14

В Бостон они улетели вместе, из аэропорта Даллес.

В самолете Шон украдкой рассматривал Энджелу. Она похудела и казалась изможденной и осунувшейся. Глаза сохраняли странное выражение, словно взгляд Энджелы был обращен внутрь и сосредоточен на чем-то, видном ей одной. В них был странный свет… или тьма?

Поймав взгляд Шона, Энджела улыбнулась.

— Со мной все будет в порядке, — тихо сказала она.

Но между ними темным облаком повис незаданный, оставшийся без ответа вопрос.

Наконец, перед самой посадкой, она повернулась к нему. Спокойные глаза снова видели окружающее. Лицо разгладилось, стало безмятежным.

— Теперь все это позади. Мы снова хозяева своей жизни, — донесся до Шона сквозь вой турбин ее голос. Он подумал, что фраза звучит казенно, как заранее подготовленное заявление. — Он, наконец, получил то, что хотел, — печально прибавила Энджела, заметив по лицу Шона, что он сомневается.

Тогда он поверил ей.

Он был рад ей поверить.

Но она по-прежнему казалась далекой, чужой; неуловимо изменившейся.

После того, что Энджеле пришлось пережить, каково бы ни было истинное тому объяснение, его это не удивляло.

Его уже начали одолевать сомнения относительно собственной памяти. Он задумался, не поверить ли их бумаге. Возможно, позже. Пока что он не осмеливался заговорить об этом с Энджелой из боязни нарушить достигнутое ею хрупкое равновесие. Доктор настойчиво внушал ему, как важен покой для ее долгого выздоровления. Шон задумал было с кем-нибудь поделиться своей историей — со Стиви или с Джерри — но каждый раз в последний момент шел на попятный, пугаясь того, что о нем могли подумать. И чем больше он размышлял, тем сильнее сомневался, что все действительно происходило так, как он помнил. Он начинал верить в те лживые объяснения, которые дал, чтобы получить ссуду и возместить причиненный ущерб. Вандалы. К ним вломились вандалы. Они разгромили дом и уничтожили все оборудование. Для себя Шон нашел иное разумное объяснение. Кто-то подсыпал ему — им обоим — какой-то наркотик: «ангельскую пыль», эрготин, нечто подобное. Им что-то подмешали в воду. В дурь, которую они курили в тот вечер. Подсунули перенасыщенную травку. Галлюцинации. Временный параноидальный психоз.

Ничего неслыханного. Психоз продолжительностью сорок восемь часов. Почему бы и нет? Шон предпочитал любые объяснения вере в то, что все это происходило в действительности.

В конце концов, он каждый раз видел лишь бледный силуэт. Это мог быть кто-то в маске. Ползущая рука? Галлюцинация.

Таинственные смерти Маккея и Холлэндера? Совпадение.

Словно желая подтвердить свою правоту, Шон бросился в работу над фильмом о школе. Отснял ручной камерой несколько интервью с Джуди, Кло, детьми. Они оказались недурными. Непринужденными. Полными жизни. Качественными. Реалистичными. Злободневными.

Энджела дважды ездила с ним. Но теперь она все больше и больше времени посвящала живописи. Она купила мольберт и поставила его в кабинете. Считаясь с ее состоянием, Шон воздержался от критических замечаний. Терапия, твердил он себе. Назовем это терапией.

По непонятной причине они больше не занимались любовью. По вечерам либо Энджела уже спала, когда Шон приходил ложиться, либо наоборот. А в короткие зимние дни оба вечно бывали слишком заняты различными сценариями или требовавшими внимания хлопотами по дому.

Чем меньше времени оставалось до Рождества, тем более далекой казалась Энджела.

Вечером двенадцатого декабря Шон вернулся домой якобы после хождения по бостонским магазинам, а на самом деле — со свидания с Сюзанной. Он заметил, что Энджела поставила «пинто» неудобно, перед дверью кухни, поэтому не стал пытаться втиснуться рядом с ним, а оставил свой «стэйшн-вэгон» перед парадным крыльцом.

Он вошел через черный ход, виновато повторяя названия магазинов, которые собирался назвать Энджеле, если бы она спросила.

