В салоне он спросил у заведующей журнал продаж за несколько месяцев и первым делом посмотрел списки двухмесячной давности. Не прошло и десяти минут, как Занозин обнаружил, что действительно около двух месяцев назад секретарша Булыгина заказала в салоне «Парус» очки с теми самыми линзами минус две диоптрии. Он даже и не особенно удивился, настолько ждал этого. Теперь надо было понять, что с этим открытием делать. Сунуться к секретарше Булыгина за разъяснениями? Занозин почему-то был уверен, что Вита от всего откажется, — он вспомнил стервозного вида крашеную блондинку в предбаннике у Булыгина. Ему даже и соваться к ней с этим не хотелось. Скажет, что заказала для себя самой — а что, в России запрещено заказывать себе мужские очки («Ну, люблю я мужские оправы!»)? А покажите очки! Ах-ах, к сожалению, я их случайно разбила вдрызг, осколки и оправу выбросила месяц назад!

Куда выбросила? А на помойку рядом с домом. Желаете исследовать?

Ладно, смотрим дальше. После даты убийства Киры Губиной есть в списках фамилия Виты? Если Булыгин расколотил очки в лифте, он должен был заказать себе новую пару. Во-первых, потому что без очков он обходиться не может, а во-вторых, потому что их отсутствие все бы заметили, и это было бы подозрительно. Казалось бы, кто там будет присматриваться, в каких ты очках. А дело в том, что очки очень меняют лицо. Стоит человеку надеть очки, которые окружающие на нем еще не видели и к которым не привыкли, ну там оправу другого цвета или формы, линзы другого оттенка, это сразу бросается в глаза, вызывает вопросы. Все начинают приглядываться, спрашивать: «Ты как будто изменился? Похудел, что ли? Загорел?», «Иначе как-то выглядишь…». А есть такие внимательные дамы, которые человека просто «фотографируют» — как одет, во что обут, какую прическу носит — и всегда готовы сличить его внешний облик с предыдущей «фотографией». «Видели Булыгина? Его новые очки? Видно, Элеонора ему плешь все-таки проела. Украсила мужика по своему усмотрению. Вы знаете, что она его все время пилит — несолидно одеваешься, не с теми знаешься… Обратили внимание на его последний галстук? Да это просто „Гибель Помпеи“ ручной работы! Как будто Элеонора его сама расписывала в своем Кобрине гуашью местного производства, хи-хи-хи!»

Нет фамилии Виты. Нет и Булыгина… 0-па! Зато есть некий Бутырин: заказал очки на следующий день после убийства Губиной — и тоже минус два, Вадим усмехнулся — все ясно. Казалось бы, зачем подчищать рецепт, зачем эти эксперименты с «Бутыриным»? Безопаснее для Булыгина было бы выписать рецепт на чужую фамилию у знакомого окулиста. Но Булыгин в то время скрывался, «лежал в морге», и шастать по Москве и просить рецепты у знакомых или незнакомых врачей ему было не с руки. Легче заказать очки по старому рецепту, лишь слегка исправив фамилию, — отсюда и таинственный «Бутырин».

Кстати, и инициалы у него, как у нашего клиента, — М.Н. Можно, конечно, исследовать очки, которые сегодня носит Булыгин, и доказать, что они с теми самыми суперпуперлинзами. Но он на второй раз — не идиот же! — мог заказать и «обычные» стекла, чтобы не светиться. Это ничего не даст. Вокруг этих очков можно такого вранья наплести — ого-го! Журнал клиентов — это ведь не документ. Булыгин может сказать, что заказывал очки сто лет назад и не знает, почему его не занесли в журнал — поди докажи, что такого быть не могло. Или вдруг Вита вспомнит, что на самом деле заказывала очки для шефа, а не для себя, и тот до сих пор в тех самых и ходит… Даже тратить время на дальнейшие изыскания не стоит.

История с очками и неким «Бутыриным» только укрепляет подозрения, не более. Это не улика. Для очистки совести тем не менее Занозин подозвал менеджера. К Занозину подошел важный молодой мужчина в безукоризненном костюме. Он был бы более симпатичным, если бы не старался так «надувать щеки» и не пыжился косить под Европу.

