Гарики из Атлантиды (сборник)

185

Когда вседневная рутина

завьет углы, как паутина,

плесни в нее вином из кружки

и выставь хером дверь подружки.

186

Посмертной славы сладкий сок

я променял шутя

на ежедневный долгий сон

и озеро питья.

187

Пренебрегая слишком долго

игрой супружеского долга,

не удивляйся, что жена

с утра слегка раздражена.

188

В роскошных юбочках из замши

гуляют юные девчонки;

однако, никому не дамши,

не одолеть такой юбчонки.

189

Отливом завершается прилив,

похмельями венчаются угары,

эпоха, через кровь перевалив,

кончается, кропая мемуары.

190

Я не гожусь в друзья аскетам,

их взгляд недвижен и мертвящ,

когда под водку с винегретом

я тереблю бараний хрящ.

191

Он обречен, мой бедный стих,

лишь в устном чтении звучать,

свинья способностей моих

рожает только непечать.

192

Не хлопочи из кожи вон,

ища разгадки мироздания,

а пей с подругой самогон

на пне от дерева познания.

193

Пускай отправлюсь я в расход,

когда придет лихое время,

ростками смеха прорастет

мое извергнутое семя.

194

Стихи мои под влагу белую

читаться будут повсеместно,

пока детей не в колбе делают,

а древним способом прелестным.

195

Тверды слова, бестрепетна рука,

но страшно то во сне, то наяву:

без отдыха и без черновика

единственную жизнь свою живу.

196

Для одной на свете цели

все бы средства хороши:

пепел дней, что зря сгорели,

подмести с лица души.

197

Плыву сквозь годы сладкой лени,

спокойной радостью несомый,

что в тьму грядущих поколений

уже отправил хромосомы.

198

В России даже ветреные ветры,

дышавшие озоном обновления,

надули на века и километры

палачества, крушений и растления.

199

Жизнь полна шипами и укусами,

болями и минусами грустными,

но, когда у жизни только плюсы,

вид ее становится приплюснутым.

200

Лишенный корысти на зависть врагам,

я просто корыстно уверен:

отсутствие денег – примета к деньгам,

а лишние деньги – к потерям.

201

Душа засыпает послушно,

вкушая лишь то, что дают;

в России всегда было душно,

а затхлость рождает уют.

202

Сплетни, дрязги, пересуды,

слухов мутная волна;

чем изысканней сосуды,

тем гавней струя гавна.

203

Проживая легко и приятно,

не терзаюсь я совестью в полночах,

на душе моей темные пятна

по размеру не более солнечных.

204

Сейчас в любом из нас так много

смешалось разных лиц и наций,

что голова, как синагога,

полна святынь и спекуляций.

205

Бог сутулится в облачной темени,

матерится простуженным шепотом

и стирает дыханием времени

наши дерганья опыт за опытом.

206

Поскольку мир – сплошной бардак,

в нем бабы ценятся везде,

искусство бабы – это как,

а ум – кому, когда и где.

207

Нас не мучает бессонница,

мы с рождения обучены:

все, что к худшему не клонится,

поворачивает к лучшему.

208

Когда бы Бог в свою обитель

меня живым прибрал к рукам,

имел бы Он путеводитель

и по небесным бардакам.

209

Зачем, не видя дальше конуры

и силы расточая не по средствам,

рожденные для веры и игры,

мы заняты трудом и самоедством?

210

Судьба, фортуна, провидение —

конечно, факт, а не химера,

но в целом жизнь – произведение

ума, характера и хера.

211

Восхищая страну вероломством,

соблазнясь на лимонные рощи,

уезжают евреи с потомством,

оставляя сердца и жилплощадь.

212

Мы брызгаем словесный кипяток,

пока поодиночке и гуртом

трамбует нас асфальтовый каток,

в чем с искренностью кается потом.

213

Я мироздания пирог

в патриархальном вижу духе:

над нами – власть, над нею – Бог,

над Ним – лучи, жара и мухи.

214

Текучка постепенных перемен

потери возмещает лишь отчасти:

в нас опытность вливается взамен

энергии, зубов, кудрей и страсти.

215

Сижу, работая упорно,

и грустно вижу с возмужанием:

пока идея ищет форму,

она скудеет содержанием.