Внизу горел свет. Энджелы нигде не было видно.

На кухонном столе стояла кастрюлька с горячим дымящимся молоком.

— Энджела? — позвал он.

И внимательно огляделся.

Потом Шон заметил, что дверь подвала приоткрыта и в щели поблескивает свет. Он снова позвал:

— Энджела?

Она встретила его на верхней ступеньке подвальной лестницы.

Вид у нее был испуганный, словно Шон застал ее врасплох.

— Я не слышала, как ты пришел. — В голосе Энджелы звучала некая суетливость.

Он заметил, что левую руку Энджела завела за спину, пытаясь что-то спрятать.

— Что это у тебя?

— Это? — Она нехотя показала спрятанный предмет. Старая миска Перышка с выжженным по глазури «КОТ».

Зачем она пыталась спрятать от меня кошачью миску?

— Нашла в подвале. — Энджела залилась жгучим румянцем.

Явная ложь.

Шон взглянул на миску, потом на кастрюлю с теплым молоком, потом снова на миску.

Миска с теплым молоком?

Он медленно поднял глаза и всмотрелся в лицо жены.

И на сей раз встретил пристальный, бесстрашный, дерзкий взгляд холодных голубых глаз.

Дерзкий?

Она кормит какое-то животное. Может быть, другого кота. Приблудного. Но для чего такая таинственность?

И тут к нему отголоском прошлого вернулось воспоминание о прогулке в бостонском городском саду холодным ноябрьским утром.

«Кормить теплым молоком из мисочки».

Голос Маккея.

Все встало на свои места.

С плеч Шона мертвым грузом, каким они и были в действительности, свалились вся ложь, все попытки обойти факты, все разумные выкладки нескольких последних недель.

Молчание Энджелы. Ее отстраненность. Ее скрытность.

Она отдала свою преданность другому. Заключила новый союз.

Не можешь победить врага — стань на его сторону. Старый как мир принцип.

— Где он? — тихо проговорил Шон.

— Кто? — Энджела казалась удивленной и растерянной, большие голубые глаза смотрели невинно.

— Ты знаешь, о ком я.

Она покачала головой.

— Нет, не знаю.

— Энджела, где он? — с нажимом повторил Шон свой вопрос и покраснел.

— Шон, послушай. — Теперь Энджела защищалась. Она знала, что блефовать бесполезно.

— Нет. В моем доме этого не будет. — Он резким движением протянул руку. — Дай сюда.

— Шон, прошу тебя.

— Дай сюда, я сказал.

— Шон, это единственный способ…

— Я сказал, отдай мне блюдце!

Бледная Энджела не повиновалась. Блестя глазами, молча, она бочком отодвинулась от Шона, и между ними оказался кухонный стол. Шон двинулся в обход, подкрадываясь к ней, как к кошке.

Проворным движением он схватил было ее за руку, но Энджела вырвалась, увернулась и снова очутилась по другую сторону стола.

Он хватил ладонью по столу и гаркнул:

— Я найду его! Найду, даже если придется разобрать по кирпичу весь этот дом, будь он неладен!

Он широким шагом переходил от шкафа к шкафу, вываливая на пол содержимое ящиков, распахивая дверцы. Раскрыв настежь холодильник, он принялся выгребать его содержимое: сметану, яйца, овощи, фрукты. Энджела неотступно наблюдала за ним.

Подталкивая, Шон потащил ее по комнатам и везде повторял ту же процедуру со шкафами, ящиками, буфетами, ни на секунду не спуская с нее глаз, чтобы она не попыталась спрятать это, когда он повернется к ней спиной.

Спальня, кабинет, гостиная и кухня; Шон пронесся по ним, как смерч, и разгромил, устроив полный кавардак, раскидав повсюду одежду, книги, бумаги.

Наконец, нетронутым остался лишь подвал. Тяжело дыша от затраченных усилий, Шон втолкнул оступившуюся Энджелу на лестницу и внимательно огляделся, гадая, откуда начать.

Шкафы, мстительно подумал он.

Во все стороны полетели выхваченные с полок жестянки с гвоздями, лампочки, старое электрооборудование, латунные дверные петли, дверные ручки, шнуры для занавесок и выключатели.

