Воистину, и начинающему эти строки необходимо преклонить колена перед Творцом, необходимо простереть руки к Превечному Слову, ища в недрах своей души слОва, достойного изобразить делание и подвиги святых.
      В дни, когда Русская Православная Церковь, а с нею и весь мир, отмечает тысячелетие Крещения Руси и когда эти дни исполнились, каждому православному русскому необходимо сказать свое слово. Наше слово – о старчестве русском, поскольку Промыслом Божиим личная жизнь и жизнь близких совершилась под старческим руководством.
      Православие, и особенно русское Православие, уже давно стало предметом углубленного изучения для многих представителей инославных исповеданий. С большим вниманием и любовью, во всех мельчайших деталях исследуется православное богослужение. Много внимания уделяется и православному изобразительному искусству, русской иконе. Подобным же интересом исполнены и строки о русском старчестве, хотя образ старца чаще всего рисуется как образ странника, движущегося по необъятным просторам русской земли, несущего в себе делание и художество молитвы Иисусовой .
      Русское старчество – плоть от плоти старчества вселенского, – основываясь на опыте великих египетских старцев, имеет и специфические черты. Всмотреться в особенности этого великого утешающего явления, родившегося в недрах Русской Православной Церкви, – наша насущная задача, и об этом наше слово.
      Но и раскрыть малоизвестные источники речений самих старцев в их писаниях и письмах – и тем возродиться к жизни нескончаемой, вечной – также должно быть посильной нашей задачей. В целом же направление предлежащего слова – это припадание к основам Духа во Христе Иисусе, к основам духовной жизни, путеводствующей, укрепляющей в старчестве жизнь человеков. Это и поиск жизни, поиск пути, неизменного, верного, остающегося таковым и в дни нашего трудного «космического» века.

 
      Прежде чем изложить наши мысли о русском старчестве, необходимо хотя бы очень кратко, схематично, уяснить основные понятия о старчестве как таковом, имеющиеся в литературе. Подобных трудов насчитывается весьма немного; чаще всего о старчестве пишут как о святоотеческой традиции, как о явлении, связанном с учением и мыслями святых Отцов, развивают идеи о пользе старческого руководства .
      Кроме указанных источников, необходимо отметить рукописный труд, где старчество разбирается как пастырство монастырское . Его автор видит в явлении старчества мистическое обоснование нравственному подвигу человека. Он говорит, что для осуществления христианского совершенства требуется очищение сердца, освящение всей личности человека, что может быть достигнуто только в аскезе старческого руководства. В нем должна быть вскрыта вся «подпочва» человеческой жизни.
      Мы – в наших давних мыслях о старчестве – пытались увидеть в нем основу того, что имеет место в жизни каждой человеческой семьи, где младшие пользуются руководством и указаниями старшего, где естественно формируются отношения детей к отцу и матери и где в разумных и любовных поступках родителей заложена основа правильного возрастания ребенка в мужа совершенна. Мы даже пытались показать, что в жизни духовной самые необходимые и ни с чем иным не сравнимые понятия отец, мать, дочь, сынвзяты из естественной жизни основной ячейки человеческого общества – семьи . Воистину, наряду с мистической стороной старческого руководства, которую любит подчеркивать автор «Пастырства монастырского», жизнь духовной семьи в старческом руководстве только тогда полноценна и тверда, когда наряду с великой аскезой послушания, наблюдения за внутренней дорОгой души, сохраняется и живое тепло родительских, семейных отношений, когда старец – не только строгий судия «помышлений сердечных», но и любящий, любвеобильный авва, который даже не по-отечески, а скорее по-матерински следит за внутренней и внешней жизнью своего Богом данного чада.
      Мы знаем, наконец, попытку великого Достоевского определить старчество как огромную силу, которую получает человек, отдавая полностью свою волю другому, отказываясь от своей воли и жизни . Насколько прав в этом определении сердцеведец Достоевский, судить не нам; мы только можем быть безгранично благодарны ему за то, что он ввел в русскую литературу свое понятие о русском иноке и дал ей – а с нею и всему миру – образ старца Зосимы. Устами старца Зосимы он сказал многие вещие слова как о будущем русской интеллигенции, так и о служении русского народа всему человечеству.
      В основе старчества как высокого духовного монашеского делания автор «Пастырства монастырского» видит стремление «достигнуть чистейшего мышления без посредства каких-либо символов, даже слов». Здесь он находит «концентрацию всей внутренней жизни» человека «на единой всеобъемлющей идее Божества», – воистину подвиг великий, достигающий тех размеров, которыми его определил Достоевский.
      Для того, чтобы подойти к высоте этой идеи, необходимо наблюдение за самыми малейшими, начальными движениями души. Это-то наблюдение движений и их откровение и составляют наряду с послушанием твердое здание старчества, основание подлинной духовной жизни. Говоря об «изощренном систематическом самонаблюдении», автор «Пастырства» пишет, что при этом необходим «точный, тонкий до скрупулезности анализ элементов греха и добродетели» и таким образом приходит к определению понятия помысла. Помыслы (????????), которые должны быть открываемы старцу, суть самые первичные и самые тонкие формы движения греха и добродетели в области ума, «наблюдение и урегулирование помыслов является наиболее важным, существенным <...> целесообразным аскетическим подвигом».
      Дар различения духов – различение помыслов (отделение добрых от злых) – есть весьма трудный подвиг. В его основе должны лежать благоразумие и рассуждение. Отсюда следует, что дар этот приобретается из жизни, из собственного опыта, но что важнее всего – при помощи благодати Божией. Благодать Божия руководит отношениями старца и ученика, между ними устанавливаются самые искренние внутренние отношения, так что ученик уже ничего – ни одного помысла, ни одного движения – не может (именно не может) утаить от старца. «Открывая свои душевные движения и состояния руководителю, – говорится в „Пастырстве монастырском“, – усовершающийся приобретает навык к самонаблюдению, выводит их из тайников своей души наружу, как бы объективирует их, поставляет пред своим внутренним взором, а посему имеет более психологической возможности правильнее оценить их».
      Здесь возможно сопоставить действия старца с действиями врача или психиатра, проводящего сложнейший анализ психического состояния больного. От правильно взятого направления, от глубины проведенного исследования зависит и само исцеление больного. Не случайно в последние годы в клинической практике придается большое значение анализу, проводимому как самим больным, так и врачом-психиатром . И все же для понимания старчества это – только слабые подобия, так как, как сказано выше, в старческом руководстве все совершает благодать Божия, тот именно факт, что старец уповает не на себя или на свое искусство, но на помощь, на руководство Святого Духа, Его вседейственной благодати.
      В сказаниях о жизни старцев и их учеников можно найти очень много живых примеров того, как велико пред Богом чистое, безжалостное к себе откровение помыслов старцу, как в очах Божиих искупуется, ценится это откровение, как подвизающийся открывать свои приражения мыслей и страдающий от них приравнивается к страстотерпцу, проливающему кровь за исповедание Христа. Таковы повести о молодом монахе, который неоднократно, много раз в ночи ходил к старцу, чтоб открыть ему стужающий его помысл. И видели над головой ученика сияние, как над головой святого. Подобной же силы повесть о том, как старец, не поняв, не приняв силы исповеди своего ученика, осудил его за откровение, и в назидание страсть, с которой боролся ученик, во всей силе овладела старцем. И спасло старца только благодатное действие, проявившееся во вмешательстве его собратий, которые не дали ему уйти из монастыря .
      Автору этих строк пришлось быть свидетелем того, как милостивый и одновременно мудрый старец, читая откровение одной из своих учениц, которое касалось очень тонких и, может быть, чрезвычайно обостренных помыслов, говорил с сокрушением и сочувствием: «Великомученица, великомученица...» . Другой великий русский старец, положивший душу за делание свое, когда был удален церковной властью от возможности принимать своих духовных детей на откровение, отказывая всем, не мог отказать одной из своих учениц подробно писать помыслы . «Она погибнет без откровения, – говорил батюшка, – ей необходимо много и подробно писать». До самого своего разлучения с духовной паствой старец поддерживал эту ученицу. Другие страдали, но батюшка отказывался их принять, сохраняя совесть в отношении распоряжения церковной власти.
