Вася Кочкин, человек лет двенадцати

      И сама тоже стала прыгать то вправо, то влево. По всему было видно, что прыгать ей нравилось. Она раскраснелась, волосы упали на лоб. И тут ее ноги в узеньких сапожках начали выделывать что-то немыслимое, такого Аля даже по телевидению не видела. Девочки из 7 «А» смотрели, открыв рот.
      А Тамара, казалось, никого не замечала. Она то простирала руки вверх, готовая взлететь, то кружилась, как в водовороте, то на мгновение затихала, чтоб снова с головой ринуться в оглушающий ритм.
      — Талант! — прошептала Аля.
      Кассета в магнитофоне кончилась, и музыка оборвалась. Стало тихо-тихо.
      — Ух! — встряхнула головой Тамара, приходя в себя. Она бухнулась на стул все еще лохматая и раскрасневшаяся. Восхищенные девочки не сводили с Тамары глаз.
      — А что Соломина такая озабоченная? — спросила вожатая, причесывая волосы.
      — С Кочкиным надо решать.
      — А, с Кочкиным…
      Тамара сразу как-то скисла. Вот если б в жизни только петь и танцевать! А тут Кочкин. До чего надоела ей эта пионерская работа! Хорошо, что есть надежда впереди: обещали взять в ансамбль песни и пляски, все туры прошла. Вот-вот ее судьба решится.
      — Докладывай, Соломина!
      Соломина доложила. Старшая вожатая вздохнула. Действительно, вопрос архисложный, думать надо. Но думать не хотелось. Может, не сегодня завтра она артисткой станет.
      — Нечего нам мудрить, — сказала вожатая. — Действительно, надо принять Кочкина в пионеры. К чему нам «белая ворона»? Нам вправе каждый задать вопрос: «Как получилось, что нормальный ребенок у вас не пионер?» Кочкин ведь нормальный?
      — Нормальный… — неуверенно сказала Аля.
      — Тогда какие еще вопросы? У Али вопросов не было.

Му-у-у!

      На следующий день командир отряда Аля Соломина торжественно сообщила Кочкину:
      — На очередном сборе мы тебя будем принимать в пионеры. Оказываем доверие!
      — Не… — сказал Вася.
      — Не? — удивилась Аля.
      — Не… Дайте мне сначала испытание, а потом принимайте, если выдержу.
      — Какое испытание?
      — Не знаю. Вот к моей прабабушке бандит с ножом приставал: «Снимай галстук!» Она не сняла. Это вот испытание!
      — Мы же не бандиты, чтоб к тебе с ножом приставать!
      — Подумаешь, не бандиты… Приставайте.
      Аля даже задохнулась, так ее вывел из себя Кочкин.
      — Мы тебе доверяем, а ты?
      — Испытывайте, — понуро твердил свое Кочкин. — Без испытания не доверяйте.
      Аля экстренно собрала совет отряда.
      — Кочкин просит испытание!
      — Какое еще испытание? — голосом уставшего человека спросил Дима Беляков. — Примем его в пионеры, и точка. Я готовлюсь к шахматному турниру, а вы мне покоя не даете: все Кочкин, Кочкин! Вот проиграю, так будете знать! У меня одна голова, а не две. — Дима погладил свою ценную голову.
      — Давайте и Белякову дадим испытание, — весело предложила Татка. — Пробежать стометровку!
      Все засмеялись, даже Аля и сам Дима улыбнулись.
      Беляков был увальнем и еще ни разу не пробегал ни одну дистанцию: он их проходил. Над ним на физкультуре смеялись, и он не обижался, считая голову важнее ног. Он был довольно добродушным человеком, только уж очень ценил свой непревзойденный математический талант и такое на себя напускал!
      Но речь не о Белякове. Совет отряда решал судьбу Кочкина.
      Татка была за то, чтобы дать Кочкину испытание, раз он просит. Это же интересно! Члены совета отряда Оля Рыжова и Андрюша Никитин поддержали Татку: пусть испытывается, жалко, что ли?
      Оля и Андрюша никогда ничего сами не предлагали, но всегда кого-нибудь поддерживали. И в зависимости от того, кого они поддержали, получалось большинство. Без Оли и Андрюши невозможно было решить ни один вопрос.
      Вот и в этот раз Оля и Андрюша положили конец спорам.
      Кочкина ждало испытание! Но какое? Опять загвоздка. Опыта по испытаниям не было.
      — Сами, сами думайте! — сказала вожатая Тамара.
      Ребята думали изо всех сил. Вася ждал решения.
      Предлагали разное. Кому что в голову взбредет. Переплыть Каму осенью, сходить ночью на кладбище, съесть двадцать мороженых.
      Отклоняли предложение за предложением. Кричали все разом. Учителя не понимали, в чем дело: образцовый 5 «Б» как с ума сошел.
      Но наконец решение было принято. Встал Костя Гвоздиков и заявил:
      — Пусть Кочкин три дня молчит!
      — Подумаешь, испытание! — возразили поначалу.
      — А попробуйте сами! — сказал Костя. — Знаете, какую надо волю иметь! Я однажды пробовал, на полдня хватило. А три дня — вжисть не промолчать!
      — Промолчу! — заверил Кочкин.
      — Не промолчишь! — закричали все.
      — Не сойти мне с этого места, если произнесу хоть слово! С этой минуты молчу, как камень! — Кочкин сел.
      — Ты, Кочкин, серьезно? — спросила Аля.
      Вася в ответ промычал. Все засмеялись и тоже стали мычать.

