Фулдал. Так ты хочешь, чтобы я оставил тебя?
      Боркман (не глядя на него). Ты больше мне не нужен.
      Фулдал (покорно, взяв папку). Да, да, да, пожалуй.
      Боркман. Значит, ты все время лгал мне,
      Фулдал (качая головой). Никогда я не лгал, Йун Габриэль.
      Боркман. Разве ты не лгал мне, поддерживая во мне все время надежду и веру, доверие к самому себе?
      Фулдал. Лжи не было, пока ты верил в мое призвание. Пока ты верил в меня - я верил в тебя.
      Боркман. Так мы взаимно обманывали друг друга. И быть может, самих себя... оба.
      Фулдал. Не в этом ли, в сущности, и состоит дружба, Йун Габриэль?
      Боркман (с горькой усмешкой). Да, дружба - это обман. Ты прав, Это я уже испытал и раньше.
      Фулдал (смотрит на него). Я не поэт! И ты мог высказать это мне так безжалостно!..
      Боркман (несколько мягче). Ну, я ведь не знаток по этой части.
      Фулдал. Пожалуй, больший знаток, чем сам думаешь.
      Боркман. Я?
      Фулдал (тихо). Да, ты. На меня на самого, видишь ли, иногда находило сомнение. Да. Ужасное сомнение... что я загубил свою жизнь из-за бредней.
      Боркман. Если ты сам сомневаешься в себе - твое дело плохо.
      Фулдал. Вот для меня и было таким утешением приходить сюда к тебе и находить опору в тебе... Ты ведь верил. (Берет свою шляпу.) Но теперь ты мне чужой.
      Боркман. И ты мне.
      Фулдал. Прощай, Йун Габриэль.
      Боркман. Прощай, Вильхельм.
      Фулдал уходит в дверь налево. Боркман стоит с минуту, вперив взор в закрывшуюся дверь, затем делает движение, как бы намереваясь вернуть Фулдала, но, одумавшись, начинает ходить взад и вперед по комнате, заложив руки за спину. Потом останавливается у дивана и тушит лампу на столе. В зале распространяется полумрак. Немного погодя слышится стук в маленькую дверь
      налево в задней стене.
      (Вздрагивает, оборачивается и спрашивает громко.) Кто там?
      Никто не отвечает, но стук повторяется.
      (Не двигаясь с места.) Кто там? Войдите!
      Входит Элла Рентхейм с зажженной свечой в руках. Она в том же черном платье,
      на плечи наброшено пальто.
      (Глядит на нее, широко раскрыв глаза.) Кто вы? Что вам надо от меня?
      Элла Рентхейм (затворяет за собою дверь и приближается к нему). Это я, Боркман. (Ставит свечу на пианино и сама останавливается около.)
      Боркман (стоит как пораженный ударом молнии; глядит на нее не отрываясь и шепчет). Это... это Элла? Элла Рентхейм?
      Элла Рентхейм. Да... "Твоя" Элла, как ты звал меня прежде. Когда-то. Давно-давно.
      Боркман (по-прежнему). Да, это ты, Элла... Теперь я вижу.
      Элла Рентхейм. Узнаешь меня?
      Боркман. Теперь начинаю...
      Элла Рентхейм. Годы жестоко изменили меня, Боркман. Не правда ли?
      Боркман (принужденно). Да, ты несколько изменилась. Так, на первый взгляд...
      Элла Рентхейм. Темные локоны не вьются больше у меня по плечам... Ты, бывало, любил навивать их на пальцы.
      Боркман (живо). Да, да! Теперь я вижу, Элла! Ты переменила прическу.
      Элла Рентхейм (с грустной улыбкой). Именно. Все дело в прическе.
      Боркман (желая переменить тему). А я и не знал, что ты в наших краях.
      Элла Рентхейм. Я только что приехала.
      Боркман. Зачем же ты приехала... теперь, зимой?
      Элла Рентхейм. Сейчас узнаешь.
      Боркман. Тебе что-нибудь надо от меня?
      Элла Рентхейм. И от тебя. Но если уж говорить об этом, то надо начать издалека.
      Боркман. Ты, верно, устала?
      Элла Рентхейм. Да, устала.
      Боркман. Так не присядешь ли? Вот там - на диване.
