50 знаменитых - 50 знаменитых авантюристов

Оноре, влюбленный как никогда ранее, убедил ее бежать с ним в Швейцарию. Оттуда пара переехала в Голландию, где Мирабо предложили работу переводчика с английского и немецкого. Кроме того, беглец подрабатывал написанием статей. Здесь же он создал еще один свой трактат, в котором выразил протест против государственной тирании. Но над головой влюбленных уже сгущались тучи. Оскорбленный в своих чувствах, де Моннье выдвинул обвинение против сбежавшей супруги. По решению суда ее объявили в розыск. К тому же отец самого Мирабо не желал успокаиваться и вновь натравил на него полицию. Вскоре влюбленные были схвачены, Софию заточили в монастырь, где ей предстояло оставаться до конца жизни. Что же касается Оноре, то его отправили в Венсеннскую тюрьму. Ослепленный жаждой мщения, де Моннье подал на него жалобу в парламент, и на очередном заседании Мирабо был приговорен к смертной казни, хотя такая мера наказания в отношении его была незаконна: София сама, добровольно последовала за любимым за границу, так что ни о каком похищении речь не шла.

Исполнение приговора все время откладывалось, и таким образом в тюрьме Оноре просидел три года. Поначалу заключенному не позволяли писать, но вскоре предоставили ему бумагу и чернила, оговорив при этом, что все написанное будет обязательно просматриваться полицией. В эти годы из-под пера Мирабо вышли письма к Софии, несколько романов, политических трудов и очерков. Свободу необузданный аристократ получил только накануне своего тридцатилетия. Он все же сумел добиться отмены смертного приговора и даже возложить на де Моннье, по чьей милости и был осужден, все судебные издержки.

Вскоре, в 1783 году, Оноре пришлось отстаивать свои права на еще одном судебном процессе, затеянном женой, который завершился не в его пользу. Тогда же Мирабо принял участие в тяжбе между собственными родителями. Дело разбиралось в парижском парламенте, где бунтарь столь яростно ополчился на существующий строй, что вскоре после выступления вынужден был покинуть Францию. Оноре вернулся в Голландию, где познакомился с госпожой де Нера, оказавшей ему внимание и поддержку в трудные минуты жизни. Мирабо очень привязался к этой сильной и уравновешенной женщине, разделявшей его убеждения. Несколько позже он усыновил ее ребенка от первого брака.

В 1784 году этот ярый сторонник государственных преобразований переехал в Лондон, где был принят в лучшее политическое и литературное общество. В Париж он возвратился спустя еще год, а уже в 1786 году его с тайным поручением послали в Пруссию. Мирабо должен был составить отчет о впечатлении, произведенном смертью Фридриха Великого, составить мнение о его преемнике и подготовить почву для займа. Поручение это было выполнено блестяще, министр Калонн получил от посланника 66 писем, которые содержали интересные наблюдения, остроумные выводы, сатирические очерки. Королю Вильгельму II Оноре также отправил письмо с советами относительно необходимых государственных реформ. По возвращении во Францию неутомимый борец за идеи издал брошюру, в которой горячо нападал на Калонна и Неккера. Видимо, именно из-за этого Мирабо не выбрали в собрание нотаблей и вынудили уехать в Тонгр. Там он выпустил еще несколько брошюр, ставших впоследствии основой для знаменитой Декларации прав.

В Провансе уже получивший известность оратор принял участие в первом собрании аристократов своего округа. Однако к заседанию было решено допускать только дворян, имеющих поместья; тогда Мирабо обратился к третьему сословию, поддержав его требование об отмене сословных привилегий. Его нелицеприятные отзывы о высших кругах общества послужили толчком к обретению им бешеной популярности. Вскоре Оноре Рикети был избран представителем на собраниях нескольких крупных городов и стал одним из авторитетнейших вождей революции. Народ его почти боготворил и беспрекословно ему подчинялся. Мирабо принимал деятельное участие в Учредительном собрании, в разработке Декларации прав человека и гражданина, Конституции. Несмотря на свои реформистские наклонности, трибун на протяжении всей своей жизни оставался убежденным монархистом. Он считал, что правительство является гарантом общества от анархии, обеспечивает безопасность и стабильность общественной и политической жизни государства, охраняет собственность и свободу граждан. Но для этого необходимо, чтобы правительство было сильным, что, в свою очередь, возможно лишь в том случае, если правительственная линия соответствует требованиям большинства населения. Как раз это условие во Франции и не выполнялось: между политической системой Людовика XIV и французским народом пролегла настоящая пропасть. Мирабо утверждал, что единственный выход из создавшегося положения – преобразование всей системы. Этот избранник народа обосновывал необходимость снятия ответственности с короля, возложения ее на министерства и назначения министров из среды депутатов.

