Вознесенского освободили от всех его должностей, ибо он тоже ленинградец. В общем, раскрыли кубло, как говорят в народе, то есть звериное логово. Выдумали ленинградское заговорщическое гнездо, которое, дескать, преследовало какие-то антисоветские цели. Опять возникло в стране трагическое положение, да и в партии. Эта зараза репрессий легко могла охватить кого угодно. Сейчас у меня возникла мысль: не сфабриковано ли было письмо, которое мне дал читать Сталин, по заданию Берии и через его агентуру, чтобы припугнуть Сталина, что не только Ленинград, но и Москва имеет заговорщиков? Сталин решил тогда меня вызвать, чтобы я возглавил Московскую партийную организацию. Но если так, то я, ознакомившись с письмом, пресек дело для москвичей, уверенно сказав Сталину, что это выдумка проходимцев или же бред сумасшедших. Если так, значит, я оказался преградой для распространения арестов на Москву. Не то и в Москве, не знаю, сколько было бы потеряно голов из партийного и хозяйственного актива. Правда, в столице этот процесс в какой-то степени уже начался. Когда я вернулся в Москву, были проведены большие аресты среди работников ЗИС (Автомобильного завода имени Сталина). Возглавлял "заговорщическую организацию американских шпионов" помощник Лихачева, директора Автозавода им. Сталина. Не помню сейчас его фамилии, но я лично знал этого паренька щупленького, худенького еврея(12). Я познакомился с ним случайно, после войны. Как-то встретил я Ивана Алексеевича Лихачева и спросил: как здоровье? "Работаю, - говорит, - но чувствую себя неважно". "Приехал бы ты к нам в Киев, отдохнул бы, у нас очень хорошо, приезжай, когда захочешь, я всегда буду рад, создадим тебе условия для отдыха". "Хорошо, - отвечает, - воспользуюсь этим приглашением". И вот однажды Иван Алексеевич позвонил мне: "Могу приехать. Хотел бы и помощника взять с собой". "Приезжай с помощником, пожалуйста, вези кого хочешь". Я их устроил, и они отдыхали в Киеве. Лихачев с помощником часто приходили ко мне на квартиру или бывали на даче в выходные дни. Таким образом я и познакомился с помощником. Обычный человек, старательно выполнявший поручения Лихачева. Я и не думал, что он является, как его потом обозвали, главой американских сионистов, через которого те организуют свою работу в Советском Союзе. Его арестовали, и он, конечно, сознался. Я-то знаю, как "сознавались" люди, что они английские, гитлеровские и другие агенты. Это было не признание, а вымогательство, нужное тем, кто преследовал корыстные цели. Дошло дело и до Лихачева. Лихачев был тогда министром, кажется, автомобильного транспорта. Сталин поручил Берии, Маленкову и мне втроем допросить Лихачева. Вызвали Лихачева, стали его допрашивать. Мне было больно видеть это, но я ничего не мог поделать, потому что обвинение основывалось на "документальных данных", на "показаниях" людей, которые работали с Лихачевым. Это ведь считалось неопровержимым доказательством. Допрашивали его в помещении для заседаний Бюро Совета Министров СССР в Кремле, на третьем этаже. Там был раньше кабинет Ленина, стояли ленинский стол и кресло. Да и сейчас, по-моему, стоит в отдельном углу это кресло, перевязанное черной ленточкой. Когда ему предъявили обвинение, Лихачев стал что-то говорить в свое оправдание, а потом разахался и упал в обморок. Его окатили водой, привели в чувство и отправили домой, потому что допрашивать уже было невозможно. Рассказали Сталину, как все было. Сталин послушал, посмотрел на нас и обругал Лихачева. Он очень хорошо относился раньше к Лихачеву. Называл его Лихачом. Он перенял это от Серго Орджоникидзе. Лихачев был любимцем Серго, и Серго всегда его звал Лихачом. И Сталин тоже стал его называть Лихачом. Видимо, сказалось хорошее в ту пору настроение Сталина, и оставили Лихача в покое. Иван Алексеевич вернулся к работе и пережил Сталина. Но с зисовцами