Грег ИГАН
      ХРАНИТЕЛИ ГРАНИЦЫ
      Перевалило за полдень, на четвертый день его выхода из печалей, и Джамил направлялся домой из садов в центре Нетер, когда до него донеслись крики со стороны игрового поля за библиотекой. Подчинясь минутному порыву, даже не спросив у города, во что играют, он решил присоединиться.
      Обогнув угол и увидев поле, по движениям игроков Джамил распознал матч в квантовый футбол. После просьбы Джамила, город изобразил волновую функцию гипотетического мяча поверх его зрения и подстроил его на распознавание двух играющих команд, совсем не изменив их внешнего вида. Мариа как-то сказала ему, что всегда предпочитала этому буквальное восприятие через цветную маркировку одежды. Она не желала пользоваться путями, развившимися из методов сортировки людей на тех, кого надо спасать и тех, кого резать. Но почти все, доставшееся им от предков, было залито кровью, и Джамилу приносило больше удовлетворения приспособить самый жуткий реликт древности для своих целей, чем отбрасывать его как неисправимо порочный.
      Волновая функция выглядела как резкий радужный свет, как текучая плазма, достаточно яркая, чтобы не исчезать в свете полуденного солнца, но все же неспособная ослепить глаза или скрыть бегающих в ней игроков. Цветные полосы, представляющие комплексную фазу волны, неслись над полем, разделялись, огибая отдельные выступающие сгустки вероятности, ударялись о границу и отскакивали обратно, инвертированные. Игра проходила по самым старым, самым простым правилам: квазиклассическим, нерелятивистским. Мяч удерживался внутри игрового поля с помощью бесконечно высокого барьера, так что исключалось, чтобы он протуннелировал наружу и вытек с поля во время игры. Игроки рассматривались классически: их движения передавали энергию волне, обеспечивая переходы из начального состояния - когда мяч тонко размазан по всему игровому полю - в диапазон высокоэнергетических мод, необходимых, чтобы локализовать его. Но локализация мяча длилась лишь мгновения, не было смысла формировать красивый узкий волновой пакет посреди поля и надеяться гонять его туда-сюда как классический объект. Необходимо было устроить волну таким образом, чтобы все ее моды - осциллирующие с разными частотами, двигающиеся с разными скоростями - оказались в фазе друг с другом, на краткую долю секунды, уже внутри игровых ворот. Добиваться этого следовало, оперируя уровнями энергии и точно выбирая время.
      Джамил увидел, что одна команда играла в меньшинстве. Ведущий должен был перекашивать потенциал поля, чтобы уравнять силы, но появление нового игрока было бы особенно желанно ради восстановления симметрии. Он понаблюдал за лицами играющих, узнавая в большинстве из них старых друзей. Сейчас они хмурились от сосредоточенности, лишь иногда расцветая довольными улыбками от своих маленьких успехов или изобретательности противников.
      Он слишком давно не практиковался, но, окажись он мертвым грузом в команде, он всегда мог выйти из игры. А если он переоценит свои силы и команда проиграет из за его некомпетентнoсти? Никто особенно не расстроится. Счет был ноль-ноль. Он мог бы дождаться гола, но это могло занять час, или еще дольше. Джамил связался с ведущим и выяснил, что игроки заранее решили принимать новых участников в любое время.
      Чтобы не передумать, он заявил участие. Волна застыла, и он вбежал на поле. Люди кивали в знак приветствия, по большей части без лишних эмоций, хотя Езекиль закричал: "С возвращением!". Джамил вдруг вновь почувствовал себя хрупким. Хотя он вышел из своего долгого уединения четыре дня назад, повышенные нагрузки от игры все еще могли раздавить его. Его восстановление казалось сейчас тонко сбалансированной оптической иллюзией, как рисунок и фон, способные через мгновение поменяться ролями, как выпуклый куб, готовый обратиться в выемку.
      Ведущий направил его к положенной стартовой позиции, напротив женщины, которой он раньше не встречал. Он отвесил ей вежливый поклон, она поклонилась в ответ. Обстановка не располагала к знакомствам, но он спросил у города, не опубликовала ли она имя. Опубликовала: Маржит.
      В головах игроков зазвучал предстартовый отсчет. Джамил напрягся, жалея о своей импульсивности. Последние семь лет он был мертв для окружающего мира. После четырех дней в жизни, на многое ли он годился? Его мускулы не могли атрофироваться, рефлексам не грозило притупление, но он предпочел жить со полностью свободной волей, и теперь в любой момент его нестойкая уверенность могла исчезнуть.
      Ведущий произнес: "Игра". Замороженный свет вокруг Джамила ожил, и он рванулся к действию.
      Каждый игрок отвечал за свой набор мод, определенных гармоник волны, которые они могли наполнять, поддерживать или истощать по мере необходимости. Двенадцать мод Джамила осцилировалли на частотах от 1000 до 1250 миллигерц. Правила игры сообщали его телу небольшой постоянный потенциал, который слегка отталкивал мяч и позволял различным модам подтягивать или отталкивать друг друга через него, но если бы он оставался на одном месте посреди периодического движения волн, всякое его влияние постепенно сменилось бы противоположным, и суммарный эффект оказался бы попросту нулевым.
      Чтобы перевести волну из одной моды в другую необходимо было двигаться, а для достижения нужного результата надо было следить за изменением относительной фазы мод: чтобы извлечь энергию из моды 1000 мГц и отдать в 1250 следовало двигаться в такт четверть-герцовому интервалу между ними. Так раскачивают детские качели, подталкивая их с их натуральной частотой, но здесь, вместо раскачивания одного ребенка, он стоял между двумя качелями и как бы работал посредником, стараясь действовать в таком ритме, чтобы ускорить одного ребенка за счет другого. Свойства его "толкания" волны в конкретном месте и времени от него не зависели, но, меняя свое положение правильным образом, он мог контролировать их взаимодействие. Каждая пара мод образовывала пространственное биение подобно тому, как муаровый узор появляется между двумя кусками ткани, сложенными вместе и поднесенными к свету - ткань переливается от темной до прозрачной, по мере того, как промежутки между нитями совпадают или расходятся. Двигаясь сквозь этот осциллирующий пейзаж, можно было прекрасно успевать за соответствующим биением во времени.
      ***
      Джамил мчался через поле под углом и скоростью, рассчитанными, чтобы раскачать два его любимых перехода сразу. Он инстинктивно оценил текущий волновой спектр еще когда наблюдал игру снаружи, и теперь знал, какие из его мод могут помочь голу, а какие ухудшат вероятность. Он рассекал мерцающие цветовые полосы, а ведущий подавал ему осязательные сигналы вдобавок к его визуальным оценкам и расчетам, позволяя ему чувствовать разницу между периодическим натяжением волны, сводящемуся к нулю колыханию туда-сюда, и мягкой, но настойчивой силой, означавшей, что он успешно вел ритм.
