– Позвольте, я угощу вас кофе.

Поколебавшись, она уложила фотографию обратно в конверт. Там были и другие, заметил Коста и снова подумал, что, может, у него разыгралось воображение. Девушка выглядела точной копией подростка на снимке у Фальконе.

– Вы такой же, как они? – спросила женщина.

– Нет, – ответил он, стараясь, чтобы карабинеры слышали каждое слово. – Я гражданский. Все это слишком сложно. Иногда даже для нас.

Она опустила конверт в сумку и повесила ее на плечо.

– Тогда пойдемте.

– Хорошая работа, – сказал Коста и похлопал по руке старшего. – Мне всегда нравилось, как вы, ребята, работаете с гражданами. Это так облегчает нашу жизнь.

Затем, игнорируя обрушившийся на него поток ругательств, он взял потерпевшую за руку и повел прочь. Она была только рада. Когда напряжение спало, женщина переменилась. Одета она была просто – джинсы и старая, выцветшая джинсовая куртка. Но это ей как-то не шло, наводя даже на мысль о маскировке. В ней было нечто неуловимо-элегантное, но Коста не мог точно определить, что именно.

Завернув за угол, Коста повел ее в крошечное кафе, разместившееся в тупике за площадью. На стойке стояли кувшины с кофе и сливками.

Женщина непринужденно облокотилась на стойку.

– Меня зовут Миранда Джулиус, – сказала она. – Все это чистое безумие. Может, я действительно сошла с ума? И вы еще пожалеете о том, что позвали меня сюда...

Коста слушал, как она рассказывает свою историю – медленно, обстоятельно, с деликатностью, которая не часто ему встречалась.

– И в чем же тут загвоздка? – закончив свой рассказ, спросила Миранда.

– Ни в чем.

Она посмотрела на него с дружеским любопытством.

– Я так не считаю.

А он раздумывал над ее словами. Может, девушка и вправду сбежала от матери с бойфрендом, которого та ни разу даже не видела? И все вполне невинно? Ее подозрения основаны не на фактах, а на одной интуиции. Она просто чувствует, что что-то не так. Можно понять, почему эти козлы карабинеры от нее отмахнулись.

– Вы говорили, что вчера она пришла с татуировкой.

– Глупость, глупость! Просто еще один повод для ссоры. Все должно было сложиться иначе. Не для этого мы приехали в Италию.

Миранда покачала головой. Теперь он видел, что женщина выглядит старше, чем показалось на первый взгляд. У ярких, умных глаз лучились морщинки, лишь добавлявшие шарма ее лицу, которое в молодости было чересчур хорошеньким. Женщина походила на модель, с возрастом занявшуюся физическим трудом только для того, чтобы сделать жизнь интереснее.

– Какая она?

– Татуировка? Нелепая. А чего еще можно ожидать от шестнадцатилетней девочки? Судя по всему, она сделала ее пару дней назад и лишь вчера набралась храбрости, чтобы сказать мне о ней, когда прошли рубцы. Она говорит, что это его идея. Но ей татуировка, естественно, понравилась. Хотите взглянуть?

– На что?

Миранда вытащила из сумки папку со снимками.

– Я фотографировала, просто для архива. А сегодня утром проявила пленку, вот почему все это сейчас со мной. Между прочим, я работаю фотографом – если хотите, можете называть это одержимостью.

Перебрав фотографии, она выбрала одну и бросила на стол. На ней крупным планом было снято плечо девушки с татуировкой – черной унылой маской.

– Вы знаете, что это такое? – спросил Ник.

– Она мне сказала. Театральная маска или что-то в этом роде. Если бы это была какая-нибудь "Грейтфул дед"[18], я бы еще поняла. Когда я захотела заснять ее для архива, ей это не очень понравилось. Но я настояла, – с внезапной искренностью сказала она. – Татуировка! Господи, если бы в ее возрасте я сделала татуировку! – Она помолчала. – Мистер Коста!

– Ник.

– Что все-таки случилось?

