7

Это был вопрос, и он продолжал торчать в мозгу Лайама, словно заноза, даже после того, как Фануил его разбудил. Дракончик опять послал в его сон страницу гигантского бестиария, исписанную одним словом – “Проснись!”.

Лайам точно помнил, что не называл Оборотню своего имени. Не представлялся он также и старому ростовщику. Неужели принцепс карады сумел каким-то образом заглянуть в его голову? Лайам скривился и отверг нелепое предположение. Для ясновидящего Оборотень был чересчур простоват.

Лайам, позевывая, плюхнулся за кухонный стол и затих над кружкой горячего кофе. Он пристрастился к этому напитку в южных краях. Фануил с аппетитом уничтожал сырую баранину. Дракончик терпеть не мог вкус кофе, зато обожал его запах, потому перед ним также стояла чашечка, от которой исходил восхитительный аромат. Заглотив очередной кусок мяса, уродец водил над чашечкой носом, от удовольствия прикрывая глаза. Лайам невольно улыбнулся и ощутил, что проснулся совсем.

– Ума не приложу, у кого он мог выведать мое имя? – сказал Лайам, глядя на раздувающиеся ноздри маленькой твари. – Разве что… разве что матушка Джеф не прилгнула, сказав, что обо мне судачат на каждом углу. Впрочем это мало похоже на правду.

Фануил склонил голову набок.

“Тебя знают, как знали мастера Танаквиля”.

– Мастер Танаквиль был чародеем, а я – простой обыватель, ничем не отличающийся от других горожан.

“Отличающийся. Ты – человек видный”.

– Не говори ерунды!

“Ты выше других, у тебя длинный нос, светлые волосы и голубые глаза. Ты – человек заметный”.

Лайам представил себя в уличной сутолоке и вынужден был признать, что дракончик прав. Саузварк был не настолько велик, чтобы в нем не имелось возможности собрать сведения о чужаке с такими приметами, особенно если чужаком интересуется воровская среда.

– Возможно, – задумчиво пробормотал он, сжимая кружку в ладонях, – Оборотень таким способом пытался произвести на меня впечатление, а? Показать, что он, дескать, все видит насквозь? И даже знает имя того, кто не находит нужным себя назвать.

“Но он ведь не произвел на тебя впечатления?”

– Нет, не произвел, – со смешком отозвался Лайам. Затем он притронулся к своему горлу, и веселья у него поубавилось. Порез окончательно подсох. Лайам еще раз потрогал его и убрал руку.

“Не надо большого ума, чтобы навести справки о единственном городском чародее”.

– Я никакой не чародей, – устало отозвался Лайам, но тут же осекся. – А! Я понял, что ты имеешь в виду. Неважно, чародей я там или нет, важно, что многие меня за него принимают. Это досадно.

“Почему?”

Лайам одним длинным глотком опорожнил кружку.

– Трудно сказать. Меня это коробит. Я не хочу поддерживать чьи-то заблуждения на свой счет.

“А как же Кессиас?”

– Что – Кессиас?

“Ну, он ведь тоже думает, что ты не такой, какой есть. Ты кое-что от него скрываешь”.

– Кессиас – дело другое! – рассердился Лайам. – Он обо всем имеет свое мнение, и потом, я не хочу, чтобы он знал о наших с тобой отношениях.

“Почему?”

– Отстань. Мне пора отправляться на встречу с этой девчонкой.

По дороге в Саузварк Лайам размышлял о своем непростом положении и в конце концов решил, что ничего в нем исправить не может. Горожане считали его чародеем, и у него не имелось возможности доказать им, что это не так. Что касается Кессиаса, то и тому Лайам вряд ли бы мог что-нибудь втолковать, даже рассказав о своей связи с драконом. Бравый страж порядка только бы утвердился во мнении, что его приятель – человек необычный.