      Элла Рентхейм. Спасибо. Мне надо присесть. (Идет направо и садится на диван, в переднем углу.)
      Боркман остается стоять возле стола, заложив за спину руки, и смотрит на
      Эллу. Короткое молчание.
      Давно-давно не встречались мы лицом к лицу, Боркман.
      Боркман (угрюмо). Давно-давно. И вспоминать странно, что отделяет нас от того времени.
      Элла Рентхейм. Целая жизнь человеческая. Загубленная человеческая жизнь.
      Боркман (бросая на нее пронизывающий взгляд). Загубленная!
      Элла Рентхейм. Именно загубленная. И даже не одна, а две... обе наши жизни.
      Боркман (сухим, деловым тоном). Я еще не считаю свою жизнь загубленной.
      Элла Рентхейм. Ну, а мою жизнь?
      Боркман. Тут ты сама виновата, Элла.
      Элла Рентхейм (вздрагивая). И это ты говоришь, ты!
      Боркман. Ты отлично могла быть счастливой и без меня.
      Элла Рентхейм. Ты думаешь?
      Боркман. Если б только сама захотела.
      Элла Рентхейм (с горечью). Да, да, знаю - другой был готов взять меня когда угодно...
      Боркман. Но ты отказала ему...
      Элла Рентхейм. Отказала.
      Боркман. И не раз. А несколько раз подряд. Отказывала из года в год...
      Элла Рентхейм (презрительно). Из года в год продолжала отталкивать от себя счастье? Так, что ли?
      Боркман. Ты отлично могла бы быть счастлива и с ним. И я тогда был бы спасен.
      Элла Рентхейм. Ты?..
      Боркман. Да, ты бы спасла меня, Элла.
      Элла Рентхейм. Почему ты так думаешь?
      Боркман. Он полагал, что это я стою между вами... я причина этих твоих... вечных отказов. И он отомстил. Ему это было легко - у него были в руках все мои неосторожные, донельзя откровенные письма. Он пустил их в ход... И я погиб... на время то есть. Видишь, все это твоя вина, Элла!
      Элла Рентхейм. Вот как, Боркман! В конце концов, пожалуй, я остаюсь виноватой перед тобой, в долгу у тебя?
      Боркман. Как смотреть на дело. Я хорошо знаю, что я обязан тебе. Ты оставила за собой на аукционе этот дом, всю усадьбу, предоставила дом в полное распоряжение мне и... твоей сестре. Взяла к себе Эрхарта... заботилась о нем всячески...
      Элла Рентхейм. Пока мне позволяли...
      Боркман. Пока позволяла твоя сестра, да. Я никогда не вмешивался в эти домашние дела... Так я хотел сказать, что знаю, какие жертвы ты принесла мне и твоей сестре. Но ты ведь и в состоянии была сделать это, Элла. И не могла же ты забыть, что этим была обязана мне.
      Элла Рентхейм (возмущенная). Жестоко ошибаешься, Боркман! Мною руководила одна любовь и горячая привязанность к Эрхарту... и к тебе!
      Боркман (перебивая). Прошу тебя, дорогая, не будем распространяться о чувствах и тому подобном. Я хочу, конечно, сказать лишь то, что я дал тебе средства сделать то, что ты сделала.
      Элла Рентхейм (с улыбкой). Гм... средства, средства...
      Боркман (горячо). Именно средства! Перед великим, генеральным сражением, когда я не мог щадить ни родных, ни друзей, когда я должен был ухватиться - и ухватился - за доверенные мне миллионы, я пощадил то, что принадлежало тебе, сберег все твое, хотя мог бы взять и пустить в оборот и это... как все остальное.
      Элла Рентхейм (холодно и спокойно). Это совершенная правда, Боркман.
      Боркман. Да, и вот... когда меня взяли, все твое оказалось неприкосновенным в кладовых банка.
      Элла Рентхейм (взглянув на него). Я часто думала об этом... Почему ты, собственно, сберег все мое? И только мое?
      Боркман. Почему?
      Элла Рентхейм. Да, почему? Скажи.
      Боркман (жестко, презрительно). Ты, пожалуй, подумаешь, что я хотел оатавить себе запасной выход - на случай неудачи?
      Элла Рентхейм. О нет! В то время тебе это вряд ли могло прийти в голову.
