Магсуд Ибрагимбеков
      ЗА ВСЕ ХОРОШЕЕ - СМЕРТЬ
      Конечно, если бы не этот проклятый рюкзак, жизнь сразу стала бы гораздо приятнее. Да что там приятнее! Жизнь сразу стала бы прекрасной, даже можно сказать, счастливой и увлекательной. Прямо не солнце, а пожар в ясном небе. Хотя, с другой стороны, солнце-то все равно бы осталось. Как будто кто-то наставил на голову, на самую макушку, увеличительное стекло, и не убирает, и ждет, что из этого получится. Голова так нагрелась, что ни один комар близко не подлетает, наверное, обжечься боится. Вот только интересно, почему это человек так странно устроен, снаружи весь мокрый, уже пот глаза заливает, с кончика носа на землю капает, а язык и зубы совершенно пересохли. До того все пересохло внутри, что даже в горле зачесалось. Если постараться, можно немного слюны набрать, но она на вкус какая-то тягучая и горькая. Пока не сплюнешь, почему-то думаешь, что она зеленого цвета. А тропинке этой конца-края не видно, и все вверх. Ни разу с тех пор, как из лагеря вышли, прямо не пошла, только вверх и с каждым километром все круче и круче - в гору и в гору, и в какую! Малый Кавказский хребет, хорошо еще, что не Большой, тот; наверное, еще хуже. А до перевала километров десять осталось - не меньше. Так и хочется броситься на землю и глаза закрыть, никаких сил идти больше нет, человек ведь не лифт и не фуникулер! И еще ужасно хочется снять с плеч рюкзак, и бросить в пропасть слева, и посмотреть, как он там внизу о камни брякнется. Даже трехцветного фонаря не жалко и фотоаппарата. И зачем только с ними пошел? Надо было, как все, поехать автобусом. Через два часа уже дома был бы. И еще дома попадет, это уж точно. Мама сразу же скажет, что я ей в последний день перед отъездом в Баку весь отдых испортил. Как только увидит, что меня в автобусе нет, и Димка передаст ей, что я просил не волноваться и к вечеру буду, сразу расстроится и скажет, что все нормальные дети автобусом поехали и только я один такой бессердечный, забываю обо всем на свете ради своего удовольствия. Посмотрела бы, какое это удовольствие! Отец, конечно, возразит, что ничего в этом плохого не видит, пусть мальчик привыкает к самостоятельности, или что-нибудь в этом роде, он меня почти всегда в таких случаях защищает, а мама скажет, что она уже по горло сыта самостоятельностью папы и что больше всего ей хочется нормальной, спокойной жизни, как у всех, а не того кошмара, в котором она живет, из-за него она раньше времени постарела и выглядит на двадцать лет старше всех своих подруг. Тут отец засмеется и скажет, что мама говорит чепуху, потому что она красивее не только всех своих подруг, но и всех женщин в Баку и в Азербайджане, а возможно, даже в Советском Союзе. Мама у меня и вправду очень красивая и совсем не старая. А говорит она так потому, что очень хочет, чтобы отец ушел со своей работы. Он морской нефтяник и работает в море на искусственных островах. Построят новый стальной остров, папа его осваивает со своей бригадой, устанавливает агрегат, бурит скважину, а как нефть пойдет, передает .остров эксплуатационникам. Он уже целый архипелаг освоил. Я его на карте видел. Папа все обещает взять меня как-нибудь в хорошую погоду с собой, и взял бы, но мама не разрешает, говорит, что точно знает как только отец меня возьмет с собой, сразу же начнет дуть норд, ну а когда начинается сильный норд, то на берег уже не выберешься ни на вертолете, ни на катере. Можно целый месяц там просидеть. А когда нормальная погода, папа через каждые десять дней неделю отдыхает дома. У папы очень большая зарплата, но мама говорит, что ей эти деньги не нужны, лишь бы она знала; что с отцом ничего не случится. Она и вправду из-за этого очень нервничает, а когда папа в море и начинается шторм, всю ночь не спит. А он не хочет уходить с этой работы, во всем почти с мамой соглашается, кроме этого. Сколько она его ни уговаривает, ни в какую не соглашается.