Му-у-у! Му-у-у!

      Можно было подумать, что в классе сидят одни коровы. Даже не слышали, как звонок прозвенел, и в класс вошла учительница истории Лидия Петровна.
      Она тридцать лет проработала в школе, и ее трудно было чем-либо удивить. Что только не происходило за эти долгие — и в то же время такие быстрые! — годы. Может быть, кто-то, кому сейчас за сорок (и он занимает важный пост), тоже на ее уроках мычал.
      Поэтому Лидия Петровна спокойно села за стол, открыла журнал и единственное, что спросила, приподняв очки:
      — Соломина, и ты мычишь?
      — Не мычу, — прошептала Аля. — Это случайно.

Отступление. Лидия Петровна

      Лидия Петровна была маленькая, сухонькая. Всегда ходила в туфлях на низком каблуке и в черном платье с белым воротничком. Она помнила всех своих учеников и ни от кого не отказывалась. Даже от пьяницы Сидорова, который захаживал к ней излить душу и занять рубль. Сидоров был когда-то сероглазым мальчиком. Выпятив губы, он читал про походы Александра Македонского и воображал себя полководцем.
      Были у Лидии Петровны и такие ученики, как председатель горисполкома Леонид Федорович Арбузов. Он приходил в школу и выступал перед учащимися. А если встречал Лидию Петровну на улице, то останавливал машину и предлагал подвезти до дома. Лидия Петровна все время забывала, что он начальник, и при встрече говорила:
      — Леонид, что я слышала? Ты опять на собрании народ насмешил!
      — На каком собрании, Лидия Петровна? У меня этих собраний-заседаний каждый день!
      — Золотые горы наобещал и уже забыл! Узнаю Леню Арбузова!
      — Да вы что, Лидия Петровна!
      — Надеру я тебе как-нибудь уши!
      — Да вы что, Лидия Петровна!
      Лидия Петровна была человеком прямолинейным и без всяких дипломатических наклонностей. Белое она называла белым, черное — черным и негодовала, когда другие путали, где белое, где черное.
      Кому-то с Лидией Петровной было легко, а кому-то нелегко.
      — Петров, ты все рассказал правильно, только в голове у тебя ничего не осталось. Тройка! И не хныкай!
      Петрову это не нравилось, а особенно его родителям. Они не раз жаловались на Лидию Петровну. Ну, чем Петров хуже Иванова?
      — Ставлю тебе, Иванов, пятерку авансом! Знаниями ты не блещешь, но мыслишь! Аванс весь год будешь отрабатывать!
      Иванову это нравилось.
      Васю Кочкина Лидия Петровна отнесла к разряду «Ивановых», хотя Вася ничем не блеснул.
      Их первый разговор происходил примерно так.
      Шел урок. Лидия Петровна объясняла, какой ужас для Европы представляла инквизиция средних веков. При этом она хрипло кашляла и, шаркая, ходила меж рядов.
      — Ну-ка, новенький наш, Кочкин Василий, скажи, что бы ты сделал, если бы жил в средние века и тебя за твои убеждения повели на костер? — спросила она, останавливаясь у парты Васи.
