Но из этого ничего не вышло. Отстранение генерала Карпеца от работы стало крупной победой бриллиантовой мафии.

И хотя службы экономической контрразведки КГБ и соответствующие подразделения ОБХСС постоянно «лечили» деловых от «золотухи», правление Брежнева, которое нынче называют застоем или модным словом «стагнация», стало самым сладким временем для крутых дельцов.

Если при Никите Хрущеве они еще по инерции побаивались, то при Брежневе все полезло наружу.

Деловые стали основой московского светского общества. Они кутили в лучших кабаках, ездили на редких в те времена иномарках, обставляли антиквариатом шикарные квартиры.

Наступило их время. Появилось даже специальное определение новой социальной прослойки — деловые люди. Именно ими, как сервелат жиром, была нашпигована вся московская жизнь.

После сталинского аскетизма и хрущевской воздержанности брежневское время выкинуло лозунг: «Гуляй!» Произошли определенные социальные сдвиги, и, оказавшись в новой компании, ты уже не знал, кому пожимаешь руку — крупному ученому или дельцу, даешь свой телефон коллеге-журналисту или наводчику из банды Монгола.

Жизнь стала похожа на тщательно перетасованную колоду карт.

Утром по радио, днем по телевидению нам рассказывали о высоком моральном облике советского человека, а ночью дрожали в разгуле загородные кабаки «Сосновый бор», «Сказка», «Старый замок», «Иверия», «Русь», «Архангельское».

О последнем ресторане разговор особый.

Начну с одной забавной истории.

Недалеко от ресторана обосновался дачный поселок, где жили высшие чины Министерства обороны. А в те годы о которых идет мой неспешный рассказ, в нем жили многие наши маршалы.

Однажды один доблестный военачальник, закончив свои дела в Арбатском военном округе, приехал на дачу и решил прогуляться по ночной прохладе.

Он надел не самую новую синюю куртку из болоньи, старые тренировочные штаны и вышел «в мир, открытый бешенству ветров». Светящийся квадрат ресторана «Архангельское» привлек внимание маршала. Он подошел поближе и вдруг услышал из открытого окна печальную историю поручика Голицына.

Такого бывший боец РККА вынести не мог. Он решительно направился к дверям ресторана.

Но войти туда и дать волю праведному гневу он не смог.

На его пути встал специально обученный швейцар. Он был не просто человек, открывающий и закрывающий дверь.

Нет. Тонкий психолог и стратег стоял у входа в ресторан. Он выбирал из толпы посетителей людей, которые могут войти в этот храм «чувственных удовольствий». И, надо сказать, никогда не ошибался.

— Тебе чего, мужик? — спросил он разгневанного маршала.

— Я — маршал…

— Ты… — не дал ему договорить изумленный страж. — Вон отсюда, ханыга. Я тебя, алкаша, давно приметил, когда ты по утрам бутылки собираешь.

И военачальник, штурмовавший глубокоэшелонированную оборону вермахта, был остановлен доверенным лицом местного КГБ.

Разгневанный маршал вернулся на дачу и бросился к вертушке.

С кем он говорил из начальства могущественной спецслужбы, рассказывают по-разному.

Ночной собеседник заверил маршала, что он разберется и примет меры.

А поутру в кабинет маршала пришли люди, которые с печалью в голосе объяснили необходимость существования этого притона разврата.

Жизнь в ресторане начиналась после двадцати трех часов. Слеталась сюда, как комары на свет, гуляющая Москва.

В ресторане играл замечательный оркестр. Им руководил прекрасный музыкант Толя. Он сам писал неплохую музыку и делал замечательные аранжировки старых песен.

Мне нравилось, как он пел их. Он понимал те слова, к которым писал музыку, поэтому его общение со слушателями было душевным и нежным.

Но наступало ночное время — Толя выходил на сцену и начинал программу словами:

— Выступает хор Бутырской тюрьмы. Романс. «Мы сидели вдвоем». Музыка народная, слова КГБ.

Прекрасно пел Толя, удивительно играли его оркестранты.