      Чусэк настойчиво закричал ему: "Принимай! Два-десять!". Спектральные участки каждого игрока перекрывались с чьими-то еще, и следовало передавать амплитуду от человека к человеку, в то же время стараясь управлять ею у себя. "Два-десять" - гармоника с двумя максимумами поперек поля и десятью - вдоль, осциллирующая на 1160 мГц, заполнялась по мере того, как Чусэк закачивал в нее нежелательную амплитуду разных низкоэнергетичных мод. Задачей Джамила теперь было опустошить эту моду, отправив энергию во что-нибудь полезное. Моды с четным числом максимумов поперек поля были нежелательны для гола, поскольку имели узел - нулевую точку между максимумами - точно посередине обоих ворот.
      Джамил махнул рукой в ответ и изменил траекторию. Почти десятилетие прошло с его последней игры, но все еще помнил запутанную сеть вероятностей наизусть: он мог одним движением осушить гармонику два-десять в три-десять, пять-два и пять-шесть, все - "с хорошей четностью", с максимумами вдоль средней линии.
      Он затопал по траве, тщательно подбирая правильный угол на глаз, увеличивая скорость, пока не почувствовал, как разрушительные биения сменились ровным нажимом, похожим на постоянный бриз, и вдруг он вспомнил время несколько веков назад, в другом городе - когда он играл с одной командой, неделю за неделей, на протяжение сорока лет. Лица и голоса поплыли в его голове. Хашим, девяносто восьмой ребенок Джамила, и внучка Хашима Лейла играли вместе с ним. Но он сжег свой дом и уехал, и теперь воспоминания о той эпохе, когда они вообще приходили, казались нежданным подарком. Запах травы, крики игроков, его подошвы, бьющие землю - резонировали с каждым мгновением, которое он прожил точно так же, наводя мосты между веками, сводя его жизнь воедино. Ему никогда не удавалось вполне почувствовать это, когда он сознательно пытался вспоминать. Только мелкие черточки, тесно сжатые мгновения, подобные этому, прорывали горизонт его повседневных забот и открывали ему изумительные панорамы.
      Мода два-десять иссякала быстрее, чем он ожидал, зубчатый пропил в волне вдоль средней линии исчезал на глазах. Он огляделся и увидел, как Маржит выполняет сложный маневр Лиссажу, плавно дирижируя десятком переходов сразу. Джамил замер на месте, наблюдая за ней, восхищаясь ее виртуозностью и одновременно решая, что делать дальше. Было незачем соперничать с ней, когда она так успешно завершала задачу, поставленную перед ним Чусэком.
      Маржит была его противником, но они оба стремились в точности к одному и тому же спектру. Симметрия поля приводила к тому, что любая голевая волна подойдет обеим командам - но только одна команда первой пожнет ее плоды, первой соберет больше половины вероятности волны в пике внутри ворот противника. Так что поначалу команды работали вместе, и только позже, когда волна принимала нужную форму под их соединенными усилиями, становилось видно, какая сторона выиграет, быстро доведя волну до совершенства, а кому выгоднее испортить первую попытку, а уж потом достроить отраженную волну.
      Пенина бросила ему через плечо, пробегая мимо: "Дашь ей дочистить и четыре-шесть тоже?". Она улыбалась, но Джамил был задет. Он стоял в неподвижности уже десять или пятнадцать секунд. Никто не запрещал расслабиться и оставить своему противнику всю работу, но это считалось постыдно жлобской стратегией. И рискованной, к тому же - опасно давать противнику возможность создать волну, которую будет невозможно перехватить для себя.
      Он заново оглядел спектр и быстро перебрал варианты. Чтобы он ни делал, появятся нежелательные побочные эффекты. Не было волшебного способа избежать влияния на моды в диапазонах других игроков; любое действие, возбуждающее нужный ему переход, начнет также множество других, выше и ниже по спектру. В конце концов, он выбрал путь, который ослаблял вредоносную моду и вызывал наименьший беспорядок.
      Джамил погрузился в игру, просчитывая каждый переход на два шага вперед, меняя, если надо, стратегию на полпути, но не прекращая двигаться, так что пот закапал с его тела, разгорелись икры и загудела кровь. Он не потерял из виду простого наслаждения от каждой минуты или воспоминаний о прежних играх, но оставил их обтекать его снаружи, так же как поднявшийся ветерок охлаждал ему кожу, не требуя особого внимания. Знакомые голоса выкрикивали ему краткие команды. Форма волны приближалась к голевому спектру, и все лишние разговоры исчезли, все праздные взгляды уступили место торопливым, озабоченным движениям. Постороннему наблюдателю это могло бы показаться триумфом обезличивания: двадцать два человека превратились в рычащие шестерни внутри бессмысленной машины. Джамил улыбнулся сравнению, но не стал отвлекаться на изощренные мысленные возражения. Каждый его шаг был возражением, каждый хриплый зов к Йенн или Джораси, Чусэку или Мариэ, Юдоре, Халиде. Все - его друзья, и он снова среди них. Снова посреди жизни.
      До первой голевой попытки оставалось тридцать секунд, и шанс выпал команде Джамила. Несколько маленьких поправок к амплитуде должны были довершить дело. Маржит держалась в отдалении, но Джамил постоянно чувствовал ее взгляд - и буквально чувствовал ее работу всей кожей, настолько она ослабляла его контакт с волной. Теоретически, если зеркально повторять движения противника в нужном месте поля, можно было остановить любые его действия, но на практике, даже самые умелые команды не могли удерживать спектр вполне постоянным. Можно было пойти дальше и разрушить волну, но этим перетягиванием каната тоже не следовало увлекаться: чересчур разрушенная волна существенно упрощала вторую задачу противника - помешать твоей последующей попытке забить гол.
      У Джамила еще оставались две моды плохой четности, которые он надеялся ослабить, но на каждое его изменение скорости в попытке устроить переход Маржит реагировала моментально, блокируя его. Он жестом попросил помощи у Чусэка - у того были свои проблемы с Езекилем, но все же он мог испортить жизнь Маржит, выбирая, куда ему сбрасывать нежелательную амплитуду. Джамил смахнул пот с глаз, уже видя, как формируется характерный "кочковатый" рисунок максимумов - признак того, что волна скоро сфокусируется в воротах, но из середины поля он не мог разглядеть их форму достаточно подробно, чтобы понять, что еще следует сделать.
      Неожиданно, Джамил ощутил толчок волны. Он не стал тратить время на поиски Маржит. Чусэк, видимо, сумел ее отвлечь. Находясь почти на границе поля, он все же сумел плавно развернуться и продолжить накачивать оба перехода, которых добивался.
      Два длинных выступа вероятности, модулированные сериями осциллирующих холмиков, помчались по краям поля. Третий выступ, покороче, двигался по средней линии, вот он растворился, появился снова, слился с двумя остальными, которые уже добрались до края поля, и вместе они образовали почти прямоугольное плато, захватившее ворота.