      В сказаниях о жизни подвижников можно найти поучительные примеры того, как старцы учили своих учеников борьбе даже с малым, казалось бы, невинным помыслом. Так, мы читаем в одном из разделов Патерика следующее трогательное сказание: «Однажды авва Агафон шел с учениками своими. Один из них, нашедший на дороге небольшой зеленый стручок чечевицы, говорил старцу: Отец, позволишь ли мне взять его? Старец с удивлением обратился к нему и сказал: ты ли положил его здесь? Нет, – отвечал брат. Если не ты положил, как же хочешь взять его? – заметил старец» .
      Подобен этой повести и краткий рассказ о том, как живущий в поле монах захотел съесть пшеничный колос и не позволял себе этого сделать, не спросив об этом владельца поля. Борьбе с помыслами старцы всегда придавали большое значение. Один из них, авва Кир, говорил даже так: «Если ты не имеешь помысла, то ты без надежды, – ибо если не имеешь помыслов, то имеешь дело» .
 
      Борьба с помыслами, откровение их старцу так же важно, имеет то же значение, что и послушание. Послушание же, согласно его пониманию в духовном руководстве, должно быть полным, целостным, точным. Так, в Патерике можно прочитать повести о чистом и безотлагательном послушании учеников. Один из них, не дописав буквы, вскочил на зов старца из-за своего рабочего стола. Пришедшие позднее увидели, что он не довел до конца начертание буквы омега (?) . Там же читаем об ученике, имевшем великое послушание своему старцу, и о том, как он, искушаемый другим братом, по слову его вошел в реку, кишащую крокодилами, и крокодилы «лизали тело его и не вредили ему» .
      Великие старцы изрекали, что послушание выше подвижничества и чистоты, так как оно «с дерзновением приводит к Богу» . И один из них, великий авва Моисей, сказал: «Будем просить послушания, рождающего смирение и приносящего терпение и великодушие, и сокрушение, и братолюбие, и любовь; ибо это суть воинственные оружия наши» .
      О святой, смиренной, непостижимой для ветхого человека любви, рожденной от послушания, сохранилось в Патерике много преданий. Так, один брат, закончив свои корзины и привязав к ним ручки, чтобы нести на продажу, услышал, что у соседа его нет ручек для корзин. Отвязав их от своего изделия, он отнес ручки брату, уверяя его, что они ему не нужны . Другой старец, узнав, что болящий брат его хочет свежего хлеба, набрал свой сухой хлеб в милоть, сходил в Египет и переменив черствый хлеб на свежий, принес его, еще теплый, болящему . И указывается в рассуждении Отцов, что враг может подражать и посту, и бдению, но никогда – смирению и любви . Искушая двух братьев, согласно живших вместе, враг представил птицу одному вороной, другому – голубем, вследствие чего добился их ссоры. Когда же по прошествии трех дней братья поняли искушение, они смирились, примирились друг с другом и до смерти жили в мире .
      В разделе о высших добродетелях иноков отрадно прочесть такие строки: «Сказал авва Исаия: любовь есть размышление о Боге с непрестанным благодарением; благодарению же радуется Бог, оно есть знак успокоения» . Подобных строчек не найдешь в руководстве прочих религий: смирение Христово, Его послушание воле Отца лежит в основе всех добродетелей; недостижимо оно для духа зла, и пребывает святая и чистая, и смиренная христианская любовь выше всех козней и сетей диавола. Она ему чужда и недоступна.
      Высоты этой чистой любви достигают идущие путем послушания и смирения, путем отсечения своей воли, путем откровения всех тончайших приражений врага, тернистой дорогой наблюдения за собой и открытия старцу своих помыслов, десных и шуих.
 
      В Отечнике, составленном святителем Игнатием Брянчаниновым, под различными сказаниями о жизни старцев и их изречениями помещены примечания самого святителя Игнатия, полные великой духовной силы и значения. В них сохраняется тот высокий стиль, что присущ основным произведениям Святителя. В них всюду – та же высокая подлинная духовность, которой полны его произведения.
      Часто святитель Игнатий, приводя жития и изречения старцев, делает указания, соответствующие тому времени, когда издавался Отечник. Многие мнения старцев были чересчур строги для того периода. Большинство же сказаний и изречений исследованы Святителем с большой любовью, и высказывания его только подчеркивают их высоту. Так, в сказании о духовном видении инока Захарии, с которым очень сурово обходился его духовный отец, епископ Игнатий пишет, что для верного течения духовной жизни Захарии было правильным сохранение сурового руководства его отца. «От истинного послушания, – пишет святитель Игнатий, – рождается и истинное смирение: истинное смирение осеняется милостию Божиею» . Разбирая поступок аввы Аммона с учеником, склонным к высокоумию, святитель Игнатий пишет в своих примечаниях: «Преподобный преподал ему подвиг смирения, единый благоугодный Богу, единый способный привлечь милость и благодать Божию к подвижнику» . «Неоцененный подвиг! Существенный подвиг!», – восклицает Святитель по поводу невидимого внутреннего подвига инока, доступного и для современных ему монахов. «Глубина смирения есть <...> и высота преуспеяния, – пишет он в другом примечании, – нисходя в бездну смирения, восходим на небо» .
      При оставлении всех попечений инок может «устремиться к Богу умною молитвою, – пишет святитель Игнатий. – Тогда она (умная молитва – Авт.) возносит делателя своего в ту любовь к Богу, которая законоположена Богом» .
      Касаясь высоких духовных состояний, которые часто отмечаются в сказаниях о старцах, святитель Игнатий всегда являет смиренномудрие, доискиваясь до основ, до причин этих высоких состояний, и всегда старается подчеркнуть связь их со спасительным смирением сердца. Так, в примечании к повести о старце Аммоне, который, по слову своему, уже не знал о существовании зла, святитель Игнатий пишет: «Такое настроение является в душе от постоянного внимания себе, от плача о своей греховности, от действия умной благодатной молитвы. Эта молитва исполняет сердце умиления. Умиление есть ощущение обильной милости к себе и ко всему человечеству» .
      Вероятно, исходя из опыта собственной духовной жизни, святитель Игнатий с подлинно духовной свободой относился ко всем внешним занятиям при условии сохранения умного делания, как он говорит об этом в своем примечании к житию аввы Геласия. Приводя слова великого аввы Исаии о том, что в подвиге внутреннего делания «ум и душа соделываются единым сердцем» и что «соединенные воедино ум и душа приносят Богу молитвы чистые», святитель Игнатий в своем примечании пишет: «Здесь изложены самые глубокие психологические истины». Их Святитель объясняет «опытно христианским святым подвижничеством» .
      Всюду он подчеркивает внутреннюю связь высоких духовных состояний с исходным смирением и покаянием инока, его покаянным плачем и подвигом. Разбирая повесть об авве Пимене, который по разорении монастыря оставался на месте, где раздавался плач детей, а святой авва почитал этот плач за звук голосов ангельских, святитель Игнатий пишет: «Таков плод умного делания. Оно, исцеляя мало-помалу греховную заразу сердца, изменяет отношение его к окружающим предметам и обстоятельствам. Сердце начинает смотреть на все из своего смирения и из своей благости, из своего самоотвержения, из своей мертвости для мира, из своей жизни в Боге» .
      Излагая в том же Отечнике слова преподобного Исаака Сирина о молитве, святитель Игнатий, строгий к себе и другим в вопросах духовной жизни, показывает свою необычайную широту и свободу в понимании молитвы и вИдения, сообщаемых подвижникам Духом Святым. «И ныне рабы Христовы, – пишет Святитель, – сподобляются видеть различные духовные видения, которым некоторые не верят, никак не хотят признать их истинными, но признают прелестию, и видящих считают прельстившимися». «Очень удивляюсь, – пишет Святитель дальше, – как эти слепотствующие душею не веруют благодати Духа <...> Эту благодать и ныне подает Христос и будет подавать даже до кончины мира по обетованию Своему верным рабам Своим» .
      Мы намеренно привели эту длинную выписку из примечаний святителя Игнатия в Отечнике с тем, чтобы показать, каких глубин достигает тот, кто правильно ведет свою духовную жизнь, начиная с послушания старцу, с откровения ему помыслов, – малейших «логизмов» своей души.
      «Оставим все суетное, – пишет святитель Игнатий в Заключениисвоего труда, – чтоб наследовать плач и молитву ума, спутницу плача, – чтобы посредством плача и молитвы обрести утешение, обетованное Спасителем. Путь к плачу – Евангельские заповеди» .

 
      Подобно тому, как старчество восточное, по мнению ряда авторов, начинается в первые же века формирования монастырского чина, и в русском монашестве можно проследить те же явления.