      Боркман. Никогда не могло! Я был слишком уверен в победе.
      Элла Рентхейм. Так почему же все-таки?
      Боркман (пожимая плечами). Ах, Элла, не так-то легко припомнить мотивы, которыми ты руководствовался десятка полтора лет назад. Я припоминаю только, что, строя в тиши свои грандиозные планы, я чувствовал себя чем-то вроде воздухоплавателя. В бессонные ночи я как будто накачивал свой гигантский шар, готовясь переплыть неведомый, полный опасностей мировой океан.
      Элла Рентхейм (улыбаясь). Да ведь ты же никогда не сомневался в победе.
      Боркман (нетерпеливо). Таковы люди, Элла. Они сомневаются и верят сразу. (Как бы про себя.) Вот почему, должно быть, я и не хотел взять с собою на шаре тебя с твоим достоянием.
      Элла Рентхейм (напряженно). Почему же? Скажи - почему?
      Боркман (глядя в сторону). Не очень-то охотно берут с собой в такой путь то, что всего дороже.
      Элла Рентхейм. Ты брал с собою то, что было тебе всего дороже. Все свое будущее... свою жизнь...
      Боркман. Жизнь не всегда самое дорогое.
      Элла Рентхейм (задыхаясь). Тебе так казалось тогда?
      Боркман. Теперь мне так кажется.
      Элла Рентхейм. Что я была тебе дороже всего?
      Боркман. Да, выходит так...
      Элла Рентхейм. Но ты еще задолго до того изменил мне... и женился... на другой.
      Боркман. Изменил тебе, говоришь? Должна же ты понимать, что были, значит, высшие... или другие соображения... которые принудили меня. Без его помощи я бы не пробился.
      Элла Рентхейм (стараясь побороть свое волнение). Ты, значит, изменил мне из высших соображений.
      Боркман. Я не мог обойтись без его помощи. А он ценой своей помощи назначил тебя.
      Элла Рентхейм. И ты не постоял за ценой. Уплатил сполна. Не торгуясь.
      Боркман. Другого выбора не было. Или победить, или пасть.
      Элла Рентхейм (дрожащим голосом, глядя на него). Но тогда правду ли ты говоришь, что я была тебе в то время дороже всего на свете?
      Боркман. Ив то время, и после. Долго-долго спустя.
      Элла Рентхейм. И все-таки ты променял меня тогда... Торговался с другим человеком за свое право любить. Продал мою любовь за... пост директора банка!
      Боркман (угрюмо, подавленно). Необходимость заставила меня, Элла.
      Элла Рентхейм (вся дрожа, вне себя поднимается с дивана). Преступник!
      Боркман (вздрагивает, но овладевает собою). Это слово я слышу не впервые.
      Элла Рентхейм. О, не думай, что я говорю о том, в чем ты мог провиниться перед законом и правом! Что мне за дело до того, как ты распорядился всеми этими акциями и облигациями или что там было еще! Если бы только мне было позволено стать рядом с тобой, когда все обрушилось на твою голову...
      Боркман (напряженно). Что тогда, Элла?
      Элла Рентхейм. Верь мне, я с радостью разделила бы с тобою все. И стыд, и разорение, все, все! Помогла бы тебе перенести все!
      Боркман. И ты бы захотела? Смогла бы?
      Элла Рентхейм. И захотела бы, и смогла! Тогда ведь я еще не знала о твоем огромном, ужасном преступлении...
      Боркман. О каком? Что ты имеешь в виду?
      Элла Рентхейм. Я имею в виду преступление, за которое нет прощения.
      Боркман (вперив в нее взгляд). Ты себя не помнишь, Элла.
      Элла Рентхейм (подступая к нему). Ты убийца! Ты совершил великий, смертный грех!
      Боркман (отступая к пианино). Да ты в уме, Элла?
      Элла Рентхейм. Ты убил во мне душу, живую душу, способную любить! (Подступая к нему.) Понимаешь, что это значит! В Библии говорится об одном загадочном грехе, за который нет прощения. Прежде я никогда не понимала, что это за грех. Теперь понимаю. Самый великий, неискупимый грех - это умертвить живую душу в человеке, душу, способную любить!
      Боркман. И по-твоему, я повинен в этом?
