– Она улыбнулась мне, квестор, – и тут же исчезла.

– А меч? И нагрудник?

– Тоже исчезли. Но… понимаете, такой меч и такой доспех могут носить лишь верховные иерархи.

Теперь Лайаму сделалось ясно, почему Сцевола не мог рассказать о своем видении старшим жрецам. Если видение было истинным, значит, Беллона избрала Сцеволу на роль одного из своих высших служителей, что вряд ли могло понравиться тем, кому бы в таком случае пришлось потесниться.

– Да, сложный случай, – сказал Лайам. – Честно говоря, что-то я сомневаюсь, что иерарх Клотен примет ваши слова на веру.

– Я тоже, – отозвался Сцевола. Воодушевление, с которым он рассказывал о визите богини, сменилось унынием. – Но если богиня призывает меня, как я могу ей не подчиниться?

– Вам нужно доказательство правдивости ваших слов. Какой-нибудь знак, могущий всех убедить, что вы не… не фантазер, а избранник.

– Но смею ли я… смею ли я просить об этом ее? Должен ли я обратиться к ней с подобной молитвой?

Лайам вздохнул:

– Я не знаю, Сцевола. Я вообще мало знаю о богах, а о вашей богине – и того меньше.

– Этого я, в общем, и опасался, – отозвался юноша, стараясь скрыть разочарование. – Но подумал, что спросить все-таки стоит. Понимаете, вы – единственный человек, к которому я здесь могу прийти за советом, не считая, конечно, моих братьев по вере.

– Извините, Сцевола. Я не могу сказать, будут ли в данном случае молитвы уместными. Но я могу вас заверить, что если вы собираетесь претендовать на звание иерарха, вам потребуются очень веские подтверждения намерений Беллоны относительно вас.

Понять чувства Сцеволы по его укрытому капюшоном лицу было сложно, но в голосе его промелькнули бодрые нотки.

– Вы уже осмотрели то, что хотели, квестор Ренфорд?

– Что? Ах, да-да, пожалуй, я все осмотрел.

Все осмотрел, но не все сделал, однако стена могла и подождать.

– Тогда, с вашего позволения, я вас покину.

И, быстро поклонившись, Сцевола ринулся прочь, словно энергия, скопившаяся в нем за время беседы, требовала немедленного расходования во славу богини, столь к нему благосклонной.

Лайам прислонился к стене и провел рукой по лицу.

“Видения, – подумал он. – Только их нам и не хватает. Мало нам было этих дурацких краж, ночных нападений и свары между двумя храмами? Так вот, пожалуйста, добавились еще призраки и кометы. А теперь полюбуйтесь: в самом задиристом храме назревает переворот!”

Лайам успел понять, что Сцевола искренне верит в снизошедшую на него благодать, а значит, он непременно примется действовать, стараясь исполнить волю богини. Вопрос только в том, сумеет ли он доказать, что его притязания небеспочвенны? А если сумеет, склонятся ли перед ним иерархи? Можно предположить, что Беллона возвышает Сцеволу именно для того, чтобы прекратить нездоровую грызню внутри своего храма. Но с другой стороны, эта грызня может перерасти в нечто большее, ибо Клотен, по мнению Лайама, вовсе не походил на человека, способного беспрекословно уступить свое место другому.

Громкое покашливание вывело его из задумчивости.

– Вас, я смотрю, очень интересует эта стена? – спросил эдил без малейшей доли иронии.

“Он знает, что от меня можно всего ожидать, – подумал Лайам, – а значит, заранее решил, что ничему удивляться не станет. И все же я его удивлю”.

– Да.

Он снял плащ и вручил его эдилу, затем скинул сапоги.

– Покараульте, пожалуйста, мои вещи.

Оставшись в одних носках, он тут же почувствовал, что ноги его леденеют, и, прежде чем Кессиас успел что-либо сказать, полез по стене вверх.

В принципе в этом не было ничего сложного. Просто двигаться следовало по-паучьи, цепляясь за выбоины пальцами рук и ног и нигде не задерживаясь подолгу. “Главное – скорость! – поучал его Палица. – Пошевеливайся и ни о чем не думай”.