расправились. Абакумов(13), то есть нарком госбезопасности, сам вел дознание. А уж если Абакумов лично допрашивал, сам вел дело, то все быстро признавались, что они заядлые враги Советского Союза. И все они были расстреляны. Вот какая существовала в Москве атмосфера в то время, когда я вторично приехал туда с Украины. Сталин уже постарел. Подозрительность стала развиваться в нем все больше, и он стал еще опаснее. Да и мы смотрели на него уже не так, как в первые годы разоблачений "врагов народа", когда считалось, что он сквозь стены и железо все видел насквозь. Уже было поколеблено в нас прежнее доверие к нему. Но после разгрома гитлеровских войск вокруг Сталина сохранялся ореол славы и гениальности. Помню дни, когда Вознесенский, освобожденный от прежних обязанностей, еще бывал на обедах у Сталина. Я видел уже не того человека, которого знал раньше: умного, резкого, прямого и смелого. Именно смелость его и погубила, потому что он часто схватывался с Берией, когда составлялся очередной народнохозяйственный план. Берия имел много подшефных наркоматов и требовал львиной доли средств для них, а Вознесенский как председатель Госплана хотел равномерного развития экономики страны. Не он, а страна не имела возможности удовлетворить запросы тех наркоматов, над которыми шефствовал Берия. Но не наркоматы выступали против Вознесенского, а Берия. Берия, как близкий к Сталину человек, обладал большими возможностями. Нужно было знать Берию, его ловкость, его иезуитство. Он мог выжидать, выбирая момент, чтобы подбросить Сталину либо доброе, либо худое, в зависимости от собственных интересов, и ловко этим пользовался. А за обедами у Сталина сидел уже не Вознесенский, но тень Вознесенского. Хотя Сталин освободил его от прежних постов, однако еще колебался, видимо, веря в честность Вознесенского. Помню, как не один раз он обращался к Маленкову и Берии: "Так что же, ничего еще не дали Вознесенскому? И он ничего не делает? Надо дать ему работу, чего вы медлите?". "Да вот думаем", - отвечали они. Прошло какое-то время, и Сталин вновь говорит: "А почему ему не дают дела? Может быть, поручить ему Госбанк? Он финансист и экономист, понимает это, пусть возглавит Госбанк". Никто не возразил, но проходило время, а предложений не поступало. В былые времена Сталин не потерпел бы такой дерзости, сейчас же заставил бы Молотова или Маленкова взять карандаш, как обычно делал, и продиктовал бы постановление, тут же подписав его. Теперь же только говорил: "Давайте, давайте ему дело", но никто ничего не давал. Кончилось это тем, что Вознесенского арестовали. Какие непосредственно были выдвинуты обвинения и что послужило к тому толчком, я посейчас не знаю. Видимо, Берия подбрасывал какие-то новые материалы против Вознесенского, и, когда чаша переполнилась, Сталин распорядился арестовать его. Организовать это Берия мог с разных сторон. По партийной линии подбрасывал материалы Маленков, по чекистской линии - Абакумов. Но источником всех версий был Берия, умный и деловой человек, оборотистый организатор. Он все мог! А ему надо было не только устранить Вознесенского из Совета Министров. Он боялся, что Сталин может вернуть его, и Берия преследовал цель уничтожить Вознесенского, окончательно свалить его и закопать, чтобы и возврата к Вознесенскому не состоялось. В результате таких интриг Вознесенский и был арестован. Пошло следствие. Кто им руководил? Конечно, Сталин. Но первая скрипка непосредственной "работы" находилась в руках Берии, хотя Сталин думал, что это он лично всем руководит. Почему я так считаю? Потому что Абакумов - это человек, воспитанный Берией. Его Сталин назначил в госбезопасность тогда, когда Берия был освобожден от этой работы, чтобы сосредоточить свое внимание на Совете Министров СССР. Сталин хотел, чтобы Министерство госбезопасности непосредственно ему докладывало все дела, и Абакумов