После этого я перешел на службу к аль-Малику аль-Адилю Нур ад-Дину, да помилует его Аллах. Он написал аль-Малику ас-Салиху , прося его отправить моих жен и детей, которые остались в Мисре. Аль-Малик ас-Салих хорошо обходился с ними, но он вернул гонца обратно с извинением, что боится за них из-за франков. Мне он написал: «Возвращайся в Миср. Ты ведь знаешь, какие у нас с тобой отношения. Если же ты не расположен к живущим во дворце, тогда отправляйся в Мекку. Я пришлю тебе грамоту, которой дам в управление город Ассуан , и дам тебе подмогу, чтобы ты был в состоянии воевать с абиссинцами. А Ассуан ведь один из пограничных мусульманских городов. Я пришлю к тебе туда твоих жен и детей».
      Я посоветовался с аль-Маликом аль-Адилем и старался узнать его мнение. Он сказал мне: «О Усама, ты не верил себе, когда спасся из Мисра с его смутами, а теперь опять вернешься туда. Жизнь слишком коротка для этого! Я пошлю к королю франков взять пропуск для твоей семьи и отправлю кого-нибудь привезти их». [81]
      И он, да помилует его Аллах, послал взять у короля пропуск, действительный на суше и на море.
      Я послал пропуск со своим слугой вместе с письмом аль-Малика аль-Адиля и моим к аль-Малику ас-Салиху. Аль-Малик ас-Салих отправил мою семью на собственной барке в Дамиетту , снабдив их всем необходимым, деньгами и припасами, и дал свои распоряжения относительно их. От Дамиетты они отплыли на франкском судне. Когда они приблизились к Акке , франкский король, да не помилует его Аллах, послал в маленькой лодке отряд своих людей, которые подрубили корабль топорами на глазах наших людей. Король, приехавший верхом, остановился на берегу и приказал разграбить все, что было на корабле. Мой слуга добрался к королю вплавь, захватив с собой пропуск, и сказал ему: «О король, господин мой, не твой ли это пропуск?» – «Верно, – ответил король, – но обычай мусульман таков: когда судно потерпит крушение у берегов их страны, жители этой страны грабят его». – «Что же, ты возьмешь нас в плен?» – спросил мой слуга, и король отвечал: – «Нет». Он, да проклянет его Аллах, поселил их всех в одном доме и велел обыскивать женщин, пока у них не отобрали все, что с ними было. На судне они захватили украшения, сложенные там женщинами, платья, драгоценные камни, мечи и оружие, золото и серебро, приблизительно на тридцать тысяч динаров. Король забрал все это и выдал им пятьсот динаров со словами: «С этим вы доберетесь до вашей страны». А их было, мужчин и женщин, около пятидесяти душ.
      В то время я находился вместе с аль-Маликом аль-Адилем в земле царя Масуда в Рабане и Кайсуне . [82]
      Опасение моих детей, детей моего, брата и наших жен облегчило мне пропажу погибшего имущества. Только гибель книг – а их ведь было четыре тысячи переплетенных великолепных сочинений – останется раной в моем сердце на всю жизнь. Такие бедствия потрясают горы и губят богатства, но Аллах, да будет ему слава, возмещает все в своей благости и увенчивает все своей милостью и прощением. Эти большие несчастья, свидетелем которых мне пришлось быть, присоединились к бедствиям, которые я сам испытал, но в которых моя душа уцелела до исполнения жизненных пределов, хотя я разорился вследствие гибели моего имущества. В промежутках между этими бедствиями я принимал участие в войнах с неверными и мусульманами, которых мне не счесть. Я расскажу о тех удивительных событиях, которых был свидетелем или в которых участвовал во время этих войн, о том, что придет мне на память. Упрека в забывчивости не заслуживает тот, над кем прошло уже много лет. Она ведь наследие сынов Адама от их отца, да будет над ним благословение и мир . [83]

