10

И снова дом был освещен, и теплый золотистый свет струился из его окон, помогая Лайаму безлунной НОЧЬЮ отыскать узкую тропку среди камней. Где-то шумел незримый прибой, Отдаваясь в ночи, словно сонное сопение великана. Лайам поставил Даймонда в небольшую пристройку типа сарайчика, мысленно Извинившись перед четвероногим товарищем за ее тесноту. Он подумал было принести одеяло и накрыть Даймонда, но потом заметил, что в пристройке быстро теплеет.

Тарквин позаботился обо всем, – подумал Лайам, успокаивающе похлопал норовистого жеребца по холке и направился в дом.

“Сегодня рано вернулся домой”, – просигналил ему Фануил, как только Лайам закрыл за собою дверь. Лайам придержал готовый сорваться с языка ответ до того момента, пока он добрался до кабинета.

Да, сегодня я рано вернулся домой, – любезно сообщил он, глядя на мордочку маленького дракона. – Я решил, что даже убийцам нужно когда-то спать, ведь если им приходится улепетывать от меня с той же старательностью, с какой я за ними гоняюсь, они должны здорово уставать.

“Причина не в этом”.

Конечно, не в этом! Зачем я стану тебе врать, если ты можешь читать моя мысли? Я шучу, хотя это, возможно, столь же бесполезное занятие, как я вранье, поскольку у тебя отсутствует чувство юмора.

“Я считаю забавными другие вещи”.

Ничуть в этом не сомневаюсь.

Последовало длительное молчание. Лайам задумался, что же может считать забавным Фануил, а дракон просто смотрел на человека желтыми, как у кошки, глазами. В конце концов Лайам решил, что чувство юмора магических тварей выше его разумения, и снова вернулся мыслями к ужину в Веселом комедианте.

Есть хочешь?

“Да”

– Сейчас я что-нибудь раздобуду.

Голова дракончика грациозно склонилась. Лайам направился на кухню, представляя себе шмат сырого мяса и одновременно стараясь его захотеть. Он обнаружил, что эта процедура уже не представляет для него особого труда, я это открытие вызвало у него смешанное чувство удовлетворения и брезгливости.

Фануил тут же – с обычным рвением набросился на еду. Лайам несколько минут понаблюдал за ним, потом принялся рассеянно бродить по кабинету. Пустой хрустальный графинчик все так же одиноко стоял посреди пустого стола. Лайам взял его в руки.

“Кровь девственницы” Эта надпись больше не вызывала у него прежнего отвращения. Она превратилась в обычные письмена, лишенные особого смысла. Беспорядочный набор букв, который он сумел расшифровать.

Интересно, почему посуда пуста и почему этикетка ее перечеркнута?

“Что такого важного в этой посудине? В ней ничего нет. Что может быть важного там, где ничего нет?”

– Не знаю. Но могу узнать если ты дашь мне поразмыслить, – сказал Лайам. дракончик в ответ промолчал, но явно принял слова человека к сведению. Лайам скрестил руки и повернул графинчик так, чтобы он был виден дракончику.

– Для заклинания, с которым Тарквин работал, кровь девственницы не требовалась – верно? В тексте заклинания она не упоминается. Но Тарквин держал эту посудину на столе – а он никогда не ставил вещи куда попало. Ты сам об этом мне говорил. Значит, случилось нечто значительное, заставившее Тарквина забыть о своей аккуратности.

“Кровь девственниц требуется для множества заклинаний. В книге мастера этих рецептов наберется добрая сотня. А случаев, для которых эти рецепты пригодны, – сотни сотен.

– Ну как ты можешь читать моя мысли и оставаться таким глупым? Возможно, один из таких случаев и интересовал Марциуса! – воскликнул Лайам. Явная тупость дракончика начала его утомлять. – И Тарквин сделал что он про сил – ведь посуда пуста! но результат Марциуса не устроил!

“Почему ты думаешь, что торговец – убийца?”

– Потому что он может им быть! – выкрикнул Лайам еще громче, пытаясь этим выкриком утвердить в правах то, что было всего лишь шатким предположением.

“Многие люди могут. Ты тоже можешь”, – возразил дракончик. Хотя Лайам и знал, что Фануил не способен иронизировать, он не мог отделаться от ощущения, что за этой лишенной эмоций мыслью маленькой твари кроется настоящий сарказм.