– Не знаю. Мне нужно позвонить. Дайте мне минуту.

Она была явно испугана.

– Возможно, ничего страшного, – произнес он и сам почувствовал, насколько неубедительно прозвучали его слова.

Миранда Джулиус снимала квартиру на верхнем этаже Театро ди Марчелло, обширного, похожего на крепость комплекса, разместившегося в тени Капитолийского холма. Она нашла ее через Интернет – владелец предложил хорошие условия аренды на те два месяца, что были им нужны, а место оказалось древнее, можно сказать, историческое. Хотя за прошедшие столетия тут многое изменилось, строительство театра началось еще при Юлии Цезаре и закончилось при его приемном сыне Августе, а само здание использовалось то как крепость, то как частный дворец до тех пор, пока не превратилось в жилой дом. Окна квартиры выходили на реку и остров Тибр. Сквозь двойной стеклопакет пробивался ровный гул машин. Мимо этого здания Ник Коста проходил бессчетное количество раз, но внутри никогда не был. Теперь он понимал, что не стоит завидовать тем, кто здесь живет. Слишком шумно, слишком большая оторванность от города. Здание находилось в Риме, но не являлось его частью.

Ника также смущало, что он, возможно, перестарался. Не обсудив дело с Перони, он сразу позвонил Фальконе, что, вероятно, было ошибкой. Коста поставил напарника перед фактом и рисковал также нарваться на гнев Фальконе, пригласив Терезу Лупо. Ему казалось это важным, поскольку Тереза постоянно цитировала им в морге прочитанную книгу. Если он не ошибается, только она имеет непосредственный доступ к нужным исследованиям. Теперь они вчетвером сидели и слушали Миранду Джулиус, гадая, не является ли все случившееся простым совпадением.

Миранда Джулиус и ее дочь Сюзи за неделю до этого приехали в Рим из Лондона. Миранда работала там фотокорреспондентом и разъезжала по свету с заданиями агентства. Сюзи большую часть жизни прожила с бабушкой. Она училась в местном колледже, но мать попросила освободить ее от занятий на два месяца, чтобы вместе пожить в Риме и получше с ней познакомиться. Сюзи записалась на курсы итальянского языка в лингвистической школе на пьяцца делла Канчеллерия – туда же ходила покойная Элеанор Джеймисон. В свободное время они с матерью посещали римские художественные галереи. Через несколько дней у Сюзи появился друг – не из самой школы, а откуда-то неподалеку. По ее словам, этот парень пока не хотел знакомиться с ее матерью, по причинам, о которых можно было только догадываться.

– Сколько ей лет? – спросил Фальконе.

– В декабре исполнилось шестнадцать.

– А вам?

Тереза гневно на него посмотрела. Фальконе всегда вел себя с женщинами чересчур прямолинейно, что почти граничило с грубостью.

– Мне тридцать три, инспектор, – спокойно ответила Миранда. – Уверена, вы уже все подсчитали. Я забеременела, когда училась в школе. Ее отец был полным ничтожеством, он бросил нас еще до ее рождения. – Аристократический выговор плохо сочетался с ее затрапезным видом. Она явно была богата. Одна такая квартира должна была обойтись ей недешево. – Разве это важно? – спросила она. – Вопросы меня не смущают, но мне хотелось бы знать, зачем они.

– Когда пропадает подросток, может быть важно абсолютно все, – пояснил Коста.

Отвернувшись от Фальконе, Миранда посмотрела в окно на проезжающие мимо машины.

– Если она действительно пропала. Возможно, я все преувеличиваю. Сюзи в любой момент может войти в дверь, и как я тогда буду выглядеть?

Она наблюдала за их реакцией с фальшивой уверенностью, смешанной со страхом, и Коста никак не мог избавиться от мысли, правильно ли он поступил.

– Может, вы все-таки объясните мне, почему отнеслись к этому столь серьезно?

Фальконе проигнорировал ее вопрос.

– Татуировка. Расскажите нам о ней.