216

Когда живешь в разгар эпохи

высоких слов и низких дел,

не оставляй на завтра крохи,

которых нынче не доел.

217

В мертвящем климате неволи

мы ощутимее живем:

чем гуще фон тоски и боли,

тем ярче проблески на нем.

218

Фигура выкажет сама

себя под кофтой и халатом,

и при наличии ума

разумно быть мудаковатым.

219

У нас едва лишь Божья искра

пробьется где-то под пером,

бежит восторженно и быстро

толпа ценителей с ведром.

220

Судьба кидает чет и нечет

и делит жизни, как река:

кто свиньям бисер пылко мечет,

а кто – коптит окорока.

221

Всеведущий, следит за нами Бог,

но думаю, вокруг едва взгляну,

что все-таки и Он, конечно, мог

забыть одну отдельную страну.

222

Больней всего свыкаться с тем,

что чудный возраст не воротится,

когда могли любой гарем

легко спасти от безработицы.

223

Несладко жить в реальном мире,

где всюду рыла, хари, суки;

блажен, кто булькает на лире

и упоен, как муха в супе.

224

Костер любви чреват распадом,

но угли я не ворошу:

огонь, пошедший серым чадом,

я новым пламенем гашу.

225

Живая речь – живое чудо,

балет ума и языка,

а без нее мудрец-зануда

кошмарней даже мудака.

226

По животной, по стадной природе

не гуляющий сам по себе,

человек, как потерянный, бродит,

не найдясь в коллективной судьбе.

227

Живя блаженно, как в нирване,

я никуда стремглав не кинусь,

надежд, страстей и упований

уже погас под жопой примус.

228

Среди тревог, тоски и мук

на всем земном пути недлинном

в углу души стоит сундук

с мечтой под пухом нафталинным.

229

Приметы жизни сокровенны,

хотя известны с давних пор:

жизнь – это влажность, перемены,

движенье, гибкость и напор.

230

А если нас какая сука

начнет учить не воровать,

то улетит быстрее звука,

который будет издавать.

231

Струю вина мы дымом сушим

и начинаем чушь молоть,

чтоб утолить душою душу,

как утоляют плотью плоть.

232

У Бога нету черт лица,

исходной точки и границы,

самопознание Творца

Его твореньями творится.

233

Не лежи в чужих кроватях,

если нету наслаждения,

очень стыдно, милый, мять их

лишь для самоутверждения.

234

Совесть Бога – это странные,

и не в каждом поколении,

души, мучимые ранами

при любом чужом ранении.

235

Не года вредят горению,

а успешные дела:

души склонны к ожирению

не слабее, чем тела.

236

Весь день дышу я пылью книжной,

а попадая снова к людям,

себя с отчетливостью вижу

цветком, засушенным в Талмуде.

237

Мир полон жалости, соплей

и филантропии унылой,

но нету зла на свете злей

добра, внедряемого силой.

238

В меня при родах юркнул бес,

маня гулять и веселиться,

но так по старости облез,

что тих теперь, как ангелица.

239

В струе синеватого дыма

с утра я сижу за столом

и время, текущее мимо,

своим согреваю теплом.

240

Для баб одежды мишура —

как апельсину кожура,

где плод порой сухой и синий

и очень слабо апельсиний.

241

Я раньше чтил высоколобость

и думал: вот ума палата,

теперь ушла былая робость —

есть мудаки со лбом Сократа.

242

В чем цель творенья – неизвестно,

а мы – не смеем размышлять,

хотя порою интересно,

зачем то та, то эта блядь.

243

Кто свой дар сберег и вырастил,

начинает путь подвижника:

ощутил, обдумал, выразил —

и спокойно ждешь булыжника.

244

В природе есть похожести опасные,

где стоит, спохватясь, остановиться:

великое похоже на прекрасное,

но пропасти змеятся на границе.

245

И я познанием увлекся бы,

но плохо с умственной поэтикой:

Создатель мыслит парадоксами,

а я – убогой арифметикой.

246

Философов труды сильней всего

античных мудрецов напоминают:

те знали, что не знают ничего,

а эти даже этого не знают.

247

В нас не простая кровь течет,

в ней Божий дух, как хмель в вине,

нас жар сотворчества влечет

к бумаге, женщине, струне.