      Элла Рентхейм. Да, повинен! Я, собственно, и не знала, что, в сущности, постигло меня, - не знала до сегодняшнего дня. Твою измену мне ради Гунхильд я приписывала обыкновенному мужскому непостоянству с твоей стороны и бессердечным уловкам - с ее. И мне почти кажется, что я презирала тебя немножко, вопреки всему. Но теперь я вижу: ты изменил любимой женщине. Мне, мне, мне! Ты мог ради выгоды продать то, что было тебе самому дороже всего на свете! Ты повинен в двойном убийстве! Убил и свою и мою душу!
      Боркман (овладев собой, холодно). Как я узнаю твой страстный, необузданный нрав, Элла! Конечно, тебе вполне естественно смотреть на дело так. Ты ведь женщина. И для тебя, как видно, и нет ничего другого на свете...
      Элла Рентхейм. Нет и не было!
      Боркман. Ничего, кроме велений сердца...
      Элла Рентхейм. Ничего больше! Ничего больше! Совершенно верно.
      Боркман. Но ты помни, что я мужчина. Как женщина ты была мне дороже всего на свете. Но если на то пошло - одну женщину всегда можно заменить другой.
      Элла Рентхейм (смотрит на него с усмешкой). Ты пришел к этому заключению, женившись на Гунхильд?
      Боркман. Нет. Но у меня были свои задачи в жизни, и они помогли мне перенести и это. Я хотел объединить в своих руках все источники власти в этой стране. Все богатства, которыми кишат здесь земля и скалы, леса и море... хотел я подчинить себе, обеспечить свою власть и тем создать благосостояние тысяч и тысяч людей.
      Элла Рентхейм (вся уйдя в воспоминания). Я знаю. Много вечеров провели мы, беседуя о твоих планах...
      Боркман. Да, с тобою я мог беседовать, Элла.
      Элла Рентхейм. Я шутила над твоими планами и спрашивала тебя, не хочешь ли ты разбудить всех дремлющих духов золота.
      Боркман (кивая). Я припоминаю это выражение. (Медленно.) Всех дремлющих духов золота.
      Элла Рентхейм. Но ты-то не шутил. Ты говорил; "Да, да, Элла, я именно этого и хочу".
      Боркман. Так оно и было. Мне только надо было твердо стать ногой на первую ступень... А это зависело тогда от одного человека. Он мог и хотел доставить мне руководящее положение в банке, если я, со своей стороны...
      Элла Рентхейм. Так, так! Если ты, со своей стороны, откажешься от любимой... и безгранично любившей тебя женщины.
      Боркман. Я знал его непреодолимую страсть к тебе. Знал, что он никогда ни на каком другом условии...
      Элла Рентхейм. И ты ударил по рукам.
      Боркман (горячо). Да, Элла! Жажда власти была во мне так непреодолима! Я ударил по рукам. Должен был. И он помог мне взобраться до половины той заманчивой высоты, куда я стремился. Я все поднимался и поднимался. Год за годом все поднимался...
      Элла Рентхейм. И я была как бы вычеркнута из твоей жизни.
      Боркман. И все-таки он в конце концов столкнул меня в пропасть. Из-за тебя, Элла.
      Элла Рентхейм (после короткого раздумья). Боркман... не кажется ли тебе, что над нашими отношениями как будто тяготело какое-то проклятие?
      Боркман (взглянув на нее). Проклятие?
      Элла Рентхейм. Да. Не так ли?
      Боркман (тревожно). Но почему же, собственно? (Порывисто.) Ах, Элла! Скоро я перестану понимать, кто прав - я или ты!
      Элла Рентхейм. Ты совершил грех. Ты умертвил во мне всякую человеческую радость.
      Боркман (со страхом). Не говори так, Элла!
      Элла Рентхейм. По крайней мере, всякую человеческую радость, свойственную женщине. С того времени, как твой образ начал тускнеть в моем сердце, для меня как будто закатилось солнце жизни, И год от году мне становилось все труднее и труднее - под конец совершенно невозможно любить что-либо живое на свете. Ни людей, ни животных, ни растения. Только одного-единственного...
      Боркман. Кого же?..
      Элла Рентхейм. Да Эрхарта, конечно!
      Боркман. Эрхарта?
      Элла Рентхейм. Эрхарта - твоего, твоего сына, Боркман!
      Боркман. Так он в самом деле был тебе так дорог?