      Если вникнуть в службу, составленную преподобному Феодосию Печерскому его современником монахом Печерского монастыря Григорием, творцом канонов, тo можно отчетливо увидеть указания монаха-песнописца на существовавшее в феодосиевом монастыре старчество, на его уклад, его проявления. Называя преподобного Феодосия «житницей Иосифовой» и «пастырем монахов изрядным», блаженный Григорий пишет: «Божий сад священный посреде дому Господня стоЯ, подаеши плод болезней твоих учеником твоим: от уст бо твоих благодать Духа возрастил еси» . Он же, по слову Григория, «многи привед поклонники Богу» .
      Особенностью преподобного Феодосия Печерского как старца было и то, что он, не оставляя «умного» делания, деятельно входил во все житейские нужды монастыря, неотложные, трудные. А потому, по слову песнописца, преподобный Феодосий «подобяся ноги Умывшему Своим учеником <...> воду черпати и на раму носити изволил еси, и древа своима рукама принося и сеча, начальника трудов себе монахом показал еси» . Главное же, по слову того же канона, что преподобный Феодосий «удобрение монахом и путь спасения человеком <...> был еси, обогащь бо вся <...> глаголы Божественных таин, учил еси» .
      Высокая духовная культура монашеского жития в Киевский период породила целый сонм преподобных отцев, повести о жизни и подвигах которых не утратили свое высокое духовное содержание до наших дней. В некоторых из них можно почерпнуть образцы духовного делания великой силы; некоторые сказания поражают своей правдой, своим величием и не отличаются от сказаний о жизни мужей древних, мужей великой мощи.
      Таково жизнеописание преподобного Николы Святоши, князя Черниговского, рассказ о его жизни в чине монашеском, о его смиренномудрии, рассуждении. Святой Никола был первым русским князем, принявшим иночество. Известно его послушание на поварне и при вратах монастыря. Прожив в обители около 40 лет, Преподобный принял, пройдя многие послушания, обет безмолвия. Власяница его исцелила его брата от тяжелой болезни . Очень захватывает повесть о том, как другой юноша высокого рода, Варлаам, возжелал монашеского жития, которое представлялось ему единственной жизненной реальностью. Придя к преподобному Антонию Печерскому, Варлаам был принят в число иноков и пострижен в монашество. Описывается, сколько претерпел преподобный Варлаам, когда отец хотел насильно вернуть его в мир; Преподобный же оставался непреклонным. Он был поставлен преподобным Антонием во игумена и стал первым игуменом Киево-Печерского монастыря. Преподобный скончался в пути, возвращаясь из паломничества ко Гробу Господню, и был погребен в Ближних пещерах Печерской обители .
      Другие иноки Печерские прославились смирением и послушанием, а также несением телесных болезней. Таков образ Пимена Многоболезненного, кроткого брата, сподобившегося быть постриженным Ангелами. Некоторые из братий слышали пение и, пришедши, обрели Преподобного облеченного в монашеские одежды. Преподобный Пимен страдал 20 лет и исцелился за три дня до кончины. Он пришел в церковь, простился с братией и причастился Святых Христовых Таин. В день его кончины было явление трех огненных столпов над монастырем .
      Велики и те преподобные, которые в молчании, великом смирении и послушании формировали своего внутреннего человека; каждый из них – по-разному, в соответствии со складом своей души. Вместе же они составили воинство мужей крепких, на которых покоилось в то время величие православной Киевской Руси.
      Всю эту святость первого русского монашества, возросшего под руководством преподобных Антония и особенно Феодосия Печерских, ощущаешь, попадая в пещеры Печерского монастыря. Открытые после Великой Отечественной войны, они сообщили русским православным людям о подлинной крепости и силе монашеского подвига. И сколько здесь святых могил, одна другой ближе, одна другой поразительней. Здесь затворники и молчальники; здесь преподобные живописцы и врачи; здесь запоминающиеся образы преподобного Иоанна Многострадального и преподобного Моисея Угрина; здесь покоище игуменов и некоторых архиереев; здесь приснопамятный Нестор Летописец и святые просфорники Никодим и Спиридон. Здесь же обрела себе упокоение святая дева Иулиания, княжна Ольшанская, здесь и двенадцать мастеров-зодчих – все они вместе и каждый в отдельности живо касаются душ живущих, ищущих, чтО им ближе по духу, по образу жития. Это все – преподобные в Ближних пещерах, и в Дальних тоже обретаешь для себя живые жизненные примеры.
 
      Православная святыня ушла на север и приютилась на северо-востоке во времена тяжелого татаро-монгольского ига. Но духовная жизнь и чин монашеский не прекратились. В Великом Новгороде, а позднее и под Москвой возрастает великая обитель, и теперь уже преподобный Сергий Радонежский – собиратель и хранитель святыни Православия и монашества, он же и великий старец созданной им и Богом охраняемой обители.
      ЧтО, как не делание старческое, – его наблюдение за жизнью вверенных ему братий, его ночные обходы келлий, его напоминание о необходимости трезвения; также и его посильные и выше сил делания, связанные с телесными потребностями человека? Преподобный рубит деревья, строит храм и келлии, он запасает дрова и носит воду из источника. Во время оскудения жизни в обители он полагает тяжелый физический труд за краюшку заплесневелого хлеба. За это и другое – духовное, неоскудеваемое руководство – обретает он, как было в свое время и в Киевской Руси, сонм последователей и учеников. Господь утешает старца вИдением образа птиц, летающих у окна его келлии. И ученики преподобного Сергия, воистину как птицы, разлетаются из своей родной обители. Они не остаются на месте, не роют пещер, как в монастыре Печерском, они все растекаются по дальним и ближним окрестностям средней и северной Руси, и в различных ее концах во множестве возникают великие и малые монашеские обители. Поэтому север и северо-восток России становится подлинной новой Фиваидой, и обретаются в ней многие преславные имена и деяния.
      Молчальником был ученик преподобного Сергия преподобный Авраамий; он хотел остаться в обители своего духовного отца, но получил благословение уединиться на север и стал руководителем многих созданных им обителей в сумраке и гуще северных лесов. Преподобный Авраамий изгнал из лесов змей и стал защитником и покровителем глухого Чухломского края.
      В службе, составленной на день преставления преподобного Сергия, 25 сентября, можно отчетливо видеть, кем был богоносный отец Сергий для своих современников. Песнописец, воспевающий его житие и подвиги, прежде всего изображает Преподобного как гражданина Руси. Автору службы необходимо показать государственное значение преподобного Сергия, его участие в судьбах Русской земли, его болезнование о победе русского воинства, боление его души о нуждах государства. И только после того, как достаточно полно обрисован образ преподобного Сергия как великого гражданина, составитель службы ублажает его как начальника монахов. Для всего этого ему потребно два канона, из которых только во втором он более подробно касается делания преподобного Сергия как отца монахов.
      Здесь налицо все основания для того, чтобы рассматривать деятельность преподобного Сергия среди братий как деятельность старческую. Уже на малой вечерне упоминаются «монахов множества», собранные Преподобным, и говорится о том, что мы «чада твоя, и овцы словесных твоих учений» . Более подробно и более отчетливо мысль эта излагается в стихирах на Господи, воззвахвеликой вечерни, где, подражая стихирам, написанным на подвиг 40 мучеников Севастийских, песнотворец восклицает: «Шествуя тесным путем, ко учеником твоим глаголал еси, преблаженне Сергие: не устрашимся подвига постнаго, да страшнаго геенскаго мучения избегнем». И ниже: «Глаголя терпеливе Сергие: за рай, егоже погубихом, ризы мягкия ныне отлагаем <...> совлецемся ныне ради нетленных риз» .
      В канонах Преподобному, помимо прочих славословий, находим обильные указания на его старческое делание. «Благих образ тебе дав твоим учеником, и привлекл еси многи души во спасение, отлучившихся мирскаго пристрастия» , – читаем мы в третьей песни канона. «Духа Святаго сияньми почтен, и светоносным житием украсился еси, требующим подавая неоскудно и приемля с любовию монашествующих чины, отче Преподобне» . Далее в канонах эта мысль расширяется: преподобный старец – руководитель ко спасению многих людей по данной ему благодати Святаго Духа. «Другое небо на земли Божественным мановением, преблаженне, показался еси, воспитал еси словесное стадо, яко Ангел живый с плотию, богомудре» . Та же по существу мысль приводится и ниже: «Духа Святаго благодать в тя вселися, лукавых духов прогонителя содела, монашествующих же наставника показа» . А потому преподобный Сергий опять и опять называется «светильником многосветлым, возведшим ко Христу монахов множества» , а также «приведшим постников соборы новым житием» . Таково великое старческое делание преподобного Сергия, человека, который ублажается как «светильник <...> словесныя зари нам облистая, и Пребожественныя Троицы жилище» и как учитель, «неложным правлением правяща отечество свое» и своими учениями, «яко некоею небовосходною лествицею, на высоту добродетелей возводя» .