Трибун пользовался огромной популярностью в среде радикальных парижских революционеров, однако сам при этом стремился занять министерский пост, чтобы способствовать укреплению королевской власти и сдержать нарастание революционной анархии. В то же время Мирабо выступил на королевском заседании с краткой, но очень веской и убедительной речью, в которой потребовал от собрания не подчиняться распоряжению доверенного лица монарха и, во избежание расправы за неповиновение, декретировать неприкосновенность своих членов. Популярность Оноре после этого выступления становится беспрецедентной. В начале июля 1789 года он предложил королю потребовать удалить иностранные войска, угрожавшие столице, одновременно указав ему на необходимость создания собственной национальной гвардии. Однако все это не привело к желаемому. А после смут в Париже, последовавших за взятием Бастилии, Мирабо выступил с яростным протестом против насилия, которое, по его мнению, могло только запятнать свободу. Он утверждал, что общество попросту распалось бы, «если бы толпа приучилась к крови и беспорядкам, приучилась ставить свою волю выше всего и бравировать законы». В конце июля Мирабо также добивается запрещения перлюстрации писем, хотя Робеспьер и высказал свои возражения по этому вопросу. Оноре убеждал общественность и в пользе выкупа церковной десятины, считая ее субсидией, которая может помочь выплачивать жалованье должностным лицам. Слово «жалованье» тогда было не в чести, но противникам пришлось проглотить его после знаменитой фразы трибуна: «Я знаю только три способа существования в современном обществе: надо быть или нищим, или вором, или получать жалованье». Декларация прав была, фактически, детищем Мирабо, но он настаивал, чтобы окончательная ее редакция была отложена. Оноре считал, что этот документ должен составить первую главу Конституции, так что вначале нужно выработать ее основные положения, иначе декларация может противоречить содержанию остальной части документа. Это требование повлекло за собой серьезные нападки на трибуна, которого обвинили в том, что он хочет, чтобы собрание принимало противоречащие друг другу решения.

Тем временем в стране царили анархия и голод. При дворе начали готовить контрреволюционное выступление. Мирабо, как никто другой, понимал опасность разрушения старого строя прежде, чем будут созданы прочные основы нового. Он надеялся привлечь на сторону преобразований двор, тем самым связав воедино все партии. При этом трибун предлагал двору вполне конституционный образ действий. Реформатор представил также проект учреждения министерства, находящегося в прямом подчинении у собрания и включающего в ряды служащих всех наиболее выдающихся деятелей. В конце концов ему удалось наладить постоянную тайную связь с королевским двором. С 1790 года Мирабо регулярно передавал Людовику записки, в которых предлагал планы спасения монархического строя во Франции. По его мнению, для этого было достаточно признать новую Конституцию, разумно руководить общественным мнением через газеты и сплотить вокруг себя армию. Король, в свою очередь, оценив старания трибуна, обязался взамен оказываемых услуг погасить все долги Мирабо (более 200 тыс. франков), выплачивать ему ежемесячно по 6 тыс. ливров, а по окончании сессии передать миллион франков. Оноре с чистой совестью согласился на эту сделку, так как считал себя министром, получающим плату за труды. Вообще, Мирабо был весьма последовательным в своей деятельности, несмотря на попытки связать в единое целое двор и парламент, которые не были поняты его современниками. Он никогда не изменял своим личным убеждениям, часто действуя вопреки мнению короля и его сторонников. Фактически Оноре поддерживал монархию, при этом непостижимым образом сохраняя верность революции. Значение деятельности Мирабо может подчеркнуть тот беспорядок, который возник после его смерти.