      Элла Рентхейм. Зачем иначе я взяла бы его к себе и держала у себя так долго, как только могла? Зачем?
      Боркмак. Я думал, из сострадания. Как и все остальное.
      Элла Рентхейм (с глубоким внутренним волнением). Из сострадания! Ха-ха! Я не знала сострадания с тех пор... как ты изменил мне. Я стала совершенно не способна к таким чувствам. Бывало, придет ко мне в кухню бедный, голодный, иззябший ребенок и плачет, просит поесть, - я поручала его кухарке. Никогда не чувствовала я потребности взять ребенка к себе, согреть его у своего камина, порадоваться, глядя, как он ест досыта. В молодости я никогда не была такою, я это ясно помню. Лишь благодаря тебе во мне и вокруг меня все стало так пусто, бесплодно, как в пустыне.
      Боркман. Только не для Эрхарта?
      Элла Рентхейм. Да. Не для твоего сына. Но зато для всего, для всего живого. Ты обманул меня, лишив материнских радостей и счастья. И материнских забот и слез тоже. И последнее было, пожалуй, самым горьким лишением для меня.
      Боркман. Что ты говоришь, Элла!
      Элла Рентхейм. Как знать? Может быть, мне именно всего нужнее были бы материнские заботы и слезы. (Со все возрастающим волнением.) Но я не в силах была примириться с этим лишением тогда. Потому я взяла к себе Эрхарта. И сумела завоевать его. Завоевала его нежную, любящую детскую душу. И он был моим всецело, пока... О!..
      Боркман. Пока?..
      Элла Рентхейм. Пока его мать, то есть его родная мать, не отняла его у меня.
      Боркман. Верно, так надо было. Надо было перевезти его в город.
      Элла Рентхейм (ломая руки). Но я не могу выносить одиночества! Пустоты! Утраты любви твоего сына!
      Боркман (с недобрым огоньком во взоре). Гм!.. Ты, верно, и не утратила ее, Элла. Мудрено перенести свою любовь на... кого-нибудь там... внизу.
      Элла Рентхейм. Я лишилась своего Эрхарта именно здесь, и она вновь завоевала его. Или еще кто-нибудь. Это ясно видно из его писем, которые он мне пишет время от времени.
      Боркман. Так ты не за ним ли и приехала сюда?
      Элла Рентхейм. Да, если только это будет возможно!..
      Боркман. Это будет возможно, раз ты так непременно хочешь. Ты ведь имеешь на него самые большие, неотъемлемые права.
      Элла Рентхейм. Ах! Права, права! Что мне права! Если он не вернется добровольно, он не будет моим всецело. А этого-то одного я и хочу! Я хочу, чтобы сердце моего ребенка было теперь моим, моим всецело, безраздельно!
      Боркман. Не забудь, что Эрхарту уже за двадцать. И долго владеть его сердцем ты, конечно, не можешь рассчитывать... Безраздельно, как ты говоришь.
      Элла Рентхейм (со скорбной улыбкой). Особенно долго и не нужно.
      Боркман. Как? Я думал, что если ты чего добиваешься, так уж на всю жизнь.
      Элла Рентхейм. Да. Но это не значит надолго.
      Боркман (пораженный). Что ты хочешь сказать?
      Элла Рентхейм. Ты ведь знаешь, что я все хвораю последние годы?
      Боркман. Разве?
      Элла Рентхейм. Ты не знаешь?
      Боркман. Нет, собственно говоря...
      Элла Рентхейм (с изумлением глядя на него). Эрхарт разве не рассказывал тебе?
      Боркман. Нет, говорить-то, я думаю, говорил. Я, впрочем, редко вижу его. Почти совсем не вижу. Кто-то там, внизу... отстраняет его от меня. Понимаешь, отстраняет.
      Элла Рентхейм. Ты уверен в этом, Боркман?
      Боркман (меняя тон). Конечно, уверен. Так ты все хвораешь, Элла?
      Элла Рентхейм. Да, хвораю. А теперь, осенью, мне стало уж так плохо, что пришлось поехать сюда посоветоваться с более сведущими докторами.
      Боркман. Ты, верно, уже и советовалась?
      Элла Рентхейм. Да, утром сегодня.
      Боркман. И что же?