Ничего! Шон громко и красочно выругался.

Энджела стояла, прижавшись спиной к стене, и следила за ним посветлевшими от ужаса глазами, желая понять, что он будет делать дальше.

— А может, он на чердаке, — прошептал Шон.

И поймал взгляд Энджелы, невольно выдавший ее.

Кладовка! Кладовка за водонагревателем.

Одним махом Шон очутился у фанерной двери и задергал упрямую латунную задвижку вверх-вниз.

Тогда Энджела прыгнула на него, ухватила за руку, но он с проклятиями оттолкнул ее. Она опять кинулась на него. Шон опять отшвырнул ее, на этот раз сильнее, и она, негромко вскрикнув, отлетела к дальней стене, упала и осталась лежать там, баюкая запястье.

Задвижка отлетела. Дверь распахнулась.

Зловоние и открывшееся взору Шона зрелище ударили его, словно одетый в броню кулак.

Он ожидал увидеть одну голову.

Вместо этого он увидел четыре.

Они стояли на старом кофейном столике, который Шон смастерил из двери в бытность свою студентом-юристом. Ближайшая выглядела точь-в-точь как муляж из тех, что продают в специальных лавках, торгующих товарами для розыгрышей. Вылезшие из орбит глаза ссохлись и стали молочно-белыми; изо рта вываливался серый ком распухшего языка; вытравленные парикмахером соломенно-желтые волосы от черной свернувшейся крови слиплись в плотную массу; кожа напоминала гниющую капусту — вязкая, желто-коричневая с синюшным оттенком масса. Лишь вставные фарфоровые зубы сохранили свой первоначальный чистый цвет.

Мгновенно парализованный потрясением Шон сделал шаг назад. Справа от головы миссис Салливэн стояла другая, в которой он узнал теперь голову Холлэндера, слева — голова незнакомого ему человека, возможно, маленького светловолосого мальчика. Перед головами были навалены разлагающиеся человеческие руки, две мужских, три женских. На некоторых сохранились украшения: кольца, браслеты, часы. Шон узнал кольцо с гранатом, принадлежавшее Фионе. Рядом кучкой лежали вповалку какие-то некрупные оскаленные существа. Несомненно, там была и голова Перышка.

А среди всего этого ужаса, среди всех своих игрушек и трофеев, лежал сам камень.

Шона затрясло.

Но не от страха. От ярости.

Его поглотил вздыбившийся вал убийственной ярости, вобравший в себя более мелкие волны потрясения и ужаса.

Шон заклинил камень над приборным щитком и, чтобы обездвижить, направил на него луч фонарика.

Энджела шумно протестовала за поднятыми окнами машины, рвалась в запертые дверцы, пронзительно выкрикивала его имя, умоляла, истошно кричала, чтобы он остановился. Ничего этого Шон не слышал. Теперь он жил лишь в своем собственном мире, в мире мести, где был неизвестен страх и не нужны мольбы. Вместо этого он слушал Маккея.

«Могущество Патрика. Освященная земля. Патрик», шептал у него в голове голос старика.

Шон мог придумать только одно место.

Оставив Энджелу стоять во дворе, он рванул машину с места так, что взвизгнула горящая резина, и уехал.

Всю дорогу камень беззвучно выл.

Шон подъехал так близко к статуе, как только сумел.

Оставив пойманный в луч света камень на земле, он принялся копать яму. Батарейки начинали садиться. Но еще оставляли достаточно времени на то, что Шон должен был сделать.

Мотыгой он вырыл прямо перед статуей глубокую яму.

И опустил в нее камень. Темной кладбищенской землей засыпал его Шон, затаптывая каблуком. Он завершил свое дело в тот самый момент, когда луч фонарика померк.

Шон заставил себя задержаться в густой тени святого, чтобы проверить, не различит ли в земле какое-нибудь движение.

Прислушиваясь и присматриваясь, он прождал три долгих минуты, отсчитывая их вслед за стрелками наручных часов.

Ничего…

Ничего…

Ничего.

Шон снова разрешил себе дышать.

