Лайам Ренфорд (№4) - Драконья справедливость

Чтобы вконец не задергать уродца бесполезными окликами, а заодно поберечь и собственные нервишки, Лайам решил выходить на связь по системе. Он досчитал до тысячи, затем задал вопрос. Фануил ответил, и Лайам снова начал считать, стараясь не думать о том, что может случиться с его фамильяром. Дракончик запросто мог застрять где-нибудь, сбитый канализационным течением с ног, или упасть в отстойную яму, или отравиться ядовитыми испарениями.

«Как дела?»

«Все замечательно, мастер».

Лайам начал новый отсчет.

«Ты не устал? Отдохни, если хочешь».

«Я не устал».

Лайам, отмечая сеансы связи, стал надрывать простыню.

«Как ты видишь там, в темноте?»

«Немного света идет от уборных и из других водостоков. А потом, у меня хорошее зрение».

Лайам рвал и считал, рвал и считал.

На девятом разрыве Фануил заговорил с ним сам.

«Мастер, мне кажется, что тебе…»

И все. Лайам сел, весь подобравшись.

«Фануил?»

Молчание.

«Фануил!»

«Мастер…»

«Фануил, что с тобой?!»

Он скатился на пол, оттолкнул койку в сторону и встал на колени над сливом.

«Фануил, ты где?!»

Ответа не было.

Он в ужасе смотрел в темноту трубы. Там что-то ухнуло, затем послышался плеск.

«ФАНУИЛ!»

Плеск утих.

«Прошу прощения, мастер».

Лайам ахнул.

«На меня накинулись крысы».

«Крысы! Ты цел?»

«Все хорошо, мастер. Мне кажется, я уже рядом. Если ты крикнешь, я выйду на звук».

«Сколько их было?»

«С десяток».

«Ты не ранен?»

«Я цел. Крикни мне что-нибудь!»

Лайам начал горланить походный марш.

Через несколько минут он вытащил из сливного отверстия Фануила и, радостно улыбаясь, сгреб уродца в объятия.

– Ты лучше всех, понимаешь? Ты чудесный дракон, лучший в мире дракон, самый великолепный… – Он оторвал дракончика от груди. – Только мокрый. – Туника Лайама пошла пятнами. – И от тебя несет!

«Это же канализация, мастер», – напомнил Фануил.

– Да-да! – Лайам отхватил от простыни изрядный кусок и принялся обтирать Фануила. На одном из кожистых крылышек он обнаружил разрыв.

«Это что?»

«Крысы. Пустяк».

Сияя от гордости, Лайам приводил уродца в порядок. Тот неуклюже ворочался, дергался и чихал, но Лайам не отпускал его, деловито орудуя тряпкой и бодро бубня альекирский марш, пока дракончик не намекнул, что вокальные упражнения мастера могут привлечь стражу.

– Привлечь? – воскликнул Лайам. – Скорей отпугнуть.

Однако он придвинул койку к стене и из остатков простыни соорудил под ней нечто вроде гнезда. Как следует обустроив дракончика, Лайам улегся сам. Настроение было прекрасным, и предстоящие часы ожидания его уже не пугали.

«Не хочешь вздремнуть?»

«Нет, мастер. Я не устал».

«Ты замечательный дракон. А я, пожалуй, посплю. Разбуди меня через час, ладно?»

Однако разбудили его стражники. Они пришли поменять свечу в фонаре и принесли еду – еще один ломоть хлеба и кружку воды. Он спросил у них, который теперь час.

– Для тебя все уже поздно, – буркнул один, швырнув на пол хлеб.

– Скоро восемь пробьет, – ответил второй, хмуро посмотрев на товарища, и подал узнику кружку.

Лайам поблагодарил и, когда стражи ушли, предложил Фануилу перекусить. От воды дракончик не отказался и опорожнил половину кружки, а на ломоть лишь посмотрел и объявил, что пока что не чувствует голода. Есть Лайаму, как ни странно, тоже не очень хотелось, однако он постепенно уплел весь хлеб, задумчиво ломая его на кусочки.

«Как думаешь, что это за обряд? Ради чего они убили детишек?»

