– Торанго. У них это называется Торанго. Титул, который становится именем. Да. Он не лгал.

– И у него перстень?

– И Сила. И Оружие. И в открытом бою тебе не выстоять против него, генерал. Но сейчас он потерял Веру. И со – мнения ослабили его. А у тебя Паучий Камень. Да, кстати, этот шефанго знает о перстнях все, что знаешь ты.

– Он опять оказался сильнейшим из врагов...

– Вы стоите друг друга. Вы даже похожи в чем-то, уж поверь мне, генерал. И послушай совета: после того как насладишься победой и завладеешь Империей, убей его. Отбери Меч и убей. Уничтожь. Сожги тело и развей по ветру прах. Чтоб даже памяти не осталось о нем.

– Надеюсь, спешить с убийством не обязательно, – пробормотал Зигфрид не то себе, не то насмешливому своему собеседнику.

– Не обязательно. – Рога качнулись. Вниз. И вверх. Но вот Меч рекомендую отобрать сразу.

– Что за Меч?

– Увидишь, генерал.

Козлоголовый не потрудился даже встать. Как сидел, развалясь, так и растаял в воздухе. Только со стены ухмыльнулись на прощание желтые глаза.

Империя Айнодор. Лассэдэли

Обряд уже начался, когда главные двери храма распахнулись и в святилище вошел принц Элеман.

Все разом повернулись к нему. Пролетел и смолк изумленный, непонимающий шепот.

Принц был одет в тяжелые доспехи, а на плече его лежал двуручный меч. Эльфы, стоящие в задних рядах, отшатнулись от Элемана. В глазах Его Высочества тлело безумие.

Принц улыбнулся всем. Медленным шагом пошел к алтарю. Перед ним молча расступались. И в полной тишине слышно было только позвякивание меча, лежащего на плече Элемана.

Принц все так же медленно поднялся на возвышение у алтаря. Повернулся к собравшимся в храме.

И замерло все.

Двуручный меч, который Элеман держал одной рукой, взметнулся вверх.

– Я отрекаюсь, – разнеслось по храму. – Я отрекаюсь от своего народа, погрязшего в самолюбовании и забывшего, что он живет в этом мире. Я отрекаюсь от своего титула, не давшего мне ничего. Я отрекаюсь от своего имени, ибо оно мертво вот уже двадцать лет.

Меч лег на привычное место на плече. Уже не эльф, уже не принц и уже не Элеман пошел к выходу из храма.

Элидор

Когда я садился на первого попавшегося коня, чтобы ехать в Астальдолондэ, ко мне подбежала Кина:

– Элидор, а как же я? Я улыбнулся:

– Едем.

– Я с вами. – К нам подходил Наргиль. – Уж не знаю, как вас и называть.

– Зовите меня Элидор.

Пустые земли

Утреннее солнце вызолотило нежные вершины сосен, искрами зажгло капли росы на высокой траве, разогнало серую хмарь, затянувшую небо.

Эльрик сидел, прислонившись спиной к ногам Тарсаша, и наблюдал, как солдаты лорда Альберта сворачивают лагерь.

Скакун давно привык к тому, что любимый хозяин использует его как спинку кресла. Стоял неподвижно, прядая острыми ушами. Похоже, ему нравилось, когда Эльрик сидел вот так. Конь опускал иногда узкую голову, тыкался ноздрями в волосы шефанго, фыркал негромко.

Он не любил только, когда Эльрик курил. И де Фокс рядом с Тарсашем даже не доставал трубку.

– Не сегодня-завтра будем в Гиени. – Молодой герцог присел на мокрую траву рядом с императором. Достал трубку.

– Сегодня.

– Вы, как всегда, самоуверенны.

– Я знаю эти места.

Когда лорд Альберт затянулся, окутавшись дымом, Эльрик поднялся на ноги. Тарсаш тут же развернулся к герцогу хвостом, не отходя, впрочем, от де Фокса.