      Вася встал, задумался.
      Дима Беляков не выдержал:
      — Тогда всех прогрессивных людей сжигали!
      — Аза что Кочкина сжигать? — спросила Аля Соломина. — Разве он прогрессивный?
      Сжигать Кочкина или не сжигать? С одной стороны, хочется быть прогрессивным, но с другой… Вася глядел в потолок. Настала минута прощания с жизнью. Костер уже пылает. «Прогрессивный ты или не прогрессивный? — спрашивают его, подкидывая в костер поленья. — Скажи «не прогрессивный» — отпустим и в придачу десять рублей дадим!»
      — Я — прогрессивный! — объявил Вася.
      Девчонки захихикали.
      — Ты сначала в пионеры вступи! — сказала Аля.
      Тут Лидия Петровна узнала, что Вася Кочкин не пионер. Кто-кто, но даже она удивилась.
      — Почему же ты не пионер?
      — У меня убеждения! — Вася честно и открыто посмотрел Лидии Петровне в глаза.
      Лидия Петровна скрестила руки на груди, ожидая продолжения Васиной исповеди. Но Вася стал крутить на пиджаке пуговицу, пока не оторвал.
      — На костер, на костер, — проворчала Лидия Петровна, протирая платочком очки.
      Дима Беляков тут же позавидовал Васе, хотя и не понял, чему он завидует. Просто что-то в сердце укололо, как иголочкой: почему Кочкин, почему на костер? И вообще — почему? Почему? А что именно «почему?» — он и сам понять не мог. Дима облокотился на парту и даже уши зажал, чтоб сообразить, но ничего не соображалось.

Продолжение главы «Му-у-у!»

      Но вернемся к_тому, с чего начали.
      Лидия Петровна вошла в класс, а весь класс мычал: му-у-у-у! му-у-у!
      Итак, Лидия Петровна села за стол, приподняла очки и спросила:
      — И ты, Соломина, мычишь?
      — Не мычу, — прошептала Аля. — Это случайно.
      Лидия Петровна еще минутку посидела, слушая единодушное му-у-у! потом сказала:
      — Начинаем урок!
      В классе наступила тишина.
      — Пойдет отвечать Кочкин!
      Кочкин встал, но не пошел.
      — Ты что, Василий, совершенно ничего не знаешь?
      Василий молчал.
      — У него испытание! — пискнул кто-то в классе.
      — Какое еще испытание? Василий!
      Но Кочкин стоял, опустив голову, и опять вертел пуговицу.
      — Я, я объясню! — Дима Беляков тянул руку.
      — Ну, что ж, объясни, Дима, если Кочкин не может.
      Дима вылез из-за парты (нелегко жить толстому!).
      — Мы решили принять Кочкина в пионеры, но назначили ему испытание. Он три дня будет молчать. Характер выдерживать.
      — Вот что! — сказала Лидия Петровна. — Характер я уважаю. Но, дорогие, каждому из вас испытание придется выдерживать всю жизнь. Садись, Василий. И молчи, раз дал слово.
      — Му-у-у-у! — промычал Вася.
      — Му-у-у-у! — ответила ему Лидия Петровна.

«Молчим, все молчим!»