Однако в массы просочился грязный слушок о его «великой измене» и продажности. Положение народного любимца становилось все более двусмысленным. Напряженная деятельность, работа, среди которой не находилось места отдыху, непонимание сторонников, сплетни во второй половине 1790 года привели к резкому ухудшению здоровья Мирабо. Он стал плохо видеть, глаза болели. Вскоре его начали мучить длительные приступы острых болей в животе. Его лечили, но безуспешно. Тогда врачи стали утверждать, что у Мирабо «болезнь крови», и начали проводить частые кровопускания. В начале 1791 году здоровье трибуна, казалось, пошло на поправку, но в марте вдруг наступило резкое ухудшение. И все же тяжелые приступы боли не смогли оторвать его от деятельного участия в делах революции. За шесть дней до смерти Мирабо сказал Ла Марку: «Ваше дело выиграно. А я мертв». С этого времени он был уже не в состоянии покидать дом. Врачи поставили ему новый диагноз: острая дизентерия. Больному становилось все хуже, боли нарастали. Когда эскулапы поняли, что источником их является запущенный перитонит, было уже поздно: болезнь не поддавалась ни хирургическим, ни каким бы то ни было иным видам лечения. Несчастному постоянно давали опий, пытаясь хоть на время заглушить боль. А сам Мирабо жадно вдыхал весенний воздух – в последний раз. Когда парижане узнали, что трибун умирает, они собрались в огромные толпы, часами безмолвно простаивая под окнами его дома. Чтобы не нарушать покой умирающего, улицу Шоссе д’Антен засыпали толстым слоем песка – для смягчения звука колес проезжающих колясок. 1 апреля у больного начались такие боли, которые уже не могли заглушить никакие лекарства. Но утром 2 апреля Мирабо почувствовал некоторое облегчение, с трудом подтянулся на руках наверх, устроившись поудобнее на подушках, глубоко вздохнул и сказал: «Спать, спать, спать…» Это были его последние слова. Он закрыл глаза и сразу же заснул. Но этот сон перешел в смерть.

Мирабо умер в разгар своей деятельности, 2 апреля 1791 года. Ему только исполнилось 42 года. Он работал до самого конца, хотя состояние его здоровья требовало полнейшего покоя. Его трагическая смерть, вызванная ошибкой врачей, заставила замолчать его недругов и клеветников.

Весь Париж присутствовал на похоронах своего великого сына. Национальное собрание постановило захоронить тело знаменитого оратора в соборе Св. Женевьевы, объявленном Пантеоном великих людей. Мирабо был первым, кто удостоился такой чести.

Его прах был похоронен с величайшими почестями. Однако через полтора года, 10 августа 1792 года, в знаменитом «железном шкафу» Людовика, во дворце, были найдены все записки Мирабо. Его проекты спасения монархии стали достоянием гласности, в результате чего революционеры публично назвали его предателем и обвинили в «двойной игре». Останки трибуна, еще недавно с такой пышностью захороненные в Пантеоне, вынесли из усыпальницы великих людей, а на их место уложили останки Марата. Прах же великого трибуна революции перенесли на кладбище казненных, в предместье Сен-Марсо.

УГРЮМОВА МАРИЯ ТЕРЕЗА

(род. в 175? г. – ум. после 1830 г.)

Авантюристка, ставшая причиной крупного политического скандала в Польше. Она сумела посеять раздор между представителями партии короля и сторонниками князя Чарторыского, обвинив каждую из сторон в заговоре с целью убийства. Клеветнические доносы Марии Терезы едва не погубили репутацию многих видных дворян XVIII века, включая короля Польши Станислава Августа Понятовского. После судебного процесса была выставлена к позорному столбу, заклеймена и осуждена на вечное заточение.

Все, что известно о Марии Терезе Угрюмовой, мы знаем только с ее слов. Эта молодая очаровательная женщина, с большим успехом пользовавшаяся своим обаянием и незаурядным даром убеждения, возникла словно из ниоткуда. Картину ее жизни, напоминающую не то любовный роман, не то драму, представители петербургского высшего света составили из случайных фраз. Выходило, что Угрюмова родилась в Голландии, в дворянской семье де Нери. Была замужем за неким Леклерком, который из любви к ней похитил у ювелира огромный бриллиант, был схвачен и отправлен на виселицу. После его смерти Мария Тереза обзавелась любовником. Но их союз не был долгим: приревновав возлюбленную к королю Франции, тот вызвал монарха на дуэль. Подосланные убийцы зарезали пылкого юношу, чтобы не допустить поединка. Несчастная вдова осталась совершенно одна. Но тут на ее пути встретился пожилой барон фон Лаутенбург, который постарался сделать все возможное, чтобы утешить несчастную женщину в ее горе. Ценя его чувства, Мария Тереза скрытно обвенчалась с ним. Но барон, чье здоровье давно уже оставляло желать лучшего, не вынес накала страстей и умер прямо в ее объятиях. Наследники, не поверившие в искренность чувств новобрачной, оставили ее без всяких средств к существованию.