«Обряд тут, скорее всего, ни при чем. Жизни детей могли быть платой за исцеление Райса. А обряд – это отдельный вопрос, это…» – Дракончик чихнул и продолжил рассказ. Лайам внимательно слушал.

Лорды тьмы одержимы жаждой убийства и правдами и неправдами стремятся прорваться в материальный план бытия, но выйти из воли людей, их вызывающих, им удается не часто. Выполнив то, что от них требуется, лорды обычно предлагают заказчикам ряд новых услуг, подобно купцам, расширяющим рынок сбыта товаров.

«Нечего и говорить, что с ними следует держать ухо востро, хотя они знают, чем соблазнить человека».

«Значит, исцеленному Райсу было сказано – смотри, что для тебя сделали, а теперь послушай, что можно сделать еще?»

«Примерно так».

«А что они могут пообещать?»

«Все что угодно, или почти все. А главное – они делают то, что обещают».

Бессмертия, правда, они дать не могут и прошлое изменить тоже не в их силах, но наделить кого-либо долголетием, здоровьем, богатством, властью вполне им по плечу. К несчастью, чем больше дар, тем выше цена. Фануил рассказал о князе, которому была дарована жизнь длиной в пятьсот лет в обмен на жизни пяти сотен его подданных.

По коридору мимо камеры кто-то прошел, скорее всего – караульный, и Лайам решил, что Фануилу пора отправляться в трубу.

«Начались ночные обходы. Думаю, ждать осталось недолго. Ты готов постоять за справедливость и Дипенмур?»

«Как скажешь, мастер. Только стоять там тесно».

Если дракончику и не очень хотелось заныривать в водосток, он ничем этого не показал, впрочем, Лайаму никогда не удавалось судить о настроении своего любимца. Говоря по правде, он вовсе не был уверен, что у того вообще бывает какое-то настроение. Лайам взял с дракончика слово вести себя осторожно, выходить регулярно на связь и не лезть на рожон. Заверив хозяина, что он будет действовать именно так, уродец полез в дыру.

Прежде чем Лайам успел обеспокоиться, пришел первый сигнал.

«Мастер, я на месте».

«Ты уверен, что это ее камера?»

«Ведьма сидит на койке. Я вижу ее ноги».

«Дай посмотреть».

В футе от его носа болталась нога в легкой плетеной обувке. Вторую ногу ведьма, как видно, поджала. Лайам, затаив дыхание, вернулся к себе.

И вновь ожидание.

Правда, оно уже не казалось томительным. Лайам время от времени переключался на зрение Фануила. Он видел лишь ноги узницы, но и по ним можно было понять, что та не находит себе места. Аспатрия то расхаживала по камере, то стояла недвижно у двери, то присаживалась на койку. То же самое проделывал совсем недавно и Лайам, он усмехнулся – бедняжка разнервничалась. И поделом.

Он слышал, как по коридору прошел стражник. Шаги стихли, но через какое-то время зазвучали опять. Видимо, караульный дошел до тупика и повернул в обратную сторону. Лайам, дождавшись следующего обхода, припал к решетке и спросил, который теперь час. Безмолвная тень удалилась в сторону тупика. Если солдат и слышал вопрос, он предпочел пропустить его мимо ушей.

«Тоже думает, что я убил Грациана, – подумал Лайам, слушая, как затихают шаги, – судя по всему, коридор был весьма протяженным. – Храбрый малый. Обходится без светильника! Я бы не отважился на такое».

Он снова улегся на койку и позвал Фануила.

«Пока все тихо, мастер».

«Что ж, хорошо».

Чтобы убить время, он принялся напевать, заставляя дракончика мысленно себе вторить. Они одолели семнадцать куплетов забористой песенки «Безгубый флейтист», потом взялись за «Молочницу и воришку». Петь с Фануилом было одно удовольствие, текст он схватывал на лету.

Покончив с «Молочницей», Лайам вдруг понял, что стражник обратно не проходил. Он бросился к решетке и, прижимаясь к холодным прутьям щекой, попробовал разобрать, что творится в дальнем конце коридора. Там было темно.

