— Ты будто радуешься. — Игорь залпом выпил пива.

— А я и не знаю, радуюсь или плачу. Я Ленку со школы знаю, она всегда сукой была. Как она Юрку охомутала, ума не приложу. Мужик, как линолеум: если с первого раза правильно уложить, потом всю жизнь можно топтать ногами.

— Значит, ты меня правильно уложила? — Игорь открыл вторую банку пива.

— Это к сильным мужикам относится, — грустно ответила Женька, — к таким, как Юрка; ты слабенький, ты — как рис. Чем тебя заправить, таким и будешь. Но я тебя за это и люблю и заправляю острым соусом.

— Ну и на том спасибо. Ты в Барвиху едешь?

— И ты тоже.

— Нет, я к Юрке пойду, мы с ним товарищами были, я ему письма писал.

— А я и не знала, — Женька прищурилась, — тогда я тоже никуда не поеду, а пойду с тобой.

Игорь благодарно посмотрел на нее.

А Лена, положив трубку, пошла варить кофе. Виноватой она себя не чувствовала. Не было ее вины перед бывшим мужем. Она просила, умоляла его не ввязываться в эту поганую историю. Но он ввязался. Не пожалел ни ее репутацию, ни их семью. Правдолюбец хренов.

Для нее бывший муж перестал существовать с той минуты, как только его уволили из газеты. Она выросла в номенклатурной семье, понимала, что обратного хода не будет. У нее уже был горький опыт с первым замужеством. Ее первый муж Виктор был сыном легендарного маршала. Они познакомились на даче у ее друзей. Виктор был капитаном и заканчивал разведфак Академии Генштаба. Он сразу понравился ей. Высокий, интересный, уверенный в себе парень. Была в нем мужская сила и сексуальная притягательность. После гулянки она осталась ночевать на даче, и ночью Виктор пришел к ней.

А через несколько дней Виктору присвоили звание майора, и он устроил банкет на даче в Архангельском. Там она познакомилась с его родителями, которым очень понравилась. Лена выгодно отличалась от всех предыдущих увлечений Виктора. Главное, что она была своя. Ее отец был замминистра.

Через год сыграли свадьбу. Арендовали для нее весь Дом журналистов. На торжество приехал маршал Гречко, который преподнес жениху подполковничьи погоны. Семейная жизнь началась весело и беззаботно. Единственное, что смущало Лену, — постоянные попойки молодого подполковника.

Виктор окончил академию, и их отправили в Софию. Это назначение он получил из-за патологического невосприятия иностранных языков. Он сразу же стал заместителем резидента, работая под крышей торгпредства. В Софии молодые немедленно окунулись в прелести полузаграничной жизни. Лена обзавелась целой кучей знакомых и время проводила неплохо, часто бывала в ресторане театра Ивана Вазова. Это было сборище местной и приезжей богемы. Через год она была уже не рада веселой заграничной жизни. Виктор начал пить мрачно и тяжело. Однажды ее вызвал представитель КГБ, веселый, элегантный генерал, и долго беседовал с ней о муже.

Она пробовала серьезно поговорить с Виктором, но он послал ее армейским матом. Этот язык он усвоил в совершенстве. А через месяц разразился скандал. Оказывается, Виктор проиграл в рулетку в международном отеле крупную сумму казенных денег. Им пришлось покинуть Болгарию в двадцать четыре часа.

Папа-маршал погасил долг и пристроил сына командиром полка в Грузии. Лена не поехала с ним, осталась в Москве и подала на развод.

А через полгода ее бывшего мужа с позором разжаловали в майоры и выгнали из армии. Он ухитрился продать танковый лафет каким-то грузинским дельцам, списав его как упавший в пропасть во время учений.

Больше она его не видела. Знала, что он женился на очень красивой женщине, директоре магазина, и сам пристроился командовать шашлычной в Тарасовке.

С Юрой они познакомились еще в Софии.

Ельцов понравился Лене, высокий, красивый, к тому же известный журналист, но он был человеком не ее круга.