Но ты знаешь, что я не убивал!

“Тарквина – да. Но вообще – убивал, и можешь убить снова. Я это знаю не хуже тебя самого. Ты наверняка будешь потом сожалеть, но если понадобится – убьешь”.

Довольно! Я тебя не просил быть еще и моей совестью! Ты что, пытался совестить и Тарквина? Что-то не верится, чтобы он это тебе позволял! Это не вопрос, можешь не отвечать! – поспешно добавил Лайам, и дракончик любезно убрался из его мозга. Лайам остановился возле фолианта, прикованного цепью к подставке.

Цвет и текстура страниц книги были неоднородны, они изменялись от заклинания к заклинанию. Иногда менялись и чернила, хотя в большинстве своем записи делались чернилами одного цвета и, судя по аккуратности почерка, рукой самого Тарквина. Лайам принялся лениво перелистывать том и вдруг заметил страницу, исписанную красным. И почерк там выглядел совершенно иначе.

“Заклинание другого мага”, – сообщил Фануил, продолжая трудиться над мясом. – “Чародеи торгуют ими и даже крадут их друг у друга. Значение имеет само заклинание, а не то, кто его написал. Эти страницы собраны в книгу совсем недавно. Тарквин включил в нее самые важные заклинания, которые выдумал сам или сумел раздобыть.

Лайам попытался приподнять фолиант и обнаружил, что для этого ему нужны обе руки. Цепь звякнула.

– Ты говоришь, здесь собраны все известные ему заклинания?

“Все важные заклинания”, – уточнил дракон дракончик.

– А что же тогда в других книгах? И здесь, и в библиотеке?

“В других книгах содержатся наставления: как смешивать и готовить необходимые для заклинаний составы. Там есть еще записи о проведенных опытах. И много учебников. Все прочее – книги, не относящиеся к магии. Мастер Танаквиль очень любил читать”.

– Я это понял из разговоров с ним.

Фануил не отозвался. Лайам повернулся к полкам и принялся, опершись на подставку, разглядывать книги. Почти все они были без надписей на корешках и в простых переплетах – кожаных или деревянных. Многие из обложек пришли в ветхость – от времени или частого пользования.

Интересно, которая из этих книг говорит о случаях, в каких применяется кровь невинных девиц? Пустой графинчик и перечеркнутая этикетка раздражали Лайама.

– Скажи, Фануил, а какие заклинания ты знаешь?

Ответная мысль возникла не скоро.

“Я знаю очень мало. Только такие, какие могут освоить ученики. Эти заклинания очень просты, там не требуется ни говорить, ни использовать что-то редкое. Мастер Танаквиль учил меня по учебнику для начинающих магов, он сам им пользовался, когда был учеником”.

И что же ты можешь делать?

“Усыпить человека, разжечь огонь, остановить кровотечение, если рана не слишком большая, вызвать зуд или безудержный смех. Может, еще с десяток вещей. Это полезные вещи. Они готовят мага к более сложной работе”.

– Ты можешь вызвать безудержный смех?

“Да”.

Улыбнувшись, Лайам покачал головой, щелкнул графинчик по горлышку и направился к двери. На пороге он остановился и потянулся – с хрустом и благостным стоном.

– Как ты себя чувствуешь?

“Уже лучше. Слабость проходит. Скоро я снова смогу летать”.

Лайам встретил эту новость одобрительным кивком.

– Тогда я пошел спать. Разбуди меня через пару часов после рассвета, ладно?

Дракончик грациозно кивнул, и Лайам, пода вив зевок, вышел из кабинета.

Но он не пошел сразу в библиотеку, а какое-то время побродил по дому, который наконец-то начал воспринимать своим. Свет горел повсюду, а вот гулкая пустота, свойственная покинутому жилищу, отсутствовала – это он заметил еще вчера. Гостиная, кухня, комната с коллекцией странных предметов – все они были уютными, почти что доброжелательными. Лайам ничего не трогал, просто ненадолго заходил в каждую комнату и разглядывал ее, улыбаясь чуть печальной улыбкой. За десять лет странствий эта улыбка стала привычной, но еще не успела оставить складок на коже его лица.

“Это, конечно, не замок, Ренфорд, но, надеюсь, он им когда-нибудь станет”.