      Бывает же такое стечение обстоятельств: ты дал зарок молчания, а в это время умер видный деятель государства. И нет возможности выразить тебе свое горе.
      Мама еще утром сказала:
      — Что-то не перестают, всё играют траурную музыку. Уж не умер ли кто?
      Мама была права. Умер.
      Об этом 5-му «Б» сообщили на последнем уроке. Именно на том самом, когда все мычали. О происшедшем горестном событии Лидия Петровна тоже ничего не знала, она даже траурную музыку не слышала, потому что радио не включила.
      В конце урока в класс вошла классная руководительница Светлана Ивановна, как всегда жгуче-рыжая, кудрявая. Вопреки сложившейся педагогической традиции, она одевалась ярко, что шокировало директора школы Глеба Григорьевича и весь педколлектив, но восхищало девочек-десятиклассниц. Одна Лидия Петровна не замечала, как одевается Светлана Ивановна, ее это совершенно не интересовало.
      Лицо Светланы Ивановны было необычайно задумчиво.
      — Дорогие ребята, — сказала она. — Мы понесли…
      И она поведала о тяжелой утрате.
      Все стали говорить шепотом. Только Вася молчал.
      Таким молчаливым он пришел домой.
      Мама с папой сначала не заметили особых изменений в сыне. Они на кухне вели разговоры. С ними был дядя Коля, тот самый, который беспокоился об озоне.
      Мама стала собирать на стол. В холодильнике было пустовато.
      — Васька, ты что, все яйца съел? — крикнула мама. — Господи, сколько в ребенка входит!
      Вася из своей комнаты не отвечал.
      — Васька, ты что, оглох?
      Но поскольку и на это ответа не последовало, она пришла в комнату.
      Вася сидел за столом и писал. Мама заглянула к нему через плечо. Он прикрыл написанное ладонью.
      — И у него тайны! Уж не любовное ли письмо? — рассмеялась она.
      Вася поставил точку и подал маме листок.
      «Дорогие родители, — вслух прочитала мама. — Так сложились жизненные обстоятельства, что я дал слово три дня молчать. Прохожу испытание. Прошу со мной не разговаривать. На все вопросы буду отвечать письменно. Ваш сын Вася».
      — Лучше бы ты месяц молчал, — сказала мама и, смеясь, побежала на кухню, чтоб показать записку.
      На кухне раздался дружный смех. Вася поморщился. Конечно, сейчас начнут потешаться, выяснять, что да почему.
      Но этого не произошло. Засмеялись и тут же замолкли. Включили погромче радио и стали снова слушать сообщение.
      — Помянем! — сказал папа.
      — И чего они у нас не отдыхают, — вздохнула мама. — Все умирают на своем посту.
      — А на кого они страну оставят? — спросил папа.
      — Не насмешничай! — обиделась мама. — Уж не на тебя! На тебя только оставь!
      — А почему бы нет? У меня широкие плечи! — в доказательство папа расправил плечи, которые не отличались мощью. — И на меня можно оставить, и на Колю, а лучше всего на Ваську. Васька! — закричал он.
      Васька не пошевельнулся на призыв папы, хотя душой был на его стороне: а почему бы не оставить страну на него, на Ваську? Пришли бы и сказали: «Вася Кочкин, мы оставляем страну на тебя в этот трудный час».
      — Лишь бы сохранить озон! — сказал дядя Коля.
      — Сейчас не до озона, — прервала его мама.
      — Не до озона? — грозно спросил дядя Коля. — А куда мы без озона?
      — Да куда-куда… — маму явно озон в данный момент не заботил.
      Вася заволновался. Ему тоже хотелось сказать, что без озона жизни нет. Он понял, как трудно быть немым, когда слова подступают к горлу, а сказать нечем.
      — Я с Колей согласен. Главное — это озон, — произнес папа. — Нас все политика интересует. Между тем существуют озоновые дыры. Слышала про озоновые дыры? Не слышала! И не надо! Тебе вредно!
      — Не хватало мне ваших дыр! Лучше б молчал, как Васька. Господи, до чего было бы хорошо, если б все замолчали хотя бы на час!
      — Молчим! Все молчим! — сказал папа.
      И они с дядей Колей запели: «На дальней станции сойду, трава густая…»

На стену лучше не лезть!