– Ну что тут сказать? – Она непонимающе пожала плечами. – Я заметила, что Сюзи все время прикрывает плечи. А вчера она сама объявила об этом. Ее парень предложил это сделать. И даже сказал, как она должна выглядеть, и отвел в какой-то дурацкий тату-салон. И заплатил за работу – вы можете себе это представить?

– А у него есть имя? – поинтересовался Коста. – Она не говорила, где он живет?

Она покачала головой.

– Очевидно, Сюзи не была готова нас познакомить. Пока не готова.

– Почему? Она называла причину?

– Она еще ребенок. Моложе даже своих лет. Все еще на той стадии, когда стесняются родителей. А что мне было делать? Она же не проводила с ним ночи или что-то в этом роде. И вот это как раз и странно. По правде говоря, я никогда не претендовала на звание матери года. Пока Сюзи росла, я в основном находилась в каких-нибудь Богом забытых уголках земли, фотографируя мертвых людей. Но я все же знаю свою дочь. Мы можем говорить откровенно. Она не спала с этим парнем. Пока не спала. Похоже, они чего-то ждали. Собственно говоря... – она заколебалась, не зная, стоит ли заходить так далеко, – ...она вообще ни с кем не спала. Сюзи девственница. Это ее собственное решение. Возможно, она видела перед собой мой пример и поняла, куда это может привести.

– А чего они ждали? – спросил Фальконе.

– Если бы я знала, я бы вам это сказала! – отрезала она. – Но я уверена в одном. Это должно было случиться через два дня. Семнадцатого марта. Я слышала, как она договаривалась по телефону о встрече с ним и голос ее звучал возбужденно. Конечно, со мной она об этом не говорила.

Коста подумал насчет даты. Слишком много совпадений.

– Можем мы осмотреть ее комнату?

– Разумеется. В конце коридора, там все прибрано.

Фальконе кивнул Косте. Тереза, не дожидаясь разрешения, устремилась за ним. Вдвоем они прошли по коридору, невольно прислушиваясь к бубнящему за спиной Фальконе. Коста не мог удержаться от соблазна взглянуть туда, где, по его предположению, находилась спальня Миранды. Там как раз не было прибрано – разбросанная одежда, пара профессиональных фотокамер и открытый ноутбук, готовый к работе.

– О Господи! – простонала Тереза. – Ну и манеры! Разве можно представить, что он был женат? А что, собственно, мы ищем, Ник? Ради Бога, скажи, зачем я здесь? Из-за пропавшей девочки?

– Извини. Просто я подумал, что тебе захочется немного побыть в роли полицейского.

Она остановилась и смерила его гневным взглядом.

– У меня в морге остался недоделанный труп. Тот самый, который выглядит на две тысячи лет, но пролежал в земле всего шестнадцать. У меня научные работы, названия которых даже выговорить трудно. И ты думаешь, мне может понравиться что-то такое?

Он открыл дверь в комнату девочки:

– Так ты будешь смотреть или нет?

– Дай мне войти. – Проскользнув мимо, она замерла на месте, затем осторожно закрыла за собой дверь, отсекая голос Фальконе. – Это комната подростка? Черт возьми, да у меня самой больше беспорядка. Ты только посмотри... – Тереза рассуждала вслух. Косте всегда это нравилось. – Разве мать может так выглядеть? Как старшая сестра своей дочери? Господи, да она ведь всего на год меня моложе, а проведи ее по полицейскому участку, и даже последний козел начнет хвататься за хрен и тяжело дышать – вы ведь это страшно любите.

– Они и на тебя бы так реагировали, если бы не боялись, что ты их треснешь.

Она сердито на него посмотрела:

– Ты и сам на нее пялился. Я видела...

Игнорируя ее выпад, Ник подошел к столу, стоявшему возле односпальной девичьей кровати. На нем лежала папка с черно-белыми фотографиями большого формата. Он бегло просмотрел их: Афганистан, Палестина, Руанда, какие-то неизвестные африканские страны – все войны, упоминавшиеся в газетах за последнее десятилетие. Тереза подошла к нему и встала рядом.