«Что он там делает?» – сердито подумал Лайам. Скоро придут Проун и Райс, олух своим отсутствием на привычном месте их может спугнуть.

– Да возвращайся же, дурень, – прошептал он чуть слышно. – Ну, выходи.

«Мастер, они пришли».

Лайам выругался и поменялся с дракончиком зрением. Рядом с сандалиями Аспатрии поблескивали две пары сапог. Он отключился от зрения фамильяра и превратился в слух.

– …и мне это не нравится. Дверь настежь, ключи брошены без присмотра. Куда мог подеваться охранник? – Это был Проун.

«Торчит в конце коридора», – подумал Лайам, сверля взглядом непроглядную темень. Он решил попытаться отвлечь караульного, если тому вздумается вернуться на пост.

– Спит, – сказал Райс, – умер, упился, улетел на луну. Какая нам разница? Пора начинать! – Голос его нетерпеливо подрагивал.

– Да, пора, – произнес женский голос, тоже несколько напряженный. – Вы готовы?

– Да, – отрубил Райс. – Даже более чем.

Послышалось шарканье сандалий, затем какие-то скрипы.

«Что происходит?»

«Она чертит на полу пентаграмму».

«Когда ты собираешься их усыпить?»

«Подождем, пока они не принесут жертву».

Скрипы все продолжались, затем женщина забормотала текст заклинания. Длинные фразы, почти не имеющие согласных, производили жутковатое впечатление.

«Ждать, пока они кого-нибудь не зарежут? Ты что, обалдел? Мало нам трупов в этом сезоне!»

«В данном случае достаточно крови небольшого животного. Мне кажется, сейчас они вызовут лорда только для заключения сделки, а оплатят ее потом».

Лайам прислушивался к напевному бормотанию ведьмы, не забывая поглядывать в коридор.

«Ты уверен?»

«В камере, кроме них, нет никого. Думаю, кто-то держит животное на руках, хотя мне этого и не видно».

«Ладно, – скривился Лайам. – Делай как знаешь. Но, как только процедура закончится, немедленно всех усыпи».

«Да, мастер».

Бормотание, шарканье, скрипы, шуршание. Кто-то закашлялся, кто именно – Лайам не разобрал. Он вцепился в прутья решетки, умоляя свое божество попридержать стражника в тупике.

Все звуки, кроме напевного бормотания, смолкли.

«Пентаграмма завершена».

Распев оборвался.

«Фануил, ты готов?»

– Все готовы? – еле слышно спросила ведьма.

– Да, – ответил граф, что-то лязгнуло. Он обнажил кинжал, понял Лайам.

«Ох, мастер…»

Вновь послышался кашель, но странный, глухой, потом женский голос воскликнул:

– Нет, только не в круг! – Затем на голову Лайама словно что-то свалилось. Глухой резкий удар сопровождался треском и стуком.

«Что это?!»

«Думаю, квестор Проун, – откликнулсяФануил. – Он рухнул на койку».

«Почему?»

«Он – жертва».

Кровь отлила от лица Лайама, он мгновенно вернул дракончику слух и завладел зрением фамильяра.

Дракончик уже сидел в отверстии водостока, он мог погибнуть, раздавленный рухнувшей тушей, но вовремя среагировал и успел отступить. Теперь вся камера была у Лайама на виду, и то, что он видел в ней, – ужасало. Прямо перед ним поверх обломков тюремной койки валялся Проун. Искаженное лицо квестора – с глазами навыкате и вывалившимся изо рта языком – было повернуто к сливу, кровь окаймляла его, словно бородка. Над убитым стояли граф Райс и Аспатрия, они смотрели на пентаграмму. Там, в ограниченном синими линиями пространстве, тяжело ворочалась еще одна туша, покрытая белой вытертой шерстью. Это был тот самый демон, который убил Грациана. Рогами чудовище задевало светильник под потолком.

«Тварь здесь! – думал Лайам, впадая в тихую панику. – Тварь уже здесь!»

«Еще не поздно – вклинился в его мысленные причитания Фануил. – Мастер, верни мне зрение».

