Тайна Нефертити (сборник)

Идилия Дедусенко

Тайна Нефертити

(Сборник)

Тайна Нефертити

Что хотел сказать Эйе?

Еще несколько минут назад жители столицы Великого Египта пребывали в покое, только-только просыпаясь и думая о насущных делах. Во дворце фараона тоже все было спокойно, лишь прислуга бесшумно скользила из комнаты в комнату, готовя необходимое к пробуждению царской семьи.

Нефертити в последнее время многие ночи проводила почти без сна или вставала очень рано. Вот и теперь она уже была на ногах. Солнце еще не выходило из-за гор, но его свет уже разливался повсюду и словно розовым туманом обволакивал дома, сады, всю долину Нила,[1] где на 12 километров вдоль великой реки протянулась новая столица Обеих Земель.[2]

Царица даже не повернула голову на другую сторону ложа: она и так знала, что ее царственный супруг и эту ночь провел в южном загородном дворце. Несколько дней назад сразу после заседания с министрами в зале приемов фараон повелел всем удалиться и попросил Нефертити как можно скорее пригласить дворцового доктора Пенту.[3]

Обеспокоенная царица послала за врачом: лицо Эхнатона было искажено страдальческой гримасой, оно было бледно и покрыто испариной. Подобные приступы случались у царя в последнее время все чаще, особенно после разговоров с вельможами, и трудно было понять, то ли он действительно болен, то ли так проявлялся его гнев, вызываемый настойчивыми требованиями военачальников позаботиться об укреплении внешних границ государства, особенно со странами Передней Азии, где хетты,[4] так и норовили отхватить у Египта те земли, которые к владениям Обеих Земель присоединили деды и прадеды нынешнего царя. Военачальники утверждали: уговоры и дипломатическая переписка тут не помогут, надо послать на границы как можно больше войск.

Пенту, высокий и худой, похожий на высохший фасолевый стручок, явился со своим неизменным «хрусталиком». Эту линзу он использовал «для усиления зрения», поскольку уже начал его терять. Осмотрев фараона, он, как всегда, прописал ему настои из целебных трав и полный покой.

– Нафтита, – обратился фараон к супруге по имени, которое когда-то сам для нее придумал, – ты знаешь язык хеттов лучше меня. Сочини обращение к их царю Суппилулиуме, я потом почитаю и подпишу. Скажи, что мы желаем жить в мире с ними.

– Но ты же слышал, – возразила царица, – твои послания бесполезны. Военачальники считают, что силу надо сдерживать силой.

– Они меня к войне толкают! – взорвался фараон. – А я не хочу! Я не люблю военных походов! А все тут вокруг, даже вельможи со жрецами, к власти рвутся, им хочется самим управлять страной, без царя! Сказал: пиши послание! А я отдохну немного в южном загородном дворце. Позаботься, чтобы меня не беспокоили хотя бы дня три.

– Ты не хочешь взять меня с собой? – осведомилась царица, но в ее голосе не было настойчивости, потому что она заранее знала, что он скажет в ответ.

– Нафтита, ты же видишь, как мне худо. Лучше побыть одному – вдохновение подгоняет мои мысли, я сейчас работаю над новой одой в честь бога Атона.

– Тебе нельзя переутомляться, – мягко возразила царица.

– Творчество меня не утомляет! Напротив, с его помощью я приведу в порядок мысли и чувства.

Фараон отбыл на отдых и не появлялся уже четвертый день. Папирус для хеттов был давно готов, и царица надеялась, что Эхнатон вот-вот объявится.

Готовясь к утреннему омовению, Нефертити подошла к большому бронзовому зеркалу и вдруг отшатнулась в испуге, увидев на его полированной поверхности огромное багровое пятно. Но в те же секунды поняла, что это всего-навсего отблеск восходящего солнца. И все же на душе у нее стало неспокойно: смутная тревога давно уже мучила ее. Она не понимала причины явного охлаждения Эхнатона, который все чаще стал уединяться под разными предлогами. И вот это багровое пятно – как дурное предзнаменование.

В минуты такого волнения ее могла успокоить только Тии.[5] Бывшая кормилица Нефертити, словно почувствовав, как нужна сейчас своей любимице, явилась в покои царицы со своим неизменным пожеланием:

– Да ниспошлет наш великий бог Ра-Атон добрый день тебе, царица! Да обогреет он тебя своими ласковыми лучами!

– Оставь церемонии, Тии, – мягко остановила ее Нефертити, – но покой мне действительно нужен. Я бы хотела попросить об этом бога в Доме Атона.[6] Ты будешь меня сопровождать?

– Конечно! – радостно воскликнула Тии, и ее улыбчивые глаза засияли. – Я сейчас же распоряжусь о носилках.

– Только, пожалуйста, без лишних людей, – попросила Нефертити, – лишь те рабы, которые понесут наши носилки, ведь здесь рядом.

Выход из главного царского дворца был направлен прямо к входу в храм Атона, находившийся напротив. Носилки с Нефертити и Тии остановились у роскошной арки. Царица и кормилица вошли в основной зал в тот момент, когда над горами появился краешек солнца, и его первые лучи коснулись золотого обелиска, стоящего посередине и устремленного в небо. «Причуда» Эхнатона, повелевшего построить этот храм без крыши, поначалу многих удивляла. Но именно отсутствие кровли позволяло здесь наблюдать всесильную власть Ра-Атона.[7] Он посылал свои лучи на землю, и они, касаясь золотых обелисков в нескольких залах храма, ежедневно совершали свой благодетельный круговорот, наполняя святилище светом солнца в течение всего дня. На одной из стен были высечены слова: «Зрит тебя каждый человек перед ними». Они были обращены к изображению солнечного диска, посылающего на землю свои лучи, ибо где бы он ни находился, его всегда видят люди. Главный жрец храма Мерира[8] уже несколько месяцев был болен, и высокую гостью приветствовал его заместитель, удивленный неожиданным появлением царицы.