      Мне довелось быть свидетелем того, как горды наши, всадники и как они подвергают себя опасности. В то время мы сошлись с Шихаб ад-Дином Махмудом ибн Караджей, властителем Хама . Наша война с ним была перемежающейся: войска стояли друг против друга, и только отдельные бойцы соперничали между собой. Ко мне подъехал один из наших прославленных конных воинов, по имени Джум‘а, из племени Бену Нумейр . Он плакал. «Что с тобой, о Абу Махмуд? – спросил я. – Время ли теперь плакать?» Он отвечал: «Меня ударил копьем Серхенк ибн Абу Мансур». – «Что же из того, что Серхенк ударил тебя?» – спросил я. «Ничего, – сказал Джум‘а, – кроме того, что мне нанес удар такой человек, как Серхенк. Клянусь Аллахом, для меня легче смерть, чем то, что он меня ударил, хотя он только воспользовался моей рассеянностью и напал на меня врасплох». Я принялся успокаивать его и умалять в его глазах важность дела, но он повернул голову своей лошади обратно. «Куда ты, о Абу Махмуд?» [84]– спросил я. «К Серхенку! – воскликнул он. – Клянусь Аллахом, я непременно ударю его копьем или сам умру прежде него».
      Он не показывался некоторое время, а я отвлекся тем, кто был против меня. Затем Джум‘а возвратился со смехом: «Что ты сделал?» – спросил я его. Он ответил: «Я ударил его и, клянусь Аллахом, я бы наверное сам погиб, если бы не нанес ему удара». Джум‘а бросился на Серхенка среди его товарищей, ударил его копьем и вернулся.
      Вот стихотворение, в словах которого можно видеть намек на Серхенка и Джум‘у.
 
О создание Аллаха! ты не думаешь о мстителе, жаждущем расплаты и лишенном сна от гнева.
Ты пробудил его, а сам заснул. Он же не спит от ярости против тебя, да и какой сон у пылающего местью?
Если дни дадут власть над тобой, то ведь может когда-нибудь случиться, что и тебе отмерят полной мерой.
 
      Этот самый Серхенк был одним из наиболее прославленных предводителей курдских всадников, но только он был юноша, а Джум‘а – зрелый муж. У него было благоразумие его возраста и преимущество в доблести.
      Поступок Серхенка напоминает то, что сделал Малик аль-Харис Аштар с Абу Мусейка Ийядитом. А именно, когда во дни Абу Бекра «правдивого» , да будет над ним милость Аллаха, арабы отпали от истинной веры и Аллах, да будет он превознесен, внушил Абу Бекру войну с ними, он снарядил войска против отпавших бедуинских племен. А Абу Мусейка Ийядит был вместе с Бену Ханифа. Это были истые львы среди прочих арабов по своей силе. Малик аль-Аштар был в войске Абу Бекра, да помилует его Аллах. Когда войска стали друг против друга, Малик выступил вперед между рядами и закричал: «Эй, Абу Мусейка!» Тот вышел к нему, и Малик сказал: «Горе тебе, о Абу Мусейка! [85]После ислама и чтения Корана ты вернулся к неверию!» – «Отстань от меня, о Малик! – ответил ему Абу Мусейка. – Они запрещают вино, а я не могу утерпеть без него». – «Согласен ли ты на единоборство?» – спросил Малик. «Да», – сказал Мусейка. Они столкнулись копьями и сшиблись мечами. Абу Мусейка ударил Малика, рассек ему голову и выворотил веко. Вследствие этой-то раны его и стали называть аль-Аштар . Он вернулся к своему лагерю, обхватив руками шею лошади. Около него с плачем собрались родственники и друзья. Малик сказал одному из них: «Вложи мне в рот твою руку». Тот положил палец ему в рот, и Малик укусил его так, что этот человек скорчился от боли. «Нет опасности для вашего товарища, – сказал Малик. – Ведь говорится: „Когда целы зубы, цела и голова“. Наполните ее (он разумел рану) мелкой мукой и перевяжите тюрбаном». Когда ее наполнили и перевязали, Малик воскликнул: «Подайте сюда мою лошадь!» – «Куда ты?» – спросили его. «К Абу Мусейка», – ответил он. Он выступил между рядами и закричал: «Эй, Абу Мусейка!» Тот выехал к нему с быстротой стрелы, и Малик нанес ему рану в плечо, разрубив его до самого седла, и Абу Мусейка умер. Затем Малик вернулся в свой лагерь и провел сорок дней, не будучи в состоянии двигаться. Потом он выздоровел и оправился от этой раны. [86]