Ее подруги и друзья с известными номенклатурными фамилиями жили в одних дачных поселках, лечились в кремлевской больнице, имели квартиры в престижных домах. Даже если родители теряли свое положение, дети все равно оставались в прежней компании. Это началось еще при Сталине, когда номенклатура решила организовать некое подобие преемственности власти.

Через три года Лена вновь встретилась с Юрой, он уже стал обозревателем «Известий», номенклатурой ЦК, получал «полкормушки», был прикреплен к Лечуправлению Кремля. Ему светила прекрасная карьера. Он вполне мог уехать собкором в хорошую страну или быстро подняться по административной лестнице. И было у него еще одно преимущество перед простым чиновником: он писал книги и делал документальные фильмы. А это придавало ему некий богемный шарм. Они поженились, но и второй ее брак кончился ничем. О ней в московских компаниях стали поговаривать, как о женщине, приносящей несчастье.

С Александром Михайловичем она сошлась сразу же после ареста Юрия. Он был старше ее, занимал в обществе солидное и твердое положение, правда, никто не знал, чем он конкретно занимается. На все ее вопросы Александр Михайлович отшучивался, прикрывая свои занятия неким флером таинственности. У него был «мерседес» со служебными, весьма крутыми номерами, квартира на Суворовском бульваре, в Доме Полярников. Лена знала его прямой телефон и домашний. В доме Александра Михайловича она была лишь однажды, с большой компанией. Квартира почему-то напомнила ей номер в дорогой гостинице: необжитая, и все вещи казались какими-то казенными.

Но это ее мало волновало. Александр Михайлович Шорин вращался в самых высоких кругах Москвы, слыл своим в среде известных писателей и художников. Проводить с ним время было весело и интересно. После ее развода с Ельцовым помог продать машину, обменять квартиру, въехать в дом на улице Алексея Толстого. Лене было хорошо и спокойно с этим человеком. Он ничего не требовал от нее, кроме постели и совместного веселья, сам же был внимателен и щедр.

Она позвонила Шорину по прямому. Телефон долго не отвечал, потом Александр Михайлович поднял трубку и приглушенной скороговоркой ответил:

— Подождите, я говорю по «кремлевке»…

Лена слышала, как он говорит с каким-то Дмитрием Алексеевичем. В разговоре несколько раз упоминались фамилии Андропова и Тихонова.

Потом в трубке прозвучал переливчатый баритон Шорина:

— Теперь я ваш…

— Саша, ты знаешь, что Ельцов вернулся?

— Ну и что?

— А если он начнет доставать меня с квартирой?

— Не бойся, солнышко, он никого не будет доставать, это я тебе гарантирую.

— А что ты сделаешь?

— Это уж моя забота. Будет шуметь — опять загремит в тюрьму.

— Хорошо бы. А то мне не по себе.

— А чего ты беспокоишься, в Москве его не пропишут, уедет в Ковров или Александров, устроится пожарником…

— А почему пожарником?

— У моих знакомых сын тоже нахулиганил, потом два года на какой-то фабрике за сто первым километром пожарником служил. Не бойся, я с тобой. Вечером едем на шашлык в Барвиху?

— Когда ты заедешь?

— Часиков в пять. Есть возможность сбежать пораньше.

— Жду. Целую.

— Целую, дорогая.

Шорин положил трубку. Ну вот, вернулся боец. В зоне его не удалось обломать, так здесь достанем.

Шорин постучал пальцами по белоснежному аппарату. «Эриксон» — прекрасный телефон, с технической новинкой, кнопкой повторного набора. У него в квартире стояло три таких аппарата с разными номерами. Белый, тот самый «прямой служебный», который давался близким друзьям. Черный предназначался для тех, с кем Шорин прокручивал свои дела. И красный — в «жилой зоне», как смеялся Ястреб, — для всех.

Шорин поднял трубку черного телефона, застучал пальцами по кнопкам.

Занято.