248

Источник мыслей вулканичен:

за изверженьем – вновь ни слова;

антракт весьма гигиеничен

для заливания спиртного.

249

Все хаосы, броженья и анархии,

бунты и сокрушения основ

кончаются устройством иерархии

с иным распределением чинов.

250

Я – человек: ем пищу ложкой

и не охочусь при луне;

а раньше был, наверно, кошкой —

уж очень суки злы ко мне.

251

Прочтет с улыбкою потомок

про кровь и грязь моей эпохи,

так улыбается ребенок

на похоронной суматохе.

252

В течение всех лет моих и дней

желания мне были по плечу,

сегодня я хочу всего сильней

понять, чего сегодня я хочу.

253

Вылистав завалы книжной ветоши,

вылущив зерно взошедших дум,

жарко друг о друга посоветовшись,

люди поступают наобум.

254

В подвижном земном переменчивом мире

с душой совершаются странные вещи:

душа то становится чище и шире,

а то усыхает, черствея зловеще.

255

Лентяй, люблю я дня конец

в дыму застольных посиделок,

а не лентяй ли был Творец,

оставив столько недоделок?

256

Есть нечто выше бытия —

оно смягчает будни быта

и дарит радость забытья,

отъемля мысли от корыта.

257

Когда плодами просвещения

любуюсь я без восхищения,

то вспоминаю как пример,

что был неграмотен Гомер.

258

Во всем, что каждый выбирает,

покуда тянется прогулка,

его наследственность играет,

как музыкальная шкатулка.

259

У разума, печального провидца,

характер на решения скупой,

история поэтому творится

убийцами, святыми и толпой.

260

Один критерий нам по силам,

чтоб мерить гения заслугу:

на сколько лет затормозил он

свою научную округу.

261

Есть в природе гармония вещая,

от нее наши вкусы и нормы,

отчего содержание женщины —

это прежде всего ее формы.

262

Когда внутри бесплодно пусто,

душа становится присоской,

и жадно гложется искусство,

не проницая хлади плоской.

263

Где нет огня, где нет игры,

фонтана жизни нет,

линяют сочные пиры

в докучливый обед.

264

Я три услады в жизни знал,

предавшись трем любовям:

перу я с бабой изменял,

а с выпивкой – обоим.

265

Мне выпал путь простей простого:

не жрец, не тенор, не герой,

зато в пирах гурманов слова

бывал я поваром порой.

266

Труднее всего сохранить

в толкучке, текучей, как дым,

искусство и мужество быть

всего лишь собою самим.

267

Туманны наши мысли, и напрасно

старание постичь их суть и связь,

а те, кто мог бы выразить их ясно, —

безмолвствуют, народом притворясь.

268

Покинь резец и кисть, легко треножник

оставь, когда в округе зреет пир,

но помни меру выпивки, художник,

похмельных наших мук не стоит мир.

269

Если с прочим трудящимся воинством

нас поглотят конторские пасти,

я стерплю эту долю с достоинством,

ибо служба – не срам, а несчастье.

270

Еще природа властна надо мной

и сладко мне прельстительное рабство,

когда вдруг оживляешься весной

и дикое в душе клокочет блядство.

271

В литературе гладь и тишь,

и пир казенных потаскушек,

порой гора рождает мышь,

но по мышу палят из пушек.

272

Едва лишь, еще незаметна,

зари образуется завязь,

орут петухи беззаветно,

ускорить рассвет напрягаясь.

273

Все музы ныне, хлеба ради,

торгуют краской для ресниц,

а Клио – прямо вышла в бляди,

хотя не прямо из девиц.

274

Всякий шум и всякий ропот,

недовольства всплеск любой

излечим, как учит опыт,

страхом, пивом и халвой.

275

Дойти до истины немыслимо,

пока не очень тянет к ней,

а миф изящнее, чем истина,

гораздо выше и стройней.

276

Кого томит ума пытливость,

кого трезвон монет смущает,

кого тревожит ног потливость —

и столь же душу поглощает.

277

Старея на пути сквозь бытие,

мы свойство не утрачиваем детское:

судьба дарует каждому свое,

а нравится и хочется – соседское.

278

Во тьме тревог и унижений

в душе крепчает благодатно

способность смутных постижений

того, что разуму невнятно.