Несмотря на некоторую экстравагантность биографии (или благодаря ей – ведь люди падки на все необычное), баронессу фон Лаутенбург в свете приняли радушно. Она бегло говорила на трех языках (французском, английском и немецком), знала музыку, прекрасно танцевала, отличалась живым умом. Наконец, была просто очаровательна. Так что усомниться в ее прошлом никто и не подумал. Вскоре баронесса нашла себе пару в лице коллежского асессора Угрюмова. Этот гражданский чин соответствовал воинскому званию «майор», и впоследствии Угрюмову стали называть «майоршей».

Вскоре мужа назначили на службу в Варшаву, поскольку в Речи Посполитой в то время находилось немало российских войск и гражданских учреждений. Мария Тереза поехала вместе с ним. В то время Польшей правил король Станислав Август Понятовский. Некогда он был фаворитом Екатерины Великой, и польский трон достался ему в качестве воистину царского подарка. Разумеется, у вельможных патриотов была своя кандидатура – князь Адам Чарторыский. Он был претендентом № 1 и по рождению, и по богатству. Поэтому неудивительно, что князя Адама с детства готовили к роли короля Польши. Так что к ставленнику Екатерины отношение было довольно прохладным. До появления на сцене майорши Угрюмовой между Чарторыским и Понятовским (и их сторонниками) сохранялся своего рода вооруженный нейтралитет. Но вскоре разразилась буря, центром и направляющей силой которой стала Мария Тереза.

В 1782 году майорша Угрюмова нанесла визит графу Августу Мошинскому, известному стороннику короля. Пропуском и рекомендацией стала располагающая внешность авантюристки. Первая же фраза прекрасной пани повергла Мошинского в глубочайшее изумление. Гостья утверждала, что против короля готовится заговор и ей необходимо срочно встретиться с Его Величеством. Оправившись от шока, граф попытался разузнать подробности, но Угрюмова сказала, что сообщит их только королю…

При встрече с Понятовским она перечислила руководителей заговора: графа Браницкого, графа Понинского и Тизенгауза. Подробностей о времени, способе действия заговорщиков и прочих деталях она сообщить не смогла. Поначалу король решил, что имеет дело с очередной авантюристкой, рассчитывающей на вознаграждение за донос. Однако Мария Тереза отказалась от 50 дукатов, которые король предложил ей за информацию. Ему пришлось силой положить деньги в ее сумочку. После ухода Угрюмовой король задумался. Само существование заговора было вполне возможным. Но действующие лица, которых назвала майорша, были преданными сторонниками Екатерины. Как сказали бы сегодня, у них отсутствовал мотив… И Понятовский благополучно забыл о странном визите.

Вскоре Мария Тереза вновь появилась в доме Мошинского. На этот раз она почти прямо попросила денег, которые были нужны для того, чтобы раскрыть заговор. По словам Угрюмовой, для этого необходимо было поехать в Литву, и на дорожные расходы ей требовалось двести дукатов. Граф ответил, что не располагает такой суммой, и вежливо проводил гостью. После этого два года об Угрюмовой ничего не было слышно.

В 1784 году Мария Тереза вновь напомнила о заговоре, на этот раз – королевскому камердинеру Рыксу. Правда, роли действующих лиц несколько изменились: Тизенгауз был представлен как ее любовник, а главным злоумышленником объявлен князь Адам Чарторыский. По словам Угрюмовой, он уже отдал своим сообщникам приказ убить Станислава Августа при первой же возможности. Это звучало более правдоподобно, и камердинер настолько растерялся, что даже не предложил вознаграждения за информацию.