Он положил трубку. Закурил «Кент», вчера взял у Соколова в Елисеевском два ящика. Теперь любимых сигарет хватит надолго. Сделал пару затяжек, поднял телефонную трубку, нажал на кнопку повтора. Аппарат таинственно затрещал, в трубке щелкнуло, и раздался гудок.

— Алло, — пропел Ястреб на том конце провода.

— Это я.

— Привет, начальник.

— Ты знаешь, что твой крестник откинулся?

— Нет. Когда от «хозяина»?

— Видимо, вчера, сегодня уже на хате.

— Есть мысли?

— Нет, Ястреб, мыслей пока нет. Пусть побегает со своим дядей-мусорком по городу. А когда его в зону сотку отправят, ты его перед отъездом напугаешь. И глаз с него на выселках не спускай, на него Махаон верняком выйдет.

— Понял.

— Он обязательно в Доме кино появится. Пусть твои ребята там шары покатают.

— Зарядить их бабками надо.

— Бабки — не проблема, тебе сегодня пару штук подвезут. Все понял?

— А чего не понять, Саша, все ясно.

— Тогда действуй.

Шорин положил трубку и пошел в «жилую зону».

Он открыл ключом дверь и оказался в маленькой кладовке, а из нее попал в квартиру. Пошел на кухню, начал готовить кофе.

Заверещал красный телефон. Но Шорин не снял трубку. Солидный человек в это время на работе.

Кофе он готовил без всяких модных рецептов, просто сыпал в турку побольше коричневого порошка, помня старый анекдот: «Евреи, не жалейте заварки». Он пил черный, как деготь, крепкий кофе и думал, как по многим телефонам передается новость о возвращении Ельцова.

Опять заверещал красный телефон, и Шорину очень захотелось подойти, снять трубку и поговорить о том, что неплохо бы сбегать в Домжур, попить пива или сгонять на Профсоюзную в маленькое кафе «Гагры», схавать кучмачи. Жить этим майским утром в свое удовольствие.

Иногда он думал, зачем ему столько денег, валюты, камешков. Зачем? Чтобы поить и кормить эту кодлу номенклатурную? Или для того, чтобы Ленку одевать и украшать, как рождественскую елку? Он не любил ее. Конечно, в постели она была весьма хороша. Все умела и, главное, делала самозабвенно. Шорин знал, кто подготовил эту девочку к бурной половой жизни. В девятом классе она безумно влюбилась в известного московского ходока Вадика Бурмистрова. Они жили в одном дачном поселке. Роман их длился без малого года три. Потом красавец Вадик исчез с московского горизонта. Поговаривали, что он крупно проигрался. Попал в замазку к крутому катале, вынес из дома маменькины драгоценности, и папа, «закрытый» академик, сделал все, чтобы сплавить сынка из Москвы.

Шорину Лена была нужна, как туфтовый белый телефон. Это придавало ему вес. Дочь замминистра, красавица, умница. Короче, «спортсменка, комсомолка, отличница…». Лена была ему необходима, как белый «мерседес», на котором выезжал в свет. Он знал цену своей любовнице. Не сомневался ни на минуту, что, появись на его горизонте чуть заметная тучка, и она бросит его, как вышвырнула из своей жизни первого мужа-пьяницу, как разобралась с Ельцовым.

Ох, Ельцов, Ельцов! Не захотел жить, как люди, сейчас был бы уже замом, а то и редактором крупной газеты. Что еще надо, в ЦК уважают, депутатский значок. Не захотел. Теперь он исключенный из партии уголовник. Копать дальше он это дело не будет. Поживет пару годков вдали, снимет судимость, устроится на периферии в какую-нибудь газетку литсотрудником. С ним покончено… Надо в Столешников ехать. Обещал Шорин дочке самого хозяина земли советской достать уникальный сапфировый гарнитур.

Позже, значительно позже, Юрий восстановит в памяти во всех мелочах этот весенний день в квартире, где он родился. А пока этот день распадался на куски. И Ельцов никак не мог соединить их. Словно пишешь сценарий документального фильма, в котором все эпизоды отточены и хороши, а общей идеи картины нет.

