! — мысленно завопил на самого себя Коля. — Какая государственная измена! Ты ни одной государственной тайны не знаешь! Какие гостайны в твоей подсобке на задах магазина… Как служащие товар приворовывают и выносят через служебный вход? Тоже мне тайна! Это всем известно. Какая к едрене фене тайна?» Государственная измена, решил Коля, отпадала, но все остальное вполне могло быть… Ужасно было то, что он ни хрена не помнил. А вдруг его зомбировали? «Зомбировали, как же! — услышал он голос жены Вальки и увидел ее перекошенное лицо, каким оно бывало в минуты семейных перепалок. — Сам ты себя зомбировал, пропойца несчастный! Каждый выходной себя зомбируешь!»

Хотя представить что-то ужаснее убийства было все-таки трудно. Провалы в памяти после выпивки с ним случались регулярно, но никогда не заканчивалось такими тяжелыми последствиями. Ну, морду набьют за то, что забыл вернуть пятерку, которую занял накануне у собутыльников. Но тут — боже мой, убил и забыл! Ужас от этой мысли парализовал его и лишал способности соображать.

Занозин вынул из ящика стола фотографии убитой Губиной и хряпнул их на стол перед Колюней. Тот опустил глаза и замер в еще большем ужасе.

— Кира Ильинична… — прошептал он.

— Ты что, ее знал? — удивился Занозин.

Почему-то раньше мысль о том, что алкаш мог быть знаком с Губиной, не приходила ему в голову.