      Плато стало колонной света, становясь все тоньше и выше, по мере того, как десятки мод, наконец-то пришедших в фазу, вместе наталкивались на непроницаемый барьер на границе поля. Мелкие остатки еще были рассеяны по всему полю, и убывающая цепь эллиптических максимумов лестницей уходила от ворот, но большая часть волны, изначально плескавшейся у игроков на уровне пояса, теперь сконцентрировалась в едином пике, взлетевшем над их головами на девять-десять метров.
      На мгновение, волна замерла.
      И начала опадать.
      Ведущий произнес: "Сорок девять, восемь десятых".
      Волновой пакет был недостаточно высок.
      Джамил попытался отбросить разочарование и направить свои инстинкты на откат . У другой команды теперь было пятьдесят секунд чтобы подправить спектр и проследить, чтобы отраженный пакет стал чуть-чуть уже, когда вновь соберется на другом конце поля.
      Пока колонна разваливалась, воспроизводя свое сотворение в обратном порядке, Джамил посмотрел на Маржит. Та спокойно улыбнулась ему, и внезапно его осенило: Она знала, что гола не будет. Поэтому она перестала мешать. Она позволила ему заострять волну несколько лишних секунд, понимая, что он уже опоздал, и что добавленные им небольшие улучшения помогут ее собственной команде.
      Джамил был поражен. Только экстраординарное мастерство и уверенность в себе позволяли делать то, что только сделала Маржит. Хотя он долго отсутствовал, он точно знал, чего ожидать от остальных игроков, и, не будь Маржит, он мог бы вслух мечтать о талантливом новичке для оживления игры. Но все равно, было трудно не почувствовать легкого укола обиды. Кто-нибудь должен был предупредить его, насколько хорошо она играет.
      Теперь моды выходили из фазы, и волна снова расплылась по всему полю, но ее новая фокусировка была неотвратима: в отличие от волн на воде или звука, в ней не было невидимых степеней свободы, размоловших бы ее филигранность в энтропию. Джамил решил не обращать на Маржит внимания; были и другие стратегии, более грубые, чем зеркальный блок, но работающие немногим хуже. Чусэк уже заполнял моду два-десять, Джамил выбрал своим тормозом моду четыре-шесть. Им нужно было только не дать волне стать намного круче, и не имело значения, будут ли они сохранять статус кво, или вытолкнут ее из одной размытой формы в другую.
      Устойчивое сопротивление его бегу показывало Джамилу, что переход накачивается без помех, но он напрасно искал проявлений своего действия. Добежав до удобного места, откуда он смог окинуть взглядом достаточную часть поля и толком оценить спектр, он заметил стремительно вибрирующее сияние по всей ширине волны. Он насчитал девять пиков: "хорошая" четность. Маржит вытянула большую часть амплитуды прямо из его тормозной моды и скормила ее этому. Такая высокая гармоника была безумной тратой энергии, но никто не смотрел туда, никто не остановил Маржит.
      Голевой рисунок снова проявился, у него оставалось девять-десять секунд, чтобы нагнать все зря потраченное время. Джамил выбрал сильнейшую "хорошую" моду на своем участке и самую пустую "плохую", вычислил скорость, которая их соединяла, и побежал.
      Он не осмелился оборачиваться на свои ворота; не хотел нарушать свою сосредоточенность. Волна расступалась у него под ногами, напоминая не так земной отлив, как океан, утягиваемый в небо пролетающей черной дырой. Город старательно изображал тень, которую отбрасывало бы его тело, и тень сжималась перед его ногами - позади росла башня света.
      Объявили приговор: "Пятьдесят и одна десятая".
      Воздух заполнился триумфальными криками - Езекиль громче всех, как обычно. Джамил упал на колени, смеясь. Это было удивительное чувство, хотя и знакомое: ему было, и одновременно не было обидно. Будь он совсем безразличен к исходу игры, он не получал бы от нее удовольствия, но принимать близко к сердцу каждое поражение - или каждую победу - испортило бы игру гораздо сильнее. Он почти что видел себя идущим по канату, управляющим собственными эмоциями так же тщательно, как своими действиями в игре.
      Он улегся на траву, чтобы перевести дух перед продолжением матча. Тыльная сторона микросолнца, кружащегося вокруг Лапласа, была закрыта камнем, но свет отражался в небо от земли под ним, пересекал 100.000 километров три-тороидальной вселенной и слабо освещал ночную сторону планеты. Хотя только ее краешек был освещен напрямую, Джамил мог различить в зените первичный образ всего диска противоположного полушария: все континенты и океаны, лежащие, по более короткому пути, примерно в 12.000 километров под ним. Другие ракурсы в решетке изображений, разбросанных по небу, открывались под различными углами и захватывали большие дуги дневной стороны. Единственная вещь, которую нельзя было найти среди этих изображений, хотя бы и с телескопом, это свой город. Топология этой вселенной позволяла наблюдателю посмотреть на собственный затылок, но не на собственное отражение.
      ***
      Команда Джамила проиграла, три-ноль. Он добрался, пошатываясь, до фонтанов на краю поля и утолил жажду, потрясенный удовольствием от этого простого действия. Просто быть живым казалось восхитительным, но от этого ощущения все на свете выглядело возможным. Он снова вошел в ритм, вошел в фазу, и намеревался наслаждаться этим, сколько возможно.
      Он догнал остальных, направлявшихся вниз, к реке. Езекиль обхватил его за шею и засмеялся:
      - Не повезло, Спящая Красавица! Ты выбрал плохое время, чтобы проснуться. С Маржит мы непобедимы.
      ***
      Джамил выскользнул из объятий:
      - Не стану спорить, - он огляделся, - кстати о...
      Пенина ответила:
      - Ушла домой. Она только играет. Никакого фривольного общения после матча.
      Чусэк добавил:
      - Или в любое другое время.
      Пенина многозначительно посмотрела на Джамила: Чусэк явно потерпел там неудачу.
      Джамил задумался над услышанным, пытаясь понять, что его в этом задело. На поле она не показалась ему холодной и высокомерной. Только до неприличия хорошим игроком.
      Он запросил город, но она не опубликовала никакой информации, кроме имени. Никто не ожидал - и не хотел - услышать больше, чем ничтожную часть биографии другого человека, но немногие начинали новую жизнь, не оставив ничего от прежней в качестве визитной карточки, какой-нибудь случай или достижение, чтобы новые соседи могли составить о них впечатление.
      Добрались до берега реки. Джамил стянул рубашку через голову.
      - Так что она? Должна же она была рассказать вам хоть что-то.
      Езекиль ответил:
      - Только, что она научилась играть очень давно. Она не сказала, где или когда. Прибыла в Нетер в конце прошлого года, вырастила дом на южной окраине. Никто ее практически не видит. Неизвестно, что она изучает.
      Джамил пожал плечами и вошел в воду:
      - А, ладно. Это будет цель, достойная борьбы, - Пенина рассмеялась и шутливо брызнула на него водой. Он оправдался, - Я имею в виду, выиграть у нее.