Видимо, поэтому так стремилась в «Архангельское» гуляющая публика. После того как Толя ушел из ресторана и начал писать музыку для кино, многие из моих друзей, да и я тоже, стали ездить в этот ресторан крайне редко.

Но все же «Архангельское» был не простым рестораном. В нем можно было увидеть срез тогдашней московской жизни.

До утра шел в ресторане «разгуляй». Здесь были все: чиновники, уставшие от государственных дел, тихие бойцы КГБ, киношники, актеры, писатели и, конечно, цвет и гордость подмосковных гулянок — деловые. Была еще одна постоянная категория — дети. Дочери и сыновья тех, кто ежедневно учил нас, как надо жить. Ближе к утру стягивались к ресторану силы краснознаменной милиции. С пьяных владельцев «Волг» и «Жигулей» снималась мзда. Не трогали только иномарки, в основном «мерседесы» с серией «ММЗ» и номерами из нулей. Это разъезжались после очередного расслабления дети Мазурова, сын Щелокова, зять Бодюла, родственники Громыко и даже отпрыск иностранного вождя Цеденбала. Кроме специальных номеров на машинах, у каждого из них был и специальный талон: «Без права проверки». Талоны эти выдавали только начальник ГАИ Москвы генерал Ноздряков или хозяин ГАИ страны Лукьянов (нет, нет — это однофамилец). Носились по городу «мерседесы», нарушали все, что можно нарушить, гаишники же только кидали руки к козырьку. Заключались громадные сделки. Гуляла по Москве валюта. Та самая, которую отбирали у артистов за выступления за рубежом, у кинорежиссеров за постановку совместных фильмов, у небольшого числа писателей, чьи романы пользовались спросом на книжном рынке Запада. На эти деньги ездили на африканские сафари сыновья Гришина, Мазурова, Щелокова…

То, что мы сегодня неуклюже называем теневой экономикой, постепенно подминало под себя партийный и карательный аппарат. Наверняка мало кто знает, что родной брат нашего бровастого вождя, члена Союза писателей СССР, был тесно связан с грузинской торговой мафией. И когда дело зашло слишком далеко, чекисты, под командованием лично Цвигуна, повязали деловых грузин, предупредив, что одно слово о сановном брательнике может стать последним в их жизни. Деловые отправились валить лес, а брат уехал поработать в Болгарию.

Но все же еще была сила, которая не давала окончательно развернуться и оборзеть новоявленной мафии. Как ни странно, это был КГБ. Андропов в то время делал все, что мог, чтобы остановить надвигающийся вал преступности.

По сей день я твердо уверен, что самые громкие кражи тех лет замышлялись именно в этом загородном кабаке.

Обстановка в нем была своеобразная — своего рода «питательный бульон», в котором плавали уголовно-деловые пираньи.

…В Нюрнберге было жарко, и я с другом, хорошо знавшим город «боевой славы тысячелетнего рейха», пошли обедать в открытый ресторан, расположившийся во дворе старой крепости.

Не успели мы выпить по глотку пива, как мой товарищ сказал:

— В углу сидит мужик, он просто сверлит тебя глазами.

Я оглянулся и встретился взглядом с затемненными стеклами очков; казалось, что большое насекомое смотрит на меня, тяжело и враждебно.

И я узнал этого человека, хотя он изменился. Очки у него другие, волосы, седые, основательно поредевшие, специально отращены чуть длиннее, олицетворяя принадлежность к художественной богеме.

Но тонкие лягушачьи губы, тяжелый, чуть приплюснутый нос остались прежними.

И перстень на левой руке тот же. Дорогой, с многокаратным сапфиром, обрамленным крупными бриллиантами.

Он рассчитался и пошел мимо нашего стола к выходу. На секунду остановился и снова посмотрел на меня сквозь темные стекла. Потом отвернулся и ушел.

— Кто это? — спросил мой друг.

— Да так, никто.

Этот «никто» приезжал в ресторан на «вольво» с водителем, что по тем временам было очень «круто». Часто появлялся в компании Бориса Буряце. Боря Цыган числился артистом Большого театра, куда его пристроила интимная подруга Галина Брежнева, дочь «хозяина земли русской».