      Элла Рентхейм. Они подтвердили мои подозрения, которые я и сама уже давно питала...
      Боркман. Ну?
      Элла Рентхейм (просто и спокойно). Болезнь моя смертельна, Боркман.
      Боркман. Полно, не верь, Элла!
      Элла Рентхейм. От этой болезни нет излечения, нет спасения. Врачи не знают никаких средств. Надо предоставить ей идти своим чередом. Остановить нельзя. Разве облегчить немного. И то хорошо.
      Боркман. Но ведь это может еще долго протянуться, поверь мне.
      Элла Рентхейм. Зиму, вероятно, протяну, сказали мне.
      Боркман (рассеянно). Ну да, зима ведь долго тянется.
      Элла Рентхейм (тихо). Во всяком случае, довольно долго протянется для меня.
      Боркман (спохватившись). Но откуда, скажи на милость, взялась у тебя эта болезнь? Ты, конечно, вела здоровую, правильную жизнь... Откуда же это взялось?
      Элла Рентхейм (глядя на него). Врачи говорят, что у меня, верно, были тяжелые нравственные потрясения.
      Боркман (запальчиво). Нравственные потрясения! А, понимаю! Это, значит, моя вина!
      Элла Рентхейм (со все возрастающим внутренним жаром). Об этом поздно толковать! Но прежде чем меня не станет, мне надо вернуть себе свою единственную сердечную привязанность! Мне так невыразимо тяжело думать, что я покину все живое, уйду от солнца, света, воздуха, не оставив по себе здесь ни единой души, кто бы думал обо мне, вспоминал меня с любовью и грустью, как вспоминает сын умершую мать.
      Боркман (после короткой паузы). Возьми его, Элла, если можешь.
      Элла Рентхейм (живо). Ты согласен! Ты можешь согласиться?
      Боркман (угрюмо). Да. И это не бог весть какая жертва с моей стороны. Все равно он не мой.
      Элла Рентхейм. Благодарю! Все-таки благодарю тебя за эту жертву! Но тогда я попрошу тебя еще об одном... И это крайне важно для меня, Боркман.
      Боркман. Так говори.
      Элла Рентхейм. Ты, может статься, сочтешь это ребячеством с моей стороны... не поймешь меня...
      Боркман. Да говори, говори же!
      Элла Рентхейм. Меня скоро не будет, но после меня останется немало...
      Боркман. Да, да.
      Элла Рентхейм. Все это я думаю оставить Эрхарту.
      Боркман. У тебя, в сущности, и нет никого ближе.
      Элла Рентхейм (с теплым чувством). Да, ближе его у меня никого нет.
      Боркман. Никого из твоего собственного рода. Ты последняя.
      Элла Рентхейм (медленно кивая). Именно. И с моею смертью... умрет самое имя Рентхеймов. Эта мысль удручает меня. Вычеркнута из жизни совсем. Даже имени не останется...
      Боркман (вскакивая). А, я вижу, куда ты клонишь!
      Элла Рентхейм (страстно). Не дай же этому сбыться! Позволь Эрхарту принять мое имя!
      Боркман (сурово глядя на нее). Я понимаю тебя. Ты хочешь избавить моего сына от имени отца. Вот в чем все дело.
      Элла Рентхейм. Никогда! Я бы сама с такою гордостью и радостью носила его вместе с тобою! Но пойми... мать, которая скоро умрет... Имя связывает крепче, чем ты думаешь, Боркман!
      Боркман (сухо и гордо). Хорошо, хорошо, Элла. У меня хватит мужества одному носить свое имя.
      Элла Рентхейм (схватив его руки, крепко сжимает их). Благодарю, благодарю! Теперь мы вполне квиты! Да, да, пусть будет так! Ты загладил все, что мог. Когда я умру, после меня останется Эрхарт Рентхейм!
      Маленькая дверь отворяется настежь, и на пороге показывается фру Боркман в
      наброшенной на голову большой шали.
      Фру Боркман (вне себя). Никогда в жизни Эрхарт не будет носить этого имени!
      Элла Рентхейм (отступая). Гунхильд!
      Боркман (жестко, с угрозой в голосе). Никто не имеет права входить сюда ко мне!
      Фру Боркман (делая шаг вперед). Я присваиваю себе это право!
      Боркман (бросаясь ей навстречу). Что тебе нужно от меня?