Несколько бесконечных мгновений Лайам смотрел на демона, на его молочно-белую морду, на кривые сверкающие рога. Аспатрия что-то говорила чудовищу, но что – Лайам не слышал.

«Мастер!»

Он с огромным усилием закрыл глаза и тут же открыл. И увидел стражника, идущего по коридору. Тот молча приближался к нему с обнаженным мечом в руке.

– Эй! – крикнул Лайам. – Эй! Иди сюда! Стой!

«Дело сделано, мастер», – сообщил Фануил.

Не проронив ни слова, стражник прошествовал мимо. Глухой шлем с закрытым забралом тускло блеснул, меч, отразив свет, идущий из камеры, сверкнул серебром.

– Не ходи туда, дурень! – крикнул Лайам. Стражник исчез за углом.

«Дело сделано, – повторил Фануил. – Люди спят. Демон в ловушке».

Лайам, внезапно обессилев, стал сползать по двери на пол, и только прутья решетки, за которые он ухватился, помогли ему устоять.

«Дай мне взглянуть».

Теперь он смотрел на все под углом, вероятно, с какого-то подобия этажерки. Ведьма и граф лежали на полу, Райс – справа от пентаграммы, Аспатрия – слева. Между ними стоял демон, грозя Лайаму (а точней – Фануилу) трехпалыми лапами. Он разинул пасть и испустил вой, раскатившийся по всему подземелью.

«Ты уверен, что пентаграмма его удержит?»

«Да, мастер».

Демон вдруг насторожил уши, высунул черный язык, словно пробуя воздух на вкус, и стал медленно поворачивать голову. Один рог чудовища сорвал светильник с крюка, второй высек из потолка искры.

На пороге камеры стоял стражник с серебряным клинком в руке, и Лайам испустил предостерегающий вопль, к которому примешалась радость. Он узнал меч и узнал человека, неторопливо спускавшегося по ступенькам.

Незримые прутья решетки вжались в лицо Лайама, он закричал, надеясь, что голос его долетит до ушей храбреца:

– Милорд, не спешите! Примерьтесь точней! Тварь не может выйти из круга!

Но герцог не стал тратить времени на подготовку, он сделал замах, и меч, описав в воздухе сверкающую дугу, перерубил трехпалую лапу. Та стукнулась об пол и осталась лежать, не источая ни капли крови. Демон поднял морду и взвыл. Веспасиан опять размахнулся и вонзил клинок в косматую в грудь демона. Тварь пошатнулась, словно бы оступившись, потом выпрямилась, мгновение постояла недвижно и рухнула наземь.

– Ха! Получилось! – воскликнул Лайам.

Ему отчаянно захотелось броситься к герцогу, хлопнуть его по плечу, пожать ему руку или как-то иначе выказать свой восторг. – Ха!

Он вцепился в прутья решетки и с радостным воплем затряс их.

Светильник, зацепившийся за рог твари, не только не угас, но разгорелся сильнее. Герцог снял шлем, и Лайам затих, увидев, насколько он мрачен. Веспасиан быстро осмотрел камеру, скользнул взглядом по Фануилу, по туше демона, по скорченной фигурке Аспатрии. Он словно бы что-то искал. Наконец, глаза его, дрогнув, остановились на черном от крови кинжале, зажатом в руке Райса. Опустившись на колени, Веспасиан стал разжимать пальцы спящего.

«Фануил, немедленно уходи!» – приказал Лайам.

«Что происходит, мастер?»

Коротким умелым ударом герцог перерезал родичу глотку и прямо через пентаграмму потянулся к Аспатрии.

«Уходи! – Лайам вдруг вспомнил, что Фануил ничего здесь не видит и потому беспомощен, словно слепой щенок. Он, растерявшись, сморгнул, но этого мига хватило, чтобы обмен зрениями состоялся. – Уходи! Быстро! В трубу!»

Он все смотрел и смотрел в черноту коридора, пока до него не донесся топот ног и гул голосов. Затем под мрачными сводами раскатился зычный голос Веспасиана:

– Всем стоять! Ни шагу дальше! Вон из подземелья! Все вон!

Лайам отпрянул от двери, заслышав вдали тяжелую мерную поступь. Шаги приближались. Он вздрогнул, коснувшись лопатками холодной тверди стены.