 
      В житии преподобного Кирилла Белоезерского можно найти поразительные по красоте описания того, как он с преподобным Ферапонтом искал место для построения обители. Взошли преподобные нa высокую гору, увидали многие леса и озера окружающего их края «и возлюбили место сие», и здесь положили великие души их вселиться и создать обитель. Все, кто посетил эти места, полные вод и возвышенностей, знают, как воистину прекрасен пейзаж этого края, как захватывает дух от красоты земли, увиденной с высокой горки. Многие с благодарностью и верой созерцают на этой горе отпечаток стоп преподобного Кирилла, сохраняющийся на уплотнившемся камне многие века. Именно отсюда созерцал Преподобный красоту избранного им места вселения. Кирилло-Белозерский монастырь был и остается жемчужиной нашей родины, крепко печатлея великий дух молитвы и старческого рассуждения преподобного Кирилла и его учеников.
      Наряду с этой великой лаврой Белозерской особенно дорог душе православного скромный, незаметно приютившийся среди холмов и малых озер небольшой Ферапонтов монастырь. Именно ему, скромному приюту иноков, довелось стать подлинной сокровищницей русской иконописи, обителью, в которой сохранились фрески великого Дионисия и его сыновей.
      Эти же северные области, бывшие в свое время окраинами нашей земли, воспитали дух преподобного Нила Сорского, оставившего нам письменный документ духовной жизни и руководства старческого, ничем не отличающегося по своей силе и глубине от писаний старцев первых веков монашества. Во вступлении к своему «Уставу о жительстве скитском» преподобный Нил нишет: «Поелику многие из святых Отцев различными беседами научили деланию сердечному, мысленному блюдению и умному хранению, то и аз, многогрешный и неразумный, собрав от духовных Отцев, что изрекли они о сем предмете, написал на воспоминаниесебе и другим» .
      Преподобный поучает в первом Слове «Устава» о мысленной брани, различая: прилог, сочетание, сложение, пленениеи проч. В Слове втором преподобный Нил пишет: «Наилучшая и благонадежная брань тогда может быть, когда отсекается помысл в самом начале и когда будет непрестанная молитва». «О молитве же никто да не вознерадит, – повторяет Преподобный в Слове 4-м, – ни здравый, ни немощствующий <...> Мысленное же дело инока <...> чтобы ум иметь в богомыслии и в памятовании о Боге, и чтоб крепко держать себя в любви Божией, сие дело на всех лежит неотложно».
      Если вспомнить всех дивных преподобных подвижников русского Севера: Пельшемских, Вологодских, Олонецких и Валаамских, Прилуцких и Соловецких, Обнорских и Глушицких, – воистину повторишь слова одного священнослужителя, в праздник Русских Святых воскликнувшего: «Нет другой такой страны, где бы было столько святых, как в земле Русской. А потому и не погибнет никогда земля Русская, имея столько за нее заступников и печальников! И никто никогда не овладеет землей Русской!».
      Эти святые защитники оставались по отдельным монастырям, и теплились в их обителях заветы старческого руководства, пока не пришла пора новых государственных перемен, а с ними – и оскудение духа монашеского и старческого делания. Синодальный период Русской Церкви, особенно XVIII век, отмечен закрытием многих монастырей, введением суровых законов, так что многие желающие пострига и подлинного иноческого жития вынуждены были покидать пределы российского государства. Тем более оскудело в этот период подлинное понятие о духовной жизни и старческом руководстве. От этой эпохи остались только имена отдельных светильников духовной жизни: святителя Димитрия Ростовского, святителя Митрофания, епископа Воронежского, святителя Иннокентия Иркутского. Но Русская Церковь искала утраченные духовные пути; этот поиск Господь и явил в прозорливом делании преподобного Паисия Величковского.

 
      Русское монашество и особенно старческое руководство нуждалось в своем восстановлении, в обретении тех высоких и спасительных устоев, которые оно имело от своего начала в Киевской Руси, которые сохранились, укрепились и возросли в тяжелые годы монголо-татарского ига и которым пришлось испытать внешнее и внутреннее оскудение в эпоху петровских реформ и последующих царствований.
      Промысл Божий бдит над миром. Бдит Он над судьбой каждого отдельного человека, бдит Он – непостижимо для нас – и над бытием Своей Церкви, Своего Тела и Своей Невесты. Попускаются периоды (и немалые), в которые оскудение кажется предельным, более уже непоправимым, будто уже и кончается дыхание жизни в здании Христовой Церкви. Но слово Христово неложно, – и врата адовы, которые кажутся уже отверстыми, не одолевают Церкви Христовой. Совершаются события мирового или государственного масштаба, – и Церковь Христова выходит победительницей из крайнего, казалось бы, и страшного положения: врата ада не имеют над ней силы. В других же обстоятельствах, когда не нужны для спасения Церкви большие мировые сдвиги, Господь поставляет события меньшего объема, выдвигает отдельных людей, которым дается Промыслом Божиим завидный жребий – спасение, восстановление церковного достояния.
      Подобный жребий на Руси был уготован преподобному Сергию Радонежскому, авве сонма отцов Радонежских и всего последующего русского монашества и в нем – старческого руководства. XVIII век требовал для восстановления монашеского жительства на Руси других путей и других личностей. Рухнувшая Византия уже не могла быть оплотом Православия и духовного учения для Руси, каковым была во времена преподобного Сергия. Уже и учение исихастов было не так доступно для России, как в то время. Живые источники духовных основ Православия и монашеского жития следовало теперь искать – тоже за пределами России – где-либо на Афоне и в прилежащих землях. И чтобы достигнуть искомого, необходим был человек, наделенный спасительным стремлением и твердостию. Подобного человека, способного в поиске своем пойти на жертву, переступить границы родины, устремиться на обретение имевшихся ранее, но утраченных духовных сокровищ, явил Господь, непостижимый Промысл Его в лице преподобного Паисия, как он назван в своем житии, «родимца Полтавского».
      Петр, сын полтавского протоиерея Иоанна Величковского, рано открыл в своем сердце зов к живому Богу, преодолел много препятствий, внешних и внутренних, прежде чем достиг желаемой монашеской обители. Но и обретя эту обитель, вдавшись в различные делания и послушания, «измывая», по слову жития, «братнины плащаницы», он не мог успокоить своего духа, не обретая подлинного духовного руководства, объясняющего ему все недоумения, вопросы, неясности, встающие на иноческом пути. Начинается долгий и многотрудный поиск юного Петра (в иночестве Платона); поиск того наставника и тех основных духовных руководств, писаний святых Отцов, которые указуют путь человека к Богу.
      Отец Платон приходит в Молдавию, затем достигает Афона, взыскуя и ища этого слова Отцов минувших веков. Его ждет тяжелое разочарование, большое духовное искушение, так как он не находит искомого. Но молодой подвижник не теряет веры в истину своего поиска. После многотрудных скитаний и болезнований Господь сподобляет его в Молдавии встречи с подлинными носителями духа, искупующими путь монашеский согласно святоотеческому учению.
      Старцы Василий и Михаил Поляномерульские знакомят отца Платона с переводами Добротолюбия – и ревностный подвижник припадает к живому источнику. На Афоне он понимает, что переводы писаний святых Отцов неточны, несовершенны, почему и считает необходимым изучать греческий язык, чтобы вникнуть в детали духовной жизни, преподанные святыми старцами-аскетами.
      На Афон приходит старец Василий Поляномерульский и постригает юного подвижника в мантию с именем Паисий. Преподобный Паисий живет на Афоне, ведя строгую подвижническую и созерцательную жизнь, изучая писания преподобных Отцов-аскетов и, вникая в самую суть изображаемой ими внутренней жизни, начинает делать посильные исправления в прежних переводах и сам переводит основных отцов Добротолюбия.
