Я шла домой счастливая. Игорь Забродин с простой открытой улыбкой все еще стоял у меня перед глазами. Но мне уже казалось, что это Дубровский. Мужественный, благородный, таинственный, черные кудри спадают до плеч.
      — Я не француз Дефорж, я Дубровский! — произнесла я гордо.
      Дома я решила пока ничего не говорить, даже сестре Дусе. Неизвестно, как она отнесется к неожиданному появлению брата да еще по фамилии Дубровский.
      На следующий день девятнадцать детей-одиночек из нашего класса собрались в актовом зале. Предстояло торжественное знакомство со старшими братьями и сестрами. Почему-то сестер было гораздо больше, чем братьев. Зато все братья были серьезные и скромные. Если сестры бегали, что-то устраивали, налаживали, то братья молча сидели в последнем ряду, прижавшись друг к другу.
      «Который же мой? — думала я. — Наверное, вон тот в свитере, с мужественным благородным лицом».
      Я подошла к Игорю Забродину, который уже никогда не будет моим братом, и тихо спросила:
      — Кто из них Дубровский?
      Игорь широко улыбнулся.
      — Его здесь нет. По-моему, он в классе, разговаривает с Тамарой. Сходи познакомься. Ты ведь инициативная?
      — Да, инициативная, — сказала я и пошла в 9 «Г» класс.
      Но дверь класса оказалась закрытой, хотя явно там кто-то был.
      Я стояла в раздумье. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась взволнованная Тамара. Щеки ее пылали.
      — Веткина! — радостно воскликнула она. — Вот молодец, что ты пришла. Ему, видите ли, ни к чему общественное поручение, — кивнула она на того, кто был в классе. От волнения, а скорее всего от возмущения, голос ее прерывался. — Иди, иди, Веткина, познакомься с Дубровским, — попросила она. — А мне пора.
      Я робко вошла в класс.
      На столе, болтая ногами, сидел длинный парень. Такой длинный, что ноги почти доставали пол.
      Волосы у него были тоже длинные и прямые, как солома. И нос длинный. И руки длинные — торчали из рукавов.
      Лицо его выражало полное безразличие ко мне. И вообще у него было такое выражение, словно он считал в уме и никак не мог сосчитать.
      Вначале я подумала, что, может быть, это не Дубровский. Но в классе никого больше не было.
      — Чего смотришь? — шмыгнув длинным носом, спросил он, по-прежнему не выражая ко мне интереса. — Людей не видела, что ли?
      — Вы Дубровский? — спросила я.
      — Ну, Дубровский.
      Сердце мое упало. Никогда, никогда не будет у меня кудрявого брата!
      — Маша Веткина, — вздохнула я и подала руку.
      Дубровский удивился, что я руку подала, и даже лицо его изменилось, как будто проснулся. Он неловко протянул мне свою большую руку и произнес:
      — Геня.
      — Почему Геня? — возмутилась я.
      — Ишь ты какая! — вдруг рассердился Дубровский и как-то сразу весь вспыхнул. — Геней был — Геней и останусь! Если Дубровский, так обязательно Владимир, да? Вот и ха-ха-ха! Между прочим, очень ты мне нужна. Хоть бы дали парня, а то девчонку… подсунули. Сестренка нашлась!
      Дубровский махал длинными руками и время от времени стучал длинными ногами.
      «Жила же я до сих пор без брата, мирно, спокойно, — думала я, переживая в душе. — Была у меня единственная сестра Дуся. И зачем мне брат-то понадобился?»
      Дубровский соскочил со стола и стал большими шагами ходить по классу. Он оказался еще длиннее, чем я думала.
      — И ты нахалка, и Тамарка Фетисова нахалка. Обе нахалки. Придумали! Постановили!