      Я был свидетелем опасения одного раненого, хотя думали, что он уже погиб. Мы сражались с передовыми конными отрядами Шихаб ад-Дина Махмуда ибн Караджи . Он пришел в нашу землю и устраивал нам засады.
      Когда мы стояли друг против друга, наша конница рассеялась по сторонам. Ко мне подъехал один из всадников нашего войска по имени Али ибн Селям нумейрит и сказал: «Наши товарищи разъехались; если враги нападут на них, они их погубят». – «Задержи моих братьев и родственников, пока я не верну наших товарищей», – ответил я.
      «О эмиры! – закричал Али. – Дайте ему вернуть людей и не следуйте за ним: иначе враги нападут на них и опрокинут». Эмиры ответили: «Пусть едет». Я выехал, погоняя коня, с намерением вернуть наших всадников. Противники держались в отдалении, чтобы их завлечь и потом оправиться с ними. Когда же они увидели, что я отослал своих, они бросились на нас, и их воины, бывшие в засаде, вышли. Я был на некотором расстоянии от товарищей и возвратился, чтобы отразить врагов и прикрывать тыл нашего отряда. Я увидел, [87]что мой двоюродный брат Лейс ад-Даула Яхья, да помилует его Аллах, обнажил меч позади моих товарищей на южной стороне дороги, тогда как я был на северной. Мы с ним подъехали к войску врагов. Мимо нас быстро проехал один из их всадников по имени Фарис ибн Зимам. Это был бедуинский герой, пользовавшийся большой славой. Он хотел сразиться с нашими товарищами. Мой двоюродный брат опередил меня и ударил его копьем. Фарис упал вместе с лошадью, а копье треснуло так, что было слышно и мне и всем остальным.
      Мой отец, да помилует его Аллах, послал к Шихаб ад-Дину гонца, которого тот задержал у себя, когда выступил войной против нас. Когда Фарис ибн Зимам был ранен и Шихаб ад-Дин не добился от нас того, чего хотел, он отправил гонца из своего лагеря обратно с ответом относительно того, ради чего тот прибыл, а сам вернулся в Хама.
      «Что же, умер Фарис ибн Зимам?» – спросил я гонца. «Нет, клянусь Аллахом, – ответил тот, – он даже не ранен. Сам я видел, как Лейс ад-Даула ударил его и свалил вместе с лошадью, – продолжал он, – и я слышал треск копья, когда оно сломалось. Когда Лейс ад-Даула занес над ним копье слева, Фарис отклонился в правую сторону, держа в руке копье. Его лошадь упала на это копье, оно попало в яму и сломалось. А Лейс ад-Даула зацепился за всадника своим копьем, и оно выпало у него из рук. То, что я слышал, был треск копья Фариса ибн Зимама. Копье же Лейс ад-Даула принесли Шихаб ад-Дину в моем присутствии. Оно было цело, без единой трещины, а Фарис не был ранен». Я очень удивился его опасению. Этот удар был вроде ударов острого меча, о которых Антара сказал:
 
Кони и всадники знают, что я рассеиваю ряды ударами острого меча.
 
      Войска Шихаб ад-Дина вернулись вместе с теми, кто был в засаде, не добившись при помощи ее того, чего хотели. Предыдущий стих взят из стихотворения Антары ибн Шеддада, в котором он говорит: [88]
 
Я – герой, и половина моего существа принадлежит к совершеннейшему роду племени Абс, а другую половину я защищаю острым мечом .
Когда отряды стоят неподвижно и украдкой наблюдают друг за другом, я оказываюсь лучше тех, кто хвалится своими дядями по отцу и по матери.
Поистине, если бы можно было с чем-нибудь сравнивать судьбу, так лишь с подобными мне, когда они сходят с коня в тесном месте.
Кони и всадники знают, что я рассеивай их ряды ударами острого меча.
Они крикнули: «Спешивайтесь!» – и я спешился. Да и зачем же мне ездить верхом, если я не буду сходить с коня?
 
