1

Когда улетучился клубящийся дым паровоза, в памяти Фанни навеки запечатлелась эта маленькая группа — необычная фигура китаянки в ее черных брюках и блузке с высоким воротником и двое детей в причудливо старомодной одежде: девочка с черными волосами, тонкие ноги которой виднелись из-под панталон, а глаза напряженно всматривались в Фанни, и мальчик помладше, неожиданно белокурый, с мечтательными и растерянными глазами.

Дым все еще клубился, затем исчез совсем, и стала заметна высокая темная фигура мужчины.

Она сразу поняла, что этот человек имеет к ним прямое отношение, хотя он стоял несколько поодаль. Он смотрел на нее очень пристально, отметив эффект, который на молодую леди, очевидно богатую и хорошо одетую, произвели морщинистое чужестранное лицо няни и двое похожих на сирот детей.

На мгновение в ее памяти, как изображение внутри пузыря, яркое, но неустойчивое, возник образ Даркуотера: потускневший розовый дом со множеством дымовых труб, подстриженный газон, деревья, тяжелые от летней зелени, бродящие по саду павлины, отдаленный блеск озера. Это маленькое трио не укладывалось в общую картину. Инстинктивно она поняла, что они всегда будут там чужими и нежеланными.

И все же Фанни почувствовала мгновенный порыв схватить детей в свои объятия и сказать: «Не бойтесь. Со мной вы в безопасности»

В безопасности… Было ясно, что прохладный серый летний день, шипение пара, суета оживленного лондонского железнодорожного вокзала и постоянные клубы дыма таили в себе неясную угрозу для детей, только что прибывших из другого мира.

Она не могла с уверенностью определить, был ли наблюдавший за ними мужчина частью этой угрозы.

Расстроенная, ощущая одновременно гнев и огорчение, она поняла лишь, что, начиная с этой минуты, ее жизнь должна измениться и что ей придется следовать курсом, совершенно отличным от того, который она с такой надеждой намечала, когда укладывала свой чемодан в Даркуотере.

2

На дно чемодана Фанни положила свои скромные украшения и серебряный медальон, который открывался, чтобы хранить в нем миниатюрный портрет или локон любимых волос. Он был пуст, и Фанни едва ли знала, зачем она его хранила, так как было маловероятно, что он когда-нибудь будет что-нибудь содержать. У нее осталось лишь ожерелье из искусственно выращенного жемчуга, колечко с такими же жемчужинами и гранатами и золотая брошь, принадлежавшая ее матери. Фанни не знала, что случилось с ее остальными драгоценностями, если, конечно, мать не была слишком бедна, чтобы иметь их.

Ее мать приехала из Ирландии, а ирландцы не славятся своим богатством. Говорили, что она была красива, но для отца это был неразумный брак. Ему следовало жениться на богатой наследнице. Она же не только была бедной, но еще и слишком хрупкой, чтобы пережить рождение ребенка. Ее звали Франческа. Это имя перешло от нее к Фанни вместе с голубыми глазами и черными волосами. И ее жизнью. Этот бесценный дар и был главной причиной тайных планов, которые строила Фанни в настоящее время. Она должна была использовать с максимальной пользой то, что досталось ей такой дорогой ценой.

Поверх потертого сафьянового футляра для бижутерии она положила свое белье, два полных комплекта.

Конечно, уложить для нее чемодан могла бы и Дора, но в доме не поощрялось, чтобы Фанни отдавала распоряжения слугам. На этот счет существовало молчаливое соглашение между тетей Луизой и ею. Хотя Дора, которая только недавно была допущена в комнаты верхнего этажа, обожала мисс Фанни и выполнила бы любую ее просьбу, даже рискуя вызвать неодобрение Ханны.

Однако в данном случае Фанни предпочитала выполнить эту работу сама. Она не могла позволить даже верной Доре увидеть, что для однодневной поездки в Лондон она берет по два комплекта всего белья, а также и летнее, и зимнее платья.