Он повернул звонок, и дверь открылась сразу. Ждали его за этой дверью, очень ждали. Распахнул ее дорогой дядька Игорь Дмитриевич, а рядом с ним стоял дружок его любимый, кинорежиссер Слава Шатров.

И он шагнул в квартиру, почувствовал знакомый с детства запах этого жилья и понял — он дома.

Сначала сидели за столом на кухне, выпили по первой за освобождение, за возвращение его, за новую жизнь.

— Теперь все. Закусили, выпили немного, нам еще весь день пить предстоит, — сказал дядька.

— А ты думаешь, гости набегут? — усомнился Юра.

— И еще сколько, — засмеялся Шатров, — придут ребята, те, кто тебя не забыл.

— Не побоятся? — с некоторой иронией спросил Юра.

— Тоже мне, Солженицын, — засмеялся дядька, — чего бояться-то? А пока нам надо по делу поговорить. Пошли в твою комнату.

Только сейчас рассмотрел ее Юра по-настоящему. Письменный стол, красивый, родительский, полки с книгами, любимые картины с видами Москвы.

— Я твой стол, картины, книги, кресло старое у Лены забрал и сюда перевез. Она не возражала

— И на том спасибо. — Юра сел в старое деревянное кресло у стола.

Сел, положил ладони на зеленое сукно и окончательно понял, что вернулся.

— Ну, освоился? — Дядька понял его состояние.

— Дома, — улыбнулся Юра.

— Тогда давай по делу поговорим. — Игорь Дмитриевич взял со стола кожаную папку, достал бумаги. — Вот письмо от Союза кинематографистов. — Дядька положил перед ним казенный бланк, наискось перечеркнутый резолюцией: «Нач. 88 о/м. Немедленно прописать, выдать паспорт и доложить лично».

— А кто подписал? — спросил Юра.

— Тезка твой, первый зам и генерал-полковник.

— Вот это да. Как же ты смог, дядя Игорь?

— Смог. Помнят меня еще в родном МВД.

Игорь Дмитриевич не стал говорить племяннику, что бывший его зам, а ныне начальник паспортного управления Москвы заехал к нему и рассказал, что из МВД позвонил помощник министра и категорически распорядился не прописывать Юрия Ельцова в Москве.

— Игорь Дмитриевич, — смущенно покрутил в пальцах сигарету бывший его зам. — Только один выход — идти к Чурбанову. У вас вроде с ним хорошие отношения.

— Хорошие отношения имели место, когда он был старшим лейтенантом.

— Попробуйте. Я вам его прямой телефон дам. Он сам трубку поднимает.

— Где же ты номерок этот достал?

— Товарищ близкий дал. Только вам, Игорь Дмитриевич, лучше ему принести какое-нибудь официальное ходатайство.

— Подумаем, — сказал Ельцов-старший.

Он позвонил Славе Шатрову.

— А что здесь думать, — сказал Шатров, — Юрку из Союза журналистов исключили, а у нас все тихо. Он же вступил в Союз кинематографистов месяца за три до неприятностей, об этом никто не знал. Его членский билет у меня, я за него взносы плачу. Сделаем ходатайство и справку для домоуправления.

Игорь Дмитриевич похвалил себя за оперативность. Как только начальник розыска 88-го отделения позвонил ему и рассказал, что случилось, он понял все. Он поехал не в отделение, а на квартиру Юры, благо ключи у него были, а код охраны он знал. Лена была на работе. Игорь Дмитриевич собрал все бумаги племянника и документы и отвез их к себе. Так что люди, пришедшие в квартиру после него, не нашли там ровным счетом ничего.

Игорь Дмитриевич забрал паспорт, военный билет, членские книжки Союза журналистов и кинематографистов, удостоверение мастера спорта, институтский диплом, все награды племянника и документы к ним. Все, что, по мнению опытного сыщика, может пригодиться. И, конечно, архив.

Перед самым освобождением Юры он взял ходатайство Союза кинематографистов на имя замминистра и решился позвонить. Набрал номер, услышал ответ и представился:

— Товарищ генерал-полковник, беспокоит полковник милиции в отставке Ельцов.