      Однажды, когда папа был в море, к нам пришли в гости дядя Васиф и тетя Сона, его жена. Дядя Васиф тоже нефтяник, он кончал вместе с папой институт, только работает на "суше, в Сураханах. Он рассказал, что моему папе предложили хорошую работу в городе - стать начальником отдела в Министерстве нефтяной промышленности, но папа отказался. Дядя Васиф рассказывал это, конечно, без всякого злого умысла, он папу очень уважает. Знал бы он, что из этого получится, ни слова не сказал бы, потому что мама, как только услышала, сразу побледнела и замолчала, а до этого была очень веселой. Дядя Васиф и его жена ужасно расстроились. Дядя Васиф стал говорить, что, может быть, ему неправильно все рассказали, и, скорее всего, папе ничего такого не предлагали, но всем стало ясно, что он старается выпутаться. Было видно, что он очень жалел о том, что затеял этот разговор. Но все это были пустяки по сравнению с тем, что началось после приезда папы. Никогда я еще не слышал, чтобы мои родители так ругались. Целый вечер непрерывно ругались. Наверно, на улице было слышно, как они кричали. А потом мама побросала какие-то вещи в чемодан, взяла меня и ушла к бабушке - своей маме. Папа звонил туда, но мама каждый раз, услышав его голос, давала отбой. А сама, как положит трубку, начинала плакать. Целый месяц я папу не видел, очень мне без него скучно было. А потом они помирились. Я думал, мне это во сне приснилось, а потом я узнал, что папа ночью и вправду приходил в дом к бабушке. Очень интересно, как он ее уговорил помириться, потому что он так и не перешел на сушу работать. С тех пор уже полгода прошло, а они еще ни разу не поругались. И здесь, на курорте, тоже. Папа весь отпуск с нами провел здесь. Даже ни разу не сказал, что ему необходимо хоть на два-три дня уехать. Только несколько раз он на полдня в Кисловодск из поселка уезжал, ему надо было в Баку позвонить, почти все время с нами был, а это не каждый год бывает.
      Не могу больше! Ноги подгибаются от усталости. Может быть, сказать им, что я совсем уже из сил выбился. Нет, не стоит, конечно! Да и пользы никакой не будет. Обзовут четырехглазым, а то еще и по шее дадут. При Каме. И зачем только я согласился с ними идти? Не хотел ведь. Точно помню - не хотел. Только собирался сказать Алику, что не пойду пешком, совеем уже было хотел отказаться, даже когда Сабир сказал, что я без разрешения своей мамочки только в школу хожу. И вдруг Камка говорит: "Что вы его уговариваете, по-моему, он и сам хочет пойти с нами". Хочет! Ничего я не хотел. Сам удивился, когда сказал, что пойду.
      А они идут как заведенные. Правда, разговаривать перестали, молча идут, только запыхались. Они ведь до самого перевала не остановятся. Кто-то ведь первый должен сказать, что устал. А они умрут, не признаются - и Алик и Сабир. И все из-за Камки. Каждому дураку ясно, что они в нее влюблены оба. Интересно только, почему это Камка не устает? Вообще она здоровая, Камка, почти одного роста с Аликом и чуть ниже Сабира. И на целую голову выше меня. Ничего удивительного - у нас в классе все выше меня. А все из-за того, что я с шести лет в школу пошел. Даже шесть еще не исполнилось, когда я в первый класс пошел. Сперва не хотели принимать, а потом все-таки взяли в виде исключения, по разрешению роно. Потому что я читал свободно и примеры второго класса по арифметике решал. Это, прежде чем дать разрешение, меня в роно проверяли, и все удивлялись, что я так правильно читаю. Я и сейчас намного быстрее всех в классе читаю. Только я это скрываю, нарочно делаю вид, что читаю в несколько раз медленнее, потому что никто не верит, даже учителя не верят, что я так быстро читаю. А кому охота во врунах ходить? Я взял одни раз в школу у Сабира книгу "Одиссея капитана Блада" почитать и вернул на следующий день. Он сперва подумал, что она мне не понравилась, раз я так быстро .вернул, а когда я ему сказал, что очень понравилась, он ужасно разозлился и сказал, что если я раздумал читать, то надо так и сказать, а врать, что прочитал такую толстую книгу за один вечер, - просто нахальство. Он меня заставил все содержание пересказать и "Одиссеи" и "Хроники", а когда я кончил, все равно съездил по шее и сказал, что я, наверное, эту книгу прочитал еще раньше, а сейчас над ним просто издеваюсь. Сам он прочитал ее за десять дней. Когда читает он, у него становится очень ' серьезное лицо и шевелятся губы. Теперь если я беру у кого-нибудь книгу, то держу ее у себя несколько дней после того, как прочитаю, и только потом возвращаю. Так спокойнее.