279

Когда предел влечения высок

и нету утоленья ни на малость,

утешность облегчения несет

внезапная последняя усталость.

280

Размышлять о природе вещей

нас нужда и тоска припекает,

жажда сузить зловещую щель,

сквозь которую жизнь утекает.

281

Психи, одиночки, дилетанты

в яром и слепом ожесточении,

совести и чести дебютанты

бьются в обреченном ополчении.

282

И спасибо, фортуна, тебе

за мою эту странность старушью,

что был тверд в настоящей беде

и рыдал над чувствительной чушью.

283

Когда мы ищем, вожделея,

сигналы, знаки и огни,

то чем знамения темнее,

тем впечатляющей они.

284

Старики сидят, судача,

как мельчают поколения,

и от них течет, прозрачен,

запах мудрости и тления.

285

Я тяготел к проблемам общим,

искал вселенские узлы,

а познавал – зато на ощупь —

конкретных частностей углы.

286

Жизнь становится дивной игрой

сразу после того, как поймешь,

что ничем и ни в чем не герой

и что выигрыш – в том, что живешь.

287

Красоте не дано отнимать,

а уродство – конец и разруха:

жизнь дарует красавица мать,

а уносит – косая старуха.

288

Живу я, как однажды обнаружил

по горестному чувству неуюта, —

чужой и неприкаянно ненужный,

как памятник забытому кому-то.

289

Певцов коронует могила:

Россия их душит и губит,

и чем их быстрее убила,

тем больше впоследствии любит.

290

Мы все общенья с Богом жаждем,

как жаждут грешник и монах,

а личный бог живет при каждом —

в душе, талантах и штанах.

291

Сейчас терпение и труд,

насколько в них осталось толку,

в итоге тренья перетрут

лишь выю, шею или холку.

292

Друзья дымят, и стол вином запятнан,

и длится спор, застигнутый рассветом, —

нужны года, чтоб зрением обратным

увидеть, сколько счастья было в этом.

293

Наш дух и после нас живет в природе —

так в памяти былое угасает,

но слово, дуновение, мелодия —

и все из ниоткуда воскресает.

294

Когда со всех сторон приходит лихо

и свет уже растаял вдалеке,

единственный в безвыходности выход —

собрать себя и выжить в тупике.

295

Под радио немолчный голос волчий

в колеблющийся смутный день осенний

становится осознанней и громче

предчувствие глубоких потрясений.

296

У духа, как у плоти, есть позывы,

но плотские – крепчают, разъярясь,

а духа просьбы тонки и пугливы

и гаснут, незаметно испарясь.

297

Носить одежду – лицемерие,

поскольку ясно, что под ней,

но в этом скрыто суеверие,

что станет скрытое видней.

298

Все в этой жизни так устроено,

что есть всему свои весы,

но хоть и каждый прав по-своему,

а сукин сын есть сукин сын.

299

Не столько душная держава

питомца гонит нелюбимого,

сколь жажда жизненного жанра,

в России неосуществимого.

300

Друзей вокруг осталось мало:

кому с утра все шло некстати,

кого средь бела дня сломало,

кого согнуло на закате.

301

Трудно жить: везде ухабы,

жажда точит и грызет;

что с того, что любят бабы,

если в карты не везее?

302

Когда, глотая кровь и зубы,

мне доведется покачнуться,

я вас прошу, глаза и губы,

не подвести и улыбнуться.

303

Уже мне ветер парус потрепал,

рули не держат заданного галса,

простите мне, с кем я не переспал,

особенно – кого не домогался.

304

Надежды очень пылки в пору раннюю,

но время, принося дыханье ночи,

дороги наши к разочарованию

от раза к разу делает короче.

305

Мы кишмя кишим, суета снует,

злоба в воздухе кипятком бурлит,

а на кладбище – соловей поет,

чистый звук точа вдоль покоя плит.

306

Обрызгивая кровью каждый лист,

история нам пишется не впрок,

и кажется порой, что Бог – садист

и нами утоляет свой порок.

307

Мне глядеть на сверстников то грустно,

то досадно, только и всего:

разум, торжествующий над чувством,

рано торжествует торжество.

308

Неужто вы не замечали,

как, подголоском хору вторя,

есть в торжестве налет печали

и привкус праздника у горя?