– Складывается впечатление, что ваш конь здорово не любит меня, – заметил аквитонец. – Право же, будь он разумен, я бы решил, что он специально дает мне это понять.

– Тарсаш разумен, – очень серьезно сказал шефанго. – И он вообще никого не любит. Особенно тех, кто курит.

– Ну-ну, – хмыкнул герцог. – Как же вы с ним уживаетесь?

– Я люблю его. – Эльрик пожал плечами. Скакун выгнул стройную шею, потянулся назад и уложил голову на плечо хозяина. Стоять так ему было неудобно, но он стоял, замерев, прикрыв чудные зеленоватые глаза.

Дурея от захлестнувшей с головой волны благодарного изумления, император погладил коня по храпу.

Словно получив то, что ему причиталось, Тарсаш вдруг развернулся к герцогу, близко заглянул в лицо и заржал, как засмеялся, бесстыже скаля ровные белые зубы.

Лорд Альберт отшатнулся, едва не выронив трубку.

– Ну вас к бесам, со всей вашей магией! – буркнул он. – Я вообще удивляюсь, как вы, с вашей истинно рыцарской учтивостью, могли выбрать себе такого коня.

– Это у меня учтивость? – искренне удивился Эльрик.

– У вас. Просто вы ею не пользуетесь.

– Надеюсь, вы не обиделись на Тарсаша, герцог? – Голос шефанго смеялся, но лицо – та часть, что не закрыта была маской, – оставалось серьезным.

– Если он действительно разумен, то обиделся. Я подумаю, не лишить ли его довольствия. Все готовы?! Вперед! – заорал лорд Альберт, вопреки обыкновению не возложив провозглашение приказа на верного Дика.

Солдаты снялись с места, и уже скоро небольшая колонна исчезла в лесу, оставив на поляне следы лагеря и черные раны кострищ.

Это путешествие через кишащий Тварями лес не шло ни в какое сравнение со странствиями в Гнилом мире. Вот только солдатам Аквитона сравнивать было не с чем. Они не были трусами, эти вояки, единственные уцелевшие после разгрома армии герцогства. И выжили потому, что оказались более умелыми, более подготовленными, может быть, более дисциплинированными, чем другие.

Альберт не знал, уцелел ли еще хоть кто-нибудь после боя за столицу. Они с Диком и еще десятком бойцов – все, что осталось от сотни, которой командовал молодой наследник герцогства, – сумели собрать по лесам разрозненные группки и объединить их в отряд.

Тех, кто не счел нужным подчиняться приказам лорда, убили без жалости и промедления, в назидание остальным. После этого дисциплина установилась железная, и часто только она и выручала горстку людей, бредущих через бесконечные, ставшие враждебными и смертельно опасными леса Аквитона.

Эльрик со своим Мечом, неуязвимый и огромный, сперва вызывал суеверный ужас, потом, когда к нему привыкли, – сдержанное, но откровенное восхищение. Кем восхищались больше, им или Оружием, де Фокс не знал, да и не задавался такими вопросами.

Тарсаш же получал свою долю изумленного восторга с видом царственным и как-то по-верблюжьи надменным.

Эльрик потешался над ним, когда некому было услышать – услышали, сочли бы за безумца (не слишком, кстати, ошибаясь). Тарсаш на насмешки отвечал презрительным фырканьем и клянчил сухари, позабыв всякое стеснение.

Меч же... Меч был страшен.

Империя Айнодор. Лассэдэлл – Астальдолонде

Элидор

Я опять перестал что-либо понимать. Когда я ворвался в столицу, у меня было одно желание: послать всех куда подальше и лететь на Материк – попытаться там сделать хоть что-нибудь. Я так и поступил. Но сейчас за мной шли полторы сотни бойцов. Они ничего не предлагали и ничего не требовали. Эти эльфы просто шли за полусумасшедшим принцем (а сейчас даже и не принцем). Может, они тоже были сумасшедшими? Но среди них был Наргиль. А сумасшедшие не бывают капитанами гвардии. По крайней мере, не на Айнодоре.