20

Прижавшись спиной к холодной стене и приняв боевую стойку, Лайам ждал, когда откроется дверь. Он не думал, что сумеет выстоять против Веспасиана. Герцог крупнее, сильнее, при нем меч и кираса, но шанс продержаться какое-то время у Лайама все-таки был. Участь Аспатрии или Райса мало его привлекала.

«Он не может не знать, что мне все известно. Он видел Фануила. Он знает».

Вопрос был в том, что он решит. Человек, хладнокровно перерезавший глотки спящей женщине и своему кузену, вряд ли остановится перед тем, чтобы уничтожить единственного свидетеля его злодеяния, который к тому же не сват ему и не брат.

Герцог глянул на Лайама и брезгливо скривился, брови его сошлись к переносице.

– Полноте, господин Ренфорд, я ничего вам плохого не сделаю, – он говорил и держался, как отец-командир, вдруг обнаруживший, что один из его бойцов трусоват.

– У меня есть причина для опасений, милорд, – спокойно ответил Лайам, не меняя позиции. Покровительственного отношения к себе он не терпел. И не очень-то верил в благожелательность отцов-командиров.

Раздраженно хмыкнув, Веспасиан бросил меч на пол.

– Возьмите, – приказал он. – Я не собираюсь вас убивать. Я пришел с предложениями.

Лайам подцепил меч ногой и подтащил к себе. Поднял. И тут же почувствовал себя гораздо увереннее.

– С предложениями, милорд?

– Мой кузен пал жертвой обмана, – сказал герцог, – как и квестор Проун. Ведьма Аспатрия околдовала обоих. Вы лично сразили тварь, которую она вызвала, в честном и славном бою.

– Я демона не убивал, – медленно проговорил Лайам. – Граф Райс убил несчастных детишек. Проун убил Акрасия Саффиана. Оба, будучи в здравом уме и твердой памяти, вступили в преступный сговор с колдуньей.

Да, как это ни прискорбно, в отношении герцога он не ошибся. Тот, греша против истины, намеревался представить всю историю в свете, выгодном для дома Веспасианов, для чего с помощью Лайама собирался обелить имя им же зарезанного графа-детоубийцы и объявить попутно невинной жертвой продажного квестора, чтобы не уронить репутации герцогского выездного суда. Ну, а раз уж никак невозможно при этом выгородить и ведьму Аспатрию, тоже, кстати состоявшую на герцогской службе, то всех собак повесить придется именно на нее. Тем более что возражений от нее ожидать не приходится, ибо она тоже убита, причем человеком, ни в коей мере не подлежащим герцогскому суду.

В зеленых глазах властителя Южного Тира сверкнула молния.

– Тьме служила одна лишь ведьма. Гальба и квестор – жертвы ее колдовства. Смерть Акрасия Саффиана – случайна.

Лайам почувствовал, что надо идти на уступки. В конце концов, характер он показал, а на дверь этой темницы ему пока что приходится посматривать изнутри.

– Граф был околдован, милорд, – кивнул он согласно. Будет имя Райса опозорено или нет, не так уж и важно. Убитых детишек к жизни уже не вернешь. – Он попал под власть ведьмы, когда был болен. У него не было сил сопротивляться ее чарам. Однако Проун пошел на все по своей воле. И убил Саффиана.

Он понимал, что играет с огнем, но ему очень уж захотелось воздать толстому квестору по заслугам. Квестор – мелочь. На репутации Южного Тира не отразится – чист он или нет.

Герцог стиснул кулаки и втянул воздух сквозь зубы. Видно было, как тяжело ему удерживать нарастающий гнев.

– Проун пошел на сговор по собственной воле, но Саффиан оступился сам. Это мы сделаем ради Милии. Ей надо помочь.

Лайам не сразу вспомнил, что Милия – имя госпожи Саффиан. А вспомнив, никак не мог взять в толк, каким образом сокрытие истинных обстоятельств смерти ученого способно помочь вдове. Но одного взгляда на суровое лицо герцога ему хватило, чтобы понять – предел той правды, которую узнику дозволят публично отстаивать, проходит именно здесь.

