Хомомахия

Танец цветка.

Крылья носа, как паруса – первый вдох. Сладость животворного воздуха обжигает легкие. Сгораю в пламени желания не делать выдох. И вспоминаю, что за выдохом возможен снова вдох. Смеюсь, выгоняя воздух из легких. Не могу сдержаться – верный друг отвернулся, чтобы не видеть созданий тьмы, подкрадывающихся на свет и звук. Снова столь же сладостный вдох. Открываю глаза.

И смех умирает, ибо – я танцую.

Танец цветка.

Солнца нет. Так же, как и отсутствуют создания тьмы. Река о имени Время застыла, скованная мраком. Пространство скорчилось в пароксизме агонии. Почва вокруг меня, как зловонное болото, в котором царствует гниение и тлен. И даже ветер несет мертвенный холод далеких безвоздушных миров. И следующий вдох объясняет – это сладость мертвечины.

Здесь нет ничего, но – я танцую.

Танец цветка.

Слабые ноги дрожат. Мышцы так давно не работали, что даже мысль о шаге заставляет вздрогнуть. Да и куда шагать? Вокруг трясина, бездонная топь. Балансируя на малюсеньком островке, встаю. Поднимаюсь во весь рост.

Чтобы посмотреть вдаль.

Снова, как и в былые времена, ощутить размах и ширь просторов. Чтобы понять, что просто изменилось Пространство, а место все тоже.

Чтобы понять – я танцую.

Танец цветка.

В Пространстве, где нет ничего и никого.

На волнах реки по имени Время, что закружилась на одном месте в водовороте.

В сером шершавом бетоне. И в нависающем потолке. В безумстве вечных ламп. Ограниченное стенами Пространство с застывшей рекой по имени Время. Практически мертвое тело с закрытыми глазами. До безумия живое тело с распахнутым сознанием, которое не способно сообщить о том, что – я танцую.

Танец цветка.

Абсолютная неподвижность. Жизнь только в биении сердца. И даже мой верный друг согласен с этим звуком. Тишина вновь повернулась лицом – и лик этот безобразен. И выкрикнув все, что думаю, разозлившись на этот мир с мерзким лицом, проклиная себя, делаю первый шаг. Даже зная, что некуда идти. Даже не сомневаясь, что ничего не выйдет.

Пусть маленький, но первый шаг.

Пусть ничтожный и бессмысленный, но – лишь бы что-то.

Пусть в никуда, но это лучше, чем знать, что ничего и никогда.

Нога проваливается в податливую почву. Какое неловкое танцевальное па! Надеюсь никто не заметит этой нелепости, ибо красота – это то единственное, что заставляет закричать во весь голос – я танцую.

Танец цветка.

Никто не слышит. Мысли отскакивают от бетонных стен. Потолок давит. Непослушные ноги дрожат, и следующее движение так не похоже на танец. Падаю лицом вниз. Серый асфальт летит навстречу. Настолько быстро, что не успеваю понять, как это вышло. Боль – внезапная и всепоглощающая – взрывается в сознании, разрушая так долго и терпеливо выстроенный танец.

Забываю, что – я танцую.

Танец цветка.

Растекаюсь по поверхности, занимая малейшие неровности своим телом. Аморфное и податливое – оно сейчас стремиться избавиться от боли. Изменяя форму, подстраиваюсь под пространство. И это тоже инстинкт. Если не сейчас, то и никогда. Вязкое и текучее – тело растекается по серой поверхности, формируя лужу. Пока бесформенную и бесцельную. Но – это пока. В луже есть информация. Это сознание и мысли. Это будущая жизнь.

Я снова танцую.

Танец цветка.

Где-то рядом река по имени Время. Вспоминаю, что в последний раз она была скована мраком. Разбудить реку по имени Время – вот цель, которая формирует тело. Руки вновь ищут друг друга, зная, что в соприкосновении жизнь. Лицо – утерянное в пространстве – нахожу там, где и не ожидал. Где-то за спиной. Но не удивляюсь. Знание того, что все изменилось, пришло так же естественно, как приходит сон – уставшее сознание просто выключает свет.

Перетекаю по поверхности к реке. Выбирая направление интуитивно. Это все, что у меня есть – интуиция и желание танцевать. Не смотря ни на что. Все, что у меня есть – сознание и желание жить.

Поэтому – я танцую.

Танец цветка.

Формирую из воды руки и поднимаю их вверх. Медленно, словно мне трудно преодолеть силу тяжести. Или сопротивление воздуха. Просачиваюсь сквозь густой вязкий воздух ограниченного стенами Пространства. Лицо снова между рук и рот открыт в крике. Не боюсь – просто кричу от боли и ненависти.