      Вдруг Кама остановилась, перевела дыхание, а потом спросила:
      - Устали ?
      - Нет. - Это Алик сказал и даже головой помотал. - Я, например, не устал. - А у самого язык наружу высовывается, до того он "не устал".
      А Сабир, тот просто удивленное лицо сделал: мол, что за вопрос.
      - А ты?-это она у меня спросила. Смотрит на меня и улыбается.
      У меня от этой улыбки почему-то подбородок дрогнул. Какой-то странный подбородок у меня, в самый неподходящий момент вдруг на нем кожа начинает дергаться. Всего один раз, но со стороны все равно, наверное, заметно. Я хотел тоже сказать, что не устал, но Кама успела раньше меня:
      - И я устала. Просто с ног валюсь. Дойдем вон до того дерева и там устроим привал. Согласны?
      Мы разлеглись на траве в тени дерева, и до того это было приятно, что просто слов никаких нет рассказать. Потом Кама достала из своего рюкзака бутерброды, и мы их моментально съели. Каждый по два бутерброда с яичницей. Хотели и остальные съесть, которые в наших рюкзаках, но Сабир сказал, что наедаться перед подъемом - самое последнее дело. Я бы еще таких бутербродов десять съел и то бы не наелся. Но с Сабиром лучше не спорить. Никому не советую. Мы посидели под тем деревом еще полчаса и за это время очень здорово отдохнули. Вся усталость начисто исчезла. Кама сказала, что, как только доберемся до перевала на шоссе, проголосуем какой-нибудь попутной машине и на ней доедем до дома. Мне это предложение очень понравилось, а Сабиру и Алику, по-моему, не очень. Но они промолчали, ничего не сказали, только кивнули, сперва Сабир, потом Алик. А я даже кивать не стал, потому что им никому не интересно, что я думаю. Потом они стали о чем-то разговаривать -- я сперва слушал, а потом перестал, потому что вспомнил одно стихотворение, я часто вспоминаю, и каждый раз, как только вспомню его, по коже начинают бегать мурашки, даже дыхание у меня перехватывает и в животе становится холодно, когда я вспоминаю это стихотворение, особенно когда я один и никто не мешает его повторить про себя. Я рассказал как-то об этом маме, а она мне сказала, это оттого, что я очень впечатлительный и мне рано еще читать такие стихи. Я спросил, почему же рано, но она объяснять мне ничего не стала, сказала рано и все, и вид у нее был очень недовольный.
      - О чем ты думаешь? - спросила Кама.
      - Ни о чем, - сказал я. - Просто задумался.
      Она на меня так посмотрела, как будто ей точно известно, о чем я про себя думал, но-ничего не сказала. Зато Алик оживился. Я так и почувствовал, что он скажет что-нибудь неприятное.
      - Он сейчас от страха и думать ни о чем другом не может, все представляет, что с ним сделают мамочка и папочка, когда он вечером домой придет.
      Это он острит так. Никто, конечно, не засмеялся и даже не улыбнулся. Сабир на него посмотрел очень хмуро, и мне показалось, что он его сейчас стукнет. Я всегда точно знаю, когда он собирается подраться, но на этот раз ошибся. Наверное, он из-за Камы раздумал.
      - Ладно, - сказала Кама и встала. - Пошли, а то мы до ночи до дома не доберемся.