– Она именно это имела в виду? Когда сказала, что ездит по свету, фотографируя мертвых людей?

– Очевидно, она военный корреспондент.

Трупы лежали на земле, изуродованные, окровавленные. В объектив большими, как блюдца, глазами смотрели осиротевшие дети.

– На этом фоне моя работа выглядит почти нормальной, – сказала Тереза. – Что заставляет ее заниматься таким делом? Особенно если дома ждет ребенок?

– Не знаю. – "Почему эти снимки находились в комнате Сюзи? Потому что они ей нравились? Или потому, что она сама постоянно задавала себе этот вопрос? Как-то здесь все чересчур сложно", – подумал он.

– Если бы у меня была мать, которая делала подобные снимки, я сама бы от нее сбежала, – задумчиво проговорила Тереза. – Ты понимаешь, что я имею в виду?

Ник не раз искал пропавших детей и знал, что они обычно чувствуют. Тут все было не так.

– Конечно, понимаю. Как правило, дети бегут не к чему-то, а от чего-то. Ты действительно думаешь, что здесь происходит именно это? Они ведь на отдыхе, Тереза. Я даже и вспомнить не могу, со сколькими побегами уже имел дело. И ни разу это не касалось иностранных туристов.

– Понятно, – тихо сказала она. – И все же...

На тумбочке лежала пачка семейных фотографий. Миранда Джулиус не расставалась с фотокамерой. В основном это были фотографии девочки, веселой, радостной. Некоторые снимки были сделаны кем-то посторонним, возможно, случайным прохожим или официантом: мать и дочь возле виллы Боргезе, на Испанских ступенях, вот они, смеясь, едят пиццу. Глядя на эти снимки, Коста чувствовал себя виноватым. Если он прав, Сюзи Джулиус сейчас в большой опасности и любой исход дела причинит ее матери боль или даже скорбь. Совершенно очевидно, что мать и дочь были близки, что они любили друг друга.

Тереза тоже разглядывала фотографии.

– Хорошие снимки, – заметила она. – Приятно сознавать, что она снимает не только мертвых.

Ему показалось, что в голосе Терезы Лупо прозвучала горечь: "Смотри и завидуй, потому что ты никогда этого не узнаешь, никогда не почувствуешь эту боль и эту радость".

– Ты можешь представить такую ответственность? – спросила она. – Каково это – знать, что кто-то так сильно от тебя зависит?

Он подумал о своем покойном отце. Ник знал, как это бывает, но лишь с позиции того, о ком заботятся.

– Это видно по ее лицу, – продолжила Тереза. – Что бы ни случилось, поссорились они или нет, сейчас она сидит и спрашивает себя: можно ли было что-нибудь сделать?

– Так всегда бывает, – пояснил он. – Ты же патологоанатом – и потому этого не видишь.

Она взяла одну из лучших фотографий: мать и дочь смеялись на фоне бледного зимнего солнца в Понте-Систо.

– От того, что так всегда бывает, легче не становится.

– Не становится. – "Может, это память играет со мной в такие игры, заставляя искать сходство?" – думал Коста. Трудно сопоставить этого живого, веселого подростка с лежащим на сером столе коричневым трупом. – Она действительно похожа на мертвую девушку? Или это лишь игра моего воображения? Может, это сходство и послужило исходным толчком? И тот, кто сделал это шестнадцать лет назад, снова почувствовал тот же зуд?

– По-моему, немного притянуто за уши, – пожала плечами Тереза. – Она светловолосая, хорошенькая, молодая – если ты это имеешь в виду. Судя по снимкам, немного худощавее большинства итальянок. Мать больше подходит к нам по размерам. Ник, в Риме полно тощих молодых блондинок. С чего это ему понадобилось ждать целых шестнадцать лет? Подумай сам: скорее всего она просто сбежала.

Он попытался связать воедино множество разрозненных фактов.