Цыган ходил в эпатажных одеяниях, на груди его для всеобщего обозрения висел здоровенный крест, усыпанный бриллиантами. Был знаменит тем, что не мог спокойно видеть хорошие камни у другого человека.

Насколько мне известно, странную пару в этом кабаке очень интересовал человек по фамилии Бабек. Это был таинственный персонаж из светской тусовки тех лет. Говорили, что он сын иранского генерала, казненного шахом за симпатии к нашей стране.

У Бабека было две дачи, одна в районе Николиной Горы, вторая — в Пахре. Люди, имевшие с ним дело, рассказывали, что обе дачи были заставлены антиквариатом.

Он скупал только мейсенский фарфор, картины и ювелирные изделия — те, что наши военные вывезли как трофеи из побежденной Германии.

У вдов и детей маршалов он скупал немецкую мебель. И такие сувениры, как старинное оружие.

У одного из маршалов он за огромные деньги приобрел саблю фельдмаршала Кейтеля. Ту самую, которой немецкий фельдмаршал последний раз отсалютовал, прощаясь с войсками перед подписанием капитуляции.

Вещи эти покупались по целевому заданию антикваров из ФРГ и путями неведомыми переправлялись им.

Впрочем, с таможней у Бабека были прекрасные отношения, так как он, по моим сведениям, оказывал неоценимые услуги нашему правительству — тайно торговал оружием.

Мой товарищ, дивный парень, отчаянный авантюрист, в хорошем понимании этого слова, рассказал мне, что Бабек интересовался и камушками.

Я хорошо помню, как Бабек появлялся в ресторане. Его всегда сопровождал мини-гарем из красивых здоровенных девах.

Впрочем, на фоне сына иранского диссидента любая девушка показались бы великаншей.

Человек в черных очках и Боря Цыган интересовались Бабеком, потому что у него был канал вывоза и покупатели за границей.

Кстати, человека, встреченного мною через много лет в Нюрнберге, я знал как Андрея Александровича, но другие величали его Борисом Ильичом, я это сам слышал.

Знающие люди называли две его клички: «Умный» и «Сократ».

Друзья-сыщики прокрутили их через ГИЦ, но это ничего не дало. Номер «вольво», «пробитый» через ГАИ, помог мне узнать только имя хозяйки машины — Лидия Васильевна Злобина, 1902 года рождения.

Мой повышенный интерес не остался незамеченным. Дважды на меня с друзьями «наезжали» у выхода из ресторана молодые люди в кожаных куртках и вельветовых джинсах. Такая тогда была мода у столичных бомбардиров. Скажу без ложной скромности, встречи эти не доставили молодым людям особой радости. Это еще больше подвигло меня на проведение оперативно-розыскных действий.

Я начал расспрашивать своих друзей-сыскарей, но никто из них ничего не мог мне рассказать ни об Умном, ни о Сократе.

Начальник угрозыска страны, мой большой друг, ныне покойный, генерал Карпец прямо сказал мне:

— Брось это дело. Последствия могут быть не адекватными. Я тебе одну историю расскажу, но написать о ней ты можешь через много лет.

Есть в Москве художник-реставратор. Человек заслуженный и известный, получивший звание членкора Академии художеств.

Жил он весьма скромно, но была у него одна необыкновенно ценная вещь. Когда-то императрица Екатерина подарила его прабабке бриллиантовое колье потрясающей работы.

Реликвия эта переходила из поколения в поколение. Ее даже в лихом 18-м не тронули рукастые чекисты, лечившие буржуазный элемент от «золотухи». Не тронули потому, что семье была выдана охранная грамота Совета народных комиссаров.

Но наступили плохие времена, тяжело заболела внучка, возраст не позволял художнику работать много и продуктивно, да и вообще деньги были нужны.

Посоветовавшись с сыном, они решили продать драгоценное украшение. Вещь была дорогая и входила в список госценностей.

Художник предложил ее Алмазному фонду. И вот тут началась странная история. Эксперт фонда, сославшись на отсутствие денег, что было маловероятно в те годы, порекомендовал покупателя, академика из Баку.

