Рассказы Маши Веткиной

Художник С. Можаева

 
 
      — Напишите предложение: «Никто не знал, откуда он свалился к нам в уезд», — сказала учительница Лидия Павловна.
      «Интересно, кто ОН, и действительно — откуда свалился к ним в уезд?» — думала я, записывая предложение. Я так и написала «к ним», а потом зачеркнула и написала «к нам в уезд».
      — Написали? — спросила Лидия Павловна.
      — Написали! — хором ответили мы.
      Лидия Павловна улыбнулась. Улыбка ей очень шла. Мы все Лидию Павловну любили и жалели. Она только что окончила институт, была маленькая, хрупкая, с большими голубыми глазами. Лидия Павловна огорчалась из-за каждой двойки, а один раз даже заплакала, когда двоечник Капустин третий раз не выучил урок. Мы Капустина обсудили, и он пообещал Лидию Павловну не огорчать.
      А сегодня я чувствовала, что тоже могу огорчить любимую учительницу. Вчера папа с мамой ушли в гости, а мы со старшей сестрой Дусей третий раз смотрели по телевизору седьмую серию фильма «Семнадцать мгновений весны». Я очень переживала за нашего разведчика и не успела выучить правописание отрицательных местоимений. Папа с мамой пришли, выключили телевизор и велели нам идти спать.
      — Разберем предложение, — сказала Лидия Павловна. — Где здесь отрицательное местоимение? Маша Веткина нам ответит.
      Ну почему, только не выучишь урок, тут же тебя спрашивают? Неужели, как говорит мама, у меня все на лице написано?
      — Отрицательное местоимение «никто», — сказала я. — Никто не знал, откуда он свалился к нам в уезд.
      — Правильно. А какие отрицательные местоимения еще ты знаешь?
      — Никто, — сказала я, — и ничто…
      — Никакой, — прошептала подруга Таня.
      Только я хотела сказать «никакой», как в классе произошло что-то странное. Лидия Павловна вскрикнула и смертельно побледнела. Из угла выбежала мышь! Постукивая хвостиком, она стремительно приближалась к Лидии Павловне.
      Лидия Павловна еще раз вскрикнула и прыгнула на стул. Мы все побледнели. Класс потерял свое лицо.
      Мышь между тем подбежала к стулу и встала на задние лапки. Может быть, она хотела съесть Лидию Павловну? В классе стояла гробовая тишина. Слышно было, как мышь пискнула. Видимо, сказала что-то по-своему. Лидия Павловна закрыла лицо руками. Почему-то мышь ни на кого внимания не обращала, а все норовила на стул забраться, но у нее ничего не получалось. Тогда она начала у стула ножку грызть. Лидия Павловна, кажется, не дышала.
      И в это время встал Валька Кошкин, ничем не примечательный ученик. Лицо его было спокойно, в глазах светилась отвага. Он подошел к мыши и взял ее за хвост, а потом твердым шагом вышел за дверь и вернулся уже без мыши. Все той же уверенной походкой он прошел на свое место.
      Бледность сходила с лиц. Лидия Павловна села на стул и улыбнулась. Улыбка ей очень шла.
      — Дети, — сказала она, — все мы должны брать пример с Кошкина. Он проявил смелость и находчивость. Маша Веткина, — обратилась она ко мне, — ты у нас редактор стенгазеты, напиши про Кошкина.
      Сердце мое билось. Никогда в жизни я еще не встречала такого смелого и отважного мальчика. Почему раньше я не замечала его?
      В перемену все окружили Кошкина, будто впервые видели. А я встала на парту и крикнула:
      — Да здравствует Кошкин!
      — Ты что-то уж совсем, — сказала подруга Таня.
      — Что «совсем»?
      — Совсем помешалась на Кошкине.
      Сердце мое забилось. И тут я догадалась: наверно, ко мне пришло первое робкое чувство.
      Кошкин на всех смотрел ясным, спокойным взором.
      — Когда у тебя можно взять интервью? — спросила я его, выполняя общественное поручение.
      Кошкин подумал, еще раз подумал и, все взвесив, сказал:
      — После уроков.
      Когда закончились уроки, мы с Кошкиным остались вдвоем. Я достала блокнот.
      — Кошкин, — как можно строже сказала я, — расскажи нашим читателям, как тебе удалось поймать мышь?
      Кошкин скромно ответил:
      — За хвост.
      — Тебе впервые приходится ловить мышей или ты этим занимался и раньше?
      — Нет, — сказал Кошкин, — я этим раньше не занимался.