      К отцу Паисию притекают люди, ищущие спасения, его подлинности и основ и, несмотря на его относительную молодость, именуют его своим отцом и учителем. Когда собирается малое братство, отец Паисий полагает должным вернуться на родину и после 17 лет пребывания на Афоне поселяется в Молдавии в предоставленном ему монастыре Драгомирнском. Здесь – как бы вершина и расцвет всего жития Паисиева и его духовного стада. Здесь – подлинное монастырское делание с уставным богослужением. Здесь – работа самого старца и его братий над книгой. Здесь вырастает на основе обретенных сокровищ святоотеческого слова и истинное старческое руководство, то искусство ведения душ к Богу, которое покоится на подлинном, дознанном Отцами боговедении. Здесь – откровение тех тончайших движений души, которые, утверждаясь, содеявают грех, а будучи открыты, многократно оплаканы, отвергаются подвижником. Само же откровение их делает то, что ученик прирастает к отцу духовному нелестной, крепкой, духовной любовью.
      Можно по-разному определять подвиг преподобного Паисия Величковского. Несомненно велик он в том, что жаждал подлинного учения о духовной жизни и внутреннем делании. Очень важно, что он делал переводы, где старался доискаться до сути излагаемых святыми Отцами явлений духовного пути – движений души и духа. Правы и те, кто говорит о высокой творческой природе всех дел Паисиевых. Мы же основное из деяний Преподобного усматриваем в том, что, обретши нелестный источник подлинного духовного разумения в писаниях святых Отцов, он возрастил от этого знания стадо духовное, души людей, которых повел нелестной тропой к Богу в делании старческого окормления.
      Должно увидеть водительство Духа Святого в том, что старец Паисий вернулся с Афона на родину. Именно сюда он должен был принести то живое учение, то житие, которое обрел в Боге, именно ему дано было восстановить духовную жизнь в угасающем и почти угасшем русском монашестве. Именно здесь, на родине, окрепло и утвердилось обретенное им сокровище, породив много последователей и учеников, которые и донесли его до русских монастырей.
      В связи с военными действиями Паисиевым ученикам вместе с их старцем пришлось перебраться после 12 мирных лет жизни в Драгомирнском монастыре в монастырь Секул, а затем – в более обширный Нямецкий монастырь. Здесь условия жизни братства были труднее, чем в Драгомирне, ближе подступало мирское, но и опять семья Паисиева продолжала свою богомудрую, полную трудов жизнь. Опять велась большая книжная работа, и здесь старец Паисий решился, наконец, отдать в печать сделанные им и его братством переводы Добротолюбия . Здесь же, предвидя свою кончину, старец Паисий начал писать «автобиографию».
      Велики были подвиги старца. Келлия его, по слову его жития, не закрывалась до вечера. Каждый мог прийти и открыть свою печаль, недоумение, задать вопрос. И всегда терпеливо, любовно, духовно было слово старца. А ночь заставала его, изнемогающего и болезнующего, за переводом святых Отцов. Был составлен и сборник поучений «Восторгнутые класы». Братство было велико по числу; здесь были русские и молдаване, и по-прежнему шла жизнь монахов, даже и турецкое войско не потревожило их жития.
      Старец скончался в последнем десятилетии XVIII столетия, 72-х лет, тихо, мирно, будто уснул. Но скорбь братии была велика; тогда же была составлена его учениками служба ему, так как они почитали своего отца как святого. Дух глубокой скорби печатлеет содержание службы, и главное, что желает отметить ученик, составивший последование, – это старческое делание аввы. Поэтому, хотя служба и пронизана мыслями о кончине их незабвенного отца, в кондаке говорится о веселии старца, исполняющего основное дело своей жизни – старческое руководство и спасение душ ближних. «Весел был еси образом, – пишет ученик в кондаке, – и преклонял еси уши просящим у тебе помощи, и <...> простирал еси руце на подъятие их» . Таким образом, радость, безгрешное веселие и спасение душ – вот то основное, что остается как заповедь последующим поколениям от делания Паисиева. Поэтому вряд ли можно согласиться с теми авторами, которые трактуют монашество, и в частности монашеский путь старца Паисия, как страдание. Да, много страданий терпел старец от самых юных лет, с тех пор как пошел на поиск Бога и спасения души. Много терпел в монастырях, много странствовал и был пришельцем в поисках подлинного духовного руководства, но столько же приобретал и радости духовной и веселия. Старчество его воспринималось отдельными людьми как ересь, – и мимо этой скорби прошел схиархимандрит Паисий, все претерпевая в Боге, от скорби ведущего к полноте благ духовных и радости немеркнущей.
      Переводы святых Отцов, особенно преподобного Исаака Сирина, показывают, на какой высоте духовного преуспеяния находился преподобный переводчик, когда вникал в почти неудобосказуемые тайны духовной жизни, излагаемые сирийским аскетом. Отрывки из слов преподобного Исаака, переведенных старцем Паисием, приводятся здесь как заключение данной главы, как ее духовное завершение. Некоторые места переводов темны, мало понятны, но труд вникания в их внутренний смысл доставляет великое духовное утешение сердцу, этого утешения ищущему.
      Вот эти отрывки.
      «Несть возможно кромЕ попущения искушений уведети нам истину, – читаем мы в первом Слове преподобного Исаака в переводе преподобного Паисия. – И <...> промысл мног имать Бог на человеце, и несть человек, не сый под промыслом Его, и паче же на исшедшыя взыскати Его и терпящия страсти за Него перстовидне (как по указанию перста) зрит светле» .
      Такие и подобные истины обретал блаженный старец Паисий в дающемся ему с большим напряжением переводе. И истины эти становились основанием живой и радостной внутренней жизни, которую он открывал и другим.
      «Начало пути жизни, еже присно поучитися умом в словесех Божиих, и в нищете пребывати, – читаем мы в том же Слове Паисиева перевода. – Дондеже не стяжет душа пиянства в вере (упоения верою) Божией, в подъятии силы ощущения ея, ниже немощь чувств уврачует, ниже силою может попрати вещество видимое, еже есть ограда внутренних, и не ощущает» .
      Таково начало моря словес преподобного Исаака (если у моря есть начало), – словес, в глубину которых старается проникнуть преподобный Паисий. Моря этих слов, этих духовных откровений мы касаемся ниже кратко, избирательно, в основном для того, чтоб стало понятно, над каким великим произведением трудился богомудрый Паисий и что полагал он в основу духовной жизни, которую сообщал в своем старческом руководстве.
      Так, преподобный Исаак пишет о различии слез: «Суть некия убо слезы, жгуще; и суть слезы утучняюще <...> И прежде убо в сей чин слез нуждне достигает человек, и теми отверзается ему дверь внити в чин вторый, лучший сего, иже есть страна радости, имже приемлет человек милость» .
      Слова преподобного Исаака о молитве: «И сие подобает вам уразумети, возлюбленнии, яко каяждо беседа в тайне бываема, и всяко попечение благия мысли о Бозе, и всяко духовных поучение в молитве определяется, и во имени молитвы уставляется и внутрьуду сего заключается имене: или чтения рекл бы еси различия, или гласы уст в славословие Божие, или печально о Господе попечение, или тела поклонения, или псалмопение стихословия, или прочая ина, от нихже ученье пребывает молитвы чистыя, от нея же любы раждается Божия. Любы бо от молитвы, а молитва от пребывания отшельничества» . Такова широта суждений преподобного Исаака, а вслед за ним и вдумчивое, слово за словом вживание преподобного Паисия в перевод написанного...
      Иногда в своей прозорливой духовной свободе преподобный Исаак идет еще дальше и в Слове 34-м вдруг неожиданно изрекает: «Дарование без искушений погибель приемлющим то <...> Умаления (недостатки) в неких, хранящих себе, хранители суть правды. Есть, иже вещьми шуими делаяй живот он со премудростию Божиею» . Таково непостигаемое размышление преподобного отца, – и возможно, что часто преподобный Паисий постигал его в своем старческом делании!
      От глубокого опыта внутренней жизни написал преподобный Исаак и такое размышление, которое не может быть забыто. «Прочее разумей, – обращается он к незримому ученику своему, – яко сие еже стояти, несть твое, ниже добродетели твоея есть, но благодать сия есть, носящая тя на дланех руки своея, яко да не убоишися». Человек со всем достоянием своей жизни на дланях рук Божиих! Как это можно забыть, как это необходимо, особенно в минуты глубокой печали!