      «Может, пока не поздно, отказаться, — мелькнула у меня мысль. — Скажу: родители не разрешили. Родители ведь тоже имеют право?» Я потихоньку даже стала к двери двигаться, но тут же устыдилась своего позорного малодушия. Я поняла, что веду себя недостойно. Разве не мог у меня действительно быть такой брат? Вполне даже мог. Именно такой. Брат есть брат. Ведь от родного брата я бы не убежала, не отказалась бы от него из-за того, например, что у него нос длинный. А нос, между прочим, даже красивый. Да и сам он красивый — высокий и стройный. И совсем не обязательно быть кудрявым. Быть блондином с голубыми глазами даже лучше.
      — Знаешь что, — сказала я, — ты мне очень нравишься.
      — Вот и врешь, — сказал он неуверенно. — Чего это я тебе буду нравиться?
      — Потому что ты мой старший брат. Я тобой горжусь.
      — Гордишься? — удивленно сказал Дубровский, и губы его расплылись в улыбке.
      И когда он улыбнулся, я поняла, что никакого другого брата мне не надо.
      — Ты самый красивый и самый добрый из всех братьев!
      — Ладно. Раз я твой брат, ты должна меня слушаться. Идет?
      — Идет! — сказала я.
      В актовом зале пел хор 9 «Г» класса. Мы вышли на улицу. Ранняя осень. Тепло. Листья под ногами шуршат.
      — Ты любишь, когда деревья желтые? — спросила я.
      — А тебе что?
      Дубровский шел, не глядя на меня. Он — один шаг, а я — восемь. Мне показалось, что Дубровский раскаялся в своем минутном порыве.
      Я забежала вперед.
      — Ты куда идешь? — крикнула я.
      — А тебе что?
      Он шагнул три шага и оказался от меня далеко. Я — за ним. Догнала, поймала за пиджак — держусь.
      Дубровский остановился.
      — Ты что, сейчас всегда за мной бегать будешь?
      — Геня, — сказала я, — не сердись.
      Дубровский улыбнулся. Я поняла, что у моего брата очень мягкий и отходчивый характер. Дуся на его месте ни за что бы не улыбнулась.
      — Геня, возьми меня с собой.
      — Куда?
      — Не знаю. Куда идешь — туда и возьми.
      Дубровский внимательно посмотрел на меня.
      — Ладно, — сказал он. — Возьму, надеюсь, не проболтаешься.
      Я поняла, что у него есть тайна.
      Он шагал своими большими шагами, а я бежала рядом с ним.
      Потом мы ехали, потом снова шли. И оказались у старого парка, даже совсем недалеко от нашего дома, только с другой стороны подъехали.
      Старый парк стал как лес. За ним никто не следил, и дорожки никто не подметал. Да и дорожки эти уже превратились в тропочки.
      Мне казалось, что я знаю парк, но Дубровский повел меня совсем неизвестным путем.
      Кругом желтые и красные деревья, тишина.
      Дубровский шагал неторопливо, но уверенно. «Что-то тут не так, — думала я. — Наверно, он атаман. И зовут его совсем не Геня».
      Тропинка становилась все уже. Дубровский шел молча, не оглядываясь. Наконец мы вышли к небольшому озеру — и остановились.
      Озеро было совсем маленьким, и по нему, как лодочки, плавали листья.
      — Пришли, — сказал Дубровский. — Я хожу сюда лежать. — Он положил портфель под голову и лег, вытянув длинные ноги.
      — Ты что, вот так лежишь и все? — спросила я, не веря.
      — Не шуми тут, — сказал Дубровский. — Любите все шуметь, кричать.
      Я тоже положила портфель под голову и легла.
      И сразу стало так хорошо. Лежу, смотрю на небо сквозь желтые и красные листья. Небо высоко-высоко. И чувствую, что земля — шар. А я очень даже мало места, на немзанимаю. Он плывет себе в космическом пространстве, а я лежу на нем, покачиваюсь.
      Не знаю точно, сколько мы пролежали. Мне кажется, что я всю жизнь могла бы так лежать и смотреть в небо и следить, как плывут облака, как листья отрываются от деревьев и кружатся в воздухе. Красные, оранжевые, желтые…
      Я покосилась на Геню. На нем лежало несколько листочков. Наверно, листочки приняли его за своего и очень удобно разместились у него на плечах, на груди, на ногах.