Через три месяца неугомонная майорша решила сменить аудиторию. А заодно – и сюжет своего повествования. 11 января 1785 года она, благодаря посредничеству английского негоцианта Вильяма Тейлора, живущего в Варшаве, встретилась с князем Чарторыским. Угрюмова, вся в слезах, поведала князю, что камердинер Рыке и генерал Комажевский пытались склонить ее к покушению на его жизнь. Рыке будто бы предлагал завлечь Чарторыского в любовные сети и, измучив его любовными играми, заколоть во сне кинжалом. А генерал предлагал подсыпать в вино яд. Пакетик она принесла с собой в кармане. Свое появление у предполагаемой жертвы майорша объясняла на удивление просто и логично: «Я согласилась для виду, однако убийцей быть не хочу, и потому я здесь…» Князь Адам поначалу не поверил. Он предложил Угрюмовой двести дукатов, если она признается, что все сказанное ею – вымысел. Но Мария Тереза продолжала свою линию. Она изобразила, что страшно оскорблена предложением Чарторыского и его недоверием к ее рассказу. А попутно упомянула, что Рыке обещал ей тысячу дукатов единовременно, пятьсот дукатов ежегодной пожизненной пенсии, а также поместье, лишь бы она выполнила поручение. Князь склонился к мысли, что лучше поверить гостье, но попросил ее изложить все сказанное на бумаге. Она согласилась, записала свой рассказ и подписалась: Мария Тереза, майорша д’Угрюмова, рожденная баронесса фон Лаутенбург. Довольно странно – ведь, по ее же словам, при рождении она носила фамилию де Нери…

Князь, как и королевский камердинер, не дал за информацию ни гроша. Хотя пообещал, что в будущем у нее не будет причин жаловаться. Письменное свидетельство заставило его почти поверить в историю с заговором, но дело было настолько щекотливым, что требовало более веских доказательств. И Чарторыский предложил Угрюмовой вывести Рыкса на чистую воду. Для этого Мария Тереза пригласила камердинера к себе, спрятав князя Адама и его друзей в соседней комнате. Они внимательно прислушивались к каждому слову светской беседы. Но майорше, при всей ее изворотливости, никак не удавалось перевести разговор в необходимое русло. Наконец она решила действовать «в лоб» и спросила, не желает ли Рыке, чтобы она отравила Чарторыского. Камердинер успел сказать только одно слово: «Браво!». В комнату сразу же ворвались друзья князя. Рыке и майорша были арестованы. Его отправили за решетку, а очаровательную доносчицу поселили в доме княгини Любомирской, которая жалела несчастную жертву обстоятельств, стремилась утешить ее и даже подарила 500 дукатов.

Чарторыский использовал сложившиеся обстоятельства с немалой пользой для себя и своих сторонников. Он затеял уголовный процесс против Рыкса и Комажевского, создавший в Польше взрывоопасную политическую ситуацию. Его сторонники на каждом углу говорили о том, что правящий король неоднократно пользовался услугами наемных убийц, устраняя неугодных. В качестве основного исполнителя «заказов» называли майоршу Угрюмову. В одной из брошюр, вышедших вскоре после начала процесса, был опубликован поименный список предыдущих шестнадцати жертв. Сторонники короля не оставались в долгу и клеймили Чарторыского как изменника, покушавшегося на престол. Екатерина Великая была крайне озабочена. Непопулярность в народе ее бывшего фаворита могла закончиться нанесением серьезного ущерба российской политике в Польше. Она слала русскому послу в Варшаве депешу за депешей, требуя от него употребить все средства для того, чтобы «ненавистное дело майорши» было улажено. Какими путями действовал посол – остается загадкой. Однако во время процесса было установлено, что все действия Угрюмовой и ее утверждения не имеют под собой реальной почвы. Никакого заговора не было. Яд в пакетике – фантазия зарвавшейся авантюристки. Подстрекательство к преступлению – клевета. Впечатление подкреплялось еще и тем, что показания Угрюмовой и всех остальных абсолютно не стыковались между собой.

