Шум и крики.
 
      Да! Да! Вы можете перекричать меня, но вам не опровергнуть моих слов. На стороне большинства сила , к сожалению, но не право . Правы я и немногие другие единицы. Меньшинство всегда право.
 
       Снова сильный шум.
 
      Ховстад. Ха-ха! Так доктор Стокман стал со вчерашнего дня аристократом!
      Доктор Стокман. Я сказал уже, что не хочу тратить даром слов, говорить о кучке хилых, на ладан дышащих умников, плетущихся позади. Бьющая ключом жизнь не имеет с ними больше ничего общего. Но я говорю о немногих отдельных единицах, усваивающих все новые рождающиеся на свет истины. Эти люди стоят как бы на аванпостах человечества, – так далеко впереди, что сплоченное большинство еще не доплелось туда! – и там они бьются за истины, народившиеся в сознании мира еще слишком недавно, чтобы успеть сплотить вокруг себя какое-нибудь большинство.
      Ховстад. Стало быть, доктор стал революционером!
      Доктор Стокман. Ну да, черт возьми, господин Ховстад! Я намерен ниспровергнуть ту ложь, будто бы истина там, где большинство. Что это за истины, вокруг которых обыкновенно толпится большинство? Это истины, устаревшие настолько, что пора бы уж сдать их в архив. Когда же истина успела так устареть – ей недолго стать и ложью, господа.
 
       Смех и выражения негодования.
 
      Да, да, хотите верьте, хотите нет. Но истины вовсе не такие живучие Мафусаилы, как люди воображают. Нормальная истина живет… скажем… ну, лет семнадцать-восемнадцать, самое большее – двадцать, редко дольше. Но такие пожилые истины всегда ужасно худосочны. И все-таки большинство именно тогда только и начинает заниматься ими и рекомендовать их обществу в качестве здоровой духовной пищи. Но такая пища малопитательна, могу вас уверить, как врач я в этом сведущ. Все эти истины, признанные большинством, похожи на прошлогоднее копченое мясо, на прогорклые, затхлые, заплесневевшие окорока. От них-то и делается нравственная цынга, свирепствующая повсюду в общественной жизни.
      Аслаксен. Мне кажется, уважаемый оратор слишком далеко уклоняется от предмета.
      Фогт. Я по существу присоединяюсь к мнению председателя.
      Доктор Стокман. Нет, право, ты рехнулся, Петер. Я держусь предмета насколько возможно. О чем же я и хочу говорить, как не о массе, толпе, об этом треклятом сплоченном большинстве?.. Это оно, говорю я, отравляет источники нашей духовной жизни и заражает под нами почву.
      Ховстад. И вы обвиняете в этом свободомыслящее большинство потому только, что оно благоразумно держится бесспорных, общепризнанных истин?
      Доктор Стокман. Ах, милейший господин Ховстад, не толкуйте мне о бесспорных истинах. Истины, признаваемые ныне массой, толпой, – это те истины, которые признаны были передовыми людьми еще во времена наших дедушек. Мы, современные передовые люди, уже не признаем их больше истинами, и я не допускаю истины вернее той, что никакое общество не может жить здоровой жизнью, основываясь на таких старых, безмозглых истинах.
      Xовстад. Вместо того, чтобы говорить так на ветер, вы бы лучше сказали нам, какими это мы живем старыми, безмозглыми истинами? Любопытно бы знать!
 
       Выражения одобрения с разных сторон.
 
      Доктор Стокман. Э, да я мог бы насчитать целую кучу этой дряни, но для начала остановлюсь на одной общепризнанной истине, которая, в сущности, прескверная ложь, но которою кормятся и господин Ховстад, и «Народный вестник», и все приверженцы «Народного вестника».
      Ховстад. Ну, и эта истина?..
      Доктор Стокман. Это учение, которое вы приняли от прадедов и которое бессмысленно проповедуете направо и налево, учение, что масса, чернь, серая толпа составляет ядро народа, что это и есть сам народ… что рядовые из этой толпы, эти невежественные и неразвитые члены общества, имеют те же права судить-рядить, одобрять, отвергать, заседать и править, как единичные духовно благородные личности.
      Биллинг. Ну, убей меня бог, если я…
      Ховстад ( одновременно кричит). Граждане, заметьте себе это!
      Многие голоса ( озлобленно). Ого! Так мы не народ? Или одни благородные годны править?
      Рабочий. Долой того, кто так разговаривает!
      Другие. Вон его!
      Один из обывателей ( кричит). Труби в рог, Эвенсен!
 
       Раздаются мощные звуки рога, свистки и яростные крики.
 