Девушка вся пылала от возбуждения. С тех пор как ее кузен Джордж вернулся после ранения домой из Крыма, она с нетерпением ждала этой возможности. Она строила и отбрасывала множество планов, но этот шанс появился совершенно неожиданно. Она просто обязана была его использовать.

Ей буквально кусок в горло не лез за завтраком этим утром, и пришлось объявить, что предстоящее путешествие на поезде и визит в Лондон были для нее таким большим приключением, не говоря уже о встрече новых кузенов, бедных малышей, которые приехали с самого края света. Так что остальным членам семьи пришлось без нее с удовольствием взяться за блюда, стоящие на буфете.

Дядя Эдгар снисходительно улыбнулся ее словам, но тетя Луиза поджала губы, не из презрения к наивному возбуждению Фанни, а при мысли о вновь прибывающих. Тетя Луиза никогда не любила детей, которые не были ее собственными. Сама Фанни сделала это открытие в самом нежном и уязвимом возрасте, в три года.

В основном за столом говорил Джордж.

— Фанни выглядит чертовски хорошенькой, когда она возбуждена, — громогласно объявил он. — Не так ли? Чертовски хорошенькой.

Его глаза, обычно почти отсутствующие, были прикованы к ее лицу достаточно долго, чтобы смутить девушку.

Тетя Луиза резко сказала:

— Не забудь о времени, Джордж. Мистер Маггс придет в девять, чтобы заняться твоим лечением.

— Да, мама, — мягко ответил Джордж, не сводя горящих глаз с Фанни.

Доктора говорили, что от ранения в голову, полученного им при Балаклаве, он в конце концов оправится. Возможно, они просто не решались сказать его родителям что-либо иное. Все, что Фанни знала, так это то, что высокомерное презрение, с которым он прежде относился к ней, и мелкие садистские выходки, которые он позволял себе раньше, после его возвращения превратились в приставания, вызывающие у нее боль и замешательство. Если когда-то она игнорировала его, то теперь слегка боялась.

Это была еще одна причина, вызвавшая у нее желание сбежать отсюда. Еще очень давно она просила дядю Эдгара позволить ей взяться за какую-нибудь работу, она была молодой и деятельной девушкой, у нее не было шансов Амелии удачно выйти замуж, если ей это вообще могло удастся, и, самое главное, она скучала. Фанни отказывалась быть довольной жизнью, полной банальностей и надуманных занятий.

Дядя Эдгар был шокирован этой просьбой и стал тверже алмаза. Чтобы кто-то из семейства Давенпорт пошел в услужение? Но, самое главное, она была его подопечной, сироткой, доверенной ему бедным кузеном Эдуардом. Он принял на себя эту святую обязанность и будет ее выполнять до самого своего смертного часа.

— В этом доме вам тоже будет чем заняться, — решительно сказал он.

Фанни это знала. Бегать, выполняя поручения тети Луизы и Амелии, шить белье вместе с Ханной, потому что шила она достаточно аккуратно, читать старой леди Арабелле, кормить крикливых павлинов, играть и петь для дяди Эдгара в те вечера, когда ему хотелось немного музыки. В этом доме она была марионеткой, которую дергали и так и этак. Марионеткой, вечно зависимой, вечно благодарной…

Благодарность может обернуться горечью, подумала Фанни, укладывая последний предмет одежды. На самом же деле она отличалась от других настолько, что вовсе не чувствовала никакой благодарности. Не ее виной было, что мать умерла при ее рождении, а отец заболел чахоткой, которая унесла его прежде, чем ей исполнилось три года. А у дяди Эдгара и тети Луизы было так много всего. Огромный дом, сады, озеро и парк, а вдобавок к этому, еще и маленькая деревня, где все с уважением снимали перед ними шапки, церковь и даже священник.

Однако маленькая испуганная девочка, приехавшая сюда после жаркого солнца итальянской Ривьеры, куда уехал умирать ее отец, не выказывала им особой благодарности.