Наступила пауза, а потом замминистра ответил весело и добро:

— Приветствую, Игорь Дмитриевич, рад, что позвонил. Какая нужда?

— Поговорить бы, товарищ…

— Да перестань ты с чинами этими, я для тебя раньше Юра был, ну а теперь по чину Юрий Михайлович. Есть у меня два часа, уложишься — приму.

— Буду через двадцать минут, Юрий Михайлович.

— Жду.

Ровно через двадцать минут Игорь Дмитриевич входил в здание МВД на Огарева, 6. У лифта его ждал молодой подполковник, помощник первого замминистра. Он проводил Ельцова до приемной, попросил подождать и поднял трубку телефона.

— Полковник Ельцов в приемной… Слушаюсь.

Помощник положил трубку, распахнул дверь.

— Прошу, Игорь Дмитриевич.

Замминистра вышел из-за стола навстречу Ельцову. Был он сановен и вальяжен. Генеральская форма сидела на нем с особым шиком.

— Ну, здравствуй, Игорь Дмитриевич. Здравствуй.

— Здравствуйте, Юрий Михайлович.

— Садись… Чаю нам, — приказал он помощнику. — А может, чего покрепче?

— Нет, спасибо. — Ельцов сел.

— Ну говори, что у тебя за нужда?

Ельцов положил перед генералом ходатайство.

Генерал внимательно прочитал его, постучал пальцами по столу.

Пауза затянулась.

— Слышал я об этом, — задумчиво и как-то неуверенно сказал он. — Догадываюсь, какая шобла состряпала это дело. Значит, мешал он им?

— Кому-то помешал точно, — ответил Игорь Дмитриевич.

— А у него квартира-то была?

— Была, да сплыла, бывшая жена ее разменяла.

— Значит, будет жить у тебя?

— У себя он будет жить. Он в этой квартире родился.

— Ну что ж, — замминистра улыбнулся, — посмотрим.

Он взял красный фломастер и наискось написал резолюцию.

— На, Игорь Дмитриевич, прописывай племянника и скажи ему, чтобы аккуратней был.

Ничего этого Ельцов-старший Юре не рассказал. А зачем? Важен результат.

Слава Шатров ушел на свою общественную службу, пообещав вернуться к вечеру с группой проверенных бойцов. Дядька плотно закрыл дверь в свою комнату, оставив племянника одного. Юра сел за письменный стол, раскрыл папку. Там лежали права, предъявительская книжка с одной записью на три с половиной тысячи, доверенность на дядькины «жигули». На первое время денег хватит, а там он что-нибудь придумает.

Ельцов сидел за столом, наслаждаясь тишиной и покоем. Тихий гомон неспешной дворовой жизни доносился из окна, но он был практически неощутим после тяжелого, мрачного шума зоны.

От крепкого кофе и двух рюмок хорошего коньяка мысли стали ясными и точными, как после долгого, успокаивающего сна. Теперь надо было думать, как жить дальше.

Из партии его исключили, стало быть, в журналистику хода нет. Правда, оставались приятели, готовые помочь. Он мог стать безымянным автором на радио. Писать за кого-то сценарии и дикторские тексты на кинохронике и научно-популярной студии, получая жалкую половину. Может делать литзаписи за генералов и знатных производственников.

В Союзе кинематографистов тоже могут узнать о его делах и наверняка исключат. Правда, есть последняя гавань, куда с трудом добираются потрепанные штормом корабли, — профком литераторов. Народ там демократичный и добрый. Юрий знал многих ребят, состоящих в этой богадельне. Профком давал общественный статус и возможность называться профессиональным литератором. Но человеку, принятому туда, надо было печататься и представлять свои работы и справки о заработках.

Конечно, можно взять псевдоним, писать какие-то брошюрки во второсортных издательствах, печататься в ведомственных газетах. Но судимость висела на его плечах, как тяжелый мешок. Через год он должен был подавать ходатайство о ее снятии. Кто напишет бумагу для суда? Профком?