      Нечто подобное случилось со мной под Апамеей . Наджм ад-Дин Ильгази ибн Ортук , да помилует его Аллах, разбил франков у аль-Балата . Это произошло в пятницу пятого числа первой джумады пятьсот тринадцатого года . Он совершенно уничтожил их, и Роджер, владыка Антиохии , был убит вместе со всеми своими рыцарями. К Наджм ад-Дину отправился мой дядя Изз ад-Дин Абу-ль-Асакир-султан , да помилует его Аллах. Мой отец, да помилует его Аллах, остался в крепости Шейзар. Дядя посоветовал ему отправить меня в Апамею с теми людьми, которые были со мной в Шейзаре. Я должен был собрать местных жителей и бедуинов для грабежа посевов Апамеи. Множество бедуинов присоединилось тогда к нам. Через несколько дней после отъезда моего дяди, глашатай кликнул клич, и я отправился в путь с небольшим отрядом, не достигавшим и двадцати всадников. Мы были уверены, что в [89]Апамее нет конницы, – со мной было очень много всяких грабителей и бедуинов. Когда мы достигли долины Абу-ль-Маймуна и грабители с бедуинами разъехались по полям, на вас выскочило множество франков, к которым в эту ночь прибыло шестьдесят всадников и шестьдесят пехотинцев. Они вытеснили нас из долины, и мы бежали перед ними, пока не догнали людей, грабивших поля. Франки подняли громкий крик, и смерть показалась мне ничтожной по сравнению с гибелью людей, бывших со мной. Я повернулся к одному франкскому рыцарю в первых рядах. Он сбросил с себя кольчугу и тяжелые доспехи, чтобы обогнать нас. Я ударил его копьем в грудь, и он вылетел из седла мертвым. Затем я двинулся на всадников, следовавших за ним, и они отступили. А я был неопытен в сражениях и не участвовал в боях до этого дня . Подо мной была лошадь, точно птица, и я хотел настигнуть франков с тыла, чтобы сразиться с ними, а после ускользнуть от них.
      В последних рядах войска был рыцарь на караковой лошади, похожей на верблюда. Он был в кольчуге и военных доспехах. Я боялся, как бы он не обнажил меч, повернув против меня, пока не увидел, что он пришпорил своего коня, и тот взмахнул хвостом. Я понял, что конь устал, я, бросившись на рыцаря, ударил его копьем. Оно пронзило его тело и высунулось спереди почти на локоть. Я же вылетел из седла из-за легкости своего тела, силы удара и быстроты лошади. Я снова сел на коня и вытащил копье, думая, что убил своего противника. Потом я собрал своих товарищей, которые все были невредимы.
      Со мной был маленький невольник, ведший на поводу мою караковую лошадь. Под ним был хорошенький верховой мул, седло которого было обито серебряной бахромой. Он слез с мула, расседлал его и сел на [90]мою кобылу, которая полетела с ним в Шейзар. Когда я вернулся к товарищам, которые тем временем поймали мула, я спросил о слуге. Мне сказали: «Он уехал». Я понял, что он приедет в Шейзар и встревожит сердце моего отца, да помилует его Аллах. Я позвал одного из воинов и сказал ему: «Поезжай скорее в Шейзар и дай знать отцу, что случилось».
      Когда мой слуга прибыл в Шейзар, отец призвал его к себе и спросил: «Что вы испытали?» – «О господин мой, – отвечал слуга, – на нас напали франки, человек с тысячу, и я не думаю, чтобы кто-нибудь спасся, кроме моего господина». – «Как же спасся твой господин, а другие не спаслись?» – воскликнул отец. Слуга сказал: «Я видел, как он надел доспехи и сел на свою светло-серую кобылу». Когда он рассказывал, прибыл посланный мною всадник и рассказал отцу, как было дело в действительности. Я приехал после него, и отец, да помилует его. Аллах, расспросил меня. «О господин мой! – сказал я. – Это было первое сражение, в котором я участвовал, и когда я увидел, что франки напали на моих людей, смерть показалась мне ничтожной, и я вернулся к франкам, чтобы защитить этих людей или расстаться с жизнью». Тогда мой отец, да помилует его Аллах, сказал словами поэта:
 
Трус бежит, бросив даже свою собственную голову, а храбрец защищает даже тех, кто не принадлежит к его близким.
 