Нефертити и Тии прошли по залам, прикасаясь к обелискам, но так и не нашли места, где бы им хотелось остановиться для молитвы. Обе не смогли за десять лет существования храма привыкнуть к его необычному виду. В отличие от храмов в Фивах, посвященных Амону, здесь не было фигур божества, вместо них повсюду стояли многочисленные статуи Эхнатона, объявившего себя сыном Атона и богом на земле.

Нефертити рассеянным взглядом обвела стены зала, словно искала, к кому же обратить свои мысли, но, как видно, не нашла и не спеша стала двигаться от одной фигуры фараона к другой. Все понимавшая Тии, тоже не видевшая, к кому можно обратить свои помыслы, пошла следом за ней. Царица, проходя по залам, внимательно всматривалась в изображения Эхнатона, словно впервые видела их. Ее царственный супруг хотел «жить правдой» и потому настаивал на внешнем сходстве скульптур с его обликом. И вот они стоят – коротконогие, с ниспадающим животом, на узком лице – длинный нос и слишком полные губы. Но большие размеры фигуры отчасти скрадывали ее несуразность и даже придавали ей величественный вид. Нефертити вспомнила, как несколько лет назад скульпторы устроили здесь показ своих работ для царской семьи, и фараон сам отбирал понравившиеся ему образцы. Царица же обратила его внимание на работы одного из главных скульпторов двора – Тутмоса,[9] которые отличались наибольшей правдивостью и высоким искусством. Он же потом сделал несколько бюстов самой Нефертити, ее дочерей Меритатон, Анхенсенпаатон и других девочек.

Обойдя большой зал храма и два поменьше, Нефертити так и не нашла успокоения. Пройти по всем остальным залам означало преодолеть полтора километра туда и столько же обратно. Царица уже почувствовала усталость и решила, что лучше вернуться. Вернувшись во дворец, она вышла на крытый мост, соединявший две части дворцового комплекса – северную, где располагались официальные залы, и южную – личные покои фараона.

– Посмотри, Тии, как красив Ахетатон,[10] – сказала Нефертити стоявшей рядом кормилице. – В Фивах не было такого порядка, а здесь все выстроено по особому плану. И всего за три года!

– Да, – согласилась Тии, – этот город прекрасен, но мне как-то ближе наши старые Фивы. Там все было привычнее.

С моста-перехода открывался прекрасный вид на город. Отсюда хорошо просматривались три его главных проспекта, тянувшихся вдоль Нила, которые пересекались несколькими такими же широкими улицами. На пересечении центральных собирались люди, когда царь и царица выходили на балкон, к «окну явлений», чтобы объявить какое-либо сообщение или просто одарить своих подданных за усердие дорогими изделиями из серебра, золота и электра.[11] Здесь же, в центральной части столицы, за кирпичными оградами располагались прекрасные владения вельмож. А дальше на восток, поближе к горам, строили свои дома ремесленники и немху.[12] Город был устроен удобно, а царские дворцы удивляли чужеземцев роскошью и комфортом. Но Нефертити, услышав, как сказала Тии о Фивах, подумала, что и она была счастливее в старой столице.

Ее размышления прервал слуга, известивший, что явились Эйе с Хоремхебом,[13] они хотят говорить с фараоном. Эйе, муж Тии, был начальником колесничного войска и одним из самых важных вельмож при Эхнатоне. Его Нефертити знала с детства. Военачальник Хоремхеб, еще довольно молодой, редко появлялся во дворце, так как постоянно находился вблизи северных границ Египта, организуя их охрану. В столицу он мог прибыть только с каким-то важным сообщением. Нефертити поспешила в официальные залы дворца.

Увидев царицу, оба военачальника почтительно склонили головы перед ее величеством. Но Нефертити, не любившая излишних церемоний, остановила их движением руки и настороженным вопросом:

– Что привело вас во дворец?

– Дело большой важности, – сказал Хоремхеб. – Я хочу доложить царю: северные земли Египта в опасности, надо срочно посылать туда дополнительные войска. Несколько поредевших и утомленных отрядов не смогут сдержать натиска врага.

– Опять хетты? – поинтересовалась Нефертити.

– И не только они, – ответил Хоремхеб. – Пелесты, эти народы моря, налетели внезапно, нарушив перемирие, разграбили и потопили несколько наших кораблей! Больше нельзя бездействовать!

– Что ты скажешь, Эйе? – обратилась царица к начальнику колесничного войска.

– Хоремхеб прав. Бездействовать опасно. Мы можем лишиться некоторой части северных земель. У фараона целая армия охранников, а защищать границы страны почти некому. Надо послать туда подкрепление, нужны деньги, чтобы нанять побольше воинов. И нужно, чтобы фараон повелел…

– Я распорядилась, – прервала его Нефертити. – Гонцы уже направились к фараону. Царь сейчас в южном загородном дворце. У него творческое вдохновение.

При этих ее словах Эйе и Хоремхеб многозначительно переглянулись, и это не ускользнуло от Нефертити. Они осуждают царя за любовь к поэзии, за то, что он много времени отдает литературному творчеству? Но Эхнатон прекрасный сочинитель и не раз уже это доказывал. Его оды богу, высеченные на камнях строящихся для него самого и Эйе гробниц, уже обрели бессмертие. И Нефертити сочла необходимым подчеркнуть это.

– Вас удивляет, что царь ищет уединения для творческой работы? – сказала она. – Но разве повелитель не волен сам решать, что ему делать в первую очередь?

– В первую очередь нужно заботиться о государстве, – недовольно проговорил Эйе. – Я ценю поэтический дар фараона и даже приказал высечь на стенах своей гробницы оду Атону. Но сейчас нужно не поэтическое слово, а жесткое слово государя.

Его близость к предыдущему фараону – Аменхотепу III да и к Эхнатону, воспитанием которого он занимался долгие годы, ставила Эйе в особое положение при дворе. Он не боялся самому царю сказать то, о чем другие вельможи даже и подумать не посмели бы. Поэтому он добавил:

– Сейчас не время развлекаться и оды сочинять…

– Творчество – это не развлечение, а тоже серьезная работа, – прервала его Нефертити, решившая, что все-таки Эйе слишком много себе позволяет, на что уже не раз ей жаловался Эхнатон.