Но сейчас пальцы Лайама мгновенно онемели от соприкосновения с промерзшей стеной, а порывистый ветер попытался сбросить его вниз, едва лишь он успел преодолеть какой-то десяток футов. Лайам выругался в адрес Палицы и решил воспользоваться уловкой, которую сам же когда-то и изобрел. Он вообразил себя не пауком, а ящерицей – зеленой стремительной ящерицей, которая, растопырив лапы, легко и непринужденно бежит по стене. Уловка помогла: Лайам перестал замечать боль в руках – выбоины стены содержали множество мелких осколков, оставшихся от мраморной облицовки.

Конечно, ни одна ящерица на свете не обладала таким хриплым дыханием, и вряд ли какой-либо из них вздумалось бы ликовать, взобравшись на крышу, но Лайам весьма гордился собой. Пальцы его покраснели от холода и были изодраны в кровь. Лайам сунул руки под мышки и посмотрел на носки. Они во многих местах порвались и сделались влажными, причем отнюдь не от пота.

“Значит, это возможно, – подумал он и рассмеялся, но смех тут же перешел в стон. – Теперь остается лишь сообразить, как спуститься обратно”.

Лайам сгорбился, подавляя в себе желание встать и потянуться, чтоб размять ноющие мышцы конечностей; здесь, на высоте, порывы ветра стали очень сильны и вполне могли сдуть его с площадки, на которой он находился. Площадка эта, собственно, была треугольным выступом, расположенным над юго-западным углом храма и прилегающим к основанию купола. Сюда выходили три вделанных в купол окна – каждое высотой в добрых шесть футов – со стеклами, мутными от многовековых напластований грязи и копоти. Лайам прополз немного вперед и подергал одну из оконных рам.

Ее металл покрывал плотный слой ржавчины, но когда Лайам толкнул посильнее, рама с недовольным скрипом подалась и отошла внутрь на несколько дюймов. Видимо, через это окно и проникли в здание воры.

Довольный Лайам повернулся и, придерживаясь за раму, встал, прижимаясь спиной к поверхности купола. Взору его открылась прекрасная панорама. Он мог беспрепятственно видеть и главную площадь города, и храм Повелителя Бурь, и большинство улиц, ведущих к порту, а дальше – иззубренную линию скал, прозываемых Клыками, что образовывали внешний заслон гавани, а за скалами – сланцево-серое море, усыпанное белыми гребнями волн. Впрочем, Лайам недолго любовался изумительным видом; его больше интересовали соседние здания.

До крыши храма Лаомедона было рукой подать – каких-то десять футов, не более. В принципе, можно и перепрыгнуть, но площадь выступа не давала возможности разбежаться. Лишь очень отчаянный человек мог бы решиться на подобный прыжок, и хотя Двойника и его сообщника нельзя было упрекнуть в недостатке решимости (особенно если учесть, как они обошлись с Клотеном), Лайаму этот вариант все-таки показался маловероятным. Той ночью шел снег, край крыши, скорее всего, обледенел, что многократно увеличивало риск поскользнуться. “Да и кому захотелось бы туда прыгать?” Сверху храм Лаомедона смотрелся так же зловеще, как и со стороны улицы. Нет, черная мрачная громада святилища отнюдь не сулила спасения беглецам.

Конечно, воры могли выбраться через противоположные окна купола и попытаться удрать либо по переулку, проходящему сзади храма Беллоны, либо по боковой улочке, с северной его стороны, но вряд ли это бы им удалось. Щели между рамами и проемами окон были так забиты ржавчиной, смешанной с грязью, что открыть их изнутри было попросту невозможно.

“Впрочем, могут ведь существовать заклинания, позволяющие проходить сквозь стекло?” – подумал Лайам и едва не свалился с выступа, напуганный пронзительным воплем, раздавшимся у него за спиной. Сердце его бешено заколотилось, а с губ сорвалось невнятное восклицание.

Лайам медленно повернулся, слыша стук собственной крови в ушах, опустился на колени и заглянул внутрь храма. Несмотря на царивший под сводом купола полумрак, он сумел разглядеть клетку грифона; та раскачивалась на длинной цепи по широкой дуге. Клетка подлетела к окну, и плененное существо взглянуло прямо на человека – огромные черные глаза поверх острого клюва.