      Доктор Стокман ( когда шум несколько стихает). Да будьте вы благоразумнее! Неужто вы не можете хоть раз в жизни выслушать правду в глаза? Я и не требую вовсе, чтобы вы все так сразу и согласились со мной. Но я, разумеется, ожидал, что хоть господин Ховстад отдаст мне справедливость, если только немножко придет в себя. Господин Ховстад претендует ведь на титул вольнодумца…
      Несколько голосов ( озадаченно и негромко). Вольнодумца? Что он говорит? Разве редактор Ховстад вольнодумец?
      Ховстад ( кричит). Докажите, доктор Стокман! Когда я высказывал это печатно?
      Доктор Стокман ( подумав). Нет, черт возьми, вы правы. На это у вас никогда не хватало мужества. Ну, я не стану припирать вас к стене, господин Ховстад. Пусть я сам буду вольнодумцем. Теперь я с помощью естествознания выясню вам всем, что «Народный вестник» бессовестно водит вас за нос, говоря вам, что чернь, масса, толпа – истинное ядро народа. Это газетная ложь.
      Чернь не что иное, как сырой материал, из которого народ должен создать народ.
 
       Ропот, смех и волнение.
 
      И разве не то же самое наблюдается во всем остальном живом мире? Какая, например, разница между культивированной и некультивированной породой? Взгляните хоть на обыкновенную деревенскую курицу. Что за мясо дает такая жалкая курчонка? Немногим тут поживишься, не так ли? А яйца какие она несет? Порядочная ворона несет чуть ли не такой же величины. А возьмите-ка породистую испанскую или кохинхинскую курицу, или породистого фазана, или индюка… и вы тотчас увидите разницу. Или взять собак, к которым мы, люди, стоим так близко. Представьте себе сначала простого дворнягу, то есть паршивого, ободранного, лохматого мужицкого пса, который только и рыщет по улицам да пакостит на стены домов. И поставьте этого пса рядом с пуделем, длинный ряд предков которого воспитывался в хороших домах, где их кормили тонкой, отборной пищей и где они имели случай слышать гармоничные голоса и музыку. Или, по-вашему, череп пуделя не совсем иначе развит, нежели череп простого пса? Ну, уж будьте уверены. Таких породистых щенков-пуделей клоуны выучивают проделывать самые невероятные фокусы. Простой же пес ничему такому не выучится, как бы он ни лез вон из кожи.
 
       Шум и смех повсюду кругом.
 
      Один из обывателей ( кричит). Вы еще в собак нас хотите обратить?
      Другой. Мы не животные, господин доктор!
      Доктор Стокман. Нет, побожусь, мы все-таки животные, старина! Все – самые настоящие животные, каких только можно себе представить. Но породистых животных, аристократов, между нами, правда, немного. О, между людьми-пуделями и людьми – простыми псами огромная разница. И забавнее всего при этом то, что редактор Ховстад вполне согласен со мной, пока речь идет о животных четвероногих…
      Ховстад. О них не будем спорить.
      Доктор Стокман. Хорошо, но как только я распространяю тот же закон на двуногих, господин Ховстад идет на попятный, не смеет больше держаться своего мнения, додумать до конца свою мысль; он выворачивает все учение наизнанку и объявляет в «Народном вестнике», что захудалый мужицкий петух и паршивый уличный пес – это и есть самые первоклассные экземпляры в зверинце. Но так всегда бывает с теми, в ком все еще сильна плебейская закваска, кто не выработался еще в духовного аристократа.
      Ховстад. Я и не претендую ни на какой аристократизм. Я происхожу из простых крестьян и горжусь тем, что глубоко врос корнями в простой народ, над которым тут глумятся…
      Многие рабочие. Ура, Ховстад! Ура! Ура!
      Доктор Стокман. Те плебеи, о которых я веду речь, ютятся не только в низших слоях; они кишат вокруг нас… достигая вершин общества. Взгляните только на своего чистенького, щеголеватого Фогта. Мой брат, Петер, право, такой же плебей, как любой разгуливающий в деревянных башмаках…
 
       Смех и шиканье.
 
      Фогт. Я протестую против подобных личных выпадов.
      Доктор Стокман ( невозмутимо). И не потому, что он, как и я, происходит от старого скверного морского разбойника из Померании, или откуда-то там… Да, мы именно такого происхождения…
      Фогт. Вздорная традиция. Отрицаю!
      Доктор Стокман. Но потому, что он думает головой своего начальства, живет мнениями своего начальства. Люди, поступающие так, – духовные плебеи. Вот потому-то в моем великолепном брате Петере, в сущности, так мало аристократизма… и в силу этого же столь мало свободомыслия.
      Фогт. Господин председатель!
      Ховстад. Значит, у нас свободомыслящими людьми являются аристократы? Это уже нечто совершенно новое.
 