      Чусок сказал кисло:
      - Когда ты объявился, я думал, ты будешь нашим секретным оружием. Единственный игрок, которого она не знает сверху донизу.
      - Я рад, что ты не сказал мне этого заранее. Я бы развернулся и сбежал прямо обратно в гибернацию.
      - Я знаю. Потому мы и молчали, - Чусэк улыбнулся, - С возвращением.
      Пенина сказала:
      - Да, с возвращением, Джамил.
      Солнце сверкало на поверхности реки. У Джамила болело все тело, но прохладная вода была идеальным для него местом. При желании, он мог возвести перегородку в сознании на том месте, где сейчас находился, и никогда не опускаться ниже этого уровня. Некоторые люди так делали, и ничего с виду не теряли. Разница была преувеличена: никто в здравом уме не загонял себе полжизни иголки под кожу, чтобы потом перестать и наслаждаться улучшением. Езекиль проживал каждый день со счастливой восторженностью пятилетнего ребенка. Джамила это иногда раздражало, но, если подумать, любой характер будет кого-нибудь раздражать. Его собственные периоды бессмысленной мрачности тоже не благодетельствовали его друзей.
      Чусэк сказал:
      - Я пригласил всех поесть у меня дома сегодня. Ты придешь?
      Джамил подумал и покачал головой. Он еще не был готов. Он не мог форсировать свое возвращение в повседневность, это не ускоряло его восстановление, а только отбрасывало назад.
      Чусэк выглядел расстроенным, но ничего не мог поделать. Джамил пообещал ему:
      - В следующий раз, окей?
      Езекиль вздохнул:
      - Ну что нам с тобой делать? Ты хуже, чем Маржит! - Джамил попятился, но было поздно. Езекиль настиг его двумя непринужденными шагами, нагнулся и поднял его за талию, легко взвалил на плечо, а затем забросил его вглубь реки.
      ***
      Джамил проснулся от запаха горящего дерева. В комнате еще стояли ночные серые тени, но когда он приподнялся на локте, и окно послушно стало прозрачным - город был отчетливо виден в предутреннем свете.
      Он оделся и вышел из дома, удивившись прохладе росы под его ногами. Никто больше, кажется, не поднялся на его улице. Не заметили запах, или заранее знали? Он завернул за угол и увидел поднимающийся столб сажи, чуть подсвеченный снизу красным. Пламя и развалины еще не были видны, но он уже знал, чей это дом.
      Придя к догорающему пепелищу, он скорчился в пожухшем от жары саду, проклиная себя. Чусэк предлагал ему возможность вместе провести его последний обед в Нетер. По традиции, никто не предупреждал, что уходит, но намекать было допустимо. Те, у кого был любимый человек, у кого были маленькие дети, никогда не оставляли их. Друзей - предупреждали, но не напрямик. А потом исчезали.
      Джамил закрыл голову руками. Он переживал это бессчетное число раз раньше, но легче не становилось. Скорее, становилось все хуже, и к каждому уходу добавлялась тяжесть воспоминаний о всех предыдущих. Его братья и сестры разлетелись по ветвям Новых Территорий. Он сам ушел от отца и матери когда был еще слишком молод, чтобы понимать, как он сам пожалеет об этом через десятилетия. Его собственные дети, раньше или позже, все оставили его, гораздо чаще, чем он уходил от них. Было легче уйти от бывшей возлюбленной, чем от выросшего ребенка: что-то выгорало в любовной паре, почти естественно, словно биология предков подготовила их хотя бы к этому одному расставанию.
      Джамил перестал сдерживать слезы. Но затем, смахивая их, заметил кого-то поблизости. Он глянул вверх. Рядом стояла Маржит.
      Ему показалось нужным объяснить. Он поднялся на ноги и обратился к ней:
      - Это был дом Чусэка. Мы дружили. Я знал его девяносто шесть лет.
      Маржит нейтрально посмотрела в ответ:
      - Ути-пути, бедный мальчик. Ты больше никогда не увидишь своего друга.
      Джамил чуть не рассмеялся, настолько сюрреальной оказалась ее грубость. Он продолжил, как будто единственным возможным, вежливым ответом было сделать вид, что не слышал ее:
      - Никто из людей не самый добрый, или самый щедрый, или верный. Это неважно. Дело не в этом. Каждый из нас уникален. Чусэк был Чусэком, - Он ударил себя кулаком в грудь, совершенно забыв уже о ее презрительных словах, Во мне осталась дыра, и эту дыру ничто не заполнит, - Это было правдой, хотя со временем он зарастит рану вокруг этой дыры. Он должен был пойти на тот обед, ему ведь ничего не стоило.
      - Эмоции, как у швейцарского сыра, - едко заметила Маржит.
      Джамил пришел в себя.
      - Валила бы ты, куда-нибудь в другую Вселенную. Ты никому не нужна тут, в Нетер.
      Маржит умилилась:
      - Ты и вправду не умеешь проигрывать.
      Джамил уставился на нее, на минуту искренне озадаченный. Об игре он совершенно не думал. Он указал на угли.
      - Почему же ты здесь? Почему ты пришла на дым, если не пожалеть, что не попрощалась с ним, когда еще могла? - Он не знал, принимать ли всерьез легкомысленный намек Пенины, но если Чусэк влюбился в Маржит и не нашел взаимности, это могло даже стать причиной его ухода.
      Она спокойно покачала головой.
      - Он был никем для меня. Мы едва разговаривали.
      - Что ж, ты много потеряла.
      - Насколько я вижу, потерял только ты.
      Он не ответил. Маржит повернулась и пошла прочь.
      Джамил снова сел на землю, раскачиваясь вперед-назад, и стал ждать, пока утихнет боль.
      ***
      Все следующую неделю Джамил готовился вернуться к занятиям. В библиотеке была почти мгновенная связь с каждой искусственной вселенной Новых Территорий, а между Землей и той точкой в пространстве, из которой разрослась вся эта древовидная структура, добавочное замедление из-за конечной скорости света составляло всего несколько часов. Джамил бывал на Земле, но только туристом: жилых мест не хватало, они не принимали переселенцев. Были еще далекие планеты, пригодные для жилья, в домашней вселенной, но только некий мазохистский пуризм мог побудить к переселению туда. Точные причины, по которым его предки отправились на Новые Территории, были забыты еще поколения назад - и было бы нахальством разыскать их и спросить прямо - но, учитывая выбор между тогдашним столпотворением на Земле, устрашающей действительностью межзвездных расстояний и бесконечной, расширяющейся и ветвящейся цепью миров, которые можно пересечь за считанные недели - их решение не слишком удивляло.
      Джамил выделил большую часть своего времени в Нетер для изучения категорий представлений групп Ли на комплексных векторных пространствах - уместный выбор, если учесть, что Эмма Нетер была среди пионеров теории групп, и если бы она дожила до расцвета этой области, несомненно, она была бы в гуще ее событий. Представления групп Ли лежали в основании большей части физики: в самом деле, каждый тип субатомных частиц был ничем иным как определенным представлением универсальной группы симметрии через набор вращений комплексных векторов. Описание структур такого рода с помощью категорий было известно испокон веку, но для Джамила это было неважно. Он давно смирился со своей ролью студента, а не новооткрывателя. Величайшим даром разума была способность запечатлевать образы мироздания, и, хотя Джамил насладился бы ощущением первенства в чем-нибудь, в обществе десяти в шестнадцатой степени ныне живущих людей это было в лучшем случае напрасным мечтанием.