– Да хорошо ли ты знаешь своего мужа, что с таким усердием его защищаешь? – воскликнул Эйе.

Нефертити с недоумением посмотрела на него и на Хоремхеба, который при этих словах быстро взглянул на Эйе и, слегка наклонив голову, медленно попятился к двери, будто желая оставить этих двоих наедине. Острая боль пронзила сердце царицы, давно уже маявшейся каким-то недобрым предчувствием, но она, сумев сохранить достоинство, твердо ответила:

– Думаю, что знаю его лучше, чем кто-либо. Семнадцать лет супружества и совместного царствования очень сблизили нас.

– Нефертити, ты для меня не только великая царица, – сказал Эйе, – ты мне как дочь, ведь я тебя с малых лет знаю. Ты не раз бывала у меня на руках, когда Тии кормила тебя своей грудью. И когда я думаю о пользе государства, то думаю и о твоей пользе тоже.

– Но разве так уж страшны эти северные враги, что угрожают государственной и моей пользе?

– Бывают враги и пострашнее, – с явным намеком на что-то произнес Эйе.

Нефертити опять уловила странные интонации в голосе начальника колесничного войска, который, казалось, хотел предупредить о какой-то опасности ее одну. Но достоинство царицы и присутствие Хоремхеба не позволили ей задать прямой вопрос. Она лишь лихорадочно думала: что хотел сказать Эйе, на что он намекал, что за тайна кроется в его словах? Она, было, снова хотела сказать что-нибудь в защиту мужа, чтобы утвердить в глазах этих двух вельмож нерушимость и собственного положения царицы, но в этот момент в зал вошел гонец, объявивший о скором прибытии фараона.

Комментарий

«Дом Атона» без крыши, комплекс царских дворцов, проспекты и улицы города Ахетатона не выдумка автора. Они описаны в полном соответствии с данными, дошедшими до нас из глубины веков.

Остатки столицы Египта, построенной по велению Эхнатона (Аменхотепа IV), были обнаружены в квадрате Р. 47. 1–3 в 310 километрах к югу от Каира на правом берегу Нила во время археологических раскопок в 1912 году. Из кучи мусора археологи вытащили крышку ларца, на которой значилась надпись владельца: «Начальник скульпторов Тутмос». По-видимому, в этом месте находилась мастерская скульптора, так как здесь же археологи обнаружили бюсты Нефертити из песчаника и из раскрашенного известняка, а также бюсты ее дочерей Меритатон, Анхенсенпаамон, фараона Эхнатона и несколько гипсовых отливок.

Ученые предполагают, что работы Тутмоса наиболее близки к оригиналу. Очевидно, в царской семье он был востребованным мастером, хотя некоторые ученые считают, что члены царской семьи никогда никому не позировали, и Тутмос создавал скульптурные портреты по памяти. Убедительных доказательств ни за, ни против нет. Однако сходство скульптурных портретов Нефертити с ее настенными изображениями, скульптура Эхнатона, созданная со всеми физическими изъянами фараона, заставляют думать, что Тутмос, по крайней мере, имел возможность часто видеть царскую семью и добивался портретного сходства.

Вообще скульпторы Древнего Египта, скорее всего, редко приукрашивали изображение оригинала, напротив, стремились «к правде», даже если она была не слишком приятна. В Национальном музее в Каире хранится бюст Клеопатры, которая в американском фильме представляется красавицей. На самом деле, судя по скульптурному изображению, это далеко не так. У нее были довольно широкие плечи явно полноватой женщины, ничем не примечательные черты лица, ни малейшего намека на изящество, которое присуще Нефертити. И если бы не было написано, что это бюст Клеопатры, то ее можно было бы принять за какую-нибудь матрону не очень высокого класса.

Вероятно, древнеегипетские скульпторы осознавали, сколь велика историческая роль их произведений, и не грешили против истины. В любом случае, у нас нет другой возможности судить о внешности Нефертити, как по найденным бюстам и описаниям современников, которые считали ее красивой, умной и образованной. О характере этой царицы мы можем судить лишь по отдельным деталям, зафиксированным в некоторых источниках.

Случай на празднике Oпeт

Нефертити, оставив военачальников дожидаться царя, спустилась в сад. Сославшись на усталость, она отослала всех, даже Тии, и прилегла возле фонтана на легком висячем ложе. Ей хотелось понять смысл того, что всего несколько минут назад говорил Эйе, и она невольно стала вспоминать первые годы своего замужества и царствования.

В тот год, когда умер разбитый параличом Аменхотеп III и на троне его сменил сын – Аменхотеп IV, взяв тронное имя Ваэнра («Единственный для Ра»), Нефертити, ставшая женой юного фараона, была возведена в ранг великой царицы. До нее так называли Тейе – мать Аменхотепа IV. И хотя Тейе по-прежнему жила во дворце, при дворе сына, трон должна была уступить новой великой царице.

Ее имя – Нефертити – означало «Красивая пришла». И все при дворе отмечали необыкновенную грациозность и чистые черты лица юной царицы, а многие уже тогда ценили и ее ум. Она воспитывалась при дворе с многочисленными детьми Аменхотепа III, содержавшего целый гарем. Тейе, по-видимому, не придавала значения ни гарему, ни такому огромному количеству царских отпрысков, так как была уверена, что трон унаследует ее единственный сын – Аменхотеп IV, а судьба царских детей от других женщин ее не волновала. Лишь когда пришла пора выбрать жену для юного царя, выбор остановили на одной из пятнадцати дочерей Аменхотепа III – Нефертити. Была ли ее матерью сестра вавилонского царя или дочь митаннийского, содержавшихся в гареме Аменхотепа III, точно при дворе никто не знал. Но царское происхождение Нефертити было бесспорным. Хотя для счастливой доли это, может быть, и не имело особого значения. Вот Тейе – всего лишь дочь самого простого жреца, каких немало при любом храме. Однако Аменхотеп III очень любил и баловал ее. Однажды ей в угоду он приказал за 15 дней вырыть озеро длиной 3700 локтей и шириной 600 локтей.[14]

Нефертити тоже с самого начала знала, что красотой и мудростью покорила сердце юного царя. Он часто говорил ей: «Ты у меня одна. Буду любить тебя вечно!» Он ей первой поверял свои поэтические опусы, вместе с ней решал государственные дела, заручился ее поддержкой, когда своим приказом утверждал для египтян единого бога Атона, свергнув с пьедестала Ра-Амона и всех других богов, которым издавна поклонялись египтяне, даже самых маленьких – покровителей городов.