И, продолжая улыбаться и собственным мыслям, и всему, что его окружает, Лайам отправился в библиотеку – спать.

Фануил разбудил его точно в назначенное время, и пробуждение уже не сопровождалось иллюзорным блужданием по древним руинам. Мысленный зов воспринимался как нечто нормальное и даже приятное – на свой странноватый лад.

“Я всегда так будил мастера Танаквиля”, – пояснил дракончик, когда Лайам сел на диване, протирая заспанные глаза. Лайам никак не отреагировал на это замечание. Он просто отправился на кухню и вообразил очередную тарелку с мясом, а затем отнес ее в кабинет и поставил перед Фануилом.

– Давай, набивай брюхо, урод! – бодро произнес он. – Я хочу, чтобы ты поскорее пришел в себя и мог начать выполнять свою часть сделки.

“Ты считаешь, что вскоре успешно справишься со своей частью?”

Лайам задумался, глядя поочередно то на модель саузваркского побережья, то в окно, на вздымающиеся из морской пучины Клыки.

– Да, считаю. Сегодняшний день может решить многое.

Потом в комнату вошла тишина. Лайам невидящим взором смотрел на модель, дракончик – на человека. Некоторое время спустя Лайам почувствовал этот взгляд и с виноватой усмешкой помотал головой.

– О чем я думал? – вызывающе спросил он.

“Ни о чем. Твои мысли были размыты”

Ну и на что же это было похоже? В смысле – что из себя представляют размытые мысли? Как они тебе видятся?

Дракончик все продолжал сверлить его взглядом, и Лайаму сделалось не по себе. В конце концов мысль маленькой твари проступила в сознании человека.

“Как стая птиц, вспорхнувших с городской площади, таких перепуганных и перемешавшихся, что уследить за какой-то одной попросту невозможно. Это путаница”.

К своему удивлению, Лайам понял, что образ принадлежит ему самому. Когда-то в Торквее он любил подолгу наблюдать за птичьими стаями.

– Я просто грезил с открытыми глазами. Я во все ни в чем не путался.

“Но ты позволил своим мыслям разлететься в разные стороны. Ты часто так поступаешь, разрешая своему сознанию отдохнуть и не следуя ни за какой мыслью конкретно. Мастер Танаквиль никогда так не делал. Его мысли всегда шли одна за другой. За ними легко было следить”.

– Ну, тогда хорошо, что тебе не придется долго торчать у меня в голове. В ближайшие дни мы положим конец этой истории, и ты начнешь меня обучать. А теперь, если тебе от меня ничего больше не нужно, я ухожу.

Дракончик размашисто покачал головой.

– Отлично. Надеюсь, пока я буду отсутствовать, ты подумаешь над своим поведением и сделаешь из него надлежащие выводы.

Дракончик качать головой и уронил ее на передние лапы, словно пес, собравшийся отдохнуть.

– Хороший мальчик, – пробормотал Лайам.

Утро по сравнению с ночью было совсем студеным. Изо рта Лайама вырывались облачка пара, а резкий, пронзительный ветер с моря тут же рвал их в клочки. Даймонд не замерз, но капризничал, ему не нравился тесный сарайчик. Когда Лайам вывел его на берег, конь встряхнул гривой, фыркнул и принялся рыть копытом песок. Ветер тут же подхватил мелкую взвесь и швырнул Лайаму в лицо.

Лайам успокоил красавца, но как только они поднялись по узкой тропе на дорогу, пришпорил его. Копыта с грохотом ударили по промерзшей земле. Мимо проносились поля, подернутые инеем. Лайам затянул тесьму капюшона, чтобы не обморозить лицо.

Когда Лайам добрался до конюшни и сдал сердитого Даймонда конюху, щеки его горели, их покалывало, словно иголками Лайам поспешно зашагал к дому эдила. Ясное солнце и бледно голубое чистое небо напоминали о лете, но им недоставало тепла, и в тенях, отбрасываемых городскими домами, таился жгучий морозец.

Слуга Кессиаса впустил Лайама в дом и про вел к находящейся в дальнем его конце небольшой кухоньке. Эдил был там, он помешивал черпаком содержимое большого котла, висящего над огнем.