      На следующий день классный руководитель Светлана Ивановна сказала:
      — В двенадцать часов все идем в актовый зал смотреть похороны по телевизору. Уроки отменяются.
      Известие об уроках всех обрадовало.
      — Не кричите, не шумите, — предупредила Светлана Ивановна.
      — Не дышите, — добавил Костя Гвоздиков.
      Вася молчал, хотя это давалось ему нелегко. Как только он пришел в класс, все стали приставать к нему с вопросами.
      — А чего ты вчера ел? — спросила Татка нарочно.
      — А куда ты вчера вечером ходил? — спросил Гвоздиков. — Я видел тебя с какой-то девчонкой!
      Вася пнул Гвоздикова. Друг называется!
      Тут посыпались самые невероятные вопросы. Даже Дима Беляков включился:
      — А правда, что ты кассу ограбил?
      — Может быть, он самолет взорвал? Придумал! — возмутилась Татка.
      Дима обиделся: все спрашивают, что попало, а ему нельзя!
      Вася на все вопросы молчал, не сдавался.
      — Молодец, Кочкин! — похвалила его сама Аля.
      К двенадцати часам все побежали в актовый зал занять места поближе к телевизору. «Кино, что ли?» — подумал Вася. Ему вообще не хотелось идти. Он боялся покойников. Когда умер у них сосед по квартире, Васю долго не могли из-под кровати вытащить. Тут, конечно, телевизор, и умер не кто-нибудь… Но все-таки в первом ряду Васе сидеть не хотелось. Не родственник ведь…
      К счастью, первый ряд был уже занят. Первоклассниками. Они сидели тихо и были слегка испуганы.
      Вася занял место в уголочке, отсюда телевизор даже не виден. Рядом с ним втиснулся Костя Гвоздиков.
      Актовый зал был переполнен. Учителя сидели строгие, даже суровые. Только жгуче-рыжая Светлана Ивановна в легкомысленном зеленом беретике представляла собой ненужное яркое пятно в минорной картине.
      Включили телевизор. И зал заполнила траурная музыка. Начались похороны. Страна понесла тяжелую утрату…
      В зал тихо прошла вожатая Тамара Трошина. На нее было больно смотреть, она не скрывала своих переживаний.
      Вожатая оглядела зал. В глазах ее был немой вопрос: «Дети, почему вы не плачете?» Сама она утерла слезу.
      Вожатая Тамара Васильевна очень растрогала Васю. Ему стало стыдно, что он сидит в углу и не видит, что происходит на экране.
      Траурная музыка не вмещалась в зал. Открыли дверь. И она вылилась в школьный коридор.
      Вася встал, ступив Косте на ногу, и полез на стенку. В самом прямом смысле. Раньше актовый зал был спортзалом. Сейчас об этом напоминала только «шведская стенка», которую почему-то не убрали. На эту «шведскую стенку» Вася Кочкин и полез, чтоб лучше видеть.
      Он забрался к самому потолку и был страшно доволен.
      Вслед за ним полез Гвоздиков и еще несколько человек. Все повернули от телевизора головы и стали смотреть на них.
      — Кочкин, немедленно слезь! — раздался взволнованный голос Светланы Ивановны. (Опять директор скажет: «Зачем, уважаемая, мы доверили вам класс?»).
      — Кочкин! — воскликнула не менее взволнованная вожатая Тамара.
      И в тот момент, когда гроб с телом покойного вынесли на площадь и вся страна заплакала, раздался страшный грохот. Это Вася Кочкин свалился со стены.
      Под ним оказался Костя Гвоздиков. А под Костей Гвоздиковым — еще кто-то. И под еще кто-то — еще кто-то. Одним словом, куча мала. И эта куча орала и пыхтела. Учителя всполошились, и в зале начался полный беспорядок.
      Наконец, всех растащили. В этом растаскивании принимал участие сам директор школы Глеб Григорьевич.
      — Кто зачинщик? — спрашивал он. — Кто зачинщик?
      — Кочкин, — промямлил кто-то.
      Костя Гвоздиков сидел на полу и потирал затылок. У него явно намечалась шишка. Но больше всех досталось Ромке Кузакову — вожаку 5 «А» класса, хулигану и сорванцу, которого все, даже шестиклассники, боялись и заискивали перед ним. Синяк под глазом ему был обеспечен.
      — Ну, ты у меня поплачешь! — пробормотал оскорбленный предводитель 5 «А» класса. Кочкин в суматохе на его реплику не обратил никакого внимания. И зря!
 