А к нам продолжали подходить эльфы, по одиночке и группами, подходить и, представившись, оставаться. Когда мы остановились на ночевку, с нами было без малого четверть тысячи бойцов. Все они были вооружены, и почти каждый из них успел поучаствовать в какой-нибудь войне.

Начинало темнеть. Наргиль распорядился насчет ужина, а я собрал своих самопровозглашенных командиров.

– Господа, я знаю, зачем я иду на Материк. Меня интересует, зачем идете вы и почему вы идете со мной?

В ответ раздался нестройный хор голосов. Они, все как один, в меня верили, они восхищались моим героизмом, они были абсолютно не согласны с политикой Совета, и они хотели убивать орков.

Последнее меня добило.

Я дождался тишины:

– А теперь послушайте меня. Я иду на Материк воевать. Воевать с Мраком и со всеми, кто ему служит. Я не собираюсь воевать с Темными, если вы понимаете разницу. Вполне возможно, что нашими союзниками будут шефанго. Те, кто согласится идти со мной, должны подчиняться мне беспрекословно. Если я говорю: «идите туда» – вы идете туда. Если я говорю: «убейте этих людей» – вы должны будете убить их. Вы можете потом задавать мне вопросы. Может быть, я отвечу на них, а может быть, скажу: «заткнитесь», и вы должны будете заткнуться. Те, кто согласен, могут продолжать путь со мной. Это все.

Я медленно пошел к костру, достав трубку и пытаясь нашарить кисет. И, только усевшись у костерка, я вспомнил, что табак кончился три дня назад.

В этот момент ко мне подошел Наргиль:

– Что вы им сказали, Элидор? Они там до сих пор пытаются осознать.

– Потребовал полного подчинения. У вас есть табак, Наргиль?

– Я согласен с вашими требованиями. Вот табак, командир.

Следующие три минуты я был выключен из мира. Когда я вернулся на эту грешную землю, выдохнув дым во второй раз, рядом уже сидела Кина. Я взлохматил ей волосы:

– Как дела, малыш?

– Все замечательно.

Одного моего короткого взгляда хватило.

– Пойду посмотрю, что там с ужином. – Наргиль поднялся и зашагал в сторону центрального костра.

– Может, тебе остаться на Айнодоре? – нерешительным тоном начал я.

Кина молча покачала головой.

– Нас слишком мало, солнышко. Не исключено, что всех нас положит в первом же бою какой-нибудь мелкий отряд.

– А я, значит, должна буду сидеть здесь и покорно ждать исхода войны?

– Это рискованно. Кина рассмеялась:

– А раньше мы цветочки собирали. В трех шагах от родного замка. Я все равно пойду за тобой. Если ты выгонишь меня из отряда, я пойду одна. Но туда, куда пойдешь ты.

«Жди нас до утра, малыш. А потом скачи в Аквитон. Встретимся там».

И ты ничего не сможешь с этим сделать.

Я молча докурил трубку и так же молча начал ее выбивать.

– А дисциплине я готова подчиняться. – Озорно сверкнула глазами Кина.

– Жду приказаний, мой командир.

– Брысь!

Пустые земли

Понимание брезжило где-то за гранью сознания уже давно. Но разум гнал его прочь, пугаясь и закрывая глаза. И лишь здесь, в бескрайних и светлых, наполненных смертью лесах Зеленого герцогства, Эльрик нашел наконец силы увидеть правду.

Император Ям Собаки сходил с ума.

Он был болен давно. С самого рождения. И болезнь его была не такой уж редкой на Анго. Бессмертные, не знающие хворей телесных, шефанго были подвержены болезни души. И рождение ребенка со Зверенышем в сердце было несчастьем для семьи.

Рос ребенок. Рос и Зверь.