– А по-моему, тут что-то не так. Что, черт возьми, все это значит? Что там сказано в книге, которую ты читала? Как именно это происходит? Откуда они берут своих жертв?

– Это не жертвы, Ник, – поправила она. – Если ты так думаешь, то ничего не понимаешь. То, что с ними происходит, – это привилегия, даже если в те времена считали иначе.

– Если только не будет никаких отклонений, – напомнил он ей.

– Если не будет никаких отклонений. Но такое случалось не часто. Этих девочек приносили в дар. Некоторые из них были рабынями, которых отдавали хозяева. Некоторых приводили собственные отцы. Они проходили через этот ритуал и выходили обновленными. Служительницами бога – ни больше ни меньше. Это же должно было что-то значить!

– Только вот что? – пробормотал он. – Мне все равно кажется, что что-то тут не так.

– Не спрашивай меня. Я ведь патологоанатом, а не археолог, И не полицейский. И, если уж на то пошло, не психолог. Ты сам себя послушай. "Тут что-то не так". Ты действительно собираешься сказать это Фальконе?

Но Коста не сомневался, что она тоже увидела здесь какую-то связь. Он понял это по ее лицу – оживленному и вместе с тем немного испуганному.

– Ты одна здесь владеешь этой темой. Ну пожалуйста...

– Не заставляй меня, Ник. Не стоит принимать на веру все, что я говорю. Я боюсь допустить неточность. Меня учили совсем другому.

– Ты только укажи направление. А я проверю. Обязательно проверю. Расскажи мне побольше об этом ритуале.

– Я знаю только то, что прочитала. Церемония связана с посвящением избранных девочек во взрослую жизнь. В один и тот же день – семнадцатого марта. Звучит знакомо? Это было время веселья. Разумеется, там присутствовали и мужчины. Священники, прихлебатели, надеявшиеся, что им что-то перепадет. Они пили, танцевали, глотали любые древнеримские наркотики, какие только могли найти. А потом проделывали друг с другом разные штуки, при виде которых даже "Ангелы ада"[19] засмущались бы и бросились прочь, решив, что дело зашло слишком далеко. Но все это творилось ради девочек. Давало им нечто такое, что они могли использовать во взрослой жизни. Может, какие-то преимущества. Или же членство в клубе, которым можно было потом как-то воспользоваться.

Коста молча смотрел на нее, ожидая продолжения.

– Послушай! – воскликнула она. – Автор этой книги сам сказал, что все это одни догадки. Никто не знает, что именно там происходило. Известно только, что иногда это переходило всякие границы. В конце концов римляне это запретили – задолго до того, как христиане принесли сюда мир и любовь. Власти сочли это недопустимым и выслали организаторов, кое-где их даже казнили, а потом снова разрешили церемонию, но уже в ином варианте – как некий веселый праздник, называемый "либералиями". Если помнишь, точно такой же фокус потом проделали с Рождеством. Что ему предшествовало? Кто знает...

– Так может, через две тысячи лет кто-то играет в те же самые игры? Используя те же самые ритуалы? – предположил Ник.

– Мы этого не знаем. У нас есть только татуировка. Дата...

– И мертвое тело.

– Которое не имеет никакого отношения к этой девушку – не сдавалась Тереза. – Не обманывай себя. Мать, вероятно, права: ребенок вернется назад, довольный, что сделал это необычным способом. Подумать только, шестнадцать лет, а она еще девственница! Что за образ жизни они ведут?

Коста ее не слушал. Он делал привычную работу – открывал ящики и просматривал их содержимое, правда, вел себя при этом чуточку аккуратнее большинства своих коллег. Ник Коста не переворачивал вещи вверх дном и не вываливал их на пол. Просто тщательно просеивал содержимое, чувствуя себя при этом незваным гостем.

– Ты понимаешь, – пробился в сознание голос Терезы, – если бы я сейчас кого-то встретила и мы сделали ребенка, то когда этот ребенок достиг бы возраста Сюзи Джулиус, мне было бы уже за пятьдесят. Так кто же тут девственница?