Возможно, именно эта ее вызывающая независимость более всего определила враждебность тети Луизы. Фанни посмотрела на свое отражение в наклонном зеркале на туалетном столике. В этот момент возбуждение придало ей румянец и ее темно-голубые глаза заблестели. Несмотря на невзрачность серого поплинового платья, она выглядела просто прелестной. У нее была высокая стройная шея и талия, которой горько завидовала Амелия. Ее иссиня-черные волосы, гладкие и роскошные, придавали ей, как говорила Амелия, «иностранный вид». Английские же мужчины любят исключительно светловолосых женщин. И тетя Луиза полагала, что Фанни смотрела на всех них чересчур смело и прямо. В отличие от нее Амелия знала, как красиво опустить свои длинные светлые ресницы. Не то чтобы у Фанни не было своих длинных ресниц. Но домочадцы полагали, что пользоваться ими она должна с подобающей приживалке скромностью. Ей следовало помнить о своем положении…

Впрочем, до тех пор, пока она оставалась в Даркуотере, она никогда не смогла бы забыть о своем положении. Но она продолжала смотреть на людей прямо. У нее не было желания ни с кем заниматься флиртом, хотя она и пользовалась успехом рядом с вечно хихикающей Амелией. Иногда это ей было даже приятно, но, в конце концов, молодые люди открывали для себя, что наследницей имения была все же пухленькая Амелия, и в их отношении к Фанни появлялась многозначительная прохлада.

Фанни презирала их всех. Когда-нибудь она встретит мужчину, для которого деньги имеют второстепенное значение. Но нет, подсказывала ей интуиция, пока она остается в Даркуотере…

Раздался стук в дверь, и, прежде чем она успела что-нибудь сказать, в комнату ворвалась Амелия.

— Послушайте, Фанни, — затараторила она громко, — вы уже закончили собираться? Папа хочет поговорить с вами в библиотеке, когда вы будете готовы. Я в самом деле думаю, что ему следовало бы разрешить мне поехать с вами.

— Может быть, вам хотелось бы поехать вместо меня? — холодно осведомилась Фанни.

Амелия, надувшись, бросилась в кресло.

— Вот еще! И нянчиться с двумя маленькими сопляками?

— Да, именно этим я и собираюсь заняться. Круглое, розовое с белым лицо Амелии, слишком полное и уже чем-то похожее на лицо отца, осталось беззаботным. Ее в этой жизни никогда не интересовала ничья точка зрения, кроме ее собственной.

— О, это же другое дело, не так ли? Но вы могли бы заодно сделать кое-какие покупки для дома. В любом случае, привезите мне французскую ленту. Ладно? Чтобы она подходила к моей розовой шляпке.

— Если у меня будет на это время и вы дадите мне денег.

— О, дорогая моя, но я уже истратила все свои карманные деньги, — с немым укором во взгляде воскликнула Амелия.

— Увы, — ответила Фанни, — у меня таковых и вовсе никогда не было.

— Надо будет попросить у паны, — мрачно решила Амелия. — То-то он опять разворчится.

— Он не откажет вам.

— Ну что же, в конце концов, на то он и мой папа, — отметила Амелия. — Если бы ваш был жив, я думаю, он тоже был бы рад купить вам французские ленты и обеспечить вам достойное приданое. Фанни, как вы думаете, кто женится на вас?

Вопрос этот больно уколол девушку.

— Тот, кто полюбит меня, — спокойно ответила Фанни.

— Да, но кто это будет? Я имею в виду, без приданого…

— Я не собираюсь продавать себя.

Амелия вскочила, ее щеки порозовели.

— Фи, как вам не стыдно говорить гадости. Вы имеете в виду, что мужчины предпочитают меня вам только потому, что я богата. Другими словами, что я продаю себя.

Фанни, ничего не говоря, прямо посмотрела на нее. Глаза Амелии засверкали от гнева и оскорбленной гордости.

— Очень хорошо, можете гордиться тем, что у вас объем талии восемнадцать дюймов, но мама говорит, что мужчины предпочитают, чтобы женщины не были слишком худыми. — Ее глаза прошлись но чудесным очертаниям груди Фанни и снова опустились. Она по-детски топнула ногой.