Нет, это будет малоубедительно. Пойти на завод или шофером на автобазу, благо водительские права у него профессиональные, третьего класса?

Смрадными ночами, в тюрьме и на зоне, он думал об этом дне. Но почему-то представлял себе только дорогу домой и встречу с дядькой. А еще мысленно сочинял роман о мщении. Но кому мстить, он толком не знал.

Через месяц ему исполняется сорок лет. Жизнь надо начинать сначала. Его прошлые заслуги и литературные успехи были ничем в сравнении с формулировкой: «Исключить из КПСС за поступок, компрометирующий высокое звание члена партии». Такая формулировка имела силу приговора. А исключение из рядов верных ленинцев плюс срок — каинова печать на всю жизнь.

Зазвонил телефон. Господи! Как долго он не слышал этого простого звука.

— Да, — ответил Юрий.

— Юрка, ты? — услышал он голос своего приятеля Игоря Анохина.

— Я, Игорек. Привет.

— Ну как ты?

— Трудно сказать, осваиваюсь.

— Мы вечером у тебя будем. Примешь?

— Кто это — мы?

— Я и Женька Губанова. Помнишь ее?

— Как не помнить. Только почему вечером?

— Понимаешь, у меня сложности в конторе. С главным отношения натянулись. Надо на боевом посту побыть.

— Добро. Я жду вас.

Первого знакомого он встретил во дворе. Лучше бы он не попадался ему на дороге. Витька Старухин даже в школе слыл сволочью. Завистливой и мелкой.

Зато первый телефонный звонок компенсировал поганый осадок от беседы с бывшим одноклассником. Вот как странно случается в жизни. Знаком с человеком, работаешь с ним вместе, бываешь в общих компаниях и ничего про него не знаешь. Что раньше знал про Анохина Ельцов? Немного. Знал, что Игорь когда-то был отличным боксером, в семнадцать лет даже стал призером первенства Европы. Потом вдруг бросил бокс и институт и ушел в армию. Окончил курсы офицерского состава, получил младшего лейтенанта, но с армией расстался так же стремительно, как и с институтом. Поговаривали, что это связано с событиями в Новочеркасске, но Игорь никогда об этом не говорил. Он два года отработал опером в уголовном розыске, потом устроился в журнал «Человек и закон», поступил в заочный юридический институт. Случалось, что Игорь появлялся в тех домах и на дачах, где собиралась компания Ельцова. К нему относились с вежливым равнодушием, как человеку приятному, но чужому. Юра помнит, что им заинтересовалась Таня, девица весьма своенравная — ведь папа ее был послом в ООН. Но потом жена сказала Ельцову:

— Танька себя переборола, это не наш парень.

— Что значит «не наш»?

— Он с другого двора.

— Я тоже с другого двора.

— Тебе удалось перелезть через забор, а Анохину это не грозит.

— А может, он хочет остаться в своем дворе?

— Пусть там и ищет себе барышню.

Ельцов тогда видел, что Игорь совершенно не переживал разрыв отношений с посольской дочкой. А она почему-то чудовищно злилась, обзванивала знакомых и просила не приглашать Анохина.

А Игорь и не рвался в эти компании, он с большим удовольствием проводил вечера в ресторане ВТО среди людей веселых и простых. Или собирал друзей в своей маленькой двухкомнатной квартире в Столешниковом переулке. Его мама, жизнерадостная и гостеприимная актриса из Пушкинского театра, лепила необыкновенные пельмени, и народ собирался отличный. Как говорил Игорь, старомосковский.

Когда с Ельцовым случилась беда, Игорь писал ему письма, а однажды Юрия вызвали к начальнику колонии. В кабинете подполковника сидел Игорь Анохин. Он приехал по командировке тюремного журнала МВД «К новой жизни».

Конечно, это был поступок. Анохин не побоялся, что это могло не понравиться людям, командующим прессой. Он вообще мало чего боялся; уйдя из армии, работал два года обычным опером в Балашихе, там и начал писать свои криминальные истории.