Открыв нижний ящик, Коста просунул руку под аккуратно сложенную ночную рубашку и поднял взгляд на Терезу.

– Что там? – спросила она.

Он вытащил пару предметов – загадочные, нехорошие вещи. К сушеному стеблю какого-то растения клейкой лентой была примотана сосновая шишка. Все это походило на поделку со школьного урока труда.

– Она училась это делать, – мрачно заметила Тереза.

– Напомни, как это называется? – попросил он.

– Это называется "тирс". – Забрав у него жезл, она принюхалась к стеблю, и лицо ее вытянулось. – Это фенхель, – сказала она. – Как тот, что достали из торфа.

– А это? – Пластиковый мешочек был полон семян. Коста сунул в него нос. – Это не наркотик.

– Точнее, не обычный наркотик.

Она с несчастным видом заглянула в пакет.

– Тереза!

– У мертвой девушки я нашла нечто подобное. Сейчас жду результат лабораторных анализов. Мой скромный кулинарный опыт позволяет заключить, что это смесь семян. Тмин. Кориандр. Все тот же фенхель. Еще, возможно, нечто галлюциногенное. Какие-то грибы...

Он ждал, недоумевая, откуда она все это знает.

– В книге написано, что это часть ритуала. Небольшой подарок от бога. Благодарность за то, что он собирается получить взамен.

– И что же это?

Тереза молчала.

– Догадайся, – попросил Коста. – Пусти в ход свою женскую интуицию.

– Если ведешь себя правильно – получаешь рай. Теряешь девственность – вероятно, с каким-нибудь храмовым ничтожеством в жуткой маске, похожей на ту, что изображена на татуировке. Все это связано с экстазом. Физическим экстазом, духовным, умственным... – Она задумалась, пытаясь вспомнить. – В книге говорится, что семнадцатое марта считалось днем, когда римские мальчики достигали зрелости. Неофициально женщины тоже приобретали какой-то особый статус. По крайней мере связанные с этим культом.

– А если ведешь себя неправильно? Если говоришь "нет"...

– Тогда, думаю, встречаешься с разгневанным богом. – Она помолчала. – Ты и вправду веришь, что бедная девочка в этом замешана? И думает, что просто играет в какую-то игру?

Коста посмотрел на самодельный жезл и мешочек с семенами.

– Такая возможность существует, И мы не можем ее игнорировать.

– Этого недостаточно, чтобы Фальконе смог нажать на какие-то кнопки.

Тереза была права. Кроме нескольких случайных совпадений, у них ничего не было. Они по-прежнему не могли ответить на самый существенный вопрос: почему именно Сюзи? Почему выбрана девочка-англичанка, приехавшая в Рим всего неделю назад?

Они вернулись в гостиную. У Миранды Джулиус покраснело лицо и припухли глаза. Должно быть, Фальконе ее не пощадил. Взглянув на вошедших, она сразу поняла, что дело плохо.

– Что вы нашли?

Коста показал ей тирс и пакет с семенами.

– Вы раньше это видели? Знаете, что это такое?

– Не имею понятия, – покачала она головой. – Где вы их взяли?

– У нее в спальне, – ответил Коста.

– Но что это? – Она едва сдерживала слезы.

– Может, это простое совпадение... – начал было Коста.

– Это может быть чем угодно, – прервал его Фальконе. – Мы займемся исчезновением вашей дочери, миссис Джулиус. Разошлем ее описание. Обычно в таких случаях ребенок возвращается домой. Иногда звонит. Возможно, в тот же день.

– Послушайте, – вмешалась Тереза, – время пока есть. Тут много моментов, которые можно отработать. Если...

Встав, Фальконе грозно на нее посмотрел.

– Доктор, – проворчал он, – давайте договоримся. Я не вскрываю трупы, а вы не допрашиваете потенциальных свидетелей.