      Сам Вася был жив-здоров, так как оказался сверху, а все под ним. Даже друг Гвоздиков на него покосился: ничего себе, всем понаставил шишек, а сам хоть бы что! А Васе Кочкину хотелось, чтоб у него сейчас была самая большая шишка. Такая большая, что во всем Советском Союзе не сыскать. Но шишки сами собой не вырастают.
      Светлана Ивановна подошла к Кочкину и взяла его за ворот пиджака (попросту — за шкирку). Кочкин послушно последовал за ней, сопровождаемый звуками траурной музыки.
      — Ты что, Кочкин, с ума сошел? — спросила классная руководительница, выйдя в коридор. — Ты соображаешь, что это — политический акт?
      Вася молчал. (Он же не мог говорить!)
      — Я тебя, Кочкин, спрашиваю. Ты зачем на стенку полез?
      Светлана Ивановна говорила возбужденно, но почему-то шепотом.
      Вася что-то промычал. Это Светлану Ивановну расстроило вконец. Она еще не знала, что новенький проходит испытание, да, собственно, она никого еще из 5 «Б» хорошо не знала, так как работала с классом первый месяц.
      — Ты что, хочешь, чтоб у меня были неприятности? — в негодовании прошептала она. — Директор и так ко мне придирается!
      Вася открыл рот, но ничего произнести не мог. Если бы даже он не дал клятву молчать, все равно бы не нашелся, что сказать: еще ни одна учительница не жаловалась ему на директора и вообще ни на что не жаловалась, кроме как родителям на учеников. Ему никогда в голову не приходило, что учителям тоже есть на что пожаловаться, что их кто-то обижает. Например, директор. А может, и сам директор сидит после уроков, закрывшись в своем кабинете, и в обиде теребит ус? Такую картину Вася и представить не мог.
      Он опять что-то промычал.
      Светлана Ивановна сама поняла, что в запале лишнее сказала. Она махнула рукой:
      — Иди отсюда! У меня уже нет сил на тебя смотреть. Ты двух слов сказать не можешь. Господи, зачем умственно отсталых учат в нормальной школе?