      — Какие у тебя, Кошкин, планы на будущее?
      — В будущем я хотел бы стать начальником.
      — Каким начальником? — изумилась я, потому что сама хотела стать пожарным.
      Кошкин подумал, еще раз подумал и, все взвесив, сказал:
      — Все равно каким. — В глазах его мелькнула отвага. — А по телевизору меня будут показывать? — спросил он.
      — Мышь ведь убежала, — сказала я. — А без мыши тебя показывать не будут.
      — Ну и не надо, — обиделся Кошкин.
      — А куда убежала мышь? — спросила я.
      — Это был мышонок, — сказал Кошкин. — Он убежал в норку.
      Значит, мышонок вырастет и снова появится в нашем классе, и, может быть, не один, а с семьей. Хорошо, что у нас есть Валентин Кошкин!
      — Ну, пошли, что ли, — сказал Кошкин.
      Мы шли по городу. Светило солнце. Блестел снег. Но Кошкин не замечал природы. Брови его были сдвинуты, губы сомкнуты.
      — Кошкин, — сказала я, — а тигра ты бы испугался?
      — А где ты его возьмешь? Тигры в джунглях живут.
      — А если бы ты поехал в джунгли и встретил тигра?
      — А чего его бояться? — сказал Кошкин. — Если идти на него прямо и не сворачивать, то он сам испугается и убежит. Ну, пока! — И он свернул на другую улицу.
      Походка его была спокойна и уверенна, он шел прямо, как будто ему предстояла встреча с тигром. Я смотрела ему вслед. Сердце мое билось. Я поняла, что первое робкое чувство переросло в любовь.
      Моя старшая сестра Дуся, как только взглянула на меня, сразу сказала:
      — Ну и ну! Что это с тобой стряслось?
      — Ты знаешь Вальку Кошкина? — спросила я.
      — Кошкина, Вальку? — Дуся задумалась. — А, это который к тебе за учебником приходил, — вспоминала она. — Толстенький такой!
      — Кошкин? Толстенький? — возмутилась я. — Он мужественный, отважный и смелый!
      — Валька Кошкин? — удивилась Дуся. — С чего это вдруг?
      — Он мышь поймал!
      — А зачем он ее поймал?
      — Потому что она откуда-то выскочила. Лидия Павловна на стул прыгнула, она за ней. Смейся, смейся! — сказала я Дусе, которая смеялась. — А если сейчас кто-нибудь выскочит, думаешь, не испугаешься?
      — Может, испугаюсь, — призналась Дуся.
      — А Кошкин не испугался! Он даже тигра может поймать.
      Дуся не стала со мной спорить и села за уроки. А я решила сначала написать заметку в стенгазету.
      «Смелый поступок Валентина Кошкина, ученика 5 «В» класса», — написала я и подчеркнула двумя чертами. Но дальше у меня что-то не получалось. Мне хотелось выразить свои чувства. Наверно, стихи надо написать. Я долго сочиняла стихотворение, а потом сочинила. На следующий день весь класс толпился около газеты. Все читали мое стихотворение про Кошкина.
 
Однажды утром выскочила мышь.
Но оказалось, что она мышонок,
Но мы не знали, что она мышонок,
И все на парты забрались.
Учительница наша Лидия Павловна,
Любимая учительница наша, стояла у доски.
И мышь к ней побежала напрямик,
И Лидия Павловна от ужаса вскрикнула
И прыгнула на стул.
Тут вышел благородный Кошкин В.
Он взял за хвост нахального мышонка,
Он взял его за хвост.
Находчивый, отважный Валя Кошкин,
Берите все с него пример!
 
      Стихотворение всем понравилось, а Кошкин переписал его в тетрадку. Он еще не знал, что я полюбила его на всю жизнь. Об этом знала только подруга Таня. Она сразу поняла.
      — Только не снижай успеваемость, — сказала Таня. — Из-за любви всегда все снижают успеваемость.
      Я пообещала не снижать. Но как Кошкин догадается о моих чувствах? Я даже не побледнела и не похудела. Я никак не могла придумать, что бы такое со мной могло произойти, чтоб Кошкин взглянул на меня и удивленно сказал:
      «Как ты изменилась за эти дни!»
      А я бы ему ответила:
      «Да. Потому что я люблю вас. Откуда вы свалились в наш уезд?»
      Но Кошкин меня ни о чем не спрашивал. А слово «уезд» он написал через «с» и с буквой «т» на конце — «уест», и Лидия Павловна поставила ему тройку, извинившись. Она испытывала к Кошкину глубокую благодарность.