      Мы встали и пошли. Вот что самое удивительное - все шли молча. Обычно они оба, как увидят Камку, так сразу же заводятся, оба наперебой стараются что-нибудь интересное рассказать. Это еще терпеть можно, а вот когда они начинают анекдоты рассказывать или шутить, мне как-то не по себе становится. Не знаешь, что делать, - надо посмеяться, все-таки человек анекдот рассказал, а не смешно. А Кама смеется. Наверное, нравится ей, раз смеется. Я раньше думал, что они анекдоты несмешные рассказывают, а теперь из-за Камки начинаю думать, что у меня с чувством юмора что-то не в порядке.
      И Кама шла молча. Обычно она все время: "Ах, маки, ах, эдельвейс", - а теперь шла какая-то вялая, даже не закричала, когда на тропинку выскочила ящерица. Видно, совершенно бестолковая ящерица, если людям под ноги выскакивает. Потом еще несколько ящериц перебежало тропинку прямо перед нами. Никогда такого не видел. Ошалели они, что ли, от жары!
      - Душно! - сказала Кама и облизала губы.
      - Это к грозе, - Сабир отбросил сигарету и тоже облизал губы. - Ящерицы беспокоятся, и птицы замолкли. Посмотрите, вечером гроза будет!
      Я вдруг почувствовал, какая вокруг тишина. Ну просто ни одного звука не слышно.
      - Часа через полтора мы дойдем до перевала, - сказал Сабир. - Я вас самой короткой дорогой повел, она, правда, все время в гору идет, зато короткая.
      У Сабира очень хорошая память. Он с первого раза любую самую запутанную дорогу запоминает. Он и в Баку с закрытыми глазами расскажет, как пройти с какого хочешь места к любому кинотеатру, яхтклубу или цирку. И зря никогда ничего не говорит. Я его за это уважаю. И не только за это. Жалко только, характер у него очень плохой. Как что - драться сразу лезет. Его у нас в классе все боятся. Алика тоже, но меньше. Алик вон на турнике раза на три больше подтягивается, а Сабир его все равно отлупил, когда они подрались. Весь класс смотрел, как они дрались во дворе хлебозавода.
      Алика к нам из 174-й школы перевели - его родителям квартиру дали в нашем районе, рядом со школой. А до него самым сильным в классе Сабир считался. Не знаю, из-за чего у них вышел спор, но договорились встретиться после занятий и драться до тех пор, пока кто-нибудь не скажет "хватит" или до первой крови. Сабир тогда Алику разбил нос. Алик согнулся, к носу прижал платок, а потом говорит Сабиру: "Все равно я с тобой буду еще драться". И вдруг Сабир размахнулся и как изо всех сил ударит Алика по голове! А это ведь не по правилам. Все бросились их разнимать. Они помирились потом, но все равно я знаю, что они друг друга терпеть не могут и когда-нибудь еще подерутся. Они только меня никогда не трогают, иногда только дадут по шее - и все. Потому что они меня презирают. Главным образом за то, .что меня освободили от физкультуры. А меня не освобождали, а сказали, чтобы я ходил на физкультуру с четвертым классом, потому что у нас в классе все на два года старше меня. А как же я стал бы ходить с четвертым классом, когда у нас четвертый урок в понедельник алгебра, как раз когда у них физкультура? И еще, конечно, за то, что я ношу очки. Я знаю, почему за меня Сабир обычно заступается, но все равно приятно. Он со мной за одной партой сидит, и когда контрольная - все равно какая - по алгебре, истории или даже по естествознанию, - я и его вариант делаю. Сперва, правда, свой, а потом его, на оба времени хватает. Это не потому, что я много занимаюсь или старательный, просто контрольные у нас очень легкие, я даже иногда удивляюсь, до чего они легкие.
      Раз Сабир сказал, что вечером гроза, наверное, будет. Но с другой стороны, небо такое ясное, куда ни посмотришь, ясное. Я днем никогда не сплю, а тут вдруг спать захотелось ужасно. "По-моему, ребятам тоже. И у Камки, и у Алика с Сабиром очень сонный вид. Хоть бы скорее перевал, сесть бы на машину - н через час дома!