Без торжества, без ликования он сказал себе, что одержал верх.

Устало вернувшись к машине, он закинул фонарь и мотыгу на заднее сиденье и подошел к передней дверце.

И только взялся за ручку, как почувствовал, что что-то сомкнулось у него на лодыжке — твердое, безжалостное, четырехпалое и прочное, как стальные тиски.

Богган лежал у его ног. На боку. Как ребенок. Можно было подумать, что он решил поиграть. Пока он не разинул пасть.

Энджела почти без движения сидела в кресле в спальне. Горел ночник, дверь была закрыта. Энджела ждала, погруженная в раздумья.

Прошел час.

Потом другой.

Конечно, боггану был нужен не ребенок. Дело с самого начала обстояло иначе. Ему была нужна она сама, Энджела. И он был бы не против того, чтобы делить ее с Шоном, если бы Шон пожелал. Она была уверена в этом. В конце концов, ему она была нужна не как жена, а как мать. Они научились бы вполне счастливо жить вместе. Только втроем, и у каждого была бы своя отдельная роль. Конечно, ей уже никогда не пришлось бы завести малыша. Да и зверюшку, если уж говорить честно. Но Шон примирился бы с этим. Ведь поначалу он не слишком-то хотел ребенка. Как бы он ни доказывал обратное. Она знала это.

Если бы только он не был таким собственником, подумала Энджела. Вот в чем беда. В том, что к себе Шон подходит с одними мерками, а к остальным — с другими.

Она никогда не поднимала шума из-за того, что делит его с другими женщинами. Взять, например, его роман с Фионой. В один прекрасный день ей придется объясниться с ним. Сказать, что она знает — знает уже давно. Они с Фионой в конце концов поговорили начистоту и даже похихикали над этим однажды за ленчем.

Энджела напряглась и застыла. Черный ход. Ей показалось, будто она услышала, как тихонько открылась и закрылась задняя дверь.

— Шон?

Шума подъезжающей машины она не слышала.

Заскрипели ступеньки.

Кто-то тихонько царапнул дверь.

Тогда Энджела поняла, кто победил.

Она погасила свет. Он вошел в комнату и подошел к креслу, в котором она сидела.

У нее на коленях оказалось что-то круглое, тяжелое, сырое снизу.

Она отпрянула, мгновенно узнав эту гриву волос.

Почувствовав, как Энджела дернулась назад, он убрал свой трофей.

Чуть погодя он опустился возле кресла на колени и положил голову ей на грудь — он любил так делать.

Оцепеневшая Энджела сидела неподвижно, как изваяние, и думала.

Волосы Шона под ее пальцами напомнили ей, какими они иногда бывали летним днем на солнышке. Внезапно Энджелу подхватил стремительный поток чувств, и она обнаружила, что вспоминает поцелуи Шона и свои ощущения от них; она вспомнила, каким покоем наполняла ее сила его рук, когда он обнимал ее или успокаивал, как ребенка, если она поверяла ему свои страхи и кошмары. Она вспомнила смех Шона. Как Шон радовался. Как грустил.

Она вспомнила, каким он был любовником.

Вспомнила ту ночь в Дублине, его сонное лицо.

Потом она вспомнила и обо всех недостатках Шона, об изменах, нетерпимости, эгоцентризме, ненадежности и слабостях.

И обнаружила, что тем не менее любит его все так же сильно.

Но было слишком поздно.

Энджела подумала о прильнувшем к ее груди порождении тьмы. За все то время, что у нее в голове чередой проносились мысли о Шоне, богган ни разу не шелохнулся. Должно быть, он не сознавал, о чем она думает. Тогда, во внезапной вспышке прозрения, Энджела поняла, как он читал ее мысли в прошлом. Ей стало ясно, что богган проникал лишь в те из них, что были созвучны его собственной темной натуре. Желание. Нужда. Голод. Ненависть. Это было понятно и доступно. Более тонкие, чуждые эмоции — любовь, верность, преданность, сочувствие, привязанность, умение прощать — ему было не постичь никогда. Даже за миллион миллионов лет — до конца отпущенной ему жизни, как бы длинна она ни была.