Почему никто не видит, что – я танцую.

Танец цветка.

Снова поднимаюсь на ноги. Трудно, тяжело, но другого пути нет. Снова первый шаг со стопудовой гирей на правой ноге. А левая, похоже, срослась с асфальтом. Так и стою: руки – ветви, тело – ствол, ноги – корни. А лицо – прекрасный цветок, красоту которого никто не видит. Или не замечает. Как эта девушка, которая прошла мимо. Настолько быстро, что когда закричал, было уже поздно. В сером Пространстве никого. Словно мое видение – бред умалишенного. Мой крик – бессмысленное сотрясение вселенной. А танец абсурден.

И, тем не менее, – я танцую.

Танец цветка.

Потому что именно здесь и сейчас я живу. В этом танце. В этом Пространстве на берегу мертвой реки по имени Время. Я не помню, что было и не знаю, что будет. Я просто живу Настоящим.

Я танцую.

Танец цветка.

Вечный танец жизни на берегу всегда живой реки по имени Время в Пространстве, где жизнь не заканчивается никогда.

В какой-то момент Егор почувствовал, как тело стало легким: он перестал ощущать его, и, – воспарив, увидел лежащего человека со стороны, точнее, сверху. Он очень сильно опечалился – со стороны тело выглядело, если еще не мертвым, то уже смертельно больным. Черты лица заострились, на губах трещины, тело в джинсах и футболке выглядело очень худым.

Он посмотрел в сторону Аделаиды Павловны. Полная женщина. Куча жировой и белковой массы. Засохшая кровь на разбитом лице.

Он увидел, как тело Егора медленно перемещается – сначала на бок, потом на руки и колени, и вперед, – к выживанию.

В пустом тоннеле под равнодушным немигающим светом ламп неподвижно лежали два тела. Одно – необратимо мертвое. Другое тело – усталое, изможденное, то ли думало о выживании, то ли грезило в полудреме.

Инстинкт самосохранения второго тела сделал правильный выбор.

14

Они сидели вокруг мотоциклиста. Егор, увидев это издалека, подумал, что у Василия ничего не получилось. Он не смог открыть дверь. Когда он дошел до них, Влад со злобой в голосе сказал:

– Ты на счет двери прикололся или как?

Они смотрели на него, ожидая ответа, а Егор смотрел на стену тоннеля.

Двери не было.

Молоток со сломанной рукоятью и высохший труп были.

А дверь отсутствовала.

Егор подошел к бетонной стене, пощупал обеими руками и сказал с неподдельным недоумением в голосе:

– Она была здесь. Железная дверь без ручки с маленьким отверстием в области замка. Я прекрасно помню, как осмотрел её со всех сторон.

– Знаешь, Егор, а я тебе не верю, – сказал Василий. Он встал и подошел к нему.

– Я вот думаю, зачем ты нас обрадовал, отправил вперед, а сам остался? – Василий говорил так, словно рассуждал, задавая вопросы, ответы на которые он уже знал. Или думал, что знает. – Мы ушли, а ты остался рядом с трупом. Может, стоит вернуться назад и посмотреть, как там труп Аделаиды Павловны? А, Егор, надо нам вернуться и посмотреть? – задал он вопрос, сделав акцент на последних словах.

– Вернись и посмотри, – ответил Егор, пожав плечами и глядя прямо в глаза собеседнику.

Через минуту, которая показалась вечностью, Василий отвел глаза и сказал:

– Так все-таки, дверь была или нет?

– Дверь была, и это самое хреновое – если дверь мигрирует в тоннеле, нам её не найти и не открыть. Или еще один вариант – дверь может найти только одиночка: мотоциклист, как и я, был один, когда нашел её.

– Опять предположения и домыслы, – сказал Влад, – в этом гребаном месте когда-нибудь будет какая-либо определенность?

Никто ему не ответил. В молчании они расположились на асфальте: кто лежал, как Егор и Влад, кто сидел, привалившись к стене, как девушки. И только Василий, который сначала сел, затем быстро встал и перед тем, как уйти, сказал:

– Пойду вперед, посмотрю, может Егор прав.

Ребята молча проводили его глазами, и, когда шаги стихли вдали, Саша спросила, обращаясь к Егору:

– Ты, действительно, не притронулся к телу Аделаиды?

– Почему тебя это волнует? – ответил вопросом на вопрос Егор.