Приезжий азербайджанец сомнений не вызывал. Он предъявил все положенные документы и сказал, что для него, как для коллекционера, приобретение колье — главное дело всей жизни. Он продаст машину, часть своей коллекции и соберет деньги.

В назначенный день он пришел с чемоданчиком, полным коричневых сотенных купюр.

У академика было только одно условие: предварительно показать драгоценность своему ювелиру.

Художник согласился, академик ушел, унося заветные дензнаки, а художник отправился в райотдел милиции.

Нет, он не пошел заявлять на азербайджанского научного светилу. Дело в том, что отделение находилось в соседнем доме и у художника сложились добрые отношения с ребятами из райотдела.

Художник оформлял им в порядке шефской помощи всевозможные стенды для ленинской комнаты, милиционеры же присматривали за его мастерской, в которую привозили на реставрацию весьма ценные вещи.

В тот вечер, оформляя очередной стенд, он рассказал своим друзьям из уголовного розыска о предстоящей сделке. Его милицейских друзей эта история почему-то заинтересовала, и они попросили провести встречу на их территории, конкретно в Даевом переулке.

Поехали на «Жигулях» участкового инспектора. Он сам сидел за рулем. В назначенное время к машине подошли академик и ювелир-эксперт. Они сели в салон. Ювелир взял в руки колье и начал рассматривать бриллианты.

— Да, — сказал, — та самая вещь.

Внезапно рядом затормозила «Волга» с милицейскими номерами.

Из нее вылезли трое, подошли к машине.

— Уголовный розыск, — представились они и предъявили документы. — Мы должны задержать этих двух людей.

В считанные минуты ювелира с колье и академика пересадили в «оперативную» машину, и она рванула вниз по переулку.

Милиционер, сидящий рядом с художником, понял, что состоялся типичный разгон. Он выскочил из машины и открыл огонь.

Но «Волга» с сотрудниками уголовного розыска, ювелиром и заезжим академиком скрылась.

В городе был объявлен план-перехват. Но по горячим следам преступников «заловить» не удалось.

Два месяца все оперативные подразделения Москвы стояли на ушах. Уголовные розыски отделений ежедневно давали отчеты о проведенной работе по обезвреживанию преступников.

И что самое любопытное, никто не догадался сопоставить фоторобот с молодым начальником угрозыска 17-го отделения милиции.

Опознали и арестовали его только через два месяца. Взяли и его подельников.

Колье вернули художнику.

Дома у одного из них нашли фотографию, сделанную в ресторане «Арагви». Там он был запечатлен вместе с Борей Цыганом и человеком, которого я знал по кличкам «Умный» и «Сократ».

— Дело это у нас забрали, — добавил Карпец, — и почему-то поручили Управлению БХСС. Чем оно кончилось, я не ведаю, меня от оперативной работы отстранили.

Кстати сказать, следов этого дела я потом не нашел ни в каких документах МВД.

Под Новый год, 30 декабря 1981 года, в подъезд высотного дома на Котельнической набережной вошли трое прекрасно одетых мужчин с огромной елкой.

— Мы к Ирине Бугримовой, — сказали они вахтеру.

— А ее нет дома.

— Знаем, знаем, мы ее коллеги, артисты цирка, привезли Ирочке подарок. Елку.

Артисты были настолько вежливы и обаятельны, что вахтерша ни на минуту не усомнилась в их словах.

Она начала беспокоиться минут через сорок. Поднялась на нужный этаж, увидела елку, прислоненную к стене. Артистов не было. Они словно растворились в многоэтажном доме.

Терзаемая страшными мыслями, вахтерша бросилась к черному ходу.

Он был открыт.

Тогда она вызвала милицию. Приехавшая Бугримова не нашла в квартире своей уникальной коллекции бриллиантов. Часть из них всего два дня назад она надевала на новогодний прием во французском посольстве.

Дело под контроль взял адмотдел ЦК и лично его заведующий генерал-полковник Н.И.Савинкин.