      «Сия, – продолжает преподобный Исаак, – вложи в себя во время радости <...> и восплачися, и прослезися, и припадай о памяти согрешений твоих, бывающих во время попущения твоего» .
      Размышлениями преподобного Исаака о жизни будущего века уместно закончить наши краткие выписки из перевода его творений, сделанного блаженным старцем Паисием Величковским. Преподобный Исаак говорит о человеке, пребывающем в поучении Божественных писаний. «Слава Божеству Его, – восклицает такой человек, – слава чудесем Его: преславна и предивна суть вся дела Его: в якову высоту худость мою возведе <...> и в каковы помыслы посмети и насладитися души моей, и в чудесех сих пребывая, и удивляяся присно, упивается всегда и бывает аки в пребывании еже по воскресении». Такой человек, по преподобному Исааку, «приемля во уме славу будущего века, и надежду, хранимую праведными <...> и новое оно возъустроение, не помышляет, ни поминает сущих мира сего». Человек этот, созерцая век грядущий, думает о веке, в котором существует: «Внегда бо век ин таков дивен уготова (Бог) <...> кая убо вина есть еже сотворити Ему мир сей прежде и распространити его, и обогатити сего <...> множеством видов и естеств». Вопрос очень длителен – и ответ на него: «С разрушением <...> века сего, абие начало приемлет век будущий. И речет тогда всяк человек такова: о мати, забвена сущая от чад своих, ихже роди <...> и бывающих чад истинных неплодове, никогда же родившия! Возвеселися, неплоды нераждающая, о чадех яже родила есть тебе земля» .
      Не будем продолжать бессмертных строк преподобного Исаака о жизни вечной, так же как не будем касаться и тех многих вопросов духовной жизни, которых касается он. Они безграничны и глубоки. Изложенного достаточно для того, чтобы понять великое делание старца Паисия, познакомившего русское монашество с кладезем жизни духовной, сокровенным в Словах подвижнических святого Исаака Сирина.

 
      Насаждение старчества в Русской Церкви, связанное с подвигом Оптиной пустыни, было деланием многотрудным и скорбным по человеческому разумению, одновременно же и действием непостижимого Промысла Божия, уcтрояющего именно в скорбных обстоятельствах силу и крепость старческого делания.
      Скорбен был путь самого восстановителя старчества преподобного Паисия Величковского, но однoвременно и славен был путь его, обретшего жемчужину спасения, и весел он был, по слову составленной ему службы, так как обрел сокровище и источник присного и чистого радования – духовного рассуждения в Боге и духовного руководства людей на эти присноживотные источники духа.
      Полна скорбей, непомерных и тяжких, была жизнь Паисиевых учеников, вернувшихся на родину и принесших с собой спасительное учение старчества. Стоит вникнуть в жизнеописание схимонахов Феодора и Клеопы, чтобы понять, с какою враждебностью и непониманием было принято их якобы новоe, но по существу старое святоотеческое учение об откровении помыслов, о насаждении светлого духовного мудрования во Христе. Надо понять горькие страдания блаженного старца Феодора, скончавшегося в далеком Александро-Свирском монастыре. Переселяясь из одной обители в другую после возвращения из Молдавии, отец Феодор встретил в Чолнском монастыре отца Леонида, который стал его присным учеником и с которым они вместе терпели великие скорби на Валааме, когда доходило до угроз выслать отца Феодора из обители. Всюду непонимаемый, осуждаемый и часто тяжко болевший, отец Феодор светло почил о Господе в пяток Светлой седмицы, восклицая: «Слава Богу, слава Богу <...> и я вижу наконец берег житейского моря» .
      Последователь его, старец Леонид, в схиме – иеросхимонах Лев , был тем человеком, который смог утвердить истину старческого делания. Могучая, великая в своей убежденности и смиренномудрии душа старца Льва пронесла сквозь всю свою земную жизнь страдания за ближних и исповедание старчества. Душа эта своими страданиями по существу начала делание старчества в Оптиной, утвердила, укрепила, создала самую основу его.
      Невозможно спокойно читать те строки из жития старца Леонида и его учеников и учениц, которые повествуют, как они были уничижаемы духовным начальством, изгоняемы, переселяемы, преследуемы и даже обвиняемы в ереси. И в этих-то горьких скорбях, в разумном и смиренном терпении выковалась та крепость старческого делания, которая стала силой и основанием, радостью и гордостью Русской Церкви. Вот страницы жития присноблаженного старца Льва, рассказывающие, как по указанию духовной власти его переводили из скита в монастырь, из одной келлии в другую. «Бывало, когда объявят ему, что велено перевести его в другое помещение, – читаем мы в житии, – старец возьмет на руки икону Владимирской Божией Матери, громко запоет: “Достойно есть...”, – и пойдет в новую келлию. Поставив икону и помолившись, тут же сядет, ни о чем не заботясь, и как будто ничего не бывало, продолжает свое дело: плетет пояски и принимает братию. Между тем приближенные его ученики вслед за старцем понесут кто книги, кто другие его келейные вещи: так он очень просто водворялся в новом своем жилище» .
      Когда старцу Льву, уже престарелому и больному, было предписано посещать богослужения в монастыре, это тоже выливалось в народное торжество, – так чтил его простой российский люд. «Народ ждал его появления, – читаем мы ниже, – и при его выходе многие повергались на землю, целовали края его одежды, а иные громко выражали свое сострадание к нему. Между двух стен народа отец Леонид проходил не менее получаса малое расстояние от кельи до церкви, шутя отгоняя палкой слишком теснившихся к нему; все старались ухватить его руку и принять благословение. У правого клироса, где становился старец, собиралась огромная толпа народа» .
      Старец скончался, заранее предчувствуя свой переход в иной мир; и в предсмертных страданиях он был таким же непреклонным, требовательным к себе и смиренномудрым. Любовь духовных детей, священноиноков, поддерживала и укрепляла его. Много раз по его просьбе был пропет канон на исход души. Сильно страдая, старец не мог вкушать пищи, и только Хлеб Небесный укреплял его. Последние две недели умирающий причащался почти каждый день. Умирая в тяжких телесных страданиях, старец испытывал великую духовную радость и все время благодарил Бога .
      Присный его ученик и друг, смиренный и смиренномудрый иеромонах Макарий стал продолжателем великого делания, начатого старцем Львом, ему же выпала славная доля издать труды старца Паисия и обнародовать труды святых Отцов, учащих о жизни внутреннего человека во Христе. При жизни старец Лев писал мало писем и обычно подписывал те, которые писал отец Макарий. Теперь отец Макарий вел обширную переписку как с монашествующими, так и с мирскими особами. Роль же его по изданию святоотеческих трудов поистине огромна, и совершался этот труд блаженного старца Макария именно в силе положенного старцем Львом делания. Тот день и ночь принимал народ, исполняя духовные заветы древних святых Отцов, старцу же Макарию довелось вождением Того же Духа Божия восстановить, издать основные святоотеческие книги по аскетике, умному деланию, духовному пути в Церкви Христовой. В это великое дело было вовлечено Промыслом Божиим значительное число православной русской интеллигенции.
      Старческое руководство отца Макария ознаменовано его тихим и полным смиренномудрия духовным деланием. Оно было как бы ограждено подвигом страдальческого исповедания старчества преподобного Льва и теперь достигало своей полноты, было как бы узаконено и обрело признание. Образ старца иеромонаха (впоследствии иеросхимонаха) Макария особенно отчетливо встает со строк его многочисленных писем к различным лицам. Письма эти пишутся им легко и часто и бывают очень пространными: еще при жизни преподобного Льва он вел за него значительную часть переписки, причем старец Лев подписывал письма, не читая. Старец Макарий в письмах своих тих и одновременно тверд; он смиренен и одновременно мудр, ему присуще крепкое и непАдательное смиренномудрие; никакое событие в жизни его корреспондентов его не пугает: на все есть, всегда готово его твердое определение. Он хорошо знает учение святых Отцов, вЫносил его в своем сердце, всегда знает, чтО и откуда дать в подкрепление, в назидание вопрошающим, и его тихое слово только раскрывает, толкует святоотеческий разум. Тихо же и убежденно говорит он об утешении, подлинной и тоже непАдательной радости духовной. Примечая в письмах даты своей жизни, течение событий, он остается всегда мирным и покойным в Боге, полагаясь полностью на святую волю Его. Пишет письма все время, даже торопясь к церковной службе, но и это опять тихо и с внутренней радостью и убежденностью.