Въехав в город, Лайам нашел его более оживленным, чем в предыдущие дни. Солнышко пригревало, улицы были полны народу. Горожане словно вспомнили, наконец, о делах и принялись энергично наверстывать упущенное. Повозки фермеров скапливались у городских ворот и застревали на перекрестках. Дети, добравшись до уцелевших в подворотнях сугробов, с веселым визгом играли в снежки.

Благополучно разместив Даймонда в знакомой конюшне, Лайам пересек городскую площадь. Он полагал, что в Щелку можно попасть с улицы Бакалейщиков, примыкавшей к тюрьме, но, свернув за угол, не обнаружил никаких переулков. Лайам вернулся на площадь, обогнул здание суда и повернул на улицу Мясников, но и там все дома тесно прижимались друг к другу. Когда удивленный Лайам опять возвратился к тюрьме, башенные колокола начали бить полдень. Он поспешно зашел в казарму и спросил у дежурного стражника, как добраться до Щелки.

Стражник посмотрел на Лайама так, словно у него выросла вторая голова. Ему явно не хотелось давать пояснений.

– Не стоит вам туда ходить, мастер Ренфорд. Неподходящее это для вас место, сэр. Честное слово, неподходящее.

– Послушайте, – рассердился Лайам, – мне нужно срочно туда попасть. Препираясь с вами, я только теряю время!

В конце концов, он настоял на своем, и стражник неохотно выдал ему нужные сведения. Оказалось, что Щелка представляет собой подкову, дуга которой подходит с тылу к зданиям тюрьмы и суда. Лайаму следовало спуститься по улице Мясников, пройти через Требуховое подворье к городской бане, там свернуть налево, миновать три переулка, заканчивающиеся тупиками, потом еще раз свернуть налево – это и будет Щелка. К тому времени, как Лайам одолел этот путь, башенные колокола глухо звякнули, добавив к полудню еще полчаса, и он выбранил себя за то, что выбрал столь неудачное место для встречи.

Щелка, несмотря на то, что считалась улицей, больше походила на переулок, а еще больше – на узкий туннель, ибо здания, расположенные по обеим ее сторонам, шли уступами вверх и чуть ли не соприкасались верхними этажами. Солнечный свет в Щелку практически не проникал, и к тому же ее грязная мостовая была так сильно замусорена, что походила на мостовые трущоб, примыкавших к порту. Но если там грязь и мусор казались чем-то нормальным, то здесь – в непосредственной близости от городской площади – они производили гнетущее впечатление. Немногочисленные прохожие поглядывали с подозрением на хорошо одетого и озирающегося по сторонам незнакомца, а один раз Лайам едва увернулся от обрушившейся откуда-то сверху струи. Подняв голову, он увидел в окне четвертого этажа хохочущего мальчишку, натягивающего штаны.

Лайам погрозил маленькому наглецу кулаком, но в то же время не мог удержать улыбки.

“Хорош бы я был, если бы этот малый целился поточнее!”

Мопса ждала его в верхней части выгнутой, словно подкова, улочки, возле глухой стены. Там скопилась огромная груда мусора, похожая на нагромождения всякой всячины, какие выносит к своим излукам река. Выше, футах в пятнадцати, темнели горизонтальные и узкие, словно бойницы, проемы – скорее всего, окна мертвецкой матушки Джеф.

– Аве, брат, – произнесла Мопса. Судя по тону, девчонка сомневалась, стоит ли Лайама так называть. – Ты опоздал.

Она сидела на корточках у стены, босые ступни ее по щиколотку утопали в какой-то жиже, грязные волосы непонятного цвета сбились в жуткие колтуны. На плечи Мопсы было наброшено одеяло, но, как видно, грело оно неважно: девчонка сидела, обхватив себя руками за плечи.

Лайам опаздывать не любил, и упрек задел его за живое, тем более что задержка была вызвана его собственной глупостью. Нечего назначать встречи в местах, куда не знаешь дороги. Но все равно маленькую нахалку следовало осадить.

– Запомни, что я скажу, – медленно, с расстановкой произнес он, – никогда не говори так на улице.