       Смех в собрании.
 
      Доктор Стокман. Да, и это находится в связи с моим новым открытием. В связи с этим находится и то, что свободомыслие и нравственность – почти одно и то же. И вот почему я и скажу, что прямо возмутительно со стороны «Народного вестника» изо дня в день проповедовать лжеучение, будто только в массе, в толпе, в сплоченном большинстве и надо искать свободомыслие и нравственность… а что пороки и испорченность и всякая духовная гниль – нечто просачивающееся из культурных слоев, подобно тому как всякая гадость просачивается в водопроводные трубы из Мельничной долины с ее кожевенными заводами.
 
       Шум и крики.
 
      ( Невозмутимо, посмеиваясь в своем увлечении.) И этот же самый «Народный вестник» разглагольствует, что массу, толпу надо поднять до высших культурных условий жизни. Но, черт возьми, если бы учение «Народного вестника» надо было принимать всерьез, так ведь поднять народ в таком смысле значило бы обречь его прямехонько на гибель! К счастью, все это лишь старая традиционная ложь, будто культура деморализует. Нет, деморализуют, творя дьявольское дело, тупость, нищета, безобразие житейских условий. В доме, где не метут, не проветривают ежедневно, – моя жена Катрине утверждает, что нужно даже ежедневно подмывать пол, но об этом еще можно поспорить, – ну, так в таком доме, говорю я, люди в какие-нибудь два-три года теряют способность мыслить и поступать нравственно. От недостатка кислорода и совесть чахнет. И, пожалуй, во многих домах у нас в городе сильная нехватка кислорода, раз все это сплоченное большинство может быть настолько бессовестно, что готово строить городское благополучие на трясине лжи и обмана!
      Аслаксен. Нельзя швырять такое тяжкое обвинение в лицо всему городскому обществу!
      Один из господ. Я предлагаю господину председателю лишить оратора слова.
      Несколько голосов ( горячо). Да, да! Правильно! Лишить его слова!
      Доктор Стокман ( вспылив). Так я буду кричать правду на всех уличных перекрестках! Буду писать в иногородних газетах! Вся страна узнает, что у нас тут творится!
      Xовстад. Можно подумать, что доктор намерен разорить свой родной город.
      Доктор Стокман. Да. Я так люблю свой родной город, что скорее готов разорить его, чем смотреть, как он процветает во лжи!
      Аслаксен. Сильно сказано.
 
       Шум и свистки. Фру Стокман тщетно покашливает, доктор ее не слышит.
 
      Ховстад ( перекрикивая шум). Человек, который готов разорить целое общество, является врагом общества.
      Доктор Стокман ( с возрастающим жаром). Что за беда разорить лживое общество! Его надо стереть с лица земли! Живущих во лжи надо истреблять, как вредных животных! Вы в конце концов заразите всю страну, доведете до того, что вся страна заслужит быть опустошенной. И если дойдет до этого, то я от всего сердца скажу: да будет опустошена вся эта страна, да сгинет весь этот народ!
      Один из толпы. Да он говорит, как настоящий враг народа!
      Биллинг. Вот он, убей меня бог, глас народа!
      Вся толпа ( кричит). Да, да, да! Он враг народа! Он ненавидит свою страну! Ненавидит весь народ!
      Аслаксен. И как гражданин и как человек я глубоко потрясен тем, что пришлось мне сейчас выслушать. Доктор Стокман разоблачил себя так, как мне никогда и не снилось. К сожалению, я должен присоединиться к мнению, только что высказанному почтенными согражданами. И считаю нужным облечь это мнение в форму резолюции. Предлагаю следующее: «Собрание постановило считать курортного врача доктора Томаса Стокмана врагом народа».
 
       Бурное «ура» и выражения одобрения. Многие обступают доктора, свистят и шикают ему. Фру Стокман и Петра встают. Мортен и Эйлиф кидаются в драку со школьниками, которые тоже свистели. Кое-кто из взрослых разнимает их.
 
      Доктор Стокман ( свистунам). Ах вы, глупцы! Говорю вам, что…
      Аслаксен ( звонит). Доктор лишен слова. Должно состояться формальное голосование. Но, дабы пощадить личные чувства, предлагаю подавать голоса записками и без подписи. Есть у вас чистая бумага, господин Биллинг?
      Биллинг. Вот тут и синяя и белая…
      Аслаксен ( спускаясь с возвышения). Отлично. Так у нас пойдет еще скорее. Нарежьте билетов. Так, так. (Собранию.) Синие означают «нет», белые – «да». Я сам буду отбирать билеты.
 
       Фогт покидает залу. Аслаксен и еще несколько горожан раздают публике билеты.
 