— Фанни, вы обиделись. Очень хорошо. Извините, что я спросила, кто на вас женится. Этот вопрос, конечно, может ранить. Но вы не в силах изменить общественных предрассудков, а иметь приданое очень важно, что бы вы ни говорили. Впрочем, я уверена, когда-нибудь вы найдете себе подходящую пару. Только осталось не так много времени, не так ли?

Этим Амелия намекнула на то, что Фанни шел двадцать первый год. Фанни предпочла неправильно понять ее.

— Совершенно верно. Его почти уже не осталось, и мне нужно увидеть дядю Эдгара в библиотеке, прежде чем я уеду.

— Я имею в виду другое время, но суть не в этом. — К Амелии вернулось ее добродушие. — Как вы думаете, что-нибудь серьезно изменится оттого, что эти дети будут находиться в доме? Мама говорит, что да, но папа считает, что, если они не будут у всех на виду, то мы едва ли заметим, что они здесь. И, в любом случае, как он мог отказаться принять детей своего брата? Это ужасно хорошо, что папа так великодушен, не так ли? Сначала получить в качестве подопечной вас, а теперь этих двоих. И они едут из такой дали, из самого Китая. Мама боится…

— Боится чего? — спросила Фанни, так как Амелия колебалась.

— Мы просто не знаем, на ком дядя Оливер женился в Шанхае. Разве это не было бы ужасно…

— Если бы дети оказались китайцами? Глаза Амелии стали круглыми от возмущения.

— Они не могут быть ими совсем, так как дядя Оливер не китаец. Но они могут быть… э-э-э… полукровками, и, даже если это так, мама и пана настаивают, что они будут по воскресеньям вместе с нами ходить в церковь. Представьте себе нас — рядом с кузенами цвета слоновой кости!

Амелия начала хихикать, но все еще была взволнована. Прочитать ее мысли было достаточно легко. Она размышляла, способно ли даже значительное приданое оградить ее от такого скандала.

— Мама полагает, что дядя Оливер и его жена создали нам целую кучу неудобств, когда умерли из-за этой эпидемии тифа, — продолжала Амелия. — Но дяде Оливеру всегда не везло, и я думаю, что это, так сказать, самая высшая точка.

— Ваш отец должен был быть рад, когда он решил уехать на Восток двадцать лет тому назад и не вернулся обратно.

— Должен был, — искренним голосом сказала Амелия. — Дорогой папа, он такой респектабельный. Я полагаю, что в случае с дядей Оливером дело было не только в деньгах, но и, — она понизила голос, — в женщинах! Вот почему мама говорит, что эти дети могут оказаться кем угодно.

Фанни пыталась вспомнить этот далекий день, когда она, совсем еще ребенком, совершила долгое и страшное путешествие в Даркуотер. Она помнила темные окутавшие ее складки одеяла, а позднее — странные пронзительные звуки, вызвавшие у нее волну слез, но они оказались всего лишь криками элегантных и высокомерных павлинов на лужайке. Ведь и она тоже могла оказаться «кем угодно».

— Они ваша собственная плоть и кровь, Амелия, — с упреком сказала она. — Ваш отец это прекрасно осознает. Как мне кажется, он единственный человек, который понимает это.

Амелия рывком двинулась по комнате. Ей не мешало бы научиться ходить грациозно.

— О, Фанни, не будьте такой праведной. Я знаю, в чем состоит мой долг, так же, как и папа, так же, как и вы. Но ведь это же будет жуткая тоска, придется всем-всем вокруг миллион раз рассказывать о бедных сиротках-кузенах и об их прибытии из Китая. «Как из Китая? Из самого Китая? Да-да, из самого что ни на есть раскитайского Китая!» — Она моментально разыграла эту воображаемую сценку. — И если у них окажутся косые глаза — что же, для меня это не так уж важно. Я не собираюсь позволять им ломать мою жизнь.