Перебирая в памяти события тех далеких и таких счастливых дней, Нефертити представила милые ее сердцу Фивы, где она росла в роскошном царском дворце, где чувствовала себя свободной птицей и где стала великой царицей. Ей вспомнился один из праздников Опет, который в Египте отмечался особенно пышно и торжественно. Тогда Аменхотеп уже задумал провозгласить Атона главным и единственным богом для Египта и построить в его честь новую столицу. Он выбрал для нее широкую долину, окаймленную горами, вниз от Фив по течению Нила. Он говорил Нефертити о непомерных притязаниях жрецов всех рангов на земли, на дань, получаемую царем с областей, завоеванных ранее его предками. Эти богатства иногда не доходили до царского двора, оседая в одном из многочисленных храмов. После того праздника Опет в Фивах, о котором вспомнила Нефертити, жрецы немного присмирели, потому что фараон все-таки сумел на какое-то время подавить их волю.

А начиналось все, как обычно, во второй день Половодья. Юный фараон и юная царица, одетые по случаю великого праздника в роскошные наряды, сели в широкие носилки, и несколько дюжих рабов понесли их к храму Ипетсут,[15] возвышавшемуся над Нилом. Толпы народа уже собрались около храма бога Ра-Амона. Они желали вознести ему хвалу за милости, которые он им дарует, давая пищу и кров. Крестьяне и ремесленники расступались, пропуская поближе к входу нарядных и высокомерных вельмож, которых рабы несли на носилках. Оставляя носилки, вельможи поднимались по ступеням широкой лестницы и останавливались недалеко от дверей храма. Все ждали прибытия царя и царицы.

Нефертити издали увидела, что царскую процессию уже заметили. Люди стали тесниться в стороны, освобождая широкую дорогу к храму. При виде царя и царицы они падали ниц и еще долго не смели поднять головы. Открытые царские носилки медленно несли мимо длинной шеренги сфинксов – странных существ с телом льва и головой барана, затем вознесли по ступеням и поставили около входа в храм – дальше рабам идти воспрещалось. Царь и Нефертити повернулись к народу, и он приветствовал своих правителей громкими возгласами и поклонами. Подходя к дверям, Нефертити увидела Сета, стоявшего в храме недалеко от входа в окружении других жрецов. Лицо его не выражало того преклонения перед фараоном, которое выказывали вельможи и народ. Нефертити знала, что это означает: главный жрец храма Амона, не одобрявший намерение фараона утвердить культ Атона, нарочито выказывал свою приверженность Амону, а значит и незыблемость своей власти на своей территории, хотя бы в пределах храма, в котором он служил. Когда царь и царица ступили за порог храма, Сет лишь слегка наклонил голову в знак приветствия. Царь заметил его неудовольствие и напрямик спросил:

– Ты сегодня не в духе, Сет? Или не хотел бы видеть на празднике меня и царицу?

– Я всегда вам рад, – бесстрастно ответил жрец.

– Значит, тебя не радует наш народ, ликующий при виде царя и царицы?

– Народ, как всегда поклоняется своему божеству, – подчеркнуто ответил Сет.

– А разве фараон не богоподобен? – спросил царь, уязвленный плохо скрываемой неприязнью жреца.

– Нет бога выше Амона! – возгласил Сет. – И…

– На небе! – резко перебил его царь. – А я его сын на земле! Его волей мне дана здесь власть, которая тебя давно сводит с ума!

Царь громко рассмеялся, все жрецы вздрогнули и попятились от него: они боялись, что Ра-Амон покарает их вместе с фараоном за такое святотатство. Но храм не рухнул, и царь, иной раз просто щеголявший своей резкостью, продолжал:

– Тебе, Сет, следует просить милости у меня, а не у Ра. Он слишком высоко, а я рядом.

– Не надо гневить бога, – прошептал Сет.

– Ты пугаешь фараона? Здесь я бог! Нынешней ночью Ра изъявил свою волю: поклоняться только Атону! Весь египетский народ будет отныне под защитой животворящего диска Солнца. Атон и его лучи – вот самый высший бог! И я его сын. Мы сейчас выйдем на ступени храма и объявим это народу!

Видя замешательство Сета, фараон сказал:

– Ладно, я сделаю это позже. Я издам специальный указ, повелевающий поклоняться Атону. А сейчас приступим к церемонии, как обычно. Статуя Амона уже надушена ароматными маслами?

Сет кивнул в знак согласия.

– Тогда прикажи ее вынести. Но учти: мой народ последний раз поклонится Амону, а потом будет поклоняться Атону.

Сет подал знак, и жрецы вынесли на плечах ладью, покоившуюся на нескольких шестах. На ней стояла раскрашенная и надушенная статуя бога Амона. Они вышли на верхнюю площадку лестницы в сопровождении главного жреца, фараона и царицы. Нефертити неприятно поразила открытая вражда между царем и Сетом, но она молча приняла сторону мужа, зная, как нелегко удержать власть, когда на нее многие посягают. Она простила ему невольную грубость и постепенно успокоилась во время песнопений, которые, казалось, всех примирили. Простые подданные фараона – ремесленники, торговцы, крестьяне – по знаку жреца устремили свой взор в сторону реки и запели хвалебные песни солнцу и Нилу: «О, могущественный Ра, когда ты приходишь, вся земля ликует и все живое пребывает в радости. Ты владыка рыб и птиц, творец зерна и травы для скота. Когда ты восходишь на востоке и гонишь мрак, вся земля торжествует. Сияние твое проникает в глубины вод великого Нила, кормильца нашего, дающего нам пищу, дичь и одежду. Люди, озаренные твоим светом, принимаются за работу на полях, омытых водой Нила…»