лично ему и докладывал. Сталин мог и не знать, но я был убежден, что Абакумов не ставил ни одного вопроса перед Сталиным, не спросив у Берии, как доложить Сталину. Берия давал директивы, а потом Абакумов докладывал, не ссылаясь на Берию и получая одобрение Сталина. Атмосфера сгущалась. В нашем государстве полагается, чтобы серьезные вопросы обсуждались или на Политбюро, или в Совете Министров. Такое обсуждение было необходимо, чтобы избежать крупных ошибок. Но этого не было и в помине. Никаких заседаний не созывалось. Собирались у Сталина члены Политбюро, выслушивали его, а он на ходу давал директивы. Иной раз и он заслушивал людей, если ему нравились их мнения, или же рычал на них и тут же, никого не спрашивая, сам формулировал текст постановления либо решения ЦК или Совета Министров СССР, после чего оно выходило в свет. Это уже сугубо личное управление, это произвол. Не знаю, как и назвать это, но это факт. Помню, что Сталин поднимал не раз вопрос о Шахурине, который был в заключении. Сидел и Главный маршал авиации Новиков(14), тоже посаженный после войны за то, что принимал "недоброкачественные самолеты", то есть по тому же делу авиастроения. Новикова я лично знал. Он почти всю войну прокомандовал нашими Военно-Воздушными Силами. Скажу о его недостатках: он пил больше, чем надо. Но это был человек, преданный Родине, честный, сам летчик, знавший свое дело. У Сталина, видимо, шевелился червячок доброго отношения к Шахурину и Новикову. Смотрит он на Берию и Маленкова и говорит: "Ну что же они сидят-то, эти Новиков и Шахурин? Может быть, стоит их освободить?". "Вроде бы размышляет вслух. Никто ему, конечно, ничего на это не отвечает. Все боятся сказать "не туда", и всё на этом кончается. Через какое-то время Сталин опять поднял тот же вопрос: "Подумайте, может быть, их освободить? Что они там сидят? Работать еще могут". Он обращался к Маленкову и Берии, потому что именно они занимались этим делом. Когда мы вышли от Сталина, я услышал перебрасывание репликами между Маленковым и Берией. Берия: "Сталин сам поднял вопрос об этих авиаторах. Если их освободить, это может распространиться и на других". Разговор шел в туалете, где мы собирались мыть руки перед обедом и порою обменивались мнениями. Туалет был просторный, так что иной раз мы собирались там и перед заседаниями, и после заседаний. Перед заседаниями говорили о том, что предстоит, а после обеда обсуждали, с какими последствиями прошла трапеза. Когда я обдумывал этот вопрос, мне пришла в голову мысль: о каких других говорил Берия? Он, видимо, боялся, что если будут освобождены Шахурин и Новиков, то как бы Сталин не вернулся к вопросу о Кузнецове и Вознесенском, над которыми суда еще не было. Этого боялись и Берия, и Маленков. Тогда все "ленинградское дело" окажется под вопросом. Хотя они согласны были, видимо, освободить Шахурина и Новикова, которые не стояли на пути ни Маленкова, ни Берии. Правда, Маленков боялся и слово замолвить о Шахурине и Новикове, потому что его тоже обвиняли по этому же вопросу. Ведь он покровительствовал наркомату авиапромышленности и допустил, что появилось много "недоброкачественных" самолетов, в результате чего мы теряли лучшие кадры во время войны. Со мною о "ленинградском деле" Сталин никогда не говорил, и я не слышал, чтобы он где-то в развернутом виде излагал свою точку зрения. Только однажды он затронул этот вопрос, когда вызвал меня с Украины в связи с переходом в Москву и беседовал со мной о "московских заговорщиках". Маленков и Берия все же не допустили освобождения Шахурина и Новикова. Следовательно, не были освобождены и люди, арестованные по "ленинградскому делу". Не зная подробностей этого дела, допускаю, что в следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись. Происходило это обычно так: когда заканчивалось дело, Сталин, если считал необходимым, тут же на