Немаловажную роль сыграло и то, что майорша оказалась вовсе не той, за кого себя выдавала. Опасаясь международного скандала, об Угрюмовой осторожно навели справки. И выяснилось, что к семейству де Нери, как и к роду фон Лаутенбургов, она не имеет ни малейшего отношения. Однако лично Марию Терезу в Европе прекрасно помнили. Она считалась украшением балов и приемов, на которых откровенно соблазняла титулованных особ. В искусстве обольщения с ней мало кто мог соперничать. Разумеется, Угрюмова – не куртизанка в прямом смысле этого слова, хотя многие щедро вознаграждали ее за интимные услуги. Скорее – популярная красавица, ведущая легкую и беззаботную жизнь. Обвинитель и адвокат полученную информацию использовали по-разному. Обвинение настаивало на том, что Мария Угрюмова – наглая обманщица и авантюристка, погрязшая в самом гнусном разврате. Адвокат пытался убедить собравшихся, что она – просто темпераментная молодая женщина, которая запуталась в обстоятельствах и действовала без злого умысла. Однако никакое заступничество не помогло. 15 марта 1785 года трибунал огласил приговор, признавший справедливыми обвинения в злостной клевете, присвоении чужих фамилий и опасном вымысле о несуществовавших заговорах против короля и князя Чарторыского. Наказание было весьма суровым: выставить майоршу Угрюмову у позорного столба на площади, раскаленным железом наложить ей на левую лопатку клеймо с изображением виселицы, после чего содержать в вечном заточении.

Приговор был приведен в исполнение через месяц с небольшим, 21 апреля 1785 года. После клеймения Угрюмову поместили в крепость в Данциге. Правда, через несколько лет она объявилась в одном из имений Чарторыского. Вероятно, князь выполнил свое обещание, данное молодой пани. А последнее упоминание о Марии Терезе относится к 1830 году. Хронист сообщает, что она была по-прежнему энергична и обаятельна, а молодые паны из окрестных поместий краснели в смущении под ее вызывающим взглядом. Деталь, безусловно, добавляет романтики, но давайте посчитаем. Только со времени первого доноса Марии Терезы прошло 48 лет! А ведь ко времени ее появления в Польше она успела изрядно повеселиться в Европе. Ее видели в Венеции, Берлине, Гамбурге. Так что к 1830 году ее возраст был уже преклонным – где-то 60–65 лет. Едва ли молодые паны были такими почитателями древности… Но неточность хрониста – лишь небольшой эпизод в серии загадок жизни майорши Угрюмовой.

Так и осталось неизвестным, кем она была на самом деле. Следствие установило, что она не имеет отношения к тем дворянским родам, имена которых использовала долгое время. Но где и когда родилась Мария Тереза? Наиболее вероятной считают версию, согласно которой она была крепостной девкой, обученной грамоте, языкам, этикету и прочим премудростям. Это могло произойти только при условии, что будущая майорша была либо незаконной дочерью кого-то из дворян, либо его любовницей. И в том и в другом случае она могла получить вольную и некоторое количество денег в качестве отступного. В Европе авантюристка, скорее всего, оказалась вместе со своим покровителем (кто бы он ни был), но затем оказалась предоставлена самой себе. Возможен ли такой вариант? Вполне. Но с тем же успехом можно предположить, что Угрюмова происходит из обедневшего дворянского рода одной из европейских стран. Или вовсе не дворянского…

Довольно странным кажется и поведение ее мужа – коллежского асессора Угрюмова. Куда он смотрел? В Варшаву супруги приехали вместе, но во всех позднейших событиях участвовала только «майорша». Майор как сквозь землю провалился, предоставив супруге заниматься бог знает чем, наносить в одиночку светские визиты, принимать у себя в доме заговорщиков… О супруге вспомнили только тогда, когда дело дошло до судебного разбирательства. Угрюмов был привлечен в качестве свидетеля. Как ни странно, оказалось, что он пару раз был свидетелем визитов Рыкса и Комажевского. А когда поинтересовался у жены, о чем был разговор, она сказала, что ей было бы скучно ему все это растолковывать. И он смирился…