      Так, своим близким духовным детям, монахиням он спешит сказать: « 24 декабря, половина двенадцатого вечера.Благовестят ко всенощной. Сейчас идем: Господи, благослови славити Тя, Владыку нашего, рождшагося на спасение наше!» . Иногда старец скорбит и не скрывает своей печали, когда пишет подобные слова: «Вчера получил ваши письма <...> не мог оные прочитать; что-то был не ладен, ночь не спал; причина сему – не скрою – ваши письма» . Подобные обращения старца к своим духовным относительно редки; чаще он благодушествует, поучает их терпеть скорби, говорит о Промысле Божием, Ему и поручает течение дней своих близких. Старец не входит подробно в события общественной жизни, хотя живо откликается на болезни и смерти сестер в связи с эпидемиями и др.
      Чаще всего строки его писем полны наставлениями об обучении человека скорбями и о преданности во всем в волю Божию. «Получил я очень скорбное письмо ваше и скорби ваши и на мне отразились; видно, есть воля Божия и настало время вашего испытания; и болезнь <...> и неустройство по келлии, и не обретаете сострадающего <...> Не унывайте, о чада, но будьте тверды и непреклонны в подвиге вашего терпения; веруйте, что Господь, попустивший тако быти, на лучшее произведет» .
      Нельзя пройти без внутреннего молчания и вместе изумления, утешения, мимо подобных строк в письмах старца Макария: «У меня бывает всякой день много гостей пернатых. К окну приделана полочка, и сыплем зерен разных, прилетают разного рода пташки: синички, воробьи, иваньчики, сойки и другие; и всякая своим манером кормится; естественная наука в натуре, и видна творческая сила и премудрость» . «Будьте согласны, спокойны и здоровы» , – обычно кончает старец свои письма, поручая своих духовных чад покрову и Промыслу Божию. «Будьте все мирны и здоровы, – читаем мы в других письмах, – и успевайте во смирении и спасении» .
      Мы уже писали выше, что именно этому смиренномудрому оптинскому старцу выпала славная доля по изданию святоотеческих трудов и русских духовных писаний. В своей книге о литературной деятельности старцев Паисия Величковского и Макария Оптинского архимандрит Никодим (Кононов) указывает на то, как мало было в России в начале XIX века духовно-аскетической литературы, как дозволялись к печати книги мистического содержания, тогда как готовые переводы святых Отцов, сделанные старцем Паисием, лежали неопубликованными под спудом более 50 лет . Промыслом Божиим вокруг старца Макария создалась группа интеллигентных и ученых помощников, которым удалось осуществить спасительную мысль старца о публикации трудов святых Отцов, полных духовного разума. Мысль об издании святоотеческого достояния была деятельно поддержана митрополитом Филаретом Московским , и смиренный старец Макарий в этом вопросе стал другом богомудрого Владыки.
      С благодарностью Богу, Его непостижимому Промыслу должны быть помянуты многочисленные помощники старца Макария, прежде всего чета Киреевских (Иван Васильевич и Наталья Петровна), профессор Московского Университета С. П. Шевырев, цензор профессор Ф. А. Голубинский и другие. На дело печатания появились средства, много содействовал новому начинанию богомудрый игумен Оптиной пустыни архимандрит Моисей , а в числе братии нашлись для отца Макария постоянные помощники.
      Архимандрит Никодим пишет в своем исследовании: «Во всех лучших русских людях первой половины XIX века издательская деятельность Оптиной пустыни встретила полное одобрение. Труды духовных питомцев о<тца> Паисия Величковского во главе с о<тцом> Макарием и славянофилов Киреевских были верно поняты и оценены еще современниками» .
      Следует указать основные святоотеческие труды (в порядке их издания), подготовленные и изданные блаженным старцем Макарием и его соработниками. Здесь прежде всего – «Руководство к духовной жизни» преподобных отцов Варсонофия Великого и Иоанна Пророка, далее (после «Восторгнутых класов» старца Паисия) книга аввы Дорофея – азбука монашеской жизни, «Лествица» святого Иоанна Лествичника, печатлеющая последовательное восхождение монаха в жизни духовной. Последние два духовных руководства особенно тщательно переводились учениками старца Макария. Книга аввы Дорофея была переведена на русский язык отцом Климентом (Зедергольмом) ; «Лествица» преподобного Иоанна была переведена на церковнославянский язык преподобным Амвросием , на русский же язык – отцом Ювеналием . Обе эти книги как основные руководства в духовной жизни тщательно изучались, а переводы их проверялись и дополнялись старцем Макарием.
      Были изданы и «Слова подвижнические» преподобного Исаака Сирина в переводе на церковнославянский язык блаженного старца Паисия Величковского, бесценное сокровище для монахов, проходящих созерцательную жизнь, с великим трудом и слезами найденное и воскрешенное преподобным старцем Паисием. Изданы были также Слова преподобных аввы Исаии и Максима Исповедника, также как и подвижнические Слова преподобных аввы Орсисия и Марка Подвижника. Позднее были изданы труды священномученика Петра Дамаскина, преподобного Симеона Нового Богослова, преподобного Феодора Студита и др.
      Можно согласиться с архимандритом Никодимом, признающим, что хотя издания Оптиной пустыни не были чрезмерно многочисленны, в то же время они содержали всю ту основную духовную литературу, которая необходима для жизни монастыря. В опубликованных книгах имеются необходимые советы и руководства как для старцев, так и для их духовных детей, и новоначальных, и усовершающихся в жизни духовной, монашеской .
      Архимандрит Никодим высказывает мысли, что «славянское Добротолюбие и Оптинские издания в их совокупности <...> составили полную аскетическую библиотеку, столь необходимую <...> во всякое время и каждому иноку в отдельности, и целому монастырю вообще» . С этим мнением можно вполне согласиться, также как и с указанием автора о необходимости соблюдения последовательности в чтении и изучении аскетических писаний святых Отцов, начиная от аввы Дорофея, заканчивая трудами преподобных Исаака Сирина и Марка Подвижника .
      Благодаря подвигу оптинского братства во главе со старцем Макарием русское монашество ко второй половине XIX века не только получило образ спасения под старческим руководством, но и укрепилось замечательными всемирными свидетельствами старцев древних веков о руководстве к подлинной духовной жизни, которая есть пища и питие монаха . При жизни старца Макария в Оптиной пустыни были выполнены и прекрасные издания трудов русских подвижников-аскетов, из которых первым было «Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского», книга, содержащая не только данные о жизни старца, но и его любовно собранные писания и писания его сподвижников. Далее были переработаны и изданы труды преподобного Нила Сорского, также как и обширная книга писем затворника Георгия . Позднее Оптина пустынь выпустила труды епископа Петра , ряд отдельных брошюр и – что особенно ценно – жизнеописания отдельных старцев, а также их письма.
      Письма старцев Макария, скитоначальника Антония , иеросхимонаха Амвросия – пища животворящая и действенная до последних дней. Многие, не имея возможности вопросить духовника, руководствуются этими письмами и получают поддержку и духовную помощь.
 
      Делание третьего оптинского старца иеросхимонаха Амвросия – наиболее славная и светлая пора русского старчества. Старческим деланием был пройден почти сорокалетний путь с тех пор, как иеросхимонах Лев прибыл с учениками в Оптину из Александро-Свирского монастыря. Могучий дух старца Льва выстоял в великих и длительных искушениях, которые ему приносило официальное церковное руководство. Он же заложил основы старческого делания, великого дела любви Христовой, которое – помимо оживотворения жизни монашеской, наполнения ее подлинными заветами Христовыми – стало и деланием народным, подняв дух приходящих к старцу на подлинную высоту Христовых заповедей. Такой же истинной, и искренней и самоотверженной была деятельность старца иеросхимонаха Макария, который принял на себя и труды по изданию духовно-аскетической литературы.