      Мой дядя, да помилует его Аллах, вернулся через некоторое время от Наджм ад-Дина Ильгази, да помилует его Аллах. Ко мне пришел от него гонец с приглашением явиться в обычное время. Я пришел к нему, и вдруг оказалось, что у него находился какой-то франк. Дядя сказал: «Этот рыцарь приехал из Апамеи и хочет посмотреть на всадника, который ударил копьем рыцаря Филиппа. Франки очень удивляются этому удару, так как он в двух местах разорвал края кольчуги, а рыцарь все-таки остался жив». – «Как же он спасся?» – спросил я. Франкский рыцарь ответил: «Удар пришелся в кожу его бедра». – «Да, судьба надежная крепость!» – воскликнул я. Я не думал, что он уцелеет от такого удара. Я считаю, что всякий, кому случится [91]биться копьями, должен прижимать руку с копьем и локоть к своему боку, предоставив коню делать то, что он захочет, во время удара. Ведь если он пошевелит рукой с копьем или вытянет ее, удар не оставит следа и даже царапины.
      Мне пришлось видеть одного нашего всадника, которого звали Бади ибн Талиль аль-Кушейри. Это был один из наших героев. Мы сошлись с франками, и он снял с себя все, что на нем было, кроме легкого платья. Один франкский рыцарь ударил его копьем в грудь и разорвал перепонку, которая находится в груди; копье вышло из его бока, Бади возвратился, я мы думали, что он не доберется до своего места живым. Но Аллах, да будет ему слава, предопределил его спасение. Его рана зажила, но в течение целого года он не мог сесть после того, как лежал на спине, если его кто-нибудь не посадит, взяв за плечи. Потом все то, на что он жаловался, прошло, к нему вернулась прежняя свобода движений, и он стал ездить верхом, как и раньше.
      Слава тому, чья воля проявляется на его тварях, кто дает жизнь и посылает смерть, а сам живет и не умирает, тому, в чьей деснице благо, и кто властен над всякой вещью!
      Среди нас был один ремесленник по имени Аттаб, самый полнотелый и высокий из людей. Раз он вернулся к себе домой и оперся рукой на платье, лежавшее перед ним, намереваясь сесть. В материи была иголка, которая вошла в ладонь, и он умер от этого. Клянусь Аллахом, он стонал в городе, а его стоны были слышны в крепости вследствие его громадности и громкого голоса. Он умирал от иголки, а тот, Кушейри, оправился, хотя копье вошло ему в грудь и вышло из бока: с ним ничего не случилось. [92]