Лайам замер, а грифон уже не сводил с него глаз. Он сам раскачивал свою клетку, время от времени взбрыкивая задними лапами. Серый цвет его тела был не однородным, а насчитывал не менее десяти оттенков. Казалось, что животное высечено из большого куска слоистого камня.

– Привет! – сказал Лайам и побарабанил пальцами по стеклу. Грифон вновь закричал, но в этом крике не было вызова или гнева. Лайаму этот гортанный вопль показался скорее просьбой о помощи.

Лайам медленно покачал головой и ценой изрядного напряжения воли оторвал взгляд от грифона. “Пора вниз”, – сказал он себе и быстро, не оглядываясь, перемахнул через край крыши.

Как ни странно, спуск дался ему легко. Тут уже не нужно было задумываться, удастся или не удастся рискованное предприятие, а к холоду Лайам как-то успел притерпеться. И тем не менее, спрыгнув на землю, он тут же накинул плащ и только потом принялся натягивать сапоги. Кессиас, скрестив руки на груди, наблюдал, как Лайам, растирая руки и притопывая ногами, восстанавливает кровообращение в онемевших конечностях.

– Вы походили на здоровенного паука, – одобрительно произнес он. – Ну что, можно предположить, что наши воры пробрались внутрь именно так?

– На ящерицу, – поправил Лайам и кивнул: – Да, можно. По крайней мере в храм они попали через окно купола. Но вряд ли они, как я, забирались вверх по стене. У них имелся ковер, это было бы просто глупо. А еще я полагаю, что и удирали они не этим путем.

Заметив вопросительный взгляд эдила, Лайам пояснил:

– Поскольку воры не воспользовались ковром, значит, они могли либо спуститься по стене вниз, либо перепрыгнуть на крышу соседнего храма. В последнем я сомневаюсь – слишком скользко и слишком велико расстояние. Но и в то, что они спустились по стене, мне тоже не верится. Тревога подняла на ноги всех служителей, им просто не удалось бы уйти незамеченными.

– Да, – согласился Кессиас. – Но как же они удрали? Не могли же эти негодники прятаться в храме, дожидаясь, когда утихнет переполох? Каковы ваши предположения?

Лайам покачал головой. Предположений у него не имелось. И потом, все его мысли сейчас занимал грифон – черная бездна глаз плененного существа и вопль, так похожий на крик о помощи.

Вечерело. Солнце скрылось за тучами. Постепенно темнеющее небо возвестило, что вскоре день сменится ночью. Ноги Лайама саднило от прикосновений к холодной коже сапог, и потому он заявил эдилу, что был бы не прочь переменить носки и заглянуть в баню. В этот момент они как раз проходили мимо храма Лаомедона, и Лайам приостановился, глядя на пустое крыльцо. Там некоторое время назад стояла женщина в черном. Что означала ее улыбка? В том, что она была адресована только ему, Лайам нисколько не сомневался. Густые тени, отбрасываемые колоннами, затушевали вход в храм, и Лайаму на миг померещилось, что никакого входа и нет, а вместо него зияет черный провал, бездонный, словно глаза грифона.

– Вот чепуха! – рассмеялся Кессиас, хлопнув Лайама по спине, и иллюзия тут же развеялась. – Чтобы квестор, назначенный самим герцогом, таскался по каким-то общественным баням? Нет, пока я жив, тому не бывать! Вы сейчас пойдете ко мне, и Бурс посмотрит, что там у вас с ногами.

Лайам охотно принял приглашение. Дома у Кессиаса было уютно, а его слуга Бурс имел немало достоинств и плюс к тому отлично играл на флейте. В дружелюбном молчании мужчины зашагали по Храмовой улице. К тому времени, как они добрались до дома эдила, стемнело уже окончательно, и Кессиас, распахнув двери, громко потребовал свечей и горячей воды.

– И еще чистые носки, Бурс, для известного тебе господина!

Бурс выглянул из кухни, убедился, что господин ему и вправду известен, и снова исчез.

– Я схожу прогуляюсь до площади, – сказал Кессиас, когда Лайам рухнул в кресло и принялся стаскивать сапоги. – Наверняка уже появились какие-то вести о кораблях, убывших из Саузварка, и об излюбленных местах обитания призраков.