– Так – это как? – с вызовом поинтересовалась Мопса, вздернув подбородок.

– Не декламируй, – негромко сказал Лайам. – А то посадишь на хвост стражу.

Скептически прищурившись, Мопса встала и гордо выпрямилась.

– Здесь нет стражников, брат. И потом, они все дураки.

Лайам на миг зажмурился, набираясь терпения. Он никогда не умел управляться с детьми.

– Слушай, что тебе говорят, – тихо повторил он, – никогда не декламируй на улицах. И не называй меня братом.

– Почему?

– Потому что ты – всего лишь отмычка, а не певец. Тебе полагается называть меня дядей. И, кроме того, никто не поверит, что ты мне сестра.

– Хорошо, – угрюмо буркнула Мопса. – Ну, а теперь ты выслушаешь, что велел передать Волк?

– Да.

Глядя на маленькую, дрожащую от холода оборванку, Лайам начал жалеть, что так резко одернул ее. Девчонка была худой – слишком худой, и он мысленно выбранился в адрес местной карады. Палица всегда сетовал, что ученики харкоутской гильдии слишком толсты и неуклюжи – от обильной пищи и хорошего обращения. Лайам вспомнил, как обращался с Мопсой Шутник, и ему сделалось тошно.

– Волк сказал, что обчистить тебя мог только Двойник, – говорила меж тем девочка, – потому что только он не боится трогать зеленые вещи. И потом, его никто не видел в последние два дня.

– С тех самых пор, как меня обокрали, – сказал Лайам и улыбнулся. – Тебе известно, где его можно найти?

– У него много укрытий. – Мопса помолчала, прикидывая, стоит ли продолжать разговор. – Волк сказал, чтобы я тебе помогла. Я знаю, где он бывает.

Тут по Щелке пронесся порыв ветра, и скверный запах, ударивший в ноздри Лайама, мгновенно стер улыбку с его лица. Мопса вздрогнула и поплотней закуталась в одеяло, но запах от этого не исчез. О боги, да от девчонки разит нечистотами! Лайам невольно припомнил вчерашнюю вонь и сделал шаг в сторону.

– Скажи-ка, Мопса, ты что, шла сюда по канализационным трубам?

Девчонка перестала стучать зубами и изумленно уставилась на Лайама:

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда… о боги! – По Щелке пронесся новый порыв ветра. – Ты жутко смердишь.

Мопса деловито принюхалась, потом покачала головой:

– Это еще ничего не значит… Я могла идти и по крышам.

– На крышах не встречается столько дерьма. Ну ладно, теперь ответь, сколько у этого человека укрытий?

– Не то шесть, не то семь, – отозвалась Мопса. Она определенно была смущена. Проницательность собеседника ее поразила.

– Зачем ему столько?

– Ну… чтобы прятаться и заметать следы.

Ветер утих, и запах канализации перестал ощущаться, но Лайам уже принял решение.

– Пошли, – скомандовал он. – Раз уж мне придется с тобой куда-то идти, то для начала нам следует заглянуть в баню.

– В баню? – удивилась Мопса, приноравливаясь к широким шагам Лайама. – Я ни в какую баню идти не могу.

– Это еще почему? – спросил Лайам. Он был занят – следил за верхними этажами, выискивая там мальчишек со спущенными штанами.

– Ну… потому, что у меня нет денег.

– Я заплачу, – рассеянно сказал Лайам, продолжая поглядывать вверх. – Какие еще у тебя есть причины не расставаться с собственной вонью?

Других причин Мопса выдумать не смогла и затрусила рядом, шлепая босыми ногами по мостовой. Они подошли к городской бане, уже успевшей послужить Лайаму хорошим ориентиром. Это было одноэтажное невзрачное здание, вдоль стен которого тянулись крохотные, забранные решетками окна, запотевшие изнутри. Прихожей бане служила маленькая комнатка с двумя дверьми, ведущими к раздевалкам, с двумя деревянными стойками перед ними. Пол помещения был вымощен кафельной плиткой, мокрой и скользкой. Осторожно ступая, Лайам подошел к стойке, над которой висело изображение женской фигурки.