Хорошо, что Анохин сегодня придет к нему.

…Вежливо постучав, вошел Ельцов-старший.

— Отдохнул немного?

— Еще не понял.

— Поспи, а я пока начну готовить торжественный ужин. Поспи. Я телефон заберу с собой.

Сергею Рудину не хотелось заниматься ни Ельцовым, ни жуликами и торгашами. Его перевели в службу Михеева совсем недавно из Второго главка. Отдел, в котором он служил, занимался контрразведывательным обеспечением операций в Африке. Рудин два года проработал в Мозамбике и о Ельцове кое-что знал. Поэтому ему не очень хотелось заниматься этой разработкой из-за подспудного корпоративного чувства. Но служба есть служба. Начальник отдела Баринов целый час обсуждал с ним предполагаемый разговор с агентом.

Для работы был выбран агент Лосев, хорошо знавший Ельцова. Когда-то они вместе работали, отношения у них были неплохие. Появление Лосева в доме у Ельцовых вряд ли вызовет удивление или насторожит их.

Задание было простым: прощупать настроение и попытаться наладить более дружеские отношения.

— Лосев — человек честолюбивый, готовый ради своей литературной карьеры на все, — сказал полковник Баринов. — Мы завербовали его именно на этом. Пообещали ему нашу литературную премию, подкинули кое-какие материалы. Позвонили, помогли выпустить в издательстве «Знание» книжонку о происках Моссада и ЦРУ. Перо у него хорошее, хлесткое, думаю, если наш план удастся, то скинем ему материал о взяточниках и жуликах. Ты об этом, Рудин, ему скажи обязательно. Я сам займусь легализацией Ельцова, когда все решим, пусть ЗК считает, что это Лосев самоотверженно и бескорыстно помог ему. Сегодня день прикидки. Пусть Лосев изучит ситуацию. И никакой инициативы с его стороны, каждый шаг только под твоим строгим контролем. Ты его книжонку прочел?

— Да.

— Ну как она тебе?

— Никак.

— Это ты мне сказал, а ему должен спеть замечательный хвалебный гимн.

С Лосевым Рудин встретился в номере гостиницы «Москва». Окна полулюкса выходили на Исторический музей. С высоты шестого этажа просматривался Кремль. Погода выдалась ясная. Изумительный день прелестной московской весны. В Александровском саду — кусочек его был виден из окна гостиной — выстрелили зеленые клейкие листочки деревьев; казалось, открой окно — и запах, тягучий, как мед, ворвется в прокуренный номер, в котором принимали агентуру еще с сорокового года.

Лосев появился ровно в назначенное время. Он был высок, поджар, но не от занятий бегом или другим спортом, а от рождения. На нем был коричневый финский костюм, хорошие ботинки «Саламандер», однотонный шерстяной галстук.

— Здравствуйте! — Лосев пожал протянутую руку. Пожатие его было коротким и крепким. Ладонь абсолютно сухая, значит, шел сюда привычно, не волнуясь.

— Садитесь, — улыбнулся Рудин, — кофе, коньяк?

— И того и другого, — так же спокойно ответил агент.

Рудин отметил, что держится он с достоинством и прекрасно ориентируется в обстановке. Лосев сел, закурил «Кент». Об этой слабости агента Рудин знал и приготовил ему в качестве подарка пару пачек.

Когда на журнальном столике появились рюмки, бутылка и чашка с кофе, Лосев, усмехнувшись, сказал:

— Сергей Григорьевич, вы меня знаете, а я вот вас — нет. Думаю, у вас есть удостоверение?

— Естественно.

— Вы не могли бы его показать?

— Ваше право. — Рудин достал из кармана пиджака красную книжечку с гербом и буквами «КГБ СССР».

Лосев взглянул на нее быстро, словно сфотографировал.

— Спасибо. В моем деле необходима осторожность.