– Меня это нисколько не волнует, – сказала Саша, – но, тем не менее, ответь на мой вопрос.

Егор переместил свое тело в сидячее положение, повернулся лицом к Саше и, задумчиво глядя на неё, сказал:

– Труп Аделаиды Павловны я не тронул, но что было бы, если бы я сделал это? Что ты бы сделала или подумала обо мне? Что изменилось бы вообще, если бы я откусил от неё кусок?

Не услышав ответа, он кивнул. Все так, как он и думал. Они все были бы рады, если бы он отведал мясо убитой женщины. Тогда бы они со спокойной совестью, – не мы первые это сделали, не мы это начали, – могли для себя решить проблему.

Проблему столкновения человеческой морали и голода, которую каждый для себя решает сам, потому что универсального решения нет, и не будет. Нравственные принципы или инстинкт самосохранения? Заложенный природой запрет или смертельный голод? Добро или зло, хотя стоит ли так ставить вопрос? Может, правильно – жизнь или смерть?

Извечная бессмысленная борьба, ибо победителя нет, и никогда не будет.

Егор проснулся и посмотрел на часы. Девять часов утра. Или вечера. Хотя это неважно – он утратил чувство времени, как ненужный атавизм. Гораздо важнее то, что во сне он сидел в воде и, погрузив лицо в её прохладу, утолял жажду. Пил и не мог напиться. Довольно фыркал, радовался и снова пил.

Пробуждение, как самое большое разочарование в его жизни: проснувшись с ощущением сухой корки во рту, он проклял ту реальность, в которую попал.

Влад спал, свернувшись, как эмбрион. Маша спала, привалившись на плечо Саши, которая сидела с закрытыми глазами. Может, спала, а, может, нет.

Он смотрел на девушку, пытаясь вспомнить те ощущения, которые у него возникли при первой встрече. Какое-то волнение, необычная радость и душевный подъем. Ничего этого уже не было, впрочем, и девушка уже другая. В той далекой жизни, спокойной и сытой, предопределенной на несколько дней вперед, она была жизнерадостна и привлекательна. Легкий поворот головы в аэропорту навстречу его взгляду – незабываемое событие в его жизни. И понял он это только сейчас.

Егор сидел, смотрел на Сашу и вспоминал те мелочи, из которых состоит жизнь. Обычная человеческая жизнь от рождения до смерти. Пустяшные происшествия, которые остаются в памяти навсегда. И поворотные события жизни, ложащиеся в основу провалов в памяти. Случайные встречи и судьбоносные решения. Еле заметные прикосновения счастья и ежедневная муть бытия.

– Что смотришь?

Егор стряхнул с себя оцепенение и увидел, что Саша смотрит на него.

– Да, так, вспоминал, – неопределенно ответил он.

– Вспоминал нашу первую встречу? – словно прочитав его мысли, спросила Саша. И, не дожидаясь ответа, продолжила:

– Я только что думала об этом. Там в аэропорту, когда я тебя увидела, мне показалось, что, если я не обернусь посмотреть на тебя, то не смогу избавится от ощущения утраты. Знаешь, как нестерпимый зуд – пока не почешешь зудящее место, не пройдет. И вот теперь я думаю, что надо было перетерпеть. Перетерпеть из последних сил. Если бы мы с Машей тогда не обернулись, ничего этого бы не было. Мы разошлись бы, как в море корабли, и прежняя жизнь шла бы своим чередом – от маленьких повседневных радостей к большим счастливым событиям, в которых ты бы отсутствовал.

Все время, пока она говорила, её лицо не менялось. Она равнодушно смотрела на Егора, словно на пустое место. Затем отвела взгляд в сторону.

– Если бы, да кабы, – сказал Егор, – человеческая жизнь не знает сослагательного наклонения.

– Я вот думаю, что ты во всем виноват, – продолжила говорить Саша, глядя перед собой, словно не слыша слов Егора, – это из-за тебя все случилось. Если бы тебя не было в автобусе, может, мы не въехали бы в этот проклятый тоннель. Или, уже оказавшись в нем, надо было сидеть в автобусе и не слушать твои бредни. Я ведь знала, что все, кто любит читать Стивена Кинга, Лафкравта и других подобных безумных писателей, – больные на голову люди, которые не могут реально оценивать обстановку. Они в любой ситуации увидят или смертельный ужас, или другой мир, или неминуемую смерть, хотя ничего подобного быть не может. Они увидят то, что хотят увидеть. Эти моральные уроды живут в своем больном сознании, и заражают все вокруг себя этим безумием.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.