      Я уже три дня любила Кошкина. На четвертый день подруга Таня мне сказала:
      — Видела объявление? Состоится диспут «Что такое любовь?» Только для старшеклассников.
      — Давай мы с тобой тоже сходим, — попросила я Таню.
      — Ты любишь Кошкина — ты и иди, — сказала Таня.
      Но все-таки я ее уговорила. Народу в актовом зале было много.
      — А эта мелочь куда? — сказал длинный старшеклассник в очках, обращаясь к нам.
      — Мы не мелочь, — достойно ответила Таня.
      — Нам очень нужно, — сказала я.
      — Пусть идут, послушают, — сказал второй старшеклассник, — раз уж им очень нужно.
      И нас пропустили.
      Доклад делал учитель литературы Роберт Владимирович. Он преподавал в старших классах. Роберт Владимирович был безумно красив. Все девочки нашей школы, а также соседних были влюблены в него. Так мне сказала сестра Дуся, которая училась в соседней школе.
      Вначале Роберт Владимирович говорил о международном положении, потом об успеваемости и наконец перешел к вопросам любви. Из его доклада я поняла одно: что надо знать, кого любить и за что любить. Он привел несколько примеров из жизни и литературы.
      — А сейчас я отвечу на вопросы, поступившие в письменном виде, — сказал Роберт Владимирович. Он развернул бумажку и прочитал: «Скажите, пожалуйста, можно ли девочке первой признаться в любви?»
      По залу прошел шум.
      — Я никогда не признаюсь первой, — сказала Таня. — А ты?
      Я ждала, что скажет Роберт Владимирович. Он знает, можно или нельзя. Наконец шум утих, и Роберт Владимирович сказал:
      — В литературе описывались такие случаи. Известная вам Татьяна Ларина написала письмо Онегину. «Я б никогда не знала вас, не знала б горького мученья!» — продекламировал он. Мне письмо Татьяны к Онегину читала Дуся, оно произвело на меня большое впечатление. — Но Онегин не понял Татьяну, — продолжал Роберт Владимирович. — В наше время каждая девушка может признаться в любви юноше, она вправе строить свою судьбу сама.
      Я тоже решила строить свою судьбу сама. Тут же, на диспуте, я написала Кошкину записку: «Я люблю тебя, Кошкин, за твою смелость и отвагу. Жду ответа».
      — Передай Кошкину, — сказала я подруге Тане. — И поклянись хранить тайну.
      Таня меня осудила, но поклялась.
      На следующий день я шла в школу в большом душевном волнении. Первым был урок русского языка. С Кошкиным мы два раза встретились взглядами. Сердце мое билось.
      Лидия Павловна вызвала Кошкина отвечать, и он, когда проходил мимо, бросил мне на парту записку. Я развернула ее и прочитала: «Я давно тебя люблю за душевную чуткость. Согласен дружить. С приветом. В. Кошкин».
      Кошкин меня любит! Я показала записку Тане.
      — Я сразу поняла, — сказала Таня. — Он тебя всегда за косу дергал.
      Между тем Лидия Павловна продиктовала Кошкину предложение, и он записал его на доске: «Маруся ни на что не жаловалась, только день ото дня худела». Кошкин слитно написал «ниначто», Лидия Павловна опять поставила ему тройку и очень огорчилась. Кошкин тоже огорчился. От огорчения он даже нос мелом вымазал. Все засмеялись. А что тут смешного?
      Хорошо, если б сейчас выскочила еще одна мышь и Кошкин бы снова проявил свою отвагу и мужество. Лидия Павловна заплакала бы от счастья, что в 5 «В» классе есть такой смелый ученик, а я бы снова написала стихотворение. Но мышь не выбегала, и Кошкину негде было проявить свои душевные качества.
      Я думала, что после уроков мы вместе с Кошкиным пойдем домой и обо всем поговорим. Но Кошкин ушел, не сказав мне ни слова. На следующий день он меня вообще не замечал. И за косу не дергал. После того как Кошкин поймал мышь, он вообще стал очень серьезный и в перемену не бегал по коридору, а ходил руки за спину.
      Неужели меня Кошкин за что-то разлюбил? Но я ни на что не жалуюсь, лишь худею день ото дня. И, возможно, умру. Умру где-нибудь в глуши. И вот тогда-то, перед смертью, я напишу ему прощальное письмо. И он в отчаянии прискачет ко мне на коне. Но поздно. Я уже умерла. Он падает на колени и горько рыдает. Бедный Кошкин! Мне его стало так жалко, что я решила тут же написать ему записку: «Кошкин, я тебя по-прежнему люблю за смелость и отвагу».
