Горский диалект… лясны дзед, да это ж де Фокс с гномами болтать навострился. Что там насчет дел Серпенте в Загорье, а, Йорик?

– Какой же он твой, – осторожно уточнил капрал, в свою очередь, покосившись на сменивших дислокацию чужеземцев, – ежели мы этого засранца месяц назад за то же самое уже штрафовали, а неделю назад он от нас в темноте дворами сдулся? Здешний он.

– А я его сегодня нанял, – де Фокс был воплощением наглой невозмутимости, – часа два назад.

– А-ага, – наконец-то подал голос виновник происшествия, – господин мне уже и задаток выплатил.

– И как у твоего господина имя? – не оборачиваясь, поинтересовался капрал.

– Эрик Серпенте, мастер Квириллы, – сообщил де Фокс.

Двое десятиградцев у дверей моментально вытянулись в струночку, а третий – вскочил из-за стола, и тоже встал «смирно».

Что ж такое суровый шефангский парень сотворил за тридцать лет с государством трусоватых денежных мешков? Превратил всю страну в один военный лагерь? Или как это понимать?

Оризам – всем троим, а особенно старшему, явно не хотелось неприятностей. Им и музыканта арестовывать не особо хотелось, но, по всему видать, здорово он их допек.

– Нам же, мастер Серпенте, в холодную вас тащить резона нет, – старший развел руками, – штраф – это по закону будет, все чин чином, только проследите, чтобы больше недозволенных песен не было.

Глаза его округлились, когда он увидел золотую монету, настоящий десятиградский аскад. Новенький, будто только что с монетного двора. Какой бы штраф не измыслил пожилой капрал, на золото он явно не рассчитывал.

– Думаю, тут наберется на пяток штрафов, – де Фокс вновь заговорил прежним, не по-хорошему спокойным голосом. – У нас не принято прерывать песню, если она хороша. Лютню! – он протянул руку, и новоявленный слуга послушно отдал инструмент. – Держи, – и лютня оказалась в руках обалдевшего Йорика. – А ты, умник, – шефанго вперил взгляд в музыканта, – слушай и учись, как надо петь и играть.

Опять он захватил инициативу. И как с этим бороться?

Йорик пробежался по ладам – хвала богам, инструмент не расстроился от грубого обращения, и не придется тратить время на подкручивание колков, не убегут сквозь пальцы мгновения, унося напряженное внимание всего зала.

Лови момент, сиэх![38] Ты чувствуешь, слышишь, сейчас эти люди не разумом – сердцем примут каждое твое слово. Каждый слог твоей песни…

Кто другой, может, и смог бы остановиться, потому что здесь и сейчас это было наилучшим вариантом. Йорик не смог. И сам с легким изумлением восхитился чистотой и ясностью сорвавшейся из-под пальцев музыки.

Его музыки.

– Язви тебя, – капрал замер, не донеся аскад до кошеля, – то ж покойник Хазак…

– Господин Хазак… – пролепетал музыкант, – маэстро… на моей лютне…

Йорик только ухмыльнулся, и закрыл глаза, вызывая в памяти облик Легенды, Удентальской Вдовы, для которой когда-то (просто так, чтобы позлить лишний раз), была написана эта песня.

Последний аккорд, последний, серебряно-синий звон струн, которые просто не могли так звучать. Это лютня, обычная лютня. Глубокий, печальный отзвук погасал под низкими сводами зала, в полной тишине. Долго. Йорику как раз хватило времени подумать о том, сколько человек, из тех, что слушали его в почти благоговейном молчании, побегут доносить, как только десятиградцы отойдут от дверей.

А еще о том, каким чудом прижилось в этих краях заграничное слово «маэстро».

– Насчет покойников-то и распоряжений никаких нет, – потерянно заметил капрал, – арестовать или там еще чего… а как, ежели он помер?

– Доложить обо мне тебе никто не мешает, – Йорик забросил лютню за спину, машинально, даже не подумав о том, что инструмент-то чужой. – Вот и доложи, мол, Йорик Хас… гм, Ярни Хазак и Эльрик де Фокс объявились в Вайскове.

– Главное, не перепутай ничего, – подхватил де Фокс, – а то знаю я вас, так и норовите имя переврать.

– Не перепутает, – Йорик обвел глазами зал, чуть повысил голос, – доложи, что Ярни Хазак приехал в Вайсков, чтобы узнать, помнят ли здесь еще юную княжну Ядвигу. Поклонятся ли ей, как госпоже, когда я заставлю Удентальскую Вдову убраться из Гиени?