Кивнув, он повернул меч рукоятью вперед и протянул его герцогу.

– Все так и было, милорд. Только демона я все же не трогал. Пойдут пересуды. Откуда у заключенного взялся меч, как он сумел выйти из камеры? Тварь уничтожили вы.

Их глаза встретились, и понимания во взгляде Веспасиана Лайам не обнаружил. Впрочем, и неприязни в нем он тоже, к своему облегчению, не нашел.

– Эту ночь вы проведете здесь, а утром предстанете перед ареопагом, – сказал герцог бесстрастно.

Тут Лайаму пришла в голову внезапная мысль:

– Милорд, если иерарх Котенар завтра тоже предстанет перед судом, надо, чтобы кто-то поговорил и с ним.

Мгновение Веспасиан обдумывал сказанное, затем еле заметно кивнул.

– С ним поговорят. – Он помолчал, потом добавил: – Не сомневаюсь, что вы оба будете признаны невиновными.

В словах его не было ни малейшего намека на иронию, но по спине Лайама проскользнул холодок. Он низко поклонился. Дверь за Веспасианом закрылась.

Из водостока высунулась треугольная мордочка. Дракончик пытался вылезти, помогая себе коготками.

«Слыхал?» – спросил Лайам.

«Да. Он хочет выгородить себя».

Вздохнув, Лайам вытащил малыша из дыры и сел на койку.

«Не думаю, что он заботится лишь о себе. Времена сейчас неспокойные. Король – уже не король, его подданные дерутся друг с другом. Если Веспасиан полагает, что политика недомолвок и подтасовок поможет ему сохранить в своем герцогстве покой и порядок, кто станет его в том упрекать? Кроме того, надолго застрять в этой камере я не хочу».

Они улеглись вместе. Фануил свернулся под боком хозяина теплым клубком, его мерное сопение стало потихоньку убаюкивать Лайама. Он начал дремать.

«Мастер? – вдруг встрепенулся дракончик. – Извини меня за ошибку. Я должен был догадаться, что эти люди настроились на серьезный обряд».

«Кто мог предвидеть, что Проуна сделают жертвой? Забудь. Ты у меня просто герой. Я даже подумываю просить его высочество наделить тебя правом охоты в своих лесах».

Просить ничего он, конечно, не станет, хотя дракончик заслуживает и большего. Неизвестно, как бы еще все повернулось, если бы не этот малыш. Свою же долю в победе над злом Лайам считал исчезающе малой. Он вдруг подумал, что в какой-то степени и сам является частью этого зла. Он прослужил в ареопаге только неделю, а его уже успели купить. Завтра он будет лгать в обмен на свободу. Чем же, в таком случае, он лучше толстого квестора? Выходит – ничем. И даже, может быть, хуже. Проун, по крайней мере, прежде чем оступиться, добрый десяток лет прикладывал все усилия, чтобы жители Южного Тира чтили закон. Пусть даже этот закон и довольно запутан.

Лайам вздохнул и задумался, как повел бы себя на его месте отец. Того ничто не заставило бы солгать. Отниэль Ренфорд сам себе был и судом, и законом. Он сам объезжал свои земли и вершил суд, где придется. В полях, в амбарах, на ярмарках, на перекрестках дорог. Церемоний было куда меньше, зато здравого смысла – больше. Гораздо больше, чем в том, что творится сейчас.

«Ты просто тоскуешь по былым временам, – сказал он себе. – Герцог по-своему прав». Мудрый правитель просто обязан сводить к минимуму скандалы подобного рода, чтобы они не подрывали доверие к власти. Веспасиан – мудрый правитель. Он поступает верно, хотя и не лучшим образом.

С этой мыслью Лайам уснул и спал крепко, без сновидений.

Утром разбудившие его стражники вели себя тише воды, ниже травы. Один принес завтрак – горячую кашу, сок, свежий хлеб, он терпеливо ждал, когда койка освободится и можно будет поставить поднос. Второй втащил в камеру умывальник – с мылом, полотенцем, бритвой и тазиком горячей воды.

Не нужно ли господину чего-то еще? Лайам расхохотался.