– Ренфорд, вы как раз вовремя! Вот на нас то я и испробую это варево, чтобы самому не нюхать его вонь.

Кессиас зачерпнул из котла дымящуюся жид кость и сунул черпак Лайаму под нос.

– Давайте, давайте! Пейте! – скомандовал эдил.

Наклонив голову, Лайам с подозрением при нюхался, потом сделал маленький глоток. Жид кость оказалась горячим сидром, приправленным пряностями. Лайам обжег себе язык, но сидр плавно скользнул в горло и свернулся уютным теплым клубком в желудке. Лайам одобрительно кивнул и глотнул еще.

– Это не чистый сидр! – обвиняюще заявил он, к пущему веселью эдила.

– А должен быть чистый?

Кессиас отодвинул котел от огня, потом взял с каминной полки две оловянные кружки и на полнил их. Он жестом предложил Лайаму присаживаться к столу.

– Сюда вспрыснут и нам обоим известный эликсир, он добавлен для вдохновения. К празднику Урис я приготовлю бадью побольше. А эта так, для пробы. – Эдил отхлебнул из собствен ной кружки, зажмурился и облизал губы. – Да, недурно.

От сидра тянуло корицей. С ее ароматом сплетался слабый запах ликера. Лайам кивнул и тоже сделал глоток. Кессиас кликнул слугу.

– Вы есть будете? – спросил он и, не дожидаясь ответа, уселся за стол. Лайам утопил в кружке улыбку.

Слуга принялся резать хлеб и бекон, затем стал обжаривать их на огне. Мужчины тем временем молча прикладывались к своим кружкам. Лайам прислушался к своим ощущениям – горячий сидр приятно согревал ему желудок и руки – и оглядел кухню. Судя по всему, тот, кто приглядывал за ней, не очень ценил порядок, но зато был запаслив. На стенах в беспорядке висе ли пучки трав и связки овощей, а ниже – где только можно и как попало – валялись немытые горшки, миски, кружки и прочая утварь, вкупе с недоеденными лепешками, корками сыра и другими объедками. Судя по виду эдила, этот свинарник его не очень-то возмущал. Не то чтобы Кессиас был отпетым грязнулей, – но он явно предпочитал уют безукоризненной чистоте. Лайаму это нравилось – так же как нравился и сам эдил, с его терпимостью к мелким неурядицам быта.

– Я полагал, мы пойдем искать нашу официантку.

– Мы и вправду пойдем. Но надо же нам сперва перекусить, верно? А сидр просто взывает, чтобы его попробовали. Было бы неблагочестиво предложить доброй Урис невкусный сидр. Вам он нравится?

– Да, очень. Но зачем вам готовить другую бадью? – Лайам указал на огромный котел, возвышавшийся над головой слуги, – тот присел у очага и пробовал потрескивающий бекон. – Вам и этого хватит надолго.

Кессиас рассмеялся:

– Надолго? Готов поклясться – здесь едва-едва хватит для первого возлияния! И если я этим и ограничусь, другим верующим уже ничего не останется. Вы что, не знаете, как отмечают праздники Урис?

Слуга принялся расставлять на столе посуду.

– Нет. В Мидланде мало кто поклоняется Урис. У нас ее считают богиней, которой нет дела до фермеров и крестьян. А ремесленников или аптекарей у нас там не так уж много.

– А как же насчет ваших виноторговцев, кожемяк, кузнецов, оружейников, лудильщиков? Разве в Мидланде нет пивоваров или тех, кто льет свечи? Да и вы сами, Ренфорд, вовсе не фермер, а человек ученый, и притом уроженец Мидланда. Урис покровительствует всем этим занятиям, и вашему в том числе, – как же вы можете ее не почитать.

– Наверное, ремесла просто кажутся нам менее важным делом. У нас сильнее всего бес покоятся о благосклонности богов урожая.

Кессиас фыркнул и надолго задумался – по крайней мере до тех пор, пока не прикончил содержимое кружки: Лайам решил не упоминать, что существуют сотни мест, жители которых вообще не слыхали об Урис и благодарят за удачу в ремеслах или торговле совсем других богов и богинь.