309

Внешним пламенем согрета

и внутри полна огня,

красота посредством света —

чем-то мудрости родня.

310

Я жизнь любил весьма усердно,

я был решителен и грешен,

за что во дни, где станет скверно,

я буду памятью утешен.

311

Меня порою даже забавляет

возможность грабежей или пожаров:

реальная опасность исцеляет

от множества надуманных кошмаров.

312

Не потому ль добро в углу

так часто сетует и плачет,

что разум всюду служит злу

с гораздо большею отдачей?

313

А назад не гляди, уходя,

выбрав тот из часов непогожих,

когда с неба потоки дождя

скроют слезы твои от прохожих.

314

В России удивительней всего

привычка от партера до галерки

штаны снимать задолго до того,

как жопа назначается для порки.

315

Сколько б мы по базарам ни спорили,

после споров не ставши умней,

только то, что созвучно истории,

обретает созвучие в ней.

316

Всюду волки сумрачно и глухо

воют озверело и напрасно,

ибо плоти подлинного духа

ничего на свете не опасно.

317

Свыкся и прижился к миру я,

было так и будет по сему,

ибо человек – он не свинья

и привыкнуть может ко всему.

318

Всегда художников плеяда

свой услаждала горький век

струеньем уксуса и яда

на выдающихся коллег.

319

Спеши, подруга! Ветер лет

несет нам осень вместо лета,

уже и лес полураздет,

а ты, дружок, еще одета.

320

Я стал спокойней от бессилья

осилить своды мертвых плит,

лишь узкий шрам, где были крылья,

в часы бессонницы болит.

321

Естественно, что с возрастом трудней

тепло свое раздаривать горстями,

замызгана клеенка наших дней

чужими неопрятными гостями.

322

Поскольку в мире все взаимосвязано

помимо и превыше осознания,

общение с гавном не безнаказанно,

и разны только формы наказания.

323

Опять приходит ночь. Я снова пьян.

Как дивно это сделано в природе,

что музыка далеких фортепьян

к желанию напиться нас приводит.

324

Я жил как все другие люди,

а если в чем-то слишком лично,

то пусть Господь не обессудит

и даст попробовать вторично.

325

Надеюсь, что правду, едва лишь умру,

узнаю при личном свидании,

пока же мы с Богом играем в игру,

что будто Он есть в мироздании.

326

Вполне еще держу я свой стакан,

и стелется мне время, как дорога,

я только не смеюсь по пустякам,

и жизнь моя бедней теперь намного.

327

Быть может, завтра непригодней

для жизни будет, чем вчера,

зато сполна дано сегодня

и ночь до самого утра.

328

Люблю замужних, разведенных,

отпетых, шалых, роковых,

пропащих, шалых, забубенных

и просто баб как таковых.

329

А помнишь, как, из губ напившись яда,

подруга от любви изнемогала

и, слепо бормоча «оставь, не надо»,

расстегивать застежки помогала?

330

Душевного огня прозрачный свет

заметно освещает наши лица,

и, сколько мы живем на свете лет,

свечение меняется, но длится.

331

Я много колобродил и грешил,

презревши воздаяния опасность,

а многое сумел и совершил

единственно, чтоб выяснить напрасность.

332

Есть годы, когда время воспаляется

страстями мятежей и революций,

и только мудрецы живут как яйца:

присутствуют, но глубже не суются.

333

Я в зеркале такой кошмар

вчера увидел утром мглистым,

что из души последний пар

немедля вытек с тихим свистом.

334

Ракеты глотают пространство,

гонимы азартом игры

и блажью земное засранство

продлить на иные миры.

335

Есть нечто вне формы и меры,

вне смысла, вне срока, вне фразы,

что острым предчувствием веры

тревожит незрячий мой разум.

336

А славно бы увидеть, как в одежде

я лягу под венки при свете дня

и женщины, не знавшиеся прежде,

впервой сойдутся вместе у меня.

337

Приятель позвонил, что рядом он,

тоскливо будет вечер нами прожит:

бездарен и пронзительно умен,

застольем наслаждаться он не может.

338

Я жил бегом, но вдруг устал,

и новых мыслей – кот наплакал,

и голова моя пуста,

как юбка, скинутая на пол.