— Скажите, пожалуйста, а может ваш продавец оформить заказ помимо журнала? Вы не волнуйтесь, я не из налоговой инспекции…

На этот намек менеджер не отреагировал, даже бровью не повел. «Обучение по европейскому стандарту, — подумал Занозин. — Или напротив — наша российская смекалка и выдержка?»

— В принципе такое должно быть исключено. Однако продавец тоже человек — может устать, что-то упустить, забыть…

Менеджер говорил нарочито ровно, не торопясь, чтобы собеседник ценил каждое оброненное слово.

Занозин такой темп беседы не выносил и перебил «европейца» московского разлива уже на середине фразы — ему и так все было ясно.

— Хорошо. Вот тут у вас записан некий Бутырин.

Делал заказ на очки три недели назад. Продавец мог бы вспомнить этого клиента?

— Дайте посмотрю. Не хотелось бы вас…

— ..обнадеживать, — подхватил нетерпеливо Занозин. — Каждый день они оформляют заказы для десятков клиентов, они не могут помнить каждого в лицо. Но, может быть, этот клиент чем-то выделялся?

— Мы можем… — начал отвечать менеджер, но Занозин уже знал конец еще не произнесенной фразы.

— ..спросить у продавца? — догадался он. — Он здесь?

От вопроса Занозина менеджер еще больше надулся, но промолчал, только недовольно подозвал рукой какую-то девушку из-за прилавка.

— Надя, — обратился он к ней важно. — Помоги этому… (менеджер заколебался, выбирая, как лучше сказать — «господину» или «товарищу») посетителю, — выбрал он наконец формулу вежливости.

Занозин восхитился («Надо же, этот европейский недопесок умеет находить нестандартные решения!»), после чего к менеджеру потеплел. Но было уже поздно, так как его оставили на попечение Нади, что, впрочем, было даже приятнее. Надя оказалась не в пример толковее своего шефа и как дважды два, не затратив на это и трех минут, доказала Занозину, что вспомнить клиента по фамилии Бутырин она ни за что не сможет, хотя, судя по журналу, смена была ее и заказ оформляла именно она.

Но это уже не имело большого значения — Занозин почуял запах удачи и поймал кураж. А общение с Надей было лишь изящным завершением его похода в салон, этаким приятным оптимистическим аккордом.

Направляясь в офис телефонной компании, обслуживавшей мобильник Киры Губиной, он знал, что какой-то улов у него будет — какой именно, не знал, но был уверен, что будет. «Вот оно!» — Занозин торопливо скомкал распечатку, которую ему дали в компании, засунул ее в карман и поспешил в управление, надеясь, что Карапетян уже вернулся со своего совещания, — очень хотелось с кем-то поделиться и посмаковать ситуацию.

Карапетян, замученный инструкциями гаишников, был на месте — пил чай с баранками.

— Ну, что? — с ходу обрушился на него Занозин. — Будем чай пить или убийцу ловить?

Карапетян, ожидавший, что шеф поинтересуется «Атакой», поспешно сглотнул баранку, всем своим видом выражая готовность тут же найти убийцу.

— Смотри! — Без долгих предисловий и подготовки Занозин разложил на столе распечатку из телефонной компании. — Вот номер мобильного телефона Киры Губиной, смотри за то число, когда она была убита, 23.30 — разговор с мужем: видишь, напротив значится губинский номер телефона — сверь-ка с тем, что у меня в книжке записан, — подсунул он ему свою записную книжку. — Один к одному. А вот и нужный нам звоночек в 23.59. Звонок привходящий, разговор короткий, с другого мобильного, номер не губинский. Ну? — подбодрил Карапетяна Занозин.

— Проверил номерок? И за кем записан? — разволновался Карапетян. Занозин кивнул — «да, да». — Йэс! — завопил съевший не одну баранку и потому полный свежих сил Карапетян.

— Булыгинский мобильник, — удовлетворенно плюхнулся на стул Занозин. — В то самое время, когда хладный труп Булыгина якобы лежал в морге, сам владелец мертвого тела звонил Кире Губиной по мобильному. Конечно, он может сказать, что потерял телефон и не знает, кто по нему звонил. А потом снова нашел телефон… Но это уже не шутки, от этого звонка Булыгину отвертеться будет трудно. Да, как там твоя «Атака»? Мне без тебя довольно трудно.