      Фру Боркман. Я хочу бороться за тебя, защитить тебя от злых сил!
      Элла Рентхейм. Злейшие силы - в тебе самой, Гунхильд!
      Фру Боркман (жестко). И пусть так. (Угрожающе поднимая руку.) Но говорю тебе: он будет носить имя своего отца! И носить с честью. Он вновь прославит это имя! И я одна хочу быть его матерью! Я одна! Сердце моего сына должно принадлежать мне. Мне, и никому больше! (Уходит, закрывая за собою двери.)
      Элла Рентхейм (вся дрожа, потрясенная до глубины души). Боркман!.. Эрхарт погибнет в этой борьбе... Вы с Гунхильд должны столковаться. Нам надо сейчас же спуститься к ней.
      Боркман (глядя на нее). Нам? И мне тоже, по-твоему?
      Элла Рентхейм. Обоим.
      Боркман (качая головой). Она тверда, Элла. Она тверда, как та руда, которую я когда-то мечтал вызвать из скал.
      Элла Рентхейм. Попытайся все-таки.
      Боркман, не отвечая, нерешительно смотрит на нее.
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      Гостиная фру Боркман. На столе перед канапе по-прежнему горит лампа. На веранде лампа потушена, темно. Фру Боркман, сильно взволнованная, в наброшенной на голову шали входит из передней, направляется к окну и слегка откидывает гардину, затем садится у печки, но сейчас же вскакивает, идет и
      дергает сонетку. Ожидает с минуту, никто не является. Она звонит вторично, сильнее. Немного погодя входит из передней горничная, заспанная, недовольная, в наскоро
      наброшенном платье.
      Фру Боркман (с нетерпением). Куда вы пропали, Малене? Я звонила два раза!
      Горничная. Слышала, барыня.
      Фру Боркман. И все-таки не являлись!
      Горничная (недовольным тоном). Надо же было мне накинуть на себя что-нибудь.
      Фру Боркман. Да, вам надо одеться как следует. Вам придется сейчас сбегать за моим сыном.
      Горничная (с удивлением смотрит на нее). За господином студентом?
      Фру Боркман. Да. Вы только передайте, что мне надо поговорить с ним и чтобы он сейчас же шел домой.
      Горничная (кисло). Так лучше разбудить управительского кучера.
      Фру Боркман. Это зачем?
      Горничная. Чтобы он заложил санки. В такую метель, вечером...
      Фру Боркман. Пустяки. Только идите поскорее. Ведь это здесь, за углом.
      Горничная. Нет, барыня, вовсе не за углом.
      Фру Боркман. Да конечно же. Не знаете вы, что ли, где дом адвоката Хинкеля?
      Горничная (колко). Ах, вот что! Так господин студент там сегодня?
      Фру Боркман (пораженная). А где же ему еще быть?
      Горничная (сдерживая улыбку). Я думала, где он обыкновенно бывает.
      Фру Боркман. Где же?
      Горничная. Да у этой... фру Вильтон, что ли, как ее зовут.
      Фру Боркман. У фру Вильтон? Мой сын вовсе не бывает там так часто.
      Горничная (бормочет). Говорят, каждый день.
      Фру Боркман. Все это одни сплетни, Малене. Так ступайте к адвокату Хинкелю и постарайтесь вызвать Эрхарта.
      Горничная (вскинув голову,). Ну что ж, пойти-то я пойду. (Направляется к двери в переднюю.)
      В это время дверь отворяется, и на пороге показываются Элла Рентхейм и
      Боркман.
      Фру Боркман (отшатываясь). Что это значит?
      Горничная (испуганно всплескивает руками). Ох, господи Иисусе!
      Фру Боркман (шепотом, ей). Скажите, чтобы он шел сию минуту!
      Горничная (тихо). Да, да, барыня.
      Элла Рентхейм и за ней Боркман входят в комнату. Горничная, прошмыгнув мимо
      них в дверь, закрывает ее за собой. Короткая пауза.
      Фру Боркман (овладев собою, обращается к Элле). Что ему нужно здесь, у меня?
      Элла Рентхейм. Он хочет попытаться объясниться с тобою, Гунхильд.
      Фру Боркман. Он еще никогда не пытался.
      Элла Рентхейм. А сегодня хочет.