В империи давно научились побеждать его. Загонять в лабиринты собственных душ. Давить там, не выпуская на волю. Это знание было священно и жизненно важно. От него не отрекались, даже уходя на поиски нового мира. Даже тогда, когда большую часть памяти о покинутой империи хранил лишь Торанго. Да еще наследник престола.

Эльрика и самого давным-давно научили бороться со Зверем. Он привык к нему. Почти не обращал внимания, машинально укрощая вспыхивающую иногда черную ярость. Однако болезнь начала развиваться, пожирая его изнутри. Зверь набирал силу, а шефанго слабел.

Эльрик не знал, когда это началось. Но, вспоминая, снова и снова пропуская через память события последних лет, месяцев, дней, он решил для себя, что Зверь набрал силы, когда появилась Кина.

И испугался по-настоящему. Получалось, что меньше, чем за месяц или за три месяца, ведь для него, уходившего в Гнилой мир, время текло иначе, Зверь набрал сил больше, чем за прошедшие тысячи лет. А магия подсказала ему способ вырываться на волю, вообще не чувствуя преград. Почему-то именно магия. Эльрик-маг был бессилен там, где еще мог что-то сделать Эльрик-воин. Простенькие заклинания не несли в себе угрозы. Но стоило решиться на что-то большее, и хриплый рык Зверя эхом отдавался в душе, и скрежетали его когти, когда рвалось на свободу черное безумие.

Император боялся собственной магии.

И боялся себя.

Но в бою, с Мечом в руках, убивая и калеча, он словно соскальзывал сознанием по белой плоскости клинка. И тогда ледяное спокойствие воцарялось в душе...

Точнее, пустота воцарялась там.

А душа – она исчезала.

Вместе со Зверем.

Веселая ярость вырывалась смехом сквозь оскаленные клыки. Но разум не захлестывало черной пеленой безумия. Эльрик рубился так, словно Зверь был на свободе. И все же он – или Меч – сохранял сознание ясным, а сердце спокойным. Это было прекрасно. И это тоже пугало императора. – Кто ты? – спрашивал иногда Эльрик, касаясь тонкими пальцами стройного лезвия. – Ты действительно живой? Или я придумываю себе сказку, чтобы зацепиться хоть за что-то? Ты не друг мне, каким был топор. И не враг. Я верю тебе. И не верю. Меч молчал. Он был Оружием. Много это или мало – не ему решать.

Но однажды в бою Эльрик понял, что Меч – это он сам.

А он – это Меч.

И вместе они – пустота равнодушия. И в этом их сила. Но ворочался, становясь все сильнее, Зверь. Он рос. И он требовал пищи. Нужно было спешить. Домой. На Анго. Чтобы успеть сделать хоть что-то до того, как перстень императора сам выберет себе нового владельца. Потому что не сможет быть императором обезумевшее от ненависти существо, убивающее все, что живет, пока не остановят его. Только вот Эльрик сильно сомневался в том, что кто-то сможет его остановить.

Высланные вперед разведчики вернулись шумно и радостно. Барон Гиеньский сумел отстоять свои земли, когда готы ударили в первый раз. Барону немало помогли кланы гномов, которые вели на территории Гиени свои торговые дела. Радость победы голову правителя не затуманила. И вооруженных беженцев, готовых воевать, потому что терять им было уже нечего, он принимал охотно. Маленький отряд аквитонцев едва успел пересечь границу Гиени, а юный герцог уже почувствовал себя дейст-вительно герцогом. Хоть и в изгнании. Командир пригра-ничного гарнизона встретил лорда Альберта с искренним уважением и повел себя так, как подобает вести дворянину в присутствии столь высокого гостя. Эльрик собирался ехать дальше, не откладывая.

Но лорд Альберт уговорил его остаться хотя бы на ночь.

– Несколько часов не так уж важны, сэр Эльрик, – резонно заметил он. – Но, право же, невежливое вашей стороны было бы покинуть нас так вот сразу. Да и мы, прямо скажу, будем выглядеть не лучшим образом, если позволим вам уехать, наскоро попрощавшись. Как это вы делаете... Этакий высокомерный кивок. Я все хочу научиться.