339

Вслед музыке, мятущейся по мускулам,

эпоху, как похмелье, держит плен

расслабленного, вялого и тусклого

кануна неизбежных перемен.

340

У множества людей тоскливы лица,

готовые к любому выражению,

когда бы пофартило прислониться

к любому, но сплоченному движению.

341

Я в этой жизни – только странник

и вновь уйду в пространство ночи,

когда души отверстый краник

тепло свое сполна расточит.

342

Бери меня, мотив, томи, зови,

тянись неодолимо и протяжно,

все песни мы поее лишь о любви,

а к Богу или дьяволу – неважно.

343

Ревнители канона и традиции

в любой идеологии и нации

усердно служат злу в его полиции,

преследующей жажду изменяться.

344

Мышлением себя не иссушая,

живу я беззаботно, как барсук,

то дьявола, то Бога искушая

соблазном разделить со мной досуг.

345

День – царство зла. Но в час вечерний,

смывая зависть и коварство,

нам разливает виночерпий

добра и кротости лекарство.

346

Подлинность истории – не в бумажной каше,

красящей прошедшее контурно и бледно,

подлинность истории – смех и слезы наши,

тающие в воздухе быстро и бесследно.

347

Надежды, в Бога душу вашу мать!

Надежды! Вам же следует сбываться!

С надеждами прекрасно выпивать,

но очень тяжело опохмеляться.

348

Судьба отнюдь не полностью и строго

во всем руководится небесами:

супруга нам даруется от Бога,

подруг должны разыскивать мы сами.

349

Он не был чванен и спесив,

под юбку в самом лез начале,

и, что мерзавец некрасив,

они уже не замечали.

350

Отвергнувши все компромиссы,

черты преступив и границы,

евреи бегут, будто крысы,

и сразу летят, словно птицы.

351

Зря не верят в мудрость зада

те, кто мыслит головой:

жопа есть – ума не надо,

ибо ум у жопы – свой.

352

И забытья похож восторг,

и обморочна дрожь,

и даже сам предсмертный стон

с любовным хрипом схож.

353

Участь, приятель, заведомо ясную

наша планета готовит себе,

счастье, что жить в эту пору прекрасную

уж не придется ни мне, ни тебе.

354

Ах, любовь, хладнокровным ты – примус,

и становится мужествен трус,

даже минус, возлегши на минус,

от любви превращается в плюс.

355

Послушно готов я гореть на огне,

но только в преддверье огня

Всевышний обязан ответствовать мне,

горят ли, кто хуже меня.

356

Попыткам осветить свою тюрьму,

несчетным видам веры – нет конца,

по образу и духу своему

творим себе мы вечного Творца.

357

Когда мы пьем, бутылка честно

теплом покоя дарит нас,

и мир становится на место,

остановив безумный пляс.

358

Поток судьбы волочит нас, калеча,

о камни дней, то солоных, то пресных,

и дикие душевные увечья

куда разнообразнее телесных.

359

Боюсь, что еврея постигнет в тепле

разжиженность духа и крови:

еврейское семя на мерзлой земле

взрастает гораздо махровей.

360

Кормясь газет эрзацной пищей

и пья журнальный суррогат,

не только духом станешь нищий,

но и рассудком небогат.

361

Зачем Господь, жестокий и великий,

творит огонь, побоище и тьму?

Неужто наши слезы, кровь и крики

любезны и прельстительны Ему?

362

Душа моя, не внемля снам и страхам

на поприще земного приключения,

колеблет между Бахусом и Бахом

свои непостоянные влечения.

363

В музейной тиши галерей

случайным восторгом согретый,

люблю я, усталый еврей,

забиться в сортир с сигаретой.

364

Друзьям и нянькой, и сиделкой

бывал я бедственной порой,

моей души обильной грелкой

лечился даже геморрой.

365

Подумав к вечеру о вечности,

где будет холодно и склизко,

нельзя не чувствовать сердечности

к девице, свежей, как редиска.

366

Ум полон гибкости и хамства,

когда он с совестью в борьбе,

мы никому не лжем так часто

и так удачно, как себе.

367

Гуляки, выветрясь в руины,

полезны миру даже старыми,

служа прогрессу медицины

симптомами и гонорарами.