заседании Политбюро подписывал бумагу и вкруговую давал подписывать другим. Те, не глядя, а опираясь лишь на сталинскую информацию, тоже подписывали. Тем самым появлялся коллективный приговор. Правда, в "ленинградском деле", если рассматривать прежнюю практику борьбы с "врагами народа", была применена уже широкая судебная процедура: не только следователи вели следствие, но и приезжал прокурор, потом был организован суд, на который приглашался актив Ленинградской парторганизации, на суде велся допрос подсудимых, потом им давали последнее слово. Ну и что? А в 30-е годы на открытых процессах разве обстояло по-другому? Сталину рассказывали (я присутствовал при этом), что Вознесенский, когда было объявлено, что он приговаривается к расстрелу, произнес целую речь. В своей речи он проклинал Ленинград, говорил, что Петербург видел всякие заговоры - и Бирона(15), и зиновьевщину, и всевозможную реакцию, а теперь вот он, Вознесенский, попал в Ленинград. Там он учился, а сам-то родом из Донбасса. И проклинал тот день, когда попал в Ленинград. Видимо, человек уже потерял здравый рассудок и говорил несуразные вещи. Дело ведь не в Ленинграде. При чем тут зиновьевщина? В 20-е годы имелась совсем другая основа политической борьбы: шла борьба взглядов о путях строительства социализма в СССР, тогда можно было занимать либо ту, либо другую позицию. Я тоже занимал тогда сталинскую позицию и боролся против Зиновьева. А Бирон - вообще иная эпоха. Это же несовместимые понятия. Не помню, что говорили в последнем слове Кузнецов и другие ленинградцы, но, что бы они там ни говорили, фактически их приговорили значительно раньше, чем суд оформил и подписал приговор. Они были приговорены к смерти Сталиным еще тогда, когда их только арестовывали. Много людей погибло и в самом Ленинграде, и там, куда выехали из Ленинграда для работы в других местах. Косыгин тоже висел на волоске. Сталин рассылал членам Политбюро показания арестованных ленинградцев, в которых много говорилось о Косыгине. Кузнецов состоял с ним в родстве: их жены находились в каких-то кровных связях. Таким образом, уже подбивались клинья и под Косыгина. Он был освобожден от прежних постов и получил назначение на должность одного из министров. Раньше он был близким человеком к Сталину, а тут вдруг все так обернулось и такое получилось сгущение красок в "показаниях" на Косыгина, что я и сейчас не могу объяснить, как он удержался и как Сталин не приказал арестовать его. Косыгина, наверное, даже допрашивали, и он писал объяснения. На него возводились нелепейшие обвинения, всякая чушь. Но Косыгин, как говорится, вытянул счастливый билет, и его минула чаша сия. Это могло случиться с любым из нас. Все зависело от того, как взглянет на тебя Сталин или что ему покажется в такой момент. Порою говорил: "Что это вы сегодня на меня не смотрите? Что-то у вас глаза бегают". Или еще что-либо в таком роде. И все это произносилось с таким злом! Разумный следователь не ведет себя так даже с заядлым преступником, а тут произносилось за дружеским столом. Сидим мы, едим, а он вдруг награждает такими эпитетами и репликами людей, которые по его же приглашению сидят за его столом и ведут с ним беседу. Тяжелое было время!
      Примечания (1) ГАЛАН Я. А. (Владимир Росович. 1902 - 24. Х. 1949) - львовский публицист, член Компартии Западной Украины с 1924 г., автор антифашистских и антиклерикальных памфлетов и пьес. (2) ПОПОВ Г. М. (1906 - 1968) - член ВКП(б) с 1926 г. 2-й секретарь МГК ВКП(б) в 1938 - 1945 гг., председатель исполкома Моссовета в 1944 1950 гг., 1-й секретарь МК и МГК ВКП(б) в 1945 - 1949 гг., секретарь ЦК партии в 1946 - 1952 гг. (3) МЕЛЬНИКОВ Л. Г. (1906 - 1981) - советский государственный и партийный деятель, член Компартии с 1928 г., 1-й секретарь ЦК КП(б) Украины с 1949 г., посол в Румынии в 1953 - 1955 гг., министр строительства