      Как только подул ветер, сразу прохладно стало. И самое главное, он дул сзади и здорово помогал идти. Как будто кто-то подталкивает легонько в спину. Но это недолго продолжалось, может быть, пять минут или десять, не больше, потом он задул все сильнее и сильнее, уже не подталкивал, а просто бросал нас из стороны в сторону. Никогда в жизни я ничего такого не видел. Как в кино на экране ночь, и сразу же вслед рассвет, и вот уже день. Только что был день, и солнце светило на чистом небе, а тут сразу стало темно. Я посмотрел наверх, даже страшно стало, - небо черное от туч, а они проносятся так низко, что рукой дотянуться можно. Мы остановились, потому что дальше идти было невозможно. Сперва стояли, держась друг за друга, а потом сели на землю и вцепились в кустарник ежевики у тропинки, он хоть и колючий, но корни у него крепкие, Я посмотрел на Каму, а у нее лицо перепуганное ужасно. И я тоже испугался, потому что все думал, что нас может швырнуть в пропасть, ее край был ниже тропинки, метрах в двадцати от нас по склону. А холодно стало так, что зуб на зуб не попадал. Сказали бы мне, что в конце августа может быть так холодно, ни за что бы не поверил. Мы сидели, прижавшись друг к другу, и держались руками за эти колючки, а ветер все старался оттащить нас от них. Вдруг под нами дрогнула земля так, как будто это не гора, а вагон, когда поезд трогается с места. И еще из-под земли при этом послышался гул, негромкий и глухой. А потом пошел снег, мы оглянуться не успели, как все вокруг покрыло снегом. Я совсем замерз, но говорить об этом не стал- на мне, как и на всех, были только шорты и рубашка, а в рюкзаках ничего теплого не было, Я не знаю, сколько времени так прошло, - снег все падал, когда поднялся Сабир. Он не встал на ноги, его сразу бы ветер сдул, он и на четвереньках с трудом держался.
      - Я пойду, - сказал. - Надо найти какое-нибудь место, чтобы спрятаться, здесь мы совсем замерзнем, впереди ночь.
      - Не надо, - сказал Алик, - не видишь, что делается! Скатишься в пропасть, и делу конец. За нами придут.
      - Сейчас сюда никто не сумеет пройти. Вы подождите меня, только никуда не отходите от этого места. - Он повернулся и, цепляясь за кустарник, полусогнувшись, пошел вперед.
      Я очень хотел пойти с ним, ничего в жизни мне так не хотелось, но, когда я на секунду, на одну только секунду, отпустил ветви, за которые держался, мне стало так страшно, что я сразу еще сильнее вцепился в них.
      - Сабир! - вдруг закричал изо всех сил Алик. - Сабир!
      Но тот его не слышал, хотя отошел от нас всего метров на десять.
      . - Я иду с тобой. Подожди!
      Я знал, что, если бы пошел с ними, они бы простили мне все и никогда бы уже меня не презирали, но я не мог отпустить куст ежевики!
      Мы с Камкой прижались друг к другу, мы уже не сидели, а легли на землю, подложив под себя рюкзаки, но все равно было очень холодно, мы совсем закоченели. И вдруг я увидел, что она плачет, сперва я подумал, что это снег растаял у нее на лице, а потом услышал, как она всхлипывает. Мне стало ее очень жалко, но я не знал, как ей помочь.
      --- Не бойся, - сказал я. - Вот увидишь, все как-нибудь обойдется. Может быть, этот проклятый ветер сейчас прекратится!
      - Они, наверное, заблудились. - Теперь она уже плакала в голос.
      - Здесь нельзя заблудиться, - сказал я. - Налево гора, на нее, даже если захочешь, не заберешься, а направо пропасть. - Я как вспомнил о пропасти, мне сразу нехорошо стало.
      Мы больше не разговаривали. Просто лежали и постепенно замерзали.
      Кажется, я задремал, потому что не сразу понял, что происходит, когда Сабир потянул меня за плечо.
      - Здесь недалеко, - прокричал он мне на ухо, - расщелина, поместимся все как-нибудь! Идите за мной!
      - А где Алик? - спросила Кама.
      - Он там стоит, чтобы мы не прошли мимо. Мы на нее случайно наткнулись, она совсем незаметная. Рюкзаки не забудьте. Алика рюкзак я возьму.