Провозглашая хвалу своей великой реке, люди спускались к Нилу вслед за процессией жрецов. У причала уже стоял разукрашенный корабль, на который и взошла торжественная процессия. Нефертити села на приготовленное для нее кресло под балдахином, защищавшим от палящего солнца, а богоподобный Ваэнра, как и подобает царю, стал у кормила. Издавна заведено так: фараон сам направляет корабль по курсу, а десятки крепких гребцов одновременно взмахивают веслами и с силой опускают их в воду, раз за разом продвигая корабль вперед по реке. Всего несколько километров отделяют храм Ипетсут от храма Ипет,[16]куда и направляется процессия, но этот путь непременно нужно пройти по воде, а затем подняться к величественному святилищу, стены которого покрыты золотом, а пол – серебром. Участие в этом торжественном путешествии всегда наполняло сердце Нефертити особой радостью. Она и сейчас, несмотря на неприятное происшествие в храме, о котором постаралась поскорее забыть, была полна какого-то неясного трепетного чувства, словно снисходившего на нее из глубин высокого лазурного неба.

Нефертити вышла из-под навеса и приблизилась к фараону. Отсюда были хорошо видны берега Нила, уходившие вдаль, а кое-где можно было разглядеть далеко-далеко темно-коричневые громады известняковых и гранитных скал. Земля Египта на первый взгляд могла показаться пустынной и неприветливой, но молодая царица любила ее и считала себя ответственной за ее благополучие.

Солнце, поднявшись уже высоко, сияло нестерпимо ярким блеском – на него невозможно было смотреть, не рискуя ослепнуть. Но Аменхотеп-Ваэнра, махнув рукой в сторону сияющего диска, сказал Нефертити:

– Ты видишь, Нафтита, этот лучезарный диск? Он ослепителен, потому что он и есть настоящий бог! Не позже чем через две луны я издам указ о всеобщем поклонении Атону. И тогда Сету и другим приверженцам деревянных истуканов придется подчиниться. Кстати, часть обратного пути из храма Ипет мы пройдем по берегу, чтобы посмотреть, как строится храм в честь Атона, о котором я распорядился несколько месяцев назад. Ты же знаешь, это не только мое желание – храм Атону хотел построить еще мой отец, он мне говорил об этом, а ему – его предки. Но никто не решался поколебать устои Амона, а я решусь! И тем самым лишу власти жрецов, которые чувствуют себя чуть ли не выше фараона!

Первое время Нефертити удивляли эти резкие переходы в характере мужа – от вялого, почти бездеятельного пребывания в задумчивости, когда от него невозможно было добиться четкого ответа ни на что, к бесповоротной решительности: сказал – сделал. Как видно, мысль об утверждении Атона и строительстве новой столицы Аменхотеп долго обдумывал, лелеял, как дорогое дитя. Не так-то легко было решиться пойти против всех: против жрецов, вельмож и даже против самого народа, который многие тысячелетия поклонялся Амону и своим многочисленным богам – покровителям городов.

В тот прекрасный праздник Опет Нефертити не хотелось думать о планах фараона, которые она считала очень далекими, а может, и несбыточными. Вот же плывут они на корабле к величественному храму Ипет, который даже иноземцев покоряет своим великолепием. И здесь, как всегда, вознесут хвалу Ра-Амону, вознесут все, в том числе и фараон. И действительно, все происходило торжественно, в духе сложившихся традиций. Но на обратном пути фараон приказал доставить его и царицу в строящийся неподалеку храм в честь Атона. То, что они там увидели, потрясло даже Нефертити. Повсюду валялись полуобработанные или вовсе не обработанные плиты гранита, обломки каких-то камней, горы мусора, разбитые инструменты… И не было ни единой души поблизости – по-видимому, работы здесь давно прекращены, а недостроенный храм, как и воля государя, преданы забвению.

Фараон молча взирал на эту картину разрушения, затем также молча повернулся и направился к носилкам. Указ, предписывающий всем без исключения поклоняться Атону, был готов не через две луны, а уже через несколько дней. И тогда же фараон направил архитекторов и десятки тысяч рабов в облюбованную им долину, укрытую со всех сторон горами, для строительства новой столицы. Она и земли на противоположном, левом берегу Нила были объявлены неприкосновенной собственностью царской семьи. На скалах гор, окаймляющих все пространство, были высечены 14 пограничных надписей, четко определяющих границы личных владений фараона.

– Здесь будет город, которому я придумал красивое название, – с воодушевлением говорил Аменхотеп своей царственной супруге. – Послушай, как звучит: Ахетатон – «Небосвод Атона»! И мы с тобой должны носить новые имена.

– Зачем? – удивилась Нефертити.

– Мы переходим под покровительство бога Атона, и наши имена должны быть связаны с ним. Свое я уже назвал в указе, предписывающем поклоняться Атону, – Эхнатон! Разве это не замечательно звучит – «Угодный богу»? И ты отныне Нефернефруатон – «Прекрасная красота Атона». Это так тебе подходит…

– Но очень длинно…

– Это только для церемоний, а я по-прежнему буду звать тебя Нафтитой.

Она видела его глаза, наполненные любовью к ней, слышала его завораживающий голос и верила, что он действительно, как не уставал повторять это почти каждодневно, будет любить ее вечно. Так что же случилось теперь? Почему Эхнатон так изменился?

Комментарий

Ритуал праздника Опет описан по материалам, сохранившимся в древнеегипетских источниках и обработанных российским египтологом Н. Петровским. Что касается решения Аменхотепа IV произвести религиозную реформу, то она, действительно, назревала давно. Тот факт, что у каждого города и у каждого нома (области) был свой бог-покровитель, разъединяло египтян, и их легко было покорить или хотя бы захватить значительную часть территории. Именно это и сделали кочевые племена гиксосы, которые в начале XVII века до нашей эры, на исходе так называемого Среднего царства, вторглись из Передней Азии в восточную часть Дельты (Нижний Египет). Укрепившись здесь и смешавшись с местным населением, гиксосы основали ХV династию египетских фараонов и правили в Нижнем Египте более ста лет.