предприятий угольной промышленности СССР в 1955 - 1957 гг., с 1966 г. председатель Госгортехнадзора при Совмине СССР; член и кандидат в члены ЦК КПСС в 1952 - 1961 гг., и член Президиума ЦК в 1952 - 1953 гг., депутат Верховного Совета СССР в 1941 - 1954. (4) КУЗНЕЦОВ А. А. (1905 - 1950) - член ВКП(б) с 1925 г., генерал-лейтенант с 1943 г., с 1938 г. второй и с 1945 г. первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии, в 1946 - 1949 гг. секретарь ЦК ВКП(б), член ЦК партии в 1939 - 1949 гг., член Оргбюро ЦК партии с 1946 г. Репрессирован в связи с "Ленинградским делом". (5) РОДИОНОВ М. И. (1907 - 1950) - член ВКП(б) с 1925 г., в 1940 1946 гг. 1-й секретарь Горьковского обкома и горкома партии, в 1946 - 1949 гг. председатель Совета Министров РСФСР. Репрессирован в связи с "Ленинградским делом". (6) ВОЗНЕСЕНСКИЙ Н. А. (1903 - 1950) - член РКП(б) с 1919 г., академик АН СССР с 1943 г., председатель Госплана СССР в 1938 - 1949 гг., заместитель главы правительства СССР с 1939 г., член ГКО в 1942 - 1945 гг., член ЦК партии с 1939 г., член Политбюро ЦК партии с 1947 г. Репрессирован в связи с "Ленинградским делом". (7) ШАХУРИН А. И. (1904 - 1975) - член ВКП(б) с 1925 г., с 1938 г. 1-й секретарь Ярославского, Горьковского обкомов ВКП(б), в 1940 - 1946 гг. нарком авиационной промышленности СССР, с 1953 г. замнаркома авиапрома СССР. (8) ДЕМЕНТЬЕВ П. В. (1907 - 1977) - член ВКП(б) с 1938 г., до 1941 г. находился на инженерно-административной работе, в 1941 - 1953 гг. 1-й заместитель наркома (министра) и в 1953 - 1957 гг. министр авиационной промышленности СССР, затем председатель Комитета по авиационной технике и с 1965 г. вновь министр авиапрома. (9) ШВАРЦ С. ( И. И. ) (1879 - 1951) - член РСДРП с 1899 г., с 1921 г. председатель Союза горняков, с 1929 г. член Президиума ВСНХ, член ЦК партии в 1924 - 1934 гг. и кандидат в члены ЦК партии в 1934 - 1939 гг. Необоснованно репрессирован. (10) ПЯТАКОВ Г. Л. (1890 - 1937) - советский государственный и партийный деятель, член Компартии с 1910 г., участник революционного движения, комиссар Народного банка в 1917 - 1918 гг., председатель Временного рабоче-крестьянского правительства Украины, руководитель восстановления Донбасса с 1920 г., зам. председателя Госплана РСФСР, зам. председателя ВСНХ с 1923 г., торгпред во Франции в 1927 г., председатель правления Госбанка с 1929 г., зам. и 1-й зам. наркома тяжелой промышленности СССР в 1932 - 1936 гг. Был репрессирован. (11) ИВАНОВ А. В. (1888 - 1927) - член РСДРП с 1906 года. (12) ЭЙДИНОВ А. Ф., помощник И. А. Лихачева, - член ВКП(б) с 1931 г., работал на АМО с 1930 г., был арестован в 1950 г. на АТЭ-2 (филиал ЗИСа, снабжавший его электрооборудованием) и репрессирован. (13) АБАКУМОВ B. C. (1908 - 1954) - член Компартии с 1930 г., сотрудник ОГПУ с 1932 г., работник Отдела охраны ГУЛАГа и Главного управления госбезопасности НКВД СССР в 1934 - 1938 гг., начальник управления НКВД Ростовской обл. в 1938 - 1941 гг., зам. наркома внутренних дел СССР с 1941 г., начальник Главного управления контрразведки "Смерш" в 1943 - 1946 гг., министр госбезопасности СССР в 1946 - 1951 гг., 12 июля 1951 г. арестован, в декабре 1954 г. осужден Военной коллегией Верховного суда СССР и расстрелян. (14) НОВИКОВ А. А. (1900 - 1976) - член РКП(б) с 1920 г., Главный маршал авиации с 1944г., командующий ВВС страны в 1942 - 1946 гг. и Дальней авиацией в 1953 - 1955 гг. Он находился в заключении в 1946 - 1953 гг. (15) Имеется в виду граф Бирон Э. И. (1690 - 1772), фаворит царицы Анны Иоанновны в 1730-е годы, временщик и создатель реакционного режима Бироновщины.
      ВОКРУГ НЕКОТОРЫХ ЛИЧНОСТЕЙ