– Что, ветер переменился, а? – Увидев, как испуганно съежились недавние грубияны, он смилостивился. – Ну, будет-будет. Мне нужно во что-то переодеться – и все.

Стражи, толкаясь, выскочили за дверь.

– Похоже, нас все-таки оправдают, – сказал Лайам Фануилу, уныло взирающему на кашу и хлеб.

Они сели завтракать, и, когда с едой было покончено, Лайам решил, что пришло время заняться собой. Подсудимый обязан смотреться опрятно, чтобы не подрывать репутации герцогского суда. Он побрился, затем взялся за Фануила. Выкупать дурня не удалось, но мокрая тряпка прошлась по нему основательно. Тут появились стражники с сумками. Лайам небрежным жестом их отпустил. Он умылся, оделся, затем покопался в своих вещах. Все было на месте – кроме «Демонологии» и мечей. Мечи хотелось бы получить, а книгу пусть жгут себе на здоровье.

«И ведь сожгут», – осознал он вдруг. А это чревато. Ему удалось столковаться с герцогом в главном, но не в мелочах. Обвинения в хранении запрещенной книги с него никто не снимал.

– А что, если им вздумается меня высечь?

Лайам помотал головой и усмехнулся.

«Скажи спасибо, что герцог вчера притомился. Он ведь мог и не посчитать, что третий труп в один вечер – это уже перебор».

Заседание суда проходило в главном зале дипенмурского замка – высоком, гулком, увешанном поблекшими от времени знаменами и штандартами. Возглавлял разбирательство сам герцог, рядом с ним, безвольно бросив руки на стол, сидела госпожа Саффиан. Председательница ареопага выглядела совершенно измученной, глаза ее были полуприкрыты. Иоврам и клерки помещались за отдельным столом, к ним притулился Тассо. Для квесторов стола не поставили.

«Нет теперь у них никаких квесторов, – мрачно подумал Лайам. – И эдила нет. И искательницы теней».

Публика, пришедшая почтить своим вниманием заседание, наполовину состояла из солдат и прислуги. Когда в зал ввели Лайама, по рядам побежал шепоток, но герцог, постучав по столу, заставил всех угомониться. Стражники поставили обвиняемого перед судейским столом и на несколько шагов отступили.

– Последним на сегодняшнем заседании слушается дело Лайама Ренфорда из Саузварка, – привычно заголосил Иоврам. – Он обвиняется в двух преступлениях – в хранении запрещенной книги по черной магии и использовании оной книги против эдила Грациана с целью его убийства. Лайам Ренфорд, вам надлежит ответить на вопросы суда!

Заговорил герцог.

– Господин Ренфорд, ясны ли вам обвинения?

– Да, милорд.

– Справедливы ли они?

– Отчасти, милорд. Книга у меня действительно была, но я не использовал ее для убийства и к смерти эдила Грациана никакого отношения не имею.

– Суд соглашается. – Веспасиан говорил словно бы и негромко, но голос его звучал на весь зал. – Однако запрещенная книга все же хранилась у вас. Можете ли вы сказать что-либо в свое оправдание?

«Он все-таки собирается меня высечь», – подумал Лайам.

– Я унаследовал ее от чародея, члена гильдии магов, и не знал, что она является запрещенной. Более того, эта книга оказалась весьма полезной при раскрытии тяжкого преступления, по которому я вел следствие, находясь в должности квестора настоящего ареопага. Смею даже утверждать, что без нее это преступление не было бы раскрыто.

«Что, съели?»

Герцог невозмутимо продолжил:

– Суд повелевает уничтожить упомянутую книгу, и она должна быть немедленно сожжена. Незнание закона не является оправданием. Тем не менее, учитывая ваши заслуги, суд прощает вам этот проступок.

Лайам почувствовал облегчение, но виду не подал.

– Благодарю вас, милорд, – холодно произнес он.

Веспасиан встал, и, хотя смотрел он только на Лайама, слова его были обращены ко всему залу.