И Эльрик остался. Он так давно не мог позволить себе роскоши переночевать под крышей. А утром заседлал Тарсаша и – в первый раз за много дней – вскочил в седло. Донельзя обрадованный тем, что хозяин наконец-то образумился и больше не собирается плестись пешком, приноравливаясь к медлительным людям, скакун прогарцевал по двору, выгибая шею, дробно простучал подковами по опущенному мосту и полетел ров-ной иноходью, радуясь скорости, ветру, привычной тяжести всадника на спине. Помчался на запад, через перекрытый сейчас гномами перевал. В Готскую империю. И Эльрик, подгоняя коня, с какой-то насмешливой безнадежностью пытался не думать о перстне, что появился на правой руке.

Перстень в оплавленной серебряной оправе. Тот самый, что выбросил он в Башне, после того как убил хисстара. Они проскользнули мимо двух крепостей темной ночью. Серые твердыни гномов вырастали из скал и сами казались скалами – естественным продолжением гор, на которых они стояли. Эльрик обвязал копыта скакуна полосами ткани, и Тарсаш, как на цыпочках, прокрался под носом у часовых, ступая след в след за тенью скользящим хозяином. А к утру он заупрямился. Когда шефанго вскочил в седло, привычно направляя жеребца ногами, скакун захрапел, раздувая ноздри, выгнул шею и затоптался на месте, не рискуя ослушаться Эльрика – повернуть назад, но отказываясь идти вперед.

– Ты чего, малыш? – Краем сознания де Фокс надеялся, отчаянно надеялся, что Тарсаш развернется и отправится к гномьим заставам, которые перехватят дерзкого чужака. Задержат. Или убьют. Все равно, лишь бы не лететь на запад, подгоняя и подгоняя коня. Безоглядно. И беспомощно. Так летит мошкара на огонь свечи. Эльрик не мог заставить Тарсаша. Приказать мог. Мог попросить. Но скакун ясно дал понять, что ни ему, ни де Фоксу нечего делать там, во враждебных готских землях. Император спешился. Конь тут же загородил ему дорогу. Сердито фыркнул. Потом заржал пронзительно, раздувая ноздри и скаля белые зубы. Эльрик обошел его. И снова Тарсаш встал на пути. Он уже не сердился. Он испугался, сильный и непокорный, как пугался всегда, когда видел, что Эльрик, любимый его хозяин, не может справиться с опасностью. И не важно, что не Тарсашу грозила эта самая опасность. Какая разница? Чувствовал конь, понимал, без слов уже понимал, что шефанго в беде.

Вот и пытался помочь.

Как мог.

Как умел.

Да только здесь он мог и умел немного. А Эльрик и хотел бы остановиться, но не мог. Тело отказывалось подчиниться. А разум, он словно раздвоился. И часть сознания кричала от ужаса перед тем, что случилось, не решаясь даже подумать о том, что случится дальше.

Другая же часть знала: нужно попасть в Готхельм. Любой ценой. Любым путем. Добраться до Готхельма, до курии ордена Бича Божьего. И не снять было проклятый перстень. Уж если нашел он владельца, вернувшись к нему из Гнилого мира, то здесь от него и вовсе невозможно было избавиться. Тарсаш вновь стоял на дороге.

– Уходи, – попросил Эльрик. – Уходи, малыш. Или я убью тебя.

Глаза скакуна стали дикими, совсем дикими, ярко-ярко наметился ободок белка вокруг глубоких зеленых омутов. Жеребец тряхнул длинной гривой, развернулся и сгинул в утренних сумерках. Только дробный топот копыт еще долго эхом отдавался в ущелье.

– А до Готхельма я не скоро доберусь, – пробормотал шефанго вполголоса. – И я ли туда доберусь, это еще неизвестно.