      Владыка Антиохии, да проклянет его Аллах, ополчился на нас в каком-то году со своими всадниками, пехотой и палатками .
      Мы сели на коней и встретили их, полагая, что они станут с нами сражаться. Они пришли, расположились в местности, где обыкновенно устраивали свой лагерь, и засели в палатках.
      Мы вернулись обратно к концу дня, а потом опять выехали, считая, что теперь они сразятся с нами, но они не выходили из своего лагеря.
      У моего двоюродного брата Лейс ад-Даула Яхьи был собран обильный урожай, сложенный поблизости от франков. Он взял своих вьючных животных, желая поехать к месту, где был сложен урожай, чтобы перевезти его. Мы поехали с ним с отрядом в двадцать вооруженных всадников и стояли между ним и франками, пока он сложил весь урожай и уехал.
      Я отъехал в сторону вместе с одним из наших вольноотпущенников по имени Хусам ад-Даула Мусафир, да помилует его Аллах. Мы направились к одному винограднику, [93]где увидели каких-то людей на берегу реки. Когда мы подъехали на заходе солнца к замеченным нами фигурам, оказалось, что это старик в женской ермолке и с ним другой. Хусам ад-Даула, да помилует его Аллах, отличный человек и большой шутник, сказал первому старику: «Что ты здесь делаешь, о шейх?» – «Ожидаю темноты, – ответил он, – и прошу великого Аллаха послать мне лошадей этих неверных». – «О шейх, – сказал Хусам, – не зубами ли ты обрежешь привязи их коней?» – «Нет, вот этим ножом», – ответил старик. Он вытащил из-за пояса нож на перевязи, сверкающий, как искра огня, а старик сам был даже без шаровар. Мы оставили его и уехали. Утром, на заре, я выехал, выжидая, что будет с франками, и вдруг увидел этого старика. Он сидел на камне на моей дороге, и на его бедре и ноге была запекшаяся кровь. «Здравствуй, шейх, – сказал я ему. – Что ты сделал?» Старик сказал: «Я захватил, у них коня, щит и копье, но меня настиг их пехотинец, когда я уже удалился от войска, и вонзил мне копье в бедро, но я убежал от него с лошадью, щитом и копьем». Он так презрительно говорил о своей ране, будто она была у кого-то другого.
      Этот человек, которого звали Замарра-каль, был один из дьяволов-разбойников. Эмир Му‘ин ад-Дин , да помилует его Аллах, рассказывал мне про него следующее. «Как-то давно, находясь в Хомсе , я сделал набег на Шейзар. Под конец дня я вернулся и расположился в одной деревушке в области Хама. А я тогда враждовал с правителем этого города. Ко мне пришло несколько человек, с которыми был какой-то старик. Они заподозрили его, схватили и привели ко мне. Я спросил его: «Кто ты такой, о шейх?» – «О господин мой, – ответил он. – Я нищий больной старик». Он показал свою руку, которая была расслаблена. «Воины взяли у меня двух коз, – продолжал он, – я шел за ними, надеясь, что они окажут мне милость и отдадут коз». Я [94]сказал солдатам: «Постерегите его до утра». Они посадили его между собой, а сами сели на рукава его шубы. Но ночью он воспользовался их рассеянностью, вышел из шубы, оставив ее под ними, и умчался. Наутро солдаты бросились по следам, но он опередил их и убежал».
      Му‘ин ад-Дин продолжал: «Я послал нескольких товарищей по какому-то делу. Когда они вернулись, с ними был один солдат по имени Сауман, который жил в Шейзаре. Я рассказал ему случай со стариком. „Какая досада! – воскликнул Сауман. – Если бы я его настиг: я бы напился его крови. Это Замарра-каль“. – „А что у тебя с ним было?“ – спросил я. Сауман ответил: „Франки обложили однажды Шейзар. Я вышел побродить вокруг них, чтобы попытаться украсть у них лошадь. Когда мрак сгустился, я пошел к стойлу лошадей, бывшему передо мной. Вдруг вижу, сидит этот старик. „Куда ты?“ – спросил он. „Возьму коня из этого стойла“, – ответил я. „Что же, я для того с вечера смотрю за ними, чтобы ты взял коня?“ – воскликнул он. „Не болтай“, – сказал я. Но старик вскричал: «Ты не пройдешь! Клянусь Аллахом, я не дам тебе ничего взять“.
      Я не обратил внимания на его слова и направился к стойлу. Тогда старик вскочил на ноги, закричал во весь голос и пошел за мной. Я ему как следует ответил, но он вопил до тех пор, пока на меня не выскочили франки. Сам он умчался, а меня франки гнали перед собой, пока я не бросился в реку. Я уже думал, что не спасусь от них. Если бы я его догнал, я бы выпил его кровь. Это великий грабитель, и он шел за войском только для того, чтобы украсть что-нибудь». Сауман говорил: «Кто увидит этого старика, подумает, что он не украдет из его дома и хлебной лепешки!»
      Что же касается до удивительных краж, то у меня служил человек по имени Али ибн Дудавейх из какой-то деревни. Однажды франки, да проклянет их Аллах, осадили Кафартаб . Этот город принадлежал в то время Садах ад-Дину Мухаммеду ибн Айюбу аль-Ягысьяни , [95]да помилует его. Аллах. И вот этот Али ибн Дудавейх вышел побродить вечером вокруг лагеря франков. Он забрал у них коня, сел на него, и вскачь выехал на нем из лагеря. Вдруг он услыхал за собой шум. Предположив, что кто-нибудь погнался за ним верхом, он поскакал еще быстрее, но шум сзади него не прекращался. Он проскакал целых два фарсаха , а шум все слышался позади. Тогда он обернулся посмотреть, что такое сзади него во мраке. Оказалось, что это мул, привыкший к его лошади, оборвал свою узду и последовал за нею. Али остановился, обвязал своим поясным платком голову мула и захватил его. Наутро он был у меня в Хама с конем и мулом. А этот конь оказался одним из самых породистых, красивых и быстроногих.
      Однажды я был у атабека , который осаждал Рафанийю . Он позвал меня и сказал: «О Усама, что это у тебя за лошадь, которую ты спрятал?» До него, уже дошли слухи об этой лошади. «Нет, клянусь Аллахом, господин мой! – ответил и. – У меня нет никакой спрятанной лошади. Вое мои лошади в войске». – «А франкская лошадь?» – спросил он. «Она здесь», – ответил я. «Пошли привести ее», – приказал атабек. Я послал привести ее и сказал слуге: «Пойди с ней в конюшню». – «Оставь ее пока у себя», – сказал атабек. На следующее утро он участвовал на ней в гонках и опередил всех. Потом он вернул лошадь в мою конюшню и вновь требовал ее из города, гонялся на ней и опережал. Потом я перевел ее к нему в конюшню. [96]

      Я участвовал в боях, возникших по истечении перемирия . У нас был один воин по имени Рафи аль-Киляби, знаменитый всадник. Мы сражались тогда с сыновьями Караджи . Они собрали и снарядили против нас туркмен и других воинов. Мы дали им развернуться на расстоянии от города, но их оказалось очень много против нас, и мы повернули назад, причем одна часть войска прикрывала другую. Этот Рафи был среди тех, кто защищал тыл. Он был одет в кольчугу, и на голове его был шлем без забрала. Он обернулся, ища случая напасть на противников, и вдруг острая стрела вонзилась ему в глотку и разорвала ее. Рафи упал на месте мертвый. [97]