Может, увильнешь, у начальства похлопотать?

— Я все успею. И машины угнанные обнаружить, и Булыгина разоблачить. Так поехали его брать, шеф.

Пока все на мази, — вскочил Карапетян.

— Не спеши, давай сначала все обмозгуем, — остановил его Занозин. — В салоне тоже, в общем, все подтверждается. Были у Булыгина те самые очки с немецкими линзами. После убийства Губиной он снова, по-видимому, заказал точно такую же пару, хотя доказать это трудно. С мобильником дело тоже не очень верное…

— Ерунда, смотри: очки, мобильник, мнимая смерть — между прочим, обрати внимание на последнее. Мнимая смерть! Такие шутки не с самой лучшей стороны характеризуют подозреваемого, и, я думаю, прокурор это учтет. Предупреждение Регины Никитиной… С этими косвенными мы получим ордер на обыск у Булыгина в квартире. И чтоб я сдох, если мы у него не найдем сегодня что-нибудь интересное. Его самого можем задержать суток на десять. День сегодня прушный, надо использовать до конца. Нужно действовать, пока Булыгин ни о чем не пронюхал.

Карапетян кружил по комнате и яростно жестикулировал, убеждая начальника. Но Занозина и не надо было особенно уговаривать. Предчувствие удачи тот ощущал даже в кончиках пальцев.

Тут Карапетян обратил внимание на странное выражение лица Занозина — он сидел неподвижно, не реагировал на его крики. Потом медленно поднял глаза и уставился на коллегу. «Едем!» — Занозин вдруг вскочил и кинулся к двери. Карапетян, ничего не понимая, устремился за ним, успев зажать в зубах еще одну баранку.

Всю дорогу Занозин молчал и не давал никаких объяснений, будто боялся сглазить, лишь отмахиваясь от надоедливого Карапетяна — потом, потом! Карапетян недоумевал, куда они едут, пока служебный «газик» не остановился у подъезда дома, где убили Киру Губину. Занозин уже спешил в каморку вахтера Заглянув туда, он перевел дух.

— Вам кого? — неприветливо и настороженно спросила вахтерша.

— Мы из милиции. Мы с вами уже разговаривали, помните, в тот день, когда убили женщину в лифте.

— Ах, да, да, — горестно закивала Надежда Кузьминична, узнав Занозина.

— Нам надо у вас кое-что уточнить, — сказал Занозин, старясь выровнять дыхание, но все еще чуть-чуть задыхаясь. — Вспомните, пожалуйста, не спешите…

Вспомните, вы говорили, что никого чужих в ту ночь в подъезде не было — только жильцы и гости Таи Ивановой с шестнадцатого этажа, те, что всегда к ней ходят. Вспомните, кто именно из гостей был тогда у Ивановых. Вы ведь их, наверное, и по именам, и по внешности знаете.

— Ну, не всех, — замялась вахтерша. — Люди солидные, важные, я к ним с расспросами не суюсь…

Некоторые с охранниками ездят… Ой, мне эта ночь до сих пор снится, никогда не забуду, такой ужас!

Убитая-то в лифте… Она с Таей с шестнадцатого дружила. Довольно часто бывала у нее. Ее муж всегда приезжал позже — очень занятой человек, он издатель. Да вы, наверное, знаете. Человек двенадцать всего к ним в тот вечер приехало — все на своих машинах. Мне до этого Тая специально наказала, чтобы я за машинами присмотрела. А женщины какие все нарядные…

— Что-нибудь странное вы заметили? — нетерпеливо спросил Занозин. — Особенное? Ведь к Ивановым часто гости ездят. Все было как всегда?

— Ну, чего особенного, — опешила Надежда Кузьминична, — Ну, вот разве… Все парами приехали, а один — в одиночестве, хотя раньше тоже с супругой бывал. Фамилию не знаю. И припозднился он…

Видно, не в духе был, даже не поздоровался.