Зверь благодарно заурчал. Впрочем, уже в Граасе Эльрик купил себе пару сильных коней и помчался в столицу, не жалея ни себя, ни своих лошадей.

Великая Степь. Ставка

Тэмир ехал по Степи. По родной Степи, где он не был уже полторы тысячи лет. Степь стала теперь иной. Это было не важно. Он вернулся в Степь. К своим воинам. И воины были рады его возвращению. Орда уже собиралась, готовая обрушиться на ничего не подозревающий мир. Орда снова жаждала дымящейся крови на своих саблях. Жаждала горящих городов. Жаждала скрбжета клинков, дальних походов и великих побед. Тэмир купался в этой жажде, наслаждаясь ею и набираясь от нее сил. Он судорожным вздохом втянул в себя родной горьковатый запах и послал коня галопом. – Хан, тебя ждет правитель Эннэма. Тэмир спрыгнул с коня. – Кто он? – Его зовут Ахмази. Он скопец. Хан брезгливо поморщился:

– Что нужно этому бесполому?

– Он отказался говорить с кем-нибудь, кроме тебя. Тэмир пару секунд постоял, покачиваясь с пятки на носок и обратно, раздумывая, не отправить ли обратно наглеца. Но любопытство пересилило:

– Приведи его ко мне.

Эннэмец был толст. Отвратительно, безобразно толст. И довольно высок. Он вошел в просторную юрту, перешагнув веревочный порог, и Тэмир поморщился. Хан не любил скопцов. И еще больше он не любил людей, которые не следили за собой, позволяя телу расплываться в бесформенную тушу.

«Его и лошадь не унесет», – мелькнула брезгливая мысль.

Ахмази поклонился. Тяжело опустился на войлочную кошму.

– Дела подождут, чужеземец, – процедил хан. – Сначала поешь и выпей.

– Благодарю, – тонким голосом, совершенно не подходящим к его огромному, оплывшему телу, ответил скопец.

И Тэмира снова передернула брезгливая дрожь. Степняки убивали евнухов. Такие люди не стоили того, чтобы жить. Жизнь была им ни к чему.

Ахмази сидел напротив Тэмира и рассказывал что-то легкомысленное, вполне приличествующее беседе за столом.

Тэмир наблюдал за скопцом и разочаровывался чем дальше, тем больше. Любопытство исчезло, а брезгливость лишь усиливалась, хоть и был правитель Эннэма аккуратен в еде, знал, как вести себя, не позволял себе обожраться до скотского состояния, когда переполненный желудок мешает не то что дышать – думать.

Нет, хан жалел уже о своем решении принять его. Обычный раб города. Еще и скопец к тому же.

Обед закончился. Подали сладости, напитки и кальян.

Тэмир глотнул вина и посмотрел на Ахмази:

– Говори, джэршэит. Только покороче. Визирь отложил вяленую грушу:

– Ты собираешься снова обойти полмира. Обойти с Ордой. Я хочу стать под твой бунчук. Встать вместе со всем Эннэмом.

Он поднял взор на хана.

И Тэмир увидел в его глазах знакомый огонь. С таким огнем в глазах воины шли в последнюю безнадежную атаку. С таким огнем его багадуры покорили когда-то полмира.

Перед Тэмиром сидел воин. Воин, с которым не страшно пойти в самый отчаянный бой. Хан улыбнулся:

– А не боишься гнева своего Джэршэ? Ведь мы – язычники.

И Ахмази улыбнулся в ответ:

– Нет, хан, не боюсь.

Империя Айнодор. Астальдолондэ

В Астальдолондэ входил трехтысячный военный отряд. Никто не обратил на это внимания. Сюда часто заходили отряды – погрузиться на корабли для военных операций на море.