Вскоре бекон и тосты были готовы, и слуга молча разложил их по тарелкам, а потом заново наполнил кружки. Затем на столе появились масло и соль, и Кессиас принялся за дело изготовление огромнейших бутербродов. Лайам последовал его примеру – витающие вокруг ароматные запахи взбудоражили его аппетит, – и некоторое время в помещении кухни слышались лишь звуки сосредоточенно работающих челюстей.

Задумчивость эдила все усиливалась с каждым проглоченным им куском и в конце концов вылилась в вопрос:

– Слушайте, вы что, и вправду не знаете, как положено чествовать Урис?

– Очень мало, – сознался Лайам.

– А производите впечатление достойного человека! – не удержался от шпильки Кессиас.

– Ну, – продолжил он, старательно намазывая маслом очередной ломоть хлеба, – храмовые ритуалы очень сложны, и выполнять их – дело жрецов. На это время в храм допускаются лишь священнослужители. Но есть обряды попроще, для обычного люда.

И эдил торжественно описал, что следует делать мирянам в преддверии праздника Урис. За шесть дней до празднества начинаются ежедневные уличные шествия в честь богини, и каждый истинный верующий должен принять участие хотя бы в одном из них, впрочем, чем больше, тем лучше. Виеску, – как без малейшей доли иронии отметил эдил, – присоединяется к каждому шествию, выказывая тем самым беспримерную набожность. От шествия к шествию во главе процессий становятся все более высокопоставленные жрецы и к ним примыкает все больше народу. Та процессия, которую видел Лайам, была одной из первых и, соответственно, самых малолюдных.

– Сегодня должно состояться самое главное шествие, в котором могут принять участие горожане. Я тоже пойду, как представитель власти, а впереди всех будут нести самую роскошную статую Урис. Ее подарил храму сам герцог, и стоит она целое состояние. Его высочество строго придерживается старинных обычаев.

Эта процессия начнется во второй половине дня, на центральной площади города, и обойдет потом весь Саузварк, призывая благословение Урис на всех горожан, но более всего – на ремесленный и мастеровой люд. Ее возглавит второй по старшинству жрец местного храма, за ним пойдут важнейшие должностные лица города к самые знатные представители гильдий и цеховых общин. Последняя процессия – она пройдет завтра – будет состоять уже исключительно из жрецов, и ее возглавит сам иерарх храма. И нести перед ней будут одно-единственное, очень скромное изваяние Урис древнюю реликвию, сохранившуюся еще с тех времен, когда люди только-только учились почитать эту богиню. Потом ночью в храме начнутся тайные церемонии, а простым верующим в это время дозволено будет вкушать лишь самую простую пищу, пресный хлеб, мясо безо всяких приправ, молоко и воду. Этот пост символизирует жизнь, которую люди вели до того, как Урис подарила миру ремесла.

– Сидр приберегается непосредственно к празднику, Ренфорд, к моменту разрешения от ночного поста. Конечно, это довольно странное варево – ликер, сидр, пряности, я добавляю еще кое-что, – но с плотной пищей оно идет очень неплохо. Понимаете, Ренфорд, в праздник Урис мы едим от души, мы готовим разные сложные соусы, редкостные приправы, занимаемся выпечкой и вообще всяческой стряпней, требующей много времени и труда. Урис дала нам ремесла, и мы в благодарность предлагаем ей часть достатка, который они нам принесли. Я отнесу этот котел – ну, не этот, а тот, который сварю, – к моей сестре и буду праздновать вместе с ней. Детей у нее много, и к тому же соберется еще вся родня со стороны мужа, так что там потребуется куда больше сидра, чем я сейчас приготовил.

Кессиас умолк и снова принялся за бутерброд. Эдил рассеянно жевал, глядя на Лайама, и, судя по его взгляду, что-то прикидывал. Лайам же уткнулся взором в густо-коричневые глубины своей кружки, дивясь несомненному благочестию своего сотоварища.

– Слушайте, – сказал эдил в конце концов, а может, я вы пойдете со мной на праздник? Ну, к моей сестре?

Лайама это предложение удивило и в то же время растрогало.

– Пожалуй, это неплохая идея, – отозвался он деланно-безразличным тоном.

– Давайте, давайте! – нетерпеливо выпалил Кессиас. – Праздник Урис – не то время, когда стоит оставаться одному. Нехорошо проводить его, сидя в пустом доме. Приходите лучше к моей сестре.

Возражать смысла не было, и потому Лайам просто кивнул.