— Стоп! — крикнул Занозин, испугав старушку — та аж вздрогнула. — Как выглядел припозднившийся гость?

— Ну, мужчина лет под сорок, плотный, высокий, с залысинами… В куртку темную одет…

— Когда он пришел?

— Собираться начали к шести, так он около восьми поднялся.

— В руках у него что-нибудь было?

— Пакет с бутылками нес — ну, в гости-то…

— А теперь вспомните, когда он ушел. После двенадцати, когда нашли убитую, здесь началась суета, народу много ходило… Гостей опрашивали наверху, но около трех все уже разошлись. Помните, когда ушел тот, с залысинами?

Вахтерша, согласно кивавшая на каждое слово Занозина, пока тот напоминал ей обстановку ночи убийства, в ответ на последний вопрос покачала головой — «нет».

— Последний вопрос, Надежда Кузьминична, — сказал Занозин. — Когда вы сменяетесь?

— В семь утра, — ответила ничего не понимающая вахтерша.

— Опознать того, припозднившегося, сможете?

Старушка, ничего по-прежнему не понимая, с готовностью кивнула.

— Ты просек? — спрашивал Занозин у Карапетяна, когда они вышли на улицу и шли к ожидавшей их машине. — Он поднялся к алкашу с бутылками и сидел там с ним до полуночи, потом позвонил Кире по мобильному и каким-то образом выманил ее из квартиры.

— Ну, как женщину легче всего выманить из квартиры? — машинально проговорил Карапетян, переваривая информацию — Наверное, сказал, что с мужем что-нибудь случилось. Мол, попал в больницу или еще что-нибудь в этом духе.

— Правильно мыслишь, — кивнул Занозин. — Однако это не объясняет, почему она ничего не сказала подруге Тае и ее мужу. Если Губин в больницу попал, то чего скрывать?

— Не хотела расстраивать именинницу?

— Не думаю, что в этом дело. Скорее Булыгин придумал какой-то более изощренный предлог и попросил Киру никому не говорить ни слова. Ну, например, это повредит Сергею или что-нибудь в этом роде. И, скорее всего, не от своего имени — ведь он «лежал в морге». Воскресшего Булыгина Кира могла испугаться. Короче, вызвал ее из квартиры, подсел в лифт и… А утром, скорее всего уже после смены вахтерш, просочился и только его и видели.

— Но почему убил?

— А вот это непонятно. Впрочем, пока мы можем доказать, что в ночь убийства Булыгин посещал этот дом — алкаш, я думаю, его узнает. Но как мы докажем, что именно он задушил Киру Губину?

— Докажем. Арестуем, поднажмем — и докажем.

И потом, ты забываешь, шеф, обыск! Срочно за ордером на обыск!

— Что тако-о-о-е?

Элеонора стояла в розовом пеньюаре в проеме двери, опершись на косяк локтем, перегораживая полуголым телом дорогу ментам, которых вел Занозин. Она открыла дверь после долгих препирательств и ругани, что Вадиму очень не понравилось. Дверь была железная, вскрыть ее самим стоило бы большого труда и массу времени, и они, честно говоря, к этому совсем не были готовы, хотя и погрозили Элеоноре вызвать спасателей с автогеном. В конце концов Элеонора дверь пожалела, но прошло не меньше пятнадцати минут, пока она поддалась на их угрозы и ссылки на закон, и Занозин подозревал, что Булыгин это время даром не потерял. Несмотря на досаду, Занозин в глубине души был доволен — не открывают, значит, есть что скрывать.

Отстранив рукой Элеонору, он прошел в глубь квартиры и нашел Булыгина в спальне, спокойно сидящего в кресле со спущенными подтяжками и расстегнутым воротом рубашки. Семейная постель еще была в беспорядке, в комнате не прибрано — валялись женское белье, носки… Что-то не похоже на обычный утренний беспорядок. Дверца шкафа открыта, оттуда вываливаются скомканные тряпки…

— Надеюсь, вы не сделали никакой глупости? — вместо приветствия обратился к Булыгину Занозин.

Ответом ему был взгляд исподлобья — какой-то туповато-неопределенный.

— О чем это ты? — грубо осведомился Булыгин.