Бедные малыши, думала Фанни. Никому они не нужны. На самом деле, даже дяде Эдгару. И она бессердечно собирается сбежать и заставить Ханну, которая должна сопровождать ее в Лондон, привезти их домой.

Но нет, она должна, просто обязана воспользоваться этой возможностью! Если она не сделает это теперь, война в Крыму закончится, мисс Найтингейл[1] уже не будут нужны помощницы, и у нее не будет другого выхода, как искать место гувернантки или компаньонки, причем оба эти места невозможно найти без рекомендаций, а уже одна мысль о том, что придется к кому-то обратиться за этим, вызывала отвращение. В Крыму она, по крайней мере, сможет выполнять достойную работу, и, возможно, встретит, наконец, человека, для которого чистота, горячее сердце, а также и немного красоты значат больше, чем земельная собственность, капитал и ценные бумаги.

А дети ехали сюда со своей китайской няней, которой предстояло остаться с ними. О них следовало бы соответствующим образом позаботиться.

— Фанни, вы даже не слушаете меня! — с обидой сказала Амелия.

— Я слушала, и даже очень внимательно. Я просто подумала, как все мы пытаемся защитить нашу собственную жизнь.

Бледно-голубые глаза Амелии, немного выпуклые, как у ее отца, расширились.

— Но что именно нужно защищать вам?

— Мое сердце бьется так же, как и ваше, — сухо сказала Фанни. Затем, так как ей все же нравилась Амелия, которая, хотя была и эгоистичной, и безразличной, и весьма пустоголовой, но у нее, но крайней мере, не было садистских наклонностей ее брата, она сказала успокаивающе:

— Я уверена, что вы напрасно беспокоитесь. Дети будут оставаться наверху, в детской или в классной комнате. И вы едва ли будете видеть их.

Амелия пожала плечами:

— Да, я думаю, что все будет именно так. В конце концов, для чего существуют слуги? Но не оставайтесь в Лондоне ни минуты дольше, чем это будет необходимо. Пока вас не будет, мне придется читать бабушке. Вы же знаете, насколько я не выношу этого.

И тетя Луиза, и дядя Эдгар были в библиотеке. Тетя Луиза ходила взад и вперед, словно после спора, в котором она, как обычно, потерпела поражение, так как ее губы были поджаты, а кончик крупного носа покраснел. Дядя Эдгар благожелательно смотрел на нее. Семейные споры, казалось, скорее забавляли его, чем вызывали гнев. Он редко выходил из себя, что приводило его жену в бешенство. Она сумела бы одержать верх над раздраженным человеком, но не могла справиться с несгибаемой и неподдающейся сталью, скрывающейся под мягким, приятным, шутливым и добродушным внешним видом ее мужа.

Когда Фанни вошла, они оба повернулись.

Дядя Эдгар сразу удивленно сказал:

— Мое дорогое дитя, почему вы выглядите так неряшливо? Мы не думали, что вы можете отправиться в путешествие в этой одежде.

Фанни скрупулезно решила оставить дома свое отделанное мехом пальто, шелковое платье в полоску и темно-синюю шляпку с бархатными лентами. Это были лучшие предметы ее скудного гардероба, не хуже того, что носили Амелия или тетя Луиза. Она считала, что они все еще принадлежали дяде Эдгару, и в любом случае, в ее новых обстоятельствах она не смогла бы ими пользоваться.

— Я думала, что для путешествия поездом, в пыли и грязи… — робко промямлила она.

— Что ж очень разумно и предусмотрительно, — сказала тетя Луиза.

Дядя Эдгар покачал головой.

— Напротив, Луиза, дорогая моя, это совершенно неправильно. Фанни в дороге представляет меня. А значит должна выглядеть самым лучшим образом, во всяком случае, мы всегда хотели, чтобы она хорошо выглядела.

Хотели, когда замечали ее, подумала Фанни. У него была любопытная манера видеть ее, а, вероятно, также и всех членов своей семьи, глазами посторонних. Свое выцветшее и потрепанное домашнее платье она могла носить целую неделю без замечаний, но если только ожидались посетители или, еще существеннее, она следовала за семейной процессией в церковь воскресным утром, на ней должна была быть дорогая и модная одежда. И все это для того, чтобы люди могли сказать, что Эдгар Давенпорт чрезвычайно щедр но отношению к своей бедной племяннице.