– Ну вот и прекрасно, – ворчливо произнес Кессиас. – А теперь нам пора собираться, если мы хотим найти эту официантку прежде, чем подойдет время готовиться к шествию.

И, допив одним глотком свой сидр, Лайам двинулся за эдилом.

Оказалось, что в богатом районе имеется семнадцать трактиров, таверн и закусочных, а кроме того, несколько частных клубов и заведений особого рода, которые эдил также счел заслуживающими проверки.

Хотя здешние улицы были такими же узкими, как и в прочих районах города, эти кварталы застраивались не бессистемно В них даже про сматривалось некое подобие планировки. А это обстоятельство открывало возможность вести поиск по упрощенной схеме, передвигаясь от точки к точке относительно прямыми путями. На остальной территории Саузварка улицы и переулки переплетались столь прихотливо, что образовывали подобие гигантского лабиринта, и в любом из его тупичков могла приткнуться закусочная или таверна. Как пояснил эдил, именно потому его люди “просто запарились” прочесывая кварталы, где проживало большинство горожан.

– К счастью, здесь нужных нам заведений не так уж много. К часу дня мы обойдем все, и если эта Доноэ существует, мы ее непременно отыщем.

Время стояло раннее, и большинство таверн было закрыто, но должность Кессиаса отпирала все двери. Лайам понимал, что с его стороны не очень-то честно сравнивать заведения высшего класса с чем-то, класса почти не имеющим, но все-таки то и дело на ум ему приходила пивнушка “Веселый комедиант”.

Сейчас, за два часа до полудня, в тихих залах не было посетителей – да и быть не могло, – но все равно здешние “пункты питания”, как называл их эдил, казались неестественно мрачными. Полированное дерево, дорогие элементы отделки, золото, серебро, иноземные ткани, хрустальные кубки, причудливые вывески. Ассортимент подаваемых блюд соответствовал интерьерам: как-никак тут столовались князья торговли. В не которых тавернах даже имелись специальные доски с аккуратными столбцами меню – для посетителей, которые умели читать. Владельцы заведений были, как на подбор, людьми незаметными, вежливыми и одинаково бесцветными. Они вряд ли помнили имена собственных жен, не говоря уже о каких-то девчонках-официантках.

Напыщенно-официальная обстановка, мебель, к которой боязно прикоснуться, владельцы, ведущие себя как придворные при дворе короля-тирана, все это производило угнетающее впечатление. Лайам безмолвно вознес хвалу третьеразрядным пивным и поклялся держаться как можно дальше от дорогих таверн – до тех пор, конечно, пока ему не захочется вконец отравить свою жизнь.

Они уже обошли большую часть заведений, числящихся в списке Кессиаса, когда добрались наконец до каменного строения, фасад которого был повернут к обнесенному высокими стенами тупику. У этого здания имелся самый настоящий портик – с колоннами-каннелюрами толщи ной в целый фут и с треугольным фризом над ними, а вела к нему широкая лестница из умело подогнанных друг к другу блоков белого камня. Над входом не наблюдалось нарисованной вывески, ни какого-либо иного обозначения, и потому, когда эдил стал подниматься вверх по ступенькам, Лайам осторожно коснулся его руки:

– Зачем нам сюда? Это же чей-то дом.

– Никакой это не дом, пробурчал Кессиас и, к удивлению Лайама, словно смутился. – Идем.

Большие двустворчатые двери были украшены барельефами, но разглядеть их Лайам не успел, потому что эдил Толчком распахнул тяжелые створки и увлек спутника за собой.

Взорам вошедших предстал белый и розовый мрамор отделки просторного вестибюля – после серого зимнего дня картина эта особенно впечатляла, и Лайам застыл, не в силах отвести от нее глаз. Из вестибюля в верхние этажи здания уводил плавный изгиб мраморной лестницы. Статуи в белых нишах, экзотические растения в кадках красного дерева. Гроздья крупных огненно-красных и оранжево-желтых цветов наполняли воздух приторным ароматом. От расположенного посреди вестибюля фонтанчика доносился негромкий плеск струй; фонтан украшала скульптурная группа – двое любовников, слившихся в более чем откровенном объятии.

– О боги, Кессиас! – воскликнул Лайам. – Это публичный дом!