В самом деле, какими еще словами можно встретить мента, поутру ворвавшегося в квартиру честного человека?

Занозин кивнул в сторону разоренного шкафа.

— Сильно на работу спешили? Боялись опоздать?

Шкаф-то зачем переворошили — в поисках парных запонок?

Вадим вынул из кармана вчетверо сложенный ордер на обыск, развернул его и сунул под нос Булыгину. Тот прочитал, никак не реагируя, на физиономии застыл неприязненный оскал.

— Что это такое творится? — в комнату ворвалась Элеонора. — Что вы, суки, себе позволяете? Да вы соображаете… Какого черта они там роются в моем белье грязными лапами? Что вы тут рыщете? Сто-о-ой!

Элеонора рванулась в соседнюю комнату, где Карапетян и Сбирский развернули широкий фронт изыскательских работ. Она вырвала из рук Саши фотографии, которые он извлек из ящика комода. Все последующее время она металась по квартире, толкая оперов, хватая их за руки, выкрикивая угрозы.

— Вадим, — в спальню заглянул один из оперов. — Мы нашли три пары перчаток: две пары кожаных и одни шерстяной трикотаж с нейлоновыми вставками — видимо, лыжные. Какие брать?

— Изымайте все, только аккуратно. Понятые видели? — дал команду Занозин, наблюдая за Булыгиным.

Тот не шелохнулся.

— А все-таки любопытно, почему вы, Михаил Николаевич, даже не поинтересуетесь, по какому поводу мы к вам заглянули. Ведь это было бы так естественно со стороны любого обывателя. Не ко всем приходят с обыском, не у всех изымают перчатки…

— Да чего интересоваться, — нехотя, едва разомкнув губы, промычал Булыгин. — Путаете что-то.

А может, и не путаете, а чей-то заказ выполняете — что я здесь петюкать буду? Можно подумать, вы меня слушать станете. На то вы и милиция, чтобы беззаконие творить. Это всем известно.

Занозин усмехнулся, рассматривая внутренности разоренного шкафа.

— Слабовато, — проронил он.

— Зато правда, — со злобной готовностью огрызнулся Булыгин.

Его озлобление, напряженные глаза и прорвавшееся раздражение подсказали Занозину, что он со своими ребятами на правильном пути. В соседней комнате раздавались вопли Элеоноры: «От-да-а-ай!», шум возни, ее проклятья, урезонивания Карапетяна: «Мадам, вы нам мешаете совершать процессуальные действия. Это чревато административной ответственностью…»

— Что вы все-таки такое отсюда вынули? — продолжал Занозин исследование шкафа. Булыгин сидел с кривой усмешкой на лице и помалкивал.

В это время раздался звонок в дверь. Элеонора открыла и, увидев очередного мента, стала делать приглашающие движения руками, ернически согнувшись в пояснице: «Заходите, заходите до кучи! Вы нам не помешаете! И так уже не квартира, а милицейская казарма!» Вошедший отыскал Занозина глазами и вытянул руки вперед, показывая коллегам черную мужскую куртку:

— Из окна пять минут назад выкинули — прямо мне на морду спланировала!

— Ну и что? Ну и что? А может, это и не из нашего окна вовсе! И вообще я давно ее собиралась выкинуть — старая, грязная, поношенная… — с места в карьер кинулась в бой Элеонора, явно собиравшаяся препираться до последнего. — И вообще это моя!

Люблю мужские куртки, они просторнее… Ну и что, что целая? Моя вещь, хочу — новую выброшу, хочу — до дыр затаскаю. И не наша она вовсе! В прошлом году знакомый гостил из Кишинева — забыл ее у нас.

Только купил на вещевом в «Динамо» — ни разу не надел, забыл… Я все собиралась ему выслать, но адреса не знаю, да, говорят, и уехал он уже из Молдавии, переселился в Белоруссию…

— Ваша куртка, Михаил Николаевич? — повернулся к Булыгину Занозин, стараясь игнорировать Элеонорин поток сознания. Тот стоял у него за спиной, выглядывая в холл.

Булыгин промолчал.