Правда, только в самые мрачные моменты жизни Фанни действительно верила в это последнее утверждение. Дядя Эдгар на самом деле был справедливым и добрым человеком, просто дома он был чрезмерно рассеянным. Он на самом деле не замечал, что члены его семьи делали или носили, если только они не привлекали к себе внимание. Большую часть дня он проводил в библиотеке со своей коллекцией марок, со своими учеными книгами, своей перепиской по благотворительным делам, за которой он пунктуально следил лично, и со своими комитетами. Он выглядел несколько эксцентричным со своей куполообразной лысеющей головой и остатками волос, которые когда-нибудь будут похожи на сверкающий серебром нимб, с его мягкими голубыми выпуклыми глазами и пухлогубым ртом. Дома он любил носить потертый бархатный смокинг винного цвета и экстравагантные жилеты. Поперек груди лежала тяжелая золотая цепочка от спрятанных в карманчике часов с музыкой. Иногда, когда он был настроен добродушно, он показывал детям, как они играют мелодию. Это нередко останавливало слезы и приступы раздражения. Фанни размышляла, 6удет ли их магическое действие использоваться в обращении с новыми детьми. Она надеялась, что да, так как если дядя Эдгар не будет добрым к ним, то кто же еще?

— Пойдите наверх и переоденьтесь, — говорил в это время дядя Эдгар. — У вас достаточно времени. Карета заказана на половину двенадцатого. Поезд отправляется в двенадцать. Теперь точно повторите мне снова, что вы должны сделать.

— Хорошо, дядя Эдгар, я должна взять кэб от станции до конторы пароходной компании и там осведомиться, прибыл ли корабль «Чайна Стар», как ожидалось, и с каким поездом приедут дети. Я должна также спросить, послан ли представитель компании встретить их и проводить до Лондона, а позднее соответственно вознаградить его.

— Что значит соответственно?

— Одну гинею, как вы предложили, дядя Эдгар.

— Правильно, моя дорогая. Что дальше?

— После того, как мы побываем в конторе и удостоверимся в правильности расписания, Ханна и я должны будем поехать в гостиницу и ждать.

— Тоже правильно. Вот видите, Луиза, Фанни вполне способна справиться с этим делом. Это избавит вас от поездки, которая, я уверен, вам не но душе, а для меня ехать сейчас в Лондон совершенно невозможно. Я чересчур занят. У меня так много дел.

— Слишком много, — едко сказала тетя Луиза. — Если бы вы проявляли чуть больше интереса к своему брату, когда вы оба были молодыми, мы сейчас не оказались бы в таком положении.

— Я не думаю, что мое влияние могло бы остановить Оливера на пути порока, — серьезно сказал дядя Эдгар. — Он всегда был неуправляемым, даже будучи маленьким мальчиком. В любом случае я бы не стал рассматривать это дело как особую неприятность. Просто наша семья станет немного больше. Что из того? В этом доме достаточно пустых комнат. Это заставит прислугу держаться на должной высоте.

— Детей нужно будет учить.

— О, да. Вы имеете в виду проблему гувернантки. — Глаза дяди Эдгара мельком коснулись Фанни — так быстро, что она не была уверена, действительно ли он посмотрел на нее. — Что же, не нужно брать все барьеры сразу. И, в любом случае, моя дорогая, мы уже достаточно обсуждали этот вопрос. Оливер поручил детей моему попечению. У меня нет альтернативы, не так ли, даже если я бы хотел ее. А я, естественно, не хочу. Я буду рад этим бедняжкам.

Он широко улыбнулся жене. И Фанни поняла, что он хотел видеть здесь этих незнакомых ему детей не более, чем хотел ее присутствия семнадцать лет тому назад. Но он был человеком принципов, и его беспокоило, что у него могут появиться мысли, далекие от милосердия и добродетели. Он старательно убеждал себя и жену в отсутствии их.