      В библиотеке он беседовал с коллегами, изучающими ту же область в других мирах, или читал их новейшие работы. Хотя среди них не было исследователей, они все же могли найти новый подход к преподаванию старого материала, обогатить связи с другими областями науки, облегчить усвоение сложной, неочевидной истины, не потеряв ее глубины и тонкости, из-за которых она и заслуживала изучения. Они не собирались открывать новые законы природы или изобретать новые технологии. Но для Джамила, познание было самодостаточно.
      Он редко вспоминал о грядущей возможности сыграть еще матч, и когда думал об этом - идея вовсе не привлекала. Без Чусэка, те же люди могли играть десять на десять без участия Джамила, который бы испортил равенство. Маржит могла даже сменить команду, хотя бы чтобы доказать, что монотонная череда побед ее стороны была, в самом деле, целиком ее заслугой.
      Но когда день пришел, он не смог остаться в стороне. Он пришел на площадку, собираясь побыть зрителем, но Рюйчи оставил команду Езекиля, и все упрашивали его присоединиться.
      Когда он занял свое место напротив Маржит, ничто в ее поведении не говорило об их последней встрече: не сохранилось ее презрения, но не было и следов стыда. Джамил решил выбросить это из головы и ради своей команды сосредоточиться на игре.
      Они проиграли, пять-ноль.
      Джамил заставил себя отправиться со всеми к Евдоре домой, чтобы отпраздновать, посочувствовать или, как вышло - забыть про эту игру. После еды Джамил бродил из комнаты в комнату, наслаждался выбранной Евдорой музыкой, но не смог присоединиться ни к одному разговору. Никто не упоминал Чусэка в его присутствии.
      Он ушел сразу после полуночи. Практически полный основной образ Лапласа и восемь его самых ярких горбатых спутников освещали улицы так хорошо, что другого освещения не требовалось. Джамил подумал: "Чусэк мог просто переехать в соседний город, и я вижу его прямо сейчас на небе. И куда бы он ни уехал, он мог решить поддерживать связь с друзьями из Нетер".
      "И друзьями из его следующего города, и следующего за тем?"
      "Век за веком?"
      Маржит сидела на пороге его дома, с пучком белых цветов в руках.
      Джамил разозлился:
      - Что ты здесь делаешь?
      - Я пришла извиниться.
      Он пожал плечами:
      - Не стоит. Мы по разному смотрим на некоторые вещи. Это не страшно. Я не перестану играть с тобой в футбол.
      - Я не извиняюсь за разницу во взглядах. Я не была честна с тобой. Я была жестока, - она защитила глаза от сияния планеты и посмотрела на него снизу вверх, - Ты был прав: я много потеряла. Жаль, что я не знала твоего друга.
      Он коротко рассмеялся:
      - Что ж, теперь уже поздно.
      Она просто ответила:
      - Я знаю.
      Джамил смягчился:
      - Хочешь войти? - Маржит кивнула, и он приказал двери открыться для нее. Зайдя вслед за ней, он спросил - Как долго ты ждала? Ты ела?
      - Нет.
      - Я приготовлю что-нибудь.
      - Ты не обязан...
      Он крикнул из кухни:
      - Считай это знаком примирения. У меня нет цветов.
      Маржит ответила:
      - Цветы не для тебя. Они для дома Чусэка.
      Джамил перестал рыться в овощных лотках и прошел обратно в гостиную.
      - Люди обычно не делают этого в Нетер.
      Маржит сидела на диване, глядя в пол. Сказала:
      - Я так одинока здесь. Я не могу так больше.
      Он сел рядом с ней.
      - Тогда почему ты отвергла его? Вы могли быть хотя бы друзьями.
      Она потрясла головой.
      - Не спрашивай.
      Джамил взял ее за руку. Она повернулась и обняла его, жалобно дрожа. Он погладил ее волосы:
      - Шшш...
      Она сказала:
      - Только секс. Я ничего больше не хочу.
      Он тихо застонал:
      - Так не бывает.
      - Мне нужно чье-то прикосновение, и все.
      - Я понимаю, - признался он, - И мне тоже. Но этим не кончится. Не проси меня обещать, что больше ничего не будет.
      Маржит взяла его лицо в ладони и поцеловала. Ее рот пах древесным дымом.
      Джамил сказал:
      - Я тебя даже не знаю.
      - Никто никого теперь не знает.
      - Это неправда.
      - Неправда, - мрачно согласилась она. Легко провела пальцами по его руке. Джамил ужасно хотел увидеть ее улыбку, и заставил каждый темный волосок увеличиться и расцвести фиалкой под ее ладонью.
      Она улыбнулась, но сказала:
      - Я видела такое и раньше.
      Джамил обиделся.
      - Ну, извини, что я тебя кругом разочаровываю. Наверное, тебе будет веселее с чем-нибудь новеньким. С единорогом, или с амебой.
      Она рассмеялась:
      - Ну уж нет. - Взяла его руку, положила себе на грудь. - Тебе когда-нибудь надоедает секс?
      - Тебе когда-нибудь надоедает дышать?
      - Я могу подолгу жить, не вспоминая об этом.
      Он кивнул:
      - Но потом, однажды ты останавливаешься и наполняешь легкие воздухом, и это снова прекрасно.
      Джамил сам не знал, что он чувствовал. Страсть. Сочувствие. Злость. Она пришла к нему, страдая, и он хотел ей помочь, но вряд ли он или она верили, что средство и вправду поможет.
      Маржит вдохнула аромат цветов на его руке:
      - Они везде такого же цвета? В других местах?
      Он сказал:
      - Только один способ узнать точно.
      ***
      Джамил проснулся посреди ночи, он был один. Он наполовину ожидал, что Маржит сбежит таким образом, но она могла бы дождаться рассвета. Он бы деликатно притворялся спящим, пока она одевается и крадется наружу.
      А потом он услышал ее. Раздавшийся звук не подходил для человеческого существа, но больше его издавать было нечему.
      Он нашел ее на кухне, она скрючилась вокруг ножки стола и ритмично подвывала. Он отступил и следил за ней, боясь сделать еще хуже своим вмешательством. Она встретила его взгляд в тусклом свете, но продолжала механически повизгивать. В ее глазах не было пустоты, она не бредила, не галлюцинировала. Она прекрасно понимала, где она и кто она.
      Наконец, Джамил опустился на колени в дверях. Сказал:
      - Чтобы ни было, ты можешь мне рассказать. Мы все исправим. Мы найдем способ.
      Она оскалилась:
      - Это не исправишь, глупый ребенок. - Она вернулась к своим ужасным звукам.