      Таня передала записку Кошкину, а на следующем уроке передала мне — от Кошкина. Он написал: «Я тоже тебя люблю».
      После уроков я ждала Кошкина на углу. Он подошел ко мне и спросил:
      — Ты чего тут стоишь?
      — Тебя жду.
      Кошкнн удивился:
      — А чего меня ждать?
      — Мы же с тобой дружим, — сказала я, — вот я тебя и жду.
      Кошкин опять удивился. Тут я засомневалась, дружим ли мы с Кошкиным, и спросила его об этом.
      — Дружим, — твердо сказал Кошкин. — Я же тебе сообщил.
      — Если дружим, мы должны с тобой разговаривать.
      — О чем?
      — Обо всем.
      Кошкин сказал:
      — Тогда приходи учить уроки, будем вместе повышать успеваемость.
      Дома я взяла необходимые тетради, сложила в портфель. Дуся сразу заприметила. Говорит:
      — Куда это ты собралась?
      — Пойду, — говорю, — уроки учить к Кошкину.
      — А, — сказала Дуся, — это тот самый, которого ты любишь?
      Как Дуся догадалась, что я люблю Кошкина?
      — Мы с ним дружим, — сказала я.
      — Он еще тигра не поймал? — спросила Дуся.
      Я ничего не ответила на ее насмешливый вопрос, но как бы Дуся удивилась, если б Кошкин на самом деле поймал тигра! Вся школа бы сбежалась смотреть, а смелый Кошкин стоял бы рядом с тигром и гладил его. А тигр бы при этом мурлыкал. Это было бы вполне возможно, если б мы жили в джунглях.
      — Быстрее возвращайся, — наказала мне Дуся.
      Кошкин молча открыл мне дверь и еще долго молчал. Потом мы сели учить уроки.
      — Ты учи русский, а я буду задачу решать, — сказал он.
      — Давай вместе задачу решать.
      Кошкин промолчал. И пока мы учили уроки, словом не обмолвились. Правда, учил-то один Кошкин, а я никак не могла сосредоточиться, все время ошибки делала. Наконец Кошкин выучил уроки, и я пошла домой. Я попросила у него на память фотографию. Он мне ее подарил и подписал: «М. Веткиной от Валентина Кошкина».
      На фотографии Кошкин сидел в кепочке, облокотившись на спинку стула. Смелость и отвага были написаны на его лице. Дуся увидела фотографию и сказала:
      — Я же говорила, что он толстый.
      Я очень обиделась на Дусю. Хорошо, если б Кошкин спас ее, например, от наводнения или вытащил на руках из горящего дома. Тогда бы Дуся поняла, что Кошкин смелый, отважный и благородный человек.
      А через два дня в нашем классе произошло событие, после которого о Валентине Кошкине передали по школьному радио. На классном собрании он встал и сказал:
      — Я беру обязательство учиться только на «хорошо» и «отлично», а также подтягивать отстающих. Нужно думать не только о себе, но и обо всем классе, о чести школы, района!
      «Кошкин — наша гордость!» — сказали по школьному радио.
      Двоечник Капустин не поддержал Кошкина, после чего Кошкин снова выступил на собрании и сказал, что берет Капустина на поруки.
      Со мной Кошкин по-прежнему разговаривал редко, но твердым голосом.
      — Мы с тобой дружили и будем дружить, — говорил он.
      Но внезапно наша дружба с Кошкиным оборвалась. Кошкина не стало.
      Он уехал в другой город. Родители уехали, а он, естественно, с ними. В нашей стенгазете появилась заметка, которая называлась «Всегда с нами». В ней говорилось о том, что Кошкин навсегда останется в нашей памяти.
      С тех пор о Кошкине я ничего не знаю. Только фотография напоминает мне о нем.

 
 
      Началось все с того, что я уснула на уроке истории.
      — И вот Мамай двинулся со своей ордой на Русь, — сквозь сон доносится до меня голос Марьи Степановны. — А русских князей раздирала междоусобица.
      Голос Марьи Степановны все дальше, глуше. И передо мною уже не Марья Степановна, а Мамай.
      Он смотрит на меня своими раскосыми глазами, смеется страшным смехом и кладет свою тяжелую руку мне на плечо. И вся его дикая орда хохочет.
      «Сколько лет длилось татаро-монгольское иго?» — спрашивает Мамай, подмигивая левым глазом. И снова хлопает меня по плечу.