      Мы шли по скользкому склону, хватаясь за кустарник, когда он попадался, а там, где его не было, просто ползли. Мне казалось, что конца этому не будет, что Сабир забыл, где эта расщелина, мы так и будем ползти до самого перевала, когда увидел Алика. Он стоял у отвесной, как стена, треснувшей посередине скалы. Здесь ветер дул не так сильно.
      - Пришли, - сказал Сабир.
      - А где же расщелина? - спросила Кама.
      - Вот же! - Алик показал на узенькую щель в скале. - Лезьте. Хотите, я первый. - Он боком протиснулся в нее. - Идите, она глубокая, всем места хватит.
      Что бы мы делали без Сабира? В этой расщелине, хоть она совсем и узкая и нельзя было даже сесть, можно было только стоять боком - спиной упираешься в скалу и носом тоже, - было не холодно, даже тепло, и самое главное - не дул тот проклятый ветер. А воздух в этой расщелине пах землей, не просто землей, а свежей, сырой землей, так она пахнет, когда начинаешь копать ее, чтобы посадить дерево. Я этот запах очень люблю, я его каждую весну вспоминаю, когда в школьном саду сажают деревья. Странно только, что здесь так пахнет.
      - Ты спишь, Кама? - спросил Сабир.
      -- Нет.
      -- А чего молчишь?
      - Думаю, - сказала Камка. - Почему это мы сидим в темноте, когда у нас есть фонарики?
      В темноте гораздо лучше было. Наверх направишь луч или перед собой ничего хорошего, везде стены с зазубринами, и больше ничего. В сторону выхода - снег как бешеный крутится. Направо - чернота непробиваемая, видно, эта щель глубоко идет в глубь горы.
      - Интересно, что там дальше? - сказал Алик. Зря он так сказал, я сразу это почувствовал.
      - Если интересно, пойди посмотри, - сказал Сабир.
      - Иду. - Алик пошел правым боком вперед, держа в вытянутой руке фонарь.
      - Я тоже иду, - сказал Сабир. - Только не торопись, смотри под ноги, а то вдруг очутишься в яме. Пропусти меня. - Это он мне говорит.
      Интересно, как это я его пропущу? Был бы он величиной с кролика или курицу - пожалуйста, а он ведь не кролик и не курица. Допустим, он мимо меня как-нибудь протиснется, а дальше же Кама стоит, которая гораздо полнее меня.
      - Давайте выйдем все втроем наружу, - сказал Сабир, - а потом я первый зайду и пойду за Аликом. Может быть, эта расщелина дальше расширяется, а то до утра стоять придется
      - Алик же пошел, - напомнил я ему. - Он и скажет, расширяется или нет.
      - Лучше заткнись, - сказал Сабир. - Отогрелся, что ли? Раньше тебя что-то совсем слышно не было. А тут вдруг зачирикал.
      Вот он же знает, что Кама все это слышит, а ему все равно, или он даже нарочно меня при ней унижает.
      - Никуда я отсюда не выйду, - сказала Камка, - у меня может быть, уже воспаление легких.
      - Я же сказал - на минутку, - буркнул Сабир, с Камой он всегда разговаривал очень вежливо. Он ни с кем больше так не разговаривает. И все время старается сделать ей что-нибудь приятное, каждому дураку ясно, что он в нее влюбился. - Хорошо бы найти местечко пошире, чем это. На ногах мы долго не выдержим.
      - Если оно есть, Алик найдет, - объявила Камка.
      - Как же, найдет Алик, - еле слышно проворчал Сабир.
      Я понял, что Сабир согласится еще десять дней простоять на ногах, лишь бы Алик без него не нашел чего-нибудь хорошего.
      Вдруг я почувствовал, как Сабир меня хватает за ноги.
      Это он, значит, решил, что там, где мои ноги, можно будет протиснуться. Значит, не сгибаясь, он боком наклонился, как оловянный солдатик, и лег на землю.