Неудачник

      Вася шел, чесал затылок, все еще надеясь, что вырастет шишка, тогда бы он с полным основанием мог чувствовать себя несчастным.
      Но всегда бывает наоборот. Вероятно, в его жизни появится еще не одна шишка и, вероятно, в самый неподходящий момент. А подходящий момент был именно сейчас. Но с судьбой не поспоришь. У судьбы какая-то своя линия: то она хочет шишку поставить, то не хочет.
      Отношения с судьбой у Васи еще только начинались. Тоненькие штришки едва-едва обозначились, пунктиром таким, чуть видимым. Но он на свете еще слишком мало жил, чтоб делать какие-то выводы и обобщения.
      Зато Васина мама, чувствуя в сыне неудачника, все ждала каких-то счастливых случайностей, когда с полным основанием можно было сказать: «Везет же нашему Ваське!»
      Но пока говорить так не было никаких оснований. Наоборот.
      В прошлом году, например, произошел такой случай. Вася бросил в лампочку кусочек мела. И попал, лампочка разбилась вдребезги. Хотя в тире, сколько он ни целился, ни щурился, не мог подстрелить даже самую большую фигуру. А тогда на уроке мел будто сам вылетел из рук и пулей полетел в заданную точку. Маме по этому поводу пришлось идти в школу.
      — Невезучий он, — сказала она учительнице, чем ее очень изумила. Сын бьет на уроках лампочки, а мать вздыхает, что он невезучий.
      Вот и сейчас, наверное, все думают, что он нарочно со стенки упал и нарочно съездил ногой кому по спине, кому по голове. Если бы он мог говорить, то все бы объяснил. А получилось так, что вместо объяснения он рассмеялся, потому что в первый момент и правда стало смешно. (Тут-то и произнес Ромка Кузаков: «Ты у меня еще поплачешь!»)
      Еще ему вспоминалась гневная реплика Али Соломиной: «В такую минуту!» Переживая случившееся, Вася совершенно забыл о всенародном горе, о том, по какому поводу он полез на стенку.
      Старшая вожатая Тамара Трошина сейчас, наверное, плачет и, может быть, весь зал плачет, а он, Вася Кочкин, нарушитель дисциплины, гуляет в саду имени Горького среди цветущих астр.
      Лучше бы сидел он в актовом зале в первом ряду, поджав ноги под стул, и сам директор школы Глеб Григорьевич в утешение обнимал его за плечи.
      С такими невеселыми мыслями Вася пришел домой. Папа и мама сидели у телевизора.
      — Похоронили, — сказала мама, утирая слезы. Она не стеснялась слез, они были искренни.
      Папа стал рассуждать о том, как будет дальше развиваться страна.
      — Что ты болтаешь! — воскликнула мама. — Кого поставят, тот и будет! И не твоего ума дело!
      Папа не соглашался. Он считал, что настала пора… Какая такая пора? Папа не мог объяснить, но считал, что настала.
      — Вот, Васька, ты пионер, — сказал папа задумчиво, забыв, что сын не пионер. — А что ты сделал для Родины?
      Вася не мог вступить в разговор, но папа не унимался:
      — Нет, ты мне скажи: что ты сделал для Родины?
      Мама стукнула папу по спине:
      — Ты что к ребенку пристал? Что он такого должен совершить? Переходит из класса в класс, с хулиганами не знается — спасибо скажи!
      Но папа спасибо не хотел говорить. Мысль об отечестве не давала ему покоя. И причиной всех бед он сделал Ваську.
      — Во-первых, — лентяй, во-вторых — разгильдяй, — говорил он. — Голова пустая абсолютно! — папа так разволновался из-за Васиной головы, что стал ходить по комнате, как будто его тут заперли и выхода нет.
      Вася глядел в окно и делал вид, что слушает равнодушно. А на самом деле ему хотелось возмутиться: почему это он сегодня во всем виноват? Ну, ладно, упал со стенки. А чего папе надо, при чем тут государство? И вообще, папа такой добродушный, а тут пристал, все ему не так, как будто он, Вася, заместитель председателя Совета Министров.
      Мама увела разволновавшегося папу на кухню, сказав при этом:
      — Ты забыл, что Васька молчит, характер выдерживает?
      На что папа ответил:
      — Куда мы без Васьки? Васька у нас — голова!
      Вася потрогал голову: все-таки что — или просто у него голова или абсолютно пустая голова? Он даже костяшкой пальца постучал: что-то там отдавалось и гудело.
      «Абсолютно пустая голова, — обреченно подумал Вася. — И с этой головой надо жить всю жизнь. Что-что, а голову не заменишь».