— Спасибо, что подсказали нам, какую куртку изъять. Вон у вас их тут еще две штуки — пришлось бы все на экспертизу сдавать. Времени бы потратили уйму. Хотя на всякий случай и эти заберем. Не волнуйтесь, все вернем, если ошибочка выйдет. Собирайтесь, — сказал Занозин. — Мы вас задерживаем по подозрению в убийстве Киры Губиной.

— Да вы свихнулись! — снова раздался вопль Элеоноры. — Да мужик мой тут при чем? Он эту куртку последние полгода не надевал! На хрен ему эта Кира бы сдалась! Ее сам Губин небось и убил из-за Регины… Слышите? Это сам Губин! Сам! Сам! Ее не вернешь! Да и мертв он уже! Кому интересно, кто убил его жену? Что вы живым-то жизнь портите? Суки-и-и!

Рот ее расползся, из глаз засочились слезы. Элеонора обеими руками вцепилась в булыгинский рукав и на попытки оперов оторвать ее от мужа, которому пора было отправляться вместе с ними, только лягалась и бодалась растрепанной головой Когда Булыгин, окруженный операми, покидал свою разоренную квартиру, он обернулся в дверях к сидящей без сил на пуфике в холле и рыдающей Элеоноре — ноги заголены и косолапо расставлены, локти на коленях — и на прощание сказал безутешной супруге единственное:

— Толику позвони.

Первый допрос Булыгина прошел без всякого успеха для оперов. Подозреваемый не отвечал ни на один вопрос, лишь таращился на Занозина и Карапетяна как баран на новые ворота и молчал. Те толковали ему про мобильник, про очки — напрасно. Про то, что чистосердечное признание пойдет ему на пользу и что явку с повинной тоже можно устроить… Без толку. «Зачем вы убили Киру Губину?» — повторял Занозин, но сидевший напротив Булыгин не был настроен удовлетворять его любопытство. Он ничего не отрицал, ни одному вопросу не удивлялся — не отвечал, и все.

— Ладно, — сказал вконец умаявшийся Занозин. — Обойдемся и без ваших показаний. Для начала устроим вам парочку опознаний. А там и результаты экспертизы предметов, изъятых у вас при обыске, подоспеют — я на них очень надеюсь. Подумайте, может, не будем тянуть резину? Бессмысленно. И бутылку «Лукойловки», вспомнила Мила, вы у Губина выпросили — мол, люблю раритеты! Особенно если они сделаны с чувством юмора! А на самом деле эту самую губинскую бутылочку против него же и замыслили использовать. Принесли алкашу — не интересуетесь, о каком алкаше речь? — и оставили. И серьги ему подбросили… Так что подозрение сначала на собутыльника, а затем — прямо на Губина… Надеетесь на то, что показаниям алкаша веры нет, или на то, что его легко с толку в суде сбить? Мы все равно докажем, что именно вы это сделали.

Тут Булыгин наконец отреагировал — усмехнулся и прямо и жестко глянул Занозину в глаза. «А вот это мы еще посмотрим…» — читалось в его взгляде.

— На что он надеется? — пожал плечами Карапетян, когда Булыгина увели в камеру.

Занозин промолчал. Поведение Булыгина ему не нравилось. По всем прикидкам, увильнуть ему некуда. Действительно, на что он надеется, почему молчит? Может быть, они что-то упустили? Плохо, что они до сих пор не имеют представления о мотивах Булыгина — зачем он все-таки, в этом нет никаких сомнений, убил Киру Губину? Всех кого можно расспросили — и в холдинге, и среди знакомых Губиных.

Ни одного намека на то, что Киру и Булыгина что-то по-особенному связывало. Кира — жена Губина, патрона и друга Булыгина. Дел они общих не имели. Что тогда? Что? Как узнать?..

Перед тем, как отправиться домой, Занозин заглянул в изолятор и, попросив дежурного открыть ему дверь, посмотрел на сидевшего в камере Булыгина.

Тот, привалясь к стенке, предавался размышлениям.

— Еще не передумал в молчанку играть? Смотри, поздно будет. На завтра на девять назначаю опознание. Алкаш тебя узнает. Не интересуешься, о каком алкаше речь? Ну, давай молчи-молчи…

Приблизительно через четверть часа после того, как Занозин удалился, Булыгин застучал в металлическую дверь камеры, привлекая внимание дежурного.