Все эти годы египтяне вели с ними борьбу, и лишь Ясмосу (1584–1559) удалось изгнать гиксосов с захваченных ими земель и объединить страну под главенством царей, правивших в Верхнем Египте. Это было начало так называемого Нового царства. Фараон Ясмос считается родоначальником ХVIII династии египетских царей, которая завершилась со смертью Эхнатона (Аменхотепа IV) и его дочерей и последователей.

Фивы – центр IV-го верхнеегипетского нома – долгое время после объединения Обеих Земель (Верхнего и Нижнего Египта) были столицей государства. Поскольку покровителем города считался бог Амон, он и стал главным богом для всей страны. К нему прибавляли еще частицу Ра, означавшую общего бога – Солнце.

Видимо, мысль о том, что жизнь всему дают живительные лучи Солнца, а не абстрактный Ра, приходила на ум фараонам, правившим до Эхнатона, – свидетельства этого есть в текстах Среднего царства. В Эрмитаже хранится папирус «Пророчество Неферти», где есть слово, обозначающее солнечный диск, и предсказывается, что «Атон закроется и не будет сиять».

Изображение Атона в виде диска с рукообразными лучами стало встречаться при Аменхотепе II, а Аменхотеп III своей лодке, на которой прогуливался с женой Тейе по выкопанному для нее озеру, дал название «Атон блистает». Он же держал чиновника, который носил титул «Домоправитель усадьбы Атона». Значит, какой-то храм Атона, хоть и не очень значительный, существовал при этом фараоне.

Во все времена существовала вражда между фараонами и жрецами, которые, будучи непосредственными служителями бога, старались стать выше царей и на этом основании завладеть землями и богатствами. Фараоны делали попытки освободиться от власти жрецов, но не шли на открытый разрыв. Аменхотеп III, у которого было тронное имя Небмаатра («Владыка правды Ра»), упорядочил уклад государственной власти, в которой жрецам уже не отводилось так много места, как прежде, но на противостояние еще не решился. Нося имя Аменхотеп («Амон доволен»), он вообще более всего любил удовольствия и развлечения. Кто хочет увидеть его лицо, тот может посмотреть на двух сфинксов с его ликом, стоящих сейчас на набережной Невы в Санкт-Петербурге.

Этот фараон за все 30 лет своего правления не вел больших войн, а вкладывал средства и силы в строительство. При нем были возведены роскошные Карнакский и Луксорский храмы, храм богини Мут (жены Амона). Карнакский и Луксорский храмы соединяла трехкилометровая аллея сфинксов, по обе стороны которой были высажены прекрасные сады.

Напротив Луксорского храма Аменхотеп III приказал построить лично для себя поминальный храм, у входа в который стояли две колоссальные фигуры высотой с семиэтажный дом и по 700 тонн весом каждая. Они изображали Аменхотепа III на троне.

Храмы бога Амона (что означает «Сокровенный») уже тогда представляли собой не только место для молитв, а разветвленные хозяйства. При Аменхотепе IV они еще более укрепились, что и послужило причиной для его разрыва со жречеством, проповедовавшим культ Амона.

Наедине с зеркалом

Воспоминания царицы прервала служанка, известившая о прибытии фараона. Нефертити поднялась из сада в зал приемов – прежде она почти всегда участвовала в деловых переговорах царя с вельможами и давала заслуживающие внимания советы, а на торжественных церемониях царица даже обязана присутствовать. В этот раз ее официального присутствия не требовалось, но опасения за судьбу северных территорий сильно волновали ее, и она решила принять участие в беседе фараона с военачальниками, а заодно напомнить супругу о себе, поговорить с ним.

Войдя в зал, Нефертити сразу же увидела лицо царя, сидевшего в кресле. Он казался сильно утомленным, слушал стоявших перед ним Эйе и Хоремхеба рассеянно. Увидев вошедшую Нефертити, не скрывая досады, спросил:

– Что тебе надо, Нафтита? Мы говорим о деле, которое тебя не касается!

Нефертити, не ожидавшая такого резкого выпада, да еще при посторонних, сдержалась от желания ответить так же и с подчеркнутым спокойствием сказала:

– Великой царицы Обеих Земель касается все, если речь идет о судьбе Египта.

Не давая Эхнатону возможности сказать еще какую-нибудь колкость, она поспешно вышла из зала приемов и направилась в свои покои. Здесь она попыталась успокоиться, вновь предавшись воспоминаниям. И опять припомнились счастливые годы замужества и царствования, проведенные в Фивах.

…Шел уже шестой год правления Аменхотепа-Ваэнры, и к этому времени его отношения со жрецами храмов Амона сильно обострились. Случалось, что и поступки некоторых высокопоставленных вельмож трудно было понять. Визирь, правая рука фараона, иногда позволял себе отдавать распоряжения без совета с царем. Но Аменхотеп еще умел поставить на место слишком самостоятельных вельмож, и царица всячески поддерживала его во всем.

Нефертити припомнился один из приемов послов. День тогда был душный, и носители опахал неустанно работали руками. Придворные дамы, церемонно выстроившиеся по обе стороны от трона, томились от духоты. Вельможи теснились рядом, щеголяя нарядами и украшениями не хуже дам. Слуги послов вносили великолепные ковры и вазы, ларцы, полные золота и драгоценностей, тюки всевозможных тканей, огромные корзины с фруктами… Нубийцы порадовали царя и царицу прекрасными изделиями из слоновой кости и ручным бабуином, который тут же принялся веселить собравшихся, важно расхаживая между вельможами, будто равный.

Когда церемония приношения даров была окончена, царь, обведя взглядом собравшихся, спросил:

– А где послы от пелестов – народов моря? Я ждал их сегодня.

Вельможи замешкались, зашушукались, и тогда церемониймейстер объявил:

– Они отбыли назад, не дойдя до дворца.

Глаза фараона загорелись бешеным огнем, но голос он сумел сдержать, не унизившись до крика в присутствия придворных:

– Они не пожелали явиться ко мне?

Вперед вышел один из молодых военачальников, который нередко выполнял личные поручения фараона:

– Если повелитель позволит…

– Говори, Абдель, – разрешил царь.