Через три дня после ограбления в Шереметьевском аэропорту был задержан человек, улетавший в ФРГ. За подкладкой его пальто обнаружили несколько бриллиантов Бугримовой.

Курьер раскололся сразу и назвал имя Бориса Буряце. В его квартире и нашли ценности, принадлежащие известной дрессировщице.

Борис был спокоен. Он позвонил Галине Брежневой и стал ждать, когда чекисты оставят его в покое. Но этого не случилось. Курирующий следствие по этому делу зампред КГБ Семен Цвигун приказал Буряце арестовать.

Генерал армии Цвигун, он же писатель Мишин, лауреат Госпремии РСФСР за сценарии фильмов «Фронт без флангов» и «Фронт за линией фронта», точно знал, что его друг, генсек Брежнев, поддержит его. Так же, как в свое время, в 1952 году, и.о. министра госбезопасности Молдавии полковник Цвигун прикрыл бывшего первого секретаря республиканской партийной организации Брежнева от гнева самого Сталина.

Брежнев в тот момент уже стал секретарем ЦК, а в Молдавии началось знаменитое дело Павленко. В этой многомиллионной афере были замешаны руководители республики.

Сталин приказал устроить политический процесс. Цвигун сделал все, чтобы фамилия Брежнева не фигурировала ни в каких документах этого беспрецедентного по масштабам дела.

Но весьма опытный оперативник Цвигун забыл, что в политике нет друзей. Эта забывчивость стоила ему жизни. После тяжелого разговора с Сусловым, понимая, что его карьера рухнула, 19 января в 16 часов 15 минут он застрелился на своей даче в Усово.

И это тоже была победа бриллиантовой мафии.

Ровно за год до этих событий была ограблена музей-квартира Ал. Н. Толстого. Я живу в доме, который мрачно возвышается у въезда в Замоскворечье. Дом сей, как швейцар в дорогом ресторане, украшен медалями мемориальных досок. Кто здесь не жил! И те, кто сажал, и те, кто сидел. Сейчас выясняется, что виноваты были и те и другие. Короче, как сказал известный в свое время публицист Борис Агапов: «Охотник и дичь — одно и то же».

В квартире моей когда-то жил молодой полковник Василий Сталин. Давно это было. Потом в ней жили совсем другие люди, но жильцам, словно эстафета, переходила дверь. Да, представьте, именно дверь с огромным, старинной конструкции, английским замком.

Самое интересное, что дверь та была не входная, она защищала одну из комнат. Почему юный полковник врезал этот замок? От кого он запирался, оставалось загадкой. Надо сказать, что мне это бронзовое чудовище не мешало. Замок давно уже не работал, так что и забот никаких у меня не было.

Но однажды…

В этот вечер ко мне заехал Толя с друзьями — прелестной дамой, назовем ее Валерией, и неким молодым человеком по имени Леша. Представлен он был как режиссер студии «Молдова-фильм». Кстати, через некоторое время у него при обыске было изъято удостоверение именно этой студии и билет члена Союза кинематографистов. Лихие оперы за час выяснили, что Леша никогда не служил ни на одной киностудии страны и, конечно, не был членом Союза.

Но в тот вечер этот милый молодой человек рассказывал о своих творческих планах и, как любили говорить в «Кинопанораме», делился замыслами. Тогда я еще не знал, что «режиссер» был дважды судим и занимается исключительно кражей драгоценностей.

Мы чуть-чуть накурили и открыли окна, чтобы проветрить квартиру. Сквозняк. Внезапно сильно хлопнула дверь с замком. Потом что-то лязгнуло, как проржавевший затвор, и дверь в соседнюю комнату захлопнулась. Исторический замок сработал.

Мы все были в состоянии повышенной веселости и потому решили с Толей вскрыть дверь монтировкой.

— Не надо, — сказал хрупкий мальчик Леша, — у моей бабушки были такие замки. Дайте мне молоток и толстую проволоку.

Минут десять народный умелец из Бессарабии ковал на кухне нечто. Потом появился с профессионально сделанной отмычкой.

Кинорежиссер широкого профиля расправился с замком за три минуты.