      Приложил руку к этим нехорошим делам и Щербаков(1). Хочу вспомнить в данной связи один эпизод, когда Щербаков слыл "умелым строителем" Красной Армии, попав в когорту таких строителей неизвестно за что. В период нашего отступления на фронтах войны, особенно в начале 1942 г., печаталось много критических статей, в которых вскрывались недостатки в Красной Армии и критиковались конкретные факты отступления. С очень острыми критическими статьями выступал тогда, в частности. Александр Петрович Довженко(2) замечательный кинорежиссер и хороший публицист. Он обладал ясным умом и острым пером. Поэтому его статьи были хлесткие, причем они находили одобрение и похвалу у Сталина. В 1943 г. он написал киносценарий "Украина в огне". Очень впечатляющий сценарий. Большинство эпизодов для этого сценария он заимствовал из своих статей. Уже само название "Украина в огне" привлекало внимание. Действительно, вся Украина лежала тогда в огне. Автор не скупился на резкие замечания в адрес Красной Армии, а особенно критиковал тех людей, которые отвечали за ее боевую подготовку, и показывал, что подготовка не соответствовала современным условиям. Довженко представил сценарий в ЦК. Я с ним ознакомился. Читали также Маленков и другие лица, сейчас уже не помню, кто именно. Довженко хотел его напечатать, чтобы затем создать на его основе кинокартину. Когда однажды Сталин вызвал меня в Москву, то спросил: "Вы читали сценарий Довженко?". "Да, - говорю, - читал". Правда, я его не прочел, но прослушал. Довженко сам прочитал мне его. Тогда были напряженные для меня минуты, шли тяжелые бои, и я не мог сосредоточить свое внимание на тексте. Это произошло в начале наступления немцев на Курской дуге, в июле 1943 года. На три четверти мои мысли были заняты ходом битвы, а Довженко не все прочитал мне и иногда говорил, что вот такое-то место я полностью взял из такой-то своей статьи, а вот это из такой-то. Мне показалось, что вещь острая и отвечающая потребностям времени, вскрывающая наши недостатки. Итак, Сталин вызвал меня: "Вы знакомы со сценарием?". "Знаком". Я рассказал Сталину, при каких обстоятельствах смог с ним ознакомиться. Сталин посчитал, что тут просто была с моей стороны отговорка, и начал критиковать текст. Он так разносил Довженко, что я поражался: ведь Сталин раньше очень хорошо относился к этому автору, ценил и поддерживал его, несмотря на то, что прежде встречались некоторые люди, которые подозревали Довженко или даже прямо обвиняли его в украинском национализме и прочих грехах. Такие грехи тогда модно было отыскивать, и существующие, и несуществующие, почти в каждом культурном человеке украинской национальности. Внес свою лепту в это и Каганович во время своей деятельности на Украине. Это он заявил, что каждый украинец потенциальный националист. Вот глупость! Как-то вечером Сталин пригласил меня к себе. Щербаков тоже приехал к нему. Начался разбор названного сценария. Тут я понял, в чем дело. Маленков молчал, хотя знал сценарий и дал ему свое благословение. По-моему, он даже лично принимал Довженко. Щербаков произнес прокурорскую речь, подстрекая Сталина и разнося произведения Довженко как "крайне националистические", в которых якобы критиковались все советские основы. Сталин сразу озлобился. Не стану говорить о себе. Но понятно, с учетом характера Сталина, что пришлось мне выдержать в том случае. А Сталин не ограничился разбором и предложил мне вызвать ряд украинских руководителей, членов правительства и секретарей ЦК по пропаганде, кроме того, лично Корнейчука, Бажана, Тычину и, кажется, Рыльского. Довженко тоже присутствовал. Сталин разнес Довженко в пух и прах. Кончилось тем, что будущее Довженко как деятеля искусства было буквально подвешено, грозило даже большее. Мне Сталин предложил, чтобы мы на основе этого "обмена мнениями" подготовили резолюцию о неблагополучном положении на идеологическом фронте Украины. Мы, украинское руководство, составили резолюцию и через день-два пришли к Сталину. Все сделали сами. Помимо нас, никто не принимал участия в деле из числа членов ЦК ВКП(б). Вручили