Два дня назад Эльтару, коменданту порта, пришла срочная депеша из Лассэдэлла. Депеша за личной подписью императора. А вчера все в

Астальдолондэ узнали сногсшибательную весть из столицы: принц Элеман проклял страшным проклятием всех и каждого на Айнодоре. А потом, видимо, в запале, проклял и сам Айнодор. Никто ничего не понимал. Но моряки, приехавшие из столицы, клялись и божились, что все так и есть. Астальдолондэ с нетерпением ждал новостей. А тут какой-то отряд. Естественно, что его не заметили.

Депеша же, доставленная коменданту, состояла из одной фразы: «Предоставить бывшему принцу Элеману столько кораблей, сколько он потребует».

Эльтар перечитывал депешу, наверное, уже в сотый раз, когда дверь его кабинета распахнулась. В дверях стоял капитан гвардии Наргиль.

– Капитан. – Эльтар поднялся навстречу столь высокому гостю.

– Наргиль, тысячник отряда Элидора, – небрежно отсалютовал тот. – Комендант, нам нужны корабли для переправки нашего отряда в Грэс.

– Какого отряда?

– Отряда Элидора.

– Ничего не понимаю. Кто отдал приказ об отправке на Материк такого крупного отряда?

– Никто. Мы добровольцы. Эльтар запутался окончательно:

– Какие еще добровольцы? Кто такой этот Элидор? Почему вы находитесь в этом отряде? Его Величество и Совет знают об этой экспедиции? Они согласны?

Наргиль дождался, пока комендант выдохнется, и честно попытался ответить по порядку:

– Обычные добровольцы. Элидор – наш командир. Я тоже доброволец. Император и Совет о нас знают. А согласны они или нет – нас не волнует.

Эльтар опустил взгляд на депешу, которую он все еще держал в руке, пытаясь найти поддержку хотя бы в бумаге, подписанной императором.

– Постойте! Элидор – это бывший принц Элеман?

– Верно, – доброжелательно улыбнулся тысячник.

– Корабли будут. – Комендант облегченно вздохнул и махнул рукой в сторону кресла. – Присаживайтесь, капи... э-э, тысячник.

– Благодарю, но я спешу. Командир попросил передать вам, что будет очень признателен, если мы выйдем завтра на рассвете.

– Но у меня нет столько свободных кораблей.

– Вы что-то не поняли, комендант. – Собравшийся уже уходить Наргиль снова повернулся к Эльтару. – Мы выйдем завтра на рассвете в любом случае. И командир в любом случае будет вам очень признателен. Даже мертвому.

***

Через час Астальдолондэ напоминал захудалый монастырь, осчастливленный посещением Хранителя. Правда, это сравнение приходило в голову только Элидору. Все остальные сравнивали город исключительно с потревоженным ульем, взбесившимся табуном или разворошенным муравейником.

Проклявший всех принц был в городе. Да не один, а в компании трех тысяч бойцов. Которые, похоже, тоже сошли с ума. Все как один. Они требовали кораблей. И комендант дал им все, что смог найти.

Готская империя. Путь в столицу

Приказ был ясен. В Готхельм. Любой ценой в Готхельм.

Его нельзя было выполнять, этот приказ. Но и не выполнить его было нельзя.

А «любой ценой» истолковал шефанго так, как счел нужным. На это у него еще хватало сил. И свободы хватало. Независимости отпустил ему неведомый владелец Паучьего Камня ровно столько, сколько нужно было, чтобы понимать весь ужас своего положения.

– Летя на запад по ухоженной, мощеной дороге, Эльрик заставлял себя не думать о том, что ждет впереди.

«Любой ценой». Вот это ему понравилось. И попытки солдат на заставах остановить несущегося на обезумевших лошадях всадника заканчивались...

Для них – совсем заканчивались.

И ничего уже не было потом.

Добираясь до столицы империи, Эльрик убил больше людей, чем за два года службы в Эзисе. И потерял счет загнанным лошадям. Он спешил. И слухи не успевали опередить его. И некому было предупредить дисциплинированных готских вояк о том, что не шефанго это мчится по дороге, в грохоте копыт и хрипе задыхающихся коней. Что смерть это летит, принявшая обличье красноглазого нелюдя.