Тетя Луиза встала в своей нервной властной манере.

— Я не потерплю, чтобы надежды Амелни были разрушены.

— Дорогая моя, что вы имеете в виду?

— Вы обещали ей десять тысяч приданого.

— Разве я предлагал уменьшить его?

— Нет, но вы теперь так часто говорите о недостатке денег, а отныне появятся дополнительные расходы. Вы не можете отрицать этого. И еще одно, — тетя Луиза колебалась, прикусив губу, — стоит ли сообщать всем о прибытии детей, пока мы не увидим, на кого они похожи. Я имею в виду, предположим…

Дядя Эдгар откинул назад голову и от души рассмеялся.

— Вы имеете в виду, что малыши могут быть косоглазыми? Ну нет, не надейтесь на это нет ни малейшего шанса. Оливер, конечно, был дураком, но все же не до такой степени.

— Откуда вы знаете? — едко спросила тетя Луиза.

— Да потому, дьявол всё побери, что он урожденный Давенпорт!

Рука дяди Эдгара коснулась грудного кармана. Выражение его лица изменилось. Распущенная жизнь его брата Оливера и неудачная догадка вылетели из головы, и он улыбался, предвкушая удовольствие.

— Подойдите сюда, Фанни. Мы с вашей тетей хотели бы сделать вам небольшой подарок. Вы были с нами долroe время и оказали нам огромную помощь, не говоря уже об удовольствии быть с вами рядом.

Фанни быстро взглянула на них. Выражение лица тети Луизы не изменилось. Она все еще раздраженно думала о неудобствах, связанных с необходимостью приютить этих незнакомых детей, прибывающих из Шанхая — или же она думала о неуместности каких-либо подарков для приживалки?

Но дядя Эдгар улыбался и ждал реакции Фанни.

Она прикусила губу. Каким бы ни был подарок, она не была уверена, что сможет принять его с радостью.

— Посмотрите, — сказал дядя Эдгар, открывая маленькую красную сафьяновую коробочку.

Драгоценность мерцала на красном бархате. Самообладание Фанни оставило ее, и она ахнула.

— Но, дядя Эдгар! Тетя Луиза! Это слишком дорогая вещь!

Дядя Эдгар взял кулон и качнул его на толстом указательном пальце. Это был голубой сапфир с бриллиантами на золотой филиграни.

— Он принадлежал моей тете, — сказал дядя Эдгар. — Вашей двоюродной бабушке. Поэтому вы имеете на него такое же право, как и Амелия. Ведь вы думаете именно об этом, не так ли?

Фанни снова молча посмотрела на тетю Луизу. Тетя Луиза произнесла своим резким голосом:

— Не благодарите меня. Я лично считаю, что дядя портит вас. И только потому, что вы отправляетесь в короткое путешествие, представляющее для вас, без сомнения, огромное удовольствие и приятное волнение.

Итак, все ожидают, что она возьмет на себя заботу о детях, когда они устроятся в Даркуотере. Тетя Луиза не могла сказать это более ясно. Она была полна негодования и смущения, так как ни в коем случае не собиралась возвращаться назад из Лондона. Поэтому как могла она принять такой ценный подарок?

Фанни унаследовала от своей ирландской матери не только роскошные темные волосы, но и подвижный рот, верхняя губа которого выступала, когда была обижена или рассержена. Эта черта управлению не поддавалась.

— Почему вы дарите его мне, дядя Эдгар? — настойчиво спросила она.

Выражение дяди Эдгара оставалось насмешливым, доброжелательным, а отчасти загадочным.

— Потому что мне это приятно. Вот так, просто. Ваша тетя думала, что следует подождать, пока вам не исполнится двадцать один год. Она не соглашалась с тем, что сейчас подходящий случай для такого подарка. Почему бы и нет? — сказал я — Фанни нам как дочь. Мы должны сделать для нее все, что можем. В конце концов, у нее нет ничего, кроме приятной внешности, чтобы найти себе мужа. Я не сомневаюсь, что этого вполне достаточно, но одна или две безделушки не помешают. Подойдите сюда, моя дорогая. Разрешите мне надеть его на вас.