— Чего колотишься? — Окошечко отпало.

— Эй, служивый, слышь, мне позвонить надо.

— Выпустят — звони сколько влезет.

— Мне сейчас надо, очень. Проводи в дежурку — всего один звонок.

Булыгин выразительно прошуршал стодолларовой купюрой — мельче у него не было. Обшмонали его при задержании не очень тщательно.

— Эх, добрый я человек, — вздохнул дежурный. — Через свою доброту всегда в неприятности попадаю…

Ладно, выходи. Всего один звонок и только одну минуту.

— ..свое дерьмо сами разгребайте. Х…ню эту без моего спроса затеяли, пионеры юные, мать вашу так.

Все художественной самодеятельностью занимаетесь. Кем вы себя воображаете, бегемоты тупорылые?

С полутора извилинами в мозгу чего вы еще можете удумать? Это ваши дела, и меня вы сюда не путайте.

Я вам не чистильщик. Я ради «шестерок» вроде вас и пальцем не пошевельну. Мне рисковать своим бизнесом и положением ради вас нет смысла. Какой от вас для меня прок? Только думай за вас, работу для вас придумывай, людей серьезных беспокой, проблемы ваши решай… А вы мне за это — очередную пакость, недоумки. Куда вы лезете с таким «ай-кью»? Может, у вас заслуги, может, вы для меня много денег заработали? Пока от вас одни хлопоты. КПД у вас омерзительно низок. Знаешь хоть, что такое КПД, туша? Какого хрена надо было бабу валить, можешь сформулировать? Ну, постарайся, напрягись… Ах, она могла узнать… Идиот, ты сначала уточни, узнала она или нет, а потом принимай решение. Да и эта ваша первоначальная идея — убожество, и только. Не смогли уговорить ее мужика доводами разума, так сразу ручонки шаловливые к стволу тянутся. А я ваше дерьмо подбирай… Дилетантизм, все крутых из себя строите, а цена вам обоим, вместе взятым, — копейка. Думаете, я всю жизнь буду вам задницы подтирать? И так из-за вашей деловой импотенции пришлось принимать непопулярные меры. А я этих вещей не люблю.

Мочиловка — это жизненный выбор кретинов. Что сопишь? Есть возражения? Вот и заткнись. Сами разбирайтесь. И не звони мне больше по этому поводу.

Сумеете сами выкрутиться — тогда поговорим. Может, вы чего-то и стоите. А пока — чтобы я тебя больше не слышал. Мне некогда — черепаший суп принесли…

Отбой. Он закрыл крышку мобильника. Надо было действовать самому, и времени на раздумья практически не осталось.

— Как ты мог? Как ты мог? — Регина ошарашенно глядела на мужа. — Это низко! Это недостойно!

Я просто не понимаю, как ты еще можешь так спокойно смотреть мне в глаза… Шпионить за собственной женой… Приставить какого-то постороннего человека, посвящать его в наши отношения… Представляю, как ты ему ставил задачу: «Я подозреваю, что жена мне изменяет. Вы должны все выяснить и добыть доказательства, если мои догадки верны…»

Тебе не было стыдно? Какими глазами он на тебя смотрел? Бедный парень, он меня перепугал насмерть.. Я даже к Вадиму Занозину обращалась за помощью…

«Мужская любовь… Ничего себе любовь. Почему мужчины называют любовью свое пошлое, маленькое, нежно лелеемое самолюбие? При чем тут любовь?» — думала она. Регина не ощущала сочувствия к Игорю, хотя прекрасно понимала — вся история с детективом ему самому была мучительна, возник этот сюжет от отчаяния и от непонимания, что происходит с женой. Но почему-то мужнины страдания оставляли ее равнодушной — ужасно стыдно, но она за него не переживала. Ни капельки. И не могла притворяться и врать себе, что ее волнует его эмоциональное состояние. Она не желала ему зла и не имела никаких оснований причинять ему страдания сознательно. Но что касается ее и Губина… Игорь здесь вообще ни при чем — вот с чем он не желает смириться. У Регины было убеждение, что никому она не изменяла, она просто идет своей дорогой, и ей казалось, что со стороны Игоря глупо на это обижаться — что человек идет своей дорогой. А то, что они с Игорем стали при этом отдаляться, — естественно, если их пути расходятся…