— Это меня бабушка научила, — мило улыбаясь, сказал он.

Ну что ж, чему в молодости научили — от того потом и разбогатеешь. Вот такая история.

Но обратите внимание. Валерия приехала из Молдавии, Леша тоже. И семейство Щелоковых прибыло к нам именно из тех благословенных мест.

Покойный граф Алексей Толстой оставил своей супруге Людмиле Ильиничне огромное состояние. Оно заключалось не в деньгах на счете, а в драгоценностях, столовом серебре, картинах, антиквариате.

Время шло. Наследников у вдовы не было. И она решила завещать все государству.

Вот тогда и пришли к ней сотрудники Министерства культуры.

А с ними был фотограф. Он-то и снял все завещаемые ценности. Нынче его не найти, фотомастер «свирепствует» где-то в районе Брайтон-Бич. Я не смог с ним встретиться в Нью-Йорке, он после моего звонка якобы уехал в Чикаго.

Любопытно другое: снимки эти нашли при обыске в квартире Леши.

Пожилая почтенная дама, вдова писателя с европейским именем, на приеме во французском посольстве знакомится с очаровательной молодой женщиной. Валерия действительно была прелестна, а главное, не глупа и хитра чудовищно.

А как же милая девушка из Кишинева, подруга режиссера-взломщика, попала на этот прием?

Все просто. У нее появился французский жених. Правда, парижанин этот был не из тех, кого зовут на официальные приемы. Однако Валерии помогли попасть на желанный прием. Она не просто пришла, ее подвели к Людмиле Ильиничне, как подводят агента к «объекту».

Они подружились — старая одинокая женщина и молодая очаровательная дама.

Скоро Лера стала необходима Людмиле Ильиничне. Старость всегда тянется к молодости.

Однажды милицейский патруль заметил, что над входом в музее-квартире мигает плохо различимая при свете дня лампа охранной сигнализации.

Сержанты бросились в здание. В запертой ванной они нашли Людмилу Ильиничну и работницу Министерства культуры.

Обе женщины были в шоковом состоянии.

Начальник МУРа Олег Еркин потом рассказывал мне, что их поразила та необыкновенная точность, с которой налетчики брали вещи. Они взяли только самое ценное, точно зная, что где лежит. И картины они выбрали именно те, на которые огромный спрос на аукционах Запада.

Начались оперативно-розыскные действия.

В тот же день вышли на Валерию и задержали ее на семьдесят два часа.

— Вы не имеете права, — сказала она, — я завтра должна уехать в Париж. Там меня ждет жених.

— Имеем все права, — ответили ей сыщики, — придется тебе, красивая, лет эдак десять еще в невестах походить.

— Посмотрим, — усмехнулась Валерия.

— А чего смотреть-то, — развеселились оперативники, — смотри не смотри, наводка-то твоя.

Бедные оперы, они не знали, какие силы стоят за этим делом.

Вечером в 83-е отделение, где «отдыхала» французская невеста, приехали трое из МВД и забрали ее.

Наверное, в Бутырку или Лефортово, подумает читатель. Нет. Ее отвезли домой, она собрала вещи и на следующий день в 8.20 отбыла из Шереметьева в Париж.

А через день улетел в Израиль режиссер-взломщик Леша. Вот что значит быть земляками министра внутренних дел. А где же ценности?

Их не было ни у Валерии, ни у Леши. Они исчезли. Только не думайте, что грабили графиню наши герои. Нет, музей брали два весьма профессиональных вооруженных разбойника в чулках, натянутых на лицо. Об этом деле писали по-разному.

Вот что мне удалось узнать, в Париже, в баре гостиницы «Мон-Флери». Всю операцию спланировал Леша. Но сам идти на грабеж не мог. Одно дело вскрыть замок. Другое — вооруженный грабеж. Здесь должны работать совсем другие люди.

Короче, некто передал Леше десять тысяч, чтобы нанять профессионалов.

Но кинорежиссер посчитал, что шести штук профессионалам за глаза хватит. Он нанял двух одесских ребят. Те согласились. Но тоже были не дураки.

И тут появилась главная фигура.