Некоторые люди рождены, подумала Фанни, чтобы давать, а другие — чтобы брать. Они не понимают друг друга. Она должна принять подарок с радостью, хотя худшего времени для этого нельзя было придумать. Момент для того, чтобы начать чувствовать благодарность, был неподходящим, так как ее целеустремленность могла ослабнуть. В любом случае, она могла оставить драгоценность здесь. Амелия с жадностью захватит ее и будет считать своей собственностью.

Прикосновение пухлых, очень мягких рук дяди Эдгара к ее затылку вызвали ощущение мурашек на коже. Однажды, давным-давно, она почувствовала его руки на шее. Это было еще в очень раннем детстве. Она была насквозь мокрой после падения в озеро, и он, успокаивая ее, погладил ее кожу чуть пониже промокших волос. Она помнила, как задрожала тогда от страха и шока.

Сапфир лег на ее горло, как прикосновение холодного кончика пальца.

Тетя Луиза достаточно оттаяла, чтобы холодно улыбнуться и сказать:

— Он очень идет вам, Фанни. Вы должны надеть его на бал в честь Амелии.

— Да, тетя Луиза. Большое спасибо. Спасибо, дядя Эдгар.

(А люди будут говорить: «Откуда у вас этот великолепный кулон? Ваш дядя? Ну разве он не самый щедрый человек в мире!»…) Но ее там не будет. Она будет далеко-далеко отсюда, в Крыму, в настоящем мире, где она сможет найти себя. Ресницы Фанни затрепетали, и дядя Эдгар радостно вскричал:

— Смотрите! Она выглядит восхитительно. Разве не так, любовь моя?

Он издал свой горловой смешок и потрепал жену по щеке.

— Я надеюсь, что вы будете выглядеть так же великолепно, когда я в следующий раз подарю вам какую-нибудь драгоценность. А, моя дражайшая? — У него был игривый тон, который означал, что он в очень хорошем настроении. — Ну конечно же. Вы всегда хорошо выглядите в подобных случаях. Это одна из наиболее очаровательных и предсказуемых черт прекрасного пола. А теперь, Фанни, — его голос изменился и стал сугубо деловым. — У вас только пятнадцать минут, чтобы переодеться, прежде чем Трамбл будет ждать. Поэтому бегите и посмотрите, готова ли также и Ханна.

3

Даркуотер… Это название произошло из-за особо темного цвета воды во рву, который окружал дом в прошлом веке. Коричневая почва и низкое серое небо заставляли воду казаться черной. Теперь ров был осушен и лужайка на склоне стала зеленой и невинной, но озеро, блестевшее за тисами и каштанами, имело ту же склонность в пасмурный день превращаться в черный мрамор. Подъемный мост исчез, но фасад из потемневшего кирпича времен Елизаветы, стрельчатые окна и витые дымовые трубы остались. В начале века была проведена основательная реставрация, в доме же еще сохранились огромные печи, винтовые лестницы, великолепные резные дубовые потолки, потемневшие от времени, и небольшие хоры для оркестра, нависшие над длинной столовой.

Всего в доме было двадцать спален, не считая помещений для слуг в мансарде. Дом и парк лежали в плавном углублении между холмами. Только из верхних окон были видны заросли вереска. Ветер поверх них дул в дом, который всегда был полон сквозняков и старинных скрипучих звуков.

Только в летнее время место выглядело привлекательным. Тогда побитые и искривленные дубы были покрыты зелеными листьями, желтые ирисы качались у берега озера и в воде отражались проходящие облака. Солнце светило через стрельчатые окна дома, и голос ветра терял воющие отзвуки. В комнатах первого этажа стоял старый-старый запах, пропитавший стены, запах ароматической смеси, пчелиного воска, древесного дыма и роз. Тепло солнца усиливало его.