      Отец Амвросий, ученик и келейник старца Макария, вошел в делание своего духовного отца еще при его жизни; все совершалось здесь естественно, как бы само собой. Однако путь делания старца Амвросия, как будто уравненный, углажденный деланием его великих предшественников, путь, освобожденный от скорбных внешних обстоятельств, был обременен его тяжкими и почти непрерывными болезнями и телесными страданиями. Старец Амвросий, прослужив иеромонахом меньше одного года, должен был уйти за штат, остаться на иждивении монастыря, стать для него, с внешней точки зрения, как бы отребием . И этому-то болезненному старцу было уготовано Господом Промыслителем стать светлым светильником, неутомимым деятелем, проповедником и апостолом старческого делания. Имя старца иеросхимонаха Амвросия – среди других – принесло мировую известность и славу Оптиной пустыни, в которой он подвизался в старческом делании более тридцати лет. Ныне причисленный к лику русских святых, с той же теплотой, что и при жизни, предстоит он престолу Божию, молясь о земле Русской, о ее людях, так же скорбящих, как и при его жизни, так же требующих его поддержки и заступления.
      Что сделало имя старца Амвросия как бы нарицательным, как бы единственным в своем роде, живо изображающим, живописующим делание Христово на земле? Подлинное умертвие со Христом, подкрепляемое каждодневным крестом болезней, и здесь же – истинное во Христе и со Христом воскресение в деле живой и деятельной любви к ближнему, – любви, которая стала заветом всей жизни старца.
      Итак, с одной стороны, как бы отребие мира (о котором говорит Апостол), отребие монастыря, которому старец не мог служить, и с другой стороны – сияющая, непобедимая, почти непостижимая Любовь Христова, которая торжествовала и побеждала в старце все его внешние страдания. Стоит вчитаться в бесконечные свидетельства духовных детей старца и его очевидцев, чтобы понять, как велика, всеобъемлюща, непререкаема была его любовь, выражавшаяся в восстановлении им образа Божия в приходящих к нему. Как неожиданно перестраивалась их жизнь, принимала новое направление и содержание и только в этом новом содержании находила себя, обретала подлинную непАдательную радость, обретала саму себя. Повести эти читаются всегда с неослабевающим интересом, в них – поражающая и побеждающая правда воскресения душ во Христе. Вся эта новая, восстановленная новозаветная рать вливалась в старый, дряхлый мир и незаметно, но неуклонно преображала его, спасала, вдохновляла на живую любовь и жизнь в Боге.
      Таково было великое значение старческого делания, изливавшегося от одра болезнующего старца, который, однако, в то же время был «веселенький», по слову его келейников. Именно старцу иеросхимонаху Амвросию дано было привлечь к своему деланию внимание великих русских писателей: Гоголя, Достоевского и Льва Толстого. В наши дни, поминая Оптину пустынь, общественное слово больше говорит о них, чем о самом старце Амвросии. Именно впечатление от встречи с ним легло в основу образа старца Зосимы, созданного Достоевским. Через эти строки в «Братьях Карамазовых» мир узнал о бытии старчества; узнал и пророчество Достоевского, что в последние дни верующие во Христа пребудут в мире, как иноки, не понимаемые им, осмеиваемые и изгоняемые.
      В последнем десятилетии минувшего века окончилось служение старца Амвросия. Его сменили достойные мужи, напитанные устроением старческим, но здесь уже были близки дни нового века, когда обитель была закрыта и опустошена, а последние трудники старческого делания, такие как отец Никон и другие, умирали в ссылках и лагерях.
      Однако делание старческое не погибло, оно и не умирало, не могло умереть, и в наши дни имена наших старцев должны воссиять и прославиться во святых, что и произошло волею Божиею и страданиями Церкви Русской в отношении преподобных отец наших Паисия Величковского, Амвросия Оптинского и всех старцев Оптинских, а также их ученика, святителя Игнатия Брянчанинова.

 
       Одним из оазисов старческого делания в ту пору, когда великие старцы Оптиной отходят к Богу, становится Зосимова пустынь под Москвой, расположенная в лесах Александровского уезда Владимирской области, неподалеку от Троице-Сергиевой Лавры. Строителем этой пустыни в самом конце XIX века становится духовник Гефсиманского скита иеромонах Герман , который, кроме забот о достраивающейся возобновляемой пустыни, берет на себя великий труд по насаждению в обители уставного богослужения и введению старческого окормления. Монашествующие здесь составляют отныне единую семью, идущую к Богу под руководством своих старцев, при ежедневном откровении помыслов и согрешений своему духовному отцу.
      Схиигумен Герман, будучи духовным сыном старца иеросхимонаха Александра , по свидетельству одного из своих жизнеописателей, был давно известен «многим истинно духовным инокам, и даже иерархам , и любим народом». Будучи в свое время келейником отца Александра, отец Герман усвоил основное учение своего старца – «познать самого себя». Отец Герман, игумен вновь собранного братства, был фигурой знаменательной, своеобразной и сильной. Многие иерархи были его духовными сыновьями, один из них составил его жизнеописание . Человек внутреннего подвига, делатель молитвы Иисусовой , окормитель и старец душ, взыскующих Бога в монашеском чине, он был, по свидетельству своих жизнеописателей, натурой прямой, цельной и одновременно любящим духовным отцом. «Утаенны были добродетели отца игумена <...> в игуменском служении работал он Господу нелицемерно – ни братии, ни начальству не искал угодить. За то терпел, но дано ему было безгрешное веселие» .
      Вновь устрояемая обитель с любовью и мудростию созидалась игуменом Германом; основным в обители было уставное богослужение с истовым монашеским пением и составление всего благочиния служб: в облачении священнослужащих, в убранстве храма и икон. Очевидцы пишут о Зосимовой пустыни: «Не внешним убранством зданий и материальным достатком славится Зосимова пустынь <...> Тиха и проста по виду благословенная обитель. Дух этой великой простоты особенно запечатлен в богослужении, составляющем средоточие Зосимовской жизни. Тихо и мирно идет церковная служба. Медленно и плавно чтение и пение. Все проникнуто духом глубокого смирения и покаянного умиления. Все так благочинно, уставно и вместе так просто» . Монашествующие пустыни тихи и приветливы: «Не разговорчив, не многоречив пустынный инок, – пишет паломник, – не услышишь ты от него длинных, пустых и праздных речей, но он уже одним видом своим много скажет тебе без слов».
      В обители имелось до 14 различного вида работ, послушаний; вся материальная жизнь обители лежала на плечах братии, а потому игумен Герман считал необходимым, чтоб в обители была здоровая и добротная пища, дабы с этой стороны у труждающихся братий не возникало уныния и скорбей. Длительная внимательная уставная служба также требовала того, чтобы материальная сторона жизни в обители была удовлетворительной и давала свободу в полноценном исполнении церковного послушания. Отсюда – та собранность внутреннего духа, та возможность устремления внутрь, тот внешний вид и поведение зосимовского инока, которое выше описывалось очевидцами.
      Зрелые по годам и опытности монахи, также как и вновь пришедшие, любили эту обитель живою любовью, любили в ней и каждое дело, на которое были поставлены зорким руководством отца игумена. Сохранились отдельные письменные свидетельства самих монахов как о послушаниях, имевших место в обители, так и о богослужениях в ней. Одному из них, маститому старцу, впоследствии игумену Митрофану , обладавшему даром поэтической передачи своих чувств, принадлежат такие строчки: «Вот и дорожка в обитель, которую ты вспахал и пОтом своим облил, – пишет он младшему по возрасту иеромонаху (впоследствии архимандриту) Агафону . – Вот прекрасные долины и поляны, окутанные цветами, где братии имели покой во время трудов своих. И ты старался облегчить братские труды своим искусством, ездя на лошадке из конца в конец, истребляя злачную траву, да будет она в пользу твоим коням» . Отец Митрофан наблюдал за внутренней жизнью этого брата и в храме. «В храме Божием, – пишет он, – вспоминаю тебя: ты становился направо около иконы Умиления – я стоял сзади, радовался твоему восходу к жизни» .
      Какое здесь чистое, бесхитростное и цельное по своей монашеской оценке определение сути монашеского делания! Восход к жизни...«Ты, как младенец, ссал духовное млеко из бьющего духовного источника» . А вот строки того же отца Митрофана о службах обители, пронизанные уже скорбью воспоминания о минувшем: «О, родная обитель, где наши блаженные отцы ходили, и кладбище, где покой отцев и братий, и Собор, и храм Всех Святых <...> Вот и окошечки наших блаженных отцов <...> и колокол, который оглашал весь поднебесный свод <...> И служба церковная, которой уже не будет больше: вот вышел блаженный отец игумен на литию, тихо, смиренно <...> величественно и благообразно <...> вот отверзаются Царские Врата и из Божественного святилища торжественно выплывают два белых лебедя со своими птенцами» .