– Мою племянницу нужно выкупать, – сказал он сидящей за стойкой толстухе. Женщина заглянула ему за спину и вытаращила глаза.

– О, Урис! – воскликнула она изумленно. – Где вы ее так извозили?!

Мопса ответила ворчанием, весьма смахивающим на ругательство, и Лайам поспешил улыбнуться.

– Боюсь, она слишком долго играла на улице, а моя сестра вот-вот должна явиться за ней. Я просто не могу вернуть ее матери в таком виде.

Убийственный взгляд Мопсы окончательно смутил бедную женщину, и с лица ее сбежал последний румянец.

– Но и я не могу в таком виде пустить ее в общий зал, – пробормотала она, запинаясь, затем моргнула и, взяв себя в руки, перевела взгляд на Лайама.

– Может быть, тогда тут найдется какая-нибудь кабинка с умелыми банщицами? – предположил Лайам, подбрасывая на руке кошелек. – Понимаете ли, девочка была у меня в гостях, но я плохо за ней следил и теперь хочу исправить свою оплошность.

Женщина не поверила ни одному слову странного посетителя, но звон монет сделал свое дело.

– Отдельная кабинка стоит дорого, – предупредила она.

– Для дорогой племянницы мне ничего не жаль, – не преминул заверить ее Лайам, и оправившаяся от смущенья толстуха увела Мопсу с собой, стараясь не прикасаться к ее лохмотьям. Минуту спустя она вернулась.

– Все, что на ней было, надо бы сжечь!

– Ну так сожгите, – весело произнес Лайам. – А заодно подскажите, где я могу купить для нее что-нибудь подходящее? Платье, сапожки, чулочки, плащ?

Женщина объяснила, где можно приобрести перечисленное, и Лайам, заплатив немалую сумму за отдельную кабину и банщиц, отправился делать покупки. Через полчаса он вернулся с объемистым узелком и отдал его женщине. Потом Лайам с десяток минут подождал. Потом еще с десяток минут. И еще. Потом он побеседовал с дежурным, скучающим возле другой стойки. Тот оказался философом и знатоком лошадей. Беседа была достаточно обстоятельной, и все же ему пришлось еще чуть-чуть подождать.

Мопса вернулась часа через полтора с лишним. Ее новенькие сапожки поскрипывали, и вся она словно тоже поскрипывала – от чистоты. Оказалось, что волосы у нее темно-русые, с небольшим налетом рыжинки.

– Ну, как все прошло? – поинтересовался Лайам, распахивая перед ней дверь.

– Меня мыли трижды, – заявила Мопса с оттенком гордости, – и сначала часто меняли воду. А еще они очень боялись, что у них засорится труба.

Лайам попрощался с дежурными, и они вышли из бани.

– Мне кажется, – сказала, оглядывая себя, Мопса, – ты мог бы раздобыть одежду и понаряднее.

– Хочешь, чтобы на тебя все глазели? Неплохие замашки при твоем ремесле.

Сарказм этого замечания не ускользнул от Мопсы. Девчонка высвободила голову из капюшона и поглядела на спутника снизу вверх.

– Ты хотел сказать – при нашем с тобой ремесле?

– Нет, – заявил Лайам. – Я удалился от дел.

– Чисто резвишься?

– Удалился от дел, – поправил ее Лайам. – Следи за своим языком. И давай рассказывай, где мы будем искать вашего Двойника?

Оказалось, что парочка мест, где мог скрываться Двойник, находится в Муравейнике, и Лайам решил, пока время не позднее, начать розыски с них. Он вовсе не горел желанием рыскать в кромешной тьме по городским трущобам. Маленькая строптивица, сделавшаяся на удивление покладистой, повела его в сторону порта. Похоже было, что купание и теплая одежда повергли девчонку в шок. Наверное, о ней уже давно никто так не заботился, подумал Лайам. Он хотел было расспросить девочку, как она попала в караду, но потом передумал и завел разговор о Двойнике. Сам ли тот решил обокрасть его дом, или кто-то его надоумил?