      Протиснулся. Я-то молчу. Пожалуйста, мне не жалко. Мне вот только интересно, будет ли молчать Камка, когда он ее за ноги хватать начнет без предупреждения в темноте. Я, например, после одного случая с девчонками очень осторожно веду себя Я шел из школы с Марьям, дочерью дяди Васифа, они недалеко от нас живут, и разговаривал. А потом решил показать ей один фокус. Это очень хороший фокус, всем он очень нравится, сперва, конечно, человек слегка пугается, зато потом ему сразу становится приятно. Значит, идем с Марьям и разговариваем о "разных вещах. Она на три года старше меня и очень здоровая, потому что круглый год ходит на корт на площади Азнефти заниматься теннисом. Я бы тоже ходил, но меня не приняли из-за близорукости. Плаванием, говорят, пожалуйста. Дошли до ворот Вовки Гамрекели, а все знают, что в этом дворе живет злющий-презлющий пес, его даже сам Вовка Гамрик боится, хоть всю жизнь в этом доме прожил. Марьям, как мы дошли до этих ворот, сошла с тротуара и пошла по обочине. Я ее пропустил на полшага вперед и показал ей этот фокус. Он очень простой: надо зарычать и одновременно схватить человека за ногу. Такое впечатление, что тебя собака за ногу ухватила. Я его до Марьям раз десять показывал - всем нравилось, знал бы я, что из этого в одиннадцатый раз получится, я бы так и остановился на десятом. Я зарычал изо всех сил и цапнул ее самыми кончиками пальцев за ногу, за икру. А она взяла и немедленно раскричалась, разревелась посреди улицы. Вот это был фокус! Хорошо, что Гамрика мать, выходя из дома, нас увидела и отвела ее к себе. А с Марьям мы до сих пор не здороваемся. Я первое время здоровался, а потом перестал, не хочет, отвечать - не надо.
      Только Сабир мимо моих ног протиснулся, как мы услышали голос Алика, он сперва спросил, слышим ли мы его, мы хором закричали, что хорошо слышим, тогда он закричал в ответ, чтобы мы шли к нему, потому что он нашел очень удобную пещеру. Он еще сказал, чтобы мы шли совершенно спокойно, по дороге никаких ям нет, он все разведал. Впереди Кама шла, за нею Сабир, а в конце я. Мне даже жалко стало, что пещеру нашел не Сабир. Все-таки это не очень справедливо, человек спас всех, можно сказать, от смерти, и после всего этого пещеру находит другой. А все из-за чего? Из-за того, что Сабир, может быть, петому что он вежливый или заботливый, пропустил в расщелину Камку, а с нею заодно и меня, впереди себя.
      Алика голос, когда он с нами разговаривал, слышался где-то совсем рядом, а идти до него пришлось довольно-таки долго. Хоть и боком, но шагов двести мы сделали. Алик встречал нас у входа. Когда мы вошли в эту пещеру, я обернулся и посветил фонариком на вход в нашу расщелину: отсюда, из пещеры, она выглядела точь-в-точь как снаружи - узкая-узкая щель с неровными краями. Я никогда раньше не бывал в пещерах, но думаю, что эта была очень большая пещера. Даже, когда мы разговаривали не очень громко, сразу же в ответ раздавалось эхо. Я давно мечтал побывать в пещере, мне всегда казалось, что это очень интересно. Я то место, где Том Сойер вместе с Бекки Тэчер заблудился в пещере, несколько раз перечитал. И про Сайруса Смита с его спутниками тоже. А теперь я сам попал в пещеру, но оказалось, что это не так уж и интересно. Голо вокруг и темно. Мы все шли вдоль стены, фонарики освещали четырьмя светлыми кругами вокруг ровный твердый пол. Я направил луч вверх и увидел свисающую с потолка длинную белую сосульку. Почему-то я ей обрадовался.
      - Сталактит, - громко сказал я, показывая на потолок. - А может быть, наоборот, сталагмит? Я сколько ни пытался, так и не запомнил, какие из них сталактиты, а какие сталагмиты. Знаю только, что если сверху свисает сталактит, то снизу ему навстречу обязательно растет такой, только называется сталагмит, или наоборот.
      - Обязательно, - сердито сказал Сабир. - А где же тогда второй, который навстречу, если обязательно?
      - Не знаю, - сказал я. - Может быть, кто-нибудь разрушил его.