      - Тогда просто скажи мне. Пожалуйста, - Он протянул к ней руку. Он не испытывал такой беспомощности с того времени, когда его первая дочь, Амината, пришла к нему безутешная шестилетняя девочка, отвергнутая мальчиком, которому она призналась в вечной любви. Ему тогда было двадцать четыре, сам еще ребенок. Больше тысячи лет назад. "Где ты теперь, Ната?"
      Маржит сказала:
      - Я обещала. Никому не говорить.
      - Кому обещала?
      - Себе.
      - Прекрасно. Это легче всего нарушить.
      Она заплакала. Более знакомый звук, но еще более пугающий. Она больше не казалась раненым зверем, неизвестным существом, страдающим от непостижимой боли. Джамил осторожно приблизился, она позволила ему обнять себя за плечи.
      Он прошептал:
      - Пойдем в постель. Тепло поможет. Просто побыть рядом - поможет.
      Она презрительно выкрикнула:
      - Это ее не вернет.
      - Кого?
      Маржит молча посмотрела на него, как будто он задал непристойный вопрос.
      Джамил мягко настаивал:
      - Кого не вернет? - Она потеряла друга, мучительно, как он потерял Чусэка. Поэтому она пришла к нему. Он мог ей помочь. Они могли помочь друг другу продержаться.
      Она сказала:
      - Не вернет мертвых.
      ***
      Маржит было семь тысяч пятьсот девяносто четыре года. Джамил уговорил ее сесть за кухонный стол. Он завернул ее в одеяло, накормил ее рисом и помидорами, пока она рассказывала ему, как наблюдала рождение его мира.
      Желанная цель сияла впереди, почти досягаемая, в течение десятилетий. Практически никто из ее современников не верил, что это случится, хотя истина должна была стать ясна столетиями раньше: человеческое тело материально. Однажды, необходимые знания и усилия смогут предохранить его от любого разрушения и разложения. Эволюция звезд и космическая энтропия могли бы оказаться непобедимыми или нет, но для этих задач впереди были целые эпохи. В середине двадцать первого века проблемами были старение, болезни, насилие и перенаселенная планета.
      - Грейс была моим лучшим другом. Мы были студентками, - Маржит улыбнулась, - Тогда еще не все были студентами. Мы болтали об на эту тему, но тоже не верили, что это случится. Может быть, в другое столетие. Может быть, для наших прапраправнуков. Мы будем качать младенцев на коленях в свои закатные годы и говорить себе: "вот он никогда не умрет".
      - Когда нам обеим было по двадцать два, случилось несчастье. С нами обеими, - Она опустила глаза, - Нас похитили. Изнасиловали. Пытали.
      Джамил не знал, как отвечать. Это были только слова для него: он помнил их значение, он знал, что они означали страдание и боль для нее, но это могло с тем же успехом быть математической теоремой. Он протянул руку над столом, но Маржит игнорировала ее. Он неуклюже сказал:
      - Это был... Холокост?
      Она подняла глаза на него, покачала головой, почти рассмеявшись над его простодушием.
      - Даже ничего похожего. Не война, не погром. Просто один психопат. Он держал нас взаперти в подвале, шесть месяцев. Убил семь женщин, - слезы потекли по ее щекам. - Он показывал нам тела. Они были похоронены там же, где мы спали. Он показывал нам, чем мы станем, когда он покончит с нами.
      Джамил онемел. Всю свою зрелую жизнь он знал, что когда-то такое было возможно - что такое случалось с живыми людьми - но это осталось только в древней истории еще задолго до его рождения. Ретроспективно, мысль казалась невозможно глупой, но он всегда воображал, что изменения произошли таким образом, что никто из живущих сейчас не видел этих кошмаров. От самого минимума, от логической необходимости нельзя было отказаться: его старейшие живущие предки неизбежно видели, как мирно отходят в вечный сон их родители. Но не такое. Не женщина из плоти и крови, сидящая прямо перед ним, которую заставляли спать на кладбище убийцы.
      Он накрыл ее руку своей, подавился словами:
      - Этот человек... он убил Грейс? Он убил твою подругу?
      Маржит всхлипнула, но покачала головой.
      - Нет-нет, мы выбрались! - Она скривила губы в улыбке. - Кто-то ударил мерзавца ножом в ресторанной драке. Мы прокопали путь наружу, пока он лежал в больнице, - Она уронила голову на стол и расплакалась, но удержала руку Джамила у своей щеки. Он не мог понять, через что она прошла, но это не значило, что он не способен ее утешить. Не так ли он прикасался к лицу матери, когда ей было грустно по непостижимым для ребенка причинам?
      Она взяла себя в руки и продолжала:
      - Мы решили тогда, сидя в подвале. Если выживем, больше не будет пустых обещаний. Не будет мечтательства. То, что он сделал с теми семью женщинами - и что он сделал с нами - должно стать невозможным.
      И стало. Каков бы ни был ущерб его телу, человек теперь мог отключить чувства и отказаться воспринимать его. Если повреждалась плоть, ее стало можно починить или заменить. На тот маловероятный случай, что разрушится кристалл, у каждого были запасные копии, разбросанные по вселенным. Ни одно человеческое существо не могло причинить физической боли другому. Теоретически, человека все-таки можно убить, но это требовало усилий, сравнимых с уничтожением галактики. Всерьез рассматривать то или другое могли только злодеи в плохих операх.
      Джамил изумленно прищурил глаза. Она произнесла последние слова с такой яростной гордостью, что не оставила сомнений в своем успехе.
      - Ты - Ндоли? Ты изобрела кристалл? - В детстве, ему говорили, что аппарат внутри его черепа создал человек, умерший давным-давно.
      Маржит ласково погладила его по руке.
      - В те времена, очень немногих венгерских женщин можно было спутать с мужчиной-нигерийцем. Я никогда не меняла свое тело до такой степени, Джамил. Я всегда выглядела примерно такой, какой ты видишь меня сейчас.
      Джамил успокоился. Если бы она оказалась самим Ндоли, он мог бы поддаться чистому благоговению и начать нести обожательскую чушь.
      - Но ты работала с Ндоли? Ты и Грейс?
      Она покачала головой:
      - Мы приняли решение, и сразу же застряли. Мы занимались математикой, а не неврологией. Тысяча вещей тогда происходили одновременно: создание тканей, сканирование мозга, молекулярные компьютеры. Мы не знали по-настоящему, куда приложить усилия, какие проблемы нам следует принять на себя. Изобретение Ндоли не явилось для нас громом с ясного неба, но мы не играли в нем роли.
      - Некоторое время почти всех настораживал переход от мозга к кристаллу. На раннем этапе, кристалл был отдельным устройством, которое обучалось своей работе через подражание мозгу, и которому приходилось передавать контроль над телом в определенный момент. Потребовалось еще пятьдесят лет, чтобы сконструировать его постепенно заменяющим мозг, нейрон за нейроном, беспрерывным переходом в подростковом возрасте.