…Все неожиданно. Спонтанно. Все кувырком, и ладно хоть не вдребезги. Йорик хотел бы разозлиться на де Фокса, на преступную легкомысленность, на непредсказуемость, из-за которой события приобретают опасную остроту, и почти не остается времени на то, чтобы сориентироваться в ситуации, но не было ни злости, ни возмущения. А было вдохновение – как волна, и веселое кипение крови, и обострившиеся чувства – все шесть, выхватывающие из разом взметнувшегося гула голосов отдельные, осмысленные вопросы и возгласы.

Да, Ядвига жива. Ей четырнадцать лет, и она превратилась в настоящую красавицу. Да, она похожа на своего отца, погибшего от рук наемников Удентальской Вдовы. Да, характером она удалась в свою матушку, чья смерть тоже на совести королевы Загорья. Да, она помнит о своих подданных, болеет за них душой, и всем сердцем стремится вернуться на родную землю…

Что?…

Ох, вот этот вопрос оказался полной неожиданностью. Йорик сохранил лицо, и со всей возможной убедительностью сообщил, что нет, у него и в мыслях не было взять юную Ядвигу в жены. Он – всего лишь бывший капитан удентальской гвардии, а княжна непременно найдет себе мужа, равного ей и по происхождению, и по воспитанию.

– Это все, конечно, неплохо, воспитание там всякое, – прозвучал из глубины зала раздумчивый, громкий голос, – но с Уденталем породниться, все– таки, было бы лучше.

Обладатель голоса, похоже, выразил мнение большинства. Его поддержали согласным гомоном. Оризы тоскливо шныряли глазами по залу, безнадежно пытаясь запомнить всех потенциальных бунтовщиков.

– Опять же, женишься – воеводой станешь, – напомнили Йорику с другой стороны, – воеводе с королевой воевать сподручней, чем татю лесному. Или Ядвига наша тебе не хороша?

Де Фокс откуда-то из-за плеча издал тихое, но отчетливо-насмешливое шипение. Или это Дхис с комментариями вылез?

– Княжна Ядвига прекрасна, – заверил Йорик, – но замуж выходят по родительскому сговору, или по любви. Покойный воевода прочил свою дочь в жены моему господину, Лойзе Удентальскому. Лойза убит, стало быть, теперь Ядвига вольна выйти замуж за того, кого она полюбит.

– Так постарайся, – посоветовали ему сразу с нескольких сторон, – или про любовь ты только песни складывать можешь, а как до дела доходит – за саблю и на войну?

– Маэстро верен своей единственной любви! – вдруг звонко и абсолютно не вовремя встрял позабытый всеми певец. – Сердце его принадлежит Лене Удентальской, все песни его – о ней, и пусть жестокая Вдова не способна любить, ее ледяная душа не остудит пламени в душе поэта…

В зале вновь стало тихо.

Йорик обернулся к де Фоксу и спросил, тщательно подбирая слова на зароллаше:

– Ну, и зачем ты выручал этого ушлепка?

– Командор, – шефанго ослепительно улыбнулся, – этот ушлепок только что спас тебя от женитьбы.

В зале засиделись до утра, почти до позднего в эту пору рассвета. Оризов так и не выпустили. Де Фокс и его десятиградцы, еще в самом начале стихийно организовавшейся конференции, загнали бедолаг в погреб, да там и заперли до утра, велев, правда, хозяину гостиницы ни в чем пленникам не отказывать. Так что те пропивали на троих золотой штраф, но, по крайней мере, сидели тихо, и на волю не просились.

Йорик тоже пил. И пел. Давно, казалось бы, ороговевшие кончики пальцев начали болеть от жестких струн. И голос сел. Но петь просили еще, и еще. Это было что-то, наполовину забытое: петь не для своих, не для солдат, а для чужих, еще пару часов назад незнакомых людей.

Так странно снова чувствовать, как твои стихи, твоя музыка захватывают, цепляют за душу тех, кто видит тебя в первый раз, кого ты сам видишь впервые. Пока звучит песня, те, кто слушают ее, настраиваются с певцом на одну эмоциональную волну, как будто становятся эмпатами. Как будто они способны тебя понять…

Может и способны. На недолгие, заполненные музыкой минуты.

Здесь, в этой жизни, Йорик складывал песни, пока служил Лойзе, и потом, в Картале. Стихи заливали сердце расплавленным металлом, стихи жгли, и, чтобы не сгореть, их следовало перелить в формы слов и фраз, закалить, сбить все лишнее и с музыкой выпустить на свободу.