И длинные, не заплетенные в косу – просто собранные в «кентаврийский хвост» – волосы бились за спиной императора, как хвост кометы, сеющей ужас, несущей проклятие.

Когда до Готхельма оставалось несколько часов пути, Эльрик остановил очередную пару скакунов. Выводил, их. Расседлал. Дал остыть и напиться.

Потом побрился. Вымылся в холодном лесном ручье. Вычистил одежду. И стал заплетать волосы в высокую косу. Тщательно. Аккуратно. Как будто это было самым главным в его жизни.

В Готхельм въедет шефанго. Это он уже понял. Не хватило сил сознательно отпустить Зверя.

Испугался?

Может быть.

Ведь любой шефанго с молоком матери впитывает ужас перед черной яростью.

А может быть, надежда действительно умирает последней.

Эльрик почистил коней. Одного отпустил. Второго заседлал. Расчесал ему хвост и гриву. Сел верхом и ровной рысью отправился в город.

Стража на воротах пропустила его, не задавая вопросов. Хуже того, солдаты отсалютовали копьями и взяли «на караул», когда шефанго проезжал под высокими каменными сводами.

Готхельм был обнесен тремя стенами. Столица империи росла постоянно, но готы никогда не ленились укреплять новые кварталы.

И через вторые ворота Эльрик проехал как почетный гость, в перекрестье взглядов, под сдавленный шепот в спину.

Если бы он мог видеть себя со стороны, он понял бы, почему гордые готские бойцы так почтительны к нелюдю. Но он не видел.

Перстень императора грел левую руку, магия его начала работать без приказа, окружая шефанго ореолом Власти и Могущества.

Эльрик не чувствовал этого.

Зато чувствовал, как леденит другой перстень, в оплавленной серебряной оправе. Холод этот пронизывал до самого сердца. И била невольная дрожь. И с пронзительной, до воя, до крика, тоской вспоминалось солнце в Степи.

Эльрик ухмыльнулся, проезжая под третьими воротами. И копья дрогнули в руках стражников.

Мимо них проследовал властелин, как видение, как тягостный кошмар. А ведь в Готхельме никогда не боялись Властвующих.

Во дворе курии шефанго спрыгнул с коня, бросил повод в руки подоспевшего конюха, проигнорировал вежливые – почему-то напомнившие Ямы Собаки – поклоны встречных рыцарей. Он вошел в каменный холл, из которого поднималась наверх широкая мраморная лестница, не застеленная ковром.

К тому времени как «Бичи» поняли, кто миновал их, к тому времени как вспомнили они цвет мертвых глаз и белую, змеящуюся по плащу, длинную косу, к тому времени как сопоставили рыцари увиденное с тем, что пережил орден всего пять лет назад – пережил или выжил, это трудно было решить с ходу, – Эльрик уже входил в кабинет сэра Зигфрида.

И сумрак, царящий здесь, в северной части здания, за задернутыми темными шторами, сумрак этот заледенил.

Не сознавая, что делает, шефанго зябко запахнулся в широкий кожаный плащ.

– Что, холодно? – участливо поинтересовался сероглазый человек, удобно устроившийся в высоком резном кресле. – Рад наконец-то познакомиться с тобой, нелюдь. А ты и вправду похож на демона. Интересно, демоны способны чувствовать боль?

Способны. Чувствовать боль способны все. И все стало болью. И пытка длилась вечность. А потом еще вечность. И сознание рвалось в окровавленные клочья, но не могло покинуть тело и билось в судорогах, раздираемое ледяными осколками пронзительной, чистой боли.

– Примитив, – прохрипел Эльрик, слыша, как хрустит во рту крошево собственных зубов. Попытался встать. Не смог. И весь сосредоточился на том, чтобы заставить тело подчиниться.

Поднялся, цепляясь за стену.

– Ты... мог бы выдумать что-нибудь... получше. Смертный.