Абдель с поклоном сделал несколько шагов к трону и что-то негромко сказал. Царь, уже плохо сдерживая гнев, воскликнул:

– А где он сам? Где визирь? Почему он сегодня отсутствует?

Во дворце запахло скандалом, и Нефертити, желая смягчить остроту ситуации, тихо сказала мужу:

– Эти слова не для ушей придворных.

Царь резко повернулся к ней и через секунду-другую уже более спокойно сказал:

– Ты, как всегда, мудра, царица.

Она улыбнулась в ответ:

– Отпусти всех, а потом поговорим.

Фараон махнул рукой со словами:

– Все свободны, кроме Абделя.

Послы, вельможи, придворные дамы стали выходить из зала приемов, пятясь назад. Когда все вышли, царь спросил Абделя:

– Это верно, то, что ты мне сказал?

– Как то, что солнце всходит на востоке, ваше величество! – ответил Абдель и снова, теперь уже громко, повторил все, о чем ранее негромко сказал царю.

– Ты слышала Нафтита? Визирь посмел повернуть назад послов народов моря только потому, что их дары уместились всего в три сундука! Я и так с трудом удерживаю этот клочок земли. Нам необходимо укреплять морские границы, а он сеет между нами вражду!

– Да, с некоторых пор визирь не выказывает должного уважения к царю, – в раздумье проговорила Нефертити. – Он близко сошелся с Сетом и другими жрецами Амона.

– Каков! – продолжал возмущаться фараон. – Теперь я понимаю, почему он не хочет, чтобы я строил новую столицу и храмы богу Атону. Ему хочется самому верховодить!

В то время пришли тревожные известия с южной границы. Хотя Нубия давно стала провинцией Великого Египта, на нее все еще посягали различные племена из Центральной Африки, донимая разрушительными набегами. Аменхотеп то собирался отправиться в поход, на чем настаивали военачальники, чтобы решительно пресечь набеги, то впадал в транс или отдавался целиком творчеству, сочиняя оды, то ехал посмотреть, как строится новая столица и скоро ли уже можно будет туда перебраться. Его раздражали открытые притязания жрецов и, видимо, пугали тайные действия недоброжелательных вельмож. Он не раз говорил царице:

– Нафтита, я хочу покоя. Скорее бы уже был готов дворец в Ахетатоне. Мы укроемся в этом городе, и никто из моих врагов не посмеет войти в него – четырнадцать пограничных камней и верная стража преградят им путь.

Нефертити и сама уже этого желала. Ей тоже иногда было нелегко строить свои отношения с главными жрецами храмов, которые беззастенчиво прибавляли к своим владениям государственные земли. Однажды, когда царь в очередной раз уехал посмотреть, как строится новая столица, она занялась ревизией дворцового хозяйства, собрала писцов и потребовала полного отчета. Оказалось, что Сет объявил часть плодороднейшего берега Нила, лежащую между храмом Амона и царским дворцом, собственностью храма, а значит своей собственной. И в то время, как Нефертити шла в зал, где ее ждали писцы, Сет появился во дворце. Она пригласила его на беседу.

Царица была в льняном платье, расшитом золотыми нитями. Браслеты на ее руках и ногах сверкали алмазами, изумрудами и рубинами. На голове высилась бело-красная корона, символизирующая власть над Верхним и Нижним Египтом. Нефертити села в кресло. По левую сторону от нее на полу сидели три писца, прикрытые лишь набедренными повязками. Они разложили рядом свитки папируса и пеналы, где хранились кисточки с красками. Писцы готовы были записать любое распоряжение царицы. Но она приказала им раскрыть уже исписанные свитки и зачитать, что записано за храмом Амона.

– Разве здесь значится земля, которую ты недавно объявил своей? – обратилась Нефертити к Сету. – У тебя уже столько угодий, что они похожи на государство в государстве. Или ты и в самом деле намерен поставить свои границы, как шутят некоторые вельможи?

Нефертити явно намекала на чрезмерную самостоятельность жреца, но он и не думал сдаваться.

– Когда-то царь мне их обещал, и я надеялся, что теперь могу назвать эти земли своими… Хотя бы во искупление того унижения, которому он подверг меня на празднике Опет, – ответил Сет.

– Во искупление? Ты намекаешь, что царь перед тобой виноват?

– Не передо мной! Перед богом!

– Но ты сам слышал, что бог-отец повелел богу-сыну, – мягко возразила Нефертити. – Теперь у тебя, как и у всего народа, главный бог тот, кто сидит на этом троне. Или ты считаешь, что у фараона слишком много власти?

– Позвольте мне не отвечать, ваше величество, – Сет пытался выказать смирение, но дерзкий голос его выдавал.

– Нет, уж ты ответь, – не согласилась Нефертити и, заметив, как Сет посмотрел на писцов, повелела им выйти.

– Вам одной могу сказать, – продолжал Сет. – Я выполняю волю фараона: служу богу Атону… даже в своем храме. Но в душе не изменю Амону, которому поклонялись многие поколения наших предков.

– Возможно, ты прав в своей твердости, и я уважаю тебя за это. Но ты не подумал вот о чем: поддерживая царя, ты укрепляешь нашу державу. Много охотников растащить ее. Разве для того наши предки собирали эти земли воедино, чтобы мы теперь позволили раздробить великую страну? Если тебя, как и некоторых вельмож, обуяла жадность, помолись своему богу, чтобы он избавил тебя от этого порока. И запомни: пока я жива, пока жив фараон, Египет будет единым и великим! В этом я целиком на стороне царя!

Сет склонил голову перед мудростью царицы:

– Ваши слова верны и справедливы. И я молю бога, чтобы он ниспослал благополучие Египту. В этом я тоже на стороне царя. Но когда двор переедет в новую столицу, я останусь здесь. И знаю, что многие жрецы не захотят покинуть Фивы.

– Но вам и здесь придется поклоняться Атону – такова воля его сына – фараона.

– Я буду соблюдать волю фараона, но душу мою не трогайте!