Возникает еще один вопрос: чем объясняется довольно странный поступок князя Чарторыского, освободившего узницу из вечного заточения и поселившего ее у себя? Это – явное проявление благодарности. Но за что? Ведь во время процесса было установлено, что никакого покушения король не готовил, а Угрюмова – ловкая мошенница. Однако в этой истории все далеко не так просто, как кажется на первый взгляд. Те, кто освещал судебный процесс, не смогли назвать ни одного убедительного мотива, которым бы руководствовалась Мария Тереза. Одни подозревали жажду наживы (но вспомним: авантюристка вовсе не пыталась «продать» информацию, она делилась ею безвозмездно). Другие склонялись к выводу, что майорша просто развлекалась. Но это развлечение – вовсе не в ее стиле. Если бы она попыталась соблазнить кого-то из участников событий, то версию интриганства от скуки можно было бы принять на веру. Нет, здесь что-то не сходится. Возможно, авантюристке хотелось славы? И повышения социального статуса? Если бы она в действительности предотвратила покушение на короля или Чарторыского, ее бы называли ангелом-хранителем. И награда (вполне ощутимая) последовала бы и в том, и в другом случае. Король вполне мог посодействовать продвижению ее мужа по службе. Князь Адам – оказать «материальную помощь». Эта версия объясняет и смену партии: не оценили в одном месте – значит, оценят в другом. Но с какой стати князю Адаму принимать участие в судьбе авантюристки? Только для того, чтобы сдержать обещание? Нет, у Чарторыского имелись другие причины считать себя обязанным майорше Угрюмовой. Вольно или невольно, но она способствовала тому, что князя стали воспринимать чуть ли не как мученика, чудом избежавшего смерти. А Понятовский выглядел в глазах Европы злодеем, покусившимся на жизнь своего двоюродного брата. Кроме того, процесс способствовал укреплению в Польше антироссийских настроений. И хотя постановлением сейма в 1786 году дело Угрюмовой было официально предано забвению, отголоски его долго гуляли по Европе. Стараниями Екатерины II из судебного разбирательства удалось исключить графа Браницкого – одного из преданных сторонников России. Остальные названные Угрюмовой лица были полностью оправданы (за исключением Рыкса, которого приговорили к полугодовому заточению за общение с мошенницей). Но оправдание носило формальный характер. В общественном мнении сторонники Екатерины так и остались участниками заговора и лицами в высшей степени подозрительными. Тем более что большая часть документов, фигурировавших на процессе, была торжественно уничтожена.

Кстати, участие Марии Терезы в польском скандале могло быть вовсе не добровольным. Легко предположить, что кто-то из сторонников князя Чарторыского опознал в майорше Угрюмовой блистательную красавицу, чьими услугами он пользовался во время пребывания в Европе. Это открывало превосходные возможности для шантажа. И авантюристка, которая только-только успела вздохнуть с облегчением (ведь ее жизнь наконец-то стала налаживаться), оказалась перед выбором: либо рискнуть и принять участие в тщательно спланированной операции, либо быть опозоренной перед всем светом. Тогда история предстает совсем в ином свете: визит Угрюмовой к королю и разошедшиеся после него слухи должны были подготовить почву для скандала. Ведь в то, что Понятовский ни с того ни с сего решил положить конец вооруженному перемирию, поверить сложно. А в случае, если он стремился опередить соперника, не проверив полученную информацию, все выглядело абсолютно правдоподобно. А может быть, те политические силы, которые стояли за спиной Угрюмовой, рассчитывали как раз на то, что король поверит обвинению и арестует злоумышленников. Это дестабилизировало бы отношения с Россией. Но в любом случае в выигрыше оказалась бы партия патриотов и ее предводитель – князь Адам Чарторыский. Если эта версия верна, то весьма интересно: знал ли князь об интриге с самого начала? Или просто вовремя воспользовался обстоятельствами? Но, как бы там ни было, Мария Тереза сделала все, что от нее зависело. И осталась в человеческой памяти примером старой истины: незначительные события часто имеют грандиозные последствия. А слабая женщина может стать угрозой для целого государства.

МЕДОКС РОМАН МИХАЙЛОВИЧ

(род. в 1795 г. – ум. в 1859 г.)

Русский авантюрист. Под именем поручика лейб-гвардии конного полка и адъютанта министра полиции Соковнина пытался собрать ополчение из горцев для борьбы с французами. Когда обман был раскрыт, Медокса посадили в Петропавловскую крепость. В 1825 году его сослали рядовым в сибирские батальоны. За попытку фальсифицировать заговор против императора был осужден и заключен в Шлиссельбургскую крепость, откуда выпущен только в 1855 году.

Смутные времена, как, например, война или смена власти в государстве, выносят на поверхность общества мошенников и авантюристов разных мастей. Зачастую эти люди обладают даром убеждения и разносторонними талантами, которые в обыденной жизни раскрыть и применить не удавалось.

Именно таким человеком был Роман Медокс, чья жизненная история может послужить основой для авантюрного романа. О подобных историях говорят: невероятно, но факт. Достоверность событий подтверждают документы, хранящиеся в Центральном государственном военно-историческом архиве.