– Никто не говорит, что он это сделал, – напомнила Мопса. – Сказали только, что все остальные не делали этого, потому что занимались другой работой. А его не сумели о твоем деле спросить, потому что он где-то прячется.

“Наверняка пропивает денежки, вырученные за мои вещи, – уныло подумал Лайам. – Ну да ладно, неважно. Я узнаю, кому он их продал, и двинусь дальше по следу”.

Мопса между тем продолжала рассказ:

– Он гордый, как какой-нибудь гранд. И очень высоко себя ставит. И многие говорят, что заслуженно. Очень уж ловко он управляется со всякими дверными замками и бегает по крышам, как кошка. Он и меня научил бегать по крышам и сказал, что у меня хорошо получается, потому что я легкая.

– Да, легким быть хорошо, – согласился Лайам, припомнив, как однажды под ним провалилась кровля. Она оказалась соломенной и сильно его подвела.

с Про меня говорят, – похвасталась Мопса, – что я бегаю по крышам быстрее всех в Саузварке!

– Тихо! – одернул ее Лайам.

Девчонка быстро прикрыла рот ладошкой.

– Извини, – пробормотала она.

– Продолжай.

– Двойник всегда берет только классные вещи. Драгоценности или посуду, или что-то совсем особенное. Однажды он раздобыл целого лебедя из серебра – оказалось, что это чайник! Такой огромный, что ни один скупщик его не взял, и Двойнику пришлось этакую красоту переплавить. А еще он любит думать. Думает, думает, думает. Работает меньше всех, а выручает гораздо больше, потому что всегда обдумывает, что сделать и как. Он очень умный, он лучше всех, этот Двойник!

За разговором они не заметили, как добрались до Муравейника. Людей здесь было поменьше, и одевались они победнее, улицы напоминали Щелку, но превосходили ее по количеству невероятных изгибов, а некоторые из них чуть ли не сворачивались в кольцо. Впрочем, Мопса уверенно двигалась по одной ей ведомому маршруту, а Лайам просто старался не отставать. Сделать это было легко, ибо девочка частенько заговаривала со многими встречными, по большей части – с мальчишками, такими же грязными и оборванными, какой совсем недавно была и она сама. Обновками своими, чуть, правда, мешковато сидевшими на ее тощей фигурке, Мопса явно гордилась и, болтая с приятелями, демонстративно оглаживала себя. Стоит ли говорить, что маленькие оборвыши поглядывали на нее с завистью и восхищением.

– Мой дядя, – сообщила она в очередной раз вихрастому огольцу, высунувшемуся из подворотни, и самодовольным кивком указала на Лайама.

– Да, моя дорогая, – сказал Лайам, – но дядя уже устает. И сейчас он может начать сердиться.

Мальчишку как ветром сдуло, а Мопса, фыркнув, вздернула хорошенький носик.

– Мог бы и дать мне немного покрасоваться. Знаешь, когда я в последний раз надевала что-нибудь новое? – и девочка принялась шевелить губами, старательно загибая пальцы.

– Неважно, – прервал ее подсчеты Лайам. – Меня это не интересует. И кроме того, я кое о чем забыл тебе сообщить. После того как мы найдем Двойника, я все это у тебя заберу.

Мопса остановилась посреди улицы, пораженная до глубины души.

– Заберешь?

– Нет конечно же, я пошутил. А теперь пойдем.

– Заберешь? – переспросила она, чуть не плача.

– Я же сказал, что пошутил. Пойдем!

– Хорошо, если ты действительно шутишь, – пробормотала Мопса, – ведь старую-то мою одежку сожгли.

В ее голосе проскользнула такая растерянность, что Лайам мысленно выругал себя за глупую шутку.

– Ну перестань, Мопса, пошли.