      Первый господин ( Ховстаду). Что такое случилось с доктором? Как это надо понимать?
      Ховстад. Вы же знаете, какой он необузданный.
      Второй господин ( Биллингу). Слушайте, вы ведь бываете у него в доме; не пьет ли он, – не замечали?
      Биллинг. Уж не знаю, как и сказать, убей меня бог. Пунш у них вечно на столе, когда ни приди.
      Третий господин. Нет, я думаю, скорее у него голова не совсем в порядке.
      Первый господин. Нет ли какого наследственного умопомешательства?
      Биллинг. И то может быть.
      Четвертый господин. Нет, это просто злоба, месть за что-нибудь.
      Биллинг. Он, правда, толковал тут на днях о прибавке жалованья. Да не дали.
      Все четверо господ ( хором). Ага! Тогда все понятно.
      Пьяный ( в толпе). Я хочу синюю бумажку. И белую тоже.
      Крики. Опять этот пьяница тут! Вон его!
      Мортен Хиль ( подходя к доктору). Ну, Стокман, видите теперь, что выходит из таких штук?
      Доктор Стокман. Я исполнил свой долг.
      Мортен Хиль. А что такое вы там подпустили насчет кожевенных заводов в Мельничной долине?
      Доктор Стокман. Вы же слышали. Я сказал, что вся эта мерзость идет от них.
      Мортен Хиль. И от моего завода тоже?
      Доктор Стокман. К сожалению, ваш-то чуть ли не хуже всех.
      Мортен Хиль. И вы это пропечатаете в газетах?
      Доктор Стокман. Я ничего не утаю.
      Мортен Хиль. Дорогонько это вам, пожалуй, вскочит, Стокман! ( Уходит.)
      Жирный господин ( подходя к Хорстеру и не кланяясь дамам). Ну-с, капитан, так вы сдаете свою залу врагам народа?
      Хорстер. Я полагаю, что могу распоряжаться своим имуществом как хочу, господин коммерсант.
      Коммерсант. Так, верно, вы не будете в претензии, если я так же распоряжусь своим.
      Хорстер. То есть?
      Коммерсант. Завтра я вас извещу. ( Поворачивается и уходит.)
      Петра. Кажется, это ваш судохозяин, Хорстер?
      Хорстер. Да, коммерсант Вик.
      Аслаксен ( с билетами в руках всходит на возвышение и звонит). Господа, позвольте оповестить вас о результате. Всеми голосами против одного…
      Молодой господин. Один голос – голос пьяницы!
      Аслаксен. Всеми голосами против одного голоса нетрезвого человека курортный врач доктор Томас Стокман объявлен врагом народа.
 
       Крики и выражения одобрения.
 
      Да здравствует наше старое почтенное городское сословие, наше общество!
 
       Снова крики одобрения.
 
      Да здравствует и наш достопочтенный деятельный Фогт, который столь лойяльно подавил в себе голос родственного чувства.
 
       Крики «ура».
 
      Объявляю собрание закрытым. ( Спускается вниз.)
      Биллинг. Да здравствует господин председатель!
      Вся толпа. Ура, типографщик Аслаксен!
      Доктор Стокман. Шляпу и пальто, Петра! Капитан, не найдется ли у вас на пароходе мест для пассажиров в Новый свет?
      Хорстер. Для вас и для вашей семьи всегда найдется, господин доктор.
      Доктор Стокман ( надевая пальто с помощью Петры). Хорошо. Идем, Катрине. Идемте, дети. ( Берет жену под руку.)
      Фру Стокман ( тихо). Милый Томас, не выйти ли нам задним ходом?
      Доктор Стокман. Никаких задних ходов, Катрине! ( Возвышая голос.) Вы еще услышите о враге народа, прежде чем он отряхнет прах от ног своих. Я не так добродушен, как некто, и не скажу: прощаю вам, ибо вы не ведаете, что творите!
      Аслаксен ( кричит). Это богохульство, Стокман!
      Биллинг. Да, убей меня бог! Серьезному человеку тяжело слышать такие вещи.
      Грубый голос. Так он еще грозится!
      Несколько голосов ( разъяренно). Пойдем выбьем у него все стекла! Швырнем его в воду!
      Один из толпы. Труби в рог, Эвенсен! Во всю мочь!
 
       Звуки рога, свистки и дикие крики. Доктор с семьей направляется к выходу. Капитан Хорстер прокладывает им путь.
 
      Вся толпа ( вопит вслед уходящим). Враг народа! Враг народа! Враг народа!
      Биллинг ( приводя в порядок свои бумаги). Нет, убей меня бог, если я пойду сегодня вечером к доктору на пунш!
 
       Шум; публика теснится у выхода, затем шум переходит на улицу, и оттуда еще доносятся крики: «Враг народа! Враг народа!»

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