Тогда она поняла, что так же неверно оценила силу и могущество боггана, как неверно богган выбрал ее.

Правая рука Энджелы медленно соскользнула вниз и зависла над полом, как бы невзначай, подобно блуждающей струйке дыма подкрадываясь к стоявшей подле кресла корзинке с рукоделием. Спицы, пряжа, смятая ткань. Энджела в высшей степени осторожно, легкими ласковыми касаниями, нежно перекладывая и переворачивая рукоделие, искала то, что — она точно знала — должна была там найти и, наконец, у самого дна схватила искомое. Холодное железо.

На краткий миг Энджела заколебалась.

Шон, горько подумала она.

И, одним быстрым движением занеся портновские ножницы, обеими руками со всей силы вогнала их острый конец глубоко в спину боггану, в самую ее середину. Тварь судорожно вскинула руку, оторвалась от Энджелы и скатилась на пол, в отчаянии шаря за спиной когтистой лапой, безуспешно пытаясь выдернуть кусачую холодную сталь, вошедшую глубоко между лопаток.

Тогда Энджела дотянулась до выключателя и зажгла настольную лампу.

За долю секунды до того, как богган метнулся за дверь, спасаясь от жгучих лучей, она в первый и единственный раз ясно увидела демона во всем его пугающем безобразии. Его хребет был шишковатым, как у ящерицы.

Потом богган исчез. Энджела услышала глухие удары — спотыкаясь, падая, скатываясь со ступеней, он удирал вниз.

Она спустилась следом за ним до лестницы в подвал и заперла дверь на блестящий латунный засов, который по ее настоянию поставил Шон.

После этого Энджела повернула выключатель.

Приложив ухо к двери, она прислушалась. Было слышно, как богган ходит по подвалу. Слышался стук и скрежет, словно передвигали мебель. Энджела поняла, что он скрылся от света в кладовку.

Только тогда она побежала в сарай за бензином.

Пламя с ревом объяло старый дом. Он горел быстро, как взорвавшаяся нефтяная скважина.

Свой выпачканный кровью Шона шелковый халат Энджела тоже бросила в огне.

Уже через десять минут появились Марк и Верн.

До появления пожарной команды прошло полных двадцать пять минут.

Брандмейстер подошел к Энджеле, которая стояла рядом с друзьями, и кивнул на вздымавшийся на месте дома столб яростного пламени.

— Там никого не осталось, а? — спокойно поинтересовался он.

Энджела не сводила глаз с черных силуэтов нескольких последних подпорок, обрисовавшихся на фоне рвущихся в небо огненных полотнищ.

— Нет, никого, — едва слышно прошептала она сквозь слезы.

— Ни кошек, ни собак, ничего?

— Нет, нет. Ничего.

Она заставила себя ждать до самого конца, почти до утра — к тому времени дом превратился в исполинскую пылающую жаровню, угольную яму, на которую было больно смотреть. Она хотела убедиться, что из пепла ничего не выползет.

Не выползло.

Энджела была совершенно уверена в этом.

Совершенно уверена.

ЭПИЛОГ

Сентябрьский день был жарким и душным.

На Сохо-стрит, посасывая из пластиковых стаканчиков теплое белое вино и переговариваясь, выплеснулась потная толпа. Кое-кто из гостей даже говорил о выставке.

Черил привела на вернисаж свою подругу Лоис. Лоис когда-то училась, а теперь и учила, живописи.

Черил чувствовала гордость за Энджелу, которая частично была обязана своим успехом ей. Судя по маленьким красным кружочкам, приклеенным в уголках почти всех литографий, всю выставку вроде бы раскупили.

— На мой взгляд, дела у тебя идут весьма недурно, — сказала она Энджеле, представив ей Лоис.

Энджела согласилась. Пару минут они обменивались любезностями, потом Энджела заметила, что владелец галереи на другом конце битком набитой людьми комнаты лихорадочно жестикулирует, подавая ей какие-то знаки.

Она коснулась рукава Черил.

— По-моему, Элиот хочет меня с кем-то познакомить. Вы извините меня, правда?

— Ну, конечно, — улыбнулась Черил.