– Поклянись, что ты пошутил.

– Клянусь.

Они все же успели до темноты обойти два известных Мопсе местечка. Первое из них было обычной винной лавкой, куда Двойник частенько заглядывал и где те, кому он был нужен, оставляли для него сообщения. Хозяин лавки заявил, что не видал своего клиента больше недели.

– Он ушел на холм, – сказал виноторговец, ткнув пальцем вверх, – поклявшись, что никогда больше сюда не вернется. Но хорошо бы ему все же вернуться – хотя бы для того, чтоб успокоить свою дуру, а то она заявляется ко мне каждый вечер, ревет и скандалит. “Дура” – поблекшая полная женщина лет сорока – проживала неподалеку, в одном тупичке. Когда она услышала, зачем к ней пришли, ее двойной подбородок заходил ходуном.

– Сказал, что отправляется на большое дело, – запричитала она, – на самое большое и прибыльное. Еще сказал, что это дело – последнее, что он уйдет на неделю, а потом вернется за мной. И тогда мы уедем и заживем как благородные господа.

Убедившись с первого взгляда, что ей вряд ли известно что-то еще, Лайам поспешил откланяться, ибо женщина явно вознамерилась разразиться рыданиями, от которых вполне мог обрушиться потолок ее жалкой клетушки.

Оказавшись на улице, Мопса хихикнула и дернула спутника за руку.

– Если Двойник с кем-нибудь и уедет, то только не с ней. У него есть другая зазноба в богатых кварталах, а еще одна, покрасивее, живет возле площади. Может, он сейчас прячется где-то у них.

Любвеобилие Двойника, изрядно забавлявшее Мопсу, вдохновило ее на новый поток болтовни, и пока они выбирались из Муравейника, девчонка неустанно потчевала Лайама россказнями об амурных подвигах известнейших ловеласов преступного мирка Саузварка. Впрочем, ее разглагольствования частенько перемежались зевками, и Лайаму вдруг пришло в голову, что девочке этой ночью тоже вряд ли пришлось как следует выспаться. Наверняка этот Волк-Оборотень гонял ее по всему городу до утра – от одного вора к другому.

Кроме того, когда они подошли к главной площади, его желудок жалобно заурчал.

– Есть хочешь? – спросил он внезапно, прерывая очередное запутанное повествование Мопсы о каком-то “знатном красавчике” и трех “роскошнейших шлюхах”.

– Не то слово, – мгновенно отозвалась Мопса. – А кто будет платить?

Лайам согласился взять эту обязанность на себя, заручившись сперва ее обещанием прямо с рассветом продолжить поиск.

Они отыскали небольшую закусочную, и девчонка, прежде чем Лайам успел ее придержать, заказала тарелку жареной камбалы, миску рыбной похлебки, морской пирог, кувшин вина и краюху хлеба.

– И проследи, чтобы хлеб был свежим, – приказала она изумленной официантке.

– Да в тебя же столько не влезет! – сказал удивленно Лайам.

– Ты только выложи денежки, а там сам увидишь.

Покачав головой, Лайам попросил принести морской пирог и ему.

Мопса на ветер слов не бросала. Она жадно набросилась на еду, время от времени упрекая своего спутника за то, что тот велел разбавить вино.

– И сколько воров состоит в гильдии? – спросил Лайам, улучив момент.

– Не знаю, – тотчас откликнулась Мопса. – Не то двадцать, не то тридцать.

– И ты – единственная среди них дама?

– Я? Нет, есть еще одна. Но она – классный певец. – Мопса на миг прервалась, чтобы отделить от костей огромный кусок камбалы и отправить его в рот, – самый лучший после Волка и Двойника. И еще она умеет читать – книги, письма и все такое.

– А разве ты не умеешь читать?

В харкоутской гильдии учеников первым делом усаживали за буквари. Палица говорил, что голова его просто раскалывалась от подзатыльников строгих учителей. Зато впоследствии грамотность не раз ему пригождалась.