— Мне померещилось черт знает что… А это частный детектив, нанятый моим мужем. Просто-напросто составлял график моих перемещений, фотографировал моих знакомых, подглядывал в замочную скважину и докладывал тебе… Фу, мерзость! Неужели ты не видишь, что это мерзость? Неужели ты взаправду верил, что какой-то частный детектив разберется в наших проблемах, раз мы сами в них разобраться не можем? Ну и что? Удостоверился? Получил компромат? Показал бы мне хоть фотографии! Ты думаешь, что после этого мы сможем остаться вместе? Да я ни одному слову твоему не могу теперь верить…

— Да? — отозвался Игорь, он выглядел измученным, — Это я твоему слову теперь верить не могу!

А что я, по-твоему, должен был предпринять? Да, мне было стыдно признаваться какому-то безмозглому менту, что жена мне изменяет… Он сохранял невозмутимое выражение лица и даже скроил сочувственную мину, но я был уверен, что он меня презирает, презирает… Что он думает: «Лопух! Не можешь приструнить свою бабу. Тряпка!» Я видел на себе косые взгляды всех прохожих, они смотрели на меня как на жалкого червяка, и мне казалось, каждый все знает и каждый меня презирает… Знаешь, что я чувствовал?

Стыд! Почему, почему из-за тебя я должен чувствовать стыд? За что я должен это терпеть? Ты, ты как могла? Ты хотела, чтобы я позволил тебе шляться по мужикам?

«Господи, мы говорим как глухой со слепым», — горько подумала Регина. Они уже полчаса орали друг на друга, переходили из комнаты в комнату и говорили, говорили…

— Это моя жизнь! Моя! — кричала Регина. — Это моя жизнь, и я сама ею распоряжаюсь, как распоряжаюсь собственным телом, собственной головой, вообще своим "я". Я принадлежу сама себе и больше никому — или тому, кому хочу. Я сама распоряжаюсь своей жизнью и сама несу ответственность за последствия. Оставь это свое «шляться по мужикам»… Ты хочешь меня оскорбить. Это глупо. Ты прекрасно знаешь, что я ни по каким мужикам не шлялась. Просто… Ах, ладно. Ты старше меня, но ты так ничего за всю свою жизнь в любви и не понял. Теперь ты доволен?

— Боже мой! Ты говоришь так, будто это все меня не касается! Будто это исключительно твое дело!

Разве ты не видишь, что наша жизнь разрушена — и разрушена тобой! Разве ты можешь в чем-нибудь меня упрекнуть? Как на духу — мне никогда никто, кроме тебя, за все восемь лет не был нужен…

"Да, разумеется, все из-за моей прихоти. Сидела, плевала в потолок, скучно мне было и делать нечего Тогда и подумалось — а почему бы не изменить мужу?

Так просто, наверное, чтобы тебе насолить… Он не может поверить, что я просто о нем не думала, не могла думать. Вернее, думала, что нехорошо, что несправедливо по отношению к нему. Но эти мысли решительно ни на что не влияли и ничего не могли изменить… Любовь — это обстоятельство неодолимой силы, во всяком случае в моей жизни получилось именно так".

— Ты даже о дочери не подумала! — бушевал Игорь. Здесь он был прав. Если что-то и кололо Регинину совесть, это дочка, но признаваться в этом она не собиралась.

— Какое открытие! Ты, оказывается, живешь ради нашей дочки! А не преувеличение ли это, друг мой?

По-моему, тебе лень ею заниматься. Я не говорю о таких прозаических вещах, как накормить, постирать… Когда ты последний раз с ней арифметикой занимался? Уроки проверял? И собственной жизни помимо дочкиной у тебя нет, и интересов собственных помимо интересов дочки у тебя тоже нет? Конечно, давай теперь скрепя сердце и сжав зубы будем ради нашей дочери делать вид, что ничего не происходит.