      - А разрушенный тогда где?
      - А я откуда знаю! Унесли, наверное, с собой.
      - Через эту щель, что ли?
      - Значит, здесь еще один выход есть.
      - Держи карман шире, - фыркнул Сабир. - Ты что, не чувствуешь, как здесь тепло? Был бы выход, сейчас мы дрожали бы от холода. Забыл, что снаружи делается?! А ты откуда про эти знаешь... как его?
      - Сталактиты и сталагмиты?
      - Про них.
      Надо же было мне лезть с этими сосульками! Сабир ведь терпеть не может, когда при Каме выясняется, что он чего-то не знает.
      - Да ты тоже знаешь, - сказал я. - Просто забыл, наверное... Помнишь, мы по географии проходили?
      - По географии, - хихикнул Алик. - По географии он все знает. Что какого цвета - все может рассказать.
      Сабир тоже хмыкнул, он-то ведь точно знал, что Кама не поймет, в чем дело, она же не из нашей школы.
      - А мне почему-то показалось, что мы их по химии проходили, - сказал он. А ты молодец, память у тебя на пустяки хорошая. А ты, Кама, знала про них?
      - Ничего я не знаю, - сказала унылым голосом Камка. - Я спать хочу.
      - Ты еще немного потерпи, - сказал Сабир. - Мы... - Он так и не договорил, потому что в этот самый момент Кама закричала так, как будто бы ее режут ножом.
      Она бросилась к нам - ко мне и Алику, мы рядом в это время стояли, вцепилась в нас, и сама вся дрожит еще сильнее, чем на тропинке, когда мы замерзали. Я сперва подумал, что она в темноте напоролась на что-нибудь острое, по-моему, и ребята так подумали. Мы спрашиваем, что случилось, а она уже даже не дрожит, а трясется всем телом, и еще в темноте слышно, как у нее зубы стучат, но молчит. Потом на секунду перестала стучать зубами и говорит таким голосом, как будто ей кто-то горло сжимает.
      - Там скелет спрятался! - пальцем показывает, а сама боится в ту сторону голову повернуть. - На меня смотрел.
      Перепугался я страшно. И ведь знаю, что никакие скелеты на человека смотреть не могут, а уж в пещере прятаться и подавно, знаю, что Камке, конечно, привиделось это, а все равно жутко стало - никакими словами не передать. Стою и чувствую, как руки и ноги у меня похолодели. По-моему, Алик тоже испугался, я это почувствовал, когда он заговорил:
      - Это тебе показалось; Я тебе точно говорю - показалось. - А у самого голос дрожит.
      Один Сабир не испугался. Ни капли не испугался.
      - Сейчас посмотрим, какой это там на тебя скелет смотрел. - И повел фонарем в ту сторону, куда Кама показывала.
      И тут мы вес трое заорали изо всех сил - Кама, я и Алик. Он, правда, потом говорил, что не кричал, но мы все слышали, как он заверещал от страха. Я сам слышал своими ушами, как он сперва закричал, а потом сказал дрожащим голосом: "Мамочка!" Но громче всех, что правда, то правда, заорал я. Сразу, после того как закричал, я хотел, куда-нибудь убежать подальше, куда глаза глядят, даже рванулся с места, но сразу же остановился. Вокруг, куда ни глянь, была темнота, я ее уже боялся самым жутким страхом. Весь этот шум поднялся из-за того, что мы все одновременно видели скелет, и он тоже смотрел на нас и улыбался.
      - Эх вы, - сказал Сабир, - скелета испугались. Идите, идите сюда, не бойтесь. На этом скелете какая-то форма надета.
      Мы подошли ближе, хотя и очень не хотелось, и все трое направили свет фонарей на скелет. Он сидел на земле, привалившись спиной к стене. Теперь нам стало ясно, что мы видели только череп скелета, потому что он был одет в остатки какой-то формы вроде комбинезона, но с погонами. Из рукавов высовывались белые кости рук. Мы посветили по сторонам н увидели, что здесь устроено что-то вроде мастерской. По стенам стеллажи, ящики всякие сложены на полу. И на всех на них какие-то надписи на совершенно непонятном языке.