Бродячие поэты и музыканты подхватывали его песни, разносили по всем воеводствам, и слухи о том, что Ярни Хазак, убийца и предатель, вовсе не погиб, как заявила королева, разбредались по Загорью вместе с новыми песнями. Королева лгала в одном, может быть, она лгала и в другом?

Кто же виновен в гибели Лойзы Удентальского? Кто виновен в гибели всех других воевод? Их жен и детей, их семей вплоть до самых далеких родственников? И долго ли вольные люди воеводств будут терпеть над собой власть женщины, отнявшей жизнь у их законных правителей?

Песни Йорика не спрашивали об этом.

Но те, кто пел их, и те, кто их слушал, рано или поздно начинали задавать себе вопросы.

И сейчас музыкант, чья лютня страстно и самозабвенно отдавалась музыке, благоговейно повторял вслед за Йориком слова каждой песни. Одними губами. Опасаясь подать голос. Но и этим парень был счастлив.

Дурень, он дурень и есть. Не заживется такой на свете.

Звали музыканта, как выяснилось, Жиндик Худьба. Правда, назваться он сообразил, только когда Йорик протянул ему лютню, и посоветовал впредь быть осмотрительнее.

Выпущенные из подвала оризы первым делом кинулись не в участок с доносом, а – в отхожее место. И то сказать, шутка ли – всю ночь наливаться густым местным пивом.

– Маэстро! – взвился певец, – вы же не уедете без меня? Я Жиндик, Жиндик Худьба, меня знают по всей Гиени… я на службе у пана Серпенты…

– У мастера Серпенте, – безжалостно поправил Йорик. – Думаю, мастер не будет возражать, если ты отправишься в долгосрочный отпуск.

– Не возражаю, – подтвердил де Фокс, которому явно было не до новоприобретенного слуги, – Йорик, мне нужно переговорить с агентами, объясни этому… Жиндику, что от него живого нам больше пользы.

Ну, разумеется! Он кого-то пригрел, а Йорик – объясняй. Нормальное разделение обязанностей. Помянутые агенты, между прочим, хоть и вытянулись снова в струнку, как только де Фокс к ним подошел, смотрели на мастера Квириллы куда как осмысленней, чем Жиндик на Йорика Хасга. У парня-то на лице было написано, что он в лепешку расшибется, лишь бы только «маэстро» его от себя не отсылал.

Иной раз, добрая слава хуже никакой.

Ладно, память у Жиндика отличная, иначе хрена бы он чужие песни на лету запоминал, и со слухом все в порядке, значит, хотя бы в одном на него положиться можно: имена не переврет.

А то шефанго страсть как не любят, когда их имена или, того хуже, прозвища, люди на свой лад коверкают.

Йорик велел почитателю идти в Уденталь, прямиком в столицу воеводства, рассказывая по пути о том, что Ядвига Гиеньская жива, и готова отстаивать свою землю перед всеми королевами и королями, сколько их есть на свете; о том, что спас княжну от рук королевы Ярни Хазак, да-да, тот самый, которого, вроде бы, повесили и сожгли, да, видать, плохо вешали, а жгли и того хуже. И о том, что Эрик Серпенте, мастер Квириллы, называющий себя также Эльриком де Фоксом, был в Гиени в компании с Ярни Хазаком, и в Карталь они тоже отправились вместе.

Оставался сущий пустяк – выбраться из Вайскова, и вывести за стены безбашенного Худьбу. Потому что его-то уж точно попытаются из города не выпустить.

– И нас тоже, – негромко сказал Йорик на эзисском, когда де Фокс огласил ближайшие планы. – Я так понимаю, ты рассчитываешь, что Легенда велит не чинить нам препятствий. Ты ей нужен живым, и она знает, что пока ты жив и со мной, до меня тоже не добраться. Но до Легенды новости еще не дошли, а до командира вайсковской стражи уже добрались. И, сдается мне, плевать он хотел на то, что ты – десятиградец.

Де Фокс кивнул, выходя под дождь. Жиндик вышел следом. Лютня его была упрятана в жесткий, непромокаемый футляр, а сам музыкант вообще не обращал на дождь внимания.

Вольно же им! Один думает, что нет такой проблемы, которую он не мог бы решить. Второй готов выполнять любые приказы…

Йорик вздохнул и тоже шагнул на улицу. По капюшону плаща мелко, противно забарабанило.

– Облава начнется в течение часа, – он догнал Эльрика олпути к конюшне, – прикажи своим людям вывести за стены наших лошадей. А мы уйдем тихо. В городе достаточно лазеек.

– Для контрабандистов? – поинтересовался де Фокс, глянув сверху вниз с таким видом, как будто слово «контрабандист» было личным оскорблением, нанесенным ему Йориком Хасгом. Это при том, что слова «Серпенте» и «контрабанда» в представлении знающих людей наверняка пишутся слитно.