      Значит, Грейс дожила до изобретения кристалла, но промедлила и умерла, прежде чем успела воспользоваться им? Джамил удержался от выбалтывания своих заключений. Пока что, все его догадки оказались неверными.
      Маржит продолжала:
      - Некоторые люди не просто настораживались. Ты не представляешь, как яростно Ндоли проклинали в определенных кругах. И я говорю не только о фанатиках, выплевывавших трактаты о "победе машин" и их "нечеловеческих целях". Антагонизм некоторых из них не касался деталей технологии. Они сопротивлялись бессмертию в принципе.
      Джамил рассмеялся:
      - Почему?
      - Десять тысяч лет софистики не исчезают за одну ночь, - сухо заметила Маржит. - Каждая человеческая культура потратила огромные интеллектуальные усилия на задачу примирения со смертью. Большая часть религий создавала изощренные системы лжи по этому поводу, превращая смерть в нечто иное, чем она была на самом деле, хотя некоторые из них предпочитали лгать о жизни. Но и самые светские философии искажались от необходимости делать вид, что смерть была к лучшему.
      - Заблуждение натурализма в его самой яркой форме, и самое очевидное, но это никого не смущало. Поскольку каждый ребенок мог сказать, что смерть бессмысленна, несправедлива и невыразимо отвратительна, обязательным долгом софистики стало уверять в обратном. Писатели веками утешали себя самодовольными пуританскими сказками о бессмертных, желающих смерти умоляющих о смерти. Не стоило ожидать, чтобы все они, вдруг оказавшись перед лицом отмены смерти, признали, что только подбадривали себя. И самодеятельные философы-морализаторы - большинство из них не испытывали в жизни большего неудобства, чем опоздавший поезд или угрюмый официант - принялись завывать о гибели человеческого духа от этой ужасной чумы. Мы нуждались в смерти и страдании, чтобы закалить наши души! Только бы не ужасные, ужасные свобода и безопасность!
      Джамил улыбнулся:
      - Пускай были и такие клоуны. Но в итоге, конечно, они подавились своей гордостью? Если бы мы шли по пустыне и я говорил тебе, что озеро впереди нас мираж, я мог бы упорствовать в своем мнении, чтобы не разочароваться. Но когда мы пришли бы к озеру и мое заблуждение раскрылось, я не отказался бы пить из этого озера.
      Маржит кивнула.
      - Большинство из самых шумных людей в конце замолчали. Но были и более тонкие аргументы. Хочешь - не хочешь, а вся наша биология и наша культура действительно развивались в присутствии смерти. Почти каждая праведная борьба в истории, каждая достойная жертва происходили против страдания, насилия, смерти. Такая борьба становилась невозможной.
      - Да, - озадачился Джамил, - но только из-за того, что они победили.
      Маржит мягко сказала:
      - Я знаю. В этом не было смысла. И я всегда верила, что любая цель, заслуживавшая борьбы за нее - в течение веков и тысячелетий - заслуживает своего достижения. Не может быть благородства в борьбе за идею, и даже в смерти за нее, если не будет благородным победить. Утверждать иначе не будет софистикой, это будет просто лицемерием. Если путешествовать важнее, чем прибыть по назначению, то не стоило и начинать путешествие.
      - Я говорила все это Грейс, и она соглашалась. Мы вместе смеялись над теми, кого называли "трагедийцами": людьми, заклеймившими наступающую эру как время без мучеников, время без святых и без революционеров. Никогда не будет новых Ганди, Манделы, Анг Сан Су Кю - и, конечно, в этом была некоторая потеря, но стали ли бы эти великие лидеры приговаривать человечество к вечным несчастьям, чтобы создать подходящий фон для вечного героизма? Пожалуй, некоторые из них стали бы. Но у самих угнетенных были и лучшие занятия.
      Маржит умолкла. Джамил убрал ее тарелку и снова сел напротив. Приближался рассвет.
      - Конечно, одного только кристалла было недостаточно, - продолжила Маржит. - При должной аккуратности, Земля могла вместить сорок миллиардов человек, но куда девать остальных? Кристал превратил виртуальную реальность в простейший путь к свободе: на малой доле пространства, малой доле энергии, он мог существовать без присоединенного тела. Грейс и я не ужасались такой перспективе, как некоторые люди. Но в этом не было лучшего выхода, большинство людей хотели не этого, они хотели освободиться от смерти.
      - Поэтому мы изучали гравитацию, и мы изучали вакуум.
      Джамил боялся снова оказаться в дураках, но по выражению ее лица он видел, что на этот раз не ошибся. "М. Осват, Г. Фюст". Соавторы основополагающей статьи, о которых не было известно ничего, кроме сокращенных имен.
      - Ты дала нам Новые Территории?
      Маржит слегка кивнула:
      - Грейс и я.
      Джамила переполнила любовь к ней. Он подошел и стал на колени, чтобы охватить ее за талию. Маржит коснулась его плеча:
      - Не надо, вставай. Не делай из меня бога, от этого я только кажусь себе старой.
      Он поднялся, застенчиво улыбаясь. Любой человек в беде заслуживал его помощи - но если он не был перед ней в долгу, то понятие долга вообще теряло смысл.
      - А Грейс? - спросил он.
      Маржит отвернулась.
      - Грейс завершила свою работу, а потом решила, что она, все-таки, трагедиец.
      Изнасилование стало невозможным. Пытки стали невозможны. Бедность исчезала. Смерть удалялась в космологию, в метафизику. Сбывались все ее мечты. И для нее, внезапно увидевшей их сбывшимися, все оставшееся в мире стало скучным.
      - Однажды ночью она забралась в печь в подвале ее здания. Ее кристал выдержал пламя, но она стерла его изнутри.
      ***
      Уже наступило утро. Джамил начинал терять чувство реальности. Маржит должна была исчезнуть под светом дня, как видение, неспособное удержаться в повседневном мире.
      - Я потеряла и других, дорогих мне людей, - сказала она, - Мои родители. Брат. Друзья. Так случалось со всеми вокруг меня, в те времена. Я не была исключением: горе все еще было обыденностью. Но, десятилетие за десятилетием, век за веком, мы стали незначительны, те из нас, кто понимал, что означает потерять кого-то навсегда. Нас теперь меньше, чем один на миллион.
      - Долгое время я держалась со своим поколением. Были анклавы, были гетто, где все понимали "старые времена". Я провела двести лет замужем за человеком, написавшим пьесу "Мы, которые знали мертвых" - пьесу ровно настолько претенциозную и жалобную, насколько ты можешь понять из названия, - она улыбнулась воспоминаниям. - Ужасный, пожирающий себя мирок. Если бы я осталась там дольше, я бы последовала за Грейс. Я бы молила о смерти.
      Она взглянула на Джамила:
      - Такие люди, как ты, привлекают меня: люди, которые не понимают. Ваши жизни не пусты, не более, чем были лучшие моменты наших собственных жизней: все это спокойствие, эта красота и счастье, которые придали ценность жертвам и борьбе насмерть.