Косте на миг показалось, что она сейчас его ударит: последствия трудно было себе представить. Но вместо этого Тереза подошла к Миранде Джулиус, села рядом с ней на кушетку и обняла за плечи.

Фальконе отвел в сторону Косту и Перони.

– Это серьезно, – сказал Коста. – Знаю, что выглядит странно, но...

– Не учи меня, что делать! – резко оборвал Фальконе. – К обычным еженедельным сводкам мы можем прибавить лишь одно явное дело об убийстве и одно – об исчезновении подростка. Которые ничто не связывает. Тут не на что опереться. Не обманывай себя, Ник. Если бы...

Коста взглянул на Фальконе. Жаль, что инспектор не любит раскрывать свои карты. Да, это совпадение, но все-таки не стоит его игнорировать.

– Мы можем направить ее снимок в прессу, – предложил Коста.

– И что же мы скажем? – спросил Фальконе. – Вот девушка, которую мать не видела с самого утра? Хочешь выставить нас круглыми дураками?

– Меня не волнует, как мы будем выглядеть.

Перони похлопал Косту по спине:

– Подумай об этом, Ник. Так какие будут указания?

– Распространить снимок по внутренним каналам, – приказал Фальконе и направился к двери под гневным взглядом Терезы Лупо, все еще сидевшей на кушетке. – Обеспечить, чтобы все могли его увидеть. И отыскать запись камер слежения на Кампо. Попозже мы на нее взглянем. Возможно, ты прав, Ник. Просто пока я не готов в это встревать. Кроме того, у нас уже есть начатые дела. – Он мрачно посмотрел на Косту. – И обрати внимание на слово "мы". Не впутывай сюда свою подругу из морга. У нее другие обязанности.

Совершая обход, Эмилио Нери большую часть физической работы возлагал на Бруно Буччи, мускулистого тридцатилетнего гангстера из Турина. Буччи был у него на содержании еще с тех пор, когда подростком управлял наркодилерами у вокзала Термини. Нери он нравился и как работник, и как человек. Молчаливый, лояльный и настойчивый, он знал, когда можно говорить, а когда лучше прикусить язык. Он никогда не возвращался, не выполнив работу – в чем бы она ни заключалась. Если Нери хотел лично кого-нибудь избить, Буччи всегда был готов подержать придурка, чтобы тому не пришли вдруг в голову дурацкие мысли – поскольку человеку, переделывающему ему лицо, перевалило за шестьдесят и он хрипит и сопит как паровоз.

Иногда Нери задумывался, почему Мики столь сильно от него отличается. В противном случае он не так переживал бы о том, что произойдет с его империей, когда он станет слишком стар, чтобы ею управлять. А это случится уже скоро. И дело не в возрасте. Нери был уверен, что смог бы править еще лет десять, не ослабляя хватки. Его угнетало что-то другое – может, скука, может, ощущение, что он находится не на своем месте. Большой дом, слуги, даже Аделе, избалованная кукла... все эти атрибуты власти и богатства казались нереальными, даже ненужными, этакими шелковыми решетками той тюрьмы, которая грозила утопить его в роскоши.

Пора было подумать о передаче полномочий – это он прекрасно понимал. Проблема заключалась в характере Мики. Мальчишка делал то, что ему говорят, но при этом проворачивал на стороне какие-то свои тайные делишки. Нери слишком часто приходилось улаживать разного рода неприятности – с наркотой, женщинами, деньгами. Правда, в таких случаях Мики никогда не лгал. От Нери требовалось лишь одно – задать нужные вопросы.

Увы, ему приходилось заниматься этим с тех самых пор, как Мики исполнилось двадцать. Но теперь это стало для него слишком утомительным. Вероятно, здесь можно было бы достичь некоего компромисса: допустим, Буччи занимается бизнесом, а Мики просто стрижет купоны.