И эдил, усмехаясь, вышел, оставив Лайама за не очень приятным занятием – тот как раз снимал изодранные присохшие к ранкам носки. Шутка Кессиаса вновь навела Лайама на размышления о бродящем по Муравейнику призраке. Этим призраком вполне мог оказаться дух Двойника, если, конечно, вор мертв.

– Чем это вы занимались? – спросил вернувшийся Бурс. Он принес таз с горячей водой и полотенца. – Ловили акул, используя вместо приманки свои ноги?

– Забирался по стенке на крышу храма, – с усмешкой пояснил Лайам. Действуя как можно осторожнее, он вымыл ноги и, к радости своей, обнаружил на них всего несколько серьезных порезов; покрывавшая ступни кровь натекла в основном из ссадин. Но вот носки безвозвратно погибли, и Лайам, благодарно улыбнувшись, принял из рук слуги чистую пару.

– Опять неприятности из-за этой новой богини? – полюбопытствовал Бурс.

– Да. Сегодня после обеда на Храмовой улице вспыхнула драка.

– И вы, чтобы вас не помяли, полезли на стенку?

Лайам рассмеялся. Ему всегда нравился слуга Кессиаса – особенно своим чувством юмора и непринужденной манерой держаться. Он напоминал этим Боулта, и Лайам вновь поразился свойству эдила притягивать к себе незаурядных людей. Его стражники были всегда расторопны, но не имели привычки заискивать и лебезить, а Бурс никогда не стеснялся высказывать свою точку зрения на многие вещи. Он когда-то учился игре на флейте у отца Кессиаса, знаменитого дипенмурского барда, и знал эдила еще мальчишкой. По неведомым Лайаму причинам Бурс отказался от завидной карьеры придворного музыканта и последовал за Кессиасом в Саузварк.

– Совершенно верно. И сидел наверху, пока эдил не навел порядок.

– Что он и сделал, раздав несколько оплеух?

– Да, примерно так все и было.

– А теперь, расхрабрившись, вы взялись ему помогать?

Это было весьма проницательное предположение, и Лайаму сделалось любопытно, что же навело слугу на такую мысль.

– Ну, в общих чертах, да. В меру моих скромных сил и талантов.

Ответом ему была загадочная улыбка.

– Кессиас много рассказывал о ваших скромных талантах, мастер Ренфорд. Вы даже не догадываетесь, как много. Не далее как вчера он заметил, что, если вы согласитесь работать с ним в паре, всю заварушку на Храмовой улице можно будет уладить вот так, – и Бурс щелкнул пальцами.

Лайам недовольно фыркнул. Сказанное его совсем не обрадовало.

– Хм. Окажи мне услугу, Бурс. Всякий раз, как ты услышишь подобную чушь, старайся заставить своего господина прикусить язычок.

Слуга лишь расхохотался и вышел, – чтобы вернуться через минуту с кружкой вина.

– Вы человек молодой, мастер Ренфорд, и хотя вы многое повидали, но пока еще не научились всматриваться в себя. Вы не знаете своей истинной ценности.

Подобный поворот разговора также не пришелся Лайаму по вкусу. Ну да, вероятнее всего, он и вправду не знал пределов своих возможностей, – но он и не очень-то рвался это узнать, и понимающая улыбка, появившаяся на губах Бурса, лишь усугубила его раздражение.

– Верно подмечено, – сказал он наконец, – но кто из людей знает себе цену? И кто, если на то уж пошло, стремится ее узнать? Девять человек из десятка живут как придется и оценивают себя лишь по тому, что говорят о них окружающие.

– Только не вы, – возразил Бурс. Он явно не желал углубляться в философские рассуждения. – Кессиас говорит, что вы огорчаетесь, когда кто-то называет вас чародеем. Девять человек из десятка постарались бы раздуть этот слух.

– Эти девять из десяти – идиоты, – пробормотал Лайам. Тарквин был чародеем, и что он от этого выгадал? Получил нож в грудь?

– Идиоты, только вы, опять же, в эту девятку не входите. Вам нужно лишь чуточку больше верить в свои силы и… выпить вина.

А Бурса, оказывается, еще и зануда, уныло подумал Лайам.

– Выпью, если мы прекратим обсуждать мою драгоценнейшую персону.

– Как вам будет угодно, – отозвался слуга. Но улыбка его явственно говорила, что победа в этом маленьком споре осталась за ним.