Рудин внимательно посмотрел на него. Вьющиеся светлые волосы. Приятное лицо, но какое-то смазанное, с маленьким безвольным подбородком. Темные, колючие, смотрящие мимо собеседника глаза. Беспокойные руки, пальцы, бегающие по пуговицам пиджака, постукивающие по подлокотникам кресла, крутящие зажигалку.

— Ну, давайте, Борис Львович, выпьем за начало совместной работы. — Рудин поднял рюмку.

Лосев молча выплеснул коньяк в рот и даже не поморщился.

По тому, как он это сделал, майор понял, что агент любит, а главное, умеет выпить.

— Знаете, — Лосев усмехнулся криво, поставил рюмку на стол, — какая чехарда получается. Вы у меня уже третий сотрудник, с которым я работаю. Как-то не по-людски. Я сам согласился помогать вам.

Рудин усмехнулся внутренне, он-то знал, что Лосев был завербован после грязной истории с кражей женского платья в Варне. Он вынес его из магазина, принес в номер, даже в чемодан уложил. А вечером к нему пришел сотрудник контрразведки, работающий под крышей представителя «Интуриста», и принес оплаченный чек за украденную вещь.

Выбор у Бориса Львовича был невелик. Или подписать вербовочные документы, или вылететь с работы и из партии. Так он стал агентом и начал служить верой и правдой.

— Борис Львович, вы сотрудник весьма ценный, — обаятельно улыбнулся Рудин, — руководство комитета вас высоко ценит.

Рудин заметил, как сразу изменилось лицо агента.

— Так вот, — продолжал он, — у нас есть дело, которое можете поднять только вы.

— Какое? — Лосев поставил чашку с кофе на стол.

— Вы знаете Ельцова?

— Конечно.

— В каких вы отношениях?

— По-моему, в хороших.

— Ваше мнение о нем?

— Выскочка. Удачный брак и, конечно, карьера.

— Но он же хороший журналист.

— При такой поддержке каждый станет хорошим. У нас вообще время зятьев: Аджубей, принц-комсорг Чурбанов, тот же Ельцов, наконец.

— Надеюсь, вы никому, кроме меня, не высказывали свое мнение?

По выражению лица агента, по его интонациям Рудин понял, что Лосев давно и тяжело завидует Ельцову. Завидует даже сейчас, когда Юрий находится в жутком дерьме.

— Борис Львович, — Рудин встал, отошел к окну, — я хотел бы вас попросить поехать сегодня вечером к Ельцову…

— Как же так? — перебил его Лосев.

— А вот так, — жестко ответил Рудин, — поезжайте, и все.

— Без звонка?

— Именно. Знаете, телефон вещь ненадежная, всегда можно отговориться, сослаться на срочные дела, чтобы отменить встречу. А визит — вещь неотвратимая. Не выгонит же он вас, на самом деле.

— Думаю, что нет.

— Вот и славно. Купите хорошую выпивку, в Столешниковом в винном магазине португальский портвейн появился, да и французский коньяк там всегда есть. Придете, выпьете, посидите и постарайтесь выяснить его настроение, внутреннее состояние, приглядитесь внимательно к гостям.

— А вы думаете, будут гости?

— Точно знаю, что собираются. Но помните, все нужно проделать ювелирно. Не пережимайте. Вопросы задавайте, словно бы сочувствуете и готовы помочь. Если объект уйдет от ответа, сразу же переводите разговор на другую тему. Помните, что там будет его дядя Игорь Дмитриевич, а он не только классный сыщик, но был одним из лучших агентурщиков в стране. Понимаете, какую сложную задачу мы вам доверяем?

— Понимаю, — как-то неуверенно ответил Лосев, налил себе еще коньяку и выпил.

— Вижу, вы немного взволнованы, — как можно мягче сказал Рудин. — Да, задание непростое. Руководство долго подбирало кандидатуру. Вас посчитали самым достойным. Знаете, талантливый человек талантлив во всем. Я прочел вашу книгу «Лесное эхо» и по сей день нахожусь под впечатлением от ваших героев. Особенно интересен начальник стройки. Вот уж воистину вам удалось разговорить этого человека. Повесть документальная, а читается запоем, как модный роман.