резолюцию Сталину, а он при широком составе участников рассмотрел этот проект. К моему большому удовлетворению, сказал: "Да, хорошо, вполне приемлемо, принять!". Правда, резолюция была составлена нами в собственный адрес очень самокритично. Но она была хороша уже тем, что мы ее сами составляли, как говорится, сами себя высекли, однако так, чтобы было не очень больно. И такая резолюция была принята. Щербаков чувствовал себя на седьмом небе. Позднее мне долго-долго пришлось кашлять этим произведением Довженко. При всяком удобном случае Щербаков злобно подстрекал Сталина, напоминая ему о сценарии. Мне рассказывали, что когда Горький возглавлял Правление Союза писателей СССР, то к нему подсадили Щербакова в качестве секретаря, и тот занимался вопросами идеологии, чтобы вся работа в СП СССР велась Горьким в определенном русле. Однако Максим Горький был не таким человеком, чтобы им руководил Щербаков. Кончилось тем, что Горький потребовал убрать его. Вот лишь одно из свидетельств ядовитого, змеиного характера Щербакова. Я лично впервые узнал его, когда он в 1942 г. стал начальником Главного политуправления Красной Армии. Деятельность его сводилась в основном к тому, что он выдирал, правдами и неправдами, сведения о ходе боевых операций на каждый день (у него для этого было создано особое бюро) и, пользуясь тем, что втерся в доверие к Сталину, подавал их раньше, чем оперативный отдел Генерального штаба. А ведь это в чистом виде функция оперативного отдела! Так всех работников оперотдела удалось поставить в зависимое положение от Щербакова. Вскоре начался период наших побед на фронте. Освобождение советских городов, успешное продвижение наших войск все это преподносил Сталину первым Щербаков, и все это он "обеспечивал". Это смешно звучит сейчас, но тогда именно так и обстояло дело. Я Щербакова оцениваю по заслугам, причем с очень плохой стороны. Конечно, главный виновник все-таки Сталин. Он создал обстановку, в которой стало возможно такое. Довженко же сразу был как будто посажен в холодный колодец. У него упало настроение, к нему изменилось прежнее отношение. Одним словом, он попал в опалу. Сказалось это и на его деятельности. Мне просто жалко было смотреть на него, но я ничего не мог сделать, потому что подвергся еще большей критике, чем Александр Петрович. И такое положение сохранялось почти до самой смерти Сталина. Потом мы опять возвысили Довженко по заслугам и вернули его, насколько это было возможно, к полезной деятельности. Он опять начал создавать кинокартины, а после его смерти по названному сценарию его женой Солнцевой была выпущена очень хорошая картина(3). Я был искренне доволен, когда смотрел ее. От нее действительно веяло духом Довженко. Я считал его честным, преданным и прямым человеком. Иной раз он мог высказать вещи, неприятные для руководителей. Но ведь это хорошо, потому что лучше выслушать все от честного человека, чем от врага. Другу можно разъяснить, если он не прав, или учесть его правильное замечание. После смерти Александра Петровича я порекомендовал украинцам: "Назовите Киевскую киностудию именем Довженко, потому что он очень многое сделал для развития кино на Советской Украине; много тут поработал и, безусловно, наиболее достоин того, чтобы его имя красовалось на знамени Киевской киностудии". Так и поступили. А вот еще один штрих, характерный для Довженко. После того как был арестован Берия, он попросился ко мне на прием и рассказал такую историю: "Я хотел бы, чтобы вы знали о факте, который очень меня занимает. Однажды меня пригласил к себе кинорежиссер Чиаурели(4), автор фильма "Падение Берлина". Этот режиссер опирался на личную поддержку Сталина и Берии. Не случайно он сделал кинокартину, где Сталин осуществляет основную работу главы Ставки в зале, где стоят пустые стулья. Только Сталин налицо, а с ним Поскребышев, заведующий секретным