      Мне даже обидно стало, что листочки ко мне не летят, — наверно, не доверяют.
      — Пора и домой, — сказал Геня. — А то еще тебя потеряют.
      Он осторожно снял с себя листочки и положил их под дерево.
      — А завтра еще придем? — спросила я.
      — Придем. Пока дожди не начнутся, я буду брать тебя с собой. А уж как начнутся — тогда все. Тогда надо ждать снега. Зимой тоже хорошо, только потеплее одеться.
      Дома меня уже давно ждали.
      — Откуда ты так поздно явилась? — спросила Дуся.
      — В старом парке, — говорю, — была.
      — И что ты там делала?
      — В небо смотрела.
      Я думала, Дуся дальше начнет выспрашивать, тогда бы я ей и о старшем брате сообщила. Но Дуся сказала:
      — Ну и ну, — и больше ни о чем спрашивать не стала.
      А со старшим братом Геней мы стали каждый день ходить в старый парк — лежать. Листочки меня уже не боялись и отдыхали прямо у меня на лице.
      — Я могу разговаривать с деревьями, — сказал однажды Геня. — Может быть, научу тебя.
      У меня дух захватило.
      — А что они тебе говорят?
      — Разное. Придет время — скажу.
      В школе Геня на меня особого внимания не обращал. Я к нему тоже не приставала.
      — Ну и нашла ты братца! — сказала подруга Таня. — Вот у меня сестра так сестра. Ее портрет на доску Почета повесили.
      — У моего брата просто фотографии нет, — сказала я.
      — И неправда. Он пассивный.
      В перемену ко мне подошла Тамара Фетисова, портрет которой висел на доске Почета. Ее большие серые глаза были строги.
      — Веткина, — сказала она, — приготовь отчет, какую шефскую работу провел с тобой Дубровский. Между прочим, звонила твоя мама. Она обеспокоена, что у нас в школе каждый день, до самого вечера, мероприятия. Скажи, Веткина, какое мероприятие было вчера?
      Я, наморщив лоб, смотрела в окно. За окном собирались тучи. Вначале я просто так подумала, что тучи, мимоходом подумала. А потом ахнула:
      — Дождь будет!
      — Веткина, я вижу, со мной ты не хочешь откровенно и честно разговаривать. Но сегодня же вечером ты все объяснишь своим родителям. А отчет о Дубровском приготовь. Будет собрание. Мы допустили большую ошибку.
      Какую ошибку допустили, Тамара не сказала, не успела. Ее уже кто-то звал, искал, не мог без нее обойтись. Тамара всем была нужна.
      А по окну стучал дождь. На наше озеро, наверно, упали первые капли.
      После уроков я пришла в условленное место — на автобусную остановку. Здесь мы всегда встречались с Дубровским.
      Я еще издали увидела его длинную фигуру.
      — Началось! — сказал он. И мы посмотрели на небо, которое было серым и низким. — Но ты не переживай. Деревья ждали этот дождик, он им нравится.
      — Они тебе говорили?
      — Говорили.
      Мы стояли на остановке и слушали дождь. Это тоже интересно — слушать дождь. Только машины мешали. Да и народу на остановке было много — от дождя прятались.
      — Все шумят, шумят, — сказал Геня.
      Тут я рассказала ему о своем сложном положении, о том, что сегодня вечером мне надо будет объясниться с родителями.
      Дубровский задумался.
      — Ладно, — сказал он. — Сегодня вечером я к вам приду и все объясню. Ты тут ни при чем.
      — Как это ни при чем? Я очень даже при чем.
      — Я твой старший брат. Понятно?
      — Понятно.
      — В семь часов я буду у вас.
      И Дубровский, зажав портфель под мышкой, зашагал по улице под проливным дождем.
      Дома Дуся встретила меня убийственным молчанием. «Все плохо, — подумала я. — Раз Дуся молчит, значит, плохо».