— Приятно было с вами познакомиться, Лоис, — Энджела кивнула и улыбнулась. — Поговорим попозже, Черил. Тогда ты сможешь сказать мне, что думаешь на самом деле. — И она исчезла, проталкиваясь сквозь шумную толпу.

Лоис критически смотрела ей вслед.

— Странная женщина, — негромко сказала она, допивая свое вино.

— Странная? Как это? — Черил мельком взглянула на одну из висевших на стенах литографий.

— Хорошо, если она хоть раз взглянула на тебя во время разговора. В ней есть что-то… не знаю… — Лоис подыскивала верные слова: — Какая-то скрытность. И в ее литографиях тоже есть определенная странность. — Она поближе придвинулась к подруге, чтобы не столкнуться с человеком, который нес поднос с бокалами.

— Их раскупают, как пирожки, — заметила Черил. — По-моему, они очень индивидуальны. В них столько света.

— Могла я где-то слышать, что ее мужа убили? — тихо спросила Лоис.

Черил взглянула на нее и нахмурилась.

Потом, не сводя глаз с Энджелы, которая оживленно болтала с кем-то у противоположной стены, она повернулась к подруге и, понизив голос, заговорила:

— Два года назад. А потом сгорел их дом. Все это было очень страшно и крайне неприятно…

Тут голос Черил замер, поскольку Энджела вдруг поглядела в их сторону, словно почувствовав внимание к своей особе. Черил улыбнулась, помахала рукой, указала на дверь и беззвучно сказала, подчеркнуто шевеля губами: «Мы уходим.»

Энджела поняла, кивнула, улыбнулась, помахала в ответ и снова отвернулась.

Черил взяла Лоис под руку и потянула сквозь толпу к дверям.

— Когда-нибудь я вытяну из нее всю историю, — пообещала она. — Если только сумею ее прищучить.

— Она все время занята, верно?

Казалось, черил удивлена.

— Занята? Не знаю, где она находит время все это делать. Она всегда в дороге. Обожает путешествовать. С тех пор, как Шона не стало, ее словно что-то гонит. Она никогда не проводит на одном и том же месте больше нескольких месяцев. Англия, Франция, Италия, Дальний Восток. Господи, всем бы так везло. Ну, наверное, это некая компенсация трагедии. Пусть даже Энджела весьма удачливо занимается живописью, должны быть и деньги по страховке.

Они уже были у входа в галерею. Черил остановилась попрощаться с парой приятелей. Пока она прощалась, Лоис подошла к литографии, висевшей у двери, и внимательно рассмотрела ее. Это была романтически-абстрактная композиция, чего Лоис не любила. Китч. Она спросила себя, почему это покупают. Просто бабе чертовски везло. Лоис скользнула взглядом по ярким замысловатым узелкам узора в кельтском духе. В центре каждого узелка, обнаружила Лоис, в веревочный клубок, как в клетку, было заключено крохотное белое лицо. Странно неприятное, похожее на череп, подумала она. И реалистичное, если не считать одного маленького упущения. Ни на одном не были написаны глаза.

Рядом с Лоис снова возникла Черил.

— Но ты совершенно права, Лоис, — пробормотала она, вновь подхватывая нить разговора. — Она со странностями. Черил на секунду задумалась. — Энджела — единственная из тех, кого я встречала за всю свою жизнь, кто страдает настоящей скотофобией.

Обернувшись в дверях, она мельком увидела Энджелу, которая стояла чуть поодаль от остальных гостей, неожиданно одинокая в толпе, и со странным загнанным выражением лица пристально смотрела на темный дверной проем в дальней стене галереи, рассеянно поглаживая заключенный в круг серебряный крестик, который она теперь всегда носила на шее.

— Скотофобией? — Лоис все еще ломала голову над тем, почему картины художников вроде Энджелы так хорошо покупают. — Что это такое? Какая-то болезнь?

— Нет, глупышка. Это боязнь темноты. — Черил отвернулась, приподняв руку, ее глаза неожиданно заблестели. — Энджела всегда спит при зажженном свете.

И она стремительно подалась вперед, к бровке тротуара, чтобы поймать проезжавшее мимо такси.