      Фру Боркман. В последний раз мы стояли лицом к лицу на суде, когда меня вызывали для объяснений...
      Боркман (подходя ближе). А сегодня я хочу дать объяснения.
      Фру Боркман (смотрит на него). Ты!
      Боркман. Не насчет своего проступка. Он известен всему свету.
      Фру Боркман (с тяжелым вздохом). Да, это святая истина. Он известен всему свету.
      Боркман. Но свету неизвестно, почему я дошел до этого. Почему должен был дойти. Люди не понимают, что я должен был поступить так, потому что я был самим собою - Йуном Габриэлем Боркманом, и никем иным. Вот что я хочу попытаться объяснить тебе.
      Фру Боркман (качая головой). Не нужно. Побуждения никого не оправдывают. Влечения тоже.
      Боркман. Оправдывают - в собственных глазах человека.
      Фру Боркман (отмахиваясь рукой). Ах, оставь это! Я уж думать устала о твоих темных делах.
      Боркман. Я тоже. За те пять бесконечных лет в одиночной камере... и в другом месте... у меня было довольно досуга. А за эти восемь лет наверху, в зале, - еще больше. Я пересмотрел свое дело вновь... самолично. И не раз. Я сам был своим обвинителем, своим защитником и своим судьей. Более беспристрастным, чем кто-либо другой, осмелюсь сказать. Я ходил там взад и вперед по зале и рассматривал, переворачивал на все лады каждый свой поступок. Рассматривал со всех сторон так же беспощадно, так же безжалостно, как любой адвокат. И вот постоянный результат всех моих размышлений; если я и виноват, то лишь перед самим собою.
      Фру Боркман. Даже не передо мною? И не перед сыном?
      Боркман. Ты и он подразумеваетесь само собою, когда я говорю о себе.
      Фру Боркман. А перед сотнями других? Перед теми, кого ты, говорят, разорил?
      Боркман (разгорячись). В моих руках была власть! И потом... это непреодолимое внутреннее влечение! По всей стране были рассыпаны скованные миллионы, скрытые глубоко в недрах скал, и они взывали ко мне! Молили освободить их. Никто другой не слышал их. Я один!
      Фру Боркман. Да, к позору имени Боркман.
      Боркман. Посмотрел бы я, как поступили бы другие на моем месте, будь у них в руках та же власть!
      Фру Боркман. Никто, никто, кроме тебя, не сделал бы этого.
      Боркман. Может быть, и нет. Но тогда потому лишь, что у них не оказалось бы моих сил и способностей. А если б они и сделали, то совсем по иным побуждениям, чем я. Тогда и самое дело вышло бы иным. Одним словом, я оправдал самого себя.
      Элла Рентхейм (мягко, умоляюще). Можешь ли ты говорить так уверенно, Боркман?
      Боркман (кивая). Оправдал себя в том деле. Но затем я пришел к страшному, уничтожающему самообвинению.
      Фру Боркман. К какому же это?
      Боркман. Я потерял даром восемь дорогих лет, расхаживая там, наверху! Я должен был тотчас же, как вышел на свободу, снова отдаться действительности... несокрушимой, чуждой всяких мечтаний действительности! Я должен был опять начать снизу и вновь подняться на высоту... еще выше прежнего... вопреки всему, что было!
      Фру Боркман. О, поверь мне, это значило бы пережить сызнова ту же самую жизнь - и только.
      Боркман (качает головой и внушительно говорит). Нового ничего не бывает. Но и то, что было, также не повторяется. Взгляд изменяет поступок. Переродившийся взгляд изменяет старый поступок... (Обрывая.) Ну, да тебе не понять.
      Фру Боркман (отрывисто). Действительно, не понять.
      Боркман. Именно в этом мое проклятие - никто никогда не понимал меня, ни одна душа человеческая.
      Элла Рентхейм (глядит на него). Никто, Боркман?
      Боркман. Исключая одной... быть может. Давным-давно. В те дни еще, когда мне казалось, что я не нуждаюсь в понимании. А после - никогда, никто! И у меня не было никого, кто бы бодрствовал подле меня, был бы готов позвать, когда нужно, разбудить меня, как ударом утреннего колокола, вдохновить меня, чтобы я вновь дерзнул. Внушить мне, что я не совершил ничего непоправимого!