      Поужинав, папа сказал:
      — Пора нам с тобой серьезно поговорить. Что у вас за мероприятия каждый день?
      Тут раздался звонок.
      Папа открыл дверь. На пороге стоял Дубровский. Его светлые волосы были мокры от дождя.
      — Проходите, — сказал папа как-то неуверенно.
      Геня был длиннее папы на голову.
      Все посмотрели на меня.
      — Знакомьтесь, это мой старший брат Геня.
      Геня подал руку маме, папе, потом Дусе.
      — Раздевайся, — сказала я, — чувствуй себя как дома.
      — Аферист какой-то, — прошептала Дуся.
      А папа с мамой плохо ориентировались в обстановке. Они были вежливы и в то же время слегка бледны.
      — Садись, — сказала я Гене.
      Геня сел. Папа с мамой тоже сели, а Дуся осталась стоять.
      — Я учусь в девятом «Г» классе, — начал Геня. — Наш класс взял шефство над шестым «В» классом.
      И тут все облегченно вздохнули и сразу всё поняли.
      — Значит, вы шеф! — весело сказала мама и стала угощать Геню чаем.
      — Не шеф, а мой старший брат.
      — Для всех игра, а для тебя серьезно, — сказала мама.
      — Для меня тоже серьезно, — глядя в чашку, сказал Геня.
      Тут у мамы руки опустились, и она в лице изменилась.
      — Он такой же, как она, — сказала Дуся. — Сразу видно.
      — Что видно? — спросила я.
      — Не знаю — что, только видно.
      Папа участия в разговоре не принимал, все присматривался к Дубровскому, а потом спросил:
      — Выходит, ты наш сын?
      Геня пожал плечами:
      — Не то, чтобы совсем, но вообще выходит.
      Папа постучал пальцами по столу, задумался. Я поняла, что сейчас он что-то важное скажет. Папа всегда стучал пальцами перед тем, как что-то важное сказать.
      — Пожалуй, я согласен, — сказал папа.
      Геня улыбнулся.
      — Поздравляю тебя, Дуся, — сказала я. — У тебя сейчас тоже есть брат.
      Дуся промолчала. По-моему, Дубровский понравился ей с первого взгляда.
      Труднее было с мамой. Она заплакала. А поплакав, сказала:
      — Разве я против шефства? Но ведь этот мальчик без царя в голове. Он же сам отстающий.
      — Нет, — сказал Геня. — Я уже успевающий. Мне пора. Я завтра приду.
      — И часто ты будешь приходить? — спросила Дуся.
      — Часто.
      Когда Геня уходил, мама опять всплакнула, наверно, не хотелось ей с Геней расставаться.
      — Шумно у вас, — сказал Геня уже в дверях.
 
      На следующий день наш класс вместе с 9 «Г» готовился к собранию. Мы, младшие братья и сестры, должны были рассказать о своих старших братьях и сестрах, а они — старшие — о нас, младших.
      После уроков снова все собрались в актовом зале. Мы сели с Геней рядом.
      С докладом выступила Тамара Фетисова.
      — Прошел месяц, как мы взяли шефство над шестым «В» классом, — сказала она. — И результаты налицо. Успеваемость в шестом «В» классе поднялась и стала почти стопроцентной. А в нашем девятом «Г» стала стопроцентной.
      Потом Тамара перешла к рассказу об индивидуальной работе. Особенно долго она рассказывала об Игоре Забродине, о том, как он день и ночь учит уроки с Вадимом Хазбулатовым, и о том, как они ходили вместе в кино «Всадник без головы» и как устроили семейное чаепитие.
      — Опыт Игоря Забродина должен стать достоянием всех, — сказала Тамара. — К сожалению, не все наши шефы отнеслись к своей работе добросовестно. Вот, например, Дубровский. Правда, учиться он стал хорошо. У него даже мало троек. — Тамара призадумалась, она явно не знала, как проанализировать создавшееся положение, ведь Дубровский всегда числился в неподдающихся. — Дубровский может учиться на «хорошо» и «отлично», — заверила Тамара, — и в то же время он не проявляет активности и заражает своим пессимизмом Веткину, которая легко поддается дурному влиянию. Я думаю, нам нужно сделать соответствующие выводы.