      Я просыпаюсь.
      — Так сколько лет длилось татаро-монгольское иго? — спрашивает меня Марья Степановна.
      Класс хохочет. А я молчу.
      — Эх, Веткина, Веткина! Неужели ты не знаешь, сколько лет длилось татаро-монгольское иго?
      Я молчу, полная ненависти к Мамаю.
      — Или ты все знаешь и тебе неинтересно ходить в школу и изучать историю нашей Родины?
      Я молчу. Марья Степановна нервничает, и даже моя подруга Таня нервничает и толкает меня локтем.
      — Может, ты что-нибудь скажешь? — просит Марья Степановна.
      Я начинаю думать, что бы мне сказать. И ничего не могу придумать. В моих глазах стоит завоеватель Мамай.
      «В школу ходят не спать, а учиться, — строгим голосом говорит Мамай. — Ученье — свет, а неученье — тьма».
      — Веткина, что с тобой? Ты больна? — Марья Степановна мягко положила руку на мое плечо.
      И в это время прозвенел звонок. Марья Степановна, тяжело вздохнув, покинула класс. Мне было жаль ее. Хотелось крикнуть и утешить:
      «Никогда, никогда больше я не засну на уроке истории!»
      Но я промолчала. И в дальнейшем со мной случалось такое: хочу что-нибудь крикнуть — и промолчу.
      Сижу я за партой, смотрю в окно. И смотреть-то не на что, а я сижу, смотрю.
      — Ты что, домой не собираешься? — спрашивает меня подруга Таня.
      — Собираюсь, — говорю.
      А сама опять сижу, смотрю в окно. Смотрю и думаю: проклятый ты, Мамай. Но уж так думаю, не спеша.
      Подруга Таня хлопнула крышкой парты и гордо ушла. «Чего, — думаю, — они все от меня хотят? Вчера хулиган и двоечник Капустин пенал по классу катал, и все хохотали. А если я начну катать?..» И мне почему-то захотелось тут же покатать пенал. Но я взяла себя в руки.
      Все уже ушли из класса. Я еще немного посидела и тоже пошла. Иду, на улице весной пахнет, март на дворе. А мне опять надо уроки учить. Уж завтра обязательно Марья Степановна спросит. Вот если бы не учить…
      И вдруг меня осенила мысль: а что если и вправду не учить? Я даже за голову схватилась: да как я раньше до этого не додумалась? Почему это Капустин никогда в жизни уроки не учит, а я каждый день учу? Может, он умнее меня? Наверно, он давно уже до этого додумался — уроки не учить, — а никому не говорит. Сейчас понятно, почему он иногда на уроке хохочет. И тут такая меня злость взяла, что Капустин ничего мне раньше не сказал!
      Пришла я в тот незабываемый день домой, окрыленная новой идеей, бросила портфель, легла на диван. Лежу, полная блаженства, — уроки учить не надо, ничего не надо.
      Сестра Дуся сидит за столом, склонилась над книгой, что-то шепчет, глаза безумные. «Господи, — думаю, — до чего себя довела!» И так мне жалко стало сестру Дусю!
      Я отвернулась к стенке, чтоб не видеть, как она мучается. Но тут пришла мама, потом пришел папа, потом соседка Екатерина Григорьевна.
      Дуся стала что-то шептать маме, потом они подошли к папе, а потом к ним присоединилась соседка Екатерина Григорьевна.
      — Почему ты не учишь уроки? — спросила почти ласково мама.
      Я повернула голову и твердо сказала:
      — Я больше никогда не буду учить уроки.
      — Как? — растерянно сказал папа.
      Мама, видимо, ничего не могла сказать.
      — Да, — снова твердо сказала я.
      И тут все что-то стали говорить в один голос, умолять, угрожать. Все были в панике. Одна я была спокойна и непреклонна. У меня был железный характер, которым неоднократно гордился папа. «Мой характер», — говаривал он.
      В квартире стоял сплошной невообразимый гул, а я по-прежнему была непреклонна. И тут слово взяла Екатерина Григорьевна.
      Екатерина Григорьевна все знала. Заболеет кошка — мама зовет соседку, надо сварить варенье — мама зовет ее. И даже папа звал Екатерину Григорьевну поговорить о международном положении.
      — У вашей девочки душевный кризис, — сказала она. — Переходный возраст.
      Я соскочила с дивана, схватилась за голову: вот это да — душевный кризис! И от гордости тут же снова свалилась на диван.