Теперь, вспоминая об этом, Нефертити думала о том, что прежде, пока она была уверена в нерушимости супружеского союза, душа ее была спокойна. Впрочем, она не находила причин для волнения еще долгие годы и после того, как царская семья и высокопоставленные вельможи переехали в Ахетатон. Правда, многие жрецы, как и предсказывал Сет, не поехали с ними, остались в Фивах. И фараон распорядился готовить жрецов Атона из детей тех вельмож, которые поселились в новой столице. Среди них не было почти никого из старого окружения. Царь решительно порвал с теми жрецами и вельможами, кто не последовал за ним в новую столицу. Ходили даже слухи, будто он поклялся никогда не покидать пределы Ахетатона, чтобы не встречаться больше со своими недоброжелателями. Это был своего рода негласный союз, заключенный между ними и фараоном.

Переселение в Ахетатон состоялось в шестой год правления царя, уже объявившего свое новое имя – Эхнатон. Нефертити нравились и Ахетатон, и великолепные дворцы, и роскошные сады. К одному она не могла привыкнуть – к новым храмам, где вместо привычных изображений богов стояли статуи самого фараона. Но она принимала это как должное: ее муж велик, он сын бога и по праву занимает место в храмах Атона. Но когда они оставались вдвоем, великий богоподобный фараон был у ее ног. Она знала, что любима, и верила в нерушимость этого чувства, а значит и в незыблемость своего положения великой царицы.

Обожание фараона было так наглядно, что его видели и отмечали все придворные. Еще совсем недавно, когда умер вельможа, носитель царского опахала, на гробнице по его приказанию была высечена надпись, прославлявшая обожаемых им царя и царицу: «Да живет Атон ликующий на небосклоне вечно-вековечно, и царь Египта Эхнатон, и супруга его Нефертити – прекрасная, возлюбленная живым солнечным диском. Я – носитель опахала по правую сторону от царя был любим своим господином. Давал он мне пищу и довольствие ежедневно, осыпал меня всякими милостями. Возглашайте ему хвалу: пусть будет править вечно владыка Египта». Разве эти слова не свидетельствуют о счастье царственных супругов?

И вот всего несколько слов, которые так неосторожно обронил Эйе, какой-то намек и странное поведение Эхнатона заронили в ее сердце сомнение. Нефертити гнала его от себя и начала постепенно успокаиваться, но тут ей доложили, что фараон вновь отбыл в загородный дворец. Нефертити некоторое время стояла в оцепенении. Отбыл? Даже не простившись? Даже не повидавшись? Это было так больно сознавать ей, чувствовавшей, что она теряет власть над ним.

Наступила ночь. Она, как всегда, словно опрокинулась и на дворец, и на сады, и на широкий Нил, протекавший вдоль садов. Но прошло всего две-три минуты, и повсюду зажглись светильники. Чистейший рыбий жир, похожий на расплавленный янтарь, наполнял чаши, в которых плавали льняные фитили, изготовленные таким способом, что почти не чадили, зато ярко освещали все помещения дворца и аллеи сада.

Во дворцах фараонов не любили темноты, возможно, даже боялись. Не любила ее и Нефертити, но на время сна она приказывала оставлять лишь два крошечных светильника в углах спальни – полумрак действовал на нее успокаивающе. На этот раз она приказала не убирать мощные светильники и даже добавить к ним еще три-четыре.

Когда служанки вышли, Нефертити подошла к большому бронзовому зеркалу. В его ярко освещенной плоскости отразилась ее фигура, которую она стала рассматривать с большим пристрастием. Ей уже больше тридцати, но все до сих пор называют ее красавицей. Это запечатлел и скульптор, который недавно закончил работу над ее очередным бюстом. Вот этот бюст, стоит на золоченой подставке, и Нефертити с удовольствием отметила, что мастеру удалось передать горделивую посадку головы, особую выразительность слегка раскосых удлиненных глаз, царственную грациозность длинной шеи. На камне не видно морщин, но в зеркале отразились две легкие складочки в уголках рта и едва уловимые полоски на лбу. Днем косметические снадобья искусно скрывают изъяны, а после омовения их не скроешь, как и небольшие припухлости под глазами.

Она стояла перед зеркалом в тончайшей ночной одежде, сквозь которую хорошо просматривалось ее смуглое тело. Сегодня царица отказалась от натираний – она хотела увидеть свою кожу такой, какая дарована ей природой. Спустив одежду с плеч, Нефертити увидела слегка обвисшую грудь, а чуть ниже, на животе, легкие складки кожи. Несмотря на массаж и натирания маслами, благовониями, тело понемногу утрачивает былую упругость. Но чему же тут удивляться? Она родила шестерых девочек. Разве могло это пройти бесследно, хотя она и не вскармливала их своим молоком?

Радуют ли ее дочери? Что тут скажешь. Их судьба в руках богов. Старшая, Меритатон, уже замужем. Еe муж, принц Сменхкара, тоже, как и нынешний фараон, сын Аменхотепа III, но не от Тейе, а от другой матери, не блещет ни умом, ни талантами, ни красотой, и кажется, не очень здоров. Поскольку царица не родила ни одного мальчика, Эхнатон назначил его своим преемником.

Примечания

1

Нил – река, которая в те времена носила название Хапи.

2

Обеих Земель – так называли Верхний и Нижний Египет.

3

Пенту – врач при дворе Эхнатона, реальное лицо.

4

Хетты – племена государства, находившегося на территории нынешнего Ирана.

5

Тии – кормилица Нефертити, реальное лицо.

6

«Дом Атона» – главный храм в Ахетатоне.

7

Ра-Атон – солнечный диск, возведенный Эхнатоном в божество.

8

Мерира – главный жрец «Дома Атона», реальное лицо.

9

Тутмос – скульптор, реальное лицо.

10

Ахетатон – новая столица Египта, построенная по воле Эхнатона.

11

Электр – буквально: белое золото, сплав золота и серебра.

12

Немху – буквально: бедные, сироты. Это свободные работники – мастеровые, пастухи и т. д., которые могли даже иметь рабов.

13

Эйе и Хоремхеб – реальные лица.

14

Локоть – мера длины, равная примерно 52 см.

15

Ипетсут – буквально «Избранное место» – название Карнакского храма в Фивах.

16

Ипет – теперь он называется Луксорским храмом.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.