Коварная шпионка

      В неприятный момент размышлений о голове раздался стук в дверь (опять звонок не работал). Вася подумал, что это дядя Коля, и обрадовался. Папе сейчас очень не хватало собеседника, именно с дядей Колей они бы поговорили по душам.
      Он побежал открывать дверь.
      Но у порога вместо дяди Коли стояла девочка. Необыкновенно красивая. Такая красивая, что Васе даже бы во сне не приснилась. Белые локоны падали ей на плечи. Потом Вася даже не мог вспомнить, как она была одета. Вот только белые локоны… Он был совершенно ошарашен и, не двигаясь, стоял в дверях. «Песня безумная роз», — почему-то вспомнил он.
      — У вас есть макулатура? — спросила девочка.
      Вася покачал головой, потом кивнул.
      — Так есть или нет? — спросила она. — Ты что, глухонемой?
      — Припадочный он, — вдруг услышал Вася. И только тут увидел привалившегося к стене Ромку Кузакова. Он стоял, надвинув на лоб спортивную шапочку с бомбошкой, и многозначительно ухмылялся. Эту многозначительность, вероятно, придавала ему распухшая губа — след Васиного падения со стенки.
      — Выходи, поговорим, — сказал Ромка.
      Тут Вася понял, что красивая незнакомка оказалась коварной шпионкой и была подослана врагами, чтоб заманить его в сети.
      Вася вышел в коридор.
      — Будешь просить прощения и ползать у меня в ногах! — грозно сказал Ромка, еще ниже надергивая шапочку. — Иначе…
      В этот момент выглянула в коридор мама.
      — Чем вы тут занимаетесь, ребятки? — спросила она. — Заходите! Что за манера ошиваться по углам!
      — До завтра! — пробормотал Ромка.
      Девочка ехидно сделала книксен, и они заскочили в открывшийся лифт, как пираты на корабль.
      Вася вернулся в квартиру несколько озадаченный. Он понял, что жизнь его с каждым часом осложняется, какой-то узелок завязывается.
      — Кто к тебе приходил? — спросила мама. — Одноклассники? Симпатичная девочка. Кавалер у нее, видать, герой! — пошутила она.
      «Не кавалер-герой, а пионер-герой», — хотелось сказать Васе, но он, естественно, промолчал.
      — Ну, надоело мне твое придурство! — мама дернула сына за вихор. — Молчальник! Вот возьму и отдеру, тогда у меня быстро заговоришь!
      Вася молча пригладил волосы, сел за стол, открыл учебник, давая понять, что он углубился в науку.
      Мама вздохнула, погладила его по голове и пошла к папе.
      А Вася сидел и думал, как это Ромка Кузаков узнал его адрес. Кроме Кости Гвоздикова, никто из класса у них дома еще не бывал. Неужели Костя его предал?
      «Тяжелый завтра предстоит денек, — размышлял Вася. — Надо утром хоть как следует поесть. С Ромкой буду драться один на один, в честном поединке…»
      Вообще-то Вася никогда и ни с кем не дрался, это была его особенность. Его иногда бивали, потому что он не убегал, а он — никого и никогда. Папа даже специально с ним занятия проводил, чтоб выковать в сыне борца. Но поскольку сам папа тоже драться не умел, то ничего Васе внушить не мог. У мамы это лучше получалось. Скажем, если папа упорно с ней не соглашался, она — грох! — в гневе тарелку. Потом покупала новую и очень радовалась покупке.
      Но тарелок в доме у них всегда не хватало.
      — Вот бы тебе мамину энергию, — говорил папа. — У нашей мамы энергии через край. Ей ничего не стоит разрушить, но и тут же заново соорудить. А вот я не могу ни разрушать, ни сооружать. Может, ты все же в маму? — с надеждой спрашивал он.
      Но Вася чувствовал, что не в маму. И не в папу. Хотя бабушка когда-то утверждала:
      — Елка от березы не родится!
      Вася сидел, уткнувшись в учебник, а сам обдумывал: где же он завтра с Ромкой будет встречаться в честном поединке?
      Скорее всего на старом кладбище среди заросших могил и покосившихся крестов. Убил — и сразу закопал. (Даже в самую трудную минуту Васю не покидало чувство юмора или ехидство, как бы сказал папа.) А погибнуть придется, видимо, ему. Мама его ждет не дождется из школы, а он спит в могиле, а над ним памятник со звездочкой: «Здесь, в честном поединке, погиб за правое дело пионер В. Кочкин».
      Конечно, потом, посмертно, его с почетом примут в пионеры и повесят фотографию над парадной дверью. Отряд 5 «Б» класса будет носить его имя.
      А Ромку Кузакова исключат из школы, сошлют в колонию для несовершеннолетних, чтоб он там подрастал.
      Нет, такой финал Васе совсем не понравился. Почему Ромка должен страдать? В конце концов у них честный поединок, они оба вели себя героически. Пусть лучше Ромка станет профессором. Он будет всю жизнь вспоминать Васю и рассказывать о нем своим внукам. Светлое Ромкино будущее его утешило. Ну а Васина участь решена. Что ж, в стране всегда были герои.

«Позор Кочкину!»

      Молчать Васе оставалось полдня. А точнее — до третьего урока. Но эти полдня были самыми трудными.