За три тысячи одесситы наняли одного из самых крупных бандитов того времени. В историю уголовного мира он вошел под кличкой «Бец». Может быть, читатели помнят розыскные объявления, висевшие по Москве. Там были такие строчки: «Прекрасно владеет оружием. Может переодеваться в женское платье…»

Это был бандит умелый, умный, жестокий и очень красивый внешне.

По плану Леши, одесситы должны были брать квартиру в день отъезда Валерии. Утром взяли. Вечером она улетела. Все.

Но Бец ждать не стал. Слишком велик был куш. Он взял музей-квартиру средь бела дня — сразу. И естественно, ничего никому не отдал.

Это его и сгубило.

Его взяли через десять дней. На его фотографии на стендах у отделений милиции появился штамп «Задержан». Но через несколько дней вновь — «Разыскивается».

Бец бежал. Он выпрыгнул из окна квартиры своей любовницы, когда оперы его привезли к ней, как он сказал, за ценностями.

Ребята из МУРа говорили мне, что на них что-то нашло тогда. Позже выяснилось, что хозяйка квартиры, цыганка, обладала громадной гипнотической силой.

Искали его. Искали вещи. Одно из колец нашли в Баку, бриллиантовое ожерелье — в Ереване.

Бец объявился в Тбилиси. Ценности были у него. Но, кроме ценностей, имелся пистолет с тремя обоймами и две гранаты «Ф-1». Сыщики понимали, что терять бандиту нечего. Значит, кровь.

Бец знал, что его ищут, знал, что город блокирован. Бец пришел за помощью к агенту угрозыска. Тот предложил вывезти его в багажнике своей «Волги».

Машина была старая, ГАЗ-21. И «как назло», двигатель «отказал» на одной из людных улиц.

Ее закатили в переулок. Там и закончилась жизнь одного из самых крупных налетчиков тех лет. Автоматная очередь — и все.

А как же Валерия и Леша? Да замечательно!

Мой знакомый кинопродюсер встретил их год назад в Женеве, на берегу знаменитого озера. Они были веселы и счастливы.

Обратите внимание на одно странное обстоятельство. Бриллианты Бугримова и Толстая надевали на прием в посольство.

Это нынче на подобные мероприятия ходит кто попало, а тогда на территорию предполагаемого противника допускались только те, кто принадлежал к советской элите.

Второй, неразрешенный по сей день вопрос: почему отпустили явных участников ограбления музея-квартиры А.Н.Толстого?

И не просто отпустили, а отправили «за бугор». Все это мог организовать только человек, занимавший в те годы ключевой пост в советской иерархии.

Но не станет же этот неведомый человек сам заниматься организацией налетов.

Безусловно, поэтому и был нужен такой человек, как Сократ-Умный.

Конечно, только он сегодня может рассказать, кто стоял за его спиной, кто убрал Зою Федорову, навел на квартиру Лианозовой, наследницы русского короля нефти, по чьему указанию взяли ценности у вдовы нашего классика и бриллианты у Ирины Бугримовой.

У меня есть несколько предположений. Но это только мои догадки. Пока об этом говорить преждевременно.

Сегодня все эти алмазные разборки кажутся мелкими и патриархальными.

Сегодня только бригада Козленка вывезла алмазов больше, чем все контрабандисты, вместе взятые, за годы Советской власти.

Но когда мы обращаемся к нашему не столь далекому прошлому, к событиям, случившимся на памяти живущего сейчас поколения, то напрашивается вопрос: кому и зачем, на самом деле, понадобилось так безжалостно менять жизнь целого народа?

Все тем же людям, которые утром учили нас, как строить социализм, а ночами гуляли в престижных кабаках. Тем, кому мало было власти ради нее самой. Тем, кому она нынче помогла стать непомерно богатыми.

Иногда мне кажется, что вся Москва превратилась сегодня в огромный ресторан «Архангельское».

Вот-вот появится оркестр и снова прозвучит нелепая, как наша жизнь фраза: «…музыка народная, слова КГБ».

…А жаль все-таки, что ничто и никогда у нас не меняется к лучшему.