Нери попытался представить себе реакцию Буччи. Он знал, что сделает в подобной ситуации любой порядочный гангстер с амбициями выходца из рабочей семьи. Подождет, пока старик выйдет из игры, а затем заберет себе все, отправив избалованного наследника в таксисты или, что более вероятно, однажды утром не дав ему проснуться. "Наверное, так устроен мир", – думал Нери. На его месте он поступил бы так же. Семьи несовершенны и вовсе не обязаны существовать вечно.

Утром, когда они ездили по городу, собирая долги, Нери с возмущением вспоминал, как Мики и Аделе ругаются в его присутствии, и решил наказать их обоих. Эта тема не выходила у него из головы, и он не мог понять почему. Мозги работали уже не так быстро, как раньше. Что ускользнуло от его внимания? Какая-то новая махинация Мики? Откинувшись на заднее сиденье бронированного "мерседеса", он закрыл глаза, страстно желая избавиться от этой напасти. Маленькая сучка уже спустила по кредитным карточкам целое состояние. Он хорошо знал об этом, ведя учет каждой лиры из тех гигантских счетов, которые приходили к нему каждый месяц. С Мики дело обстояло не лучше. Мальчишка стремился обладать всем, что имело двигатель внутреннего сгорания. За четыре месяца он сменил четыре спортивных машины, кучу мотоциклов и едва не приобрел четырехместный "пайпер-команч", но хозяин летной школы позвонил Нери по мобильнику и сообщил, что именно собирается купить его сын. Кроме этого, были женщины. Всех сортов и цветов кожи, любого происхождения. Их объединяло одно: непомерная жадность к деньгам – которые, кстати, Мики не принадлежали.

По-своему Нери любил обоих. А вернее, ему нравилось владеть ими, чувствовать их полную от него зависимость. Взамен они должны были следовать определенным правилам, одно из которых предписывало никогда не проявлять в его присутствии взаимную антипатию. Однако они были просто не в состоянии себя сдержать, и это обстоятельство с каждой минутой раздражало его все больше, отвлекая от дел. Однажды он даже не стал смотреть, как Буччи выбивает дух из одного вороватого сутенера из Термини, ради звонка Мики, чтобы поинтересоваться, как тот отрабатывает свое содержание. А взамен получил лишь запись с его автоответчика. Позднее он велел Буччи немного подержать Тони Лукарелли, хозяина бара из Трастевере, растратившего деньги, которые должен был заплатить Нери, на одну алжирскую бабу. Нери лишь несколько раз ударил Лукарелли в лицо – не сильно, потому что на самом деле не особенно на него злился. Лукарелли в общем-то был славным парнем, просто желание поразвлечься превосходило его финансовые возможности.

Но глупый бармен все испортил, свалившись на пол и начав вопить, вместо того чтобы встретить наказание по-мужски. Нери хотел было натравить туринца на это ничтожество, плачущее в кладовой, как ребенок, но у него из головы не выходила Аделе: бесстрастная, равнодушная Аделе, которая смотрит на его сына как на пустое место, так холодно, словно делает это нарочно, словно над чем-то смеется. Велев Буччи не слишком терзать Лукарелли, он позвонил ей и снова не дозвонился. Что за ужасный день! Жизнь была бы гораздо проще, если бы не приходилось всюду ходить с телохранителем, стерегущим каждый его шаг. Конечно, нельзя быть боссом и не иметь врагов, но иногда это здорово портит настроение.

Нери больше никого не избивал. Просто заставлял провинившихся смотреть на Буччи и спрашивал, как они себя чувствуют. Во время обеда, который по идее должен был доставить ему одно удовольствие, он встретился со старым другом из Ватикана, чтобы обсудить еще одну сторону своего бизнеса: оффшорные зоны и уход от налогов, тайные банковские операции и двойная бухгалтерия. Они обедали в небольшой траттории, владельцем которой был человек, некогда работавший у Нери, так что здесь ему никогда не приходилось платить по счетам. Боясь быть замеченным, человек из Ватикана вернулся на работу, съев всего лишь спагетти карбонара[20]. Нери задержался, чтобы насладиться мясом молодого барашка с цикорием и выпить сабайон[21].