– Тебе не все равно?

Де Фокс остановился, развернулся к Йорику, лицом к лицу, глаза из-под капюшона блеснули алым:

– Мне не все равно. Мы выйдем через ворота. Напролом, если понадобится. Я – мастер Квириллы, глава дома Серпенте, я – Фокс. И ты предлагаешь мне уходить крысиными норами?

– Я предлагаю тебе безопасный выход из Вайскова.

– А я отказываюсь, – тонкие губы растянулись в улыбке. – И ты пойдешь вместе со мной, ведь так, командор? – Не дожидаясь ответа, он рыкнул в сторону музыканта: – Так, Худьба. Если что, садись на моего коня, и гони до ближайшего перекрестка по дороге на Регед… – поморщился и буркнул себе под нос: – нролле тэнхэк[41].

– Норт бхэстах[42], – зло сообщил Йорик, прорычав горловую шефангскую «эр», и сосредоточившись на почти змеином шипении второго слова. – Чего нельзя сказать о тебе, нролот[43].

Жиндик покосился на них с легким недоверием, если не сказать, испугом. Человека с музыкальным слухом зароллаш равнодушным не оставит, это уж точно.

Бок о бок, ведя коней под уздцы, Йорик Хасг и мастер Серпенте шли по мокрым, предрассветно-серым улицам. Жиндик шагал следом, держась за стремя тяжелого готского жеребца. Можно было, не оборачиваясь, понять, что парень жизнью и судьбой доволен настолько, что и страшноватый язык, на котором переговаривались его новый господин и обожаемый «маэстро», не вызывал у него подозрений. Уводи дурака в лес, и ешь там с любой стороны!

Хотелось верить, что он понял, какое «если что», имел в виду де Фокс.

А еще хотелось понять: шефанго действительно знает, что делает? Или, просто, давно не убивал и успел заскучать?

Они подоспели как раз к открытию городских ворот. Ко времени открытия. Только сегодня ворота открываться не спешили. Высокие, тяжелые створы были заперты, поднята лишь решетка. А на привратной площади, хмурые и мокрые, ожидали латники. Пятеро конников – гиеньская, Ее Величества, легкая кавалерия, и десяток алебардщиков.

И, наверняка, стрелки на стенах.

Йорик разглядел всех, выглянув из-за угла, за который им нужно было свернуть, чтобы попасть на улицу, ведущую прямиком к воротам. Де Фокс, тот и выглядывать не стал, остановился шагов за двадцать, велел Жиндику сесть на коня, и задумчиво уставился на Йорика.

– Чего ждем? – поинтересовался тот, возвращаясь.

– Ждем, пока откроют, – ответил шефанго, прислушиваясь к чему-то за шумом дождя.

– Не откроют, – Жиндик свесился с седла, – распутица, обозы не ходят, а если обоза нет, то, что пешему, что конному и калитки хватит.

– Куда ты должен ехать? – спросил де Фокс с легкой досадой.

– До первого перекрестка дороги на Регед, – послушно ответил музыкант. – Неужели вы хотите прорываться с боем? Маэстро?… – тревожный взгляд в сторону Йорика, – я не могу просто бросить вас и спасаться бегством.

– Ты отвлечешь их, – ответил Йорик, не задумываясь.

Жиндик поверил. Куда бы он делся? Для того чтобы вправлять мозги этому своему обожателю, командору Хасгу даже помощь самоцветов не требовалась. Своего авторитета предостаточно.

…А по улице, не доходя которой они остановились, хлюпая грязью, растревожив сонное утро смачными ругательствами, скрипя тележными осями, потянулся небольшой – в три повозки – обоз.

В конце рыженя? В Гиени? Кто это решил пуститься в путь, в такое время?!

Три крытых мешковиной фургона, каждый запряжен парой лошадей, да еще трое всадников, то ли охрана, то ли просто воспользовались люди оказией, чтобы не ехать в одиночку.

Теперь, хочешь, не хочешь, а ворота открывать придется. Если только ударенных на голову обозников не развернут обратно, велев дожидаться, пока оризы прочешут город и поймают опасного бунтовщика Жиндика, и покойного Ярни Хазака.

Завернуть, кстати, могут запросто.

Или нет?…

Один из всадников, за которым, привязанный к седлу, шагал заводной конь, чуть приотстал от спутников. Смотал с луки поводья, перебросил их через шею животного, чтобы не заступило, и не запуталось, и поехал себе дальше. Как будто бросать посреди улицы снаряженного в дорогу мерина – обычное дело в Гиени.