      - Трагедийцы ошибались. Они все поставили с ног на голову. Смерть никогда не придавала смысла жизни, всегда было в точности наоборот. Весь ее пафос, все ее значение были украдены из того, что с нею прекращалось. Ценность жизни всегда оставалась полностью в ней самой - а не ее потерe, не в ее хрупкости.
      - Грейс стоило дожить, чтобы увидеть это. Ей стоило пожить достаточно долго, чтобы осознать, что мир не превратился в пепел.
      Джамил сидел молча, обдумывая эту исповедь, пытаясь проникнуться ею в полной мере, чтобы не расстроить Маржит еще сильнее бестактным вопросом. Наконец, он решился:
      - Тогда почему же ты отказываешься от дружбы с нами? Потому что мы для тебя - дети? Дети, и не понимаем, что ты потеряла?
      Маржит яростно замотала головой:
      - Я не хочу, чтобы вы понимали! Люди вроде меня - единственное проклятье этого мира, единственная отрава, - она улыбнулась при виде опечаленного Джамила и поспешила остановить его, прежде чем он принялся заявлять, что ничем подобным она не была. - Не в том, что мы говорим или делаем, не в тех, к кому прикасаемся: я не говорю, что мы запятнаны в каком-то напыщенном мифологическом смысле. Но когда я покинула гетто, я обещала себе, что не возьму прошлое с собой. Иногда это обещание легко держать. Иногда нет.
      - Ты нарушила его сегодня, - попросту сказал Джамил, - и никого из нас не поразило молнией.
      - Я знаю, - она покачала головой. - Все же, было неправильно рассказывать тебе то, что я рассказала, и я буду бороться, чтобы вернуть себе силы молчать. Я стою на рубеже двух миров, Джамил. Я помню смерть, и всегда буду помнить. Но сейчас моя работа - охранять границу. Не давать этому знанию проникнуть в мир.
      - Мы не такие хрупкие, как ты думаешь, - возразил он, - Мы знаем, что значит терять.
      Маржит серьезно кивнула.
      - Твой друг Чусэк растворился в толпе. Так теперь это работает, так вы спасаете себя от удушения джунглями разрастающихся связей и от разделения на изолированные группы театральных актеров, бесконечно играющих одни и те же роли.
      - Вы нашли свои маленькие смерти - и я называю их так не в насмешку. Но я видела то и другое, и, уверяю тебя, это не одно и то же.
      ***
      В последующие недели Джамил полностью восстановил свою жизнь, какой он устроил ее для себя в Нетер. Пять дней из семи отдавались трудной красоте математики. Остальное было для друзей.
      Он продолжал играть в футбол, и команда Маржит продолжала выигрывать. Но в шестом матче команде Джамила наконец-то удалось забить гол. Они проиграли всего три-один.
      Каждый вечер, Джамил боролся с одним вопросом: В чем именно состоял его долг перед ней? В вечной верности, вечном молчании, вечном послушании? Она не взяла с него слово молчать, вообще не взяла с него обещаний. Но он понимал, что она полагалась на его уважение к ее желаниям, и какое право у него было поступать иначе?
      Через восемь недель после ночи, проведенной с Маржит, Джамил оказался наедине с Пениной, в комнате в доме Джореси. Они говорили о старых временах. Говорили о Чусэке.
      Джамил сказал:
      - Маржит потеряла кого-то очень близкого.
      Пенина непринужденно кивнула, но свернулась в удобной позе на диване и приготовилась запомнить каждое слово.
      - Не так, как мы потеряли Чусэка. Совсем не так, как ты думаешь.
      Джамил говорил и с остальными, с одним за другим. Его уверенность прибывала и убывала. Он заглянул на минуту в прежний мир, но не претендовал на понимание его обитателей. Что, если Маржит сочтет это хуже чем предательством - сочтет новыми пытками, новым изнасилованием?
      Но он не мог стоять в стороне и оставить ее добровольно терзать себя.
      Труднее всего было поговорить с Езекилем. Джамил провел болезненную, бессонную ночь накануне, пытаясь понять, не окажется ли он в этом разговоре чудовищем и мучителем детей, воплощением всего, против чего Маржит верила, что борется.
      Езекиль плакал, не скрываясь, но он был далеко не ребенок. Он был старше Джамила и душа его закалилась лучше, чем у любого из них.
      Он сказал:
      - Я предполагал такое. Думал, она могла пожить в злые времена. Но я так и не нашел повода спросить.
      ***
      Три пика вероятности встретились, растеклись в плато, поднялись сияющей башней.
      Ведущий произнес:
      - Пятьдесят пять, девять десятых. - Самый впечатляющий гол Маржит за все игры.
      Езекиль радостно завопил и побежал к ней. Когда он поднял ее на руки и закинул на плечи, она засмеялась и позволила ему. Когда рядом встал Джамил и они сделали трон для нее из скрещенных рук, она нахмурилась на него сверху и сказала:
      - Тебе не положено, ты на проигравшей стороне.
      Остальные игроки собрались вокруг них, приветственно крича, и все двинулись к реке. Маржит беспокойно глядела вокруг:
      - Что это? Мы не закончили игру.
      Пенина сказала:
      - Мы закончили пораньше, только в этот раз. Считай это приглашением. Мы зовем тебя поплавать с нами. Мы зовем тебя поговорить с нами. Мы хотим узнать все о твоей жизни.
      Маржит начала терять самообладание. Она вцепилась Джамилу в плечо. Тот прошептал:
      - Скажи слово, и мы опустим тебя на землю.
      Маржит не стала шептать, она жалобно закричала:
      - Что вы от меня хотите, паразиты? Я выиграла вам эту чертову игру! Что вам еще надо?
      Джамил пришел в ужас. Он остановился и начал опускать ее, но Езекиль удержал его руку.
      Езекиль сказал:
      - Мы хотим быть охранять границу с тобой. Мы хотим стоять рядом.
      Криста добавила:
      - Мы не можем увидеть то, что видела ты, но мы хотим понимать. Столько, сколько сможем понять.
      Джореси заговорил, потом Йенн, и Нарциcса, Мариа, и Халида. Маржит смотрела на них сверху и плакала, ошеломленная.
      Джамил сгорал со стыда. Он ограбил ее, унизил ее. Он сделал только хуже. Теперь она сбежит из Нетер, сбежит в новое изгнание, еще более одинокая, чем раньше.
      Когда все высказались, наступило молчание. Маржит дрожала на своем троне.
      Джамил уставился в землю. Он не мог отменить того, что сделал, и только тихо сказал:
      - Теперь ты знаешь наше желание. Скажешь ли ты нам свое?
      - Опустите меня.
      Джамил и Езекиль подчинились.
      Маржит посмотрела вокруг, на своих товарищей и противников по игре, своих детей, свои создания, своих незваных друзей. И заговорила:
      - Я хочу пойти с вами к реке. Мне семь тысяч лет, и я хочу научиться плавать.