отделом ЦК партии. Подхалимское произведение искусства! Скажу от себя, что после смерти Сталина и ареста Берии мы предложили Чиаурели, чтобы он покинул Москву. Он переехал куда-то на периферию и продолжал трудиться. Не знаю, какое место занимает он сегодня в искусстве и насколько правильные выводы сделал из того, на что ему указали. А Александр Петрович продолжал рассказ: "Чиаурели мне и говорит: товарищ Довженко, я бы вам посоветовал зайти к товарищу Берии. Берия очень вами интересуется. Вам будет полезно побывать у него и послушать его". Зачем он мне это рекомендовал? Я не пошел и не был у Берии, потому что никаких вопросов у меня к Министерству внутренних дел не имелось. Зачем я пойду туда?". А я Александру Петровичу сказал: "Он вас посылал для того, чтобы сделать вас агентом Берии. Он правильно считал, что Довженко влиятельный человек и на Украине, и в искусстве. В тех акциях, которые Берия планировал по Украине, вас сделали бы союзником, чтобы опираться и на вас при проведении кровавых операций. Эти операции могли быть только кровавыми, потому что других методов Берия не признавал". Щербаков же продолжал свою гнусную деятельность. Не знаю, насколько он органически был подвержен пороку пьянства. Не думаю, что ему самому оно нравилось. Но так как это нравилось Сталину, то он и сам глушил крепкие напитки, и других втягивал в пьянство в угоду Сталину. Помню такой инцидент. Берия, Маленков и Микоян сговорились с девушками, которые приносили вино, чтобы те подавали им бутылки от вина, но наливали бы туда воду и слегка закрашивали ее вином или же соками. Таким образом, в бокалах виднелась жидкость нужного цвета: если белое было вино - то белая жидкость, если красное вино - то красная. А это была просто вода, и они пили ее. Но Щербаков разоблачил их: он налил себе "вина" из какой-то такой бутылки, попробовал и заорал: "Да они же пьют не вино!". Сталин взбесился, что его обманывают, и устроил большой скандал Берии, Маленкову и Микояну. Мы все возмущались Щербаковым, потому что не хотели пить вино, а если уж пить, то минимально, чтобы отделаться от Сталина, но не спаивать, не убивать себя. Щербаков тоже страдал от этого. Однако этот злостный подхалим не только сам подхалимничал, а и других толкал к тому же. Кончил он печально. Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер. Сталин, правда, говорил другое: что дураком был - стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил себе излишества с женой. Но мы-то знали, что умер он от того, что чрезмерно пил в угоду Сталину, а не из-за своей жадности к вину. У меня осталось самое неприятное впечатление об этом человеке, недобропорядочном и способном на все что угодно. Совести он не имел ни малейшей капли. Все мог сделать для того, чтобы поднять собственную персону, и кого угодно готов был утопить в ложке. А Сталину это нравилось. Он любил нас стравливать, и он взращивал и укреплял внутренние подлые задатки Щербакова. Когда я вновь перешел работать в Москву, для меня, конечно, было большой честью работать непосредственно под руководством Сталина и напрямую общаться с ним. Я сказал бы, что это было полезно и для работы. Ведь от Сталина мы набирались и немало полезного, потому что он являлся крупным политическим деятелем. Особенно получалось хорошо, когда он находился в здравом уме и трезвом состоянии. Тогда он давал окружающим много полезного советами и указаниями. Скажу правду, что я высоко ценил его и крепко уважал. Но страдать приходилось здесь больше, чем на Украине, где я был на отшибе. Почти каждый вечер раздавался мне звонок: "Приезжайте, пообедаем". То были страшные обеды. Возвращались мы домой к утру, а мне ведь нужно на работу выходить. Я старался поспевать к 10 часам, а в обеденный перерыв пытался поспать, потому что всегда висела угроза: не поспишь, а он вызовет, и будешь потом у него дремать.