Мерин, кстати, тоже ничуть не удивился. Он целенаправленно устремился к Йорику, безошибочно опознав в том либо орка, либо эльфа – и те, и другие были живым тварям глубоко симпатичны.

– Этот мой, – де Фокс шагнул вперед, поймав коня под уздцы.

Музыкант, который меньше всех понимал в происходящем, встревожено заерзал в седле, заработав еще один досадливый взгляд:

– Сиди, где сидишь, – приказал шефанго. – И пока не окажешься за воротами, упаси тебя Творец хвататься за повод.

А от ворот уже донеслись приглушенные расстоянием звуки взаимной ругани. Ругались на гиеньском, и… точно, на десятиградском. И как ругались – заслушаешься! Де Фокс, похоже, как раз заслушался. Прямо-таки, весь превратился в слух, напрягся, только глаза из-под капюшона сверкают.

– Сначала их обыщут, – пробормотал Йорик, – что там в фургонах?

– Да что придется, – де Фокс не удостоил его даже взглядом, – бочки с пивом, шерсть, воск, кожи…

Ну-ну. Основные товары гиеньского экспорта. То, что можно насобирать по купцам за каких-нибудь полчаса. То что, конечно же, настолько необходимо в Десятиградье, что невозможно выждать пару недель до конца распутицы, и нужно двигаться в путь прямо сейчас, не медля.

Йорик первым услышал скрежет выходящего из пазов огромного засова. Тронул де Фокса за плечо. Тот коротко кивнул, отдал Жиндику поводья, взглянул на Йорика:

– Пошли, что ли?

И они пошли.

В обозе, уже направившемся, было, к открытым воротам, случилась какая-то заминка. Передний фургон встал, с десяток шагов не доехав до воротной арки…

– Тасх’рисса![44] – крикнул Эльрик, хлопнув своего жеребца по мокрому крупу.

Рослый скакун рванулся вперед, почти сразу перейдя с рыси на тяжкий, неотвратимый галоп. Жиндик Худьба вцепился в луку седла. От ворот еще только оборачивались недовольные оризы, изумленно разбирали поводья ошарашенные гвардейцы, а жеребец уже вломился в зазор между упряжкой фургона и аркой.

Худьба действительно отвлек охрану. Все взоры были устремлены на него, когда, обогнув обоз с другой стороны, за ворота вырвался Йорик, оседлавший своего длинноногого эзисского скакуна. Де Фокс пронесся сразу вслед за ним, для острастки рявкнув на дернувшихся вперед кавалеристов.

Рявкнул, так рявкнул. Почти полноценное «грау», пусть и сквозь личину, пусть и человеческим голосом.

Всадники подались назад. А передний фургон наоборот сдал вперед. И снова застрял, перегородив дорогу ошалевшим королевским конникам. Какая ругань взлетела над воротной аркой! Кажется, там даже дождь перестал: капли испарялись, не выдержав накала страстей. Со стен начали стрелять, но беглецы очень скоро оказались вне досягаемости даже для арбалетных болтов. А расчехлять ради них «скорпионы», все-таки, не стали. Может, и хотели бы, да просто времени не хватило.

Худьба ожидал, стоя под разлапистым указателем. Дорога здесь расходилась тремя отводками, но им нужен был главный тракт. Мощеный камнем, не сохраняющий следов.

Эльрик осадил коня, спрыгнул на землю:

– Жиндик, ты идешь со мной. Командор…

– Я пошлю тебе весточку.

– Понял.

Снимая уздечки с двух оказавшихся лишними скакунов, Йорик наблюдал, как де Фокс, без церемоний подхватив музыканта поперек туловища, быстро пересек лесную опушку. Очень скоро оба потерялись среди зябких голых стволов.

Пора было ехать. Если хорошо прислушаться, то, наверное, уже уловишь топот погони…

Йорик прищурился, всматриваясь в жухлую траву за обочиной тракта. Одобрительно кивнул. Даже он не смог бы сказать, что здесь только что прошел человек, да еще и с изрядным грузом. Тридцатилетней давности опыт лесной войны, явно пошел на пользу Эльрику де Фоксу. А вот Худьбе можно лишь посочувствовать.

– Уходим, дети, – на эльфийском произнес Йорик, обращаясь к лошадям. Отзываясь на скрытую в словах магию, те вскинули головы, загарцевали, прядая ушами. – И уходим быстро…

Он толкнул своего коня пятками.

И только ветер да дождевые капли взвихрились на том месте, где только что был командор Йорик Хасг.

Порой даже в том, что ты наполовину эльф, есть своя прелесть.