      Я очень внимательно слушала Тамару и ждала, какие будут выводы. Но Тамара села. А потом снова встала и сказала:
      — Вначале поговорим о положительных примерах, а потом Дубровский расскажет нам о проделанной работе.
      Положительных примеров было много. Особенно восторженно говорила моя подруга Таня.
      — Я хочу быть такой, как моя старшая сестра Тамара Фетисова, — закончила она свою речь. — Тамара подает мне положительный пример во всем. Я даю слово, что мой портрет тоже будет висеть на доске Почета!
      Все зааплодировали, а Капустин даже «ура» закричал.
      Таня была счастлива, как будто ее портрет уже висел на доске Почета.
      Мы с братом Геней вели себя скромно.
      — Чего шуметь-то? — сказал он.
      Когда аплодисменты стихли, Тамара сказала:
      — А сейчас пусть расскажет о своей работе Дубровский.
      Геня вышел на сцену, спрятал руки за спину и стал смотреть в угол, где висел портрет Менделеева.
      — У тебя есть план шефской работы? — спросила Тамара.
      — Нет. А зачем он?
      — Вот видишь. А мы тебе доверили воспитание.
      Я очень волновалась за Геню, но никак не могла придумать, что бы такое убедительное сказать.
      — Ты, Дубровский, опять не справился с общественным поручением, — вздохнула Тамара.
      — Справился! — крикнула я. — У нас дома чаепитие было!
      Все засмеялись, а Геня чуть заметно улыбнулся.
      — Иди, Веткина, сюда, — безнадежным голосом сказала Тамара. — Может быть, ты нам чего-нибудь расскажешь, дополнишь отчет Дубровского.
      Я вышла и встала рядом с Геней. Он мне показался таким высоким, что надо было запрокидывать голову, чтоб взглянуть на него.
      — Геня Дубровский мой брат, — сказала я. — Настоящий. Только я об этом сначала не знала, и он не знал, а потом уже узнали.
      Все затихли.
      — Как это настоящий? — спросила Тамара.
      — Потому что настоящий, — сказала я. — Спросите мою сестру Дусю.
      — Фантастика какая-то! — Большие серые глаза Тамары смотрели на нас недоуменно.
      — Сочиняет она все! — громко сказала подруга Таня.
      Тамара посмотрела на меня так осуждающе, как будто я ее в чем-то жестоко обманула.
      — Рассказывай о работе, Веткина, — голосом, не допускающим возражения, сказала Тамара. — Какие мероприятия у вас были еще, кроме чаепития?
      — Мы ездили в старый парк, — сказала я.
      — И что вы там делали?
      — Смотрели в небо.
      По залу снова почему-то прокатился смех.
      — Хватит, Веткина, сочинять, — сказала Тамара. — Садитесь оба на место.
      Мы с Геней сели.
      — Дубровский не справился с общественным поручением, — сказала Тамара. — Я думаю, мы дадим ему что-нибудь попроще. А у Веткиной есть сестра, поэтому другого брата назначать ей не будем.
      — Вот ты и осталась без брата! — сказала Таня.
      — Я же сказала, что это мой настоящий брат. Спросите папу и маму! — громко сказала я.
      — Чего шуметь, — сказал Геня. — Конечно, ты моя сестра.
      — Это ваше дело, — доброжелательным, спокойным голосом сказала Галя Яковлева. — Лично я вам верю. Такой случай вполне возможен.
      Мы с Геней улыбнулись, полные благодарности Гале Яковлевой.
      А на улице было тепло, сухо, солнечно.
      Не сговариваясь, мы с братом поехали в старый парк.
      По озеру, как лодочки, плавали листочки. Красные, оранжевые, желтые.
      Небо было высоко-высоко. Земной шар, на котором мы лежали, раскинув руки, мягко покачивался и плыл в пространстве.

КОНЕЦ