– Да будет всем ведомо, что, расследуя, при каких обстоятельствах погиб эдил Грациан, суд обнаружил улики, указывающие на виновность ведьмы Аспатрии, состоявшей на герцогской службе и являвшейся дипенмурской искательницей теней. Суд также выявил, что помогал ей в том квестор Проун из Саузварка с момента его прибытия в Дипенмур. Вышепоименованные квестор и ведьма этой ночью погибли при попытке вызвать демона с целями, суду не известными.

Публика ахнула, но суровый взгляд герцога заставил всех замолчать. Вдова Саффиан, сидевшая доселе недвижно, опустила голову и закрыла лицо руками.

– Да будет также всем ведомо, что суд вполне удостоверился в их вине. Далее, – продолжал после короткого молчания герцог, – узнайте, что сосед и вассал наш граф Райс, урожденный Гальба, подпал под влияние преступницы-ведьмы и последние несколько месяцев был ей полностью подчинен. Мы обнаружили, что вышеупомянутая Аспатрия воспользовалась черной магией, чтобы околдовать графа, и он погиб безвременной смертью. Тело Гальбы будет возвращено его дому. Тела же ведьмы Аспатрии и квестора Проуна будут подвергнуты соответствующим экзекуциям и сожжены, после чего их пепел развеют по ветру. Объявляю заседание ареопага закрытым. – Веспасиан кивнул, потом повернулся и в тишине, нарушаемой лишь его размеренной поступью, удалился из зала.

«Ну вот и все», – подумал Лайам, вслушиваясь в нарастающий гомон толпы.

Вечером в том же зале были накрыты столы. Праздничный ужин, которым поначалу планировалось отметить удачное завершение работы ареопага, протекал вяло, поскольку праздновать было, собственно, нечего.

За удаленным от герцогского столом сидели Иоврам и клерки ареопага вперемешку с чиновниками, постоянно проживавшими в Дипенмуре, – писцами, сборщиками налогов, землемерами, агентами и егерями. Ситуация не позволяла им особенно веселиться, но они выжимали из нее все, что могли, налегая на еду и напитки. Там шли негромкие разговоры, там порой вспыхивал сдержанный смех. Лайам завидовал беззаботности этих людей, ему очень хотелось примкнуть к ним.

За главным столом царило молчание. Герцог не глядя отправлял пищу в рот, его глаза, устремленные вдаль, если что-то и видели, то ничем этого не выдавали. Руки сидевшей справа от него госпожи Саффиан были вообще брошены на колени. Она тупо смотрела в свою тарелку, двигая изредка челюстями, но ни к ножу, ни к вилке не прикасалась. Казалось, эта сильная женщина постарела в одну ночь лет на десять. Вокруг рта и носа ее залегли глубокие складки, под глазами появились мешки. Рядом с ней равнодушно ковырялся в своей тарелке Тассо.

В этом царстве уныния выглядела совершенно спокойной только маленькая леди Ласель. Двенадцатилетняя девочка выказывала куда больше самообладания, чем ее взрослые сотрапезники. Она ела с большим изяществом, отделяя от кости маленькие кусочки мяса, и с выражением некоего превосходства посматривала по сторонам.

Перемен блюд не предполагалось, так что даже беготня слуг не нарушала томительного молчания. Лайам не был голоден – обрадованный Торквато после окончания судебного заседания не преминул как следует накормить злополучного квестора, отощавшего на тюремных харчах. Однако не станешь есть – примешься пить, и Лайам прилежно ел. Он и так много чаще, чем окружающие, подзывал к себе мальчишку с кувшином.

Прошел час. Вдова Саффиан, которая так и не притронулась ни к чему, что-то прошептала герцогу и, когда тот согласно кивнул, удалилась. Леди Ласель, воспользовавшись тем, что за столом все так или иначе задвигались, повернулась к Лайаму и спросила:

– А где ваш дракон, квестор Ренфорд? Наверное, он занят сейчас тем, что поедает каких-нибудь зазевавшихся тварей?

– О да, миледи, за стол его брать нельзя. У него очень дурные манеры.

Дракончик уснул рядом с блюдом сырой баранины в тех самых покоях, какие Торквато отвел им еще в день приезда. Он продолжал спать, когда Лайам уходил на банкет.